Севу бросило в жар: он представил, как по земле стали ползать стаи модифицированных пауков, производящих не обычную паутину, а паутину с модифицированными свойствами. Нет, это точно его неудачное решение, доверить этим обормотам иномирные вещества. Решено, все иномирные вещества у обормотов надо срочно изъять, а самих обормотов глубоко закопать в барханах. Но не прямо сейчас: сейчас спать хочется, потом надо решить кучу производственных вопросов, ещё...
Что надо сделать "ещё", Сева постоянно откладывал, а большая проблема назревала, переходя от одного пункта в целый список пунктов. Ладно, проблемы немного подождут, а сейчас спать, хоть немного.
— Йа криветко! Тебя никто не видел? — после приветствия строго осведомился Юрик у Кашанкина.
— Только птицы, — буркнул тот, и достал из кармана пакетик с волчьей шерстью.
Юрик, хоть и числился в физиках, но поддержал Гошу в его намерении добыть хоть клок волчьей шерсти. Ведь любой эксперимент надо доводить до конца. Наука так говорит, а Юрик науку уважал, даже такую дурацкую, как кашанкинская биология. В биологии Юрик понимал чуть больше, чем поросёнок в апельсинах, однако, с Кашанкиным работал в научном тандеме. Но, то ладно. Если в результате эксперимента волк вдруг зарос шерстью, как баран, то надо исследовать шерсть. Вот только, как её исследовать, если под рукой нет даже завалящей лаборатории. Не будешь же просить Савелия Петровича разрешить им поработать в его личной лаборатории. Такая просьба быстро окажется совершенно не полезной для здоровья. Настораживал ещё один момент: зачем-то Савелий Петрович велел собрать волчью шерсть и принести ему. Неужели, он о чём-то догадывается?
Шерсть Гоша добыл на месте стрижки животного. Тётка, которая приводила Ухогрыза в божеский вид, собрала не всю шерсть, поленилась. Поэтому Гоша и смог добыть немного биоматериала.
— Нюхать будем? — осведомился Юрик: ему категорически требовалось "расширить сознание".
— Чего её просто так нюхать? — отмахнулся Гоша. — Шерсть, как шерсть. Только странная какая-то. Будем её смешивать с разными веществами и с растворителем. А потом нюхать. Доверю тебе первым нюхать получившийся продукт.
Юрик дошёл до ручки: он уже согласен даже на себе испытывать Гошины вещества, по причине того, что в последнее время его стало "переть". Голову распирали идеи, их надо как-то реализовывать, а тут, то каторга, то отработки за косяки, то косые взгляды односельчан. Спрашивается, чего коситесь своими косилками, заешь вас ящерики? Вы хоть знаете на кого коситесь!? На светило мировой науки, которое изобрело комбинированный резонатор с полирезонансным колебательным контуром. Тпру! Об этом нельзя вслух говорить. Вот же незадача. Нельзя ничего сказать: одно опасно, другое секретно, третье похабно. И нервы... Наука говорит, что все болезни от нервов, только триппер от удовольствия.
— Давай смешивай бодягу, — поторопил друга Юрик. Гоша с некоторым удивлением посмотрел на Будницкого. Диагноз ясен: Юрика опять "прёт". Ну, смешивать, так смешивать — Гоша всегда "за".
Химическая лаборатория на бревне за общественной овчарней заработала. В наличие у учёных оказались три стеклянных баночки из-под повидла, ловко стыренных с пищеблока, чайная алюминиевая ложка и желание творить.
Разделив клок волчьей шерсти на три части, Гоша каждый клочок бросил в баночки. Юрик внимательно взирал на творимое таинство и тёр то место, где находился его лоб, а за лобной костью, утверждали учёные, обитает мозг. Затем в баночки отправились разные вещества, добытые кончиком перочинного ножа из склянок.
— Ты знаешь, что надо кидать туда? — с любопытством осведомился Юрик.
— Это, брат Юрик, называется на древнем языке in methodo scientifica tago, что в переводе означает метод научного тыка, — объяснил дремучему физику очевидное Гоша: откуда ему было знать свойства веществ, находящихся в склянках. Теперь пришла очередь долить в баночки немного растворителя. Тут Гоше пришла интересная мысль: всё, с чем они здесь творят, всё добыто путём воровства, даже банки они стырили. Впрочем, эту мысль быстро затоптали более продвинутые мысли, для которых слово "воровство" семантического значения не имело. Цель оправдывает средства, приговаривал Менделеев, смешивая воду с С2Н5ОН. А дедушка Мичурин в свое время говаривал, что хватит уже ждать милостей от природы, а то придёт Ктулху и захавает всех.
В первой баночке реакция прошла с образованием желеобразной субстанции красного цвета. Во второй баночке образовался мутный коллоидный раствор. А в третьей банке произошла бурная химическая реакция с выделением облака лазоревого цвета. Тут хочешь, не хочешь, а надышишься парами, исходящими из банки.
Когда нос Кашанкина уловил запах лазоревого дыма от реакции, происходящей в банке, то Гоша почувствовал, что окружающий мир на несколько секунд выключился. Щёлк — и всё! Через несколько секунд мир снова включился, но мир стал другим. Вот это приходы! Хорошо, что Гоша успел присесть на бревно, а то мог бы и завалиться на землю, так как несколько секунд ноги не принадлежали хозяину. А что друг Юрик? Друг Юрик за несколько секунд также изменился: он, как и окружающий мир умудрился поменять свой цветовой набор. Юрик зачем-то стал походить на разноцветного попугая, окрасившись в психоделические цвета. Впрочем, небо, земля, окружающие предметы тоже резко перекрасились: взяли и поменяли свои привычные цвета, на произвольные. Как будто этот мир раскрасил сам товарищ Пабло Пикассо, а ему помогал Давид Альфаро Сикейрос. Ну, и рожа у Юрика: перекошенная и с нашим знаменем цвета одного — местами синяя, местами красная, и пара белых пятен, как у упыря из киноужаса. Ждёшь чуда, вот оно и приходит — в разноцветных перьях.
— Юрик, это ты? — стараясь сфокусировать свой взгляд на Будницком, заплетающимся языком пробормотал Гоша. Он чувствовал себя так, будто у него хвост вырос, и все на него смотрят. Что-то творилось не то.
— Скоро стукнет тридцать два года, как я Юрик, — ответил разноцветный Юрик и чихнул.
— Ёпрст, оптимист какой..., — выдал Гоша. — Ты попал в точку эквивалентности и завалил горизонт, — осенило вдруг Гошу. — Надо тебя продезинфицировать и перетитровать. Говорю тебе большими буквами: мне не нравятся твои "свободные радикалы и точки бифуркации".
— Это зависит от контекста, — стал оправдываться Юрик. — Я сама доброта, но мне всех поубивать хочется. Посылаю своим научным оппонентам лучи любви: пусть они сожгут их всех.
Со звуками тоже что-то случилось. Гоша слышал только стук собственного сердца, свой громоподобный голос, голос цветного Юрика, а больше в этом мире звуков не существовало. В мире царила подозрительная гробовая тишина. Звук исчез, цвета поменялись, небо, как палитра: окружающему показалось этого мало, и оно изменило формы некоторых предметов, да и всю местность преобразовало в уродливо-угловатые формы.
Выглянув за угол овчарни, стены которой оказались зачем-то облицованными зеркалами, Гоша не увидел части хуторских построек. Исчезли. Люди тоже исчезли. Ээээ, так не пойдёт! А кто нас кормить будет? Зато ветерок, как счастье для прокажённого, имел место. Низко над землёй бодро летал всякий мусор: пластиковые пакеты, одноразовая посуда, тряпки и перья. Люди так и не появлялись.
— Аццкая сотона! Куда двинем? — раздался громоподобный голос Юрика. Этот голосище заставил Кашанкина отмереть. Гоша скривился: ну, чего так орать. Тут, понимаешь, перевариваешь факт изменения грёбанного мира, а Юрик орёт, как брачующийся павиан.
— На север, — махнул левой рукой Кашанкин, указывая направление. Вот только, где здесь север он не знал. — Или в сторону Козерога.
Кашанкин передвигался легко, чего нельзя сказать о Будницком. Тот при движении изображал из себя кривобокую и пыхтящую креветку. И эта креветка вдруг стала жаловаться на девушек, дескать, не понимают девушки Юрика, да и проблемные девушки и проблемы у них никогда не заканчиваются — их только становится больше, проблем, а не девушек. И все они, девушки, а не проблемы, пытаются сожрать мозг Юрика чайной ложкой.
— Гоша, я точно знаю, что женщины дуры: они, вместе со своими эмоциональными скачками и гормональными качелями, безусловно, произошли от диких вьетнамских обезьян. Из-за глупых девок я перестаю думать о физике, прикинь, братан. А о физике я не могу перестать думать — она у меня из головы лезет. Я тебе говорил, что я великий учёный?
— Говорил, — осторожно подтвердил Гоша. Он понял, что Будницкого сейчас лучше не нервировать. — Ты самый великий учёный. Выше только небо.
— Это точно, — согласился Юрик. — Мой талант сверкает как огромный бриллиант, и лишь глупые девки не могут его разглядеть. Я единственный человек в этом мире, кто знает, что такое "время" и почему существует множество пространств, а не одно наше пространство.
— Поделись, — сказал Кашанкин, зависая в пространстве. Он понимал, что Юрика здорово торкнуло, а судя по его дикому взгляду, ещё и заколбасило. — Время — это же абстракция и у него нет определения, я так понимаю.
То, что существуют иные пространства Гоша и сам знал, так как сам побывал в ином измерении. О физической сущности времени он не знал, и знать не хотел, будучи биологом. В биологии совсем другие ценности. Но Юрика лучше сейчас не расстраивать, а то покусает.
— Время — это частота изменения метрики пространства, — голос Юрика звучал чётко и громко. — Но, сейчас не тот случай, когда я тебе начну подробно раскрывать свою гениальную теорию. Сейчас меня больше беспокоят вон те фиолетовые бегемоты. Гоша, ты как биолог, отгони их от нас, а то они нас намылились схарчить. Смотри, морды у них какие здоровенные, а глаза, как нахально блестят мне в спину.
— Беда с Юриком, — с прискорбием подумал Кашанкин. — Совсем свихнулся. Обыкновенных страусов признаёт за бегемотов. Кстати о птичках, откуда здесь взялись страусы? Здесь же в загоне овцы квартировали, и этот факт происходил совсем недавно. Хотя с Савелия Петровича станется завести вместо овец разноцветных страусов.
— Гоша сделай что-нибудь, — взмолился Юрик. — Точняк нас съедят. А убежать я не смогу, ноги что-то не держат. Подорвал последнее здоровье на каторге. Ай, уйди, собака сутулая. Не подходи, зашибу! Гоша я не знаю, что я сейчас с ними сделаю, как и где они будут искать для себя запчасти. Гоша, мочи их, иначе я за себя не отвечаю! — глаза Юрика хищно прищурились, плечи оттопырились назад, худая грудь, наоборот, вылезла вперёд, нос к верху, зубки оскалились в плотоядной гримасе.
Чтобы успокоить стремительно дичавшего коллегу, Кашанкин подобрал, валяющийся дрын, прицепил к нему чьи-то рваные штаны и этим инструментом стал гонять страусов. Те обиженно блеяли, стрекотали как сороки и даже мычали, но далеко не отбегали. Гоша продолжал храбро охаживать вздорных птиц своим оружием, под одобрительные вопли Юрика, переходящие в ультразвуковой визг.
— Вон тому толстозадому вломи по спиняке, — орально выступал Юрик. — Так его! Соси сосновые шишки в Новоебуново страшное чудище. Хрен тебе по всей носопырке, а не христианское мясо. Обломись. Кто кое с чем к нам зачем, тот от того, ясен перец, и того.
Гонять страусов можно до бесконечности — те никак не желали разбегаться, поэтому, тяжело дышащий Гоша, решил схватить Юрика в охапку и оттащить его дальше от птичек, которых Юрик упорно продолжал именовать бегемотами. Плохо, что Юрик свихнулся окончательно, неплохой был друг и соратник. Хорошо ещё, что в мир вернулись звуки: вот и вопли страусов слышно — жалобно блеют суки. Как биолог Гоша несколько поразился способностям страусов копировать звуки других существ и людей. Вот зачем Юрик материл этих птичек почём зря, те очень быстро обучались, и теперь, в свою очередь, материли трёхэтажными выражениями Гошу и Юрика. Не птички, а лингвисты какие-то. Чему бы хорошему учились.
Гоша тащил брыкающегося Юрика, а тот всё порывался продолжать увлекательное занятие: всячески поносить противника на языке жестов и словесно, вспоминая всё новые и новые обидные слова и словосочетания. Включив режим быдла, Юрик ругался с птичками на всю округу такими проклятиями, что даже пернатый противник заслушался бурными клокочущими матерными потоками.
— Гоша, что с моими ногами! Они не идут! — верещал Юрик.
— У тебя фимоз головного мозга, отвечаю. Ползи на руках и грызи врага зубами! — советовал Кашанкин.
— Ага! — вопил, вошедший в раж Юрик, и продолжал словесно нахлобучивать всех, кто попадался ему под руку.
Гоша смертельно устал таскать Юрика волоком по округе: тот совсем не помогал, только матерился на всё подряд, доставалось и Гоше. Со стороны Юрика это уже перебор.
— Да чтоб тебя слепой волк сожрал! — Гоша уронил Юрика на землю. — Меня-то, зачем полощешь? Мозоль на языке ещё не заимел?
— Почему слепой? — лёжа на земле, поинтересовался Юрик, показывая язык, что на нём мозоль не вырос.
— Да потому что, имеющий глаза волк такую заразу, как ты, ни разу жрать не станет, — объяснил Гоша.
— Твои слова не несут мне ничего кроме тоски и разочарования, — с земли подал голос Юрик. — К нам не извне приходит озаренье, внутри себя несём мы свет прозренья. Фрейд это сказал. Мудрый мужик когда-то жил, не то, что ты. Он видел далеко, как я вижу вон тех роботов. Песец нам Гоша пришёл. Сейчас нас эти железные роботы уконтропупят.
Кашанкин посмотрел по направлению, куда указывал Юрик, содрогнулся и понял, что, действительно, им хана. Вот только полоумный Юрик опять видел не то, что есть на самом деле. Неведомо, что он за роботов узрел перед собой, но лично Гоша видел огромных бобров с пушистыми хвостами, подбирающихся к ним со всех семи сторон света. Окружают лохматые гады: щаааас бобры на своей грязной шкуре познают, что такое кровь, боль, ужас и благородная ненависть. Если бы под ногами Юрик не мешался, то я бы им задал перца...ещё и верещит что-то, портит мне своим визгом, и без того невозобновляемые нервы.
— Гоша, Гоша! Начинай мимикрировать, — душераздирающе орал Юрик. — Наш мир погрузился в пучину хаоса и разрушения. Надо спасаться, а то мы сейчас одержим поражение. Брось меня приятель и беги, я прикрою. Хрен они от меня узнают секреты Родины и самогоноварения.
На пушистых головах грызунов красовались строительные каски, а на лапах рабочие рукавицы. Настроены бобры решительно на победу — вон как хвостами метут. Мал бес, а хвост есть.
Бросить товарища, даже такого убогого, как Юрик, Гоша считал западло, поэтому он ринулся вперёд в рукопашную атаку на бобров — в последний и решительный бой. Правда, его последний рывок походил скорее на галоп хромой каракатицы, пребывающей на последней стадии истощения. Зато, вопль "Банзай" получился великолепным. Увы, но боевой вопль не произвёл большого впечатления на бобров и вскоре мир для Гоши померк.
Оболонов Максим Борисович, которого все звали просто Доктор, мог бы гордиться созданной на пустом месте медицинской санитарной частью, если бы Доктор имел такую черту характера, как тщеславие. Но Максим Борисович давным-давно утратил тщеславие, и его обычные мирские заботы не беспокоили. Оказалось, с холодной головой и философской отрешённостью жить лучше. Поэтому, многие вещи, вызывавшие у людей эмоции, были для Доктора глубоко по колено и даже монописуальны. Но некоторые пациенты выводили из себя даже такого спокойного человека.
