— Ты, кстати, не забыл, что тебя Немой звал? — окончательно отставляя чашку с кофе вдруг сказал Иван.
— Кхм, кх гда, — Андрей, как раз сделавший большой глоток, чуть не поперхнулся.
— Так вчера слуга его приходил. Что, не помнишь? А вроде одинаково пили. Да не спеши. Ждёт он тебя после обеденного сна.
— Это уже лучше. А скажи, Иван, ты Одоевского знаешь?
— Какого? Швиха?
— Нет, племянника его, Романа.
— А, этого знаю. Только он молод, не сильно-то нас моложе, и вряд ли что решает.
— А с чего ты взял, что мне...
— Окстись, брате, ты никогда просто так никем не интересовался, — весело рассмеялся Иван. — Аль задумал чего?
— Ну, они ж всё-таки соседи мои по березической вотчине. Не поможешь познакомиться?
— Ну, лишь бы от старшого не влетело, — улыбнулся Иван во все тридцать два зуба.
Послеобеденный визит к главе клана принёс хоть и ожидаемые, но от того не менее радостные вести: государь позволил наместнику новгородскому оформлять каперские грамоты при условии, что каждый третий корабль отойдёт казне. Именно того же требовал в иной истории Иван Грозный, да и тот же Вильгельм Оранский, давая приют морским гёзам.
А потом разговор как-то сам собой перешёл на восточный вопрос. Тут Андрей добавил князю информации для размышления. Ведь если брать Казань под свою руку, то плодородные и густо заселённые земли ханства можно будет потом раздать под поместья и вотчины, отобрав их у тех, кто будет противиться великокняжеской воле. А от дел казанских плавно перескочили на татар и Дикое Поле.
Князь Шуйский, бывавший по делам в рязанских землях, не понаслышке знал их хлебородность. И чем южнее уходили земли, тем тучнее они становились. И лишь постоянная угроза татарского нашествия мешала ввести их в оборот. Ведь кто будет сажать хлеб, зная, что, возможно, завтра прихлынет небольшой отряд, спалит постройки и посадки, а самого земледельца уведёт на аркане в Крым. Однако Андрей, зная, как будет развиваться история, упрямо стоял на том, что Пояс Богородицы, некогда спасший Москву от Золотой Орды, ныне устарел. Передовым рубежом следовало делать не берег Угры и Оки, а смело идти дальше на юг, строить города и острожки и ставить меж ними засечные черты, благо леса в донских землях ещё хватало. А там, где лес не рос, его требовалось насадить, везя саженцы телегами вместе с войсковым обозом. Причём сажать можно в два этапа. Хвойные породы осенью, а остальные весной.
Да, он прекрасно понимает, что работа предстоит титаническая, но выгоды от подобного переноса границы перевешивала все минусы.
Сказать, что Шуйский был удивлён, это ничего не сказать. Великий Немой был сражён. Ведь совсем недавно младший брат государя, князь Андрей Старицкий совместно с воеводой Хабар-Симским внёс в Думу предложение соорудить Засечную черту южнее Оки примерно от Козельска до Тулы с возможностью продления аж до Нижнего Новгорода. И Дума была поражена объёмом работ и их стоимостью. А тут родной племянник предлагает вариант намного грандиознее по масштабам. С другой стороны рязанские земли были и вправду богатые, на которые любой вотчинник слюной изойдёт. Даже на миг представив себе, что получится, если подобную черту соорудить, Шуйский надолго выпал в осадок.
А Андрей, вполне довольный собой, вернулся в отчий дом поздним вечером в изрядном подпитии.
А потом грянули святочные гуляния!
Трещал мороз, снега причудливыми сугробами развалились вдоль бревенчатых островерхих тынов, а по накатанным тропинкам брели гуськом от дома до дома развесёлые компании ряженых. Вваливались в сени, шумели, озоровали, плясали и пели разгульные песни, тешась сами и веселя хозяев. А наплясавшись и нашумев, трогались дальше, смело выбегая из тёплых изб на рождественский холод, под черно-синее небо, затканное искорками далёких звёзд.
Русь гуляла так, как умела: широко и хлебосольно. Гуляли везде — и на посаде и в Кремле. И никто не смотрел под личины, не выворачивал одежду, хоть и знали, что под женской шубкой вполне может оказаться добрый молодец, а у разухабистого молодца вдруг выпадет из-под шапки уложенная по такому случаю коса. На улицах шум и гам, гремит разгульная плясовая, весело звучат доступные простому люду сопели и домры. С Рождеством тебя, люд московский!
Андрей в эту ночь тоже не усидел дома. Прихватив Ивана и послужильцев, так же таскался по дворам, прикрытый расписной "харей" и вынашивая наполеоновский план. Очередной двор, куда постучалась развесёлая компания был для всех одним из, а вот для него особым. Здесь, в верхней светёлке жила та, которая умудрилась одним взглядом свалить с ног пятидесятилетнего мужика чудом попавшего в тело юноши. И он страстно желал с ней увидеться, поговорить. А Святки — это ведь время чудес!
На дворе ярко горели факелы и повсюду виднелись следы того, что здесь уже кто-то успел побывать до них. Но разве это кого-то остановит? Грянула задорная плясовая, отбиваемая ложками и единственной дудкой, что была при них. Хозяева, то ли словно угадав, что зашли на огонёк не совсем простые гости, то ли от хлебосольства зовут всех внутрь, отведать праздничных пирогов. Не обделили и медовою чарою.
— Эх-ма, хозяин в дому — как Адам на раю, — весело произнёс Андрей, обнимая хозяина. Приподняв личину, но так, чтобы не было видно лица он выпил из поднесённого кубка. А потом продолжил обнимать всех присутствующих.
— А хозяйка в дому — что оладьи на меду, — воскликнул он, когда в его объятия попала жена дьяка. И лишь потом повернулся к той, ради кого шёл в такую даль:
— А красной девице да сыщется добрый молодец, — и легко приобнимая, успел шепнуть: "Выдь в сени, красавица, мёрзнет добрый молодец".
А гости продолжали славить хозяев, обнимая и распевая то рождественский тропарь, то задорные частушки. А потом завзятый танцор Донат пустился в пляс. И никто в этом бедламе не заметил, кроме Андрея, с надеждой следившим за девушкой, как та, покрывшись алым румянцем, украдкой огляделась — ведь не дай бог заметит кто! — и, закусив губу, приоткрыла дверь и выскользнула в холодные сени. Тут же пройдясь в присядку мимо всех, князь на несколько мгновений застыл у входа и, поняв, что никто за ним не наблюдает, выскользнул следом, буквально налетев на возвращавшуюся девушку.
Они так и застыли друг перед другом, лишь в последнее мгновение Андрей умудрился скинуть "харю".
— Князь, ты?
— Свет очей моих, не пугайся и не зови в помощь, не опасен я, — судя по тому, как выдохнула девушка, она явно собиралась закричать и его предостережение высказано было ой как вовремя. Тут в его памяти вновь всплыла старая чешская сказка. — Скажи, коль зашлю сватов, не дашь ли им от ворот поворот?
— То батюшке решать.
— А ты сама? Коль не мил, аль есть кто на сердце так скажи.
— Не надо князь, к чему всё? Будет так, как решит отец.
Он вдруг понял, что испуганная и своей смелостью и его присутствием красавица готова уже бежать куда угодно, лишь бы не застали её с ним сейчас никто: ни домашние, ни слуги.
— Жди сватов, красавица, — сказал он, отходя в сторону, пропуская девушку к двери. — По осени станешь женой моей.
В дом он зашёл, выждав достаточно долгое время. Даже подзамёрзнуть успел. Но, похоже, его отсутствия так никто и не заметил. На губах князя играла дурацкая улыбка, и лишь деревянная личина не давала никому рассмотреть её. Вроде ведь ничего и не было, даже толком и не поговорили, а он был счастлив.
* * *
**
Как ни странно, но Станислав Кезгайло в эти дни тоже пребывал в приподнятом настроении. Королевский двор весело справлял Рождество и Новый год, и Станислав, прибывший в Краков по делам, вовсе не спешил ныне покидать его, тем более что дела могут и подождать.
Он стоял у большого окна, сквозь мутное стекло которого нельзя было ничего рассмотреть, кроме чистейшей белизны. Вчера весь день сыпал снежок, а ночью ударил мороз. Проснувшись утром, он увидел чистый город, сверкавший на солнце словно бриллиант. Там, снаружи, давил мороз, а внутри королевских палат было жарко и князь, оттанцевав пару танцев теперь просто наблюдал за танцующими парами.
Летнее потрясение от налёта московитов на его земли давно прошло, и он вновь превратился в холёного, уверенного во всём человека. В синем жупане, расшитом золотом и щегольских сапожках, он выделялся в толпе царедворцев предпочитавших в последнее время носить европейские наряды. Вот и старина Гедройц был ныне в красной суконной куртке, расшитой золотом, в чулках и башмаках. Княгиня Анна щеголяла в синем с серебром платье, украшенном высоким кружевным воротом, и смотрелась весьма премило.
— Что-то ты сильно задумчив, друг, — сказал Матеуш, протягивая Кезгайлу серебряный кубок, в котором плескалась рубиновая жидкость. — Хорошее вино тебе явно необходимо. Или ты ныне предпочитаешь всему хлопское горелое винцо?
Кезгайло аж передёрнуло. Он словно воочию представил, что вновь попробовал ту гадость, что пили его дружинники. Бесцветная жидкость с резким запахом, обжёгшая горло и пищевод не хуже мышьяка. Хотя надо отдать должное, хмелелось от него значительно быстрее, чем от обычного вина.
— К чёрту горелое, хочу эгерское.
— Вот и правильно. Грубую горилку пусть пьёт быдло. Кстати, в этом бокале эгерское по особому рецепту. Сдобренное специями, что привозят из-за морей испанцы и португальцы.
— Ах, князья, — голосок княгини Анны ворвался в их беседу. — Всё бы вам о вине. Посмотрите, кто прибыл во дворец.
Оба князя разом обернулись ко входу, чтобы сразу увидеть вошедшего. Среднего роста, слегка тучноватый мужчина в щегольском наряде. Не узнать его было просто нельзя.
Иоганн фон Хоффенс происходил из рода немецких купцов Хоффенсов, которые занимались изготовлением канатов в славном городе Гданьске. Однако его мать, полька по происхождению, привезла сына на воспитание в Краков. В Ягеллонском университете он получил степень бакалавра и сразу стал помощником королевского писаря. Вот только звался он ныне на польский манер — Ян Дантышек, то есть Ян Данцингский.
Молодой человек принял деятельное участие в татарских и турецких походах польского войска и сумел завоевать благосклонность короля. Затем сменил доспехи на посох и побывал в Греции, Италии, "святых местах" Палестины и даже в Аравии. Новый король Сигизмунд предоставил подававшему большие надежды юноше высокий ранг своего тайного секретаря и стал направлять с деликатными поручениями. А потом и вовсе перевёл его на свою дипломатическую службу. Так Ян Дантышек стал первым послом в истории польской дипломатии.
Весёлый балагур, прекрасно образованный, приятный в обхождении Ян пришёлся ко двору у императора Максимилиана. Тот столь высоко ценил Дантышка, что много раз польский посол по просьбе императора ездил в Вену, Брюссель и другие европейские столицы улаживать разные государственные и дипломатические дела германского венценосца.
Не забывал он и своего короля. На венском съезде, том самом, "трёх свадеб", где был разрушен столь опасный союз Империи и Московской Руси, именно он представлял Сигизмунда. За что был возведён в шляхетство и так и остался в Вене постоянным послом.
Хоть Дантышек и был с молодых лет духовным лицом, это не мешало ему вести разгульную жизнь. Скорее духовный сан служил ему лишь для получения пребенд. Он числился священником церкви, но вряд ли даже знал, где находится опекаемый им храм божий.
А ещё Дантышек был поэтом. Его эротическими элегиями, застольными песнями, эпиграммами и сатирами, написанными на латинском и немецком языках, зачитывались во всех уголках Европы. И вот теперь этот неординарный человек появился в бальном зале королевского дворца. И не стоит удивляться, что первым его собеседником стал король, присевший отдохнуть после очередного круга.
О чём они говорили литовским князьям, стоявшим в стороне, слышно не было, но неожиданно к ним подошёл паж и передал приглашение короля присоединится к беседе. Удивлённые вельможи, тем не менее, поспешили исполнить королевскую волю.
Сановники с поклонами приблизились, бросая настороженные взгляды на пана-посла, понимая, что заинтересованность короля вызвана именно его словами. Оставалось понять: к добру это или худу.
Настроение у короля было праздничное. Рассевшись в мягком кресле, он небольшими глотками пил белое токайское вино из золотого кубка и благожелательно поглядывал на подошедших князей.
— Вот тут, вельможные паны, мой посол завёл очень интересный разговор, а я, памятуя о происшествии на вверенном вам побережье, князь, решил, что вы сможете мне помочь в принятии решения.
— К услугам вашего величества, — поклонился Станислав. Ему и впрямь стало интересно о чём может говорить Дантышек, если последние годы он прожил вдали не только от моря, но и Польши?
— Продолжайте, Ян, — это король обратился уже к поэту.
— Так вот, ваше величество, я, пользуясь предоставленным мне правом говорить вам, хочу напомнить о беде ганзейских городов Ливонии. Сейчас, когда Ганза распадается на части и желания Любека уже не во всём совпадают с желанием Гданьска, я считаю, что пришло время Польши твёрдой ногой стать на Восточном море. А московита нельзя допускать к берегам. Друзья семьи пишут, что после последних договоров слишком много московских гостей стало идти мимо.
— Но причём здесь Ливония, пан Ян? — вмешался в разговор Гедройц.
— Притом, что сейчас, когда мы почти добились признания императора не оказывать помощь крыжакам, участь Ордена — это дело времени. Но ведь Ливония — отголосок того ордена и нам просто придётся заняться и его судьбой. Или им займутся московиты. И лучше, если в той войне богатые города поддержат нас, а перед московитом закроют ворота. Но это намётки вдаль, а вот если мы сегодня не прекратим московитское мореплавание, то это выльется в большую беду. Ведь вы, пан Станислав, подтвердите, как важно для Литвы обладать Восточным морем.
Король поднял на князя вопрошающий взгляд.
— Смею заметить, ваше величество, что Литва долго боролась за право иметь свой кусок побережья. И даже получив не совсем хороший участок берега, уже сумела понять всю важность обладания им.
— Вот видите, ваше величество. Море всем приносит выгоду, а потому особо опасно пускать в него московита. Нельзя. Они должны вернуться к тем временам, когда самый дальний заплыв был для них лишь в ливонскую Ригу. А это можно сделать только сейчас, когда они ещё не поняли всех преференций. Но и это не главное.
Как известно, в наше время воевать без пушек, аркебуз и пороха невозможно. И московский князь это понимает тоже. Ежегодно к нему идут корабли датского короля, везущие всё, что необходимо для современной войны. А его купцы закупают в Любеке не только соль и ткани, но и свинец, медь, олово, серу и селитру. Для него со всей Европы сманивают мастеров, и как результат всего: московская артиллерия привела к падению Смоленска.
— И какой вывод у всей вашей пламенной речи, пан Ян? — слегка снисходительно поинтересовался Гедройц.
— Мы должны прекратить свободное плавание всем, кто идёт в Ивангород. Торговля с Московской Русью должна лечь на наши плечи, и тогда именно мы будем решать, что можно везти, а что нельзя.
