Снял он с плеча лютню и заиграл.
И засверкали солнечные блики на глади реки Лучистой, запели птицы в заречных дубовых рощах, зашумел ветер в зеленых кронах. От музыки веяло покоем и миром. Но застучали копыта коней, затопали черные щитоносцы по скрипучему дощатому мосту. Раскатился над обреченным городом звук рога, ударил набат. Заскрипели городские ворота, закрываясь. Свистнули первые стрелы со стен.
Но все громче, все уверенней звучала пентатоника Черной империи. Ударил в ворота таран. Еще раз. И еще раз! Варварские звуки имперской музыки прорезал свист стрел со стен. Редко, очень редко! Слишком мало в городе лучников... И уже трещат окованные сталью дубовые доски ворот... Еще удар...
И тут взвыл волк в заречной роще! И отозвались на зов десятки голосов. И зазвенели клинки на мосту, и стеной встала на нем арбадская фаланга, намертво загородив черным пути отхода. И горячие кони вынесли на равнину перед городом всадников третьего кавалерийского корпуса армии Сопротивления...
Смолкла лютня.
-Откуда ты знаешь про тот бой? — спросил слепца командир спецназа Ларре тонИлла. — Он же был всего три дня назад!
Слепец улыбнулся краешками губ:
-Я тогда был там и все слышал. Как, князь, полагаешь? Может быть опасной музыка?
-Может, друг!
Так Музыкант впервые появился у нас. И остался с нами навсегда.
Внутреннее зрение
(379, 372 годы Нашествия)
-Ма! Он стал воином?
-Линне! Ты же эту историю слышал сто раз!
-Ну, скажи-и-и!
-Нет, не стал.
Зато он стал лучшим нашим разведчиком. Больше Музыкант не играл мятежной музыки людям. Он играл на свадьбах, играл на городских площадях, у деревенских колодцев, на перекрестках дорог... Играл за угощение, за пару мелких монет... Играл веселую музыку. И слушал! Тонкий слух Музыканта улавливал стук копыт, по топоту сапог он считал число солдат... Никто не мог даже подумать, что слепец — на самом деле умный и отважный разведчик.
Однажды он вернулся с задания с девушкой. И объявил всем, что она — его жена. Наверно, это было нелепо: девушка была на редкость некрасива! Слишком узкие бедра. Слишком широкие плечи и скулы. Ой! Зачем я тебе это говорю, а?
-Ма! А ты — самая красивая на свете!
-Спасибо, сынок...
-А как ее звали?
-К-кого, сынок?
-Ну, жену Музыканта?
-Как? Ну, я ... не помню. Допустим, Лонна.
Лонна страшно стеснялась, боялась насмешек, но насмешек не было: слишком уважали люди Музыканта. Однажды он сказал ей, что его не беспокоит ее внешность. И не потому, что он слеп! Беспощадное время побеждает красоту тела. Но красоту души оно не в силах одолеть. А ее можно увидеть только внутренним зрением. Слеп не он — слепы те, кто лишен этого внутреннего зрения.
Играть Лонна так и не научилась. Даже Музыкант не смог передать ей свой талант. А вот воином она стала.
-А ты здорово играешь, мама! Лучше Музыканта!
-Линне! Не смей!!!
-Ма-а-а!
-...ну не плачь, сынок! Прости меня! Просто лучше Музыканта играть невозможно! Он сам был музыкой!
Лонна служила в пятой бригаде. Музыкант был разведчиком. Нечасто им доводилось видеться. Очень нечасто. Месяцами Лонна моталась по Континенту, а когда возвращалась, то узнавала, что Музыкант ушел. И вернется через две недели...
Осторожный стук в дверь прервал рассказ. Хозяйка, бесшумно сняв меч со стены, скользнула к двери, встала слева и откинула крючок.
-Иртэ! — окликнул ее незнакомый девичий голос. — Не беспокойся, свои.
Хозяйка вышла. Перед дверью стояла вейра.
-Я — Меттере дотБронвин! — представилась гостья шепотом. И тихо объявила:
"Рвите на клочья горе!
Слушайте голос скорби —
Древнюю песнь Холма!"
-Кто? — быстро спросила Иртэ.
-Сетнахт...
У Иртэ потемнело в глазах, незримая петля перехватила горло, что-то стиснуло сердце. А Меттере тем временем продолжала:
-Госпожа! Старшие просят тебя быть в Кольце сей ночью.
-Меня? Я же человек!
-Вожак тоже был человеком, госпожа. Тебя Меттэ просит! Сетнахт же твой ... был твоим другом!
-Какое страшное слово — "был". Какое беспощадное слово! Как Меттэ?
-Плохо... Очень плохо...
-Воет?
-Нет. Даже ухом не ведет. Как будто ничего страшного не произошло. Как будто гибель мужа — обычное дело...Мы все боимся: недавно у нее четвертый родился. Как бы он окончательно не осиротел...
Иртэ помрачнела.
-В наше-то время смерть в бою — действительно дело обычное... Знаешь что? Я ей сыграю завтра. О детях ее сыграю. О памяти, о любви...
-Спасибо, Иртэ...
-За что?! Меттэ тоже мой друг. А я — человек. Я делаю то, что велит мне Человеческий закон. А он не слабее вашего Волчьего... Я приду на Холм. С лютней?
-Да, если можешь!
-Могу. Но не раньше полуночи — мне ребенка уложить надо и найти кого — нибудь присмотреть за ним...
-Я присмотрю, Иртэ. Мне в Кольцо все равно нельзя — не рожала я пока...
-Хорошо. Зайди, Меттере, посиди. Я тут сыну ... (голос Иртэ внезапно сел) сказку рассказываю.
Никто не знал, что следующей ночью ей снова придется идти к Холму.
Потому, что, вернувшись в сопровождении трех волчиц домой на рассвете, Иртэ обнаружила у хижины двенадцать трупов в черных плащах со зловещей эмблемой боевых частей разведки Черной империи — крылатый глаз с клыками. Они незаметно проникли сквозь три линии охранения в княжескую ставку, отыскали хижину Иртэ и не учли только одно: в хижине оказалась вейра, которая их почуяла. И Меттере успела сорвать меч со стены и выскочить наружу.
Немного найдется в мире воинов, способных в одиночку одолеть дюжину "кремьельских теней" — воинов из боевых подразделений имперской разведки! Меттере смогла.
Ребенок давно проснулся и плакал.
А Меттере лежала на пороге в луже крови. Смерть уже вернула ей волчий облик. Ее правая передняя лапа лежала на рукояти меча.
Никто не мог предположить, что Иртэ, не обращая внимания на плач сына, надрежет себе запястье мечом и смешает свою кровь с кровью мертвой Меттере. И взойдет на Холм уже вейрой, став ею не по праву рождения, а по обряду смешавшейся крови, Иртэ Ульфдоттир арнМеттере.
Как ни смешно, выручила их имперская разведка. Со своего последнего задания Музыкант вернулся на две недели позже, чем планировалось, голодный, оборванный, с перевязанной головой. Оказалось, что император издал указ — поймать и доставить в столицу слепого музыканта, подозреваемого в разжигании мятежа. И вся разведслужба Черной империи начала охоту. Были схвачены все связные Музыканта, все, кого хоть раз видели с ним. Кремьельский тюремный замок оказался переполнен узниками. И нечеловеческие пытки сделали свое дело: под ногами Музыканта загорелась земля.
Князь Конх, узнав о том, какие завертелись дела, приказал Музыканта в разведку больше не посылать. Агенты и другие найдутся, ничуть не хуже Музыканта. А вот на лютне так играть никто больше не сможет!
"Как и у нас..."
Памяти Владимира Семеновича Высоцкого
Жаль, что Музыкант не пел. Его стихи не годились для песен, а чужих стихов он не пел. Почти.
-Проклятие! Как мне надоела зима! — проворчал Ларре. — Белый снег! Серое небо! Я хочу видеть другие оттенки: голубой, желтый, зеленый, красный... Даже не верится, что зима когда-нибудь кончится!
-Насчет голубого или желтого не обещаю, а вот красный имперцы тебе враз обеспечат. Только попроси! — усмехнулся Конх.
А Музыкант взял лютню, провел рукой по струнам и отложил ее опять. И заговорил.
Мороз по земле шагает.
Наводит всюду порядок.
А ветер зиму ругает
По несколько суток кряду.
В ветвях замерзших повисла
Луна. И Время уснуло.
Печальны зимние мысли
И, как медведи, сутулы.
Мне лето жаркое снится,
Но что-то не очень верю,
Что вьюга вдруг прекратится,
И выть перестанет зверем,
Что вновь под дождем промокнут
Берез зеленые листья...
Зима узоры на окнах
Невидимой пишет кистью.
-Здорово! Ты, как мысли мои прочел! — восхитился Ларре.
Музыкант отмахнулся.
-Брось! Так, как на самом деле, мне не написать! Природа пишет лучшую музыку, лучшие стихи... Я только подражаю. И-то неважно! А в природе все — прекрасно! Надо только почувствовать эту красоту!
-Все, говоришь, прекрасно? — прищурился князь. — А что прекрасного в такой вот погоде, а?
-Погодите, я скоро! — с этими словами Музыкант встал и вышел из пещеры.
Вернулся он минут через десять, весь в снегу. Отряхнулся, скинул мокрый плащ, завернулся в одеяло и сел у очага, протянув руки к огню. И...
Снегопад — как всадник в седле.
Путь-дорога — к дальней звезде.
Заметает простывший след,
Забывает минувший день.
Ветер-конь над землей летит,
Да не слышен цокот подков.
Ночь, как девушка, вслед глядит,
Грустно машет черным платком.
И назад его не вернуть:
Прорезая зимнюю тьму,
Снегопад продолжает путь,
Ясно видимый лишь ему.
Долог Путь, а время не ждет.
Конь храпит ли? Ветер свистит?
И рассвет усталый бредет
По следам незримых копыт.
-Красиво! — восхитилось несколько голосов сразу. — Спасибо, Музыкант!
А вот петь он не любил. И не пел.
Поэтому Лонна, возвращаясь однажды в их с Музыкантом комнату, не поверила ушам, услышав... песню!
Ее муж подбирал мелодию к странным, непривычным стихам...
...И много будет странствий и скитаний:
Страна любви — великая страна!
И с рыцарей своих для испытаний
Все строже станет спрашивать она!
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна...
Но вспять безумцев не поворотить.
Они уже согласны заплатить
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Свежий ветер Избранных пьянил!
С ног сбивал! Из мертвых воскрешал!
Потому, что, если не любил,
Значит — и не жил, и не дышал...
Лонна с трудом очнулась, как после долгого сна. Она вся ушла в песню, в дивный мир каменных замков и зеленых холмов, мир отважных мужчин и прекрасных женщин, мир, где не прощают подлость и предательство. Мир, где на могилах тех, кто погиб за любовь, растут цветы.
-Что это? — спросила она.
-А! Это? — улыбнулся Музыкант. — Эту песню я увидел во сне. Там стоял певец с удивительной лютней и пел. Ах, какая это лютня! Я запомнил! Я попрошу мастера струн, он сделает мне такую! И две песни я запомнил. Стихи. А вот мелодию надо подбирать... И лицо певца никак не могу вспомнить!!! Никак!
-Странная песня.
-Ты заметила, да? — обрадовался Музыкант. И тут же лицо его омрачилось. — Тебе не понравилось?
-Что ты! Как может не понравиться такая песня? Но что-то непонятное в ней... А, может быть, песни и не должны быть совсем понятными?
Лютню он неделю рисовал, забыв про сон и еду. Потом неделю ругался с мастером струн. Оба орали, ссорились, хлопали дверьми... А потом мастер струн заперся на месяц в мастерской. Дети носили ему еду. Он там спал, ел и работал. И по истечении месяца вручил Музыканту лютню. Чудная же это была лютня! С более длинным грифом, с плоским фигурным корпусом... И с семью струнами! И голос у этой лютни был необычный — более уверенный, сильный и свободный.
Эх! Не сиделось ему в ставке! Никак не сиделось! Он пять раз требовал направить его в армию, но князь не отпускал: целители протестовали! Музыкант играл раненым, и они быстрее выздоравливали. Его музыка творила чудеса! Робким она придавала мужество, уставшим возвращала силы, в озлобившихся вселяла сострадание...
На шестой попытке он своего добился. И был направлен в пятую бригаду музыкантом. В ту бригаду, где сражалась его жена.
Представляешь? Жена воюет, а муж в это время играет на лютне! Разве не смешно? Но никто не смеялся: все знали — его музыка стоит многих мечей.
Как-то вечером многие обратили внимание на мелодию, которую подбирал Музыкант. Потому, что играя, он шевелил губами.
-Музыкант! Это что, песня? — навел справку командир.
-Песня, — кивнул Музыкант.
-Спой! Никто еще не слышал твоих песен...
Музыкант и Лонна переглянулись, обменялись мимолетными улыбками...
-Ты ошибаешься, Баргр! Кое-кто кое-что слышал... А песен я не пишу.
Но комбрига еще никому не удалось выбить из колеи. Он не смутился, не удивился, не засмеялся... Он просто предложил:
-Поясни свою мысль, Музыкант!
И Музыкант рассказал о том, как во сне видел певца с лютней, как слушал его песни, как потом подбирал мелодии и записывал стихи...
-Мне кажется, что он есть на самом деле, этот человек, что это — не просто сон. И не из нашего мира. Из иного. Вы поймете...
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф.
Детям вечно досаден их возраст и быт!
И дрались мы до ссадин, до смертных обид!
Но одежду латали нам матери в срок.
Мы же книги глотали, пьянея от строк.
В коротком тревожном ритме песни чувствовалась легкая беззлобная насмешка... Скорее, даже, улыбка.
И вдруг... Что-то неуловимое вмешалось в песню. Пропала усмешка, и еще до первого слова новой строчки все вдруг поняли: все — шутки кончились...
Только в грезы нельзя насовсем убежать:
Краток век у забав, столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мертвых разжать
И оружие принять из натруженных рук!
Испытай, завладев еще теплым мечом,
И доспехи надев, что — почем? Что — почем?
Разберись, кто ты? Трус? Иль избранник Судьбы?
И попробуй на вкус настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили его. Не тебя!
Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал
По оскалу забрал — это смерти оскал!...
Лонна окинула взглядом окрестности и не поверила глазам: к их костру подтянулась половина бригады. Большая часть воинов стояла. И неудивительно! Такие песни лучше слушать стоя.
Если мясо с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
А в борьбу не вступил с подлецом, с палачом,
Значит, в жизни ты был не причем. Не причем!
Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал — что почем,
Значит — нужные книги ты в детстве читал.
Смолкла лютня и воцарилось молчание.
-Прорваться бы к ним! Может, им помочь надо? Там ведь тоже война... — задумчиво проронил молодой сотник, только вчера прибывший в бригаду. Лонна еще не успела с ним познакомиться.
