— Да, Анести, к тому же мой путь ещё не пройден до конца. В Херсонес я приехал навестить мать и тебя, повидаться и познакомиться с невесткой и племянниками. Но в один из дней, мы уедем, далеко, далеко! Я очень рад, что ты жив и здоров, что твои дела идут в гору, что твоя прекрасная жена родила тебе двух детей, которые и станут продолжением семьи, рода. Мы, если ты нас не прогонишь, — на эти мои слова Анестис негодующе всплеснул руками, — поживем у тебя с месяц, может, два, но не больше.
— Да, что ты такое говоришь, брат! Как у тебя язык повернулся произнести эти слова! Живите, сколько хотите, это и твой дом!
— Нет, Анести, это не мой дом, а твой. В него не вложен мой труд, мои деньги. Не я его строил, не мне в нем и жить. Да и не получится! Пойми, я уже не смогу подолгу жить на одном и том же месте, следовательно, мне не нужен дом и семья. Моя семья — вот эти ребята, которые стали мне опорой в жизни, стали моими друзьями, соратниками и единомышленниками. Поверь, я счастлив, что живу, именно так! Но, где бы я ни был, всегда во мне будет чувство родовых корней, потому что здесь, в Херсонесе, остаешься ты и твоя семья, остается могила матери, которой выпало немало испытаний в жизни.
— Давай не будем сегодня горевать, лучше поговорим о том, что ты собираешься делать в Херсонесе. Я расскажу тебе и твоим друзьям о ценах на привезенный вами товар, а в ближайшие дни сведу вас с купцами, которые не станут сильно сбивать цены. Договорились?
Так, слово за слово, мы повернули к житейским проблемам, которые поджидали нас в Херсонесе. Постепенно в наш разговор влились и остальные, даже Михалис. Разговор шёл в непринужденной манере, за вином и фруктами, когда со смехом, когда серьёзно. Кто-то кому-то переводил с русского на эллинский или с эллинского на русский. Споров практически не было, царило взаимопонимание, в общем, идиллия. Только иногда завистливые мысли нашего с Анестисом 'родственничка' напоминали мне о том, что в городе нас могут подстерегать и неприятности. Поэтому назавтра, когда я собирался оставить своих парней одних, мне следовало предупредить их быть предельно осторожными и обязательно, при прогулке по городу находиться с кем-нибудь, кто мог достаточно свободно объясняться по эллински.
Наступил поздний вечер и, наконец-то, Михалис решил покинуть нашу, по его словам, столь прекрасную компанию. И когда мы с ним распрощались, оказалось, что и Анестис тяготился его пребыванием в своем доме.
— Значит, он тебе тоже не по сердцу? А я думал, что ты забыл, как он и его братья занимались травлей наших родителей, — сказал мой 'брат'.
— Кстати, слухи о моей гибели, я уверен, распустил тоже он, чтобы ударить, как можно больнее. И он достиг желаемого! — продолжил я.
— Да, я тоже не сомневался в источнике слухов о тебе. Мерзавец! Чтоб ему пусто было! И как только Бог терпит таких людей на Земле?
— А ты, что, уверен, что Бог следит за каждым из нас? Я так уверен, что он только иногда заглядывает в донесения ангелов и архангелов, да и то лишь за тем, чтобы лишний раз убедиться, что человек до сих пор, так и не изменился.
— Не богохульствуй! Ты всегда был свободен в своих высказываниях и суждениях, но не забывай, что сейчас церковь очень внимательно отслеживает еретиков и вероотступников, вольнодумцев и, даже маловерующих. Будь осторожен в выборе слов, когда вокруг тебя будут малознакомые или незнакомые люди.
— Но разве не Господь сказал, что человек обладает правом на выбор и свободой на право выбора! А, коли, он так сказал, то я просто уверен, что Бог тогда же принял решение не вмешиваться в мирские дела, ну, может быть, в исключительных случаях.
— Нико, возможно ты и прав, только церковь не согласна с такими выводами. Она всё больше и больше забирает себе права решать, что хорошо, а, что плохо, что есть ересь, а, что благо. Даже в нашем, относительно демократическом обществе, церковь претендует на истину в высшей инстанции, хотя её служители зачастую невежественны, кровожадны и бесчеловечны. Пока нашему совету удается сдерживать аппетиты церковников, но лет через двадцать, боюсь, демократии здесь придёт конец. Когда ты уходил, в Херсонесе насчитывалось двадцать пять храмов, сейчас же их уже пятьдесят!
— Я верю, что городу не угрожает теократия, потому что это вотчина Гермеса и Диониса, Аполлона и Афины. В торговых городах, где покровительствуют искусству и мудрости, где выращивают виноград и делают прекрасные вина, невежество не совьёт гнезда и не высидит яиц.
— Хорошо бы! Однако уже ночь, вы устали с дороги, а я устал от радости и забот. Пойдем-ка, выспимся, как следует. Завтра у нас с тобой тоже трудный день.
Уходя в свою комнату, я подумал о том, что Анестис сам не знает, как он близок к истине.
________________________ х __________________________
Утро следующего дня выдалось пасмурным. Сплошные облака закрывали солнце, дул свежий ветерок, море немного штормило.
Позавтракав, я объяснил ребятам, чтобы они не забывали, что находятся в чужом городе, где обычаи, вера и привычки отличаются от киевских. И там, где для киевлянина считается обычным дать в морду, здесь, в такой же ситуации, необходимо воспользоваться острым словцом или проникновенной речью. Борислав с братьями согласно кивали головой, Мстиша озорно улыбался, Вольга с Владимиром воспринимали мои слова, как должное, а Добронрав, Родомысл и остальные почему-то шевелили губами, как будто зубрили мои наставления наизусть.
— А ты, Учитель, с братом пойдешь на могилу к матери? — спросил Кувалда.
— Да, надо повидаться с её душой. На могиле это сделать легче.
Ребята обалдело уставились на меня, а я сделал вид, что не замечаю их растерянности. Пауза затягивалась, но выручил Анестис, заявив с порога, что пора идти. Наскоро распрощавшись, мы вышли за ворота и направились в сторону виноградников. Они здесь были повсюду. Впрочем, виднелись проплешины, одной из которых было загородное кладбище. Красивое было кладбище, покрытое памятниками и родовыми склепами. Городское уже давно было переполнено, поэтому даже знатные граждане Херсонеса не чурались хоронить своих родственников здесь, в окружении винной лозы.
Памятник женщине, которая всматривается вдаль, будто провожая или ожидая кого-то, сразу привлек моё внимание среди десятков надгробий. Именно к нему и подвел меня Анестис, дав понять, что мы стоим у могилы 'нашей' матери. Скульптор был талантлив, потому что даже в холодном камне смог передать чувства скорбящей женщины, всё ещё не потерявшей надежду. Я никогда не думал, что лишь небольшими штрихами можно оживить даже каменное изваяние.
Подавшееся вперед тело, немного напряженная шея, опущенные по краям уголки рта, заметно прищуренные глаза и набегающие на них веки, сведенные к переносице надбровные дуги и пролегшая глубокая морщина между ними, вот всё то, что помогло скульптору выразить скорбь, ожидание, надежду. Да, конечно, ещё и руки, согнутые в локтях, с судорожно сцепленными пальцами.
Я с удивлением посмотрел на Анестиса.
— Да, она, как живая здесь. Как будто всё ещё ждет тебя и отца. Но давай войдем в склеп.
И только после его слов я увидел, что за скульптурой, три ступеньки ведут в родовой склеп, выложенный из каменных плит белого известняка. Мы молча вошли в его двери и остановились у каменного гроба Вероники. Я молчал, не смея произнести ни звука, потому что мысленно просил прощения у женщины за то, что, пользуясь сходством с её настоящим младшим сыном, обманываю её старшего сына. Вспомнил и об обереге, который находился на моей груди.
Направляясь в Херсонес, я был готов отдать его ей, но она умерла. Однако моё решение не изменилось, но я хотел оставить его на её могиле незаметно для Анестиса. Я продолжал молчать, а мой 'брат' истолковал моё молчание на свой лад, видимо, подумав, что я испытываю чувство вины за то, что не был рядом с матерью в её последние минуты жизни.
— Мама, — произнес Анестис, — ты прости Никитаса за то, что он был вдали и не успел на твои похороны. Ты прекрасно знаешь, что и я, и Нико, мы любили и любим тебя. Прости нас и не обижайся.
— Я не обижаюсь, — вдруг откуда-то прозвучал женский голос, — Я знаю о вашей любви ко мне. Никита мне уже всё рассказал. Он, конечно, не мог быть со мной. Теперь я это знаю точно.
В склепе стоял полумрак, и из него выступил призрак женщины, которая произносила эти слова. Анестис от неожиданности, даже отступил на шаг, я же замер, вглядываясь в очертания духа, стараясь рассмотреть его лицо. Тем временем, призрак подлетел ко мне, почти вплотную. Он тоже всматривался в меня. Его лицо, точнее её лицо, выдавало чувства волнения и удивления, легкой горечи и разочарования. Наконец женщина заговорила опять:
— Сейчас только ты слышишь меня. Я не сержусь на тебя за то, что ты воспользовался именем моего сына. Впрочем, имя у тебя от рождения такое же, как и у моего младшенького. То, что тебе приходится обманывать Анестиса, в этом тоже нет большого греха, поскольку твой обман не во зло моему сыну, а только в радость. Поэтому живи спокойно в нашем доме и не мучай свою совесть. А оберег оставь себе, он признал тебя, значит, он твой, потому что в своё время Анестиса оберег не принял. Это не родовой знак, это святыня вятичей, а до нашего племени, святыня ещё каких-то племен. Однако оберег не передается по наследству, он сам выбирает своего носителя или хранителя. Кстати, я долго смотрела на тебя и удивлялась парадоксам природы. Если бы я была жива, может, я и заставила себя поверить, что ты мой сын. Да, да, знаю, что ты меня не стал бы обманывать, но вы, действительно, очень похожи между собой. Передай Анестису, что мой муж, а его отец, рядом со мной. Андроник был убит в тот день, когда ехал в город. Но его убийцы ненадолго пережили его. Поэтому мстить уже некому.
Да, когда ты вновь встретишься с Волхвом, передай ему мою благодарность за сына. Мне, к сожалению, только раз позволено пообщаться с живыми, и я не смогу поблагодарить его лично.
Будь сильным, Никита, тебе много предстоит узнать, испытать, перебороть в этой жизни. Я была бы рада, если моим третьим сыном был ты. Прощай!
Призрак стал таять, а в ответ, неожиданно для меня самого, вырвались слова:
— Прощай, мама!
Анестис встрепенулся от моего голоса и спросил:
— Она разговаривала с тобой?
— Да, — не стал отрицать я, — мы поговорили немного, ведь нам так долго не удавалось переброситься даже парой фраз.
— Я до сих пор не могу поверить в то, что видел. А начнешь рассказывать, никто ведь не поверит!
— А ты и не рассказывай. Ей было разрешено поговорить с живыми только раз. Больше она не появится среди живущих, так к чему ж рассказывать о том, чего никогда не сможешь доказать?
— Ты прав. Это семейное дело, которое никого не касается. Зато, я теперь точно знаю, что загробная жизнь существует. Это дар судьбы, божественный дар.
— Пойдем, Анестис. Помянем её, и ты мне расскажешь, как вы жили эти годы без меня. Расскажи мне о ней всё, что припомнишь, я должен, хоть что-то знать из того, чего мне не удалось увидеть и услышать.
Уже по пути домой, я передал слова Вероники об отце, чем не удивил его, но огорчил.
Однако, немного успокоившись, Анестис начал рассказывать о том времени, когда я, то есть тот Никита, покинул Херсонес. Рассказывал он, конечно, не только о своей матери, но и о семье в целом. Зайдя в дом, он не прервал своего повествования, а я, не перебивая его, слушал и пытался создать образ той, ещё живой женщины, которая не по своей воле оказалась на чужбине, которой посчастливилось найти здесь свою любовь и создать семью.
Но жизнь не дала ей спокойной старости, решив, что двадцать пять лет для благополучия её семьи, вполне достаточный срок, чтобы вновь подвергнуть испытаниям удачливую венку из племени вятичей. Сначала пропал муж, затем на его поиски ушёл младший сын и, если бы не Анестис, её старший сын, то дом совсем бы опустел. Но, слава Богу, и остальным богам, Анестис, к тому времени, уже успел жениться, а вскоре, появились и внуки. Вероника предалась новым заботам, не забывая помогать своей невестке по управлению хозяйством, радуясь деловым успехам Анестиса. Шли годы, она старела, превращаясь в настоящую бабушку. Внуки уже были вполне самостоятельными, чтобы обходиться без её опеки, невестка освоилась в доме и отлично справлялась с прежними обязанностями Вероники, в общем, жить бы и радоваться! Но с появлением свободного времени на пожилую женщину накатила тоска и печаль. Она вновь предалась ожиданиям, смирясь с потерей мужа, но не с отсутствием второго сына. А от того не было вестей. Он тоже пропал.
Однако в его смерть она не верила, как будто материнское сердце подсказывало ей:
— Никита жив, жив! Он далеко, он не может послать о себе весточку, но жив, жив!
Анестис не разуверял её, он сам был убежден, что его брат жив. И даже тогда, когда семья узнала, что Никита умер, даже тогда, когда сама Вероника поверила в это, Анестис продолжал утверждать, что Никита вернётся. Однако мать, почувствовав, что её сына, действительно, уже нет на этом свете, стала угасать с каждым днём. Её старший сын спорил с ней, пытался переубедить, пытался заставить жить, но она отвечала, что больше ей уже нечего делать здесь, на Земле.
В твоей семье всё в порядке, отвечала ему Вероника, внуки подросли, у тебя прекрасная жена, вы живете в достатке и уважении, за вас я спокойна. Теперь мне пора побеспокоиться и о тех, кого я так давно не видела. Они ждут меня! Мой Андроник и мой Никита зовут меня к себе, они скучают.
Вероника угасла тихо и быстро, её похороны не были пышными, но Анестис по-настоящему любил свою мать, а потому попросил своего друга, скульптора, сделать ей надгробье. Тот, конечно, не отказался, потому что хорошо знал Веронику, но сделал не надгробье, а скульптуру, назвав её 'ждущая'. Работа ему удалась, и оказалось лучшей среди всех его скульптур.
С Анестисом мы проговорили до обеда, в основном говорил он, а я выспрашивал, расспрашивал, уточнял.
К обеду стали появляться мои парни, да и 'брат' стал тяготиться разговором, поэтому я оборвал допрос и набросился с расспросами на своих ребят.
Мстислав, Птах, Вольга, Добронрав, Родомысл, Владимир, Кувалда и четверо братьев успели осмотреть много храмов, базилик, увидели и огромный городской театр, который вмещал до трёх тысяч человек. Но, по общему мнению, самое прекрасное из того, что им довелось увидеть, был храм Артемиде. К сожалению, разрушающийся, потому что уже много веков, с момента принятия христианства, никто о нем не заботился. Но херсонеситы, даже поменяв веру, никому не позволили растащить этот храм по камушку на строительство новых зданий, возводимых новому Богу. Граждане города умели ценить красоту и бережно относились к своей истории, не позволяя новоявленным жрецам, лишать себя прекрасных творений.
Отстояли они свои права и на театр, и на палестры, и на гимнасии. Наплевали они и на церковные запреты на обучение девочек. Только благодаря стойкости совета старейшин и его поддержки горожанами, все девушки, даже бедных семей, умели читать и писать, знали основы математики и риторики. Об этом мне, с большим удовлетворением, рассказали Мстислав с Добронравом. Анестис тоже слушал моих ребят и с гордостью поддакивал и удивлялся, как это 'варвары' смогли оценить такие победы, которые, как ему казалось, могли понять только просвещенные эллины.
