Вот и все. Пора возвращаться в разбитое тело. Последнее, что я сделал на этом свете — отпустил в прошлое оба мешка. С легким хлопком они растворились во времени.
Солнце вошло в силу. Но только его прямые лучи не жалили моих ран. Их отражала прозрачная белая призма. Она поднялась надо мной, как надгробие. Чуя свежую кровь, комары сходили с ума. Исступленно жужжали мухи над ее холодной поверхностью. Но ничто не могло пересечь этих острых, мерцающих граней.
Пока меня что-то хранит. А как оно дальше сложится? Кто первым придет по мою душу? — то вилами по воде. Ничего, по большому счету, не изменится в этом мире: будет вечер и будет ночь. И выплывет месяц — привратник Ирия. И высыпят звезды, тревожа людские души, даря им стремление к совершенству, которому нет предела. Нет, живы еще чады владыки земного мира, великого властителя Велеса, за веру, за мощь за его радеющие,
не позабывшие имя его. У ветра спросят: Что вы есть? — рысичи!
Что ваша слава? — в кудрях шелом. Что ваша воля? — радость в бою. Что в вашем сердце? — имя его.
Глава 38
Жорка Устинов лежал у порога, прижавшись к стене правой щекой. Его рот больше не закрывался, он постоянно и беззвучно зевал. И с каждым таким зевком, на ковер стекала новая порция крови. Противная липкая лужа пахла паленой водкой. Она становилась все больше и больше. Устинов уже не чувствовал ног, они онемели. А еще ему было больно. Больно дышать, говорить и даже лежать в другой позе. Но он не стонал. Стонать было еще больней. Как будто от грудной клетки и до самого дна живота, катается ежик, который готовился к зимней спячке и наматывает на иглы его, Жоркины, внутренности, норовя, таким образом, спрятаться и согреться.
Так вот ты какая, — холодея, подумал Устинов, имея в виду безносую, — не спеши, дай хоть переодеться.
Как и любой человек, он частенько думал о смерти. Отношение к ней менялось с годами: от детского безотчетного ужаса до твердого осознания вечной необходимости перехода в иное качество. Жорка сам себе выбрал такую жизнь, где смерть — сопутствующий производственный фактор, основное мерило работы, самый последний козырь. Нет, он не боялся. Просто жалел, что это случится сегодня. Вернее, уже сейчас.
Волоча за собой ноги, Устинов пополз к дивану. Пополз на одних руках, натыкаясь на стулья, ударяясь и теряя от боли сознание. Отлежавшись, очнувшись, начинал рычать на себя:
— А ну, шевелись, падаль, на том свете передохнешь!
Он задал себе программу, а значит, обязан выполнить. Выполнить, не смотря ни на что.
Устинов с трудом забрался на пропахшее потом ложе, сплюнул, вытер лицо какою-то тряпкой и потянулся за водкой.
— Может, полегче станет? — спросил он у собственной совести, но сам же почувствовал, что лукавит и тут же придумал еще один повод, — и для внутренней дезинфекции.
— Ты же просил всего лишь переодеться! — завопил возмущенный разум. — Так вот для чего ты полз?!
— Выпью, и сразу же переоденусь. Не пропадать же добру? Жалко, что мало. Напиться бы вусмерть. Пьяному, говорят, помирать не так страшно. — Он почему-то сказал это очень громко. — Ну, понеслась!
Зажмурившись, Жорка вылил в себя полный стакан и тут же заплакал от резкого приступа боли, вытирая сопли и слезы. А когда приоткрыл ослепленные мукой глаза, Антон сидел уже в мягком кресле в небольшом закутке между столом и диваном и с интересом смотрел по телеку спортивные новости.
Не на того напали! Устинов больше не верит разным глюкам и, даже, предсмертным видениям. Откуда бы здесь взяться Антону, если дверь на замке? Успокоив себя, он вылил в стакан остатки паленой водки, все до последней капли, выпил, бросил на пол пустую бутылку и только потом произнес, путая видения и реальность, задыхаясь и делая долгие паузы:
— Молчишь, не пропал еще? Ну, молчи, молчи. Значит, это не ты. А я помирать собрался. Вот возьму и помру, к великой твоей досаде. Маму с папой думал увидеть, сказать им, до скорой, мол, встречи. А это опять ты...
— Вон твои мама с папой, — отозвался Антон, кивком указав на пустую тару.
Витькина установка на ироничное восприятие кошмаров, в данном случае не прошла. Жорку вдруг затрясло, заштормило от ярости:
— Не доставай! — прошипел он и сузил глаза, — настоящий ты, или нет, мне без разницы. Совесть имей, уйди, дай умереть спокойно: прошлое не вернешь, не изменишь. Я сам себя за все осудил.
Последняя фраза далась не в пример легче. Устинов твердо встал на ноги, присел на диванный валик и закурил. Из того что произошло, больше всего удивило не появление бывшего друга, а то, что боль отпустила, что курилось в охотку, что водка не просилась обратно. Ушла тошнота, а с нею кошмарные ощущения, связанные с похмельем. Даже в голове просветлело, как будто не пил, как минимум, месяца два и каждое утро делал зарядку.
Или я сплю, — подумал вдруг Жорка, — или это действительно он. А вслух произнес:
— Если не трудно, выруби телевизор и включи настольную лампу, а я пока рубашку переодену.
Антон выполнил просьбу быстро и в точности. Даже набросил на матерчатый абажур Жоркино полотенце. Приглушенный свет лампы больше не резал глаза, в комнате стало намного уютней, и даже, как будто бы, чище.
— Как ты вошел, как узнал, что я здесь? — снова спросил Жорка, оглядывая железную дверь, — где и когда я так прокололся?
Дверь была в полном порядке. Мощный засов и стальная цепь плотно сидели в пазах. Сюда невозможно проникнуть с лестничной клетки без автогена, взрывчатки или хорошей стенобитной машины. Тем не менее, он смог.
— Ты задаешь слишком много вопросов. И это вместо того, чтобы извиниться за прошлое, — тихо сказал Антон, — скажу тебе честно: я рад, что не успею ничего объяснить, потому, что сейчас за тобой придут.
Жорка видел чужую смерть много чаще, чем свадьбу. Рядом с ним умирали друзья, он сам не раз убивал, хотели убить и его. А вот, поди ж ты! — жив до сих пор. Но это не значит, что плохо хотели, не фарт, не счастливое стечение обстоятельств. Просто его хорошо учили и сумели внушить главное: из любой безнадеги всегда должен быть выход.
Сегодня не тот случай. Время его пришло. Сам виноват. Слишком многое упустил. Он будет теперь жить ровно столько, сколько сможет отстреливаться. А сможет он долго. Если, конечно, у них нет ПНВ.
Как проникают в чужую квартиру? — через окна и двери. Значит, нужно приготовить гранаты и выбрать позицию, откуда сподручней держать под прицелом и то и другое. Искомое место — дверной проем. Тот самый, где он только что чуть не умер.
В этой квартире оружие всегда под рукой. В тайнике под диванным валиком — автомат и два выстрела для подствольника. Под ванной — четыре "феньки" и пистолет Макарова. Можно еще порыться и в книжном шкафу. Но стоит ли? — на оставшийся век и этого хватит.
— Спасибо тебе, друг, — виновато вымолвил Жорка, доставая гранаты, — спасибо за все. А теперь не путайся под ногами. Уходи и зла не держи.
Антон даже не пошевелился. Он так же сидел в кресле, невидящими глазами уставившись в телевизор. Наверное, был где-то там, в том самом неведомом мире, откуда внезапно пришел.
Жорка хотел еще что-то сказать, но комнату залило насыщенным синим светом. Синими стали стены и потолок, пейзаж за окном и, даже, АК-74, который Жорка безуспешно пытался взять в руки. Он удивленно поднял глаза, и застыл.
Решеток на окнах уже почему-то не было. Как раскрытая книга, бесшумно упала дверь. Синее пламя медленно вспучилось под ногами. Сквозь эту завесу виднелись какие-то люди с оружием. Прикрывая друг друга, они проникали в квартиру с лестничной клетки. Красиво работали, плотно. Было видно, что хлопцы на кураже. Все у них получалось, но... дойдя до какой-то границы, до невидимой линии преломления, они начинали двигаться медленно. Очень медленно. Потом их окутывал синий свет. Без резких оттенков, без малейших признаков тени. И звуки... куда-то исчезли все звуки. Окружающий мир постепенно обволокла гнетущая тишина. Вакуум. Полный вакуум. Жорка пытался крикнуть, позвать Антона, но не услышал даже себя.
Два синих аморфных тела вплыли в квартиру сквозь разбитые окна. Один из них упал на Антона и прошел сквозь него синим облаком. Но тот даже не отстранился. Обезумевший Жорка вышел из столбняка. Попытался прийти на помощь старому другу, но снова споткнулся, упал и потерял сознание...
Его разбудил громкий хлопок. Судя по звуку, где-то недалеко сработал заряд пластида. Задрожали оконные стекла. Тяжелая люстра качнулась под потолком.
Жорка поднялся на ноги и внезапно почувствовал, как с него спадают штаны. Надо же, как отощал! Кажется, где-то в шкафу были подтяжки...
В комнате было все как обычно: решетки на окнах, пустая бутылка на грязном ковре, куриная ножка на столе у дивана. Лужа крови в том месте, где он умирал, покрыта сеточкою морщин. Тяжелая дверь закрыта, все засовы сидят в пазах.
Надо валить, — встревожился разум, — это был пророческий сон. Тем более, где-то рядом что-то уже взрывают.
Со стороны подъезда, доносился сквозь оконные стекла рассерженный гул разбуженного двора. Визгливо материлась какая-то тетка.
Устинов надел парадный костюм, рассовал по карманам документы и деньги, сунул ПМ в наплечную кобуру. Он чувствовал себя слишком уж некомфортно. Одежда сидела на нем, как на чучеле. Пришлось, даже, подворачивать брюки. Допился, отвык от цивилизации.
"Тревожный чемоданчик" ожидал его в прихожей, под вешалкой, где висела любимая куртка, когда-то подаренная Отто Карловичем.
— Спасибо этому дому, пойдем к другому, — Жорка последний раз осмотрел пространство пьяной квартиры: не забыл ли чего? Вернулся, взял в руки АК-74 убрал его на штатное место, в тайник, под диванный валик.
Он запер квартиру на ключ и, зная, что делает это в последний раз, погладил дверной косяк.
Снизу, по лестнице, кто-то не спеша, поднимался. Судя по шаркающим шагам, это была Мария Михайловна, пенсионерка, соседка из квартиры напротив. Меньше всего сейчас Устинов хотел бы видеть ее. Он сгорал от стыда, когда Мармих проходила мимо, демонстративно уставившись в потолок и бормоча под нос осуждающие слова. Ладно, потерпим. Выждав момент, Жорка хотел просквозить мимо, но Мария Михайловна ловко поймала его за рукав:
— Как же тебя зовут, молодой-красивый?
— Георгий Ром..., — машинально вымолвил Жорка и прикусил язык. Что за день-то такой, прокол на проколе?!
— Ты правильно сделал, Георгий Ром, что приехал к отцу, — сказала Мария Михайловна. — Лечиться ему надо, иначе скоро помрет. Это я говорю, как врач с тридцатилетним стажем.
Устинов опешил. Он стоял, прижавшись к стене, даже когда за соседкой захлопнулась дверь. Потом осторожно, на цыпочках, пробрался в свою квартиру.
Единственное зеркало, перед которым он брился, висело в туалете, над раковиной. Жорка поднял глаза. Из-за грязных разводов, на него смотрела удивленная рожа сопливого пацана с мягким пушком над верхней губой. Примерно таким он себя помнил, когда выпускался из Суворовского училища. Черт бы побрал этого Антона: то ли помог, то ли отомстил?
* * *
Час пробил. То, что когда-то Максимейко оставил на сладкое, что называется, подано! Охота пройдет удачно, в этом никто даже не сомневался. Объект опустился до уровня азиатского унитаза. Щетина на морде как у годовалого трупа, что вынут из гроба для эксгумации. Уже вторую неделю Устинов не посещал продовольственный "Универсам", питался "святым духом". Походы за водкой он перенес на раннее утро, когда во дворе еще никого нет. Брал сразу по шесть-восемь бутылок, и съедал их в течение суток.
— Куда в него столько лезет?! — удивлялся Профессор-на, который, по крупному счету, ни разу не запивал. — А по виду не скажешь. Если честно, жаль мужика. Я бы шлепнул его из винта, чтоб не мучился, а еще лучше, совсем бы не трогал. Через пару недель сам сдохнет.
— Жалостливый какой! — осаждал его Стас Дедерер, свояк покойного Вовки Погребняка, — Ты видишь решетки на окнах? А ну-ка скажи, зачем они алкашу, чтобы по пьяному делу не выпасть с пятого этажа? Нет, малыш, это не самосуд. Ты станешь участником настоящей охоты на матерого, хищного волка и осознаешь потом, насколько сейчас неправ.
Все было готово. Соседи по дому частично предупреждены, частично эвакуированы. Всеми изучен покомнатный план квартиры. Выбрано время и место для закладки зарядов пластида.
А чтобы никто в этом квартале не вздумал звонить "куда следует",
между жил телефонного кабеля забита игла. Связисты не скоро найдут неисправность, им проще будет прокладывать новую линию.
В семь часов вечера стало совсем темно, а ближе к полуночи квартал постепенно уснул. Окна угасли одно за другим. В небе лишь россыпи звезд, да тонюсенький месяц зажег, как свечу, свою голубую корону. Деревенские старики говорят, что это к дождливой неделе. Что поделаешь, осень.
В микроавтобусе Виктюка, перешедшем в собственность группы, негромко играла музыка. Человек, канавший под психа, чтоб закосить от армейской службы, пел про войну:
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне...
Откуда ж ему не служивому, знать, что русские воюют, засучив рукава? Тем не менее, впечатляло.
Подъезд, за которым велось наблюдение, был по-прежнему пуст. К Устинову пожаловал гость и что-то там засиделся. Этого мужика полковник заочно знал: жил он в соседнем доме и в пьянстве замечен не был. Жизнь порой расставляет подобные загогулины — непьющий дубак и запойный разведчик: ну, что между ними может быть общего? А, поди ж ты!
И все-таки хорошо, что он здесь, — подумав, решил Максимейко, — в ходе предстоящего действа, этого мужика следует изолировать. Удобней всего это сделать у входа в его квартиру.
Он, молча, кивнул на аптечку, потом на подъезд и коротко бросил:
— Иван.
Тот понял его с полуслова:
— Сделаем, командир.
— А может, начнем... к чертовой матери? — прогудел Леха Грицай. — У меня чирей на заднице, ужас как беспокоит!
— Неудобно при посторонних, — вздохнул Максимейко. Он собирался еще что-то сказать, но по ответной фразе "А я и не собираюсь давить" и общему хохоту, понял, насколько двусмысленно прозвучала его последняя фраза. Пришлось подбирать слова более тщательно:
— Дай людям уснуть, торопыга. Жизнь длинна, успеешь еще почесать кулаки. А личные счеты мы будем сводить с глазу на глаз. Пусть товарищ еще часок поживет. От нас не убудет.
— Пусть поживет, — согласился Леха. — Только чирей все равно беспокоит. И он за это ответит.
Мужики снова заржали. Это уже было похоже на балабольство.
— Ладно, выдвигаемся на исходную, мужики. Осторожнее там, на крыше: не греметь, народ раньше времени не будить. Особенно ты, Алексей, меньше думай про чирей, и еще раз проверь обувку.
В годы армейской службы, Грицай полтора года был водолазом глубоководником. По земле он ходил твердо, как по морскому дну в свинцовых подошвах. А вот с высотой возникали проблемы. Леха и сам это знал: при каждом удобном случае просился на крышу, чтобы проверить себя на вшивость. Это он устанавливал заряды пластида на зарешеченных окнах пятого этажа.
