Над головой заскрипело, громко хрустнуло, но Джеймса там уже не было: едва почувствовав колебания скалы под ногами, он бросился назад, подальше от каменной могилы тэш'ша и трещины над ней. С одной стороны, шансы попасть под обвал — и не слабые — имелись везде, с другой — там, где уже однажды свод прохода дал слабину таких шансов больше. И словно слушая мысли юноши, треск повторился, но на сей раз — оглушительно громкий, быстрый, как удар молнии. Все вокруг вместе с Джеймсом приподнялось, покачнулось под угрожающий рокот недр — и с грохотом часть свода отделилась и рухнула на груду валунов и лежащий рядом остаток кокона. Джеймс только успел заметить, прежде чем поток камней погреб под собой источник света, как темный зев, там, где выщербленная стена переходит в свод, распахивается еще больше, а вертикальная полоса бежит по стене вниз, стремительно расширяясь. Потом новый толчок швырнул его навзничь, и все, что ему оставалось — прикрыть голову руками и молиться, чтобы разваливающийся свод не упал на него.
О том, что после обвала он может оказаться запертым в каменном мешке, без еды и воды, с небольшим запасом воздуха, Джеймс подумал, только когда стихла дрожь скалы под ним, и мелкие осколки, царапающие голую кожу, прекратили подпрыгивать и перекатываться с места на место. Ледяная струйка слепого ужаса стекла вдоль позвоночника: он вспомнил, как едва-едва нашел в себе силы держать эмоции под контролем внутри изувеченной "Стрелы". Но там оставались какие-то шансы на спасение, пускай не своими, так врагами (как оно и вышло). Очутиться замурованным здесь шансов не оставляло вообще, и Джеймс очень отчетливо понял, что в таком случае он еще позавидует быстрой смерти того тэш'ша, что лежал под новым обвалом.
И прежде чем паника успела запустить в него свои когти, Джеймс почувствовал движение воздуха вокруг себя, как бы теплый ветерок поднялся в туннеле. А где-то вверху послышался странный звук: точно некто очень и очень большой удовлетворенно и устало выдохнул. В наступившей тишине этот звук показался юноше очень громким, словно этот некто дышал ему прямо в затылок. Хотя, как он понимал, это все нервы: до источника шума было не меньше десяти-пятнадцати метров, а то и больше: Джеймс имел весьма смутное представление о том, какие шутки может со звуками творить подземная акустика, так что ошибиться здесь немудрено.
Угрюмую тишину вновь нарушала лишь отдаленная вибрация: толчок как бы разрядил скопившееся напряжение, но обольщаться все равно не стоило. Джеймсу почему-то казалось, что произошедшее имело скорее местную природу: не мощное движение глубинных слоев, а обвал или сдвиг балансировавшей в неустойчивом равновесии породы. Может, что и взорвалось, став первопричиной всего. Да и, положа руку на сердце, не так уж сильно оказалось сотрясение: произойди по-настоящему мощная встряска, подобно сокрушившей тэш'шскую базу, — и все бы рухнуло ему на голову.
Теперь, когда исчез последний источник света — а оглянувшись, Джеймс не увидел ничего, кроме кромешной тьмы — он не спешил вскакивать на ноги. Пускай обнявшая его темнота и пугала, но здравый смысл настойчиво убеждал, что спешка здесь ни к чему. Если что и свалиться ему на голову, то ни увидеть, ни помешать этому он не сможет. А вот от резких движений наугад есть не малая вероятность обо что-то хорошо приложиться. Потому поднимался Джеймс медленно: сперва нащупал стену, попутно убедившись, что ему крупно повезло, наткнувшись в считанных сантиметрах от себя на солидный булыжник, почти расколовшийся от удара пополам. Упади он чуть левее — пришиб в мгновение ока.
Неожиданно на выручку пришла тренированная память. Сотрясение земли основательно перемешало все, что лежало под ногами, но Джеймс отчетливо и ясно помнил все выхваченное за время разведки вдоль туннеля. Стоило только слегка сосредоточиться, как всплывала четкая картинка каждого шага с тяжелой половинкой кокона за спиной, узора трещин на стене, мрачного нагромождения спрессованных собственным весом камней по другую сторону прохода... Так что Джеймс за десять минут составил впечатление о месте, где его застал толчок: за исключением того самого "промахнувшегося" на сантиметры камня, ничего опасного рядом не было. Множество мелких и острых осколков — Джеймс заранее скрипел зубами, представляя как босыми ногами ходить по всему этому, — пара тонких трещин, самая длинная из которых не достигла и полуметра, теплая жижа, чавкающая под ладонями и локтями. Все это раздражало, но в некотором смысле стоило бы поблагодарить судьбу, удачу, слепой случай или еще черт-знает-кого: сконденсировавшаяся влага превратила всю осевшую пыль в грязь, не дав подняться удушающим облаком. И так трудно дышать, а прибавься сюда пыль — так вообще было бы весело.
Джеймс попробовал пробраться назад — и на втором метре остановился: все больше и больше попадалось крупных камней, кое-где их груды уже поднимались по пояс. Вряд ли все это упало сверху, скорее слабину дала вторая стена. Вернувшись, Джеймс сунулся было дальше по проходу — и так же был вынужден вскоре остановиться. Здесь обвал надежно перегородил дорогу: аккуратно ощупав невидимое угловатое препятствие, юноша убедился, что шансов пробиться тут нет.
Тихонько поскрипывал камень. Темнота давила, точно намереваясь растворить человека в себе. Джеймс вспомнил те ощущения, испытанные во время пробуждения в коконе — что ж, там в чем-то было легче. В то пробуждение он не помнил кто он, что с ним было — и больше обращал внимание на пустоту в мыслях, чем на шепчущую ему что-то ночь. Теперь же никто и ничто не говорило с ним, его память была с ним, а темнота просто терпеливо ждала, неторопливо подтачивая волю.
Вариантов Джемс видел всего три: или оставаться здесь в надежде неизвестно на что, или рискнуть пробраться назад, к останкам кокона. Последнее, правда, ничего не меняло — разве что вторая половинка кокона найдется, — кроме как занять чем-то себя, отвлечься. И, наконец, последний вариант: забраться на ставшую могилой тэш'ша осыпь и с нее попробовать лезть вверх. Джеймс хорошо запомнил, перед тем как пропал свет, что дыра в своде увеличилась, а от ее края вниз пошла большая трещина. И этот, похожий на вздох звук... В сочетании с все еще ощутимым движением воздуха Джеймс готов был поклясться, что последний толчок раскупорил пролом, в который во время катастрофы упал тэш'ша. Значит, если туда поместился тэш'ша, то и человек пролезет. А уж наверху можно будет думать дальше.
Идея была сумасшедшей. Лезть в непонятно какой длины каменную скважину, которая может в любой момент вновь схлопнуться, без инструментов, без ничего — даже без одежды и обуви... Да и никакой гарантии, что наверху есть достаточно широкое отверстие: для воздуха достаточно и узких щелей.
В лучшем случае, угрюмо подумал Джеймс, он повторит участь тэш'ша или просто свернет себе шею. В худшем, ему придется вернуться. В конечном итоге все сводиться к простому вопросу: ждать в темноте, пока голод и жажда его не убьют, или лезть наверх?
Как нельзя кстати вспомнился слепой ужас, пережитый внутри искалеченного космолета в ангаре "Касабланки". Черт с этой трещиной, с риском, с темнотой, от которой начали болеть глаза. Джеймс был готов даже зубами грызть камень, но не оставаться здесь, где никаких шансов. Наверху их, может, не больше, но уж точно не меньше.
Кроме того была причина, по которой Джеймс не хотел ждать — даже две причины. Во-первых, где был один толчок, там может быть и второй, а то и третий. Если один открыл дорогу наверх, то кто может поручиться, что последующие эту дорогу не закроют? И наконец, Джеймс не забывал, что действие стимулирующих препаратов — или что там ему ввело тэш'шское существо-кокон, не продлиться вечно. Сейчас у него достаточно сил на попытку. Вряд ли через пару часов их станет больше.
Все так же неспешно Джеймс пробрался к осыпи, под которой лежали и останки тэш'ша и теперь окончательно потерянный источник света. Что бы там ни было, но торопиться он не хотел: скорее всего, у него есть только одна попытка. Поэтому он двигался вперед, лишь тщательно ощупав все под ногами и перед собой.
Расколовшую стену трещину он нашел с первой попытки. Она была даже шире, чем запомнилось юноше — наверное, если постараться, он мог бы поместиться в ней целиком. Но что было гораздо важнее, так это высота завала у стены. Джеймс полагал, что он едва доходит ему до груди, а оказалось, что верхний край почти сравнялся с подбородком. Во всяком случае, с вершины осыпи до полуразрушенного свода было всего полметра, что снимало одну из самых неприятных проблем: как забраться в ведущий вверх разлом?
Стены трещины покрывали капли влаги и, судя по слабому запаху, мазки крови. Мало удовольствия лезть тем, где остались следы раздавленного тэш'ша, но что еще оставалось? Гораздо хуже, что из-за этих следов и сконденсировавшейся воды внутри трещины было скользко. Сорвешься один раз — и все.
Тяга в трещине была довольно приличной, да и пара в воздухе с каждой минутой становилось все меньше и меньше, так что не приходилось жадно хватать ртом воздух, чтобы избавиться от жжения в легких. Стало даже прохладно, что с одной стороны радовало, но, как понимал Джеймс, довольно скоро вместо "прохладно" будет "чертовски холодно".
Подтянувшись, он целиком очутился в узкой "кишке" трещины. Все же размеры ее он переоценил: места едва хватало, чтобы упереться коленями и локтями, удерживая себя на одном месте. Зато неожиданным и крайне приятным сюрпризом оказалось, что трещина была не совсем вертикальной: совсем немного, но она шла под углом к проходу, где очнулся Джеймс.
Передохнув, юноша осторожно передвинул дальше руку, старательно выбирая место как можно ровнее. Затем подтянул ногу, уперся в теплую и влажную породу, и повторил то же самое сначала с левой рукой, а затем и ногой. Так, со скоростью улитки, обдирая кожу на коленях и локтях, он начал карабкаться по трещине.
Первые пара метров далась относительно легко, хоть и наградили кучей мелких ссадин, порезов и царапин на ногах и спине — в одном месте выступающий из стены осколок оставил кровавый след от шеи до бедра. Развернуться в тесноте трещины никак не получалось и Джеймс просто стиснул зубы, терпел, протискиваясь все выше и выше, стараясь даже от боли и злости брать силы, чтобы не сдаваться, не терять концентрации и не поддаваться самоубийственному желанию взбираться быстрее.
А на четвертом или пятом метре на спешку уже попросту перестало хватать сил.
Извиваясь ужом, он отвоевывал сантиметр за сантиметром путь наверх. Пот ручьями стекал по лицу, смешиваясь с сочившейся из расцарапанного лба кровью и небольшими струйками воды, обрушивающимися теплыми водопадами с уступов, выемок и трещин, за которые Джеймс цеплялся в краткие минуты отдыха. Духота и спертый воздух вернулись — во много раз худшем варианте, чем внизу. Были мгновения, когда Джеймс готов был наплевать на все и биться грудью о камень, царапать собственное горло, сделать что угодно — лишь бы найти в обжигающем легкие воздухе достаточно кислорода.
Дважды он едва не застрял — так сильно сузилась "кишка". И раз чуть не сорвался: мокрые стены местами были чертовски скользкими. Джеймсу в голову пришло, что нечто подобное испытывал Сизиф, волоча камень к недосягаемой вершине: отчаянная борьба на пределе сил, подтачиваемых мыслью о бесплодности всех попыток. Джеймс, в отличие от Сизифа, понятия не имел, что его ждет наверху, но плотная, почти осязаемая тьма вокруг иногда наводила на мысли, что ему суждено вечно карабкаться к свету, и все время быть бесконечно далеко от конца пути.
Юноша не мог сказать, сколько времени прошло. Что-то подсказывало — немного, но затем то же ощущение говорило о многих часах и днях. Здравый смысл скорее склонялся к первому варианту: подниматься, как до сих пор получалось у Джеймса, на многие десятки метров не хватит никаких сил. Их и так оставалось все меньше и меньше: мышцы ныли, предательски дрожа в те моменты, когда судорожными усилиями Джеймс проталкивал себя еще на пару-другую десятков сантиметров вверх. Периодически налетало забытье, и он терял ощущение собственного тела, словно растворяясь в бездумном ритме движений руками и ногами, переставал чувствовать тепло, соленый вкус смешивающейся с кровью воды на губах, ломоту в суставах. Очнувшись, он понимал, что механически, как автомат, одолел еще один участок пути, но будь он проклят, если запоминал хоть мгновение.
Подъем из ада — вот чем это было. Правда, тогда наверху должно бы быть прохладней, а не так душно, но если там, над ним тэш'ша, то может это персональный ад для "котов"? Джеймс даже нашел в глубине себя толику злорадства в адрес тэш'ша: Господь ведает, что твориться наверху, но если там так же жарко, как в этом лазе, то тэш'ша вполне могут считать, что попали прямиком в преисподнюю. "Коты" спокойно переносили убийственный для людей холод, но то, что человеку казалось одуряющей жарой, для них было относительно быстрой путевкой на тот свет. Так что Джеймс не сильно беспокоился о том, что наверху ему могут попасться "коты" — во всяком случае, пока не станет хоть малость прохладнее.
Гораздо сильнее его волновал сам путь наверх. Гораздо сильнее его волновали накатывающиеся волны дурноты и беспамятства. Гораздо сильнее его волновала темнота.
Не то сон, не то явь — или чем оно было внутри тэш'шского кокона-существа — неожиданно оказался как нельзя кстати. Нет, не та мозголомная беседа с собственным двойником на плоской вершине башни-зиккурата. То, с чего начался путь на эту вершину: одиночество в ночи. Потерянный, раздробленный на кусочки, обнаженный разум — именно это воспоминание будило в душе смешанный с омерзением ужас. Темнота наступала, давила, как будто пытаясь утопить человека в своей бесконечности, но каждый раз Джеймс вспоминал голодную ночь, под бесчисленными взглядами которой он смог обрести себя — и этого хватало, чтобы раз за разом находить в измученном теле новые силы. Он боролся, яростно, отчаянно, словно от этих усилий зависело нечто большее, чем собственная жизнь, вырывая у темноты метр за метром. Каждое движение, каждый вздох, каждая пролитая на мокрые камни капля пота и крови становились кирпичиками стены, ограждающей разум от подземной тьмы.
"Держись!" — шептал он себе. Хватаясь за впадины и зазубренные выступы, скользя ногами по местами гладкой как стекло поверхности, от рвущей мышцы боли стискивая зубы так, что едва не начинала крошиться эмаль, захлебываясь от стекающей прямо в лицо воды — все время он беспрестанно твердил как заклинание это слово. Все внимание, весь его мир сжимались вокруг неспешных, аккуратных движений, не оставляя ничего иного, кроме этих всхлипов-приказов самому себе "держись-держись-держись...".
И яростного, подстегивающего стремления выбраться на свободу.
Джеймс не заметил, в какой момент справа и слева стены разошлись, бесследно исчезнув где-то в чернильном мраке, а сама "кишка" из почти вертикальной трубы превратилась в достаточно крутой склон. Возможно, он упустил этот миг во время очередного провала, или же все произошло так незаметно, что юноша спохватился лишь обнаружив, что может, найдя подходящий упор для ног, просто лежать, не опасаясь сорваться вниз.
