В себя он начал приходить в конце пути — как раз контр-адмирал приказал остановить машину на неприметной улице и немного подождать. Ожидание было недолгим — менее чем через десять минут возле машин министра и разведчика начали тормозить грузовики с эмблемами специальных отрядов Флота для боя на суше, или, попросту, морской пехоты. Адмирал, извинившись, вышел — и о чем-то коротко поговорил с офицерами. Министр оценил количество морских пехотинцев — здесь было примерно двести человек, так что моряки задействовали роту морской пехоты.
— Надеюсь, они не собираются устраивать бой с армейцами или охраной тюрьмы — подумал похолодевший министр.
Против его худших ожиданий, все прошло мирно — в тюрьме Сугамо их явно ждали, поскольку господин Исидзима, несмотря на поздний час, оказался на своем месте; живое проклятие самого господина Ивамура, или, попросту Рихарда Зорге, доставили без задержки, ничуть не удивившись ни позднему визиту лично министра правосудия, ни его требованию представить особого узника.
Процедура прошла быстро — после чего Зорге передали контр-адмиралу и сопровождавшим его офицерам. Моряк попрощался со всеми, Зорге вежливо раскланялся с министром и своими тюремщиками, выразив им свою глубочайшую благодарность за проявленную ими доброту — после чего машина разведчика, сопровождаемая короткой колонной грузовиков с морскими пехотинцами, скрылась в ночи.
— Мне нужен телефон, господин Исидзима — приказал начальнику тюрьмы министр, решивший, что у него появился шанс оправдаться перед генералом Тодзио.
— Телефон в моем кабинете к Вашим услугам, Митио-сама — почтительно поклонился начальник тюрьмы.
Дозвониться генералу Тодзио труда не составило, но старый дворецкий премьера, служивший еще его отцу, долго выяснял, кто требует разбудить его недавно отошедшего ко сну господина — через четверть часа обозленный Хидэки-сама, недолюбливавший чиновную братию, взял трубку. Министр правосудия сообщил о произошедшем, со страху предложив вариант перехвата колонны морских пехотинцев — что он услышал в ответ, цитированию категорически не подлежит, поскольку гораздо лучше соображавший генерал понимал, какими политическими последствиями чреват уличный бой армейцев с ротой морских пехотинцев в Токио. В общем, вечер у министра правосудия явно выдался неудачным — и завтрашнее утро обещало стать не лучше, поскольку премьер приказал ему приехать к нему к девяти утра.
Тем временем рассвирепевший Тодзио набрал номер генерала Кисабуро — Андо-сама отозвался сразу, поскольку любил работать допоздна. Выслушав рассказ своего покровителя, опытный профессионал мгновенно нашел правильное решение: 'Хидэки-сама, я немедленно отдам приказ усилить наблюдение за посольствами России и Германии — скорее всего, предмет наших интересов отвезут в одно из них. Вряд ли моряки будут рисковать, спрятав его на одной из своих баз'.
— Действуйте, Андо-сан — резко бросил оскандалившемуся подчиненному Тодзио.
Еще через полтора часа пришло сообщение от полицейской охраны немецкого посольства — к посольству прибыла колонна с морскими пехотинцами, причем встречал ее лично посол Отт. Морские пехотинцы, доставив гостя, не уехали — наоборот, они остались. Как сообщил полицейскому начальнику возглавлявший морпехов капитан, их задачей является усиление внешней охраны посольства согласно личной просьбе посла.
Выслушав это, генерал Кисабуро грязно выругался — пока внешнюю охрану посольства несли подчинявшиеся ему полицейские, оставалась возможность ликвидировать Зорге в самом посольстве. Теперь эта задача многократно усложнялась — конечно, у него были осведомители среди японской обслуги, но генерал ничуть не сомневался в том, что никого из них к Зорге и близко не подпустят. Формально же все было безукоризненно — флотские всего лишь выполняли просьбу посла страны — союзницы Империи по Антикоминтерновскому пакту.
Утро стало для министра внутренних дел временем новых известий — к восьми утра в немецкое посольство прибыл помощник русского военного атташе, сопровождаемый тремя русскими охранниками. Эта компания была немедленно препровождена к личному гостю посла Отта, размещенному в комнате для гостей, находившейся в личных апартаментах посла. Русские гости господина Отта выгрузили из машины не только вполне ожидаемые пистолеты-пулеметы, но и гору консервов с озером минеральной воды в бутылках. Это было совсем плохо — если размещение господина Зорге в личных апартаментах посла, при том, что его охраняли и обслуживали исключительно немцы, практически сводило к нулю возможность явного пресечения его линии жизни, поскольку нельзя ведь было устраивать нападение на апартаменты посла союзного государства; то появление русских означало не просто полнейшую сомнительность успеха такой акции, даже если бы на нее решились, смирившись с неизбежным грандиозным скандалом, но и невозможность неявного устранения демонова гайдзина — наверняка Зорге, вместе со своей охраной, будет питаться именно этими консервами, запивая их этой минералкой, ни в коем случае не беря в рот ни крошки еды, ни глоточка напитков, приготовленных поварами посольства.
Генерал-лейтенант Кисабуро грязно выругался, уже второй раз за эти сутки, что для него, человека очень сдержанного, было нехарактерно — его противники предусмотрели все: если среди охраны Зорге есть агент японцев, то среди ночи он физически не мог отлучиться незаметно, чтобы получить инструкции; прибытие русской группы охраны означало не просто усиление охраны, но и то, что русские и немецкие охранники будут присматривать друг за другом, что минимизировало возможность удачного покушения внедренным в охрану агентом; консервы и минеральная вода делали невозможным отравление.
Теоретически, конечно, оставалась возможность успешного покушения по дороге — машина, на которой Зорге поедет на аэродром, может быть расстреляна из пулемета; самолет сбит неизвестным истребителем.. Но чутье опытного разведчика подсказывало генералу, что теория останется теорией — вряд ли его противники допустят грубую ошибку.
Сказать, что к премьеру генерал Кисабуро ехал в плохом расположении духа, будет таким же преуменьшением, как назвать цунами обычным приливом.
В назначенный час в кабинете премьер-министра собрались три человека: разъяренный генерал Тодзио, вконец осатаневший от провала дела, которое трудно было провалить, генерал-лейтенант Кисабуро, и, трясущийся от страха министр правосудия Ивамура.
— Итак, прошу Вас, Митио-сан — открыл совещание с трудом удерживавший себя от внешних проявлений гнева Тодзио — поведайте нам о Ваших вчерашних достижениях на ниве помилования государственных преступников.
Бледно-зеленый от смертного страха Ивамура — господин министр понимал, что может и не выйти живым из кабинета премьера — многословно и подробно рассказал о событиях вчерашнего вечера.
Генералы молча выслушали перетрусившего бюрократа, перемежавшего свой рассказ заверениями в безусловной верности всей группе 'квантунцев' и лично генералу Тодзио.
— Благодарю Вас, Митио-сан — сухо сообщил министру премьер — не смею больше отнимать Ваше время, необходимое для службы Тэнно.
Ничего более приятного для себя господин Ивамура не слышал ни разу в своей жизни — это значило, что пока его убивать не будут, в противном случае генерал Тодзио сообщил бы ему, каким промежутком времени он располагает для приведения своих дел в порядок и прощания с близкими.
Министр правосудия церемонно откланялся — и буквально дематериализовался из кабинета.
— Что Вы скажете, Андо-сан? — спросил Тодзио.
— Очевидно, что в игру вступил маркиз Кидо, скорее всего, при активной поддержке Тэнно — констатировал генерал-лейтенант — не вполне понятно, то ли адмирал, то ли маркиз вычислил наш следующий ход; или нас предал господин Ивамура.
— Андо-сан, Вы верите в то, что этот слизняк мог решиться предать нас? — задал риторический вопрос премьер.
— Хидэки-сама, поверьте моему скромному опыту — именно такие часто и предают — заверил шефа опытный разведчик — и они предают не ради каких-то идей, даже не ради денег — а лишь ради того, чтобы избавиться от самого сильного в данный момент страха. Это не коммунисты, которые готовы идти на смерть и пытки ради своей идеи, как бы плоха она не была — это трусы, которые будут служить самому сильному, а потом предадут его, как только появится еще более сильный. Господин Ивамура именно таков — он служил Вам; вполне возможно, сейчас он переметнулся к адмиралу или маркизу; если ситуация сложится соответствующим образом, он поступит на службу большевикам или янки — и будет старательно лизать им сапоги. Если он и не предал сейчас, то переметнется при первом же удобном случае, это всего лишь вопрос времени.
— Может быть, Андо-сан — призадумался Тодзио — хорошо, что можете сказать Вы?
Слушая доклад своего доверенного сподвижника, генерал Тодзио мрачнел все больше и больше — его противники тщательно продумали свою игру, не упустив ничего.
— Эту партию в го мы проиграли, Андо-сан — констатировал он — теоретически возможно, что наши враги совершат фатальную ошибку в последний момент, но рассчитывать на это не следует. Что Вы скажете о дальнейшем?
— Я в Вашем распоряжении, Хидэки-сама — отныне и до конца, каким бы он не был — просто сказал генерал-лейтенант Кисабуро.
— Я никогда не сомневался в Вашей преданности нашему делу, Андо-сан — генерал Тодзио ничуть не кривил душой, говоря это — действительно, генерал-лейтенант всегда был убежденным сторонником 'северной миссии Императорской Армии', врагом русских и искренним ненавистником большевиков.
— В таком случае, пока мы будем ждать — пока нам не представится удобный случай, выражающийся в том, например, что наши враги совершат серьезную ошибку.
— Хидэки-сама, надо ли принимать меры по отношению к соучастникам Зорге? — уточнил Кисабуро.
— Не стоит, Андо-сан — от этих мелких сошек ничего не зависит, а наших противников мы насторожим — ответил Тодзио, сумевший вернуться в свое нормальное состояние.
— Если Вы правы относительно Ивамуры, пусть этот слизняк доложит своим новым хозяевам, что все спокойно, никто им не собирается противодействовать.
— Хидэки-сама, возможно, Вы прикажете провести беседы с некоторыми достойными офицерами? — предложил генерал-лейтенант. — Благодарю Вас, Андо-сама — Тодзио продемонстрировал верному соратнику свое высочайшее уважение и веру в то, что он сумеет загладить свое поражение — но я займусь этим лично, Вы же будете моим личным резервом, неизвестным никому.
