Андрей оказался коварным. Никогда бы не подумала, и все же это было так. Фильм закончился на самом интересном месте. Там, где один из героев глупо погиб от стрел орков — еще одного неизвестного мне народа, а остальные были вынужденно разлучены. Кто-то попал в плен, кто-то сбежал, чтобы выполнить тайную миссию, кто-то отправился вызволять попавших в плен товарищей. Разумеется, на чистую воду вывел человека не кто-нибудь, а бессменный секретарь ректора, который оказался не кем-нибудь, а мерцающим. Вот это была новость, но со всеми этими тревогами, волнениями и мыслями, что так настойчиво роились в моей голове, данное известие не произвело на меня должного впечатления. Тем проще мне было принять этот факт как данность и не заострять свое внимание на нем.
Оказывается, фильмов по данной истории было не один, а три. Но под давлением и светлых, и наших темных, Андрей клятвенно обещал показать нам вторую часть в следующее воскресенье. А на неделе, наконец, познакомить всех с таким замечательным явлением, как мультики. Я не совсем поняла, почему 'наконец', но быстро догадалась, что, по всей видимости, его об этом уже просили, и не раз. Если честно, весь их разговор как-то прошел мимо меня. Я сидела и прислушивалась к себе. Марфинус был рядом, его ладонь лежала в моей руке. Я сжимала её, чувствуя, как частит через раз его пульс. Похоже, пришло время решаться.
Мы ушли, не прощаясь. Я встала, потянула его за собой и открыла портал в свою комнату. Он не попытался вырвать руку. Решив, что это хороший знак, я усадила его за накрытый стол, зажгла свечи, на которых единодушно настояли и Андрей, и Алый. Опустилась на стул напротив своего мужчины и предложила ему вина.
Он смотрел на меня во все глаза. Его все удивляло. И мое поведение, и обстановка, и легкий аромат, что окутывал нас словно кокон. За занавеской на подоконнике была спрятана небольшая курильница, из отверстий которой, извиваясь белесыми струйками, выползал ароматный дымок. Мне нравился этот запах. Теплый и волнующий. Сладкий, как сказал Алый. Я была с ним согласна, определенная сладость в нем была. Мне было трудно определить, понравился ли он Марфинусу, я была слишком сосредоточена на собственных чувствах, пока он решал, выпить ли ему со мной или сразу переместиться к постели. В последнем, как я теперь понимала, не было бы никакой романтики. И мне бы не хотелось, чтобы наш так называемый романтический ужин проходил по такому типичному для нас, темных, сценарию. И все-таки, он кивнул.
Я встала из-за стола, хотя, по нашим правилам, прислуживать мне должен он, а не я. И все же в этом я переступила через себя. И, как потом поняла, уже в этот момент одержала небольшую, но очень важную для нас победу. Он смотрел на меня изумленно и недоверчиво. Я, стараясь держаться как можно непринужденнее и все время вспоминая влюбленные глаза той эльфийки из фильма, наполняла его бокал темно-красным вином. Беда в том, что я не знала, как быть дальше. Есть совсем не хотелось, несмотря на то, что девочки: Ника — мерцающая, и, как ни странно, светлая Лия, она же Антилия Вейла, помогли мне с закусками. Как и все темные женщины, я не умела готовить, мне и не нужно было этого уметь. Поэтому, узнав об этом, Алый предложил обратиться за помощью, сказав, что лучше мне взять уроки кулинарии у кого-нибудь из девушек, а то, наверное, мне будет неудобно просить о подобном кого-нибудь из темных мужчин. Он оказался прозорлив, этот светлый. Мужчину я бы просить не стала. Нашего темного мужчину точно. Даже к отцу я бы с этим не пришла. И все же, они мне помогли — эти юные наивные девочки. И я впервые поняла, почему за таких, как они, мужчины их рас готовы умирать.
Но их старания, как оказалось, были напрасны. Марфинус тоже был не настроен есть то, что они наготовили. Если честно, в тот момент я впервые подумала, что могу его понять. И это понимание вдруг объединило меня с ним. Поддавшись порыву, доверившись интуиции, наитию, я не ушла на свой стул, закончив разливать вино по бокалам, я встала рядом со своим мужчиной, которому, положив руку на плечо, запретила подниматься со своего стула, хоть он и сделал неуверенную попытку. Он был вынужден запрокинуть голову, чтобы смотреть мне в глаза. Такое наше положение придало мне уверенности. Мужчинам и полагалось так смотреть на меня — снизу вверх. Поэтому я нашла в себе силы и в чем-то даже храбрость, задать ему свой вопрос почти легкомысленным, почти светлым тоном.
— Скажи мне, — склонившись над ним, выдохнула я, испытывая ни с чем не сравнимое чувство полета от той игры, которую планировала начать. Он напрягся, я продолжила, — ты умеешь хранить секреты?
В его глазах мелькнуло непонимание. Он замер. Я успела разочароваться в нем, но тут же забыла об этом, когда он неожиданно твердо посмотрел на меня и сказал.
— Для тебя, я могу попробовать.
Я улыбнулась и одним движением оказалась у него на коленях. От неожиданности он так вцепился в меня, что мне стало неудобно. Но стоило мне только совсем неуловимо поменяться в лице, как мужчина, все еще обнимая меня, ослабил хватку, откинулся на высокую спинку мягкого стула и притянул меня к себе так, чтобы нам обоим было удобно.
— Боюсь спросить, что ты пытаешься этим сказать, — прошептал он, глядя на меня настороженным взглядом. Он на самом деле не знал, что от меня ожидать. Я и сама этого не знала.
— Доверю тебе одну тайну, — перебарывая собственные представления о том, какими должны быть мои отношения с мужчиной, я продолжила уже начатую игру, — я готова попросить тебя об одолжении, если все, что произойдет в этой комнате и в этой постели, — я совсем немного скосила глаза в нужном направлении, — останется только между нами.
— Даже не зная, о чем ты попросишь, я могу это обещать, — прошептал он, глядя на меня совсем незнакомыми глазами. Я еще ни разу не видела этого мужчину таким. Серьезным, собранным, и в тоже время... где-то в глубине его взгляда пряталось то, о чем мне очень хотелось узнать поподробнее. Что это? Неужели та сама нежность, которую он готов был разделить с Машмулом Верь-Явь, но не со мной? Еще совсем недавно с кем угодно, только не со мной.
— Ты ведь знаешь, что, даже если бы я и хотела, то не смогла бы подарить тебе нежность, — я сделала паузу, наблюдая за тем, как то чувство, что так заинтриговало меня, исчезает из его глаз. Взгляд становится знакомым. Отстраненным, чуть ироничным. Но, если когда-то он нравился мне таким, то не сейчас. И я продолжаю, — Поэтому я прошу тебя об одолжении, — и снова пауза. И он, мой мужчина, позволяет себе тихий, почти грустный вздох.
— И чего же ты хочешь, Владычица?
Я на миг закрываю глаза. Мне очень хочется выразить свое желание взглядом. Знаю, что вряд ли получится. Меня никогда такому не учили. Я просто не смогу, как та эльфийка из фильма, смотреть на своего мужчину, как на единственную радость в своей бесконечной жизни. И все же, я поднимаю ресницы. Я смотрю на него, мечтая, что он, несмотря на то, что мужчина, несмотря на то, что по определению не сможет догадаться о моих чувствах по одному только взгляду, всем же известно, как медленно они соображают, эти мужчины, поймет. Я смотрю и, поддавшись порыву, прижимаю ладонь к его щеке, и склоняюсь к губам, да, склоняюсь, хоть никогда и не жаловала поцелуи, которые так нравятся светлым.
— Научи меня, — прошу. Да, да — прошу мужчину. Это почти унизительно. Но так как на фоне всего услышанного мной вчера и сегодня только почти, я справляюсь и не злюсь. Не впадаю в подлинную ярость от того, что мне приходится пойти на это. И моим призом становится его недоумение, а потом и поцелуй.
Меня целует мужчина. Нет, не так. Меня целует мужчина, с которым я уже делила постель и который, несмотря на это, еще ни разу так меня не целовал. Он немногословен. Я это понимаю, когда, так ничего и не сказав на мою просьбу, он подхватывает меня на руки, я только успеваю удивиться его силе, и одернуть себя, а то в первый момент был порыв ударить и твердо встать на ноги, чтобы иметь возможность отразить любое нападение с его стороны. И все же я убеждаю себя, что этого не последует, и позволяю ему отнести меня на кровать.
Он опускает меня на нее так бережно, что на секунду у меня закрадывается подозрение, что в этот момент он видит перед собой не меня, а кого-то еще. Это почти обидно. Снова появляется желание ударить его, разбить в кровь губы, которыми он еще совсем недавно так непривычно меня целовал. Но я сдерживаюсь и вспоминаю слова Андрея, который наставлял меня перед киносеансом. 'Если тебе что-то не понравится, прежде чем злиться, лучше скажи об этом. Возможно, ты просто что-то не так поняла...', — вот что он сказал. Поэтому я притягиваю Марфинуса к себе, заставляю его уткнуться лицом мне в шею, и спрашиваю, шепча ему на ухо, и честно стараясь, чтобы голос звучал без злобы.
— Ты представляешь на моем месте кого-то другого?
— Даже если бы я мог, то не стал бы, — говорит он.
Поднимает голову и снова целует. Ведет ладонью вдоль моего тела, но так осторожно, так не похоже на то, как он когда-то уже делал это, в тот раз, когда я его заставляла. Сейчас он все делает сам. Я разрешаю. Это так странно и в тоже время удивительно. И теперь я, кажется, понимаю, что такое нежность, и почему он так хотел, чтобы в его жизни была именно она. Я хочу, чтобы она была в нашей жизни. В нашей, да, теперь я понимаю, что так будет правильно. Думаю об этом, и медленно, боясь его лишний раз спугнуть, обидеть, надавить там, где не нужно, начинаю отвечать.
Это удивительное чувство. Он так чутко реагирует на каждое прикосновение, что я сама не понимаю, откуда у меня в горле появляется ком, и почему намокают ресницы. Он собирает мои слезы губами, и даже от этого его жеста внутри меня не рождается злость. Все плавится перед глазами, плывет. Внутри все горит. Я знаю только один способ потушить этот пожар. И все же я не тороплю его, своего мужчину. Даю ему возможность насладиться своей властью над моим телом, не претендуя властвовать над ним самим, пока не претендуя. Не в постели. Не сейчас.
И все происходит так, как хочется ему. Очень нежно, и очень медленно. Совсем нет тех резких движений, которые мне так знакомы, совсем нет боли: ни для меня, ни для него. Да, я впиваюсь в его плечи ногтями, но в этот раз специально слежу за тем, чтобы не ранить его. Только в конце, когда контроль почти полностью покидает меня, чего со мной никогда не случалось раньше, я оставляю на его влажной от пота спине несколько неглубоких царапин. И, когда мы, остывая, уже просто лежим рядом в одной постели, не спешу его прогнать, как сделала когда-то, я слизываю соленые красные капли с этих кровавых полосок и вижу, как блаженно он улыбается мне, не открывая глаз.
И, забегая чуть вперед, хочу сказать, что то чувство, с которым мы на одном дыхании проживаем всю эту невероятную неделю, находит свое оправдание поздним вечером, перед родительским днем, когда в моих покоях без предупреждения оказывается Великая Мать Дома Рим-Доль, мама. Я сижу на коленях своего мужчины, он перебирает мои пальцы, иногда поднося к губам мою руку, и целуя их каждый по одному. Я позволяю ему это. За эти дни я столько всего ему уже позволила, что такие жесты с его стороны, как притянуть меня к себе на колени или поцеловать, когда я этого совсем не жду, не рождают во мне ни злости, ни отторжения. Он свято соблюдает нашу договоренность, позволяя себе все это только за закрытыми дверьми нашей с ним спальни. Да, теперь именно нашей. И все же, когда он поднимает на меня свои глаза, и я все еще не замечаю, что мы уже не одни в этой комнате, и выдыхает, вынуждая меня задыхаться от нежности: 'Я умру за тебя...'. Да-да, те самые слова, которые мой отец так и не сказал моей матери. Когда он говорит, её властный голос, разрезающий тишину, вынуждает меня вздрогнуть и забыть об ответе.
— Так вот зачем ты меня позвала.
Мы вздрагиваем одновременно, я вскидываю глаза на Великую Мать, Марфинус, которого мне теперь так привычно звать просто Марфой, слишком сильно сжимает мою ладонь, почти причиняя мне боль, но те слова, которые он говорит до того, как успеваю заговорить я, ставят в тупик не только меня, но и Главу Первого Дома, мою маму.
— Я убью за тебя, — говорит он, адресуя эти слова мне, но глядя на нее, — даже если для того, чтобы быть с тобой, придется убить Великую Мать.
Первой моей мыслью становится, что убить на самом деле придется, но не ему, а мне. И меня по-настоящему пугает отрезвляющая мысль, что я готова убить за эти слова не его, хотя за свою дерзость он заслуживает больше, чем смерти, о нет, я всерьез думаю о том, что для того, чтобы сохранить его, я готова убить её. Да, да, готова убить собственную мать, Владычицу Первого Дома. И что самое страшное, она видит это по моим глазам, когда я соскальзываю с его колен и встаю рядом со своим мужчиной, поднявшимся из кресла.
— Наверное, тебя можно поздравить, — после паузы, кажущейся мне бесконечной, говорит она, обращаясь ко мне. — И, наверное, мне следует тебе завидовать.
Вот только когда она шагает к нему, я все равно заступаю ей дорогу и отвожу руку в сторону, в любую секунду готовая обратиться к клинку. Но она не делает попытки убить моего мужчину, непокорного мужчину её дома, нет. Она просто смотрит на него через мое плечо и тихо, но угрожающе говорит:
— Обидишь её — уничтожу, — выдержав положенную паузу и дождавшись его кивка, который я не вижу, но чувствую так же остро, как и его дыхание в своих волосах, она добавляет уже для меня. — Жду вас завтра к завтраку. Мы со жрицами остановились в третьей комнате северного крыла учительского этажа главного корпуса.
Когда она так же, как и появилась, беззвучно исчезает, Марфинус опускается в кресло. И я слышу, как истерически он начинает смеяться, пряча лицо в ладонях. Оборачиваюсь, понимаю, что самое разумное — ударить его по лицу. Не сильно, просто для того, чтобы привести в чувство. И не делаю этого. Опускаюсь перед ним на колеи. Заставляю отнять руки от лица. Целую, словно сошла с ума. Все подряд. Глаза, губы, щеки, брови, даже нос. Он рвано выдыхает и снова притягивает меня к себе на колени.
И этой ночью мы занимаемся с ним любовью (да, теперь я убеждена, что то, что есть между нами, называется именно так), словно это наша с ним последняя ночь. Наверное, мы оба, как неразумные дети, боимся, что так оно и будет. И все же, Великая Мать Дома Рим-Доль — удивительная женщина. И уже утром, за завтраком я понимаю, что недаром всегда гордилась тем, что именно она — моя мать. Но об этом позже. Чуть позже.
А утром, после романтического ужина и той ночи, которую я про себя называю нашей первой ночью, несмотря на то, что это не так, я шепчу на ухо своему мужчине, что ради него готова попробовать узнать, что такое верность. Такая, как у светлых, когда я только с ним, а он не ищет нежности на стороне. И он, улыбаясь, обещает мне, что будет верным, если я буду верна. И это на самом деле становится для нас началом.
Глава 30
Не будите в эльфе зверя
Андрей
