— Мы просто считаем, что он не имеет никакого отношения к делам. Уверяю вас, — так никому не хуже, а если не лучше, то уж, во всяком случае, — удобнее.
— Чудно как-то... А! Была ни была! По рукам, коли так, — и айда обмоем...
В ход пошли помидоры прошлогоднего посола, без всяких признаков порчи, но настолько резкие, злые и соленые, что из глаз вышибало слезу, а в голове англичанина мелькнула мысль, что вот это, пожалуй, может считаться образцом первобытной грубости вкуса, без изысков, без малейшей утонченности и без всяких нюансов, к подобному — не привыкнешь, тут уже необходима какая-никакая, но наследственность.
Что бы там ни говорили всякого рода умники о том, что во всех алкогольных напитках — одно действующее вещество, опьяняют они вовсе на разную стать. Отличалась в этом смысле от всех прочих и здешняя substancia absoluta: по мере увеличения дозы нарастала особая, изнутри идущая замороженность, не сонливость даже, а — Оцепенение, простое и без подтекстов. Гости давно уже молчали, не будучи вполне уверены даже в том, что присутствуют при происходящем, но хозяин, возбужденный хорошей компанией, явно испытывал подъем.
— Вот философы, — говорят, — смысл жизни две тыщи лет ищут, никак не найдут, измудрились все, до драк доходило, — а по-моему все про-осто..., — он выпил, и похлопал по округлому боку банки, — вот он где. А я пос-спорю, што прав, потому что мне они никакими словами ничего не докажут, а я — пожалста! Хоть кому! Пусть все приходют, — я ф-фсем докажу, потому как на себе убедятся. По честности любой мужик признает, что когда оно есть — почти што ничего больше не надо... Ну, по молодости, когда еще играет, — куда ни шло, а потом — все-о, шабаш! Потому что, — вот он, смысел-то, и ясен без всяких слов.
— Это что ж, — и жить только для того, чтоб выпить?
Иван Ильич в явном изумлении выпучил на него глаза:
— А для чего ж еще? Все остальное так, — по нужде, а выпить, — только для себя, чтоб душу свою согреть. Представляешь, если сотню лет вот так вот прожить, — это ж сколько раз выпить можно? Нет, ты не думай, я понимаю, — ты вот пьешь со мной, а сам гордишься, — одной пьянкой Иван Ильич занят, не то, что я... А того не понимаешь, что выпить, — это каждый раз заново, прежнего не вспомнить, если б помнили, так и не пил бы никто... А то, бывает, спецом держишь себя, все кругом сухо, ясно, плоско, — а ску-учно! — Он даже махнул рукой. — А тут наливаешь себе стаканчик синенький, а у самого душа радуется, пока льешь, — это тебе раз? Раз. Махнешь его, а он не сразу уляжется, за то уж как уляжется, — такая благодать, если кто понимающий, только недолго... Это два? Два-а. Потом, понятно, — приход, это понятно, — лучше всего, только опять не надолго... Это сколько будет, три? А потом все начинает покачиваться, игру дает, все заново, как только родилось, и это — сколько захочешь, столько будет... Не-е, — и не говорите мне ничего, потому что лучше нет. И понимаешь, главное, что оно — почти все заменяет, и ничего почти не нужно, это только казалось, что нужно, а на самом деле, — от суеты а не взаправду... Ну, — за то, чтоб всегда было!
Саня, которому категорически не налили, — маялся. Слетал на пруд, сказав что будет на связи, искупался, вернулся, поел, и продолжил маяться. Наконец, решив, очевидно, что никто на него за самоуправство не обидится, свистнул:
— Михал Аркадьич! Меня с машиной ждут, я не могу больше...
И они дружно сочли это Очень Подходящим Предлогом, вынуждены были принять посошок на дорожку, негнущимися руками завернули картон в какое-то серое рядно и на негнущихся ногах отправились к ждущему их "МиК"-у.
Субстанция, — даже отходила в своем, только ей присущем, простом и монументальном стиле, плавно и с соблюдением линейной зависимости, а на место опьянения приходила безнадежная плоскость и простота мира, который казался в эти часы подобием грубой, пыльной, дешевой декорации, наскоро сляпанной какими-то халтурщиками, чтобы прикрыть Пустоту, — не какую-нибудь, а ту, из которой, по большей части, и состоит Мир. Мир был не то, чтобы ужасен, а просто-напросто ужасающе банален, неинтересен и лишен смысла. Голова, впрочем, не болела и наблюдалась только некоторая сухость во рту.
— Слушай, — а зачем ты на самом деле взял эту штуку?
— А почему бы нет? Явно талантливая работа оригинального художника. Сделаю промоушен, так еще и наварю на ней как следует. Не знаю, чего вы-то стесняетесь...
— Правда?
— Да нет, конечно. Дяде подарю. Он у меня коллекционирует всякие такие штуки.
— Скажи правду, — за что ты так ненавидишь своего дядю? Неужели же хоть кто-то может заслуживать такого к себе отношения?
— Это, знаешь ли, вопрос твоих личных пристрастий. Вкусы у людей разные.
— Если бы я был миллионером, — Михаил говорил тихим, каким-то придушенным голосом, совершенно упуская из виду, что ни капельки не уступает западному миллионеру из того слоя, выше которого — только кучка миллиардеров, — и у меня было бы бомбоубежище под землей... Понимаешь?
— Ясно, ясно... Дальше что?
— Целая галерея проходных комнат, — со злобной мечтательностью продолжил тот, — на глубине в двадцать метров, представляешь?
— И?
— Вот тогда бы я купил эту картину. Повесил бы ее на самую дальнюю, глухую стену самой дальней комнаты и никогда бы туда не заходил... Ты что, не понимаешь, что подобную штуку в живом доме держать нельзя? Там будет скисать молоко, болеть дети и помирать мелкие животные. На окнах будут сохнуть цветы, во всех шкафах сами собой заведутся скелеты, днем все жильцы будут заняты исключительно самоубийствами, а ночи посвятят некрофилии в особо извращенной форме. На твоем месте я б ее в свинец завернул.
— Ты не понял. Это — образец. — Предельно холодным тоном проговорил Майкл, выпячивая челюсть. — Очень показательная в своем роде вещица. Считай ее чем-то вроде пробы гноя из какой-нибудь особо экзотической язвы. Или срезом опухоли. Ничего личного, никакой извращенной эстетики, чисто научные нужды.
— Прямо-таки язва? Вот все вы, которые с Запада, такие, — не можете без этого, непременно это вам подковырнуть нужно. И подбор образцов у вас такой: с подтекстиком этаким злопыхательским...
— Ничего подобного, — голос островитянина был предельно угрюмым, — пойми, это ж уникальный, один из первых в истории примеров человека, — вполне, надо признать, вменяемого, — который был бы вполне удовлетворен жизнью и при этом жив. Человек, Которому Нечего Больше Желать. Феномен, который я в своей будущей монографии назову, пожалуй, "ССС" — "социально-стационарным состянием", предположительно — первого уровня, поскольку питаю надежды обнаружить и другие, повыше. Поздравляю, русский, — по крайней мере одного феноменального результата вы в последние годы добились. Будда — и Иван Ильич. Иван Ильич с Буддой. Дело не в картине, я бы с куда большим удовольствием взял вместо нее самого Ивана Ильича, но это по известным причинам невозможно: главное — мы не смогли бы поддерживать тот уникальный комплекс условий, в которых он единственно только и может быть тем, что он есть. Так что приходится довольствоваться этой иллюстрацией к "Некрономикону"...
— Чему-чему?
— Вольное переложение "Книги Мертвых". — Любезно ответил Майкл. — Вряд ли ты читал.
— А ты?
— И я не имел счастья. Но, по слухам, очень жизнеутверждающее чтение.
— Ладно. Ковыряйся в открытых ранах, если уж по-другому не можешь. Но попомни мои слова, — не удивляйся, когда окажется, что подходящей науки-то у вас как раз и нет...
— Послушай, мне сегодня недосуг, — хмурясь, проговорил Михаил, явно озабоченный только что состоявшимся телефонным разговором, который он проводил отойдя на несколько шагов, отвернувшись и предельно глухим голосом в плотно прижатую трубку "Комбата", — так что в лавочку тебя провидит Сережа. Он у нас как раз из местных, так что проводит. Если захочешь что-нибудь купить, то тоже к нему, — там, понимаешь, товар специфический, не все можно купить за рубли... А вот развлекать его разговором ты как раз не обязан. Если, понятно, нет такого желания...
Сережа оказался невысоким полненьким человеком лет сорока, в рубахе на выпуск, сланцах на босу ногу и с аккуратной лысинкой на темени. Глядя на его сонные глазки в окружении белесых ресниц, Майкл всерьез заподозрил, что желания такого у него, скорее всего, не возникнет.
Дорога к кремлю, — а помимо московского кремля, можно даже сказать, — Кремля, в этой стране обозначилось довольно много всяких прочих, — так вот эта дорога, во всяком случае, начиналась как обычная немощеная аллея парка "Центральный". Фактически — не слишком узкая, но порядком кривая, обычная, по сути, хорошо протоптанная тропа, над которой смыкались кроны деревьев и могучих кустов сирени, жасмина и жимолости. В этот год зелень прямо-таки буйствовала, как в тропиках, откликнувшись на какое-то особенно удачное соотношение солнца и дождя. Потом заросли кончились, как обрезанные, и перед вышедшими из зеленого коридора предстал вид на Стену. Здесь, в виду ее, плавно изгибавшаяся дорожка была вымощенной аккуратными зеленовато-серыми брусками, а кусты попадались редко. До стены тут было около трехсот метров, и по сторонам дорожки буйствовал донник, белый и желтый, и стелился сплошной ковер разноцветного клевера, даже на взгляд неимоверно какого-то жирного. На травке под самой стеной из почерневшего от древности кирпича располагалась группка молодых людей, проводивших Майкла с провожатым пристальными, тяжелыми взглядами.
Там, где тропа достигала стены, ее забрало было как бы прогнуто, а потом, на очередном шаге, у Майкла буквально захватило дух: в стене открылся не столь уж узкий проход, который, благодаря очень острому углу, который дорожка образовывала со стеной, не был виден буквально с нескольких шагов. Приглядевшись, Майкл заметил, что кирпич на стенах этого прохода только притворялся старым, тем, из которого была построена сама Стена. Проход упирался в невысокую круглую башенку под зеленой конической крышей под чем-то вроде черепицы, и глубокая ниша в стене смыкалась над этой крышей.
Лысоватый Сережа первым поднялся по ступенькам к двери и постучался. Прошло несколько секунд, камера над дверью повернулась, полоснув по пришедшим взглядом своего единственного зрачка, а потом тяжелая дверь со скрипом растворилась.
Безусловно, лавочка Ювелиров отличалась от незабвенного павильона "Стройматериалы" в Тынде, как подарочное издание — от покет-бука на газетной бумаге, как призовой рысак — от лошадки старьевщика, а "Линкольн" — от малолитражки, но, точно так же, как в этих случаях, тут было налицо некое генетическое родство.
На каждом из каменных черепов, — побольше и поменьше, поугловатее и покруглее, вполне человеческих и не очень, желтых "под старину" и зеленовато-серых "под могильность" но одинаково страшно правдоподобных и выполненных с мельчайшими подробностями, виднелась табличка: "Череп могильн. накольный" — или "Череп накольн. средний".
— А что значит, — полюбопытствовал Майкл, неожиданно для себя пришедший в самое наилучшее расположение духа, — "накольный"?
— Ну как же, — в удивлении развел руками продавец, мужчина лет пятидесяти в круглых очках, мягком серо-зеленом даже на вид уютном пуловере и с бородкой клинышком, — вокруг жилья ведьмы непременно полагался тын, а на его кольях были непременно положены черепа. Вот, глядите...
Он взял одну из самых солидных моделей и что-то такое сделал на ее основании, и в пустых глазницах черепа зажегся огонь, — не лампочка, не фонарик какой-нибудь, казалось, что там клубится багровый туман, рдеют, угасая и разгораясь вновь, угли.
— Если его, более-менее, держать на свету, — просто напросто не прятать, к примеру, в шкаф, — то он практически не нуждается в подзарядке... Вон те, с функцией скрежетания зубами, — те да, кое-когда заряжать приходится. Понятно, если функция усиленно эксплуатируется. По желанию можно заказать модель с завыванием, а готовых нет, потому что уже не модно... Вот тут вот модель "Енот", потому что с желтым свечением, это Жора Мясников делал, он любит поприкалываться...
— А почем?
— Вообще черепа — от трех с половиной до шести килограмм, если на чистый алюминий. Как видите, — цены вполне умеренные.
— Ничего себе. — Пробормотал доселе молчавший Сережа. — Это, по-вашему, называется "умеренные"?
— Так ведь, — развел руками продавец, — не ширпотреб какой-нибудь, не серийная продукция. Уникальность каждого изделия гарантируется, прилагается гашеная "солома", — это когда с выбивом двадцати процентов последовательности, — так что всегда проверить можно... Тут у нас, если интересуетесь, историческое оружие.
Ярлычки-указатели к каждому предмету присутствовали и в этой секции: "Дюрандаль сувенирн." и "Нотунг сувенирн." соседствовали с "Мечом-Кладенцом", который тоже был "сувенирн." и с многими, многими другими образцами. Майкл хмыкнул:
— Вот тут у вас написано: "Обрезатель Бород" — меч японск. сувенирный" — так вот эта штука, — на катану, ну, — никак не похожа.
— О-о, — вы, я гляжу, разбираетесь малость? Но только тут все правильно. Такие мечи в Японии делали задолго до катан, а "Обрезатель Бород" — это меч наподобие того,что был одной из трех императорских регалий, сколько ему лет, сейчас уже никто точно не знает, и был он либо содран с китайских образцов, то ли попросту китайским... Впрочем, катаны, как видите, у нас тоже представлены достаточно широко. Мода, знаете...
— И кто-нибудь когда-нибудь видел, как выглядит "Эскалибур"?
— Мнэ-э... видите ли, есть представление о том, как выглядели мечи соотвествующих стран и эпох. Одно могу сказать, — этот "Эскалибур" перерубил бы Эскалибур настоящий, как гнилую щепку...
— О, так они у вас еще и рубят?
— Простите... А как по-другому? Вы, вероятно, иностранец?
— С чего вы решили?
— Да нет, простите, если обидел... Просто я давно не слыхал, чтобы "о" употреблялось в таком контексте не в книге, а в живую... Разумеется, — рубят, серьезным клиентам для проверки предоставляются объекты для проверки рабочих качеств: свернутые циновки, пластилиновые манекены, зеленая лоза, жерди бамбуковые двухцуневого стандарта, мешки с песком, мешки с галькой мелкой, мешки с галькой крупной, — это, понятно, по преимуществу для колющего оружия, — платки шифоновые, — в общем, все необходимое в зависимости от происхождения исходных образцов. По особому требованию предоставляются туши свежезабитых животных, — но это уже за отдельную плату.
В голове у Майкла мимолетно промелькнула мысль, что за еще большую плату тут запросто могут предоставить самих по себе животных, незабитых, а за еще большую, так и вообще... Но решительно пресек ассоциативный ряд и решил, что вопросы на эту тему могут быть восприняты, как неделикатные. Вздохнул:
— К сожалению, не могу причислить себя к серьезным клиентам. Но все-таки с удовольствием подержал бы в руках.
— Не возбраняется. Видите ли, экспонаты этого рода достаточно трудно повредить голыми руками.
Неожиданно ощутив, что у него пересохло во рту, Майкл — указал.
