Говорить было почти не о чем. Де Кастр был озабочен тем, что будет с Бижаром, само имя которого было ненавистно для Вьетминя. Между Бижаром и его 6-м колониальным парашютным батальоном с одной стороны и противником — с другой, было слишком много счетов. Повернувшись к нему, де Кастр сказал:
— Мой бедный Брюно, ты должен попытаться уйти сейчас с несколькими своими людьми. Вьеты были бы только рады заполучить тебя.
Бижар отказался и сказал что-то в том смысле, что попытается сбежать, только если это будет означать общий прорыв, но не в том случае, если это будет означать, что он оставит своих людей позади. В таком случае, он попытается сбежать позже. В последний раз он отдал честь де Кастру, затем пожал ему руку и вышел из комнаты, вместе с остальными офицерами, кроме Лангле. Придя в свою землянку, Бижар уничтожил все оставшиеся личные вещи и заметки, а затем аккуратно обмотал шелковую карту северо-западного региона для побега вокруг одной из своих лодыжек; это может позже пригодиться. Примерно в то же время, подполковник Сеген-Паззис, связался с полковником Лаландом по рации. Спокойным голосом, не давая никаких указаний относительно того, что происходит в Дьенбьенфу, он предоставил командиру «Изабель» выбор из альтернатив, с которыми только что столкнулись старшие офицеры на основной позиции Дьенбьенфу: прорыв, сражаться на позиции до последнего или прекратить огонь в определенный час. Лаланд сделал выбор в пользу прорыва.
Все это кажется более упорядоченным, чем было на самом деле, поскольку многие из этих событий происходили одновременно и Дьенбьенфу говорил с Ханоем не одним голосом, поскольку, как было сказано ранее, несколько радиопередатчиков в Дьенбьенфу были способны связаться со своими собеседниками «снаружи». Так, например, радиопередатчик с позывными 9-DMO 31-го саперного батальона проинформировал Северное саперное командование в 15.55, что вся почта, для майора Дюрье, его командира, должна быть уничтожена. А в 16.10 он попросил своего корреспондента в Ханое послать телеграммы о добром здравии всем членам семей батальона во Франции. По-видимому, 31-й саперный батальон уже был проинформирован о том, что произойдет, или уже действовал в соответствии со своей ролью в «Альбатросе», поскольку в 16.15 сообщил Ханою, что «по приказу командующего генерала, саперный батальон должен оставаться на месте с учетом возможного восстановления взлетно-посадочной полосы и для целей разминирования».
В штабе Северного командования в Ханое, где собирались все эти различные сообщения, штабной офицер отметил в журнале, что «У нас сложилось впечатление, что генерал де Кастр больше не контролирует ситуацию», поскольку его штаб отменил запрос на боеприпасы, которые он передал ранее, и теперь запрашивал исключительно сброс продовольствия. В тот же момент служба снабжения повторила свой предыдущий запрос: «Да или нет, нам ждать боеприпасы?», в то время как руководитель полетов в Дьенбьенфу, майор Герен, подтвердил своему начальству, что боеприпасы по прежнему являются предметом первостепенной важности. Но противоречия были вызваны в основном временной задержкой между прибытием сообщений в различные пункты назначения в Ханое и их централизованным сопоставлением в штаб-квартире. На самом деле, Герен был вызвал лично де Кастром за несколько минут до 16.00 и ему было приказано сообщить о полном прекращении воздушной боевой поддержки с 17.00 и переходу на сброс продовольственных пайков, с отменой уже начавшегося сброса боеприпасов.
Вскоре после 16.00 пришел конец «Элиан-11» и «Элиан-12», последним плацдармам к востоку от Нам-Юм. Короткое сообщение было от лейтенанта Аллэра, того самого офицера, который искал свои минометы в долине Дьенбьенфу эпоху назад, 20 ноября 1953 года, когда там впервые высадились французы. Аллэр просто сказал:
— Они идут на нас без стрельбы.
На ОП «Ястреб-перепелятник» у последних тяжелых минометов лейтенанта Берго закончились боеприпасы, и когда он оглянулся на близлежащий центральный командный пункт генерала де Кастра, он увидел темные волны дыма, поднимающиеся над ним и более мелкие, в других местах по всему лагерю: «Черный дым паники», как он назовет это позже. На «Клодин», где иностранные легионеры еще удерживали свои затопленные дождем траншеи, вьетнамский переводчик, прикрепленный к легионерам, сержант Ким, уже в 15.00 заметил, что оставшиеся стрелки из батальонов тай надевали гражданскую одежду. Каким бы невероятным это не казалось, в крепости оставалось 200 гражданских лиц, включая женщин и детей и теперь они пытались бежать на юг, в направлении Бан Ко Ми. С ними было двадцать девять туземных бойцов диверсионного отряда разведцентра Дьенбьенфу. Они знали, что произойдет, если они попадут в руки врага.
На ОП «Клодин» был также полевой бордель Иностранного легиона. Пять вьетнамских девушек и их мадам были захвачены битвой, как и все остальные, и пережили ее в подземных блиндажах, так же как и алжирские проститутки, которые также не смогли уехать и остались на «Доминик». Если когда-нибудь на земле и существовало «искупление» заблудших девушек в библейской традиции, то оно произошло здесь, в Дьенбьенфу. Часто женщин можно было видеть в траншее, по пояс в воде, ожидающим, чтобы помочь раненым на опорном пункте. В одном случае у контуженого солдата развилась навязчивая идея, что он маленький ребенок и его должна кормить мать; одна из вьетнамских проституток каждый день приходила к нему в землянку, чтобы накормить. Когда распространилась новость о том, что Дьенбьенфу ближе к вечеру должен был прекратить огонь, капитан Кольдебеф, вернувшись с «Клодин-4», столкнулся с хозяйкой вьетнамского борделя. Учитывая пуританское отношение коммунистов, было весьма вероятно, что она и ее девочки проведут неопределенный срок в «исправительно-трудовом» лагере Вьетминя, шансы на освобождение из которого, или даже на выживание, будут невелики.
— Что ты собираешься делать? — обратился Кольдебеф к женщине.
Мадам, выглядевшая неуместно «нормальной» в апокалиптической обстановке умирающего укрепрайона, посмотрела на Кольдебефа своими мудрыми и усталыми глазами, пожала плечами и сказала:
— О, я просто скажу им, что мы были похищены Легионом из Ханоя и доставлены сюда силой.
Возможно, уловка сработала. Возможно, что нет. Во всяком случае, никого из вьетнамских проституток больше никто никогда не видел. Из одиннадцати алжирских проституток четверо были убиты во время боев. Большинство остальных, в конце концов, отправились жить к «Нам-Юмским крысам», и все они позже разделили тяготы похода пленных. Одна из них, известная как «Мими-де-Улед-Наиль» вышла замуж за другого алжирского пленного в госпитальном лагере и родила своего первенца в находящемся под властью коммунистов Ханое.
На «Юнон» небольшая группа Кутана отстреливалась последними патронами. Выглянувшему из своего окопа сержанту Кубьяку показалось, что он увидел огромный белый флаг, развевающийся на командном пункте генерала де Кастра. На самом деле, это был один из больших белых грузовых парашютов, которые последние три дня висели на хорошо известном обрубке дерева, оставшемся у командного пункта. Вопреки тому, что было подтверждено позже еще одним французским источником, как другие выжившие, так и генерал Зиап, как будет сказано позже, полностью согласны с тем, что единственным флагом, который часом позже развевался над Дьенбьенфу был украшенный золотой звездой красный флаг осаждающих сил с вьетнамской надписью «Сражаться и побеждать», которая была вражеским девизом. В любом случае, это было последнее, что сержант Кубьяк увидел в битве. Вражеский снаряд разорвался неподалеку, повредив ему правую ногу, и он рухнул в сочащуюся грязью траншею. В тот же самый момент вражеский солдат из первой штурмовой волны перепрыгнул через траншею, остановился, посмотрел сверху вниз на него и вернулся назад. Он медленно поднял свой автомат для стрельбы, но как только он должен был нажать на спусковой крючок, неподалеку разорвалось оглушительное стаккато другого автомата, и солдат коммунистов, убитый другим легионером, рухнул прямо на Кубьяка. Тело мертвого бойца Вьетминя защищало Кубьяка от дальнейшего вреда, пока следующим утром его не подобрали носильщики Вьетминя.
В подземном госпитале доктора Гровена новости о том, что должно было произойти, первыми пришли от майора Турре, из 8-го ударного парашютного батальона, когда он возвращался после последнего вызова к де Кастру перед концом.
— Вот и все, Док, все кончено… В 17.30 мы прекращаем огонь, мы прекращаем всякое сопротивление. Те кто сможет, уничтожат свое оружие и взорвут склады боеприпасов.
Как и у многих других офицеров в тот час на глазах Турре была пелена слез. Гровен повернулся к своим подчиненным и велел надеть им стандартную униформу (большинство из них, включая Гровена, работали в удушающую жару в одних шортах) с повязками Красного креста, чтобы должным образом их идентифицировать, как того требуют Женевские конвенции. В остальном их работа продолжалась, как будто ничего не изменилось.
Позже Гровен вспоминал, что его последним раненым на хирургическом столе перед окончанием боевых действий, был капитан Ле Будек из 6-го колониального парашютного батальона, которого днем перетащили через реку. Ле Будек лежал под наркозом на операционном столе, когда в госпиталь вошли первые солдаты Вьетминя. Услышав шум, он внезапно проснулся и сонно спросил:
— Идет ли наше подкрепление?
Ему никто не ответил.
На центральном командном пункте, теперь одновременно происходили два события. В своем личном блиндаже подполковник Сеген-Паззис в 16.30 начал лично связываться со всеми опорными пунктами, чтобы сообщить им о предстоящем прекращении огня и терпеливо дожидаясь в каждом случае полного подтверждения:
«По приказу командующего, прекращение огня вступит в силу с 17.00. Все имущество и склады должны быть уничтожены».
В некоторых случаях, особенно в отношении «Клодин», он позже отчетливо помнил, что добавил фразу, формально запрещающую поднимать белые флаги. Тон, использованный начальником штаба в его последнем сообщении, был намеренно кратким и резким. Это был единственный способ, которым он мог общаться, не позволяя своему слушателю понять, что он плачет.
По секретному ультракоротковолновому передатчику Z.13 де Кастр сейчас вел последний разговор с Ханоем. Сначала он разговаривал с генералом Боде, затем с Боде вместе с генералом Коньи, и наконец, с одним Коньи. В Дьенбьенфу свидетелями разговора были полковник Лангле, который слушал по второму наушнику и собственный радист де Кастра, сержант Мильен.
Сначала де Кастр дал Боде полную картину ситуации в Дьенбьенфу по состоянию на 17.00:
— Мы смяты. Три опорных пункта к востоку от Нам-Юм теперь пали. Я больше не знаю где мои раненые и командиры моих частей толпятся вокруг меня, спрашивая что делать дальше. Сейчас мы находимся под огнем «сталинских органов». Мои люди — просто автоматы, разваливающиеся от недосыпания.
Затем генерал Боде ответил:
— Пусть битва «умрет» и Лаланд попытается осуществить «Альбатрос». Мы вас не бросим. Спасибо за прекрасную оборону.
На другой стороне воцарилась тишина, а затем снова затрещали радиоволны, и де Кастр сказал, вспоминая дни 1940 года, когда он несколько раз бежал от своих немецких захватчиков:
— Можно сбежать и от Вьетминя.
Затем де Кастр объяснил, что в 17.30 он свяжется с врагом и сообщит тому, что завтра прибудет самолет Красного креста с грузом для раненых.
Вероятно, в связи с предложением де Кастра послать кого-нибудь к Вьетминю в 17.30 под тем, что очевидно, должно было быть белым флагом перемирия, разговор между Коньи и де Кастром обратился к теме не поднимать белый флаг. Ввиду расхождения существующих записей, только совместное заявление всех свидетелей разговора с обеих сторон могло бы установить окончательную достоверность того, что именно было сказано.
Согласно официальному сообщению агентства «Франс Пресс» от 8 мая 1954 года, генерал Коньи должен был сказать:
— Ты будешь сражаться до конца. Не может быть и речи о том, чтобы поднять белый флаг над Дьенбьенфу после вашего героического сопротивления.
Согласно информации, полученной французским писателем Жюлем Руа лично от генерала Коньи, та же самая фраза (хотя она якобы вырезана из официальной магнитной ленты с записью разговора) гласила следующее:
— Не испорти (свою великолепную оборону), подняв белый флаг. Вы будете смяты, но никакой капитуляции, никакого белого флага.
По словам майора Пуже, который был адъютантом генерала Наварра и получил от него стенограмму, сделанную генералом Боде, разговор шел следующим образом:
— Скажи мне, старина, это, конечно, должно сейчас закончиться, но не в форме капитуляции. Это нам запрещено. Не может быть поднятия белого флага, огонь должен стихнуть сам по себе, но не капитулируйте. Это испортило бы все, что ты великолепно делал до сих пор.
— Хорошо, генерал. Я только хотел спасти раненых.
— Да, однако у меня есть листок бумаги. Я не имею права разрешить вам капитулировать. Что же, вы сделаете все, что в ваших силах, но это не должно закончиться белым флагом. То, что вы сделали, слишком прекрасно для этого. Ты понял, старина?
Генерал де Кастр понял. Существует несколько версий относительно самых последних слов официального радиообмена между Дьенбьенфу и внешним миром. Как сообщает агентство «Франс Пресс», беседа завершилась вдохновляющими словами:
— Передатчик должен быть уничтожен в 17.30. Мы будем сражаться до конца. Прощайте, генерал. Да здравствует Франция!
Но оно же дает последний краткий обмен словами точно в 17.30, в ходе которого де Кастр сказал:
— Я взрываю все строения. Склады боеприпасов уже взрываются. Прощайте.
В журнале штаб-квартиры есть указание на то, что короткий разговор такого рода вполне мог состояться в 17.30. Все остальные источники, похоже сходились во мнении, что разговор закончился банальным:
— Ну что же, прощай, старина.
Это был генерал Рене Коньи, французский главнокомандующий в Северном Вьетнаме, который произнес эти банальные слова в качестве подходящей эпитафии умирающему укрепрайону.
Но через несколько мгновений после 17.30 собравшиеся генералы и другие наблюдатели в Ханое услышали незнакомый им голос. Это был голос сержанта Мильена, человека, который после семи месяцев полной анонимности, теперь подписался и таким образом вошел в историю:
— Через пять минут тут все взлетит на воздух. Вьеты показались всего в нескольких метрах отсюда. Всем наилучших пожеланий.
И фоновое потрескивание передатчика прекратилось. В штабной комнате в Ханое стояла удушающая жара, и это было к счастью, потому что невозможно было отличить пот от слез, которые текли у всех на виду. Один из присутствующих американцев, Дэвид Шенбрунн, который был пристальным наблюдателем французской драмы почти десять дет и который встречался с Хо Ши Мином незадолго до начала войны в Индокитае, отчетливо чувствовал, что то, что он наблюдал здесь, когда день 7 мая превращался в сумерки, было концом французской авантюры в Индокитае, концом Французской империи. Но так или иначе, это было не последнее сообщение, пришедшее из Дьенбьенфу. Прозаично, саперы передавали свои сообщения до последней минуты. Согласно записям, это было в 17.50, или через восемнадцать минут после последнего сообщения с передатчика де Кастра, когда 9-DMO отключился с тихим:
