Князь Барбашев

Пролог

А всё так хорошо начиналось.

В пятницу ему исполнилось сорок пять, а значит, наконец-то был достигнут тот долгожданный предельный возраст, когда можно было со спокойной душой проститься с военной службой и уйти на пенсию, хотя родное начальство и уговаривало заключить новый контракт до очередного предельного, который нынешнее правительство продлило на целых пять лет, уже до полтинника. Тут даже вышестоящий штаб подключился с обещанием в скором времени предоставить новую должность. Под эти их посулы, кстати, некоторые товарищи, что собирались было уходить вместе с ним, согласились остаться, быстренько чиркнув свои подписи под стандартным листком. Вот уж действительно — новая метла по-новому метёт! Не то что при воре недоказанном, да по амнистии отпущенном, когда офицеров увольняли пачками, а наборы в училища закрыли. Вот и доувольнялись до того, что, как в приснопамятные девяностые, офицеров стало не хватать. Да вот только сидеть на железе Олегу тоже уже давно опротивело, да и в службе, он, мягко говоря, разочаровался. Ещё бы, удачная карьера в один миг споткнулась о политическую целесообразность. А ведь он довольно быстро прошёл путь от группёра до офицера штаба соединения, успел выхватить свои кап два и...

И пришёл Сердюк, а заветное капразовское место накрылось одним местом и ушло под сокращение. А потом и сам штаб порезали, и пошла карьера в обратную. На старшинскую должность, конечно, не спустился, хотя были и такие (а что, кап два на должности сержанта — это круто, да и легче, чем на офицерской-то должности, а уж при проверках так и вообще загляденье), но до командира БЧ вновь докатился. А потому, пока в стране квартиры дают, да и пенсию неплохую выплачивают, решил Олег со службой завязывать. А то законы у нас сами знаете: сегодня дают, а завтра перестанут. Как в своё время с пенсией военной было, когда её вместе с получкой давали, а потом решили, что военным жирно будет и отменили. А ведь пошли уже разговоры о новой пенсионной реформе. Так что окончательное своё решение он принял в пользу "гражданки", хоть и далось оно ему нелегко. Ведь, почитай, как ушёл в далёком 1988 году служить, так и провёл почти всю последующую жизнь в армии. Да к тому же ещё по срочке ему, скажем так, "повезло" оказаться в зоне настоящих боевых действий. На Дахлаке. Как раз в последние годы существования Союза, когда эритрейские повстанцы уже позволяли себе обстреливать саму советскую базу. Вот тогда-то он и трупов понасмотрелся, и под огнём побывал (и под артобстрелом на базе, и в морском бою между советскими и эретрийскими катерами). Даже сам осколком меченый оказался, благо лишь мясо на ноге пропороло. Но всему приходит конец, и лучше иногда вовремя уйти. Тем более что с женой (третьей, кстати, по счёту) и матерью всех его детей он, к сожалению, тоже развёлся года три уже как. Ну а дети выросли и живут теперь своей жизнью: дочь на родине его родителей мужа себе нашла, да там и осталась, а сын по отцовским стопам пошёл, скоро лейтенантские погоны оденет. В общем, больших затрат ему на гражданке не грозило и искать супер-пупер дорогую работу не требовалось, тем более что друзья, что уволились раньше, уже звали его в артель, поработать вахтовым методом с приличной оплатой. Да и другие варианты наклёвывались, так что гражданки он не боялся, но осадочек, как говориться, всё же оставался.

В общем, день рождение он решил отметить на природе, тем более что сход всё равно всем рубанули в ожидании приезда очередной комиссии, которая и до кораблей-то может даже и не дойдёт, но выходные всем уже привычно предстояло провести на службе. Вот и собрались ближе к вечеру узким кружком пойти порыбачить на мыс.

Вечерком сквозь КПП просочились те, кто уже вдыхал воздух "гражданки", но ещё не покинул местные края. Встречались как всегда у маяка. И пока одни на удочку рыбку ловили, Олег и еще пара товарищей, занялись добычей морепродуктов. Маска, ласты, мешок в руки и, главное, нырнуть поглубже. Морские ежики, которым острые иглы не помогли избежать участи еды (хотя ежовая икра вещь на любителя), трепанг, гребешок — всё, чем богата бухта, всё шло в дело. Когда добытчики, изрядно продрогнув, вылезли из воды, на берегу уже полыхал костер, над которым варилась уха, а не любящие нырять товарищи уже чистили картошку и вовсю кашеварили.

Ещё уха доварилась, а они уже успели накатить по паре стопок за именинника, потом жарили картошку с гребешком, а потом этой же картошкой и закусывали, ведя неспешные разговоры. Всё же уйти со службы — решение довольно ответственное, особенно если служишь с восемнадцати лет. Просто привыкаешь к определённому ритму и качеству жизни. Недаром товарищи, кто уже оставил службу, честно признавались, что первые пол года самые трудные. Но все сходились на том, что человек такая скотина, которая ко всему привыкает.

Ну а потом, как обычно, кончилась водка и собравшиеся не нашли ничего лучше, чем поехать за нею в гарнизон. Последнее, что помнил Олег, был передок КамАЗа, надвигающийся на их легковушку. И всё, дальше как отрубили.

Пришёл он в себя в полной тишине и темноте. Разум мгновенно затопила паника — я сразу и ослеп, и оглох! В груди же разгорался пожар от отсутствия кислорода, а тело казалось каким-то чужим и, что самое страшное, оно не хотело ничего делать. Абсолютно ничего, даже дышать. Словно оно умерло, а мозг всё шлёт и шлёт команды, требуя себе живительного потока. Олег ведь читал когда-то, что нейроны головного мозга человека очень чувствительны к нехватке восьмого элемента периодической таблицы старика Менделеева и при его отсутствии умирают уже через несколько минут. Смерть? Неужели это она? Но боже, какая чушь при этом лезет в голову. Это что же получается, его тело умерло, но он ещё все понимает, потому что мозг живет и хочет жить? Жить! Я задыхаюсь, но хочу жить!

Его сознание потихоньку начало соскальзывать в туманную даль...

Жить! Проснись! Дыши! Жи-и-и-и-ть....

Уже понимая, что больше возможностей не будет и что эта попытка уже точно будет последней, он представил краем угасающего сознания словно собирает все свои остатние силы в единый кулак.

Дыши! — и вся ярость приказа единым потоком рванула по нервным нитям организма.

Дыши! Дыши! Да дыши же! — и поток живительного воздуха наконец-то ворвался внутрь, остужая горящие легкие и возвращая способность мыслить. Серая мгла, окутывающая сознание, дрогнула и исчезла, а вместе с ней вернулся и слух в виде непонятного бубнения. Глаза, теперь надо открыть глаза! Тело всё ещё было словно чужим, с трудом выполняя то, о чём раньше и не задумывался, типа дышать, моргать, глотать. Но вот неимоверно тяжелые веки дрогнули...

Все расплывалось перед его глазами, зрение никак не хотело фокусироваться. Он лишь видел абрис чьего-то тела, но никак не мог сосредоточиться. Наконец на миг, на краткий миг, всё обрело неимоверную, давно забытую с годами от приобретённой близорукости чёткость. И первым, что выхватил взгляд, был монах с непонятным выражением на лице.

"Монах! Какого чёрта?" — успел удивиться Олег, прежде чем сознание окончательно не соскользнуло в блаженство беспамятства...

Часть 1

Глава 1

Голова болела. Нет, не так. Голова БОЛЕЛА. Неужто вчера так сильно перебрали? Вроде и выпили немного, ну чуть больше литра на чела выходило, вот только под хорошую закусь, да целый вечер на посиделки, не должно бы так похмелье мучить.

Ах да, ведь мы вроде за добавкой собирались, а потом вроде ещё авария была, и монах какой-то привиделся. Ну, точно, теперь понятно, почему голова так болит — видать и вправду в аварию попали, и он неплохо так головой приложился.

А вот интересно где он сейчас: в части или в госпитале? Хотя нет, вроде бы таких жестких коек он в госпитале не видел, а вот в каюте он специально дверное полотно на сетку кровати положил, чтоб спать на ровной поверхности.

Собравшись с силами, Олег попытался сесть, но голова тут же отозвалась на эту попытку резкой болью (хотя казалось, куда уж сильнее болеть тут), а перед глазами всё поплыло, и он вновь рухнул на постель. Полежав еще немного и подождав, когда боль хоть немного успокоиться, он открыл глаза и попробовал осмотреться так, без резких движений. Скашивая взгляд, он убедился, что он, во-первых, определённо не в каюте, во-вторых не дома и в-третьих не в госпитале. Помещение, где он лежал было полутемным, маленьким и со странной геометрией. Белёные стены сводом сходились к потолку. А еще он обратил внимание, что нигде не было ничего похожего на освещение. Ни люстр, ни торшеров, ни даже настольной лампы. Хотя точно сказать он не мог. Верхний свод терялся в полумраке и, может быть там и висела лампочка в патроне, но он её не видел. К тому же комнатушка была небольшой, так как постель Олега была возле одной стены, а до другой он мог бы дотянуться ногой, если б мог ею двигать. Вот и гадай тут: где ты и что с тобой? Да ещё этот монах привидевшийся навевает очень нехорошие мысли.

Однако долго гадать Олегу не получилось, так как организм требовал отдыха и, не смотря на головную боль, будущий пенсионер быстро скатился в дрёму.

Следующее пробуждение было более приятным. Голова болела, но не так сильно и он смог даже сесть. В комнатушке меж тем изрядно посветлело — сквозь небольшое оконце, расположенное ближе к потолку, внутрь вливались потоки света. Видимо в прошлый раз он просыпался ранним утром, потому и было так темно. Что ж, теперь, по крайней мере, можно и оглядеться.

Медленно поворачивая голову, он вновь осмотрел свое помещение теперь уже при нормальном освещении, но, тем не менее, всё так же продолжал теряться в догадках, так как из всего, им виденного в своей жизни до сей поры, оно больше всего напоминало монашью келью, вот только вблизи гарнизона никаких монастырей не было. Это-то он знал точно. Церкви да, были, а монастырей не было. А в городской церкви домик попа был очень уютным, и таких страхолюдных комнаток там точно не было. И уж это он знал наверняка, недаром же их бывший замполит был там батюшкой.

"Ну и куда это меня занесло? — подумалось Олегу. — И, вообще, где все остальные, с кем ехал в машине? Да и сколько я тут уже, начальство, наверное, всё на г... извелось, нас разыскивая"

Нет, конечно, Олегу на потуги начальства было уже глубоко по одному месту. Переобучение, квартиру и пенсию ему предоставят. Не сами, так через суд, а на остальное уже было, по-хорошему, плевать, вот только непонятки со своим местонахождением здорово напрягали.

Оглядев еще раз свою комнату, он опустил взгляд вниз и вот тут-то здорово подзавис, соображая: это как такое может быть? Ведь руки, которые лежали поверх грубого покрывала, были не его. Да-да. У него были короткие, но с хорошей мускулатурой, почерневшие от работы и загара руки с недлинными пальцами, а теперь было всё наоборот. Новые руки были худыми, с длинными (мечта пианиста) пальцами и без мозолей, которых у Олега было много (чего уж там, руками работал часто). К тому же эти руки принадлежали скорее подростку, чем сорокалетнему мужику.

Попробовав пошевелить ими, он убедился, что эти руки принадлежат тому телу, в котором он себя осознавал. Но как такое возможно?

И тут же на ум пришла ещё одна странность. Последние годы его зрение резко сдало с нормальной единицы до близоруких минус двух, а теперь он вновь видел всё чётко и прекрасно без помощи очков (линзы же он категорически отрицал).

Чтобы окончательно убедиться в том, что новое тело не его, он рывком откинул тот кусок материи, что служил одеялом и увидел под ним тощее подростковое тельце, одетое в длинную белую рубаху. Он даже закатал рубаху под самые подмышки, но лишь только убедился, что бывший владелец здорово отощал на местных кормах.

И как это можно объяснить? Может, у него раздвоение личности началось? Одна личность ощущает себя молодой, другая старой. А комнатушка эта вообще глюк, и только боль в теле реальность. Оттого и батюшка привиделся! Хотя, подобные товарищи, вроде как не помнят, что делали перед сменой личности, или помнят? Психиатром Олег не был, хотя знакомство с ними водил, что поделаешь. Девяностые вылились в поток неврастеничных мальчиков, пытавшихся откосить от службы по 'дурке'. Чего только не делали эти аники-воины. И всякое железо глотали и в животных играли, были и интересные экземпляры, даже в чем-то артистичные, но цель была одна — списаться из армии по 'девятке', а там, через три года сняться с наблюдения или, если хорошими деньгами разжиться удастся, вообще убрать все упоминания о таком моменте в их жизни. Главное — домой побыстрее! Вот и возили этих балабесов по госпиталям пачками. В иные разы человек по десять строем дуриков водили. Было такое....

Но вот в дебри психиатрии углубляться он не старался. Так, наслушался разговоров от сестричек, пока ожидал окончания приёма. Поначалу, сидя в коридоре возле стола дежурной сестры, а потом, от частых заходов перезнакомившись со всеми, и в сестринской, распивая чаёк с принесёнными плюшками. А что? Не смотреть же на эти пародии мужчин, да и свои морячки никуда из отделения не денутся: на окнах решётки, двери без ручек, ключи у медсестёр.

Всё же, немного подумав, Олег решил, что если это шиза, то тут уже ничего не попишешь и, значит, придётся жить так как выйдет, по крайней мере, пока он не убедиться в реальности своего сумасшествия, к примеру, признав по утру кого-нибудь из сестёр или самого врача, с которым давно уже поддерживал довольно таки дружественные отношения (сказались таки былые походы).

Было, правда, ещё одно объяснение, но с ним было и сложнее и проще одновременно. Сложнее, потому, что про это писали только фантасты, а проще, потому что оно всё очень здорово объясняло.

Ну да, речь шла именно о книгах про попаданцев, которые он на старость лет пристрастился читать. И не только читать, но даже лазить по разным сайтам и форумам, и вступать в длительные перепалки с авторами и другими читателями на некоторых из них.

Правда на тех же форумах крутилась информация и о фактах, якобы доказывающих, что путешествия во времени возможны: типа могилы мушкетёра с сотовым телефоном, часов из китайской гробницы, некого Эндрю Калсина в Штатах или Крапивина, утверждавшего в 1897 году, что он программист из Ангарска, родившийся в 1965-м. Для осмотра его в полицейский участок был даже вызван врач, который поставил диагноз 'тихое помешательство'. После этого Крапивина поместили в местный сумасшедший дом. Про последний случай Олег собрал всю возможную информацию, что нашлась в Интернете, и даже собирался съездить в Ангарск для натурного эксперимента, так сказать, но не срослось. А потому поручиться за правдивость блуждающей в паутине информации про 20 подтверждённых фактов он не мог, хотя где-то в груди и теплилась вера в возможность чего-то подобного.

В общем, если с ним и приключилась подобная бяка, то он хотя бы был к этому морально готов. И тут даже трудно сказать, что лучше: свихнувшийся старик или перенёсшийся в кого-то разум.

А с другой стороны: что он сейчас может предпринять, если даже двинуться не может? Паниковать будем позже, когда хоть немного определимся. А то вдруг это просто сон...

Как раз в этот момент дверь в его комнатушку, скрипнув, отворилась, и в проёме показался человек. Это был относительно молодой мужчина с редкой бородкой, одетый в рясу, или как там эта одежда называется.

"Похоже, аборигены пожаловали. Неужто монах не глюком был? Во, счас всё и проясним" — подумал Олег и решил на всякий случай улыбнуться.

Дальнейшее напомнило ему дурную комедию, когда вроде и смешно, пока смотришь, но повторно смотреть уже не будешь.

Мужик, до того смотрящий себе под ноги, сделал шаг внутрь и поднял глаза на лавку, на которой полусидел, полулежал Олег. Увидев его, во все глаза пялящегося на вошедшего, мужчина застыл на месте, и на его лице стала расползаться маска крайнего удивления, а правая рука наверное сама, по привычке, сотворила крёстное знамение, причём — Олег отметил это как-то машинально — крестился вошедший по православному — справа налево, но двумя перстами.

'Ух ты, неужто к староверам попал. Или вообще сектанты какие-нибудь оторванные', — мысль скользнула по краю сознания и умерла. Слишком мало ещё было видено для анализа. К тому же староверов поблизости от гарнизона не было. Они жили значительно дальше, Олег иногда заезжал в их деревню — уж больно вкусный они мёд продавали, да и медовушка у них была тоже хоть куда. Хотя к себе они не подпускали и гостей селили в специальном гостевом домике, что стоял в стороне от основной деревушки, а общаться приходили строго определённые товарищи.

Меж тем, убедившись, что Олег никуда от молитв пропадать не собирается, мужик словно пришёл в себя и стремительно подскочил к изголовью.

— Господи всеблагий, очнулся, княжич. Ой, очистити мя господи, отроч. Яко чуешь ся, Ондрейко?

Судя по тому, что в комнате никого больше не было, это обращались именно к нему. "Прикольно, у моей второй личины уже и имечко появилось", — подумалось Олегу.

Мужик меж тем что-то вновь заговорил, причем быстро и без остановок, и вот тут Олег вновь впал в ступор. Говор у вошедшего точно был какой-то странный. Вроде и русский, а вроде и не совсем. Ну, словно суржик какой-то, из которого Олег понимал со второго на третье. Словно украинское телевидение смотрел, когда половину слов не понимаешь, но общий смысл вроде улавливаешь.

Пришедший же, видя, что лежавший никак на его фразы не реагирует, вновь перекрестился и по тихому свалил, оставив Олега в полном обалдении.

Так, похоже, пришла пора хорошенько обо всём подумать. И куда это его, в конце концов, занесло? Что за бредовое место, похожее на монастырь населённый какими-то сектантами, у которых даже электричества нет (он ведь даже намека на провод не заметил). Зато поставец с обгоревшей лучиной и маленькой бадьёй с водой под ним имеется в наличии. Ну нет такого места возле флотской базы, даже до ближайших староверов почти две сотни километров пылить надо.

Так куда же он попал и вообще кто он? Что за язык такой странный, все эти "азм, есьм, бо" пока ещё в нормальную речь переведёшь, всю нить разговора потеряешь. Это ж в какие временные дали его занесло получается? Или это шиза у него такая круто продвинутая?

Ворох вопросов и ни одного нормального ответа. Мало, ох мало информации для полноценного анализа обстановки. Но он же военный человек! Как говаривал один препод по тактике, цитируя известного полководца: "Информации для принятия решения всегда не хватает, а в тот момент, когда она становиться полной, время для принятия решения уже безвозвратно потеряно". А значит, надо определяться сейчас, ибо начав действовать, совершённых ошибок уже не скроешь.

Значить, что мы имеем на выходе? Либо то, что с ним произошло, это крутая шиза, либо реальный перенос, по крайней мере, его сознания в чужое тело. Тогда, в конце концов, хоть понятно становиться, почему его новое тело не сразу ему подчинилось, когда он в нём очнулся. Не хотело признавать чужака или с совместимостью нервных окончаний и сигналов мозга были нелады. Впрочем, ну их, эти заумности, тут о другом голова болеть должна (чёрт, она и впрямь болит, причём очень сильно)

Итак, что мы можем предпринять в обоих случаях? В первом, получается, просто молчим и наслаждаемся глюками, а вот во втором уже надо посмотреть. Всё же книжки на эту тематику он почитывал, а значит, какой-никакой информацией обладал (про достоверность её лучше не думать). Следовательно, подсознательно он уже был готов к любому повороту событий, а это в непонятных ситуациях многого стоит. Всё же иной раз и от фантастики польза бывает.

Правда скребла душу и тревога: на одном из форумов отписался как-то один скептик, сказавший, что 70% таких людей тупо сгинет в первые же дни, будучи не принятыми новым обществом, в которое попали. И чем дальше по времени их откинет, тем больше будет этот процент. Ещё 20% ждет безрадостное влачение тяжкой доли раба или крестьянина, либо слава Уота Тайлера и Стеньки Разина, если хватит смелости рубить с плеча, меняя свою участь. И только оставшимся 10% повезёт попасть в ряды тех, кто более-менее сможет хорошо устроиться и даже что-то решать и делать, причём и тут они будут не равны, как не равны безземельные рыцари и сыны императоров и королей, с промежуточными остановками вроде князей и баронов. Вот интересно, а кем будет он?

Ну да ладно, при любом варианте, сначала надо выздороветь. А для этого надо хорошо спать и хорошо питаться. Хорошо бы еще и лекарства какие ни то, но, как говорил корабельный доктор, с таблетками я тебя буду лечить всего семь дней, а без таблеток — целую неделю. Блин, а пожрать то он не попросил. А раз есть пока нечего, то придётся заниматься двумя доступными ему лечебными процедурами: голоданием и сном.

Но сон уже не шел, и Олег, поворочавшись на жесткой лавке, вновь принялся думать. Правда, сильно смущало отсутствие полной информации о случившемся, но тут всё просто упиралось теперь во время, хотя кое какие выводы можно уже и сделать. Взять ту же постель. Грубо сбитый топчан с пародией на матрас и постельное бельё. Ну не считать же холстину за простынь, а непонятную дерюгу за одеяло. Такое он только в музеях да фильмах видывал про очень древнюю Русь. Может и вправду его сознание в прошлое перекинуло? Но тогда встаёт вопрос куда. Конечно, рано или поздно кто-то придет и возможно прояснит ситуацию. Жаль только, что язык у них больно уж мудрён. Видать церковнославянский (ну похож, по крайней мере), но ничего, всё изучить можно, тем более что основной смысл он худо — бедно с третьего на пятое, но вроде понимает, а остальное приложиться.

Вот только самому надо пока помалкивать и делать вид, что ни бельмеса не чуешь. Ну его, лишнего чего сболтнуть много ума не надо, а молчание надёжно убережёт от любой, вольной или невольной ошибки. Знать бы только, что с ним делать собираются, а то лежишь тут бес сил и в полной власти непонятно кого. Неприятное ощущение, кстати, ой какое неприятное.

Как он и думал, вскоре дверь опять скрипнула и в келью (чего уж там, раз на монастырь похоже, будем пока так называть) вошел монах. Но это был отнюдь не предыдущий. Вошедший оказался сухоньким, слегка сутулящимся стариком с добрым взглядом выцветших глаз.

Перекрестившись, монах приблизился к лежащему Олегу и присел на край лавки.

— Как самочувствие? — ну примерно как-то так транскрибировал для себя Олег прозвучавшую фразу, слегка затушевавшись под буравящим взглядом старичка ожидающего ответа.

Но он лишь отрицательно помотал головой. Отступать было поздно, пусть спонтанное, но решение уже принято, и даже кой какой план уже намечен, а менять всё на ходу это как бросаться в омут с головой в надежде что кривая вывезет. Нет, подобное было не в его правилах (если только, конечно, жизнь не заставляла действовать быстро и спонтанно). Не отводя глаз, он выдержал испытующий взгляд, надеясь, что сам выглядел при этом вполне естественно. Что ж, будем молчать и слушать, делая вид, что не понимаем и надеяться на добрый исход беседы.

Монах же, не дождавшись ответа, покивал головой каким-то своим мыслям, а потом вкрадчиво спросил что-то типа:

— А помнишь ли ты меня?

Вот и что он от него хочет? Понятно, что предыдущего владельца тела этот монах знал, а тот знал его. И раз теперь собеседник никак не реагирует, то понятно же, что он тебя не помнит. В груди неприятно похолодело. А может они тут всё знают и таких как я отлавливают. А что? Он даже книгу читал у Злотникова, там некий Орден описывался. Кто знает, где он нынче оказался? Ведь и тело точно не его, и в пространстве и времени он ещё не сориентировался. А вдруг он вообще не на Земле? Нет, точно, согласно непреложному правилу попаданцев всех времён и народов, продолжаем косить под полную амнезию, и будь что будет, пока не разберёмся в какое г..., хм, дурно пахнущее действо мы попали.

— Понятно, — тихо молвил старик и, встав с лавки, что-то забормотал, одновременно крестя лежащего.

Вот только ставший вдруг ледяным взгляд монаха словно впился в глаза Олега, ища что-то, понятное только ему одному. Однако, видя, что ничего с тем сверхъестественного не происходит, он прекратил свои действия и даже улыбнулся, а Олег позволил себе расслабиться. Он уже сообразил, что это было, и холодная испарина выступила у него на лбу.

А ну как сейчас его еретиком или бесом одержимым признали б. Ой чтобы с ним было. И не надо ля-ля про отсутствие костров и инквизиции на Руси. Князь Лукомский, дьяк Курицын, архимандрит Кассиан и другие еретики жидовствующие в шестнадцатом столетии, разинская Алёна в семнадцатом и камчатское сожжение уже при матушке Екатерине вам в руки. И ведь это только самые доступные, про которые в учебниках и в популярной литературе упомянуто. А если всерьёз в тему погрузиться, так ведь весь лоск с Русской православной церкви мигом слетает — сколько народу они в прах пустили. И смешно и горько становиться от крика псевдопатриотов о том, что у нас инквизиции не было. Нет, католиков, конечно, не догнали — у тех фора приличная — но и белыми да пушистыми православные батюшки не были. А гореть на костре Олегу отчего-то ну очень не хотелось.

* * *

В довольно большой келье игумена сидели двое. Один был довольно моложавым мужчиной лет под сорок с пронзительным взглядом карих глаз, а второй тот самый седобородый монах, что ходил проведывать больного отрока.

— Ну что?

— Очнулся княжич, вот только беда, лежит, никого не узнает, да молчит.

— И что ты думаешь об том?

— На всё воля господа, отче, и явлена она была братии чудом воскрешения. Отрок воскрес телом, но не разумом. Он словно младень новорожденный, слышит, но не понимает, хочет, но не может.

— Уверен?

— Не в укор, отче, но я троих взрастил, прежде чем схиму принял. Младень он, как есть младень. Что-то в нем господь оставил, то верно, потому как видел, что речь моя ему не совсем безразлична, но учить его придётся многому.

— А если он..?

— Нет. Не творит господь чудо наполовину. Не скорбен отрок умом, а чист, аки младенец.

— Ну тогда и быть тебе его учителем, как до того был его наставником. На том и порешим, брат Мефодий.

Тянуть с обучением монах не стал и уже на следующий день заявился в келью больного, что бы начать заниматься. Вспоминая, как когда-то обучал своих детей, он принялся учить того словам. Вот только странно, что некоторые слова отрок схватывал на лету, а некоторые приходилось долго и упорно объяснять. Но дело потихоньку двигалось. И если поначалу их общение было односторонним, то довольно скоро отрок смог заговорить сам, поначалу короткими предложениями из трёх — четырёх слов, а позже и вполне приличными фразами.

Как и думалось Мефодию, юноша забыл всё, что касалось его прошлой жизни, но пока рассказывать кто он такой не спешил и на то у него были свои причины.

* * *

С каждым новым днём жизнь новоявленного вселенца потихоньку налаживалась. Тело, преодолев кризис, быстро выздоравливало, наливаясь силой. А через пару недель после осознания себя в новой ипостаси, как только головная боль окончательно утихла, а тело наоборот, более менее окрепло, Олег принялся накачивать мускулы. Ведь подумать только, но предыдущий владелец довёл его до ручки. Даже просто десять раз отжаться от пола было ему не по силам. Матеря про себя малахольного предшественника, Олег вспоминал всё, чему его учили в своё время.

Простой вольный комплекс упражнений он знал еще с курсантской юности, а кроме этого хаживал в импровизированный спортзал, сооружённый на корабле в одном из пустующих помещений. А там, на переборках была наклеена куча полезной информации на тему что и как качать надо. Не всё он, конечно, помнил, но то, чем занимался сам, знал хорошо. И вот теперь с редким даже для себя прошлого рвением стал он мучить своё новое тело физкультурой. Хотя для себя-то объяснение он нашёл быстро: медицина в былые времена оставляла желать лучшего, и вообще, со здешними врачами лучше вообще не пересекаться в качестве пациента. Кровопускание как основной метод лечения, ртуть и сера как лекарства, определение лекарств по стихии к которой принадлежит болезнь и астрологическим признакам.... Не, нафиг-нафиг такое счастье. А в здоровом теле, как говориться — здоровый дух!

Вот только с закаливанием холодной водой он решил пока повременить, во избежание так сказать.

Между тем дни складывались в недели, недели в месяцы, а Олег всё больше и больше вживался в новую среду, радуясь принятому в первые дни правильному решению. Ведь какая у любого попаданца главная проблема? Деньги? Нет! Это вторая главная проблема. А самая главная — это натурализация в обществе, в которое он попал. Со знанием всех его условностей и бытовых мелочей. Особенно последних, которые сильно изменялись за века, и в которых не было многих достижений современной для попаданца цивилизации, как то канализация или тёплый туалет (смех смехом, а вы поделайте туалетные дела зимой без них, мигом поймёте всю прелесть достижений цивилизации).

Он же, получается, попал в такие условия, где его приняли ну, за младенца что ли. А какой спрос с младенца, если он ведёт себя не так, как принято. Правильно, только учить. Но если у ребёнка на это уходят годы, то Олегу необходимо было стать своим как можно быстрее. Хорошо хоть он наконец-то выяснил, кто он теперь и куда примерно попал.

Причём разговор тот начал сам брат Мефодий.

Из его неторопливого рассказа Олег наконец-то смог определиться где ныне он находится. Оказалось, что живёт он в Новоникольском монастыре. Монастырь был из молодых, большая часть его ещё строилась, и стоял он на границе с рязанской землёй. Брат Мефодий-же, был наставником Олега (точнее тогдашнего владельца его нынешнего тела), так как тот прибыл в монастырь, желая принять постриг и посвятить себя служению богу. Тут Олег, мягко говоря, напрягся. Быть монахом он не хотел. Мало того, что он атеист, так и знакомство с некоторыми представителями современной церкви вызвали у него со временем полное отвращение к рясоносцам. Но монах его успокоил тем, что принять постриг юный послушник не успел, свалившись от непонятной болезни. Никакие лекарства, применяемые святой братией, ему не помогали, он слабел с каждым днём, и отец настоятель провел даже над умирающим таинство Елеосвящения, или как его чаще называют Соборование (поскольку оно обычно совершается несколькими священниками, то есть соборно), и вот тут с ним случился кризис. Конечно, монах интерпретировал это своими словами, но Олег сообразил, что болезнь просто достигла той точки, после которой либо на поправку, либо, что чаще всего и происходит, ногами вперед на кладбище. И, судя по всему, с его предшественником случилось именно последнее. И лежать бы этому телу на погосте, но тут, каким-то неведомым для него путём, место ушедшего хозяина заняло сознание Олега, которое своей борьбой за жизнь видимо и дало тот самый импульс, что запустил процесс выздоровления.

Проще говоря, тело пережило клиническую смерть и вернулось к полноценной жизни практически без последствий для организма, вот только с сознанием другого человека внутри.

Монах же был преисполнен веры, рассказывая, что, во-первых, в таинстве Соборования человек получает прощение грехов.

Но каких грехов? Не тех, которые человек сознаёт и пытается преодолевать и которые необходимо исповедовать в таинстве Покаяния. Нет. Речь идёт о тех, которых хватает у каждого из людей, которые проходят мимо сознания, в силу духовной расслабленности, грубости чувств. Либо человек, согрешив, тут же забывает это, либо вообще не считает за грех, не замечает. Однако неосознанные грехи — это все равно грехи, они отягощают душу, и от них необходимо очиститься — что и происходит в таинстве Елеосвящения.

Во-вторых, что касается телесного выздоровления — оно может произойти если на то будет Божия воля, ибо об этом монахи молятся при совершении таинства, и такие чудесные исцеления действительно иногда происходят после Соборования, что и произошло с самим Олегом.

Как бы то ни было, но ещё неделю переживший смерть послушник провалялся в забытье на грани жизни и смерти, пока вот не пришёл наконец-то в себя.

Тут-то разговор и перетёк плавно на самого Олега (чего он собственно и добивался). Оказалось, что монах неплохо знал родословную его второй личности, и выложил её очень даже подробно.

Выяснилось, что Олег оказывается теперь самый младший сын почившего в бозе князя Ивана Андреевича по прозванью Барабаш из рода князей Глазатых-Шуйских, правнука великого князя Нижегородского суздальского Семёна Дмитриевича. По своему происхождению Барбашины были старшим родом в младшей ветви многочисленных князей Шуйских, что открывало перед ним широкий простор для карьеры, но юноша достаточно рано выбрал свой, несколько иной путь служения. Едва научившись читать, он с увлечением стал поглощать тексты Священного Писания, творений святых отцов и особенно жизнеописания святых, откуда мальчик извлекал для себя уроки праведной жизни.

И с той поры он сильно изменился, его перестали привлекать шумные детские игры, в которых он до этого прослыл изрядным проказником, равнодушен он стал ко многим мирским развлечениям, чем очень сильно озадачил своего, тогда ещё живого отца.

В конце концов, желания сына и воля родителя должны были столкнуться и столкнулись. Вот только благоразумия у князя Ивана было больше, чем у многих других отцов. Немного подумав, тот решил, что карьера в церковной иерархии не менее достойный путь для младшего отпрыска, чем служба при дворе, и в один из весенних дней молодой княжич переступил порог Новоникольского монастыря, где, в конце концов, и должен был отбросить концы, что возможно и случилось в реальности пятьсот лет тому назад по меркам Олега, но тут случилось то, что случилось...

Ну что ж, это была еще не вся нужная ему информация, но уже кое что. Когда брат Мефодий всё же ушёл, Олег принялся разбирать тот ворох сведений, что монах вывалил на него.

Итак, если это не шиза (а проверить эту версию у него на данный момент никакой возможности, увы, нет, а значить и зацикливаться на ней не стоит), то, скорее всего, тот КамАЗ, что он помнил, попросту врезался в их машину и, по ходу дела, все они там, в будущем, теперь уже мертвы (по крайней мере, так получается, если верить прочитанным книгам) или находятся в глубокой коме. Что ж, в принципе, поделом, ибо не фиг пьяными за руль садиться (хотя себя даже стало как-то немного жаль, он то всего лишь пассажиром ехал). А потом его душа, сознание или что-то другое, но имеющее воспоминания о прошедшей жизни, перенеслись сюда, в тело молодого и умирающего княжича. Куда сюда, сказать трудно, может это параллельный мир, а может и настоящее прошлое, но в любом случае, перенос здорово помог телу княжича побороть болезнь и теперь у него, Олега, есть молодое тело и годы жизни впереди, а в минусах, что он не знает, что ждёт его уже завтра.

Нет, историю он знал. Всё же и в школе учился с отличием, да и на корабле были энтузиасты, любившие вечерком, в кают-компании поспорить о том или ином периоде что русской, что мировой истории. Конечно, до профессорских высот ему как до Луны пешком, но все же, все же, все же....

Осталось только определиться, в какое время его занесло (даже если это всего лишь бред лежащего в коме сознания, то почему бы и не помочь ему в этом, коли ничего другого он всё равно не может). Вроде в разговоре монах мельком помянул имя нынешнего государя московского, гордо поименовав того Василием Иоановичем. Но ведь Василиев на московском троне было вроде трое. При первом Русь окончательно разошлась с Литвой и потеряла Смоленск, при втором влипла в гражданскую войну, при чём победил в ней, по мысли Олега (стоп, сам себя оборвал он, Олега более нет, я теперь Андрей Барбашин и вообще, давно надо было начинать привыкать к новому имени, а то все вокруг Андреем кличут, а он всё за Олега цепляется) не самый достойный противник. При третьем вернула Смоленск и вышла на мировой уровень, отправив посольства в Турцию, Австрию, Испанию, Англию. И вот, смотря на чьё время из них он попал, его жизнь может сложиться по-разному. По крайней мере, Василия II Тёмного он поддерживать точно не будет.

Потом, полежав ещё, он вновь вспомнил, как Мефодий назвал правителя. Напрягши память, он стал припоминать, что первый Василий был, вроде, Дмитриевич, а второй — Васильевич, ну а Ивановичем, получается, был третий. Тот самый, покоритель Смоленска и отец Ивана, который Грозный, или, как любят выражаться либерально озабоченные умы Terrible.

Ну, точно, Василий III Иванович, как он мог забыть то? Ведь совсем недавно в инете такие дебаты велись по поводу 500-летия Оршанской битвы. Он тогда-то и заинтересовался вплотную тем временем, а так-то его всё больше двадцатый век привлекал. Вот тоже гримаса судьбы: по теории попаданчества он должен был попасть в иные времена, ведь о русско-японской или Великой отечественной его знания были почти энциклопедичны (насколько это возможно для одного человека), а об времени куда он попал, оказались минимальны (впрочем, не будем бога гневить: хорошо хоть такие есть, да ещё и самые свежие).

Но в любом случае остаётся похвалить себя такого умного, что не напортачил в начале, прикинувшись молчуном и начинать составлять план действий (да, да, как говаривал его первый командир: "жизнь без плана — жизнь в пустую"). Так что первым делом надо уточниться с точным, ну до года, временем, вторым подучить язык, чтоб не выглядеть, как не пойми кто, а в-третьих отмазаться от пострига. Нафиг, нафиг нам такое счастье. Он князь, а значит военная служба, а не песнопения — первейшая его обязанность. Слава богу, до рафинированных князей, любящих хруст французской булки и рассуждения у камина, и которых большевики помножили на ноль, словно ненужную вещь выбросили (а интеллигентствующее дворянство для России такой вещью и стало в большинстве своём) было еще целых четыре столетия. Ну и, как в детском фильме пели:

Когда снаряды рвутся днём и ночью,

Быстрей дают чины и ордена...

Ему, для карьерного роста, придётся много повоевать. О князьях Барбашиных он где-то читал, ещё в той жизни. Информации о них было мало, а это значит, что ничем великим, как Шуйские, Голицыны или Милославские данные князья не отметились, но, будучи боковой ветвью могучего рода, шанс взлететь высоко у него был. Кто там, кстати, у нас из Шуйских в это время засветился? Так, вспоминаем: царь Васька, но это из другой оперы, значительно позже. Иван, оборонитель Пскова — тоже мимо. А что же при Василии III было?

Андрей (ну да, Олегом то тут уже никто не назовёт) напряг память, и та услужливо подбросила имя: Шуйский Василий Васильевич, по прозвищу Немой, будущий герой Смоленска, удержавший его под рукой московского князя после поражения под Оршей. К тому же долгое время был наместником в Новгороде. Вот к кому надо попасть. Но это дело будущего, а пока Андрей удобно лёг на постели и закрыл глаза. Впереди были трудные дни....

Вскоре Андрей окреп уже настолько, что "больничный" его был "аннулирован" и теперь ему предстояло полностью соблюдать монастырский распорядок дня, от которого до того он был освобождён по причине своей болезни. То есть, ему срочно было необходимо становиться жаворонком, ведь утренняя служба начиналась очень рано. Да и вообще, ввиду отсутствия электричества, весь местный люд от государя до последнего холопа рано ложился и рано вставал. А ведь в обители была ещё и полночная молитва, и специально отобранный инок бродил меж келий, словно тень отца Гамлета, и прислушивался: творят ли братья оную или нет. Ну а нерадивых потом ждал особый урок от отца-настоятеля. Ну и брат Мефодий перестал приходить в его келью. Отныне сам отрок, ходил к нему, но это только было Андрею на руку. Теперь хоть можно было выскочить во двор и поглядеть, как нанятые обителью плотницкие ватаги споро ставили разнообразные хозяйские постройки, прежде чем спуститься в полутёмную келью, где умудрённый жизнью монах брался наново обучать княжича не только речи, но и письму и счёту.

Да, скажу я вам, древнерусская грамота — то еще удовольствие. Андрей зубрил буквы и правила, все эти "фиты", "теты", под— и надстрочные знаки, ощущая себя нерадивым учеником, а его бедная голова буквально пухла, пытаясь соотнести буквенные сложения и вычитания с известной ему математикой, основанной на арабских цифрах. Брат Мефодий оказался человеком въедливым, а учителем настырным. Андрей буквально бес сил уползал от него и бежал к колодцу чтобы, вылив на себя ушат воды, прийти в более-менее нормальное состояние и осмыслить услышанное. Всё же насколько лёгок и понятен был русский язык в 21-м веке, прошедший несколько реформ, и как легко, оказывается, было на нём писать. Не то что сейчас, когда каждая буква в слове несла свой смысл и любая ошибка могла привести к неверному толкованию прочитанного. Вот, к примеру, простое и понятное слово "мир". Скажешь "мир настал" — и все понимают, что войне пришёл конец, а крикнешь "и целого мира мало" — и совсем другой смысл уже у слова. Но пишешь-то его всегда одинаково, лишь по смыслу фразы понимая, что же ты хотел сказать. А вот в это время для каждого значения было своё написание. Напиши его через Иже (и), и получишь — мудрость принятого решения. Мудрость и решение, которые гармоничны, приводят к равновесию. Именно в этом значении слово МИРъ понималось как состояние без войны, без конфликтов, равновесное. Но стоит написать его через Ижеи (i) и смысл слова кардинально меняется, превращаясь уже во Вселенную. А через Ижицу (v) — и это уже благовонное масло, а через Инить (ї) — и вовсе в узкое понятие община. А разница между "князем" и "конунгом"? Один русский — другой нет? Ага, счаз, как же. Всё и проще и сложней одновременно. И тот и тот происходят от слова "кон" — закон, порядок. Это потом, со временем в слове "конязь" буква "о" вылетела, сократив его до привычного нам "князь". А вот дадее и начинаются различия в смысле и написании. Один — смотритель законов и традиций в своей земле, а второй — тот, кто эти законы переносил в новую землю. Упрощённо это будет так: сидит такой правитель в своем Трататуеве — он князь, а пошёл чужую землю воевать — уже конунг, ибо свой закон несёт другим. Воистину, прав был старик Пушкин, воскликнувший: "О, сколько нам открытий чудных готовят просвещенья дух..."

А сколько ещё подобных примеров скрывается в простом, казалось бы, русском языке? Немудрено, что голова Андрея пухла после занятий.

Однако, как бы там ни было, а грамоту он потихоньку-полегоньку постигал, ну а общаясь с монахами и работниками — совершенствовал свой разговорный язык.

А ещё, он только теперь понял, что значит информационный голод, о котором писали в тех же книжках про попаданцев. Ему действительно сильно не хватало информации: книг, газет, журналов, выпусков новостей. Оттого-то он и грыз гранит науки, чтобы хоть в чтении книг из монастырской библиотеки найти отдушину. Но прежде чем он добрался до заветных стеллажей, прошло немало времени и чтобы хоть как-то унять грызущее его чувство приходилось нагружать мозг различными воспоминаниями, выуживая из них драгоценные крупинки так нужных ему здесь и теперь знаний.

Ну а больше всего Андрей боялся разговора с отцом настоятелем. Понимал, что он состоится обязательно, но в душе надеялся на что-то. И ему даже повезло: через день, как княжич пошёл на поправку, отец Иуавелий укатил куда-то по церковным делам. Но долго так продолжаться всё равно не могло. А потому он лишь сожалеюще вздохнул, когда в один из хмурых дней игумен неожиданно появился во дворе. Андрей как раз вышел от брата Мефодия и вылезший из возка игумен оказался прямо перед ним.

— Здравствуй, отрок, — отец Иуавелий имел басовитый и хорошо поставленный голос, — вижу, молитвы братии не пропали втуне.

— Здравствуй, отче, — опустив взор вниз, как того требовало вежество при общении отрока со старшими, и блюсти которое его уже научили, ответил Андрей, внутренне напрягшись.

Ещё бы, вот и появился первый человек, который может здорово изменить его судьбу. И которому Андрей собирался сказать о том, что его желание стать монахом ныне сильно, очень сильно ослабло.

— Рад, рад твоему выздоровлению. Жду тебя сегодня после вечерней трапезы для разговора.

И, осенив княжича крестным знамением, игумен пошёл по монастырю, как подумалось Андрею с обходом.

Что ж, чему быть, того не миновать. Это даже хорошо, что разговор о будущем, а о чём еще мог говорить игумен монастыря с простым послушником, пусть и княжеского рода, состоится сегодня. Раньше сядешь, раньше выйдешь, как говорили в его будущем. Но время до назначенной аудиенции он провёл как на иголках.

* * *

Игумен, сидя на лавке с подложенной на сиденье подушечкой, молча выслушивал доклад брата Мефодия, лишь изредка задавая наводящие вопросы.

— Значит, говоришь, отрок сильно изменился?

— Не просто сильно, отче, если б не знал, что он всё время болезни в келье пролежал, да молитвой и святой водой не проверял, подумал бы, что его подменили, или, прости господи, бес в него вселился. Словно совсем другой человек. Того кроткого, богобоязненного юноши больше нет, он исчез, а новый к служенью вряд ли расположен будет. Правда, от ученья не отказывается и прошение изъявлял монастырскую библиотеку посещать. Разумен не по годам стал, хоть от младеня и не отличался в начале.

— Так что с того? Сам же говорил, что после исцеления он на новорожденного похож стал и к нему как к неразумному относиться надобно. На то и благословление тебе моё было дадено. Ныне вижу, труды твои не пропали даром. Но не нам понять человека, заглянувшего за кромку. Чудо господне свершилось в нашей обители. Это не старец Васисуалий и его забывчивость, — при этих словах игумена Мефодий слегка поморщился. Ну да, когда искали место под новый монастырь, старец Васисуалий в силу возраста своего забыл икону на дереве, под которым останавливались на роздых, а вернувшись, обнаружил подле неё дары, оставленные, как потом выяснилось, проходившими мимо крестьянами, которые были очень удивлены появлением иконы в этом глухом месте, отчего и оставили подношение, прося Божью матерь о помощи в торговом деле, по которому они, собственно и шли. А Васисуалий принял их за дары самой Богородицы, чем и обосновал возведение монастыря тут. — Это и вправду чудо: молитвами братии отрок, почти ушедший из мира, возвернулся к жизни.

— Ты, отче, почти как он говоришь, — польстил игумену Мефодий. — Тот тоже своё преображение волей господа считает.

— Потому как так оно и есть, — хлопнул игумен ладонью по лавке. — Всё в этой жизни происходит только по воле его. Вот только понять бы ещё эту волю нам, грешным. Значить, думаешь, вряд ли ныне отрок на постриг готов? Что ж, видимо не для того памяти его господь наш вседержитель лишил, но чего ради? — игумен подошёл к иконам, стоявшим в углу кельи и, преклонив колени, жестом отпустил Мефодия. — Приведи послушника, я же пока помолюсь. А после зайди — от старца Вассиана послание мне передали, — многозначительно окончил он.

* * *

Когда Андрей вошёл, игумен уже ждал его, сидя на простой, но добротно сделанной лавке, с покрытым тканью седалищем. За маленьким оконцем уже сгущался вечерний сумрак и свет в келье давали свечи, судя по аромату, наполнявшему помещение, сделанные из настоящего воска. Перекрестившись на иконы, украшенные вышитыми рушниками, княжич смиренно остановился, успев всё же бросить оценивающий взгляд вокруг.

Помимо лавки, на которой восседал игумен, в келье стоял еще стол, на котором лежали книги в тяжелых кожаных переплетах, свитки бумаг, перевитые тесьмой, гусиные перья и баночка чернил, и ещё одна, деревянная лавка у стены, служащая кроватью.

— Рад, что ты пришёл, сын мой. Что ты желаешь сказать мне?

"Ага, пришёл, — пробурчал про себя Андрей, — Не позвал бы, не пришёл. А так, выходит, не он меня звал, а я покаяться хочу. Ага, шишь тебе, чудо в рясе". Но вслух, поклонившись хозяину, произнёс другое:

— Поблагодарить за исцеление, отче.

— Пустое то, — махнул рукой игумен. — Господа благодари молитвою, ибо всё в руках его. А вот почто ты изменился, вьюнош, вот то мне знать хочется. Ибо по прибытии в обитель ничто, кроме книг про святых угодников, тебя не интересовало, а ныне, как мне довели, другими помыслами занят.

Пронзительный взгляд игумена упёрся в Андрея, словно пытаясь проникнуть в его думы. Но не тут-то было. Следуя заповедям сотен книг про попаданцев, Андрей предков глупыми только потому, что нет у них новомодных гаджетов да интернетов, не считал, но и легенду про амнезию отвергать не стал. В книгах почти всегда прокатывало, так зачем изобретать велосипед? Нужно только правильно донести эту мысль до собеседника. И вот тут незнание простых вещей, о которых Андрей и вправду не имел ни малейшего понятия, играло на его версию.

— После болезни, отче, я очнулся словно дитё неразумное, как брат Мефодий сказал. Я не помнил ни кто я, ни где я, ни зачем я. Все последующие дни я учился у братьев всему, что должен разуметь человек. Прости, отче, ибо грешен. Забыв былую жизнь, забыл и желание своё служить господу нашему в рядах слуг божиих отринувших мирское. Ныне же служить делу божьему хочу с мечом в руке, охраняя паству слуг божьих от полона нечестивого.

Игумен молча рассматривал стоящего перед ним отрока, в душе уже понимая, как прав был брат Мефодий: на постриг ныне княжич вряд ли будет согласен. Настоять, конечно, можно, но зачем? Игумен честно считал, что в монахи человек должен идти сам, добровольно, ибо служба монашья сложна, а соблазнов вокруг множество. Да и раз господь сам изменил хотение послушника, то кто он такой, чтобы мешать промыслу его? К тому же, ничем, кроме недополучения одного монаха, игумен не рисковал, ибо деньги, уплаченные старым князем монастырю, всё равно останутся в монастырской казне. Его немного волновала новая сущность молодого княжича, но, судя по тому, что вел он себя благообразно, все молитвы творил исправно и к святому кресту прикладывался без страха, демонического в нём ничего не было. Да и какой демон вселится в тело человека в святой обители? А значит, надо отписать старшему в роде князей Барбашиных о том, что молодой княжич не готов к святому служению и пусть тот сам решает, что же делать с младшим братцем.

— Вижу, сильно ты изменился. Что ж, всё делается по воле Его и не нам спорить с Его решениями. Мил мне был богобоязненный отрок Андрюша, да видно воля Его ныне в другом служении твоём. Будь по сему, как и договаривались с твоим родителем, монастырь будет твоим домом, покамест не достигнешь возраста новика, ибо не гоже выпускать в мир дитё неразумное. Подойди под благословление.

Потом они еще немного поговорили, точнее игумен расписал будущую жизнь княжича. И, надо признаться, богословию в ней было уделено не так уж и много времени. А вот чтению, письму и прочим, нужным для княжича наукам, наоборот, было сделано предпочтение. Наверное, впервые Андрей глянул на служителей культа по-иному, но тут же поспешил списать всё на порубежность монастыря. В конце концов, и в его время были нормальные попы, искренне верящие и заражающие этой верой прихожан, да он и сам знал таких (можете смеяться, но таким был их бывший замполит, десять лет выбиравший между службой в армии и службой в церкви и ставший, в конце концов, батюшкой), вот только встречались они как раз на окраинах и в глубинке.

А потом началась для него учёба. Теперь, получив благословление игумена, Андрей принялся учиться всему, что могло пригодиться ему в новой жизни с удвоенной энергией.

Монахи в монастыре были разных возрастов и с разным прошлым. Одному из них, бывшему дворянину, прошедшему не одну схватку, а ныне ставшему братом Аггеем, словом отца настоятеля было позволено учить княжича сабельному бою. Аггей хоть и был удивлён, всё же княжич до болезни ни о чём таком и не думал, но только пожал плечами и приступил к делу.

На его занятиях Андрею, уставшему умственно после брата Мефодия, становилось тяжело физически. Но фехтовать он любил. Ещё в детстве родители отдали его в секцию фехтования, где он быстро от шпаги перешёл к сабле и с той поры саблю не забывал, на какие бы кружки после не записывался и даже служа во флоте, не забросил своё увлечение. Наоборот, учился, узнавал что-то новое, поддерживал форму. Сильно увлёкся польской крестовой школой, посмотрев три знаменитые экранизации Ёжи Гофмана трех знаковых произведений Генрика Сенкевича. И как только узнал, что старые друзья в Петербурге встречались с Янушем Синявским, который по старым рукописям и восстановил этот тип боя, разумеется в первом же отпуске поспешил к ним, поучиться.

Мастером, конечно, за столь короткое время не стал, но понимание того, что имел в виду мемуарист, когда писал, что: 'венгерец бьет слева направо, москаль сверху, турчин на себя, а поляк крест-накрест машет своею саблей!' — пришло. И вот теперь, фехтуя с опытным, прошедшим не одну битву воином, Андрей потихоньку начинал шлифовать своё фехтовальное искусство, понемногу вставляя в свой бой элементы разученного стиля из будущего, но не форсируя, а доводя действия до автоматизма. Ведь это только знания остались у него в голове, а моторики в теле не было никакой. Да и потом, спортивные фехтовальные снаряды (даже сабля) не имеют ничего общего с реальным оружием. Они тонкие, весят не более 700 грамм вместе с эфесом, легко гнутся на укол и вообще представляют из себя крайнюю степень вырождения боевого оружия. Он это понял ещё там, когда друзья предлагали сравнить спортивное и историческое фехтование, в котором пользовались самокованными сабельками. Ну и в спортивном фехте главное — это просто коснуться противника. Кто первым коснулся, тот и выиграл. От боевого фехтования это отличается тем, что спортсмены не привыкли думать о защите. Им это не нужно. Они не обращают внимания на возможность обоюдного поражения, ибо результаты боя за них считает электроника. поэтому часто лезут на рожон — больно-то все равно не будет. Слава богу, он профессиональным спортсменом-саблистом не стал, а потом и вовсе увлёкся историческим фехтованием, так что о защите собственной тушки его думать обучили. Ну а Аггей и вовсе не знал ни о каком спортивном фехтовании. Он просто учил его другому — убивать и не быть убитым самому!.

К тому же оказалось, что тело княжича всё ещё было достаточно хилым для таких физических нагрузок, как фехтование, отчего Андрей ещё больше налёг на физкультуру, про себя матеря идиота-книжника, пренебрегавшего силовыми упражнениями.

Однако Аггей своим новым учеником оказался очень доволен, хотя старался этого и не показывать.

Много времени отняло у него и обучение верховой езде. И ведь вроде не новичок в этом деле, в босоногом своём детстве ездил и охлюпкой и в седле с другими ребятишками в ночное пасти лошадей. Там, пока лошади кормились, отдыхая от дневного труда, они жгли костры, любовались звёздным небом, вдыхая ароматы трав и слушая звуки родной природы. А ещё травили друг другу страшные истории. Но, видно, времени прошло с той поры очень много, вот и подзабылись былые умения. Лошадь же — это вам не машина и не мотоцикл, хоть и имеет все навороты от раскрученного джипа. Да есть у неё джипиэс в виде глаз, руль, система тормозов с функцией запоминания, независимая передняя и задняя подвеска и проходимость в 4 вд, вот только управлять ею очень сложно поначалу. Ведь учился он ныне не шагом по улочке проехаться, а нормально передвигаться, используя и шаг, и рысь, и галоп. Плюс добавьте характер каждой отдельно взятой животины. Но втянулся, вспомнились былые навыки да закрепились новые и вскоре в седле он стал себя чувствовать очень даже уверенно, не боясь рухнуть из седла при любой скачке.

А аккурат к Новому 7019 году (от сотворения мира или 1511 от рождества христова) который праздновался тут в сентябре, его допустили, наконец, до вожделенной библиотеки, правда, не забыв навесить уроком. Отец Иуавелий привёз с собой рукописное издание недавно переведённого латинского романа, написанного ещё в XIII в. сицилийцем Гвидо деле Колонне о Троянской войне. Это было наследие творчества литературного кружка, сформировавшимся вокруг почившего уже с миром новгородского архиепископа Геннадия. А поскольку копировальных аппаратов тут ещё не было, то работа по размножению была поручена именно княжичу с целью, так сказать, закрепления навыков чистописания.

И не то чтобы такая работа была для Андрея в новинку. В бытность своей первой молодости, когда спрос на книги был большим, а книг было мало, он занимался уже подобной работой, переписав в тетрадку саббатиниевского капитана Блада вместе с рисунками, которые скопировал под копирку. Уж больно книжка ему понравилась, а была она в библиотеке всего в одном экземпляре и постоянно шла нарасхват.

Вот только работа с пером его удручала. Мало того, что писать им было несподручно, так ещё оно быстро приходило в негодность и приходилось заниматься очинкой новых, а эта работа была ещё та. Брак шкалил неимоверный, но, как говориться, назвался груздем...

Потому-то, ещё когда игумен дал ему урок переписать книгу, заговорил он с ним о книгопечатании (в тайне гордясь собой) и был буквально ошарашен, когда отец Иуавелий легко сознался в том, что покойный епископ Геннадий ещё в правление Ивана III задумывался над проблемой тиражирования книг. И даже взял на службу любекского печатника Варфоломея Готана. Все это было связано с просветительской деятельностью архиепископа Геннадия и его борьбой против ереси жидовствующих. Епископ осознавал, что книгопечатание оказало бы неоценимую помощь церкви в её борьбе с попытками вольнодумного толкования священных текстов. И вообще, на Руси уже назрела необходимость, во-первых, дать всей православной церкви единый текст церковных книг, переписывание которых от руки порождало многочисленные искажения и ошибки; во-вторых, удовлетворить резко повысившийся спрос на богослужебные книги и снабдить ими многочисленные церкви и монастыри, как уже существующие, так и впервые открываемые.

Но, увы, из хорошей затеи ничего не вышло. Нет, поначалу Готан даже пользу принёс, ибо, как писал в своём письме ревельский купчина Йохан фон Ункель, Варфоломей помогал греку Мануилу (тогдашнему послу государя Ивана III Мануилу Ралеву) вербовать корабелов, которые умеют строить галеры. Но вот потом на самой Руси попал он в путы новгородско-московских еретических кругов и стал не борцом с ересью, а её носителем. Это-то и послужило причиной его трагической кончины: бедняга по старинному новгородскому обычаю вплотную познакомился с Волховом. А вот у Церкви к книгопечатанию сложилось не совсем доброе отношение. Вроде бы и доброе начинание, но какую бы то ни было попытку книгопечатания силами 'еретиков'-иноземцев требовалось пресекать немедленно, дабы не смущать неправыми текстами православные души, ибо обжёгшись на молоке, дуют и на воду. А вот своих, кондовых так сказать, православных, способных начать благое дело, на Руси покамест не было.

Андрей тогда от игумена ушёл в сильном раздрае. Он-то считал себя знающим человеком и даже, в отличие от большинства сограждан, читал кое-что и про 'Анонимную типографию' и про печатника Марушу Нефедьева, но вот о Готане не знал ничего. А получилось, что этот чёртов немец умудрился настроить против своего дела не кого-нибудь, а церковных иерархов и это в то время, когда церковь на Руси значила очень многое. А потом мы удивляемся вывертам истории книгопечатания на Руси.

Например, странный побег Ивана Федорова с Петром Мстиславцем в Литву, которые сумели из Москвы увезти все оборудование типографии в страну главного внешнеполитического противника. И пусть книгопечатание в Москве с их отъездом не прервалось, но резко сдало обороты. Или попытки Петра I начать печатать светские книги в Голландии. То есть в русской культуре что-то очень мешало, сильно сопротивлялось как светскому книгопечатанию, так и книгопечатанию вообще.

Вот уж поистине задумаешься о роли личности в истории. А ведь епископ Геннадий, с его рвением и литературным кружком, мог очень сильно поспособствовать развитию книгопечатания на Руси.

А так пришлось ему, скрипя пером и зубами, поработать ксероксом, но на выходе отец Иуавелий остался доволен работой княжича, а сам он здорово набил руку в работе с пером. Обоюдная, так сказать, польза вышла.

Сама же монастырская библиотека его, прямо скажем, разочаровала. В ней, кроме священных книг и жизнеописаний чудотворцев, конечно попадались интересные вещи, но их было до обидного мало. Были ещё книги, написанные по-гречески, вот только языка этого Андрей не знал. Но хоть какую-то отдушину он нашёл. И не просто нашёл, а крепко задумался.

Вот не хватает сейчас на Руси беллетристики. Ни своей, ни забугорной. Отечественные произведения больше посвящены либо житиям святых, либо известным историческим лицам, жившим в определенное, точно указанное время, и считались поэтому 'полезными' — нужными с точки зрения религиозного культа или познания мира. А вот простое художественное произведение, в котором автор не делал никаких выводов, не сообщал точные сведения о великом человеке, да ещё и предоставлял самим читателям вынести приговор герою, считалось 'неполезной повестью' и, хоть прямо и не запрещалось, но и не приветствовалось, дабы не смущать души православные.

Потому-то русские грамотеи всё больше богоспасательную литературу и читали, но кто сказал, что это от излишней религиозности? А может всё дело в том, что другой то и нет практически. Может потому и захотел стать княжич монахом, что ничего другого не читывал?

А вот попадись ему 'Повесть об Акире Премудром' да 'Девгениево деяние', что нашёл Андрей в монастырской библиотеке, и которые, как монахи говорили, ещё со времён Киевской Руси остались, или совсем уж свежее, дьяка Курицына произведение 'Сказание ο Дракуле', может и о другом задумался мальчишка?

Кстати, с этим 'Сказание ο Дракуле' у Андрея вообще затык вышел. Беря ту книгу, он ещё думал, что она о чём-то другом, мало ли, имя схожее, но, прочитав первые строки: "Бысть в Мунтьянской земли греческыя вѣры христианинъ воевода именем Дракула" — понял, что нет, не ошибся и прочитал всю повесть запоем.

Он-то считал, что все эти сказки о Цепеше только европейцы тискали и вдруг на тебе — свежепереписанная книжица, да ещё и автор её недавно только помер. А переписали её по велению игумена (о том по секрету проболтался Андрею брат Мисаил, что помогал переписчику, ну там, перо подать, да свечу поменять), что только подняло авторитет отца Иуавелия в глазах княжича. Ещё бы — святой отец читает не только жития, но и не чурается "неполезных повестей". Он бы теперь не удивился, если б оказалось, что игумен один из тех безвестных героев русского просвещения, что несли новые веяния в патриархальную Русь. Ведь думать, что Возрождение, будоражащее нынешнюю Европу, стороной обошло её может только глупец, либо подлец. Идеи не задерживают границы — но они должны вызреть, слиться с традициями той земли, куда проникли и лишь тогда дадут благие всходы. А иначе могут принести не только хорошее, но и вредное. Вот Пётр I внес кучу идей, даже не попытавшись их адаптировать и что? Часть прижилась, часть умерла, но с той поры осталась на Руси какая-то двоякость в обществе и пренебрежение к идеям своих. "Что вы умничаете? Чай в Европе поумнее люди живут, а такого не придумали, а уж вы-то куда?" — так, или примерно так слышали в ответ тысячи человек, предлагавших свои изобретения государству. Уже Карамзин, в целом положительно оценивая реформы Петра, не смог не сожалеть о том, что Петр 'насиловал' русскую природу и резко ломал старый быт. Он так прямо и заявил: 'все русское было искоренено, мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России, а виною тому — Петр'. Ну и кому от этого стало лучше?

Так вот, задумавшись над этим, поймал он себя на мысли, что это шанс. Шанс начать хоть какой-то прогресс. Ввести в обиход баллады, написанные в его будущем, но подходящие к этому времени, что любил слушать и помнил наизусть со времён школьной юности. Переписать творение Лихоталь, которую запоем читал в детстве. А что? В этом времени его книга будет прорывом, тут ещё не сформировались литературные критики, что под лупой рассматривают каждое слово, нет государственной цензуры как таковой и народ не испорчен многочисленным бульварным чтивом. Церковь? Это да, эти могут и похерить всю идею на корню, но ведь и к ним подход можно найти, не все же там ретрограды (игумен, вон, уж точно сразу рубить не станет), надо только хорошенько постараться, да подход найти.

А постараться надо, а то какой-то плохой из него прогрессор-попаданец получается. Заклёпкоманы плюются в стороне. Устройство станков различных он не знает, точных месторождений тоже (ну бывал он на ленских приисках и что, где та Лена и где Русь 16-го века). Хорошо хоть по своей основной профессии артиллериста много знал, но толку от этого знания, если не брать в расчёт различные взрывчатые вещества, немного. А вы попробуйте, соберите корабельную АК-130 в условиях средневековой Руси. Ненаучная фантастика в соседнем разделе, как говориться.

Так что изменение культурной жизни на Руси он посчитал вполне приемлемым шагом в развитие державы. Отправной, так сказать, точкой.

А что? Книг, чтобы по Руси разошлись, надо много, а значит, рукописные варианты не выход. То же книгопечатание на сто лет раньше ввести разве плохо? Готан, конечно, подложил свинью, но не всё пока ещё плохо. А там и думать потом будем. Эх, ему б токарный станок, на котором он в школе на трудах учился работать, либо кузню друга, что художественной ковкой снабжал коттеджи местных богатеев и на которой они варганили замки для мушкетов ролевиков-реконструкторов. Мечты, мечты, где ваша сладость?

Глава 2

Этот по-осеннему яркий солнечный день начался как обычно, с молитвы. Потом был пустой завтрак и занятия у брата Мефодия. Но вот, когда после обеденного сна княжич направился во двор, чтобы поупражняться с Аггеем, перед открытыми воротами монастыря остановилась кавалькада всадников. Спешившись и перекрестившись на маковки церкви, ведя коней под уздцы, они вступили на территорию обители.

Впереди всех, отдав поводья своего коня подскочившему отроку, шагал уже не молодой, светло-русый, судя по ухоженной, хоть и покрытой сосульками бороде (осень конечно на дворе, да поздняя, снег да стужа уже зимняя стоит), богато одетый мужчина. Уверенной походкой он направился вслед за встретившим его монастырским служкой, смотря прямо перед собой и не обращая внимания на всё вокруг. Остальных воинов, сопровождавших мужчину, повели в гостиный дом, где им и предстояло пробыть всё время, что их начальник пробудет у игумена.

Андрей с интересом посмотрел за гостем, а затем собрался уже идти на занятие, когда его догнал Мисаил. Судя по раскрасневшемуся лицу и высыхающим на морозе капелькам пота, был он до этого у печников или в каком-то другом жарко натопленном помещении.

— Что ж вы братца-то своего не узнали, княжич? — торопливо бросил он, но, вспомнив об андреевой болезни тут же смутился, и так же торопливо добавил: — То брат ваш старший, князь Михаил Иваныч, что в отца место занял. Прибыл к отцу настоятелю, видать про вас говорить будут.

Андрей вновь, уже по-другому, оглядел прибывших ратников, подметил их добротный наряд (что говорило о том, что братец явно небеден) и решил, что занятий сегодня уже не будет. Если брат прибыл по его душу, то вскоре и его должны были позвать к игумену, а значит, надо пойти самому, чтоб меньше искали. Не то, чтобы в монастыре было плохо, но на волю хотелось. Пора было начинать самостоятельную жизнь. Да и с вотчинкой пора бы уже определяться. А иначе какой он князь?

Как он и думал, буквально вскоре его нашёл служка и велел идти в игуменскую келью. Там, восседая на лавках, его уже ждали игумен и приехавший мужчина. Взгляд пронзительных светло-зелёных глаз изучающе уткнулся в Андрея. Играть в гляделки тот не стал и опустил очи долу, как положено воспитанному отроку.

— Ну, здравствуй, брате, — усмехнулся в густую бороду Михаил. — Вот, отписал мне отец Иуавелий, что переменился ты сильно, желаешь послужить государю и вере православной не в стезе монашеской, но воином.

— Здрав будь и ты, брат. Всё по воле господней переменяется, вот и со мной тако же произошло. Надеюсь, нашему роду то не в помеху станет?

Князь Михаил, услышав вопрос, лишь хмыкнул, а игумен одобряюще качнул головой. Что-что, а верность роду на Руси ныне была оплотом всего жизненного уклада.

— К сожалению, отец все вотчины поделил между братьями, считая тебя слугой божьим, и многого я тебе дать не могу, — задумчиво начал Михаил, внимательно глядя на Андрея. — Но, могу помочь устроиться житьим в государев полк.

Слушая брата, Андрей только мысленно улыбался. Всё верно, служба в государевом полку давала какое никакое жалованье, а близость к монарху — хорошая ступень для карьеры. Любой нынешний малообеспеченный дворянин (а Андрей, хоть и князь, был именно таким), да и не только, с жадностью схватился бы за это предложение, но, как будет говорить ещё не родившийся Атос: "для Атоса это слишком много, а для графа де Ля Фер слишком мало". Лучше быть первым в деревне, чем мелким человеком в столице. Хотя множество князей, даже потомки некогда удельных, с Андреем были б не согласны. Тот же Холмский при отце нынешнего государя не остался в своей единственной деревне (из которой половина была даже не его), а продал всё и отъехал на службу к Ивану III, где и сделал карьеру, попутно обрастая вотчинами. А вот Андрею подобное, в свете забрезживших в голове, но ещё до конца не определившихся планов, было пока не нужно.

Разговор с братом получился не простым и, если б не игумен, могло б и поркой закончиться (в роду и не таких молодых сечь могли, и высокая должность бы не помогла, что совсем уж Андрея в изумление повергло, когда о подобном прознал), но всё же своего Андрей добился. Может и не в тех масштабах, что хотелось, но рублей сто, что брат обещал вместо вотчины к лету переслать, были по нынешним временам очень большими деньгами. Слава богу, с братом они расстались полюбовно. Михаил под вечер остыл, даже пожурил младшего, а потом подсказал, кто из московских вотчинников ныне на мели и часть сёл продаёт. Это оказалось тоже той ещё проблемой. Большую часть таких вотчин родичи покупать старались, чтоб богатство рода не распылилось, но случаи бывали разные. Вот на таких-то и указал Михаил на прощание.

С утра, отстояв службу в храме, кавалькада всадников покинула монастырь. Михаил, как старший в роду, подтвердил все договорённости по поводу воспитания Андрея в обители, а самого брата ждал в гости на рождество, где собирался наново познакомить Андрея со всеми братьями, ибо грех это — родичей не помнить. Человек на Москве родом крепок, да и помощь в трудную минуту кто окромя их окажет?

На это Андрей возражать и не подумал. Год, максимум два он ещё мог посвоевольничать, а потом придётся ему вливаться в общую струю государева служения и к тому времени должен он быть принят в среде именитого дворянства. Иначе о боярской шапке и мечтать не стоит, а без боярского чина многого на Руси не изменишь.

С отъездом брата жизнь быстро вошла в привычную колею, а через некоторое время Андрей просто взвыл от нагрузки, которую сам на себя повесил. Но упорство, качество, доставшееся ему от прошлой жизни, заставляло его идти дальше, матерясь сквозь зубы и обзывая себя очень неприличными словами. А ведь он ещё с дуру увязался за братом Силуаном, который в монастыре исполнял должность эконома.

Ведь кто такой эконом? Это монах, который отвечает за то, чтобы все выглядело благолепно, чтобы хорошо работало монастырское хозяйство. В монастыре ведь есть ещё много служб, которые скрыты от взглядов прихожан, — столярная и иконописная мастерские, пекарни, конюшни...

Есть сельское хозяйство, благодаря которому монастырь живёт и зарабатывает себе на хлеб насущный, есть рыбный промысел и ещё множество других, за которыми необходим глаз да глаз, и следить за этим должен 'свой' человек, из братии.

Монастырские монахи плели у себя в кельях корзины, и они с прибытком продавались на окрестных рынках, как и монастырский мёд, мука, хлебобулочные изделия или плодово-ягодная продукция.

Вот эти обязанности и лежали на плечах эконома.

И если чему и можно у него было поучиться, так это правильному ведению хозяйства, что для Андрея было явно нелишним.

Не то чтобы он был полным профаном в этом деле, всё же детство и юность его прошло в большом селе, хотя учился он в городской школе. Просто село от города всего в 6 километрах стояло, и к нему ходил городской автобус. Но сельскую жизнь тогдашний Олежка наблюдал, можно сказать, изнутри, хотя сильно в дерби не вдавался.

Однако поездки и беседы с экономом много нового открыли княжичу.

Он-то думал — стану вотчинником, заведу фермерские хозяйства. Мечтатель! Столкнувшись с реальной жизнью русской деревни 16-го столетия, он только за голову схватился. Тут не свободных фермеров, тут крепостничество развивать надо! Как там, у Милова было? Единственной системой, которая могла бы эффективно отчуждать прибавочный продукт в условиях средневековой Руси, была не рыночная, а крепостное право. Лишь крупное феодальное хозяйство путём сверхэксплуатации крепостных крестьян могло выполнить весь комплекс полевых работ, передавая при этом в руки хозяина значимую часть собранной с полей продукции. И уже помещик мог этой продукцией торговать.

Ох, недаром даже в его время большинство товарного хлеба дают не фермеры-одиночки, а всякие там колхозы-кибуцы да агропромышленные комплексы. Не тянет подобное крестьянин-одиночка. Себя, семью и налоги ещё вытянет, а на свободную продажу уже нет. И не потому, что тунеядец, нет, мужик тут пашет от зари до зари. Всё дело в совокупности причин. Тут вам и плохие почвы, и почти полное отсутствие агротехнической культуры, завязанной на удобрениях, и нехитрый сельхозинвентарь, и слабые лошадки, и крестьянская чересполосица, как бы смешно это не казалось, и множество других. Даже меньшее число дней пригодных для сельскохозяйственных работ по сравнению с той же Европой, играло свою роль.

Все же правду писали учёные: "климат является важнейшим элементом природы, который играет решающую роль в формировании окружающего человека ландшафта, растительного и животного мира, определяет возможности и направления сельскохозяйственной деятельности и развития ремёсел".

Климат же влияет и на расселение людей. Оттого и раскинулись по всей Руси небольшие деревеньки (от одного до четырёх дворов), затерявшиеся среди лесов. А при незначительной плотности населения остро встаёт вопрос внедрения более-менее интенсивных способов земледелия, таких как, например, трёхполье, ведь места вокруг хватает, а тот же подсечно-огневой способ на лестных росчистях, после пожога леса, давал просто огромный урожай в первые два-три года, а потом можно и новое поле выжечь. Ну и зачем крестьянину трёхполье где урожай чуть ли не на порядок ниже, а мороки с ним больше?

А ещё такие мелкие поселения больше тяготеют к натуральному хозяйству, что вредит уже капитализации всей страны. Да, были уже относительно густо заселённые территории с более интенсивным сельским хозяйством (тем же двупольем или трёхпольем), но это были скорее островки в океане малых деревень и огромных просторов. Так что до свободных фермеров тебе, Андрюша, ещё работать и работать.

— Вот тут монастырский покос, — говорил Силуан, указывая на заснеженный луг, мимо которого пробегали сани. — А на другой стороне — деревенский. Монастырское стадо большое, ибо кормов запасено с избытком, а вот у смерда не у каждого животина водиться. А почему? А потому как монастырский покос смерды убирают артельно: пришли всей деревней, навалились и скосили столько, сколько надо. А себе каждый сам лужок косит. Вот не свезло тебе, бабы у тебя одни, и накосишь ты только на свою бурёнку да конька, а другому сыновья подмогут, так на второго коня, аль бычка сенца заготовишь. Потому-то деревенское стадо малое, да в учёте неустойчивое, что не успевает смерд себе много накосить.

Из таких вот коротких пояснений на натуре и состояло обучение княжича искусству ведения хозяйства с одновременным объездом ещё не очень обширных, по молодости-то лет обители, монастырских владений.

Ещё одним плюсом общения с братом-экономом было знакомство с купцами.

Ох, не зря брат Силуан занимал место эконома. Мёд, получаемый в качестве оброка, а особенно воск, который шёл на освещение, хорошо ценился, как на Востоке, так и на Западе. Но монастырь стоял на Оке, и восточная торговля была ему ближе, потому как с Литвой в последнее время слишком часто воевали, а война, как известно, торговле вредит. Вот брат-эконом и завёл большие знакомства среди той купеческой братии, что на Восток поглядывала. Пусть до Волги отсюда и подалее, чем от той же Коломны, да всё безопаснее выходило. На литовском рубеже то и дело купцов задерживали да обирали, вот и получалось, что на Волге больше шансов с прибытком остаться. Ну а коль боишься к татарам плыть, так на Мологе своя ярмарка для того есть.

Вот тут-то Андрей, что называется, сделал стойку.

Он ведь почему на деньгах настаивал вместо вотчины, да потому что собирался вложиться на паях в торговое предприятие, чтобы деньги, которые ему привезут, успеть прокрутить и увеличить. А только потом уже озадачиться покупкой вотчины, да и на планы, которые кусками стали появляться в голове, ещё не оформившись в один большой, деньги подкопить стоило. А для того надо хорошо разбираться в местных условиях. Ведь одно дело книги, читаные им в той, прежней жизни, пусть и такие подробные, как у Фехнер, а другое — взгляд человека, живущего этой торговлей, знающего, так сказать, все подводные камни.

Купцы откровенничать с княжичем поначалу не желали, но, благодаря брату-эконому, контакт потихоньку наладился. Ох, и много интересного они порассказали, здорово пополнив копилку знаний Андрея во всём, что касалось цен и товаров.

От них же княжич узнал и про такое явление среди купечества, как складничество. Купцы-складники организационно выступали как единое торговое предприятие, но доход они делили из расчёта внесённых каждым из них паёв или товаров. Они же заменяли друг друга в поездках, неся материальную ответственность за доверенный чужой товар. Можно сказать, готовый скелет нормальной торговой компании.

Тогда-то и задумал Андрей стать таким вот складником, войти к кому-нибудь в дело своими деньгами, вложив со своей стороны примерно так с полсотни рублей. Брат Силуан идею княжича одобрил, и даже порекомендовал кое-кого. Купцы-складники — Пётр и Чертил (вот прозвал батюшка так прозвал) — считались в округе людьми довольно состоятельными. И то сказать, большинство-то их сотоварищей товара на десять-двадцать рублей набирало, да по окрест и развозило, а они сотнями ворочали и грамоту на заграничную торговлю имели (отчего брат Силуан-то с ними и знался). Хотя сами они себя богачами не считали, ибо были и в их городке купцы побогаче, а уж на казанскую ярмарку иные с оборотом в тысячу и более рублёв собирались, но чем они Андрею и понравились, горели желанием выйти в сотню лучших гостей московских. Амбиции — наше всё!

Сами купцы такому предложению поначалу не сильно обрадовались, но брат эконом и тут не подкачал. Умел монах с людьми ладить, что уж тут скрывать. Такому искусству только завидовать, да перенимать стараться. Андрей и молчал, впитывая все тонкости силуанова обхождения, понимая, что урок этот не раз ещё ему в жизни пригодиться.

В общем, купцов брат эконом уговорил, тут же и по рукам ударили. Таким вот макаром дело накопления капитала и сдвинулось с мёртвой точки.

А ещё Андрей принялся обучаться, вот не поверите — игре на гуслях.

Ведь если что и нравилось Андрею в новом теле, так это музыкальный слух княжича. В своём прошлом он тоже петь любил, да и на гитаре побренькивал, но вот слуха у него не было. Точнее не так. Не то, что бы совсем уж медведь на ухо наступил, явную фальшь он определял, но мельчайшие тонкости, слышимые музыкантами, для него были уже недоступны. Ну и голос был не ахти, особенно, когда нужно было верхние ноты вытянуть. Оттого петь он любил, но больше в одиночестве или в пьяной компании, когда поднабравшемуся народу уже было глубоко фиолетово до чистоты исполнения.

А вот княжичу и слух, и голос достались отменные. Да только вот беда, ничего из того, на чём привык играть Андрей (читай гитары), здесь не было. Точнее, где-то в Испании прообраз гитары уже звучал, но вот до Руси он пока не дошёл. Он долго присматривался к местным музыкальным инструментам, пока не решил обучиться игре на гуслях. Впрочем, выбора то, по большому счёту, и не было. Дудки-сопелки петь и играть не позволяют, лира ещё только входила в обиход, а домбра до гитары явно не дотягивала.

Гусельную же музыку он открыл почти под конец своей первой жизни, посмотрев сериал "Серебро", а потом отыскав на просторах инета песню из него в исполнении Евгения Бунтова. На его домашнем компе была накачана большая коллекция мелодий и песен, многие из которых он помнил наизусть, а значит, мог и воспроизвести довольно близко к оригиналу, ввести в нынешний обиход, так сказать.

А потому, нагло воспользовавшись возможностью покидать стены монастыря, Андрей отыскал в одном из ближайших сёл старика-гусельника, которого окрестные крестьяне, да и мелкие дворяне тоже, приглашали поиграть на свои пирушки-праздники и который взялся обучить его тонкостям игры на этом древнерусском инструменте.

Точнее отыскал не он сам, а его новый послужилец.

Ведь, как любому представителю высшей знати, ему требовалось сопровождение в пути. Ну не принято по-другому ныне. Вот чтобы не выбиваться из образа, Андрей и нанял Олексу — здоровенного по местным меркам детину шестнадцати годков от рождения. Оно, конечно, молодому княжичу более "дядька" полагается из мужиков постарше, чтоб, значится, помогал "дитятке" в пути-дороженьке, ну да и так сойдёт. Ему в пути более сотоварищ нужен, воинскому делу обученный.

С Олексой же знакомство вышло весёлое. Выбравшись ещё по осени в очередной раз с отцом Силуаном на торг, Андрей отправился побродить среди людей, больше слушая разговоры, чем рассматривая товары. Ибо где ещё можно узнать столько разных слухов и новостей, как не в корчме и на базаре.

Так, бродя меж рядов, он и столкнулся с ватажкой парней, причём столкнулся в буквальном смысле — налетев на одного из них. Точнее налетел сам спешивший куда-то щупленький паренёк, но виноватым поспешили выставить "неповоротливую деревенщину", сиречь Андрея. Тот только усмехнулся. Ну да, выезжая с Силуаном за ворота монастыря, он предпочитал одеваться словно простой послушник — тёмные штаны, заправленные в онучи, рубаха из светлого льна, без вышиваний, перепоясанная простым кушаком, да на ногах кожаные поршни вместо лаптей. Вот парнишки и обмишулились.

Может и разошлись бы миром, ну мало ли как оно бывает, да вот так совпало, что настроение в тот день у Андрея было чуть-чуть ниже ватерлинии, а наскочивший на него малец уж слишком языкаст. Ну и кончилось как обычно в таких случаях и бывает. Что с того, что разум старца в голове, ведь в крови адреналин так и играет. С быстро заплывающим глазом щуплый отлетел прямо к ногам товарищей. Фонтан бранных слов, вылетавший из его рта, заткнулся в самом начале полёта. Зато трое оставшихся парней лишь молча засучили рукава и угрожающе надвинулись на него.

Ну, это мы проходили! Как большинство парней из конца восьмидесятых, он увлекался в своё время модными тогда каратэ и у-шу. И даже подтвердил свой белый пояс, но профессионально заниматься единоборствами не стал. Так, иногда вспоминал кое-что, но основным хобби его стало фехтование, где учителя много времени отводили развитию внимания и принятию быстрых решений. А это в любой схватке многое значит.

Правда, времени, чтобы восстановить полные физические кондиции прошло ещё мало, но кое-чего новому телу удалось уже привить.

От удара одного он ушёл, поднырнул под летящий кулак другого и нехило так впечатал ему на противоходе. Подсечкой свалил третьего и, пока тот вскакивал и спешил к нему, успел обработать первого. Бил он парней так, как говаривал один из учителей: "хороший удар — это такой удар, после которого твой соперник лежит и не вякает". Первые двое оказались ему не противниками — пропускали всё, что летело, а вот третий неожиданно показал, что и он в драке чего-то стоит. Сбитый подсечкой, он учёл, что противник легко пустит в дело ноги и старался держать дистанцию. Но победителя в тот день они так и не выявили. С криком: "Охолонь, мелюзга, нашли место где пыль поднимать", их разлили в буквальном смысле одним ведром воды.

Андрей видел, как вспыхнул его супротивник, но предпринимать ничего не стал. Ещё бы, ведь водой их окатил окольчуженный стражник, а по бокам его стояли ещё двое в обычных тегиляях и с улыбками смотрели на двух обтекающих ручьями бойцов.

— Цыть отседа, — проговорил окольчуженный, отдавая пустое ведро какой-то молодке. — коли уж охота руками помахать, геть на пустырь, там и силушкой меряйтесь. Токмо, судя по виденному, малец вас всех уделает. Где так драться обучился? — это уже к Андрею обратился он.

— Батька учил, да люди добрые, — утираясь, ответил Андрей, внутренне смеясь. Да, реальный княжич в такой ситуации вряд ли бы оказался. И сам бы не полез, и "дядьки" бы помешали. А он вот попал, как кур в ощип. Короче, линять пора, пока его кто ни будь не опознал. Нет, самому то ему по барабану, но вот лишние слухи ему явно не нужны.

— Хороший боец батька твой, — продолжал беседу стражник. — Может я его знаю?

— Вряд ли, пришлые мы, да и помер ужо батько, прибрал его господь.

— Да, — протянул стражник, — каждому свой срок отмерян. Что ж, бывай, малец, а коли захочешь в дружину нашу, приходи, дом стражника Акима тебе любой укажет. Чую, быть тебе добрым воем.

— Благодарствую за приглашение, — и Андрей на полном серьёзе поклонился стражнику. Тот только удивлённо хмыкнул, а потом обернулся к молодухе, так и стоящей с пустым ведром около него:

— Ну что, Маланья, пойдём, подсоблю, раз обещался.

И подхватив ведёрко, стражник потопал куда-то в сторону от площади, видать к ближайшему колодцу.

Внезапно за его плечо уцепилась чья-то рука и потрясла, привлекая внимание. Андрей резко обернулся, вырываясь из чужих рук и готовый отскочить, но остался на месте, увидев, что парень, тот самый, третий, просто стоит и смотрит на него.

— Слышь, малой, ты это, того, зла не держи. Ряба он всегда такой: петухом наскочит и разливается соловьём.

— Бывает. И что, часто драться приходится?

— Не, нас мало кто задевает. А так, чтоб один троих положил, да супротив меня выстоял, такого не припомню. А я ведь кажную зиму на кулачный бой в стенку встаю с мужиками.

— Ха, хорошо, что я от тебя плюху не получил, а то бы валялся счас в базарной пыли, на потеху молодицам.

— Чего не получил? — наморщил лоб парень.

— Ну, удар, в смысле.

— Ну ты и придумал — плюху, — хохотнул его бывший противник. — Меня, кстати, Олексой зовут.

— А меня Андреем.

— Ну что, пойдем на речку, раны отмывать?

— А и пошли.

Пока купались, отмывали и отстирывали грязь, Андрей слушал рассказ про нехитрую одиссею Олексы. Родился он в деревеньке, основанной когда-то на краю леса и степи, умело скрытую от недружественных глаз. Крестьяне жили землепашеством и охотой, платя умеренную подать, пока набежавшие татары не разорили её, частью порубив, а частью угнав с собою жителей. Чудом уцелевший Олекса с той поры навсегда покинул донскую землю, уходя подальше от порубежья, кормясь самой разной подработкой. Поначалу нанимался сам, а потом, перебравшись на московскую сторону, влился в плотницкую артель. Работы прибавилось, зато и жить стало ну не то что лучше, но сытнее, что ли.

Тут-то Андрей и подумал о том, что пора бы ему обзаводиться своими людьми. Сирота, хлебнувший горя и лишений, в самый раз годился на роль послужильца. Вечером, перед тем как расстаться, Андрей и огорошил Олексу своим предложением. Вид у того был, надо сказать, презабавный. Рассказав, где его искать, если всё же надумает, Андрей поспешил на встречу к брату эконому, чтобы возвращаться вместе в монастырь.

А Олекса пришёл-таки наниматься к князю, когда Андрей уже почти перестал верить.

Вот он-то и отыскал старика-гусляра.

Да, чувствовал он, что выбивается из образа, да, знал, что нынешние князья да бояре музыку слушали, а не бренчали сами, да, помнил, что в это время православное духовенство относилось отрицательно к любой инструментальной музыке и увеселениям, видя в этом либо языческие пережитки, либо католическую ересь, но не мог ничего поделать. Что в прошлой жизни, что в этой, простое перебирание струн вызывало у него успокаивающий эффект, а вот мозгу наоборот, давало хороший ускоряющий пендель, после чего обрывочные мысли начинали складываться в добротные решения. Ну что поделаешь — каждый человек индивидуален и у каждого свои тараканы в голове.

Старик — гусляр к делу обучения подошёл со всем тщанием: и вроде не 'грузил' излишней информацией, но много нового открыл княжичу. Именно от старичка Андрей, к примеру, узнал, наконец, чем отличаются яровчатые гусли от звончатых. Оказалось — струнами. Если струны из жил, то гусли яровчатые, а если металлические, то звончатые. Яровчатые звучат глуше. Под них хорошо петь или рассказывать, к примеру, былины. Звончатые лучше, когда играешь сольные мелодии и плясовые.

А вот настраиваются гусельки по-разному, в зависимости от предпочтений гусляра. Ну и ещё потому, конечно, что до изобретения камертона было ещё двести лет.

Тут-то мысли Андрея и скакнули вперёд: а почему бы не "изобрести" камертон раньше. Ничего сложно вроде бы в его устройстве нет, а так глядишь не Джон Шор, бывший придворным трубачом английской королевы, а князь Барбашин войдёт в историю музыки, заодно и будущим "еврофилам" свинью подложим. Над этим стоило хорошенько подумать, но потом, а пока продолжить обучение, да придумать, что игумену говорить, когда он о "бесовском" увлечении прознает. А то, что прознает, Андрей не сомневался. Шила в мешке, как говориться, не утаишь.

Принцип игры на гуслях оказался довольно прост, точнее единого способа игры не было, каждый играл, как ему было удобнее. Кто-то клал гусли на колени, кто-то держал вертикально, как арфу. Кто-то ставил длинной струной к себе, кто-то наоборот. Кто-то играл пальцами обеих рук, защипывая струны, кто-то одной рукой часть струн глушил, а другой рукой струны перебирал. Просто простор для мысли и фантазий.

Старик — гусельщик, к примеру, предпочитал держать гусли на левой руке и щипать струны ногтями, или гусиным пером — этаким прообразом плектра, более известного большинству, как медиатор. Главное, что уяснил Андрей: в игре надо держаться ритма.

Вскоре и Андрей нащупал свой метод и стал потихоньку подбирать мелодии, звучание которых уносило его в прошлое, которое, вот же хохма, для этого мира было далёким будущем.

Ну а подопытным кроликом для его "песенного таланта" разумеется, предстояло стать Олексе.

А вот если что и не любил Андрей в любой из жизней, так это ходить просить. Особенно просить денег. Любой просящий, как известно, сразу ставит себя в подчинённое положение, становиться зависимым от того, к кому обратился. Ох, и не любил Андрей это чувство, но делать было нечего. Деньги, обещанные братом, придут к лету, а ярмарка в Казани начинается обычно 24 июня. А ведь к этому времени купцы-сотоварищи уже должны были закупить товар на продажу и до Казани добраться. А потому, зажав в кулаке собственное "Я", и потащился Андрей к игумену, просить одолжить денег до того, как брат пришлёт обещанное.

То, что игумен был при том разговоре, в очередной раз оказывалось благом. В прошлый раз монах сыграл роль громоотвода, в этот раз не нужно было искать доказательств того, что деньги будут. Всё же слово князя в это время было ценнее письменных договоров будущего (это не значит, что клятвопреступников не было, но к слову своему люди относились трепетно).

Разговор получился тяжёлым. Нет, поначалу всё шло хорошо. Игумен хоть и не одобрил полностью задумки княжича в области обогащения, но одолжить пятьдесят рублей брату Силуану разрешил. А вот потом началось...

Грехи княжича игумен перечислял скрупулезно, не разделяя, отбыл ли положенную епитимью за них отрок, али нет. Хотя больших грехов за Андреем не водилось — поговорку: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят" — он знал давно, а потому, если исключить игру на гуслях, то был практически чист. Ну а то, что игумен воспитанием занимается, так и правильно: когда ещё, как не сейчас.

Но исподволь, игумен подошёл к главному. К тем самым "бесовским" игрищам на "неправедном" инструменте.

— Знаешь ли ты, что душу свою сим губишь, отрок? Дьявол прельщает людей по-разному, всяким коварством отманивая нас от бога, трубами и скоморохами, гуслями и русалиями. Видим мы игрища в селах и градах, полные множеством людей, где заталкивают друг друга, стремясь к бесовскому зрелищу, а церкви стоят пустые. Вот поэтому мы и принимаем всякие казни от бога и нашествие неприятелей, принимаем всё по веленью господа нашего, за грехи наши. Ведь только тогда бегут люди к обителям, прося святого причастия и моля господа о милости, когда беда уже стучит в двери. Так почто торопишь прихода её? Али не помнишь ты, что сказано в книге пророка Амоса: "Горе... поющим под звуки гуслей". Али не читывал ты, в обители находясь, "Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере... ", в коем писано: "Не следует христианам играть в бесовские игры, каковы — пляска, музыка, песни мирские". Иль забыл простую истину: путь ко греху краток, прощение же тяжко! Что скажешь в оправдание своё, отрок?

Мда, приложил батюшка, нечего сказать. Чуть ли не под статью подвёл, вот бы кому в инквизициях работать. А сказать что-то надо. И ведь боязно, времена ныне те ещё: у государя легче помилование получить, чем от церковного проклятия отбояриться.

Но ведь недаром он готовился, просиживая за толстенными фолиантами, продумывая заранее ответную речь. Так чего теперь отступать, знал же, знал, что вопрос поднимется. Потому и готовился, что знал заранее.

Собравшись с духом, Андрей заговорил:

— Прости, отче, но разве гусли виноваты в том, что на них скоморохи мирские песни поют? Этак и нож обвинить можно во многом. Ведь у повара он хлеба строгает, чтобы накормить добрых христиан, а у разбойника человека намертво режет, преступая заповедь "не убий". Но ведь судят не сам нож, а того, кто им владел.

Ведь сказано в книге царств, что при звуках гуслей "рука Господня коснулась Елисея, и он пророчествовал".

А почитаемый церковью нашей библейский царь Давид под звуки гусель пел свои обращённые к Богу псалмы. Ведь даже пророк Амос прямо указал: "Горе беспечным на Сионе... поёте под звуки гуслей, думая, что владеете музыкальным орудием, как Давид".

Как бедны те люди, у которых есть песня, но нет лютни, есть псалом, но нет гуслей, есть содержание, но нет формы, есть чистые мысли, но нет чистых звуков. Они сами ответственны за своё нищенское положение, ибо Божьи люди могут быть бедными лишь в том случае, когда отвергают богатства, предлагаемые им самим Богом.

Но пребывающие в безмятежности на Сионе, к которым обращался Амос, сами обеднили себя. Они не приняли все наследие Давида. Они унаследовали лютню, гусли, чистое звучание, музыку, искусство, но утратили его песнь, его псалом, его святые мысли и благочестие.

Гусли, лира и музыка никогда не бывают без содержания. Они всегда основаны на идеях. Когда образ мышления Давида исчез из сердец детей Израиля, они более не были способны молиться подобно ему, исповедоваться подобно ему, вопиять о милости подобно ему, прославлять Бога в песне как это делал он.

Так разве гусли виноваты в этом, отче? Гусли что — поделка из дерева. Они как нож. Попадут в руки повара — принесут добро, а ежели их в руки разбойника дать, то ничего путного не выйдет.

Церковь наша осуждает непотребные, неблагочестивые развлечения, коими скоморохи прельщают людей. Но причём же гусли, отче? Да, в руках скомороха это — бесовский сосуд, неизменно сопутствующий всяческому глумлению, кощунству, играм языческим, но в руках истинно верующего они могут стать орудием воспевания божественной мудрости и вознесения молитвы к небесам.

Да в требнике в числе грехов, в которых нужно покаяться на исповеди, названо и слушанье "гудения гуслей", но ведь и в Псалтыри, по которой грамоте обучают, можно прочитать такие слова: "Исповедайтеся Господу в гуслях, во псалтыри десятиструнные пойте Ему".

Нету в моих помыслах желания пойти по стопам скоморохов, в меру сил своих хочу привлечь народ русский к богу...

Когда Андрей закончил изливаться соловьём, игумен ещё некоторое время молча разглядывал его, будто увидел впервые. Андрей же, уткнув взор в покрытый щербинками пол, мучительно ждал вердикта.

— Про грех слушания сам сказал, — наконец прервал молчание отец Иуавелий. — Потому пойдёшь к брату Таисию, скажешь, я малую епитимью наложил. Об остальном же скажу раз и навсегда. Забудь сие бесовское деяние, ибо оно однажды поставит тебя супротив деяний церкви и уже никто не спасёт тебя: ни государь, ни титул твой, ни род. Супротив церкви никто не встанет. И речи сии еретические тоже забудь. Накрепко запомни сие. А теперь ступай на покаяние.

"Вот уж ткнули мордой в грязь, так ткнули, — уходя из кельи игумена, думал Андрей. — Вот уж и вправду силу церковники набрали большую, прямо вторая власть в стране. Нет, правы были коммунисты, когда всю эту братию под корень рубанули. Для веры и белых попов хватит, а всё остальное шалишь."

Епитимью, конечно, отстоять придётся, а вот музыку мы фиг забросим. Сами пока побережёмся, а вот через скоморохов будем сливать мелодии в народ, развивая, так сказать, народное творчество (а заодно оценим, что из будущего будет пользоваться спросом, а что нет). А дальше будем посмотреть, господа церковники.

Глава 3

Чуть слышно потрескивая, догорала в плошке сальная свеча. Отложив тетрадь (точнее её пародию из самосшитых листов не самой качественной бумаги, купленных по случаю), Андрей растянулся на лежаке, заложив руки под голову и задумался.

Он давно заметил, что его голова, голова человека из информационного общества, забита самой разной информацией, причём такой, что он вроде и забыл давно, и не нужной тогда казалась. Но стоило попасть в средневековье, и любой обрывок информации стал, как говориться, на вес золота, потому что, оказывается, мог принести порой не малую пользу. Вот только память, штука странная и доступ к ней происходил по непонятной для самого Андрея логике. Вот и завёл он тетрадку, в которую и записывал всё, что неожиданно приходило на ум. Вот сегодня он, например, просто чиркая кресалом, чтобы добыть огонька, вспомнил вдруг устройство любимой зажигалки Зиппо. Не досконально, конечно, не все 22 детали, но основную концепцию воспроизвёл точно. Да и чтобы не воспроизвести, ведь первую Зиппо он ещё в Эфиопии получил, как трофей, можно сказать. И даже когда бросил курить, от привычки таскать зажигалку так и не избавился.

Правда в местных условиях стоить такой раритет будет прилично, всё же работа больше для ювелира, да и заправлять придётся только спиртом, а он, как известно, быстро испаряется. Но можно ведь с собой завсегда бутылёк носить, всё удобнее, чем нынешние "зажигалки".

Но это опять-таки, работа не сегодняшнего дня. Не в обители же производство начинать.

Приподнявшись на локте, княжич дунул на оплывшую свечу и загасил огонёк. Всё равно писать уже не будет. Темень разом разлилась по недоступному ей раньше уголку, а Андрей, подолом ночной рубахи протерев лицо от выступившего пота, откинулся на подушку и продолжил размышлять.

Вот тоже, кстати, проблема. Сколько он уже здесь, а всё никак не мог привыкнуть к необходимости спать, можно сказать, одетым. Ведь в большинстве своем жители России привыкли спать налегке, мало кто ту же пижаму одевает. А вот ныне на Руси спали в исподнем — длиннополых рубахах и штанах. И попробуй не оденься — прознают, греха не оберёшься. Ночная одежда, она не только от нечисти бережёт, но и пред богом нагишом предстать не даст. Ведь сказал господь, что на Страшный суд вызовет в любой момент дня и ночи. Вот выдернет из постели, а ты голый да босый. Предрассудки? Ну, может быть и так, да только когда большинство в это верит, поберечься стоит. Дурной слух, он и царю навредит, не то что какому-то княжичу. А кто не верит — вспомните о Лжедмитрии, не спавшем после обеда или Александру Фёдоровну, жену Николая II, царицу-"шпионку". Когда есть те, кому ты мешаешь — любой предлог может стать роковым.

Нет, нет, упаси бог. В новый мир нужно выходить хорошо подготовленным и уже потом ломать его понемногу, а не то, не ровен час, мир сам тебя сломает и не заметит потери. Жаль, конечно, что в обители о многих его промахах знают, но на то она и обитель. За церковными стенами тайн схоронено уйма, одной больше, одной меньше — никто считать не будет, по крайней мере, пока он вдали от великокняжеского двора обитать станет.

А вообще, пора уже вариант с поместьем продумывать, ибо времечко летит незаметно. Давно ли ещё по снегу братец Миша приезжал, а вот уже и лето на носу. Не успеешь оглянуться — осень настанет. Деньжат, что у него осталось, вполне на малую деревеньку хватит, но вот потом он точно на мели будет. Причём ближайшие лет пять, пока торговые деньги не подрастут до достаточно круглой цифры.

По-хорошему, нужно было выхватить такое местечко, которое позволило бы создать своё производство, желательно на каком ни будь богатом полезными ископаемыми месте. Вот только ничего хорошего на ум не приходило. Ну не было у него карты с точными координатами полезных ништяков, не учил он их. Потому и мучился выбором.

И вообще, надо, наконец, определяться, что делать дальше.

Можно, конечно, как братья Фёдор и Борис, сидеть безвылазно в своей вотчине и жить в своё удовольствие, с годами расширяя свои владения, вот только для этого у него не было той самой приличной вотчины. Да и мысли его крутились вокруг совсем других идей.

Он же офицер и давал присягу служить своей стране, обещая защищать конституционный строй, народ и отечество! И какая разница, когда это было. Русь — она одна, а он русский офицер! И плевать ему на то, что его вмешательство может привести к краху того европоцентристского пути развития мира, который случился в его прошлом-будущем. Ведь, как сказал Адам Смит, чья фраза была любимой у Вашингтона и которую повторил Салливан в своём "Манифесте Судьбы": " Все для нас, ничего для других". Да и вообще он считал, что мир, созданный англосаксами, пришёл к тупику. Как ответил Рэй Бредбери, когда его спросили, почему люди не колонизировали Марс, как он это описывал в своих "Марсианских хрониках" ещё в 50-х годах: "Потому что люди идиоты. Они сделали кучу глупостей: придумывали костюмы для собак, должность рекламного менеджера и штуки, вроде iPhone... Человечеству дали возможность бороздить космос, но оно хочет заниматься потреблением: пить пиво и смотреть сериалы."

А сколько ошибок он помнит, которые можно исправить и пустить Русь по другому пути? Да в принципе, прилично. Сколько копий сломано на страницах книг и в интернете, где разбирали различные варианты случившихся событий. Им несть числа. Он и сам зависал подчас на различных форумах, бурно обсуждая исторические развилки, и кое-что помнил оттуда.

Но, как уже говорилось, ему нужно было найти свою стезю, которая позволит проводить изменения.

Он было задумался о своём ВУСе. Как никак, а артиллерист, да и историю развития артиллерии знал довольно неплохо.

Вот сейчас, к примеру, и в русской, и в европейских армиях на вооружении были пушки и короткоствольные мортиры (длина ствола которых не превышала длины руки, что делалось для удобства заряжания, чтобы закладывать снаряд в ствол без каких-либо дополнительных приспособлений). Пушки в подавляющем большинстве своём не имели зарядных камор, и канал ствола у них переходил в плоское или полушарное дно. Они могли вести лишь настильный огонь, угол возвышения их редко превышал 15®. При этом они не могли стрелять бомбами, а стреляли лишь сплошными железными или каменными ядрами (а всё потому, что металлургия этого времени не могла произвести тонкостенные снаряды, которые могли бы выдержать выстрел из орудия, не ломаясь) и картечью. Мортира же предназначалась для обстрела целей, недоступных для настильного огня — пехоты, укрытой в траншеях или за стенами крепостей; разрушения зданий и укреплений при осадах. Вот ядра мортиры могли быть снаряжены взрывчаткой, так как скорость ядра, а значит, и перегрузки при выстреле были меньше. Промежуточным вариантом была гаубица, но и она не могла палить бомбами, да и стреляла чаще настильно, как пушка. Ну и, главное, и мортира, и гаубица, и пушка были слаботранспортабельны, перемещаясь в походе на телегах, а в месте боя вкапываясь в землю или устанавливаясь на неподвижном станке.

Существовали уже, правда, и итальянские спингарды без цапф на 'предкоробчатом' лафете, применяемые в итальянских войнах (Италия XV столетия не даром была главным творцом артиллерийских новшеств) и от них же пришедшие на Русь вместе с приглашённым в 1475 году Иваном III из Болоньи итальянском литейщиком и зодчим Ридольфо Фиораванти. Но до полноценной полевой пушки ей ещё было далеко.

Лишь начавшиеся в 1494 году Итальянские войны породили настоящую полевую артиллерию и "виной" тому стала "прогулка" французского короля Карла VIII по Италии всего с 30 тысячным войском. Зато у него вся артиллерия, как напишет Джовио, передвигалась конной тягой. Тяжёлые орудия — на 4-х колёсных повозках и лафет с передком, лёгкие — непосредственно на лафетах, притом "очень быстро, как по ровной, так и неровной гористой местности... на ровной местности орудия оказываются быстрее конницы". Пушки Карла VIII были все отлиты из бронзы и стреляли железными ядрами; стволы имели цапфы и устанавливались на коробчатые лафеты, позволяющие быстро менять горизонтальную и вертикальную наводку. Железное-же ядро позволяло орудиям бить "столь же сильно, как и бомбарда втрое большего калибра". Короче, все технические компоненты французских орудий уже имели вид, который в общих чертах сохранится на протяжении последующих трёх с половиной столетий.

А противостоящая французам итальянская (взятая за основу и на Руси) артиллерия, несмотря на все предшествующие научно-технические успехи Италии, разом устарела, оставив в руках итальянских канониров на момент вторжения слишком тяжёлые и малоподвижные орудия, которые стреляли каменными ядрами, перевозились бычьими упряжками и устанавливались врассыпную, что не позволяло сосредотачивать огонь.

Потому-то все срочно принялись копировать французский опыт.

Не останется в стороне и Русь. Новые пушки будут стараться лить из бронзы и ковать для них железные ядра. Но ещё при осаде Смоленска в 1514 году большие пушки всё так же будут вкапывать в землю или ставить на станки.

Вот тут-то и пригодилось бы его знание про знаменитые щуваловские единороги. Оно ведь прямо в тему ложиться. Не даром же он много читал про них, и пока в училище учился, да и потом, когда историей стал больше интересоваться. Да и в АИ-шной литературе эту вундервафлю часто вспоминают. А что? Там же вся хитрость в пропорциях и типе зарядной каморы, а сделать-то и местные умельцы смогут. А применение единорогов сможет враз вознести огневую мощь русской артиллерии до небес, неподвластных иноземцам.

Правда тут нужно не забывать про просто виртуозное умение этих самых иноземцев "слямзить" чужой перспективный секрет и быстренько его освоить. А уж умением внедрять изобретения в производство они всегда славились, да и как уже говорилось, нету там ничего сложного, а пушки они уже и сейчас лить умеют. И тогда есть большой шанс, что уже русские войска будут выкашиваться вражеской артиллерией.

"Ну вот, опять, как все попаданцы, только об оружии и думаешь", — урезонил сам себя княжич, но сам же себе и ответил, словами из слышаной когда-то песни:

Без военных технологий

Мы не вышли б из пещер.

Коль идти с прогрессом в ногу,

То подсчитывай ущерб.

Толь богам войны молится,

Толи войны проклинать,

Только длинной вереницей

Всё идёт за ратью рать.

Войны — двигатель прогресса и от этого никуда не деться.

Вот только как приложить свои довольно специфические знания и умения к устроению русского наряда — ну так сейчас артиллерию на Руси называют? Ведь ни к литью пушек, ни к командованию всем нарядом его пока не допустят: мал ещё, да и вопрос местничества никто не отменял, всё же начальник наряда — третий воевода Большого полка.

Вот, как говориться, от чего ушли, к тому и пришли.

Ну и жаль, конечно, что на нынешней Руси флота пока не было. Ведь он ещё со школьной скамьи, прочитав митяевскую 'Книгу будущих адмиралов', влюбился в море. Оно манило парнишку, выросшего посреди сибирской тайги, своими бескрайними просторами и мерной вздыбью океана.

Вот только до петровских времен ещё лет двести ждать, и...

Мысль, стрельнув в мозгу, заставила Андрея подскочить на лавке. Книги, песни, торговля и мануфактуры — всё, над чем он думал, ломая голову в последнее время, вдруг отошло на задний план и обрывки сотен планов и планчиков, что вихрями кружились в голове, вдруг сами собой сложились в единую картину, словно мозаика.

Россия была беременна морем. Великий Пётр (при всём скепсисе Андрея к его реформам) всего лишь родил то, что вынашивал ещё отец нынешнего государя, великий князь Иван III Васильевич. Ведь именно он, первым построив свой город на Балтике, и "назваша его в своё имя" Ивангородом, первым же отправил посла своего, Мануила Ралева, в Италию за умелыми кораблестроителями, для строительства флота по европейскому образцу, о чем даже в иностранных архивах сведения остались. Хотел на двести лет раньше закрепиться на Балтийском море. А попытка Ивана IV разве не показательна? А строительство флота на Каспии и в Кокенгаузе при Алексее Михайловиче, отце Петра? Но всегда чего-то не хватало, что-то или кто-то мешал. Одни историки считали, что пока не взят Выборг, закрепиться на берегах Финского залива невозможно, а как раз взять его Иван III так и не смог. Другие считали, что Руси в целом не хватало организационной и финансовой мощи, чтобы закрепится на Балтике. Но так ли это? А может стоит совместить любимое дело и прогрессорство, а заодно на деле посмотреть, что же мешало стране вернуться на моря? Ведь было же время, когда балтийские просторы бороздили сотни русских кораблей, пока в середине XIII века русские княжества, не оказались втянутыми в войну против кочевых орд хана Батыя. Вот тут им резко стало не до торговли. В лесах появились разбойники, балтийский купеческий флот обветшал, а товарообмен между Северной Европой и Восточным Средиземноморьем практически прекратился.

Но Русь так долго удерживала свои позиции в Балтийском регионе, порой силой давя конкурентов, что первое время ни в Северной ни в Восточной Европе не нашлось претендентов, способных занять освободившуюся нишу. Германия считалась империей лишь номинально: разрозненные немецкие княжества, входившие в Священную римскую империю, никак не могли договориться между собой о совместных действиях на Балтике, рыцарские ордена чурались торговли, а скандинавские страны не имели достаточно мощного флота. Между тем восстановление торгового пути становилось все более насущным делом. Монгольское нашествие едва не загнало экономическое развитие многих стран Европы, Арабского Востока и Византии в тупик. Цены на европейскую продукцию, излишки которой прежде экспортировались на Восток, упали ниже себестоимости, сельскохозяйственное же сырье, поставлявшееся из русских княжеств, а также ткани, сладости и прочие восточные товары стали на Западе настоящим дефицитом, попутно обогатив Венецию и Геную, которым, впрочем, до холодных вод Балтийского моря не было никаких дел. Вот тут-то в рискованный, но перспективный бизнес и включились те, кто уже почти сто лет мечтал о монополии на балтийскую торговлю. Но если в 12 веке они теснили готландцев и лишь пробовали щипать новгородцев, то теперь десятки купцов-одиночек из немецких прибалтийских городов, объединившись, создали крепкий торговый союз. Пресловутую Ганзу. Причем союз настолько крепкий, что следующие триста лет именно он был главным действующим лицом в балтийской торговле и около балтийской политике, свергая даже неугодных ему королей.

А Русь?

А Русь осталась у разбитого корыта. Новгород Великий, занимая выгодное географическое положение на волховско-днепровском водном пути, соединявшем Балтику с Черным и Каспийским морями, располагал широкими торговыми связями, и даже смог стать одним из крупных и богатых городов мира. Ещё в X веке его торговля распространялась до Константинополя, а в XII веке его корабли ходили в Любек — будущую колыбель Ганзейского сообщества; деятельные новгородцы сквозь дремучие леса проложили себе путь в Сибирь; неизмеримые пространства между Ладожским озером, Белым морем, Новой Землей и Онегой были ими несколько цивилизованы, но...

Но, став окончательно самостоятельным, он вдруг утратил что-то такое, что поднимало его в старину, и теперь только терял с каждым новым договором. Всего-то через сто лет наполнявшие когда-то балтийские просторы новгородские суда исчезли, словно по мановению волшебной палочки. Хотя в самом Новгороде находилась одна из крупнейших ганзейских контор, а на Готланде, в Риге и Ревеле гордо высились русские торговые дворы.

В общем, не воспринимавшаяся вначале как конкурент Ганза сделала практически все, что было в ее силах чтобы удержать русских купцов от поездок на запад — или, по крайней мере, всемерно их затруднить. А потом, почувствовав свою силу, ливонские члены Ганзы стали направлять в Любек послания, требовавшие буквально выставлять русских купцов за дверь, дабы благочестивые ганзейские купцы Риги и Ревеля не теряли своих барышей. Они даже купцам такого исключительно удобно расположенного для сношений с Русью города, как Нарва — своим же по языку и культуре — несмотря на их неоднократные просьбы, так никогда и не позволили спокойно торговать с соседними новгородцами. О принятии же Нарвы в Ганзейский союз его члены и слышать не хотели, поскольку это могло бы снизить прибыли купцов Ревеля и Риги, принадлежавших этому союзу, да и ливонский магистр препятствовал этому, ведь Нарва была единственным крупным портом, приносящим доходы в его казну.

А уж что говорить про фламандцев и англичан? Их ганзейцы упорно стремились оттеснить от русского рынка, и им это, в общем-то, удалось.

'Ладно, Бог с вами', — заговорили опомнившиеся новгородцы, — 'Не хотите брать нас с товаром на свои суда — не надо. Мы сами снарядим корабли и проведем их по морю. Просим у вас только 'чистого пути' по нему'. А под 'чистым путем' в международном праве того времени понималась гарантия неприкосновенности торговых судов, их команды и грузов.

Но ганзейцы ведь не дураки сами себе конкурентов плодить! Главы ганзейских городов ответили просто: 'Море имеет много углов и много островов, и исстари не было чистым, и ганзейские города совсем не хотят отвечать за море, если новгородцы не могут сами для себя сделать море чистым и свободным... Так что, добрые господа, торгуйте, торгуйте — но только "uppe ere egene eventure" — на свой страх и риск'! — завершали они свою речь с внешней любезностью и скрытой угрозой

Кончилось всё тем, чем и должно было кончиться: русские суда стали ходить только по Финскому заливу и торговать в ганзейских городах оптом. Хирели русские дворы в Любеке и на Готланде, терялись веками наработанные связи, русские купцы привыкали к подобному состоянию дел и начинали бояться дальних морских походов.

Да, позднее историки переложили всю вину на Москву, дескать, это она постоянно шпыняла новгородцев и не давала им возможности отстаивать свои права перед ганзейцами. Вот только свежо предание, да вериться с трудом! Сколько раз новгородцы побеждали в войнах с союзом и всякий раз, подписывая мир, не смогли настоять на своём судоходстве. Видать Москва мешала. Даже подписывая мирный договор, окончивший войну 1444-1448 годов, когда новгородцы умудрились победить не только армию, но и флот ганзейцев в бою у устья Нарвы, а Москва погрязла в междоусобно-гражданской войне и никак не могла давить на северного соседа, добиться привилегий для своего мореплавания новгородцы не смогли, хотя "чистый путь за море" и выторговали, но он так и остался записью на бумажке. Ходить за море оказалось некому, редкие единицы были явно не в счёт.

А потом суверенный Новгород погиб, став частью той самой, возвышающейся Московии, превратившейся в ныне в Русское государство.

И, конечно же, Ивану III Васильевичу явно не по душе пришлось такое ганзейское засилье. Ведь до чего дошло — обнаглевшие в конец немцы, заключая международные договора, требовали, чтобы купцы страны, подписавшей договор (в особенности жители Нидерландов или как их тогда называли Бургундских Нидерландов) не отправляли приказчиков на Русь или в Нарву, изучать пути, и не учили русский язык, дабы не препятствовать ганзейской посреднической торговле!

Их-то понять можно, ведь поездки в Новгород приносили ганзейским торговцам огромную прибыль. Тот же натуральный воск, так сказать, источник света Средних веков, был очень востребованным товаром и стабильно давал 10-15 процентов прибыли. На мехах, конечно, можно было заработать куда больше, но спрос на них то вырастал, то падал, а воском пользовались все. В период расцвета в Новгороде проживало до восьмисот немцев — купцов, их помощников, учеников...

Вот только московскому правителю такая постановка дел не очень-то понравилась, а потому он и вырубил Ганзу из страны одним махом, заработав от будущих историков кучу гневных выпадов. Как же, дикий московит позволил себе пнуть добропорядочных европейцев под седалищное место, да ещё и на самое дорогое — их доходы покусился!

Правда, часть нападок всё же родились не на пустом месте. Увы, ни ему, ни его сыну, Василию III, ни внуку, Ивану Грозному, ни даже Петру I так и не удалось вернуть русского купца в заморскую торговлю в тех масштабах, что было до монгольского нашествия. И, как думал Андрей, кроме чисто психологических особенностей, тут были и организационные ошибки. Хотя Петру, будем честны, не в пример сложнее было. Рынок то уже был сформирован и поделён между основными игроками, а вот здесь и сейчас всё ещё только начинается.

Лишь недавно состоялось открытие Америки и морского пути в Индию, да пала под турецким ятаганом Византия, потянув за собой упадок торгового значения греко-итальянских черноморских колоний, попутно обесценив и торговое влияние итальянцев, прибывших на Русь вместе с Зоей Палеолог. А последующее перемещение торговых путей из Средиземного моря в Атлантический океан окончательно изменило мировую внешнюю торговлю, выдвинув на первые роли новые страны взамен царивших в прошедшие столетия.

XVI век стал веком складывания мирового рынка. Но ещё не были созданы мощные Вест и Ост-Индийские компании Англии и Франции, Голландия, как независимая страна, ещё даже не родилась, а Ганза — трёхвековая владычица Балтики — уже дряхлеет и каждый уважающий себя суверенный правитель начинает откусывать от неё куски. Ну и у Руси есть Волга и Великий волжский путь, по которому товары из той же Индии через Персию можно быстрее и дешевле (особенно если убрать барьер из многочисленных пошлин) доставлять в Северную Европу, что в сравнении с тихоходными парусниками, огибающими Африку, давало большие дивиденды. Правда на том пути стояли Казанское и Астраханское ханства, но в таком разрезе их участь была предрешена. Они не выстояли в той истории (хотя шанс, хоть и призрачный, но был) — не выстоят и в этой, при всём уважении Андрея к народам, населявшим многонациональную Россию его времени. Простите, будущие сограждане, но империи не строятся сопливыми лозунгами о слезе ребёнка и прочей лабуде. Как говорил Аль-Капоне — Nothing personal, only business!

Да и не только построение империи, любое дело не имеет ничего общего с сентиментальностью и чувствами. Удовлетворять чьи-то ожидания бросив всё и забыв о собственных интересах — чистейший бред. Просто бизнес и ничего личного — означает то, что человек или страна чётко разграничивает дело и личные отношения и, нравиться нам или нет, но во всём мире дела ведутся именно так! И не понимание этого приводит чуть ли не к детским обидам: мы своих людей тысячами положили за их освобождение, а они к нам...

А что они? Да им просто сделали предложение, либо более выгодное, либо от которого они не могут отказаться.

"Ох, что-то меня не туда понесло", — мелькнуло вновь в голове Андрея. Достав из-под лавки берестяную флягу объемом где-то с литр с удобно изогнутым горлышком, княжич хлебнул заранее набранного внутрь кВасько и, плотно прикрыв крышку, вновь положил флягу под лавку.

Так, о чём это он? Ах да, о будущем.

Ну, короче, будем считать, что тезис — Россия беременна морем, он себе доказал. Теперь вопрос — что же делать ему?

С решением прикупить деревеньку вроде разобрались. Дело полезное, но резко ограничивающее в расходах. А впереди предстояли крутые денёчки. Скоро, ой как скоро разругается государь московский с королём польским и государем литовским, и вспыхнет очередная война с Литвой. Враждующие рати начнут разорять территорию соседа, а для Андрея это даёт шанс разом решить все проблемы либо погибнув, либо разбогатев.

Ведь охочего для драки народа на Руси хватает. Имея деньги, собрать дружинушку в два-три десятка удальцов можно. А там, в два струга пройти вдоль Ливонии и пошарпать берега Польского королевства. И что, что струг не морское судно? Зато дешёвое. Вдоль берега пройдём, а вот у поляков судёнышком и разживёмся. Не всё же герцогам да баронам купчишек потрошить. Чай князь-то не хуже будет.

Помните, как у Гёте написано:

Никто не спросит, чьё богатство,

Откуда и какой ценой.

Война, торговля и пиратство

Три вида сущности одной.

Авантюра? Ну да, она самая. Но плановая! А любое начинание требует начальный капитал. Причём чем больше, тем лучше. Есть другие предложения по быстрому обогащению?

Вот когда будут, тогда и подходите, обсудим.

И повернувшись на бок, он накрылся полстью и наконец-то уснул.

Глава 4

День за днём, неделя за неделей Андрей всё сильнее вживался в новую для себя эпоху. Разрываясь между тремя учителями, он даже не заметил, как пролетел год с того момента, как он оказался здесь. И вот уже вновь зимнюю стужу сменило буйство красок весны, но зато теперь он мог уверенно сказать, что действительно способен жить самостоятельно в этом мире. Все те бытовые мелочи, о которых обычный человек и не задумывается, но здорово теряется, когда они пропадают из его жизни, наконец-то вжились в сознание, стали восприниматься как само собой разумеющееся.

Он практически стал местным, а время, проведённое в обители, было потрачено совсем не зря. Терпеливые монахи, сами того не подозревая, сделали всё, чтобы легализация самозваного княжича прошла как можно быстрее, заодно соорудив ему самую лучшую легенду, опровергнуть которую не рискнёт в этом мире никто.

Только сейчас он начал понимать тех героев прочитанных книг, которые, попав в подобные условия, рядились иноземцами. Просто его неловкость в быту и незнание простейших вещей всегда можно списать за незнание, и придираться почти не будут — ведь что с немца возьмёшь? А вот ему было во сто крат сложнее, но, по ходу, он всё же справился. Зато, впереди маячили большие перспективы. Ведь нынешний государь с местничеством хоть и считался, но к себе приближал очень многих даже неименитых людей. И, хоть и говорили в его время: возле трона как возле плахи, но потянуть прогресс в целой стране в одиночку не сможет никто. В конце концов, для очень многих его планов, ему понадобиться одобрение самого государя. А значит, придётся делать карьеру придворного. На миг даже мелькнуло сожаление, что не воспользовался предложением брата о службе в государевом полку, но только на миг. Долгая карьера из простых воинов в воеводы его не устраивала, хоть и была самой верной, ну и плюс ещё то, что служба в Кремле позволяла бы разузнать все расклады при дворе заранее. Но время! Когда ещё он станет воеводой? Вон Курбский, тот, что с Грозным в переписке состоял, малые полки в двадцать четыре года водить начал, а на большие только ближе к сорока встал. Так ведь не бесталанен был, власовец, блин, шестнадцатого столетия. Нет, ему нужно дело, в котором его не ототрут за молодостью лет и позволят влиться в государево окружение. Проще говоря, что-то, чего на Руси ещё нет или оно не развито.

И ночное бдение эту нишу ему нашло. Осталось лишь правильно разыграть полученную карту.

Ну да карьера — дело не сиюминутное, время на раздумывание ещё есть. А вот сейчас он работал над усовершенствованием речного транспортного средства. Правда, под таким громким названием скрывался обычный струг, на котором Андрей менял парусное вооружение.

Он, вообще-то, и не подумал бы этим заниматься, если б не купцы Пётр и Чертил.

Кстати, их прошлогодняя поездка принесла хорошую прибыль. Расторговавшись своим товаром, они на всю вырученную сумму скупили несколько калий краски по сорок рубликов за калью, а в Москве продали её уже по восемьдесят, что, даже с вычетом мыта многочисленных таможен, принесло практически удвоение капитала.

Обрадованный этой новостью, Андрей предложил на следующий год вновь набрать одной краски, но был жестоко обломлен купцами. Оказалось, что купили они краску в Казани по оказии, потому как перс, привёзший её, продавал просто задёшево, так-то её цена на казанской ярмарке сильно выше. И вообще, там она вещь пусть и не редкая, но и не сильно распространённая. Большую её часть везут из Стамбула, где она действительно дешева, всего-то по 25-30 рублей за калью, но добавляются дополнительные траты на найм судна от Азова до Царьграда и обратно, да и путь до Азова так же нелёгок.

Выслушав купцов, Андрею оставалось только ёкнуть от горечи лопнувших надежд и напрячь память, вспоминая о волго-донском канале, который сначала пытались прорыть из Оки в верховья Дона, и он даже работал при Петре, но, вроде, недолго.

Плюсов тут было несколько: самую большую часть дороги (почти половину дней) отнимал путь от Руси до Азова. К тому же сухопутные караваны были уязвимы для кочевавших в степи татар. Впрочем, и суда, встающие на ночёвку, тоже подвергались опасности, но всё же не так сильно, а время в пути значительно сокращалось. Вот только суда эти строили наспех в верховьях Дона и его притоках. А до них товары ещё нужно было довезти теми же телегами, а потом купить судёнышко (пусть и дешевле, чем обычный струг, но всё же), перегрузить товары, а по возвращению ещё и умудриться продать его на дрова, при этом постаравшись не сильно продешевить. Потому большинство купцов-сурожан предпочитало сухопутные караваны, прикупив у Азовского паши тарханные грамоты.

А вот если наладить канал или систему волоков то, глядишь, скупой ручеёк купцов до Азова и увеличиться. От Азова, конечно, на своих кораблях не выйдешь — турки не дадут, но и так время на путь сократиться. Хотя ещё вопрос — во сколько обойдётся стоянка речных судов в самом Азове, пока купцы в Стамбул мотаются.

Впрочем, сами Пётр и Чертил в туретчину ходить не собирались, а значит забивать себе голову этими проблемами смысла пока не было. Получив на руки свои деньги (что стоило купцам хороших нервов — с наличкой на Руси было не совсем хорошо и торговать часто предпочитали по бартеру) Андрей задумался о дальнейшем сотрудничестве. Да и сами купцы, как оказалось, тоже были не против продолжить деловые отношения. Оставалось только найти взаимовыгодные условия, чем все трое и занялись, сняв комнату в ближайшей корчме (чай не дело в святой обители подобным заниматься).

Переговоры шли долго, торговались чуть ли не за каждую деньгу, но к "консенсусу", как говаривал один не к ночи будь помянутый генсек, пришли и, как положено, в конце отметили это хорошим застольем.

В общем, с купцами Андрей расстался, имея на руках новый ряд, по которому он вносил в новое товарищество вновь полсотни рублей и струг. Но эти деньги уже должны были постоянно крутиться, увеличивая сами себя. Насколько он помнил, ближайшие пять-шесть лет торговля с Казанью будет проходить без эксцессов и этого времени купцам-сотоварищам должно вполне хватить, чтобы хорошо раскрутиться.

Так вот, соображая, как укоротить обратную дорогу, ибо, как говориться, прибывший первым снимает самые сливки, он специально осмотрел вытащенный на зиму на берег дощаник, на котором его компаньоны пускались в дальний путь. Увидев место крепления единственной мачты, он крепко задумался. Прямой парус, конечно, прост до безобразия — всего лишь полотнище прямоугольной формы, прикреплённое верхней шкаториной к поднимаемому на мачте горизонтальному рею. При попутном ветре он перекрывает большой поток и тяга получается немаленькой. Вот только управляется он, правда, довольно сложно — с помощью четырех снастей, ввязанных по его углам (двух оттяжках к ноку и двух шкотов снизу). Да и тяга прямых парусов создается исключительно силой лобового сопротивления воздушному потоку, а поэтому их аэродинамическое качество всегда значительно меньше единицы. Использоваться они могут только на попутных курсах и вовсе непригодны для плавания при боковом ветре, а тем более в лавировку.

Вот только как ни крути, а в пути нельзя рассчитывать на постоянные попутные ветра. И тут прямой парус уже скорее помеха. А если при этом судно идёт вверх по реке? Выгребать супротив течения на одних вёслах удовольствие то ещё. Потому-то и бродили по волжским берегам бурлаки аж до 20 века, что тяжелогруженные суда никакими веслами вверх не поднять. Можно, конечно, сообразить что-то типа коноводного судна — благо о таких он много читал — но размах торговли компаньонов был ещё не так велик, а возить пустое место дело накладное. Пусть либо обороты увеличат, либо ещё компаньонов наберут. А там и думать будем. А пока что предложил им установить на дощанике гафельное вооружение, что позволит судну ходить практически при любом ветре. Да и управляться им легче: нужен лишь один шкот, которым регулируют положение паруса относительно ветра. Ну а уж про то, что и команду за счет тех же гребцов подсократить можно, купцы и сами поняли.

Понять-то все выгоды они поняли, но всё-же заартачились. Переделка судна она того, она денег стоит, а вот будет ли от этого толк — это ещё бабушка на двое сказала. Бегали до Казани старым порядком, так и нечего. Вот если б спытать сначала, так ли оно будет, как княжич говорит, тогда да, тогда другое дело. Тогда можно и переделкой заняться, заодно и на гребцах сэкономить получиться. А так-то не по старине выходит. И вообще, с чего это княжич взял, что оно так будет?

Андрей только плюнул в сердцах. Ну правда, не будешь же им рассказывать о гонках на яхтах по заливу Петра и истории мореплавания. Чего говорить, если косой парус и в Европе ещё не везде прижился.

Почесав в затылке, он просто попросил брата Силуана показать ему ближайшую верфь. Глядя на застывшего в непонимании брата-эконома, он чуть не выматерился в слух. Ну вот, опять чего-то ляпнул не то. Пришлось пояснять, что он хочет.

— Так и сказал бы, что плотбище ищешь, — понял, наконец, монах. — Заканчивал бы ты, княжич, книжными словами говорить, что ли.

Ну и что на это ответить? Да только рукой махнуть.

На верфи (или как по местному, плотбище) Андрей долго присматривался к плотницкой работе, внимательно осмотрел пару судёнышек, что строились тут. Да уж, работа, правду говоря, не впечатлила. После огромных судостроительных заводов будущего нынешнее производство смотрелось кустарщиной. Ну и тёсанные доски, разумеется. Нет, он, конечно, читывал, что лесопилок на Руси до 17 века не было, но одно дело читать и другое — убедиться самому. Эх, жаль, что он не учился на нормального инженера. Сейчас сообразил бы маленькое лесопильное производство, да и богател бы потихонечку. Нет, принцип работы лесопилки он понимал (чего в нём сложного то), но при отсутствии чертежей всё придётся делать методом "научного тыка", а это лишняя трата и без того отсутствующих материальных средств. Да и зачем изобретать велосипед, если он уже изобретён? Как говориться, раз не можешь придумать сам — используй уже придуманное другими. Надо только найти нужного мастера, а дальше видно будет. Правда нужно ещё придумать, как вывезти этого самого мастера, ведь все они сейчас находятся за границей, но и этот вопрос, к сожалению, пока не животрепещущий, а дальше видно будет.

Наконец, после долгого торга с владельцем он стал беднее на полтора рубля и богаче на один струг. В который тут же пришлось вложить ещё денег и потом долго объяснять, чего же он хочет. И слава богу, что судомоделизмом он тоже увлекался ещё в детстве, после просмотра одного детского фильма. Уж очень ему понравилась плавающая модель парусника, которую герой сначала сломал, а потом пол фильма учился чинить. И повезло ещё в том, что кружок судомоделизма был в городском Доме пионеров. Родители конечно головой покачали на слишком уж самостоятельного сынулю, но отговаривать не стали (да и толку-то, за школьные годы сынок успел поучиться в музыкалке, художке и ещё куче различных кружков родного Дома пионеров, но все бросал на половине, упорно посещая лишь фехтовальный зал и туркружок). А здесь его начали учить серьёзно. Тогда пластиковые модели были в дефиците и практически всё для своих поделок ребята делали сами, своими руками. А мастер, зверюга, требовал сходности во всём, даже самом маленьком блочке на сколько это можно. Ну и большая практика на яхтах — правда, в основном, бермудках — тоже сказалась. Зато как же здорово это аукнулось сейчас! Используя рисунки на песке, Андрей буквально на пальцах разъяснил старшине плотницкой артели устройство нового парусного вооружения и довольный собой оправился домой в обитель. раздираемый внутри страшным грудным зверем по имени жаба.

А что вы хотите? Словно герою старого фильма, ему подчас так и хотелось выкрикнуть знаменитое: 'Полковник Кудасов — нищий!'. Да-да, самый острый вопрос, стоящий перед ним теперь был вопрос денег. Тех ста рублей, что выдал брат, должно было хватить только на вотчину, а ведь кроме неё надо было прикупить вооружение и коня для государевой службы. Как оказалось, во времена Василия III ни платы за верстание, ни жалования, за редким исключением, на что он, честно говоря, очень рассчитывал, так как читал об чем-то подобном ещё в прежней жизни, не проводилось. Это только сын его, тот самый Иван Грозный, который за жестокость был прозван Васильевичем, ввел денежное жалование дворянам, которое выдавалось или при выступлении в поход или через два года на третий.

А ведь с покупкой вотчины финансовые вопросы никуда не исчезали, а как бы даже и не наоборот. Ведь тоже сельское хозяйство во все времена требовало инвестиций. Особенно если хочешь, чтобы земля давала прирост не привычные сам-3, а побольше. А ещё куча дел, требующих тех же вложений?

Нет, конечно, те полсотни рублей, что он вложил в дело купцов Петра и Чертила, станут, так сказать, начальным капиталом его будущего богатства (да и уже принесли почти три десятка рублей с хвостиком прибыли). Но на это должно уйти много времени и сил, а имение приобретать нужно уже к зиме. И вот на тебе, потратил деньги можно сказать на ерунду.

Правда, когда струг с усиленным килем (а как без этого — плоскодонный мелкосидящий корпус плохо сопротивляется боковому дрейфу и против ветра не пойдет, или, если и пойдёт, то не так, как хотелось) и новым парусом заскользил по водной глади, Андрей мгновенно унял своё земноводное. "Струг улучшенный" уверенно прошёл все испытания, а Андрей вдоволь насладился тем непередаваемым чувством хождения под парусом, когда ты буквально ощущаешь, как твоё судно тянет ветер, а не толкает работающая под ногами машина. Вот этот-то струг и стал его взносом в торговое предприятие.

Но кроме купцов на гафельный струг положил глаз и брат-эконом.

Вот уж кому меньше всего шла ряса, так это Силуану. Зато купец из него получился бы отменный. Он быстро оценил все плюсы нового паруса. Что уж там он говорил игумену, Андрей так и не узнал, вот только в скором времени появился и у обители свое новое судно, которое тут же принялись оснащать по новому образцу. А дощаник, что ранее использовался братией, просто продали на дрова. Оно и понятно: монастырь строился, обрастал дарёнными деревеньками и его закрома стремительно заполнялись. А такой человек, как брат Силуан, просто не мог оставить богатство лежать без дела. Тут надо добавить, что монастырь хоть и был молодым, но каким-то образом успел уже обзавестись государевой грамотой о беспошлинном провозе товаров, что в нынешних условиях давало солидные преимущества. Страна-то была вся опутана внутренними таможнями, отчего обычным купцам возить далеко товар было не сильно выгодно, а вот с таким документом цена вопроса резко падала, а прибыли наоборот, возрастали.

Да и вообще в это время церковь выполняла не только функцию соприкосновения с божественным, но и занималась вполне себе земными делами. Вот, к примеру, поскольку банков на Руси ещё не было, а евреям жилось некомфортно вплоть до усекновения головы, то роль банковского кредита взяла на себя церковь-матушка. Вот вам и вопли о греховности ростовщичества. Монахи, словно заправские банкиры, не ложили деньги в кубышку на чёрный день, а давали им работать, ссужая окрестное население. Формула "товар — деньги — товар", где деньги тот же самый товар, вполне себе работала и в средневековье. А должников ничтоже сумняшеся таскали по судам, требуя своё назад. Вот она где, предтеча российских банков. Ростовщичество, кабала, мошенничество в оформлении оной, мухлеж с процентами — все оставило свой след в документах этой эпохи...

И ни гневные, обличительные речи церковных сподвижников (настоящих, истово верующих и ратующих за православие), ни созванные соборы не могли унять финансовую жилку монашеской братии. Зато Андрей зарубку на память себе сделал: если совсем уж туго будет, он теперь знает, кто главный кредитор на Руси.

Занятый любимым делом, Андрей как то упустил то, что нынешний год выдался не очень. Страшный недород поразил Русь, трепетно выращиваемый урожай на корню сгубила непогода, цены на съестное взлетели до небес, а тысячи людей оказались на грани голодной катастрофы. К зиме дороги наполнились отощавшими бродягами и шишами. Многие малые деревеньки обезлюдели: спасаясь от голода и татей, люди уходили в более благополучные места, на земли монастырей и крупных вотчин. И игумен новоникольского монастыря смог вновь приятно удивить княжича. По его слову монастырь озаботился поддержанием своей паствы. Наиболее сирых даже в обитель свезли, отчего в монастыре стало резко не протолкнуться, но это была действенная помощь, без которой многие крестьяне не дожили бы до весны. Нанятая игуменом дружина всю зиму колесила по окрестностям, очищая их от расплодившихся разбойничков. А ещё игумен разразился гневной речью в адрес тех, кто в этот тяжкий час не хотел помогать своим братьям во христе. И ведь ворота монастыря не закрывались ни перед кем. Скольких они спасли от голодной смерти в эту зиму, никто не считал. Монахи просто делали свою работу. Не остался в стороне и княжич. Получив добро от отца Иуавелия, он вместе с Олексой часто присоединялся к нанятой дружине, колеся вместе с ней по заснеженным дорогам. К татям атаман был жесток, но Андрей в этом вопросе был с ним солидарен. Всем было голодно, но не все вышли на большую дорогу с кистенём. А раз выбрал подобный путь, то будь добр — полезай в петлю. И никаких тебе адвокатов с судом присяжных, ни тюрем с человеческими условиями. Вот ещё, бездельников плодить.

Несколько раз даже пришлось и саблю окровавить. Вот когда мысленно сказал спасибо Аггею. Да уж, признавался потом Андрей сам себе, убивать из пулемёта и убивать, чувствуя, как железо протыкает тело — это два разных ощущения. Да ещё кровь, толчками хлещущая из разрубленных вен. Это вам не по телевизору спецэффекты смотреть. После первого такого боя он быстренько смотался в ближайшие кустики, стараясь, чтоб никто не увидел его спазмов, но дружинники отнеслись к этому с пониманием, лишь молча протянули флягу с вином. Второй бой прошёл более спокойно. Видимо привык.

Так усилиями монахов множество семей (а главное детей, которые чаще умирают первыми) дожили по первой зелени, а вот множество лесных шишей наоборот окончило свой путь земной.

Кстати андреев послужилец Олекса за этот год здорово изменился. Вытянулся ещё больше, заматерел. И даже в выносливости прибавил, совершая с княжичем многоверстные пробежки. С братом Аггеем учился он воинскому умению, и если с саблей старый воин занимался с ним пока лишь азами, то с копьем он работал просто виртуозно, особенно если использовал его в виде оглобли, а уж из лука стрелял просто отменно и уж точно куда лучше Андрея — сказывалось детство охотника, сызмальства привычного к луку. Зато требование научиться читать и писать воспринял поначалу неоднозначно. Не то, чтобы был однозначно против, но считал, что ему эта наука не так уж и надобна, да и не потянет он её, чай люди с младенчества её постигают, а ему уже и своих чад иметь надо, а не на скамье штаны просиживать. Но Андрей спокойно разъяснил тому, отчего умение это ему крайне необходимо в новой службе будет и Олекса был вынужден уступить. Благо и брат Мефодий согласился обучать парня, а то из Андрея учитель как-то не очень. Нет, он постарался бы, конечно, но сравнивая себя и брата Мефодия, мог только скромно отходить в сторону. У монаха был просто дар быть учителем.

Да и сам Андрей за эти полтора года монастырской жизни сильно окреп и ничем не напоминал того доходягу, каким явился в этот мир. Сказались-таки занятия со всевозможными утяжелителями. Да и в деле обучения фехтованию наметился значительный сдвиг. Всё же многое, что вошло в учебники в двадцать первом веке, здесь ещё было не известно. Даже сама польская крестовая школа, приемы из которой он уже нарабатывал, ещё только складывалась. Год упорных тренировок, заставивших новое тело запомнить на уровне мышечной памяти многое из того, что умело его тело бывшее, сделало его довольно серьёзным бойцом, хотя, конечно, истинный уровень определяет только постоянная практика. Практика же у него была только учебная (ну не считать же порубленных шишей за противников). Впрочем, Андрей не горевал, свято веря в присказку: "Тяжело в ученье — легко в бою". Основные же мысли его были заняты несколько другим: вечером на отдыхе, после того как они зимой настигли очередную шайку, в мозгу Андрея что-то щелкнуло, и на свет всплыли давно забытые воспоминания.

Дело в том, что в бытность свою военную, ещё с курсантских времён и до того, как Сердюк ВПД отменил, а для северян и дальневосточников ополовинил, было у него маленькое хобби — ездить по родной стране. Каждый отпуск — новый город. Да не просто город, а отметившийся в истории. Ну и не совсем один, конечно. Вот, к примеру, из Санкт-Петербурга можно разом охватить Выборг, Орешек и Новгород Великий, благо отпуск позволял по времени. Жаль, конечно, что красота сия была в основном зимняя, ну да ничего не попишешь — с весны до осени корабли худо-бедно в море хаживали. Хотя удавались и летние заезды.

Ну так вот, хобби это иной раз обогащало его знаниями, полезность которых он считал ниже нулевой, но попав в это время, вдруг понял, что был сильно не прав.

Так в одну из поездок с ним направился и старый, ещё школьных времён друг Дениска. Они познакомились классе в пятом и с той поры дружба их не ослабевала, хотя виделись они редко, только во время андреевых отпусков и то если Денис куда ни будь не сваливал сам. Ведь это в школе они мечтали о военных училищах, а жизнь всё расставила по своим местам. Андрей ушёл в армию, а оттуда в морское, а вот Денис в лётное по здоровью не прошёл. А потом его отец уговорил пойти поучиться на экономиста. Время было конец восьмидесятых, и экономисты да юристы стали студенческим хитом. Набор на эти факультеты был дикий, но отец имел кой какой блат (чай не последний человек на заводе) и Дениска в нархоз таки поступил. Всё, что он запомнил от первого курса, это фраза от одного профессора: "Думаете я научу вас зарабатывать деньги. Нет. Если б я это умел, я бы не стоял тут перед вами. Я научу вас теории, а практика покажет, кто из вас чего стоит". А потом ему вообще повезло. В то время практиковались целевые обучения. Завод платит за вас деньги, вы учитесь, а потом отрабатываете затраченные средства, работая на этом заводе. Отец опять договорился, и Дениска попал в группу товарищей, которые из сибирского захолустья улетели учиться на экономиста в Европу.

Вот только новообразовавшейся России заводы, оставшиеся от Союза, оказались не сильно нужны и стали один за другим банкротиться. Так из шестнадцати промпредприятий, бывших в родном для друзей городе во времена Союза, до середины двухтысячных дожило три, причём одно всё время на ладан дышит, то заработает в полную силу, то к банкротству близко. А потому нет ничего удивительного в том, что где-то на третьем курсе их обучения деньги у отцовского завода кончились и им предложили вернуться обратно и доучиться в том же нархозе. Но желающие могут остаться, только платить станут сами за себя, правда и заводу будут уже ничего не должны. Большинство вернулось, а вот Дениска и ещё пара парней остались. Два года он работал где и кем придётся, скитаясь по Европе и откладывая понемногу на учёбу, но своего добился и закончил-таки свою заграничную альма-матер. Ну а потом начал делать бизнес. Сначала в той же самой Европе, а уж в двухтысячных вернулся на Родину. Олигархом, к сожалению, не стал, но кой какие миллионы имел. Отец Дениски очень сыном гордился. А Денис продолжал постоянно искать дела, куда можно было бы выгодно вложить средства или на них можно было бы неплохо так развернуться.

Вот и тут, узнав во время шашлычного отдыха на речном берегу, что его друг собирается посетить Подмосковье, предложил несколько иной маршрут, а поскольку он проходил через знаменитый "Злой город" Козельск, то тогдашний Олег, подумав, согласился. Тем более ставшие взрослыми дети предпочитали больше у бабушек зависать, общаясь с многочисленными друзьями и выезжать с отцом только в совсем уж интересные места типа Калининграда или Севастополя.

Ну и поскольку поехали они тогда вдвоём, без жён и детей, то поездка эта удалась на славу. Чего нельзя сказать про деловую часть. Что уж там у Дениса не заладилось, Андрей не вникал, но зато умудрился посетить тогда не только развалины усадьбы Оболенских в Березичах, но и березечский стеклозавод, о котором до того и слыхом не слыхивал.

Вот эти-то воспоминания и направили мысли Андрея в новое русло.

Уж больно место было хорошее для всех его планов. Березический стеклозавод был основан Оболенскими в удачном месте, ведь и кварцевый песок, и известняк, и дрова были местными. Привозным была лишь сода, но и её можно заменить на поташ, который опять же можно изготавливать на месте. А небольшая в двадцать первом веке Жиздра в шестнадцатом была ещё достаточно полноводной, чтобы вывозить готовую продукцию от Березичей до Оки и далее куда только судно доберётся.

Был, правда, у этого места один, но зато очень жирный минус — здесь было Пограничье. Проще говоря, хорошо налаженное производство могло в один момент вылететь в трубу, причём в буквальном смысле, а обученные работники поплестись в колонне бесправных рабов на восточные рынки или отдавать секреты мастерства западным врагам.

А своё производство было просто необходимо. Ведь в любую торговлю нужно с чем-то входить.

Нет, можно, конечно, как это делали и Русь, и Российская империя, и СССР, да и новая Россия — продавать ресурсы, но Андрей, начитавшись кучи книг, не считал этот путь верным. Да, это наполнит кошельки продавцов, но, как бы ни было дорого сырье, конечный продукт из него будет дороже. Плюсом же идёт охват определённого числа рабочих рук, занятых на производстве, а значит меньше твоих граждан остаётся без работы. А чем больше граждан зарабатывает, тем больше их платят налоги, от которых богатеет казна и происходит развитие страны в целом. Конечно, это утрированно, конечно в каждом предложении есть свои "но" и "возможно". Но в главном-то это работает. К тому же, и это подчеркивалось не в одной книге, беда России была в том, что нищее население не могло удовлетворить товарного предложения русской же промышленности, чем и обусловило её бедность и недоразвитость. Нет, он не считал себя человеком, способным построить капитализм в отдельно взятой стране, специфика мышления у него была другая, но и без него предпринимателей на Руси хватало. И на них-то он и рассчитывал: те же Таракановы, Сырковы, Хозины, если он сумеет выручить от своих мануфактур и морской торговли своими же товарами хорошую прибыль, тут же составят ему конкуренцию, правда и интриговать станут (куда ж без этого), но тут придётся ставку на клан Шуйских делать. А с ними даже Грозный не справился. А там и Строгановы подтянуться — будет кому капитализм развивать.

Ну и ещё читывал он такое мнение, что резкие сдвиги в мировой экономике начиная с 16 века обрушили уровень жизни во всех странах западнее Московского царства, громадная инфляция обесценила заработки, чума и другие эпидемии собирали обильную жатву, а пуще всего свирепствовали войны, не прекращаясь почти ни на год во всех уголках тогдашней Европы.

И, тем не менее, население-то росло, и продовольствия надо было всё больше. Тогда-то и стали увеличивать объёмы ввоза зерна, скота и прочих съестных припасов из Венгрии, Польши, стран Балтии. Прибыли это приносило огромные. Естественно, что в погоне за увеличением экспорта тамошние землевладельцы наплевали на развитие промышленности у себя в стране и только гнали и гнали на Запад телеги. Результат был прогнозируемым.

"Аристократические сообщества Восточной Европы были 'обществами без государства'... В результате сформировались экономические комплексы колониального типа, экспортировавшие сырьё и ввозившие готовую продукцию. Восточная Европа поразительным образом подпитывала прогресс Запада своей усугублявшейся отсталостью".

Да уж, Ричард МакКинни, как истинный англичанин, не стеснялся называть вещи своими именами.

Но ведь он прав. Исторический опыт показал, что в 16-17 веках тратить крупные деньги на реформы армии, флота, крупной промышленности готовы были только короли, а вот магнаты всех мастей предпочитали уцепиться за то, что уже даёт прибыль сейчас и стричь овцу, наплевав на будущие последствия. Интересно, что только к концу 17 века массовым идеалом предпринимателя перестаёт быть аналогичное солдату-наёмнику "накопить денег, уйти от дел и безбедно жить". Это потом уже, веке 18-м, частный капитал начнёт подменять собой королей и эволюционирует со временем до транснациональных корпораций.

А чем русские магнаты отличаются от своих польских коллег? Да ничем. Дали б им волю, ещё не известно, кто кого переплюнул бы.

Но, слава богу, Русь слишком поздно вошла в этот гадюшник, объёмы её экспорта тогда по сравнению с Польшей и другими странами были мизерными, а денежки из испанских Индий, опят же, редко доплывали в столь отдалённую от основных торговых маршрутов страну. А потому внутренний рынок развивался несравнимо сильнее, что было очень правильным решением и позволило создать со временем такие проекты, как Российская империя и СССР. Жаль только, что отрава Восточной Европы всё же проникла на Русь и вот уже триста лет она кидается из крайности в крайность, то гонит сырьё, то пытается слезть с сырьевой иглы и развивает промышленное производство.

Нет, как говаривал небезызвестный Ильич: "Мы пойдём другим путём". Сейчас, когда Ганзу теснят со всех сторон, а конгломерат будущих хищников капитала ещё не сформировался и выживать русских купцов со своих бирж так нагло, как век спустя, ещё не готов, а наоборот, ищет подходы для прямого, без посредников, торга, надо столбить место. Пусть даже маленькую нишу, но столбить. Ибо вылетать из морской торговли так, как это сотворили новгородцы три века назад, просто больше нельзя. Ибо потом всё, чужие застолбят за собой все пути-дороги и будут делать свой маленький гешефт, а нам, в лучшем случае, перепадут крохи. А стекло и изделия из него, особенно зеркала, по нынешним временам товар очень эксклюзивный. Недаром венецианцы своих мастеров-зеркальщиков на остров перевезли и устроили им первую в мире "шарашку". Зато какие барыши стригут!

Итоговый же вывод напрашивался сам собой: любым способом надо Березичи или что там есть сейчас, вырвать в свои руки. А поскольку земли те принадлежат ныне калужскому удельному князю, то необходимо найти способ как с ним договориться.

Олекса, посланный в Козельск разведать всё на месте, обернулся быстро, всего за пару недель. Оказалось, что небольшая деревушка там уже имелась, вот только совсем недавно, в 1507 году, татары изгоном прошлись по тем местам, уведя большинство жителей. Это было не совсем хорошим известием, но отступать Андрей не стал, уж больно выгода намечалась большая. Оставался лишь вопрос путешествия в Калугу, но тут на помощь пришёл, как всегда, брат Силуан, которого в стольный город удельного княжества тянули не только божественные дела.

Вот с такими мечтами и планами, в одно не очень тёплое весеннее утро струг "Святой Варфоломей" — ну а как же, судно да без названия, это же непорядок — отвалил от песчаной косы и, поймав парусом ветер, начал неспешное плавание вверх по течению...

Всё же, как хорошо стоять на нагретой солнцем палубе и чувствовать, как дрожит в руках штурвал! Подумав так, Андрей мысленно рассмеялся: до изобретения последнего был ещё почти век (кстати, а почему бы и не ему его "изобрести", надо будет подумать об этом на досуге). Старое, доброе рулевое весло служило ещё для управления большинства речных, да и части морских судов. Для остальных хватало и простого навесного руля с румпелем, как сделано было на монастырском струге (при длинных-то галсах встречного или бокового ветра корабль сильно кренится, а поэтому рулевое весло либо над водой и бесполезно, либо — под водой и неуправляемо). Но ведь всё равно чувствуется!

Мимо проплывали крутые безлесные берега, обрывы, на которых видны были пласты почвы. К полудню впереди показался другой струг, что на веслах выгребал против течения. Оно и понятно, ветер, с утра дувший в корму, к обеду переменился и, если "Варфоломей" лишь накренился, ловя боковик раздувшимся парусом, то на впереди идущем просто спустили рей и теперь занимались физическим трудом. Наверно многие из тех гребцов позавидовали варфоломеевцам, когда струг со странным парусом обгонял их.

Пока обгоняли, выяснили, что те тоже держат путь в Калугу, но присоединяться не стали — уж больно медленно шли мужички.

Хотя и они тоже не сильно разгонялись на фарватере. Хождение по рекам отличается от хождения по морю: ведь река представляет собой протяжённую извилистую узкость с малыми неровными глубинами и значительными переменными течениями. Следовательно, обстановка на переходе меняется исключительно быстро, а навигационные опасности расположены нередко на самой границе судового хода, имеющего во многих местах предельно малую ширину. Да ещё и речные мели не постоянны, гуляют под воздействием вод. Потому при плавании по реке судно лучше вести по стрежню, да не забывать за поверхностью смотреть. Умелый речной кормщик, прежде чем самому стать у руля, не один раз сплав совершит, на практике изучая общую речную лоцию, зато и ориентируется подчас по таким ориентирам, которые другим и незаметны. А ко всему ещё должен он владеть искусством определения наибольших глубин для прохождения своего судна, да желательно знать (а уж коль вынесло на незнакомую речку, то и у местных поспрашивать), где и какие есть препятствия для прохода, да в какое время наибольший уровень воды...

И хоть кормщик у них был опытен, но рисковать выскочить на неразведанную мель ни Андрей, ни брат Силуан не хотели. Итак, почитай, быстрей всех по реке шли.

До середины первого дня пути погода была ясная и солнечная, а позже стали набегать облачка. Погода стала ухудшаться: небо постепенно затягивало тучами, чувствовалось, что дождь мог пойти в любую минуту, а поэтому срочно следовало найти место для стоянки. И вскоре оно было найдено на одном из поворотов реки. Быстро спустили парус, и судно по инерции плавно въехало в песчаный берег. Канатами его тут же закрепили за ближайшие деревья и принялись обустраивать лагерь.

Холодный дождь хлынул, когда люди уже успели поужинать и попрятались в укрытиях. Под размеренный перестук капель Андрей быстро уснул, укутавшись старыми шкурами.

Новый день начался лёгким туманом, что словно покрывало укрыл русло реки. Проснувшийся княжич ещё немного полежал, но поняв, что сон прошёл окончательно, сладко потянувшись, вылез на палубу.

Накинув кафтан на плечи, он прошел к корме и сел на борт, свесив босые ноги к воде. Весенняя река ещё не успела прогреться, и от неё ощутимо тянуло холодом. Держа в руках удочку, он долго всматривался в туманную даль. Ловить рыбу поначалу не сильно хотелось. Да и не интересовался как-то, рыбачат ли местные князья сами или нет. Но и просто сидеть с удочкой было тоже глупо. А потому, плюнув на все условности, он всё же насадил припасенных заранее червей на крючок. И вскоре забыл обо всём. Ещё бы, место-то попалось просто на загляденье. Рыба ловилась разная и по размеру, и по виду. Недолго посидев, он наловил и пескарей, и уклеек, и неплохих по размеру плотвиц, и маленького подлещика, и даже голавлика небольшого. Всё это отнес к костру, где уже закипала вода в котелке, над которым хлопотал ночной дозорный, готовя завтрак. Кстати, воду на еду брали не в реке, а во впадающем в неё недалеко от мыска ручье. Андрей даже усмехнулся про себя: если эту речную воду считали хуже ключевой, то что бы предки сказали, увидев реку через пятьсот лет? Прокляли б потомков и были бы правы. Так загубить свою природу, это было бы выше их понимания.

Проснувшиеся судовщики с удовольствием похлебали ушицы и начали готовиться к продолжению пути. Правда сам отход пришлось отложить из-за тумана, окутавшего русло.

Наконец он опал, и давно вставшее солнце обогрело землю жаркими лучами. Повинуясь командам кормщика, струг наконец-то взрезал носом воды реки и продолжил свой путь. Весь день они шли, по дороге обгоняя попутные суда, но туман всё же вмешался в их планы, задержав отплытие. Ночью всё судоходство на реках прекращалось, а судовщики предпочитали вставать на ночёвку в прибрежных деревеньках (в которых брат Силуан так же не забывал проворачивать свои торговые делишки). И вставать предпочитали у своего, московского берега, считая его более безопасным. Но в этот раз вышло по другому.

В то утро Андрей проснулся рано, небо на востоке ещё только начало светлеть. Они по обычаю встали на ночь в небольшой деревеньке, притулившейся к воде, вот только раскинулась та деревенька на другом, рязанском берегу. Отсюда до Калуги оставалось совсем ничего, а потому с подъемом не спешили, да и брат Силуан явно чего-то нашёл тут интересного, вчера аж до звезд засидевшись у местного старосты.

Поёжившись от пронизывающего ветерка (с воды здорово тянуло холодом) он поспешил к реке, чтобы порыбачить. Недалеко от струга, приткнувшегося к берегу у подножия довольно большого склона (особенно если смотреть снизу), были построены мостки, с которых бабы обычно стирали бельё. На них-то он и расположился. С этих мостков, как удалось выяснить у деревенской ребятни, неплохо ловилась плотва и мелкий подлещик.

Вот только, сколько ни закидывал княжич крючок в воду, так ничего и не поймал. Чуть позже к нему присоединился Олекса, которому надоело просто смотреть на то, как княжич раз за разом вытягивает пустой крючок, но и у него ничего не ловилось. Стоймя торчавший из воды камышовый поплавок даже не думал дергаться ни у одного из рыбаков. Здорово подмёрзнув, Андрей в конце концов плюнул на рыбалку и поспешил в кормовой чердак, греться.

Когда в следующий раз он вылез наружу, то увидел, что Олекса сошёл с мостков и теперь ловит рыбу с берега, и дело у него, надо сказать, шло довольно неплохо. Клевали, правда, в основном мелкие пескарики, иногда 'проскакивала' уклейка и плотва, но сам факт того, что рыба здесь есть, вновь зажгла в княжиче азарт истинного рыболова. Схватив удочку, он решил в очередной раз попытать счастье на мостках.

Деревенька, возле которой причалил струг, к тому времени уже давно проснулась. Пахло дымом очагов, мычало невидимое с берега стадо, видимо уходившее на пастбище. Как это напоминало прошедшее детство.

Улыбнувшись нахлынувшим воспоминаниям, он сделал хороший заброс и неожиданно, спустя всего пару мгновений, удочка согнулась, и на противоположном конце её появилось сопротивление. Есть, попалась, рыбёшка! Тут же на поверхности воды показался хороший окунь. К сожалению, вываживание длилось недолго, и крупная рыбка сорвалась с крючка и бесследно исчезла в речной траве. Было до слёз жалко удравшую добычу, но всё же это — первая поклёвка за сегодня. Эх, ну сейчас порыбачим!

Олекса, удивший рыбу с берега, сочувственно покачал головой, сам же шагнул в воду по колено и сделал новый заброс, на который тут же последовала поклёвка, и хороший такой голавль оказался пойман! У княжича же несколько следующих забросов ничего не ловилось. Он даже начал подумывать перейти на берег, когда и на его крючок "взялся" голавлик даже покрупнее, чем у послужильца, потом ещё один такой же. Андрей начал входить в раж. Следующий заброс сделал чуть-чуть подальше, и новый голавль "сел" на крючок. Сопротивлялся он сильно, а когда поднялся на поверхность, стало ясно, что он может быть самым крупным из всех до этого пойманных. Навскидку весом он был под три гривны! Но взять его не удалось, сильная рыба сошла, заставив Андрея поморщиться от неудачи. Быстро поменяв наживку на крючке, он сделал новый заброс в тоже место. И вновь клюнуло почти сразу! На этот раз рыбке не повезло, и она запрыгала на мокрых и потемневших от времени досках мостка, блистая серебром чешуи. Ещё несколько пустых забросов, и очередной голавлик, хоть и чуть поменьше размером, оказался на берегу.

А потом клюнуло что-то очень большое и без церемоний поплыло на центр реки. Удочка в руках Андрея согнулась в дугу, пытаясь справиться с добычей, но рыба, сопротивлявшаяся до последнего, всё же "ушла", хорошо хоть тонкая конопляная верёвка, которая в эти времена заменяла такую привычную леску, не оборвалась!

Занятый удачной рыбалкой, Андрей не замечал ничего вокруг, пока кто-то не тронул его за плечо.

— Беда, княжич, — Андрей с удивлением обнаружил подле себя брата эконома.

— Какая беда, ты о чём, брат Силуан?

— Беда страшная — татары.

Чего? Какие татары? Андрей поначалу даже и не сообразил, о чём толкует монах, а потом, когда до него дошло, только выматерился про себя. Крымские собаки, меджлисом им по голове, кто же ещё. Бич русских земель. Но вот почему сейчас? Нет, специально он татарскими нашествиями не занимался, но вроде помнил, что грабить земли бывшего союзника татары будут в следующем году по наущению литовцев. По крайней мере, о набеге на Рязань в 1513 году он читал у Илловайского. Но сейчас, за год до описываемых у историка событий, да на берегах Оки встретить татар он не ожидал.

— Кто видел?

— Мальчишки беглеца конного встретили. Парень из соседней деревеньки утёк. Говорит, по зорьке ворвались, грабить стали, а он за околицей был вот и рванул. Недалеко отсюда на разъезд ихний нарвался, да в лесок юркнул. Татаровья за ним не погнались, тем и спасся. Но по всему видать, скоро и здесь будут. Эта-то деревенька недавно появилась, вот и не наскочили сразу. А как облавой рассыпятся, так и наскочут. А местным что, им и десятка за глаза хватит. Вот староста местный и просит людишек и скарб на тот берег перекинуть. До бродов отсюда далече, а леса окрест так себе, да и здорово порублены. Бояться споймают их, пока до чащоб доберутся, а на московском берегу завсегда спасенье было. Да вот беда, челнов то немного, всех не увезут зараз. Итак часть людишек стадо на болотце погнали, потому как никуды скотинку не деть. А тут мы заночевали, вот и просятся.

— Людей берем без вопросов, — Андрей и не думал, что брат-эконом с ним советоваться пришёл. Скорей всего всё уже сам давно сладил. — Но скарб только тот, что не помешает взять людей. С большим перегрузом можем и оверкиль сыграть. Лучше сделаем два рейса, если татары не прискачут.

Брат Силуан только усмехнулся, и размашистым шагом поспешил куда-то.

Собрав удочки и улов (а чего добру пропадать), Андрей поспешил к стругу, который спехом успели столкнуть с мели в чистую воду и отвязать, держа на одном канате, чтоб не уплыл по течению.

Намотать портянки (а что делать, носков ещё не изобрели, вот и пришлось вспоминать порядком подзабытое за давностью лет умение) и обуться было делом пары минут. Вокруг споро работали люди, но вот что твориться за деревней видно не было, мешали высокие берега и Андрей решил подняться наверх, чтобы самому оценить ситуацию. Вместе с ним пошагал и Олекса, держа в руках изготовленный к стрельбе лук. Это был очень даже неплохой образец метательного оружия, сделанный из двух деревянных планок, продольно склеенных между собой. С внутренней стороны лука (обращенной к стрелку) находилась хорошо отшлифованная можжевеловая планка. На обоих концах, там, где надевалась петля тетивы, были прикреплены костяные накладки, концы которых были примотаны жилками сухожилий, пропитанными рыбьим клеем.

Поскольку луки, изготовленные из природных материалов, сильно реагировали на изменение влажности, жару и мороз, то их оклеивали предварительно вываренной берестой, которая неплохо защищала изделия от погодных явлений.

Олекса, как и Андрей, также успел обуться и даже натянуть на запястье овальный щиток величиной с ладонь вырезанный из лосиного рога для защиты руки от удара тетивы. Уже познавший прелести татарского набега, он шёл, держа оружие наготове, готовый в любой момент натянуть тетиву из сыромятной кожи и спустить стрелу во врага.

Поднявшись почти до середины взгорка, Андрей оглянулся и с удовлетворением отметил, что посадка на струг шла полным ходом. Люди, взяв с собой лишь самое ценное, спешно, но, не мешая друг другу, заполняли палубу судна. Ещё б минут десять — пятнадцать и тогда даже обстрел из лука будет не так опасен для них.

— Татары-ы-ы-ы! — на Андрея, не успевшего подняться на самый верх, свалилась взлохмаченная бабёнка с небольшим узелком в руках. Ойкнув, она тут-же подскочила и, подобрав юбку, рванула дальше вниз, к спасению.

Татары уже в деревне? А что же наблюдатели? Или может всадники только появились на горизонте? Да в любом случае это было плохо. Если враги рядом, то они успеют перебить большую часть беженцев прежде чем струг выскочит из зоны обстрела.

Ответ на все вопросы появился сам собой и очень быстро. Ибо вслед за бабёнкой и мальцом прямо на него вылетел дюжий татарин в железном доспехе поверх халата, что само по себе было показательным, ведь большинство татар, ходивших в набеги за полоном, были из нищих скотоводов и из всей защитной справы имели только тканевый тюрбан для головы, да стеганый халат из бумажной или шелковой материи, подбивавшийся ватой, конским волосом или кусками старой кольчуги у тех, кто был побогаче. Такая защита, впрочем, имела и ряд достоинств — весила она на порядок меньше, а стоила значительно дешевле, чем металлическая броня, почти не нагревалась на солнце, её не пробивали стрелы, а рубящие удары прямых клинков в ней 'вязли', ибо мягкую броню гораздо легче разрезать, чем разрубить.

К тому же татарин был пеш. Видимо увидел бегущую бабу и решил поймать дорогой ясырь — женщины на восточных рынках ценились очень неплохо. Выскочил на край склона, а тут такое здрасте в виде стоящего у берега судна с толпой людей на борту. Это ж какое счастье то подвалило в загребущие руки налётчика. Разом и купеческий товар, и рабы да в деревушке, в которой и поживиться то сильно не рассчитывали. А тут вот ещё молодой и здоровый ясырь чуть ли не сам в руки идёт. Было от чего на мгновение впасть в счастливый ступор. А следом за первым показались головы ещё двух татар.

"Не уйти, подстрелят, как зайца или заарканят" — мысль была чёткой и какой-то отстранённой, словно не в его голове зародилась. Поиграл, блин, в разведчика. Вот и доигрался, оказавшись лицом к лицу с тремя врагами. А ведь татар явно не трое, они минимум десятком в деревушку заскочили. Эх, вот бы где пулемёт пригодился. Но, "кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого его не окажется в нужное время" — слова Абдулы из "Белого солнца пустыни" сейчас были актуальны как никогда. А делать что-то нужно срочно, пока один застыл, а двое других его ещё не увидели, зато разглядели и корабль и людей, понимая, что это и есть те, кто жил в показавшейся поначалу покинутой деревеньке.

Положение спас Олекса. Как уже говорилось, он был готов к чему-то подобному, а потому первый выстрел остался за ним. Андрей лишь услыхал, как сзади сухо щёлкнула тетива и вот самый крайний татарин уже падает на молодую траву, покрывшую взгорок. На таком расстоянии никакая броня стрелу не удержит.

Этот выстрел словно сорвал стопор. Андрей громко заорал и бросился вперёд. Он и сам потом удивлялся своему решению, но сейчас действовал на инстинктах.

Начисто забыв о сабле, он голыми руками вцепился в застывшего татарина и умело провёл подсечку, после чего оба они покатились вниз по склону.

Поняв, что с врагом покончено, Олекса прекратил стрельбу, ибо третий татарин действуя на инстинктах, уже исчез из его видимости, и со всех ног бросился вниз.

Увы, но на этом преимущество, вызванное фактором внезапности, и окончилось. Из-за домов, привлечённые громкими криками удачливого товарища, уже выскакивали чужие воины с оголёнными саблями и прикрывающиеся маленькими круглыми щитами. Их было не много, но это были именно воины, привыкшие к войне, а против них были обычные крестьяне, которых, к слову сказать, тоже было далеко не сотня. Всего-то десятка два, из них мужиков и более-менее взрослых парней семеро, вооружённых чем попало. Да дюжина струговой ватажки. Полноценному десятку на один укус. Даже потерявшему двоих.

Это понимали обе стороны, потому-то налётчики даже за луки не схватились, решив не портить будущую добычу. Лишь на Олексу один из воинов обрушил град стрел, заставляя того укрыться в ближайшем удобном месте. Хорошо хоть не попал (вот и верь про то, что татары все наперечёт снайперы)...

Недолгое падение со склона окончилось тем, что татарин оказался сверху и теперь сам вцепился в шею Андрея, пытаясь его придушить. Вот только на его несчастье, рука Андрея успела нащупать небольшой булыжник, которым он со всей своей пролетарской ненавистью и саданул противника по голове, а не попытался разжать захват, как сделало бы большинство людей. А потом ещё раз, и ещё, уже не обращая внимания на кровь, брызгавшую из разбитой уже головы татарина.

Успокоился он только тогда, когда булыжник выскочил из пальцев и упал на неподвижное тело. И как оказалось, случилось это очень вовремя, потому что прямо на него мчался громко визжащий степняк со вздёрнутой над головой саблей. Упс! От такого камнем не отбиться, порежет на лоскуты и не заметит. Тут он наконец-то вспомнил о своём оружии. Спасибо брату Аггею, научил быстро клинок выхватывать, не то не сносить бы ему головы в первом же серьёзном бою. А так падающее лезвие со звоном скользнуло по возникшей перед ним преграде и ушло в сторону, но тут же взлетело вновь. Степняк атаковал с остервенением, видимо забитый Андреем был для него минимум командиром, а может и другом, родственником или побратимом. Выяснять подробности княжич как-то не собирался, полностью сконцентрировавшись на бое.

Да уж, это вам не учебный поединок, где проигравший утрёт пот и пожмёт руку победителю. Нет, проигравший здесь и сейчас, отсюда уже никуда не уйдёт, оставшись хладным трупом на теплом окском песочке. И на татей тоже не походило — степняк явно лучше их владел сабелькой. А тот, словно поняв, что у противника нет большого опыта, наседал всё сильнее и сильнее. И кто сказал, что татарин хорош только на коне? Нет, может для опытного воина так оно и есть, но только не для Андрея. И это ещё при том, что брат Аггей на тренировках не жалел своего ученика. Это ведь только благодаря им он ещё был живой, вот только надолго ли?

В конце концов, вспомнив, что это именно бой, а не фехтование на дорожке, он резко разорвал дистанцию, подхватил с земли первый попавшийся камешек и бросил его в набегающего татарина. Тот с лёгкостью увернулся от летящего предмета и нехорошо осклабился. Да так и рухнул, пронзённый стрелой.

Андрей резко обернулся. Лучником, пришедшим ему на помощь, оказался один из судовщиков. Теперь он, как и Олекса, методично продолжал опустошать колчан, пытаясь достать задержавшегося на взгорке лучника-татарчонка.

Как оказалось, пока княжич разбирался со своими врагами, деревенские мужики и команда струга времени зря не теряли. Брат-эконом ещё перед отплытием озаботился тем, чтобы хорошо вооружить судовщиков и теперь это спасало им жизнь. Всё же команда, хоть и небольшая, но набрана была из опытной ватаги, пережившей не одно разбойное нападение. Обнажив сабли, похватав вилы да топоры, ватажники вместе с крестьянами бросились на татар. На окском бережку закипела остервенелая схватка, а золотистый песок радостно впитал первую пролитую кровь. На их счастье в деревеньку и вправду заскочил только передовой десяток и, потеряв с десяток своих (в основном из крестьян), нападавших они помножили таки на ноль, за исключением одного, того самого, что задержался на взгорке изображая из себя Робин Гуда, а потом, поняв, что дело плохо, и скрылся за ним. А это значило, что скоро здесь появится множество разгневанных сородичей убитых.

Впрочем, мужики и сами всё понимали, потому, как только бой окончился, торопливо продолжили погрузку, не забыв и своих погибших. Небольшая стычка дорого стоила всем.

Двое мальцов постарше спёхом рванули вверх — наблюдать, а пара судовщиков принялась собирать трофеи. Сам же Андрей поспешил к татарину, саморучно забитому камнем. Во-первых, он был его добычей, а что с бою взято, то свято. Во-вторых, был самым богато одетым из всей побитой толпы. К тому же погибший был опоясан довольно приличным ремнём, а ремни, как известно, в нынешние времена использовали и как кошельки.

Между тем погрузка, прерванная появлением татар, наконец-то окончилась и, вздев парус, струг отошёл от ставшего таким негостеприимным берега. Для скорости кормщик повёл судно вниз по течению, одновременно пересекая реку. И, как оказалось, сделал это очень вовремя. Вырвавшимся на деревенский холм разозлённым крымчакам оставалось лишь бессильно спустить пару стрел им вслед. Понимая, что гоняться по берегу вслед за убегающим судном занятие для конника безнадёжное, они принялись грабить и жечь оставленное селение.

Спасенных-же людей высадили спустя некоторое время на песчаном мысу, откуда они пошагали ведомые старостой в одно только ему известное место, а сами встали на днёвку, одновременно решая, куда плыть дальше. Ниже по течению было несколько бродов, на которых можно было неожиданно застать переправляющуюся через Оку орду, или, что ещё хуже, попасть в эпицентр сражения татар и охраняющих броды войск. Выше же по течению ближайший брод был у Калуги. А потому приняли решение плыть всё же туда, куда изначально и направлялись — в Калугу, город, в котором правил брат ныне здравствующего государя князь Семён Иванович. Причём идти решили с утра, так как день уже перевалил за полдень, и засветло дойти до города они не успевали.

Глава 5

Калуга открылась как-то неожиданно. Только прошли очередной поворот, и вот перед взором уже предстал мощный деревянный кремль с высокими башнями, выросший на крутом берегу Оки.

Скинуть парус было делом нескольких мгновений, глухо проскрипел румпель, и дощатый струг плавно покатился в сторону свободного места у берега, где с лёгким стуком ткнулся бортом в потрескавшиеся и потемневшие от времени брёвна вымола. Судовщики ещё вязали чалки, а в их сторону уже спешили по толстым тёсаным доскам трое воинов городской стражи. Навстречу им на вымол выбрался брат Силуан, который, как вскоре выяснилось, знавал начальника местной таможни лично.

Глядя на их беседу, Андрей только хмыкнул: столетия пролетают, а ничего не меняется — чтобы таможня дала добро, личные отношения никогда не помешают.

— Не совсем вовремя прибыли, брат Силуан, — печалился меж тем монаху воин. — Вести пришли с того берега — татарва близко.

— Да мы этих татар сами день назад видали. Спасибо господу нашему, — тут и Силуан и воин чуть ли не синхронно перекрестились, — уберёг от напасти, хоть кровь и пролилась христианская.

— Знать и вправду близко воронье, — печально вздохнул воин. — А государевы полки ныне далече, в городе лишь малая дружина осталась. Гонца к воеводам князь-государь наш выслал, но, когда он их ещё сыщет, да пока они ещё придут. Вот сам перед народом и вышел, речь держать да уговаривать встретить врага на переправе, дабы, ежели попытаются агаряне на наш берег перебраться, не пустить их под стены градские да чтобы округу не пожгли-разорили.

— И что люд калужский?

— Порешили встать за князем стеной, град боронить крепко, а коль по броду городскому пойдут — встречать на воде. Ныне вот готовят насады, да оружие правят.

— А появятся-ли? За Оку оне вроде давно не хаживали, почитай с ахматова вторжения.

— Да кто этих поганых знает, — махнул рукой воин, — а только слухи пошли разные. Ну да наше дело малое — стоять, где скажут, да бить, кого укажут.

Андрей, краем уха вслушивавшийся в разговор двух знакомцев, при последних словах встрепенулся. Ну ещё бы, ведь впереди предстояло большое дело и пройти мимо он просто не имел права. Это в кавалерийской лаве он будет просто один из многих сотен, что в едином порыве пытаются смять врага, а вот в сражении на реке, да командуя судном, он мог и показать себя.

И всю последующую дорогу от вымолов до церковного подворья, где обычно и останавливался брат — эконом при посещении Калуги, он обдумывал свои будущие действия. Хотя ничего путного, ну на его взгляд, ему в голову не приходило. И лишь уже зарывшись головой в подушку, набитую растительным пухом рогоза и чертополоха, он вдруг подумал, что хоть русским речным флотилиям без малого тысяча лет, но вот о таких действиях он читал только в художественных книгах, да альтернативках, а вот из истории помнил только судовую рать набранную Строгановым, которая и должна была биться на бродах аккурат в год Молодинской победы, но вроде бы то ли крымцы успели проскочить раньше, то ли флотилия была у других бродов, но боя как такового не было. Но раз здесь и сейчас люди готовятся к бою на реке, а за Оку татары смогли прорваться, насколько он помнил, лишь в 1521 году, то получается, что, либо и тут боя не случилось, либо об этой победе по каким-то причинам много не писали, либо он оказался в какой-то параллельной реальности. И вот последнее как раз было самое плохое, ведь у параллельного мира и своя, параллельная, история, и, как знать, может здесь всё будет по-другому и Орда сожжёт столицу на десять лет раньше, а о своих планах, основанных на послезнании тогда лучше и вообще забыть.

Тряхнув головой для верности, он отогнал дурные мысли, решив для себя одно: то, что он ничего не слышал о бое на броде возле Калуги, ещё ничего не значит. Сколь много достойных страниц истории пылиться в архивах, оказавшись не нужными оголтелым "правдолюбцам" от истории. Те же Молоди ведь не скрывали, нет, даже в учебниках упоминали, но о ней просто не говорили, не писали кучу книг и не снимали фильмов, вот и получилась этакая незнаменитая и даже где-то "запрещённая" победа. А ведь по своему значению Молоди могут с любым ратным полем поспорить, от Куликова поля до Бородина. А тут всего-то брод на Оке. А значит, будем считать, что он попал в прошлое своего мира, ну или параллельного, но живущего по тому же сценарию. Ну, пока не получим доказательства обратного или своими действиями не столкнем ход истории на новые рельсы.

С этой мыслью княжич и провалился в сон.

По утру же, когда брат Силуан занялся разгрузкой струга и перевозкой товаров в амбары, Андрей решил прогуляться по городу, осмотреться. Уговорились, что с ним в качестве "дядьки" вместо Олексы отправится один из судовщиков, степенный такой дядька Протас.

Ровная возвышенность, застроенная деревянными избами, с грунтовыми улочками, вьющимися между высоких тынов, укреплённая стенами и окруженная берегами Оки, Березуйским оврагом и небольшой, но стремительной речкой Городенкой — такой предстала перед Андреем Калуга начала 16 века. Это был настоящий город-крепость, форпост, надёжной преградой вставший на юго-западной границе Московского государства и защищавший его от набегов иноземцев с юга и запада. Именно через Калугу проходила уже начавшая строиться линия обороны южных границ великого княжества, протянувшаяся на сотни вёрст по берегу Оки — от города Болохова через Белёв до Калуги и далее через Серпухов и Коломну до Переяславля-Рязанского.

А ещё Калуга, стоявшая на сухопутном пути в Литву и Крым, росла и богатела как торговый и ремесленный город. Недаром князь Семён, сын почившего государя Ивана III Васильевича, избрал Калугу столицей своего вновь образованного удельного княжества.

Первым делом, немного поплутав по узеньким улочкам, Андрей поспешил на местную "верфь". Здесь вовсю кипела работа, беспрерывно тюкали топоры, пахло свежей стружкой, костром и варёной смолой. Вдыхая эту убойную смесь, Андрей внимательно рассмотрел насады, которые сейчас умело ладили калужские плотники.

Что сказать, кораблики его не впечатлили. Типичные однодеревки с наставными бортами, где доски бортовой обшивки в пазах соединялись 'вгладь' так, что их кромки плотно примыкали друг к другу, создавая гладкую поверхность бортов. Насады имели высоко поднятые нос и корму. Такие суда больше предназначались для сплава по течению и прохода по мелководным притокам. Даже мачты под обычный прямой парус имели не все. Именно про такие судёнышки и будут писать в будущем историки, что они строились, как правило, в верховьях рек на один рейс и по прибытии в пункт назначения продавались на слом.

Хотя тут же рядом ремонтировалось и несколько больших судов. Причем пара из них принадлежала к изобретённым совсем недавно (ну по меркам этого времени) так называемым дощатым стругам. Их корпуса выполнялись более тщательно и из более тонких, но не менее крепких, досок, зато, несмотря на свои значительные размеры, эти суда были самыми легкими и ходкими для своего времени. Даже андреев струг, срубленный по старым "технологиям" вряд ли удержался бы за кормой такого кораблика при равных возможностях. Недаром предприимчивые купцы их быстро приспособят не только для перевозки грузов, но и пассажиров.

Оглядев оснащающиеся суда ещё раз, Андрей молча поплёлся обратно в город. Главное, что он увидел — ни на одно судно не ладили артиллерию. Нет, он конечно читал, что огненный бой на Руси приживался не быстро и что для обороны осаждённых городов использовали иностранцев-пушкарей, но всё же не сильно этому верил. Но вот своими глазами увидел, что, даже готовясь к сражению, о пушках местный люд не думал. И пусть на насады пушки поставить проблематично, но на струги-то это сделать было вполне возможно.

Резко остановившись так, что шедший позади Протас даже наткнулся на него, Андрей хлопнул себя по лбу. А ведь и верно, не пора ли тебе, Андрей Иванович, попрогрессорить?

Ведь что такое вертлюг? Это вертикально установленный металлический штырь, утопленный нижним концом в планширь, реже в палубу. На конце штырь раздвоен на манер двузубой вилки, в развилке крепится пушка, никакого другого лафета не имеющая. Достоинство такой системы понятно — навести орудие на цель можно практически мгновенно и в любую сторону. Главный же недостаток тоже очевиден — сколько-нибудь серьезной отдачи вертлюг не выдержит. Сломается или согнется. А если сделать особо толстый и прочный, то разрушится то, к чему он крепится. Но для большой массы людей картечный залп даже из малого калибра удовольствие крайне отрицательное. А значит, нужно лишь выпросить у хозяина города пару малых пушек в один-два фунта и, буде такие найдутся, вооружить монастырский кораблик артиллерией.

Наверное, действительно пора — возможность палить по переплывающим реку маломаневренным целям из картечи лишней уж точно не будет — и, выходит, надобно идти к князю. Но не соваться же к брату государя, да ещё и удельному владетелю вот так с бухты барахты. Нужен кто-то, кто окажет протекцию молодому княжичу. А кого он знает в Калуге? Никого. Зато он знает того, кто знает того, кого надо. Да и судном распоряжается тоже он, а потому княжич прервал свою ознакомительную прогулку и почти бегом поспешил на пристань, надеясь, что брат Силуан ещё не окончил выгрузку.

Брата Силуана они застали там, где и ожидали, на вымоле. Оказать помощь горожанам он согласился практически сразу, тем более, что до подхода великокняжеских полков ни о какой выгодной торговле речи быть не могло (что и сделало монаха таким сговорчивым), а с их приходом и надобность в помощи сама собой отпадёт. А вот с князем встреча произошла намного раньше, чем думал и сам Андрей, и брат Силуан. Точнее князь Семён сам выехал на них, совершая объезд готовящегося к обороне города. Как рачительный хозяин, он уже знал о прибывшем накануне судне и не побрезговал сам заехать на вымолы с расчётом "реквизиции" прибывшего в свою судовую рать. Хотя мог и через дьяков дело сладить — мало кто мог бы отказать удельному князю и брату государя.

Разговор двух князей — молодого (а князю Семену было то всего двадцать пять лет) и юного — произошёл тут же, прямо возле струга. Брат государя подошёл к делу практично, без местечкового чванства, которым полны были многие власть предержащие. В сути предложения Семён Иванович разобрался быстро, недолго подумал, складывая все плюсы и минусы и согласно кивнул, хотя Андрей и боялся обратного, ведь он просил не только пушки с зельем, но и мастеров, что бы сделали вертлюг, да ещё и за счёт городской казны (сработала привычка, выработавшаяся за годы службы — проси больше, дадут сколько надо).

И работа закипела.

Суть вертлюга кузнец, присланный княжьим повелением, уловил с полуслова, метко обозвав его "рогачём". Вполне возможно, что он уже и видел нечто подобное, но это Андрею уже было не интересно — главное, что кузнец работу понял и обещал сделать быстро.

В арсенале Калуги пушки были, но в основной массе слишком крупные для его кораблика, или без так необходимых в данном случае цапф. Андрей уже даже согласился было на небольшую пушчонку на деревянном ложе, однако, в конце концов, пушкари расстарались и нашли-таки то, что надо: кованную длинноствольную пушечку с большим количеством колец на стволе для упрочнения и жесткости конструкции и нужного размера, со всеми необходимыми атрибутами. Навскидку калибром 40-50 миллиметров, заряжающаяся с казны посредством сменных зарядных камор, подпираемых простым откидным клином для уменьшения прорыва пороховых газов в месте соединения каморы и ствола. В общем хоть и примитивно, но убойно и для его струга то, что доктор прописал.

Теперь больше всего Андрей боялся, что татары появятся раньше, чем он успеет дооснащать их судёнышко, или не появятся совсем. Нет, на тактику боя это не сильно повлияло бы, но вот огневую мощь снизило сильно. Зато, при разговоре о судьбе березической вотчинки оказанная услуга пошла бы только в плюс. Однако татарские отряды появляться вблизи Калуги пока не спешили, чему Андрей был рад и не рад одновременно.

А вечером на струге закипела работа. "Рогач" крепить решили на палубу прямо в носу судна. Пушкари, привезшие на телеге пушку и бочонки с пороховым зельем, сноровисто уложили цапфы в вилки, и кузнецу осталось только надёжно закрепить их, после чего вертлюг установили в заранее подготовленном месте. Пушкари ещё некоторое время потоптались возле него, наводя ствол в разные стороны, после чего возбуждённо переговариваясь, покинули струг. Татары так и не появились на берегу, и город с облегчением погрузился в сон...

Бревенчатый княжеский дворец расположился на высоком берегу Яченки. С гульбища, украшенного резными перилами, открывался красивый вид на Оку, в которой, как в зеркале отражались легкие перистые облака, застывшие в синем небе, и прибрежный лес. Не смотря на жаркий весенний день, тень от дома и легкий ветерок создавали здесь приятную прохладу, потому-то калужский князь и предпочитал душным покоям оббитую мягкой материей лавку, поставленную здесь по его распоряжению. Отсюда он любовался открывающимся видом и слушал громкий гомон города, кипевшего жизнью.

Учащенно стучали молоты в городских кузнях, безостановочно тюкали со всех концов топоры. И горожане, и воины его личной дружины готовились к появлению врага. Кто-то точил лезвие сабли или старого дедова меча, кто-то начищал до блеска шлем и проверял кольчугу, а кто-то насаживал нож на ратовище. С ближайших деревень потянулись в город первые телеги с крестьянами, сорванными с мест тревожными слухами. Впрочем, поток беженцев был немноголюден, многие оставались на своих местах, привыкнув за последние годы, что полноводная Ока сдерживает татар не хуже самого сильного войска.

А может зря он так встрепенулся? Ну да, основные полки Щеня отвёл от Калуги, но ведь и вправду, давно татары на московский берег не ходили, лишь зорили приокские земли на правом берегу. Хотя нет, как в народе говорят: "Спаса проси, а себя сам паси". Бережёного и бог бережёт, а перехваченные дозорными станицами пленники утверждали, что царевичи похвалялись в этот раз пощупать и заокские земли. А значит остается ему лишь крепить оборону своих земель, да просить воевод братовых о воинской помощи. Лишь бы те "успели" вовремя. А то с братца хватит наглости "придержать" своих воителей. Как пять лет тому назад, когда подгоняя коней, татары устремились через Белев под Козельск и через Одоев под Калугу, а его воеводы несколько запоздали с принятием контрмер. Благо служилые князья Иван Воротынский да Василий Одоевский со своими собственными дружинами дали крымцам бой на Упе, и не пустили их к калужскому правобережью. Но под Козельском тогда степняки вволю порезвились.

И вообще, уж что-что, а Семен хорошо помнил, как противился брат отцову завещанию. Ещё бы, имея под рукой земли Калуги, Козельска и Бежецкого Верха в свои 18 лет он, Симеон, получал в государстве немалый политический вес. Вот только Василий, находясь у одра умирающего отца, был настроен совсем по другому. И, если уж он отказался от венчания в Успенском соборе 'по чину' шапкой Мономаха, показывая подданным, что власть обрел по праву рождения, и для ее освящения не нужны ему публичные церемонии, то порушить отцово завещание и вовсе оказалось ему с руки. Двум братьям новый государь отдал лишь часть удельных земель и совершенно лишены были уделов младшие наследники Симеон и Андрей. И не было бы счастья, да несчастье помогло. Заключая договор 1508 года с литовским князем Сигизмундом, по которому Литва отныне более не оспаривала принадлежность калужских земель Московской державе, вынужден был и Василий признать завещание отца. Так Симеон и обрел, наконец, свой удел в реальное управление, с которого прежде получал лишь доходы. Но в отношении брата-государя он не обольщался, а потому и собирал в один кулак свои полки.

Вот только крови, коль не успеют те полки подойти, прольётся много, а ведь, в конце концов, это его личная дружина, итак не многолюдная, понесёт в бою с трудом восполняемые потери, ведь каждый такой дружинник обходится ему в копеечку. Тем более сейчас, когда по воле старшего брата он полностью лишился преданных ему бояр и дворян, заменённых на великокняжеских слуг и верных именно ему, Василию, а не Семёну. Да, брат знал, что делал. Даже в "родном" городе теперь Семён чувствовал себя не очень уютно, что, несомненно, не добавляло ему любви к братцу.

Андрея о раскладе в стане младшего брата государя посвятил брат Силуан ещё во время плавания по Оке. Оценив услышанное, тот лишь понимающе усмехнулся: как-же всё таки правы были те историки, которые писали, что князь Семён от такого решения брата пострадал очень сильно. И то верно, если учесть тесную личную связь господина со своим двором, бывшей нормой в эти времена, то получается, что на какое-то время князь Семен остался один, в окружении новых, чужих людей без права заменить их на лично ему преданных. На мгновение ему даже стало жаль этого молодого мужчину.

А потом сам собой выплыл вопрос: эх, Андрюха, куда ж ты лезешь? Хотел же мимо всех хитросплетений сильных мира сего проскочить на первых порах и вот на тебе, сам же, добровольно, суёшь голову в пасть льва.

Ведь не только Симеон, а любой удельный князь в эти времена был крамольник уже по своему положению. Вокруг него придворной толпой плелись немалые интриги, особенно при том, что государь никак не мог порадовать подданных наследником. Оттого в Кремле от любого из братьев ежеминутно ожидали смуты. Более всего боялись их побега за границу, да хоть в ту же пока ещё православную Литву. Хотя эта опасность в былые времена и избавила деда нынешнего правителя от его злейших врагов (князей Можайского и Шемячича), только для Василия Ивановича это было неприемлемо: ведь бежавший мог спокойно преступить его запрет на женитьбу. А это уже создавало угрозу всему васильеву княжению, ведь если в браке у беглеца родиться сын, то тот тут же становился прямым конкурентом ему на московский великий стол. Пусть не сразу и, возможно, не сам, но через своих детей уж точно, да ещё как бы и не более удобным для тех же бояр, на которых ему придётся опираться, а значит, и зависеть от них. Проще говоря, могла возникнуть ситуация как в Смуту, только на сто лет раньше.

И пусть братья государя почитались слабыми настолько, что сам-же великий князь Василий назвал их "неспособные и своих уделов устроить, не то чтобы царством править", пусть они униженно просили о прощении через митрополита, монахов или московских бояр, пусть называли себя холопами великого князя, признавая его своим 'государем', пусть они знали, что за ослушание и за крамолу лишь по одному доносу, да даже только по подозрению, их ждет московская тюрьма, но они не перестали быть от того его наследниками. Оттого за ними пристально наблюдали в любое время дня и ночи. И такое событие, как приобретение кем-то вотчины в их владениях мимо этих глаз пройти просто не могло.

С другой стороны, мысль, родившаяся в дороге, стоила риска. Да, он с удовольствием нашёл бы другое местечко, но, увы, у него не было компьютера с координатами полезных месторождений, а то, что каким-то образом удержалось в голове, было пока недоступно. Но овчинка-то стоила выделки! Оттого по окончании приготовления струга к возможному бою, и испросил-таки он аудиенцию у калужского владетеля.

Разговор с удельным князем вышел не простым, но, после долгого хождения вокруг да около, с соблюдением всех вежеств, наконец, подошли и к сути вопроса, из-за которого всё и затевалось.

— Вотчину в моих владениях, — усмехнулся князь Семён и крепко о чём-то задумался, а Андрей затаил дыхание. — Увы, то не в моей ныне власти.

— Но ведь запрет государем только на верстание в службу положен? А распоряжаться своими землями, княже, ты и поныне волен. Стало быть, ничто не мешает тебе продать небольшую деревеньку с землёй. Тем более земли те худы да лесисты.

Во взгляде калужского владетеля вспыхнули озорные огоньки. Всё же не прав был Карамзин, подумалось Андрею, не легкомыслен брат государя, а авантюрен. Оттого и в Литву сбежать собирался, что адреналин в одном месте бурлил. Из таких вот хорошие конкистадоры получаются.

Князь Семён несколько долгих мгновений задумчиво помолчал, а потом утвердительно кивнув головой.

— То в моей воле, да только не по обычаям сие. Не продают вотчинные земли владетели, разве токмо монастырю какому за спасение души отписывают.

"Ага, ага, нужны они богу, ваши землицы, чтоб за них спасение давать, — хмыкнул Андрей, но вслух такого говорить, разумеется, не стал, не поймут местные юмора. — Да и не спасения ради, а денег для отписываете вы их. Так что всё у вас продаётся, весь вопрос только в цене и правильной мотивации".

Из книг по истории он помнил, что удельные братья великих князей, как ни старались, а постепенно беднели все более и более (одни ежегодные ордынские расходы отбирали почти сотню рублей из удельной казны), и постоянно нуждались в деньгах. Нуждались настолько, что занимали их у кого могли и сколько могли. Или, как всё ещё здравствующий Фёдор Волоцкий, просто отжимали у любого более-менее зажиточного хозяина под видом подарков, на которые сначала намекал тиун князя, а потом, если кто-то не "понимал", то ему "мягко" намекали палачи в волоцком остроге, куда "приглашали" беднягу от имени князя, не чинясь, дворянин он, купец или крестьянин. И всё равно умирали они в больших долгах, возлагая уплату их на своего брата — великого князя, которому отказывали свои выморочные уделы. Князь Семён, конечно, ещё в большие долги вряд ли залез, но общую тенденцию он знает не понаслышке и уж точно гораздо лучше историков будущего.

На то и решил давить Андрей, но, однако, они ещё с полчаса ходили вокруг да около, причем несколько раз их беседу прерывали появившиеся слуги, больше желающие услышать, о чем же говорят князья, чем желающие угодить своему господину. Надо сказать, что выбор места Андрею не сильно нравился именно из-за такого уединения, но не ему перечить хозяину. Наконец, калужец принял какое-то решение:

— И что, княжич, землицу уже присмотрел в моих-то владениях? А на что она тебе, худая-то?

Ну, всё, невеста, как говориться, согласна, осталось только жениха уговорить. Землицу-то Андрей давно высмотрел. Теперь предстояло внятно пояснить почему там, при этом не открывая истинного значения, ведь по местным нормам это и впрямь было довольно-таки бедное именьице, есть же земли и побогаче, и понаселённее. А человек существо такое: всегда пытается понять — в чём же подвох. И попробуй, скажи, что собираешься там стекло варить. Тут либо цена взлетит до небес, либо вообще, мимо пролетишь, но в долю брать точно придётся, и притом вряд ли расходы на двоих делиться будут.

Хотя калужец и без того за даром отдавать ничего не собирался. Понимал, что потом большинство доходов с проданной вотчины пойдёт мимо его казны, вот и пытался урвать будущую недостачу суммой выкупа. Ну впрямь как будущие цари, что отдавали дела на откуп. Понимал всё же, что сильно отступать гостю некуда, для вида удовлетворившись шитым белыми нитками андреевым объяснением. И дожал-таки, истребовав целых сто семьдесят рубликов, чем разом отбил свою долю ордынского выхода на два года вперёд, а Андрея умудрился загнать в так нелюбимые им кредиты (и чем несказанно порадовал брата Силуана, не упустившего свой шанс и ссудившего деньги Андрею хоть и под умеренный, но все же процент).

Зато на выходе появилась у княжича скреплённая печатями и подписями грамота, объявляющая Андрея полным владетелем довольно таки большого участка земли под Козельском по обоим берегам реки Жиздры. Теперь оставалось лишь съездить в свои владения и определиться с объемом предстоящих работ...

* * *

Ахмед-Герай возлежал на кошме в своей юрте, наслаждаясь кумысом и обществом брата Бурнаш-Герая, с которым они вместе вышли в этот поход.

О, он помнил, как Бурнаш ярился в стенах бахчисарайского дворца, когда отец запрещал им тревожить земли московитов. Наверное, отец стал слишком стар и перестал быть истинным степным волком. Ныне он лишь сидел во дворце и вспоминал былые дни, когда вместе с московским князем добивал могущество Большой орды. Нет, в те времена отец был воистину велик, ведь это он нанес поражение Шиг-Ахмату, после чего под его руку откочевало много улусов, ранее подчинявшаяся золотоордынским ханам. И забрал под себя множество новых земель и пастбищ, где теперь привольно пасутся вассалы хана Крыма. Но...

Времена меняются. Чего стоит уже оказанная услуга? Тем более, что оказавший её московский князь умер, оставив трон сыну, а Менгли-Герай всё ещё сдерживал молодых волчат, даже несмотря на то, что послы литовцев сулили большие деньги, лишь бы татарская конница прошлась по землям их врагов — московитов. Глупцы, они считали, что нанимают крымских воинов, словно наёмников, хотя на деле лишь обогащали царевичей и беев, а за ясырем крымчаки пойдут в любом случае, и даже, возможно, в земли самой Литвы. Ведь если какой-то идиот готов оплатить твой набег, то почему бы и не взять у него золото.

Этой весной литвины предложили просто роскошный куш — ежегодно выплачивать по 15000 червонцев, лишь бы крымские воины растерзали московские рубежи. Но отец в своей новообретённой манере не ответил им ни да ни нет, и тогда Ахмед с Бурнашом решили сами встретиться с послами.

Литвины были рады приходу царевичей. Много говорили о дружбе и союзе, но Ахмеду на это было наплевать. Золото, вот что нужно было ему. Это Бурнаш любил войну ради войны, а он то хотел совсем другого — он хотел власти. Он верил, что будет ханом лучшим, чем старший брат Мехмед, и уж точно не смириться с вассалитетом осман, что позабирали под свою руку лучшие города Крыма. Но об этом приходилось молчать, молчать даже в стенах бахчисарайского дворца, молчать до тех пор, пока он не соберёт достаточно сил для того, чтобы стать властелином Крыма. А для этого ему нужны деньги и слава. Именно деньги и слава привлекут к нему сторонников. А где её заработать, если безвылазно сидеть в стенах Бахчисарая?

Литвины быстро поняли, что нужно молодым людям и разговор резко свернул в деловое русло. Да, деньги они привезли и готовы выдать благородным царевичам, да, они желают чтобы гордые тумены хорошо порезвились во владениях московского князя, а вот дальше были сказаны слова, которые заставили Ахмеда глубоко задуматься.

— Славные воины уже не раз пленили окраины московской державы, — сказал вдруг седой литвин, что до сей поры лишь молча присутствовал на встрече. — Вот только главные силы московского владетеля сокрыты от них за Окой, словно ставшей неприступной преградой для стремительных ханских туменов. Не тронутые войной, забывшие, что значить вражеский набег, жители левобережья копят богатства, отдавая лишь часть из них своему князю. Добыча на той стороне была бы во сто крат богаче той, что соберут твои воины, царевич, на правом берегу. Или Ока и впрямь так неприступна для славных багатуров?

Ахмед тогда много что наговорил этому наглецу, но те его слова запомнил, ибо в них крылась пусть горькая, но правда.

И вот их стремительные тысячи уже опустошили окрестности Белева, Одоева, Алексина, Воротынска, взяв хороший полон, но это всё было не то, всё было как-то обыденно. Все эти ранее разграбленные города вновь располагались на правобережье. А вот туда, за Оку, татарские тумены и вправду не заглядывали уже очень давно. И можно было только представлять, какая же добыча ждала бы их там, если и здесь, в не по разу уже ограбленных землях они умудрялись брать неплохой хабар.

Нет, Ахмед-Герай нисколько не обольщался. Взять стольный град Москов имеющимися у него силами он вряд ли смог бы, если только ворваться изгоном, что, конечно, возможно, если Судьба будет благосклонна к багатурам, но у Судьбы непредсказуемый характер, а он не любил полагаться на авось. Для начала хватит и того, что он, не испугавшись московской рати предал бы огню и разору заокские земли, взяв богатую добычу, а дальше всё в руках Аллаха. Слухи об удачливом полководце мигом бы облетели все подвластные хану земли, и в следующий раз он мог бы уже замахнуться и на нечто большее, чем простой набег. А потому вот уже два дня он собирал свои растекшиеся в поисках добычи тумены в одно целое. Там, на севере, его ждали броды через Оку, прикрытые только малыми дружинами. Основные-же полки, по донесениям доброхотов, были от них ещё далеко. Он сметёт эти заслоны единым ударом конного войска и покажет руссам, что река отныне не преграда для славных степных багатуров и что московскому князю пора подумать о дани для Гераев — истинных потомков великого Чингиза. О да, если он станет ханом, он вновь заставит литься потоки серебра из Руси в ханскую казну. О, Аллах, ну почему он не родился первым?

Метущийся с одно на другое поток мыслей Ахмеда прервал Бурнаш, наливая из бурдюка в свою пиалу новую порцию напитка:

— Странно, что от Алиф-бея всё ещё нет гонца. Может, нужно было сразу пойти всем войском?

Неторопливо допив кумыс, Ахмед отложил пустую пиалу в сторону и только потом поднялся на ноги, отряхивая халат.

— Семь сотен это большая сила, а Алиф-бей опытный воин, если заслон будет силён, он дождётся нас. Мы же выступим к реке, как только соберём всех. Идти на тот берег нужно единой силой и налегке, а значить, надо облегчить отряды от собранного полона. И пусть тогда Аллах вразумит неверных, чтобы не вылезали из-за своих стен.

— Да, брат. Жаль только, мало сил у нас с тобой, чтобы разбить московские полки. А так ограничимся лишь небольшим изгоном.

— Всему своё время, брат. Всему своё время, — задумчиво пробормотал Ахмед-Герай.

* * *

Весть о том, что татары всё же идут на Калугу, принесла вездесущая разведка. Усталые всадники появились на берегу уже почти под вечер и с ходу ринулись в брод, не жалея распалённых лошадей. Они едва преодолели две трети переправы, когда на том берегу показались татарские всадники. Прокричав что-то своё и пустив пару стрел, татары отошли от воды, а выбравшиеся на этот берег разведчики спехом погнали коней в княжескую усадьбу.

"Всё же сече быть." Сколько не готовился Андрей к неизбежному, а всё же известие о приходе татар впрыснуло в кровь такую волну адреналина, что его даже стало потряхивать. Чтобы хоть как-то унять адреналиновую дрожь, он принялся вновь и вновь вспоминать — всё ли готово на струге, достаточно ли набрали речной гальки, которой предстояло сыграть роль картечи, хороши ли будут доспехи, что достались от татарина и которые уже здесь подогнали по его фигуре. Железо на них было дрянное, но какая-никакая, а всё защита для тела.

Думы ли помогли, или просто организм наконец пережёг лишний адреналин, но вскоре Андрей успокоился и прислушался к разговору, что вели собравшиеся в гостевом доме люди. А говорили в большинстве своём о том, что гонцы, посланные к войску, собиравшемуся для обороны Берега, ещё не возвернулись, а татары уже пожаловали. Большая часть считала верным встретить врага на подходе, но кое-кто говорил о том, что надо было запереться в городе и возложить живот свой на волю господа и крепость стен. Уже засыпая, Андрей подумал, что и те, и те вроде бы правы, а вот кто был наиболее верен, покажет завтрашний день.

Утренний воздух был очень свеж и вызывал озноб. Впрочем, его причиной мог быть вовсе и не холод, струящийся от реки, а всё тот же адреналин в крови. Река и берег тонули в густом молочно-белом тумане.

Тактика использования "калужской флотилии" Андрею стала более-менее ясна ещё после осмотра судов её составляющих, ибо была проста, как полушка, но от этого не стала безобидной. Ни о каком манёвре речь явно не шла (техника не позволяла) а значит, предполагалось просто запереть кораблями брод и рубить плывущих татар, не давая им возможности переправиться на левый берег Оки. Да, что бы ни говорили в будущем о князе Семёне, но тактиком он оказался превосходным. Имея значительно меньшую по численности пешую дружину, чем вторгшиеся ордынцы, князь учел, что грозная и маневренная на суше татарская конница более уязвима в воде, так как всадник вынужден плыть, держась за холку коня. В этот момент он не может не то что эффективно действовать оружием, особенно луком, которым степняки владеют в совершенстве, а даже просто прикрыть себя щитом. А ведь многие степняки вообще не умеют плавать. Получается всё просто и довольно смертельно. Этакие речные Фермопилы, где меньшими силами можно противостоять более крупным.

К тому времени, как алая заря отполыхала в небе, постепенно сменившись ярким солнечным светом, туман над рекой рассеялся и взорам ратников предстала изготовившаяся к переправе орда.

Татары стояли плотным строем твердо уверенные в своем подавляющем превосходстве, так как точно знали, что на противоположном берегу нет больших полков. Вид лёгких судёнышек, прижавшихся к берегу в стороне от брода, вызвал в их строю лёгкое брожение, которое вскоре прекратилось. Суда стояли под стенами города и выглядели абсолютно безжизненными, в то время как на самих стенах было черно от набившегося народа.

Командовавший степняками Алиф-бей лишь презрительно усмехнулся. Конечно, что ещё остаётся делать урусам, как не прятаться за стенами? Ну и пусть. Его задача разведать брод и дождаться подхода обоих царевичей, а уж они будут сами решать, что делать с городом. Видимое отсутствие войск на противоположном берегу его несколько нервировало — ну должны же урусы оставить хоть какой-то заслон — но потом пришла мысль, что даже если что-то там и есть, то небольших размеров, а значить остановить его семь сотен они вряд ли смогут. Даже если смогут смести первым залпом всю передовую сотню. Вернувшийся с вершины холма разъезд доложил, что река и видимый берег чисты и лишь одно судно уходит вверх по течению. Бей вновь усмехнулся и дал сигнал к переправе.

И вот первые ряды ордынской конницы вошли в воду, несколько саженей прошли по дну и пустились вплавь. Ордынцы переправлялись как обычно, держась за хвосты своих коней, намотав их на руку. А под мышками они приторачивали надутые кожаные бурдюки — необходимый элемент снаряжения любого воина, в которых между переправами хранилась вода для питья. Плавать степняки, в большинстве своём, не умели, и лишившийся бурдюков-поплавков рисковал немедленно пойти ко дну. Оружие и поклажа были навьючены на коней или прикреплены к тем же поплавкам.

Конная масса неудержимым потоком стекала в реку. Поднятые над водой лошадиные и человеческие головы передовых отрядов уже преодолели почти четверть пути до противоположного берега, а подходившие на их место всадники спокойно ждали своей очереди на переправу. И казалось, что нет им ни конца, ни края.

Андрей стоял возле румпеля, наблюдая за работой кормщика. Струг, подгоняемый ветерком, дующим со стороны вражеского войска и сильными, одновременными гребками, разгоняясь поднимался вверх по течению. Кусая губы, Андрей на глазок замерял скорость и молился про себя об одном — только б ветер усилился.

Он специально начал первый проход против течения, чтобы оценить ходовые качества струга при подувшем с утра ветерке. Результатом он остался не вполне доволен, но всё же посчитал его удовлетворительным.

— Ну что, православные, начнём, помолясь. Правь к татарам, но совсем близко к их берегу не подходи. Пройдём по голове, а далее делай как уговорено было, — напутствовал он рулевого, сам же направился в нос, к пушке.

Да, тот самый убегающий корабль был именно его стругом и вот теперь он круто разворачивался посреди реки. Течение, более быстрое по весне, подхватило его и стремительно понесло в сторону переправы.

Рослые молодцы-пушкари уже наводили ствол на плывущую конницу, лыбясь во весь рот. Ещё бы, ведь им светило лишь молчаливое наблюдение за боем со стен города, так как пушек на судах не было, а брать пушкарей простыми ратниками князь отказался наотрез. Кому сабелькой махать и так хватало, а вот обученных огневому бою, увы, было мало. Андрей, со своей вертлюжной пушкой стал для молодцов просто подарком с небес. Не всем, конечно, ведь во все времена есть те, кто желает отсидеться вдали от поля боя — одно дело палить со стен в осаждающих и другое — быть в самой гуще, но для лёгкой пушчонки и энтузиастов хватило за глаза для расчёта. Целиться, конечно, было посложнее, ибо струг в отличие от башни, пусть и не сильно, но кренился под воздействием ветра да ещё в сторону своего берега, но вертлюг и пыж, не дающий высыпаться гальке, позволяли опускать дуло орудия на нужный градус.

Когда струг поставил плывущих татар практически на траверз, пушка на баке грохнула и окуталась дымом, который, впрочем, был тут же снесён за корму. На реке широкой просекой прошла рябь от всплесков картечи. Дико заржали раненые лошади, вскинув руки, пошли ко дну убитые галькой, разогнанной силой сгоревшего пороха до больших скоростей, превративших их в убойный снаряд, татарские воины. Собиравшиеся на берегу ордынцы сначала с удивлением уставились на ставшее вдруг смертоносным судно, а потом, видимо по чьей-то команде, вскинули луки и выпустили по стругу тучу стрел, однако Андрей был готов к чему-то подобному и сразу после выстрела велел переложить руль, чтобы уйти ближе к своему берегу, выходя из-под обстрела.

Что ж, первую кровь они пустили. Пусть и малую. Настолько малую, что она не остановила переправляющуюся змею. Но ведь это было только начало. Андрей и не собирался сильно воевать, пока плывущие не отойдут от берега настолько, чтобы стрелы не ранили команду, мешая ей работать.

За действиями струга наблюдали и калужане, готовящиеся в своих судёнышках к бою. Видя, как судно ловко лавирует на неблагоприятном ветре, князь Семён всерьёз подумал о необходимости иметь пяток таких корабликов под своей рукой. Молодой князь даже не догадывался, что только что предвосхитил пожелание своего старшего брата, нынешнего государя всея Руси Василия Ивановича, лет на десять. Правда, Василию для этого понадобился датский адмирал Норби, а ему наглядный пример. Но он уже знал, что будет дальше, всё же не зря интересовался тогда у отрока на пирсе. А пока велел быть всем готовыми к движению.

Струг, между тем развернулся на середине реки. Белоснежный парус на единственной мачте сначала заполоскался, а потом упруго выгнулся под свежеющим весенним ветром в другую сторону. Десяток длинных весел с каждого борта в лад ударили по воде и струг бодро пошел вверх по течению наперерез переправлявшейся орде.

— Ну, православные, с богом! — прокричал Андрей.

Пока они маневрировали, ордынцы сумели преодолеть больше половины пути. Зато ветерок, словно по заказу, усилился и теперь струг буквально резал речную гладь, разгоняясь всё быстрее и быстрее. Пушкари уже зарядили все три каморы, раздобытые в городских арсеналах, и только ждали удобного мгновения. Вот, наконец, они посчитали дистанцию достаточно близкой, и пушка снова жахнула зарядом картечи. Пушкари засуетились возле орудия. Нужно было выбить узкий клин, опустить рогач и вынуть опустевшую камору. Банником прочистить и остудить дуло, вставить новую камору, прикрыть её рогачём и закрепить клином. И вот уже новый выстрел раздался над рекой. А в это время двое оставшихся пушкарей заново засыпали в опустевшую камору порох и камни.

Между тем струг на полном ходу врезался в плотные ряды ордынцев, переплывающих брод, и продолжил своё движение прямо по головам людей и лошадей, давя их не только форштевнем и днищем, но и ударами тяжелых весел. Стоявшие вдоль невысоких бортов воины методично били в воду копьями, уничтожая тех, кому не повезло погибнуть сразу.

Но вот судно перестало содрогаться от ударов, выйдя на чистую воду. Позади осталась разорванная змея переправляющейся орды, полная криков боли и ярости. С берега вслед уходящему стругу неслись не менее яростные проклятия от воинов, бессильных дотянуться до проклятых гяуров острыми стрелами.

Отойдя чуть подальше, чтобы хватило места хорошо разогнаться, Андрей скомандовал поворот. Гребцы дружно налегли на вёсла, и судну хватило буквально пятачка, чтобы встать носом по течению. Хлопнул поймавший ветер парус и струг вновь поспешил к переправе.

Между тем, не смотря на понесённые потери, ордынцы продолжили свой путь к противоположному берегу, спеша быстрее выбраться на сухое место, а в воду всё сходили и сходили новые воины. Оглядев прошедших почти две трети пути врагов, князь Семён опустил маску шлема на глаза и молча махнул рукой, давая приказ на битву. Вода вспенилась от опустившихся в неё вёсел и насады, до того смирно прячущиеся у вымолов, набирая скорость, понеслись вперёд, к вящему изумлению врагов.

Удар нескольких десятков судов был страшен. Практически весь авангард ордынцев, искалеченный и переломанный, разом пошел ко дну. А потом началось избиение. Стрелки били в наплывающие головы, воины кололи и рубили тех, кто смог проплыть под смертоносным дождём стрел. Насады, движимые веслами, крутились в толпе врагов, сея смерть и разрушение. Казалось, что ордынцы вот-вот не выдержат и повернут обратно, но надеждам не суждено было сбыться.

На вражеском берегу, чуть в стороне от переправы, где неподвижно и непоколебимо возвышался бунчук бея, наблюдавшего за движением своего войска, послышался рёв трубы и несколько вестников понеслись к уходящим в воду сотням.

Алиф-бей был в бешенстве. Увидев поутру приткнувшиеся к берегу корабли, он и подумать не мог, что эти сыны шакала выдумают такое. Ведь суда выглядели абсолютно пустыми. И вот такой афронт! Руссы не только не закрылись в крепости, они ударили, подло ударили именно в тот момент, когда славные степные воины были наиболее уязвимы и не могли за себя постоять. Это-то и взбесило бея больше всего. Видя, как умирают его воины, он уже хотел дать сигнал на отступление, но тут вмешался Абаш, его самый доверенный нукер.

— Воинов там слишком мало, господин, — прокричал он, указывая на переправу. — Надо послать сразу несколько сотен одной стеной и задавить этих шакалов. Нас больше, а они, похоже, взяли сюда весь гарнизон. Разбив их здесь, мы потом сами легко возьмём Калугу и преподнесём её царевичам. Вели дать сигнал сотням Юсуфа и Бучака разом идти в бой.

Алиф-бей теперь уже по новому вгляделся в картину боя. Похоже нукер был прав, а перспектива захвата города на миг застила глаза. И он решился.

Калужские ратники топили плывших татар, но их не становилось меньше. Наоборот, спустя какое-то время наиболее отчаянные, или самые везучие, из татар сумели прибиться вплотную к бортам и с отчаянием смертников полезли на насады. Вскоре то в одном, то в другом челне стали вспыхивать ожесточённые схватки. Ордынцы, ободрённые тем, что теперь могли постоять за себя и, понимая, что в воде им жизни нет, рубились словно пресловутые берсеркеры, а по реке к завязнувшим в людском потоке насадам всё прибывали и прибывали татарские отряды.

Андрей уже не считал, в который раз его судно проходит сквозь людской поток. Он чувствовал, как люди начинали потихоньку уставать. Не так быстро гребли вёсла, не так резко опускались копья и даже почерневшие от пороховой гари пушкари уже не улыбались, а сосредоточенно делали своё дело. Бой явно подходил к тому моменту, когда последний сохранённый в резерве батальон мог решить исход компании. Весы победы зависли в неустойчивом равновесии, и нужно было что-то, что бы заставило их покачнуться в одну из сторон.

Что произошло в тот майский день на самом деле уже вряд ли станет известно. Если верить житию, произошло чудо. Если верить логике, то случилось примерно вот что.

Окружённый глубоким рвом, деревянный дворец удельного князя вознёсся на высоком берегу реки Яченки. Красивое место недаром приглянулось молодому князю: с него открывался чудесный вид на окрестности, где среди лесов и холмов, уходящих за горизонт, простиралась водная гладь Оки.

Помимо княжеских хором внутри высокого забора были церквушки и домики местных жителей.

Среди обитателей княжеского дворца жил и Лаврентий. Это был юродивый, или как тогда говорили, "божий человек", которого по доброте душевной приютил сам князь Семён Иванович. Кто знает теперь, кем он был на самом деле: аскет-безумец или принявший вид безумца. Это в наше время люди считают, что юродивый — это человек с обязательным наличием у него психического расстройства. Говоря простым языком — обычный дурак. Но церковь постоянно опровергает это определение, утверждая, что эти люди самопроизвольно обрекли себя на мучения, ограждаясь от мирских благ и удобств, и окутываясь завесой, скрывающей истинную доброту помыслов.

Своим поведением они старались вразумить людей: они высмеивали такие человеческие пороки, как зависть, грубость, обидчивость. Это делалось для того, чтобы вызвать в людях чувство стыда за недостойное существование. Ну и, конечно, им многое прощалось. Даже самодержавный государь не мог просто так обидеть юродивого. Хотя в той же Западной Европе нечто подобное делали шуты королей и влиятельных вельмож не прячась за церковную спину.

В день битвы калужане разделились на разные группы. Кто-то стоял в церкви, где шло моление о ниспослании победы над агарянами, кто-то сидел дома, молясь на иконы в красном углу, а кто-то высыпал на стены, с сжимавшимся сердцем наблюдая за сечей.

Обитатели дворца видели, как праведный Лаврентий, то метавшийся по комнатам, то истово молившийся, внезапно схватил одну из развешанных на стенах секир и побежал быстро к реке. Естественно, никто его и не подумал останавливать, и вскоре потеряли из виду. Ну и конечно, никто не засекал время, когда он побежал к реке и когда оказался на корабле князя Семёна.

Скорее всего, он добрался до него на лодке. Может сам гребя, а может и кто-то подвёз. Но как бы там ни было, а в самый драматический момент, когда уже не раз раненный князь сам переставал верить в победу, сзади раздался громкий и ободряющий голос Лаврентия. Не веря себе, Семён оглянулся и, увидев и вправду на борту юродивого с секирой в руках, которого сам же оставил во дворце, только и смог прошептать:

— Чудо господне.

Но его услышали. А услышав — ободрились, ведь если бог за нас, то кто против нас? И это стало соломинкой, сломавшей хребет слона. Уставшие, не раз пораненные воины с удвоенной силой обрушились на врага. В бою наконец произошёл перелом, и ордынцы дрогнули, их убивали, резали, сталкивали с судов в воду, где они барахтались и тонули, топя друг друга. Наиболее слабые духом, ещё не доплыв до места сечи, стали заворачивать коней вспять, надеясь добраться до берега раньше, чем до него доберутся разъярённые руссы. Ведь, в конце концов, они пошли за добычей и на том берегу набрали хорошего полона. Так зачем гибнуть в речных холодных водах.

Пока на судах шла резня, никто не обратил внимания, как Лаврентий покинул флагман. А потом его увидали вновь во дворце. Так и возникла легенда о чудесном переносе праведного Лаврентия и о чуде господнем. А так ли оно было, или как иначе — да кому это сейчас интересно. Своим появлением, Лаврентий ободрил русских воинов именно в тот момент, когда им это было особенно нужно и тем самым спас и князя, и войско, и, возможно, сам город, за что и остался в людской памяти до скончания рода русского, породив одну из легенд, которыми так богата русская история.

Ордынцы дрогнули и повернули обратно, так и не достигнув противоположного берега. Струг Андрея как раз шел по течению в очередную атаку, когда раздался гортанный рев трубы, дающий сигнал об отступлении. Да, они сделали это, они удержали свои Фермопилы! Жаль лишь было лошадей, убитых и покалеченных в этом бою. Ну и отсутствие трофеев. Хотя, это можно было ещё изменить. Недаром сеть рыбацкую с собой прихватили. Мурзу какого-нибудь, конечно, выловить вряд ли удастся, но от доброго сотника Андрей бы не отказался. Вот только как их в плывущих разобрать? Да и стоит ли? Выловить парочку получше одетых, всё навар.

И струг вновь рванул в самую гущу плывущих. Вновь стуки, крики, предсмертное хрипенье, но Андрея уже не интересовали погибающие. Он увидел того, кого хотел — татарина в добротном халате. А дальше всё как на международных учениях. Манёвр, подход к утопающему, заброс сетей и вытаскивание его из воды без остановки хода. И так всякий раз, как замечался ордынец, отличавшийся по одёжке от основной массы. Жаль только, что близко к берегу подойти было нельзя — лучники караулили внимательно.

Наконец одна из самых увлекательных охот — охота за людьми — окончилась по причине банального отсутствия тех, на кого охотятся, и Андрей направил струг к так и стоявшим на середине брода насадам. По пути провели с пленными лёгкое мародёрство. Больше всего Андрея интересовали оружие и пояса, последние по той причине, что в эти времена в них любили зашивать различное добро. Увы, многого с бедолаг взять не получилось, хотя одну сабельку Андрей для себя да присмотрел. Хорошая такая, явно не татарский ширпотреб, хоть и не булат. Но на первое время сгодиться.

Рать победителей стояла на броде до вечера, наблюдая, как серая масса татарского войска исчезает с берегов Оки, лишь отправив несколько насадов с раненными в город. После полудня на тот берег переправилась конная разведка и исчезла за холмами. Вернулись они не скоро с известием, что татар в округе не осталось, побитая орда отошла от реки как можно дальше. Оставив на броде заслон, судовая рать с триумфом возвратилась в Калугу.

Глава 6

Утро в монастыре начинается рано. Но по въевшейся уже привычке, Андрей поднялся ещё до того, как специально назначенный монах пошёл будить спящих братьев по кельям. Откинув покрывало, он первым делом рванул в уборную. Прохладный воздух, наполненный утренней свежестью, разом согнал остатки сна, а холодная вода из рукомоя лишь добавила энергии.

Пономарь на колокольне только ударил в малый колокол, а Андрей уже не спеша шагал к храму, мысленно усмехаясь. Да уж, за почти два года, как он осознал себя в этом теле, он, оказывается, здорово привык к распорядку монастырской жизни, с его ранним подъемом и поздним отбоем, и к стенам своей кельи, ставшим для него почти домом, и даже к рясе с молитвами. Этак, глядишь, и вновь монахом быть захочет, чур, меня, чур.

Встающее из-за леса солнце озарило монастырь, раскрасив деревянные постройки в теплые цвета, отчего вокруг стало как-то по-особенному красиво. Андрей даже остановился, залюбовавшись этой игрой света, тени и красок. Зарождающийся день по всем приметам обещал быть ясным. А ещё он должен был стать днём перемен.

Каждый входит в храм с чем-то своим. Вот и он, под распевный голос священника, всю заутреню настраивал сам себя на разговор с отцом Иуавелием, который он почему-то постоянно откладывал. Словно стеснялся что ли. А ведь он, слава богу, не монах, а всего лишь послушник, а значит, волен в любой момент покинуть монастырские стены, осознав свою ошибку. И именно это он собирался сделать всё время, как вернулся из Калуги, но не мог, никак не мог решиться.

...Утренняя служба, между тем, завершилась и монахи, склонив головы, один за другим потянулись на выход из придела храма. Вздохнув, княжич поправил клобук и решительно пошагал через монастырский двор, словно боясь, что сейчас вновь отойдёт и вновь отложит важный разговор на потом.

Отец Иуавелий как раз читал письмо, доставленное гонцом, когда в дверь его кельи осторожно постучали. А потом порог нерешительно переступил княжич. Глядя на него, игумен неожиданно улыбнулся. Он сразу понял, зачем тот пришёл, но молчал, ожидая, что тот скажет.

— Здравы будьте, отец Иуавелий.

— Здравствуй и ты, брат Андрей. Вижу, мучает тебя что-то, отрок.

— Я ухожу..., вот, — после недолгой паузы выдавил из себя княжич, тут же сам смутился своей наглости, отчего уши его стали наливаться малиновым цветом, и рухнул на колени: — Прости, отче. Прошу твоего благословления покинуть обитель ранее срока, ибо, ибо...

И на этом дар красноречия окончательно покинул княжича.

Иуавелий молча прошел к окну. А чего он ожидал, с самого начала было понятно, что княжича более не прельщает монашья стезя. Уговаривать его он не станет ни под каким видом — к богу каждый должен прийти сам. Недаром путь от трудника до монаха столь долог и не каждый может его одолеть.

— Что ж, коли надумал — неволить не стану, — голос игумена был непривычно тих. — В вотчину подашься?

— Туда, отче.

— Когда надумал?

— Коли позволите, завтра с заутрени.

— Хорошо. И вот что, — игумен на мгновение задумался. — Зайдёшь вечером, дам тебе письмо к старцу Вассиану, поговоришь с ним о своей задумке.

О какой задумке шла речь, Андрей догадался сразу — книгопечатание, конечно же. Когда-то он поговорил об этом с игуменом, и вот теперь письмо к Вассиану. Ну да, старец после опалы Иосифа Волоцкого ныне входил в силу при дворе, вновь пытаясь развернуть церковь к учению Нила Сорского. Даже новый митрополит Варлаам был более близок к нестяжателям, а с князем-иноком его и вообще, как говорят, связывали доверительные отношения.

Как и любой, кто изучал русскую историю чуть глубже, чем по учебникам, он читал о целях нестяжателей и противостоящих им иосифлян. Но на соборе 1503 года иосифляне вроде как одержали победу, что для церкви, согласно работам историков демократической России, стоило развития и привело, в конце концов, к противостоянию с государством, которое сначала подмяло церковь под себя в виде Синода, а потом и вообще отбросило в сторону при большевиках. Большего обычно далёкие от религии граждане не знали, ибо эта тема их просто не интересовала. А вот Андрей, окунувшись в местные реалии, быстро понял, какие страсти кипят сейчас в церковных кулуарах. Ещё бы, на кону стояло самое главное, что только есть в этой жизни для большинства людей — деньги и власть. Причём, что самое главное, государю выгоднее были именно нестяжатели, но и в проповедях иосифлянцев тоже было много чего, что нравилось крепнувшему самодержавию. И всё же нестяжатели были более близки к победе, но не вовремя случившийся удар с прошлым великим князем да красноречие Иосифа, сумевшего даже это поставить себе в строку, повернуло руль церковного корабля в другую сторону.

Подняв все свои скудные знания по этому поводу (ну сознайтесь, кому из вас интересны церковные дрязги?), Андрей понял, что попал в самое начало так сказать второго тура. В той реальности нестяжатели слили его вчистую, чем окончательно закрепили победу иосифлян, но ведь тогда не было его. Хотя, с другой стороны, а не сильно ли он вознёсся? Много ли реально он может? И, главное, хочет ли?

Этот простой, вроде бы, вопрос неожиданно поставил его в тупик. Случившийся вариант с иосифлянами для церкви, в его понимании, кончился плачевно. Вариант-же нестяжателей привлекал тем, что не допускал появления тучных рясоносцев, поучающих всех и каждого о любви к ближнему, но бес стеснения сосущих последние соки из мужика. Упрощённо говоря — монахи живут трудом своих рук, стремясь к духовному совершенствованию и познанию, ибо 'Христово имя честнее всякого богатства'. Если брать, к примеру, его монастырь, то он жил бы лишь за счёт той земли, которую могли обиходить сами монахи, а не приписанные к обители крестьяне многочисленных сёл и деревень. К слову сказать, Андрей вообще не понимал сути монастырей, в которых сотни мужиков и баб ведут противоестественный образ жизни, да ещё нагло нарушавшие заповедь "плодитесь и размножайтесь". Даже с учётом того, что в нынешние времена чёткого деления на мужскую и женскую обитель ещё не существовало и часто монахи и монашки жили, можно сказать, под одной крышей. Вот сельского попа с попадьёй и кучей детишек он понимал. Всё у них было по заповедям божиим. С таким и поговорить можно было одинаково и о жизни, и о вере, ибо в вопросах этих он не только начитан был, но и самой жизнью научен. А монастыри?

Так вот, вариант нестяжателей давал много интересного как для самой церкви, так и для государства. А то ведь уже Иван IV Грозный столкнётся с тем, что испомещать дворян будет просто некуда, а вотчинная земля с налогоплательщиками от неразумных хозяев постепенно уходит под те же обители, которые государству-то денег не платят, отчего в казну денюжки идти перестают. Да и у тех, кто уже был дарован поместьем, крестьяне сходили во владения более крупные, которые зачастую, были всё теми же монастырскими. А от того уже армии поруха была — ведь поместная конница составляла её основу. А церковь богатела, и митрополит уже чуть ли не богаче царя становился. Ну и как такое царю терпеть? Тут не то, что церковного главу, тут массовый террор всем церковникам устроишь, с секуляризацией земель в государственный фонд. Что и поимела церковь в грозные годы опричнины. Как говорят злейшие друзья англосаксы: "Ничего личного — просто бизнес". Но не поняли и наступили на те же грабли и при Петре I и при Екатерине Великой. А уж как большевики им их глупость объясняли — до самого андреева переноса со всех экранов разные правозащитнички слюной брызгали. А ведь там, в будущем, церковь-то, похоже, опять на того же конька взгромоздиться пытается.

Но вот теперь, с учётом его послезнания, появлялся пусть мизерный, но шанс всё переиначить. Ведь ещё ничего не предопределено. Ещё даже не приехал Максим Грек, а Вассиан Патрикеев пока ещё только входит в фавор у Василия Ивановича. И не возникает у молодого государя мысли о разводе, ставшим первым камнем в его отношениях с нестяжателями. А значит рано опускать руки, всё ещё может поменяться. Тут главное понять — нужно ли ему это, а если нужно, то как своё послезнание до нужных людей донести?

И вот тут игумен со своим письмом был просто в строку.

Да, давая его, он лишь указывал Андрею на того, кто сможет реально помочь ему в деле развития книгопечатания на Руси, ведь старцу Вассиану легче донести мысли о необходимости подобного до митрополита (и ведь ещё не факт, что тот и без этого не понимал всех преимуществ), а уж с благословлением митрополита мало кто сможет поспорить.

С другой стороны знакомство с такой фигурой может здорово помочь Андрею определиться со своим отношением к церкви, а оттуда и до прямого вмешательства в историю недалеко останется.

Ох, Андрюша, а не заносит ли тебя на поворотах? Или это и есть твоё понимание "сидеть тихо и не отсвечивать" в твоём новом исполнении? Впрочем, всё это дело завтрашнего дня, а сегодня надо собраться самому и велеть собираться Олексе.

Они покинули монастырь утром следующего дня сразу после утренней службы. Остановив коня за воротами обители, Андрей привычно перекрестился на маковки церквей и низко поклонился иконе Богоматери в киоте над воротами. Закончился первый и самый беззаботный этап его жизни в этом мире. Что его ждало впереди он не ведал, но вскакивая в седло он был полон веры в лучшее, ведь мало кому удавалось прожив одну жизнь получить шанс на вторую ...

Глава 7

Подоив коровёнку, которую пригнали с пастбища малыши, Млада подхватила разом потяжелевшую, почти до краёв полную парным молоком бадейку и, охнув от стрельнувшей боли в боку, вышла во двор. Да, годы брали своё. Сколь прожито и не считала. Помнила, как, сидя в отчем доме, мечтала иметь свой дом, двор и мужа любящего да работящего. Как сжалось сердечко, когда пришли сваты, сватать её за какого-то Проньку из новопришлых, что осели в починке, срубленном по указу тиуна в стороне от деревни. Как дичилась поначалу, а потом свыклась с тем, что теперь она мужняя жена. Да и Пронька оказался таким, каким и мечталось: любящим и работящим. Семерых детей родила, а потом разом оборвалось налаженное бытие свистом татарских сабель. Мужа, кинувшегося с вилами на налётчиков, зарубили почитай на её глазах, да всё же не зряшной стала та смерть. Схватив младшую за руку и подталкивая срединного сынка в спину, утекла тогда Млада в дремучий лес. Схоронилась. А вот иных детей схоронить не удалось. Так и потеряла их, ушедших с полоном в татарщину. Жадные налётчики неплохо походили по козельским землям, разоряя встречные деревеньки.

Починок, поняв что одна поднять его просто не сможет, пришлось оставить и вернуться в родную деревню, которую так же не обошла беда стороной. Отчий дом встретил её обвалившимися подпаленными стенами. Из близкой родни никого, почитай, и не осталось, окромя нежданно возвернувшегося через некоторое время мизинного брата Нездина. Он то и рассказал, что смог утечь, когда на охраняющих их татар напали подоспевшие княжеские ратники. Вот только никого из родных с ним тогда уже не было, их увел какой-то мурза, что решил уходить один, а не со всем войском.

Так и стали жить в разом поредевшей деревеньке, к зиме отстроив два дома на три семьи. Дома срубили без изысков, с земляным полом да навесами вдоль стен вместо сплошного потолка. Княжеский управитель не бросил, конечно, данников господина на произвол, ссудив разорённым крестьянам всё необходимое для ведения хозяйства, вот только не безвозмездное то было соучастие, ох не безвозмездное. А на следующий год ухнула жара, спалившая посевы, еле-еле тогда до весны дотянули, но зерно на посев вновь пришлось у Терентия взаймы брать. И вроде только-только на ноги встали, как обрушился на них очередной недород. Еле еле концы с концами свели, но, хвала господу, никто не умер за зиму, дожили до первой зелени. Теперь-то до урожая точно дотянут, вот только недоимок за ними ныне столько числиться, что как бы не пришлось в холопы запродаваться.

Тряхнув головой, Млада занесла надоенное молоко в избу и вновь вышла во двор, звать сынка.

Яким за прошедшие пять лет вырос и раздался в плечах, став похожим на погибшего отца. Пятнадцать годков стукнуло, почитай мужик уже. Скоро о женитьбе думать надо будет, к двадцати то годкам большинство деревенских парней уже своими семьями живут, хозяйствуют. А Яким-то и без того уже старший в роду получается. Она, конечно, мать, но хозяином то он был. Потому как мужик!

В первые годы ходил он в помощь дядьке Нездину. Рвал жилы, взоруя пашню, да на покосе косой горбушей траву для коровы-кормилицы накашивая. Потом помогал деревья для новой избы валить, а на следующее лето и того более, помогал избу рубить, так как вздумал Нездин ожениться по осени. И то верно, негоже мужику одному хозяйство вести. Потому-то, после уборки урожая и въехала молодая семья в новую избу, разом на треть увеличив число жилых дворов.

А уж избу-то ему срубили на загляденье: с большим окном на улицу, для лучшего света, да с полом из плах сложенным. Только печь по-старому, по-чёрному сложили.

Ныне Яким, уже сам ставший дядькой, стучал топором, сидя верхом на углу новорубленой клети и Млада, глядя на работающего сына из-под приставленной к глазам ладони, молча любовалась им, понимая, что справным хозяином вырос малец, весь в отца покойного.

Неожиданно Яким прекратил работу и, вскинув руку к глазам, внимательно всмотрелся вдаль. Сердце Млады захолонуло: неужто вновь беда подкралась? Однако Яким хоть и напрягся, а паники не выдавал, знать то не татар увидал. Оно, конечно, деревенька их всего-то в шести верстах от града Козельска стоит, да по дороге к ним редко кто захаживает. Дорога эта, накатанная "ве́рхом", через близкие Дежовки всего-то и соединяла их деревушку с городом. Полями, конечно, эта дорога подводила к тракту на Карачёв, но обычно мимо проезжающие по реке сплавлялись — уж больно река дорога удобная. Для того в былые времена у берега перед бродом бревенчатый вымол срублен был, да ныне от него одни подгнившие бревна остались.

— Едить кто-то, — молвил сын, засовывая топор за пояс. Оно и понятно, какая теперь работа: вечор на дворе да гости незваные.

— Кликни Василису, пущай к дядьке Нездину бяжит. Трое комонных на подъезде да оборуженые, токмо один из них управитель вроде.

— Ох, не к добру такой неурочный приезд, — перекрестившись, Млада быстро отправила дочку в дом брата, предупредить о приезжих. Сама же бросилась в избу, наводить порядок. Зайдут, не зайдут гости в дом, а она, чай честная вдова не неряха какая, чтоб краснеть за беспорядок опосля.

Сын уже спустился на землю, убрал топор с другим инструментом в клеть подале и спокойно пошёл к воротам.

Всадники въехали в деревушку как раз к тому моменту, как предупреждённый племянницей Нездин выскочил на единственную улочку меж трех домов, в которую аккуратно и незаметно для глаза превращалась узкая, проросшая посередине травой дорога.

Впереди и вправду ехал Терентий, княжий человек. А вот за ним, верхом на неплохих лошадках, трусили двое незнакомцев. Тот, что сзади замыкал небольшую кавалькаду, был высоким (что было видно даже при сидении в седле), широкоплечим парнем с густой шевелюрой каштановых волос, выбивающихся из-под шапки-колпака с опушкой из светлого меха, и проницательными голубыми глазами, одетый в добротную одёжу, шитую из крашенного льна.

Второй же и вовсе был вряд ли сильно старше Якима. Паренёк лет пятнадцати с умными светло-серыми глазами, овальным лицом с детской еще припухлостью щек и прямым, некрупным носом. Чуть пухловатые, красиво очерченные губы стремились, как казалось, растянуться в улыбку, но их хозяин сдерживал себя, желая казаться серьёзным.

Одет он был в темно-синий кафтан длиной до колен, с воротом-козырем, с широкими петлицами на всю грудь, плетёными из белого шнура с небольшими кистями по концам, с белой оторочкой по краю борта и подола. Обшлаги рукавов, длиной почти до локтя, были обшиты белой же тканью с золотой бахромой по верху. Перепоясан он был белым с золотым шитьем кушаком. Штаны того же цвета были заправлены в сапоги из белой кожи с голубыми голенищами, расшитые узором.

Шапки на нём не было, а что бы его густые, светло-русые волосы не трепались, не лезли в глаза и не мешали хозяину, стянуты они были узорчатым очельем, выдержанном в тех-же бело-тёмных тонах. Причем знающий человек узрел бы в переплетении узора старинные символы огня, ратиборца и Светогора, с языческих времён бывших оберегом витязей на Светлой Руси.

Яким, с интересом рассматривающий молодца, прослушал начало речи княжьего управителя, но главного не пропустил. Оказалось, что их деревенька со всеми полями, покосами и строениями отданы ноне в вотчину князю Барбашину, а также все людишки, деревню оную населяющие со всеми их недоимками и прочим.

Яким лишь вздохнул: мать оказалась права, приезд Терентия добрых вестей не принёс. Особенно насторожили его слова, вписанные в грамотку: " и вы бы крестьяне к князю Андрею приходили, слушали его и его приказчика во всем, пашню его пахали, где себе учинит, и доход ему платили". Ибо было это не по старине, дедами и прадедами установленной. В старых-то грамотах иначе писывали: "и вы б к нему приходили и слушали его во всем и доход бы есте денежный и хлебный давали по старине, как есте давали доход наперед сего прежним владетелям". Ведь именно старина давала установленную долю выхода, сверх которой никто требовать не смел, а коли такое случалось, то шел крестьянин жаловаться власти, и власть вставала на его сторону. А теперь что будет? В княжном-то селе жить они за эти годы приноровились, чай Терентий понимающий был волоститель, а вот каково-то будет под новым хозяином одному богу известно. А ведь ещё и избу господскую ставить придётся — не будет же хозяин с крестьянами ютиться. А леса сухого никто ноне не заготавливал. Прокл — третий житель Берегичей — уж на что сыновья вымахали, да отселять их пока не думал, а остальным и подавно не до строительства было.

Вот уж и вправду — убереги нас господь от перемен больших и малых!

Терентий погостил недолго и вскоре уехал обратно в город, а вот Андрей с Олексой остался ночевать в теперь уже действительно своей деревеньке. Временным постоем княжич выбрал избу Нездина (ну кто бы сомневался), а Олекса остановился у Якима. Бросив вещи и поставив лошадей в стойло, оба двое пошли знакомиться окрест, едва Андрей переоделся в дорожный кафтан и сменил белые праздничные сапоги на простые юфтевые, обильно смазанные дёгтем.

А места здесь и вправду были красивые. Деревенька начиналась у крутого берега Жиздры. Совсем рядом от города. С возвышенных мест отсюда в ясные дни видны были кресты храма Оптиной пустыни, выглядывающие из-за верхушек деревьев, и даже, в особо тихие дни, слышались её колокола. С заречного косогора у реки открывалась панорама соседней деревни Дежовки, чьи жители мастерски изготавливали деревянную посуду — дежи, и самого Козельска с его церквями, домиками и рубленными стенами недавно наново отстроенной крепости, с огородами, приклеившимися к крутому левому берегу реки.

Да, околокозельские берега весьма разнились один от другого: левый был высок, большею частью глинистый и содержал выходы известняка, между тем как правый представлял собой больше заливной луг, уже за которым почва начинала возвышаться. Вообще правобережье большею частью образовано было сыпучими песками, образующими небольшие холмы, частью обнажённые, частью покрытые дёрном. Впрочем, все они довольно быстро терялись в густых лесах покрывавших жиздринское правобережье. А вот левый берег был наоборот, сплошь запахан и занят деревнями.

Что ж, понять Оболенских, стоя вокруг этакой красотищи, было можно. Вообще, Березичи — место благодатное. Сплавная река Жиздра (и уже привычно значительно более полноводная, чем в будущем) с ее притоками, удобными для строительства мельниц. Заповедные засечные леса, богатые буквально всем. Грунт, дающий великолепные глины и пески, пригодные для производства кирпича, черепицы и стекла.

Единственно, почва здесь была преимущественно песчаная, и хлеб родился посредственно, но для садоводства, выращивания фруктов и овощей была она вполне плодородная.

Место под будущую усадьбу Андрей отыскал быстро. На возвышенности, откуда по крутому каменистому спуску можно было быстро попасть к броду через Жиздру, а затем, по малонаезженной дороге, вьющейся через поле, выбраться на старинный лесной тракт Козельск — Белёв, по которой можно было попасть так же и в монастырь Оптина пустынь.

В общем, сделка выглядела бы очень хорошей, если бы не малолюдность в его новых владениях. И ведь не только татары в этом виноваты были. И вопрос этот нужно было как-то решать, ведь до Юрьева дня осеннего всего-то полгодика и осталось, а там налетят богатые соседи, прознав, что деревенька ноне не государева, да сманят оставшихся работников на свои земли и ничего-то с ними не поделать — всё по закону будет. Они и долги Андрею за крестьян выплатят, да толку с тех денег, коли в поле работать некому будет? Вопрос слишком животрепещущий, чтобы его откладывать на завтра. Нет, вот его-то решать нужно как можно быстрее. Думай, голова — шапку подарю!

Нет, вариант, основанный на послезнании, напрашивался сам. Война между Москвой и Вильно дело, почитай решённое, а что главное на войне? Правильно — деньги. Будут деньги, будут и солдаты и вооружение. А деньги дают люди. Следовательно, набег на чужую сторону за пленниками дело и выгодное и угодное. И не надо про мораль нотации читать — времечко ныне не то. Просуществовав уже почти два года в этом времени, Андрей серьёзно пересмотрел свои взгляды на многие вещи и вынужден был признаться сам себе, что он, житель двадцать первого века, в котором подобные деяния карались различными международными законами, как-то довольно быстро сбросил цивилизованную маску. Хотя сказать, что он перестал быть законопослушным гражданином, значить нагло соврать. Просто законы в нынешнее время другие и позволяют чуть больше, чем в будущем. Видимо, это и есть цена цивилизации, ну а он оказался слишком слаб, чтобы тянуть окружающих к высотам гуманности.

Но война и набеги — дело завтрашнего дня, и никак не решают проблему осени. А то, что крестьян попытаются свести он был уверен на все сто. Пусть и не всех, но даже одна ушедшая семья была равноценна для его планов небольшой катастрофе. Но решение никак не приходило.

А ведь кроме этого нужно было обустраиваться на новом месте. И в первую очередь ему нужен был свой дом. Пусть не усадьба — ну не потянет он пока целый двор, но свой отдельный домик иметь просто необходимо. Хотя, казалось бы, какая проблема? Леса кругом немеряно, вот только заранее никто в деревне брёвен не подготовил. А сушка дерева — длительный и непростой процесс. Можно конечно, строить и из сырых, вот только придётся вам дожидаться в таком случае полной усадки дома иначе пол и потолок внутри могут и 'поплыть'. Ну и при плохой вентиляции в новом срубе может появиться плесень, если он был построен из невысушенных брёвен. И если потолка в русских избах того времени в большинстве своем не было, то пол стелить Андрей точно собирался, хотя в будущем говорили, что почти вплоть до 19 века деревянный пол считался в деревнях, окромя северных, роскошью. Да и вообще, если верить историкам, знакомые нам избы с полами, с большими окнами и печными трубами стали получать распространение лишь в 18 веке и стали массовыми лишь опять же в веке 19. Уже находясь здесь, он насмотрелся на местное жильё. Не всё конечно было так плохо, как писалось будущими исследователями, но всё же жить в том, что считалось ныне избой, и в которых жило большинство его новых подданных, он как-то не желал.

Оставался лишь один приемлемый вариант — купить уже готовый сруб. Да, Козельск не Москва, но и тут срубное производство живёт и процветает. И цены ниже, чем в столице, хотя рубля два и придётся выбросить. Вот и думай — стоит оно того или нет. За зиму мужики брёвен нарубят и высушат так, чтобы хватило хороший двор поставить, но год где-то прожить надо. Не у крестьян же тесниться. Можно, конечно, и в самом Козельске дом купить, но поинтересовавшись ценами, он понял, что готовый сруб стоит во много раз дешевле городской усадьбы.

Взвесив все за и против, он таки решился и съездил в город, где и расстался с очередными рублями, после чего готовый сруб доставили в деревню по реке. Ну а чтобы кто-то за домом следил, прикупил и холопку по оказии. Тут, правда, более Олекса постарался. Понимая, что князь ни готовить, ни стирать, ни поломоить не будет, он, пока Андрей увлечённо торговался с плотниками за сам сруб, успел смотаться на холопий рынок и сторговал бабёнку лет тридцати за один рубль. Андрей поначалу возмутился (боле от того, что знал: к зиме цена на холопов сильно упасть должна была), но потом решил, что Олекса прав, это зимой будет наплыв военной добычи, а жить и за домом следить надо сейчас. Тем более Олекса совершил и вправду хорошую сделку уже хотя бы тем, что цены на холопов в Козельске начинались от полутора рубля за человека. А так вышло, что за три рубля он получил и дом, и экономку. Дом, правда, ещё сладить надо, но это уже деревенских мужиков дело, ведь и в грамотке содержащей всю номенклатуру повинностей, так прямо и написано: "церковь наряжать, двор тынити, харомы ставить".

Дом ставить — дело нехитрое, коли знаешь как. Бережические мужики знали, чай не первый дом ладили.

В первый день ровняли землю, чтоб изба ровно стояла, срывая лишнюю деревянными лопатами, потом уплотняли её насколько могли, да укладывали принесенные каменюки под углы будущего дома. Так сказать, ставили фундамент. Успели и первый венец связать, обозначив контур будущего жилища.

На следующий день работа продолжилась.

Чтобы сделать дом теплым, закрыть все щели и уплотнить бревна, на поверхность каждого следующего бревна сыновья Прокла клали обыкновенный лесной мох, который, при усадке деревянного дома, прижимался так сильно, что вовсе закрывал все сквозные отверстия. Работа спорилась, захватывая людей. Даже Яким, хмурый от того, что свою клеть так и не доделал, хотя и осталось то всего ничего, отошёл и на второй день уже смеялся немудрёным шуткам товарищей. Так и довели избу под крышу, которую и закрыли вязками соломы, хорошо защищавшими дом и от дождя и от снега. Ладная вышла изба с двумя (подумать только) большими окошками, которые по первости затянули бычьим пузырем. Если с чем и пришлось повозиться, так это с печкой. Барин никак не желал дымного страдания терпеть, и пришлось ложить печь по белому, благо в соседних Дежовках отыскался таки умелец, ставивший такие печи по всей округе. Это, правда вновь стоило денег, но Андрей, скрипя сердце, и под дикий крик грудного земноводного, всё же расстался с ними — дышать печным дымом и вскакивать с утра, когда домработница примется еду готовить ему совсем не улыбалось.

Впрочем, как строиться его собственное жилье, Андрей не видел. Как только мужики уложили первый венец, он с Олексой отправился в лес, искать место будущего стекольного завода.

Лесная прогулка выдалась не из лёгких. Лес и вправду был густой да настолько, что часть деревьев, отживших свой век не рухнула на землю, а так и осталась стоять, упав ссохшимся стволом на более молодых соседей. Причем сам лес был неоднородным. Если у самой воды довольно узкой полосой параллельно берегу стояли сухие сосновые боры с редким вкраплением ели, то дальше они потихоньку превращались в чащу смешанного леса, с мягким ковром из хвои под ногами; а с дальнейшим же подъемом переходили в чисто лиственный, где вовсю уже господствовал дуб и ясень. Понятно, почему в нём засеки устроили: тут не то что на лошади, тут и пешком то идти упаришься, продираясь сквозь кусты той же дикой малины. Травяной ковёр под ногами местами исчезал, обнажая песчаную сущность земли, но таких прогалин было мало.

Но самое страшное было то, что Андрей уже практически потерялся в этом сумеречном царстве, так сильно отличавшимся от того, что тут будет пятьсот лет спустя. Лишь узкая Грязна не давала сбиться с пути окончательно. Зато как взлетела до небес его самооценка, когда им наконец-то попался песчаный холмик почти совершенно оголенный от растительности с ярко белым в солнечных лучах песком.

— Ну и что тут такого, княже? — не утерпев, спросил Олекса, когда Андрей остановился возле очередного полуобрушившегося холмика и стал с улыбкой ворошить и пересыпать из ладони в ладонь непривычно белый песок, скрывавшийся под ним.

Он давно уже пытался понять, зачем его нанимателю понадобилось выбивать себе такую вотчину. Обычно, знатные люди предпочитали богатые пашенные земли со множеством крестьян, а он довольствовался одной деревенькой, а две третьих вотчины вообще забрал диким лесом, в который теперь и потащился. Но спрашивать напрямую не спешил, просто привык, что княжич сам объяснит кажущийся нелогичным поступок, когда придёт время. Однако, увидев на лице Андрея выражение радости, вспыхнувшее после находки пусть и необычного цвета, но всё же песка, не удержался.

— А то, Олекса, что из этого песочка можно сварить хорошее стекло.

— Стекло из песка варят? — Олекса с удивлением посмотрел на княжича. В своей жизни он видел несколько стеклянных изделий, но из чего и как они делаются — не ведал. Зато теперь ему кое-что стало понятным. Как однажды говаривал сам княжич, на Руси секрет производства стекла давно утерян, и всё, что есть на рынке — привозное из немецких земель. А стеклянные изделия стоили неплохих денег, и если в своей вотчине князь сумеет научиться их делать, то скоро станет очень богатым человеком.

Теперь, по крайней мере, стала понятно его желание приобрести вотчину именно здесь.

— Да, именно из песка в печи умелый мастер и варит стекло, из которого потом делает и посуду и зеркала и оконные вставки. Эх, нам бы такого мастера. Само то стекло с грехом пополам глядишь, и сами сварим, а вот всё остальное кто делать будет? Люди нужны, да не просто люди, а умельцы. А где их взять? Эх, — изогнутым вверх носком сапога княжич пнул небольшую песчаную кучку, — где взять знаю, а как и на какие шиши нет.

Андрей почувствовал, что потихоньку начинает впадать в депрессию. Наличных, которых в начале года, казалось, хватит на кучу планов, не хватило ни на что, пришлось вон даже в кредит залазить. Благо от нежданных трофеев удалось избавиться с прибытком (но тут, впрочем, больше брата Силуана работа была).

— А где их можно взять? — удивительно, но Олексе и вправду захотелось это узнать.

— В Венеции добрые мастера живут, в Чешском королевстве, да в германских землях стеклодувы вроде водятся. Тут у купцов поспрошать надо.

Он с сожалением отряхнул руки и ещё раз огляделся.

— Место запомнил? Вот и ладушки. Будем здесь производство ладить. Не завтра, конечно, но будем. А пока давай возвращаться, а то вечереет уже.

Глава 8

А ящик просто открывался!

Подумать только, он тут можно сказать все мозги себе изломал, а решение лежало буквально на поверхности. Хотя, в оправдание себе можно сказать, что о подобном он, воспитанный в другое время, и не думал. Ну вот скажите, многие из вас посчитают нормальным для решения своих проблем собрать вооружённый отряд и, перейдя границу, пошуметь на той стороне? Вот то-то!

А началось все с того, что, будучи ещё в Козельске, Андрей стал свидетелем одного трактирного разговора. Тогда подвыпивший дворянин делился своими воспоминаниями о налёте на литовские земли и богатой добыче, предлагая своим собеседникам в этот раз присоединиться к нему. На что другой ворчливо заметил, что пока тот резвился на литовской стороне, проклятая литва творила то же самое почти что в их пределах. Да и государь вроде как озоровать не велел.

Но подвыпивший упорствовал, объясняя неразумным, что ежели литовцам по рукам не давать, то они вообще распояшутся и будут их банды точно под самым Козельском резвиться. А в прочем, махнул он рукой, если они не хотят, то пусть сидят в своих нищих деревеньках, и без них желающих показать удаль молодецкую да взять добычу добрую немало найдётся. И в этом Андрей был с ним абсолютно согласен. Как говориться: вновь на границе беспокойно, и самые авантюрные товарищи с обеих сторон уже вовсю пользуются возникшим напряжением, причём решая при этом сугубо свои, надо полагать, в основном экономические вопросы.

И даже вернувшись в деревню, он всё прокручивал и прокручивал в голове тот услышанный разговор. Новоселье, справленное им довольно скромно, на время отвлекло его от размышлений, но потом он вновь вернулся к мысли, возникшей у него в голове: ну а почему бы и ему не влиться в эти стройные ряды при его-то малолюдности в вотчине? Что его удерживает? Остатки воспитания, трещавшие по швам от окружающей действительности, да отсутствие собственного войска.

С первым можно было договориться, а вот второе...

А для второго у него был Олекса. После голодной-то зимы города буквально заполонили разного рода беженцы: от гулящих, до просто желающих наняться к кому-либо в услужение. Конечно, в столице такого народа было бы в разы больше, но ему и Козельска с Калугой должно было хватить.

Нет, сначала его послужилец подыскивал тех, кто готов был бы пойти на службу в его личную дружину (в конце то концов князь он или не князь). Однако массового наплыва желающих податься пусть и в боевые, но всё же холопы, увы, не наблюдалось (ну и где же он, где воспетый западофильствующими либералами, рабский русский дух?), зато имелась довольно большая группа людей родом из тех же крестьян и посадских, что за достойное жалование и трофеи готовы были рискнуть своей головой, при этом сами оставаясь лично свободными. Ну просто типичные наёмники по контракту. Жалованье же они требовали обычное: на человека 2-3 рубля в год, 12 четвертей ржи и 12 четвертей овса. Правда, рожь и овёс, в связи с недородом, были ныне довольно дороги, но деньги, данные в долг братом Силуаном, ещё оставались, да и с зерном можно было договориться и попозже отдачу произвести.

Поняв, что планы, возникшие в козельской таверне, начинают приобретать очертания, он решился-таки нанять десяток казаков (ну так сейчас на Руси называли любого вольного человека, нанимающегося на службу в войско или гарнизон города) и с ним пройтись по дремучим лесам Смоленщины. Именно пройтись, хоть здесь и сейчас так не воюют. И русские дворяне, и литовские шляхтичи были в основе своём конными воинами. Вот только у пешего в лесу дорог больше, чем у конного. К тому же, обеспечение "транспортом" Андрей намеревался возложить на плечи "принимающей" стороны, ведь добычу-то всё равно как-то придётся вывозить (ну не на себе же тащить, в конце-то концов), да и в вотчинном хозяйстве лошадки, доставшиеся на халяву, ну никак лишними не будут. Но лошадиный табун, ко всему прочему, добавляет хозяину проблемы с фуражом и пастбищем. И, если совсем избежать их нельзя, так пусть они хоть наступят попозже.

Главной же головной болью было продумать, как вывезти с сопредельной стороны добро, а главное пленников. Тут ведь вьючными лошадками не обойдёшься, тут телеги понадобятся, а для них пути дорожки искать придётся. Ну да куда денешься — ему-то нынче люди больше нужны. И если для этого придётся поиграть в рейд партизанов, то так тому и быть.

* * *

Далеко на востоке ночная мгла начала медленно сереть. Словно нехотя отползая от края небосвода, она одну за другой гасила своим краем бледнеющие звезды. В округе разлилась неимоверная тишина. Ночные птицы уже замолкли, а дневные ещё не проснулись, и, казалось, сама природа замерла в ожидании рассвета. И как только за лесом проступила бледная полоска зари, лёгкий шелест ветра словно снял таинственный морок. От близких водоёмов потянуло холодной свежестью, а в низинах и над водой поплыли первые хлопья тумана. Где-то в кроне пискнула проснувшаяся первой малая птаха и вспорхнула, отправившись искать себе пропитание.

Начинался новый день.

Деревенька эта стояла словно брошенная как бы в неглубокий овраг, по обрывам которого и лепились крестьянские избы. Стояла она недалеко от небольшого тракта, по которому днем изредка скрипели возы или спешили куда-то немногочисленные всадники, а к самому селу почти вплотную подступал лес. Да и то сказать, места вокруг были глухие: болота, трясины, дремучие леса, тянувшиеся на сотни километров. Одно было хорошо: вокруг было много руды. Простой, не сильно богатой железом, той, которую ещё называют болотной. Оттого и дорожка была в деревню довольно наезжена: купцы за крицами к местному кузнецу приезжали. А так-то поселение было не из богатых — хлеба родились не очень, большую часть полей занимала конопля, которой и платили владельцу подати.

Этим утром селяне, привыкшие вставать с петухами, были разбужены захлёбистым лаем своих четвероногих охранников, внезапно и страшно обрывающимся предсмертным скулежом, да гомоном и топотом во дворах. И вот уже трещат двери от ударов, и хозяева, многие ещё в одних исподних рубахах, непонимающе смотрят на то, как врываются в дом и вяжут всех подряд вооружённые люди.

Захват деревни прошёл практически бескровно. Мало кто успел даже сообразить, что происходит и лишь в одной избе хозяин умудрился схватиться за топор, но попавший под удар налётчик отделался лишь глубоким порезом на груди, а вот хозяйка дома, увы, вынужденно перешла из разряда жён в разряд вдов.

Селян споро согнали в центре деревни, надёжно спутав верёвками, и грабители, оставив пару человек для охраны, принялись вычищать небогатые кладовые. Несли всё, что попадалось под руку, скидывая по отдельным кучкам: там железное, там деревянное, там иное что.

Особо порадовала их кузня. Все кузнечное имущество, какое только смогли взять, оторвать и выломать, разбойники сгрузили в отдельную телегу. Кузнец, мускулистый дядька с густой чёрной, местами подпалённой, бородой, злыми глазами смотрел на подобное варварство, иногда жмурясь от боли в голове. Ещё бы, щуплый по сравнению с ним налётчик не нашёл ничего лучше, чем садануть кузнеца увесистой оглоблей по тыковке. Так, на всякий случай. Кстати, тот же налётчик наткнулся и на запас уже изготовленных для продажи криц, за которые кузнец надеялся получить неплохие деньги.

Нагрузив крестьянским добром крестьянские же возы, часть налётчиков спокойно выехала из деревеньки и скрылась в лесу. Остальные тем временем следили за тем, как освобождённые от пут пленники сноровисто одевались в одежду, сброшенную у их ног. Одевались споро, ведь, не смотря на лето, утро выдалось довольно свежее. Одевшихся тут же связывали, а на их место выдёргивали из общей группы очередных бедолаг. Когда облачились все, перед ними вышел ражий детина в добротном кафтане.

— Вы все отныне есть холопы князя Барбашина, взятые им с меча — громко крикнул он. — Сейчас вас свяжут по-походному, и вы споро пойдёте с нами. И не советую даже думать о побеге: поймаем, всыплем горячих и оставим в лесу связанным. За честь-же баб и девок своих можете не горевать, никто к ним под подол не полезет, еже ли, канешна, кто сама по ласке не соскучиться, — расплылся говорливый в улыбке. — Тут у князя не забалуешь.

Судя по его маслянистому взору, побаловаться он был бы явно не прочь. Да и то, сколько пытались княжичу объяснить, что у баб от этого не убудет, но тот был глух к их рассуждениям: эти люди сядут на его землю, так зачем озлоблять их ещё больше. Итак, не стой крымчаков, налетели, полонили. Правда ни стариков, ни мальцов не рубили, брали всех и, получалось, что словно бы на переселение везли, а не в неволю. Но от того людям вряд ли будет легче.

Связать по походному означало привязать несколько людей к одной жердине, по четыре шесть человек в связке (чтоб по лесу было сподручней ходить). Детей и стариков, как ни странно, усадили в телеги, которые ждали их недалеко от деревеньки, на опушке. Жечь оставшееся добро налётчики не стали, чтобы не будоражить округу: мало-ли кто мимо проедет не вовремя, а так пока ещё пропажу хватятся...

Вечером на ночлег их маленький отряд остановился чуть ли не на обочине, лишь слегка удалившись от небольшого тракта. Уставшие за день люди так и повалились на землю, сбросив с плеч опостылевшие за эти дни сидоры.

Натруженные за день ноги гудели, и Андрей с большим удовольствием скинул сапоги и размотал портянки, которые, сполоснув в ручейке, развесил сушиться над костром.

А ведь как всё начиналось? Сколько нервов пришлось потратить, пока не выкристаллизовалось более менее достойное решение. И ведь как всегда, всё упиралось в логистику.

Ведь, как общеизвестно, человек может легко двигаться с обычной скоростью в 5 километров в час, неся на плечах до 21-24 килограмма груза. И усталость при этом будет накапливаться не слишком сильно. Но для планируемого Андреем выхода такой вес взятого с собой был мизерным. А значить, носимый вес нужно было увеличить, но насколько? Нет, можно и сто кило в рюкзак напихать, но как долго и как далеко с ним пройдёшь? Ведь с увеличением нагрузки с пешими маршами начинают возникать различные проблемы. И чем больше груз, тем эти проблемы сильнее.

Во-первых, после марша с нагрузкой более 25 кг люди выматываются, и чем нагрузка выше, тем усталость наступает раньше, и без продолжительного отдыха к боевым действиям люди становятся не способны. Во-вторых, по дороге уровня 'хорошо утоптанная тропа', скорость марша падает до 3 — 1,5 км в час опять же в зависимости от веса носимого. Ну и ко всему возрастает риск травм, что скорости марша тоже не способствует. Вот потому умные головы и выяснили, что для длительных маршей желательно, чтобы вес носимого был строго меньше 40 кило. И это был тот оптимум, который позволял обычной пехоте совершать длительные переходы и быть способной при этом вести боевые действия.

Вот исходя из этого и комплектовался вещмешок наёмной дружины.

Нельзя сказать, что наёмные казачки были сильно довольны перспективой, но пешеходность похода обговаривалась с ними заранее, так что они знали, на что шли.

Правда сильно изгаляться над своим отрядом Андрей тоже не собирался и до границы, до которой был не один десяток вёрст, они добирались в относительном комфорте, гружённые только оружием, а пропитание добывая в близлежащих сёлах и охотой. Причём и по своей земле шли не то чтобы скрываясь, но и стараясь не сильно попадаться на глаза. Ну не будешь же каждому встречному отряду дворян объяснять, что идёшь в сопредельное государство малость поразбойничать. Понятно, что тут все всё и так понимают, но зачем ему лишняя известность? Зато за это время люди наконец-то втянулись в режим.

Впрочем, сам марш был обычен (как ещё в училище учили): в день 8 часов на движение, включая малые привалы примерно по 10 минут каждый час; плюс большой привал в 2-3 часа в начале второй половины дневного перехода. Час-полтора утром на завтрак и свёртывание лагеря, 3 часа вечером на организацию лагеря и ужин. 8 часов на сон. Конечно, при отсутствии наручных часов, временные отрезки определялись "на глазок", но всё равно, при движении по лесным тропам это давало в среднем 20-22 километра в сутки. Ну и не реже, чем через четыре дня на пятый обязательная днёвка. Короче, всё по науке.

Так же лишнюю днёвку сделали на берегу пограничной реки. В конце концов, они теперь были нагружены как волы, закупившись в последнем на пути относительно большом селе продовольствием.

Реку ту, не то чтобы сильно широкую, пересекли ночью вплавь с помощью вязанок хвороста, а уже на литовской стороне и отдохнули. После чего опять лесами потащились вглубь Великого княжества Литовского. Идея у Андрея была проста: зайти незаметно как можно дальше и уже на обратном пути заняться мародёрством, попутно уходя от возможного преследования к своим границам.

Да и судя по всему, сильно с походом затягивать и вправду не стоило: граница действительно напоминала собой решето, сквозь которое постоянно просачивались как в ту, так и в другую сторону вооружённые отряды. Впрочем, надо отдать должное, охрану приграничья литвины вели, но до советских пограничников им было как до луны пешком. Просто довольно крупные отряды шляхтичей постоянно мотались по более-менее основным дорогам, ночь предпочитая проводить под крышей и желательно за городскими стенами. Впрочем, не вовремя подвернувшийся любой такой отряд мог запросто испортить всю обедню и Андрей молил бога, чтобы избежать в дороге подобных встреч. Хотя основной его расчёт был на то, что конные дозоры литвинов привычно будут искать такие же привычные верховые отряды московитов, а не крадущийся в чащобе малый отряд.

К тому же, бредя по землям литовского княжества, они пытались вести пусть и примитивное, но картографирование местности, по которой шли, заодно намечая пути отхода, по которым можно было пройти на гружёных телегах. Импровизированные карты, даже скорее кроки, рисовали на бумаге специально купленным карандашом. Да-да, самым что ни наесть простым карандашом. Правда, не совсем таким, как его привыкли видеть люди двадцать первого века, но и это было большим прорывом. Ведь, по словам историков, карандаш на Руси появился лишь в семнадцатом столетии. Сейчас же в основном писали очиненным пером или вообще писалом на бересте, хотя береста, как основной материал для письма и отходила уже, но всё ещё соперничала с бумагой, благодаря своей дешевизне и общедоступности.

Кстати, с проблемой, как и чем писать, Андрей столкнулся ещё в первые дни своего появления в этом мире. Птичье перо конечно не перьевая ручка, но освоить его у парня получилось быстро (зато вот умение правильно его очинять далось не сразу). Однако писать скоро и, вместе с тем аккуратно, не получалось до сих пор и часто всё заканчивалось испорченным чернильными кляксами листом. Тут-то он и вспомнил про такое простое изобретение человечества, как карандаш. Он точно помнил, что карандашные рисунки делал ещё да Винчи, а он ведь сейчас уже был глубокий старик, а значит, хоть какой-то прообраз нужной ему вещи уже существует.

Вот тут-то и выяснилось, что до Руси сей удобный предмет и вправду ещё не дошёл, что для Андрея было довольно странным: куча-же итальянцев приехала на Русь ещё в княжение Ивана III. Так неужели-же никому из них карандаш был не нужен? Но, как бы то ни было, карандашей на рынке он не нашёл и оставался только один вариант: озадачить купцов, ведущих торговлю с иноземцами. Петр и Чертил уже укатили тогда по делам и под рукой оказались только купцы Сурожской сотни, собиравшиеся в Азов, но они-то и не подвели. Таким вот образом ближе к осени Андрей и стал счастливым обладателем даже не свинцового, а так называемого "итальянского" карандаша. Вернее, целой пары, которую и берег пуще глаза, используя только в разъездах, а дома продолжая усердно скрипеть пером и посыпать написанное песочком.

Правда, к искусству рисования крок годными оказались не все в отряде, но и тех, кто смог уловить смысл вполне хватало для его теперешних нужд.

Таким вот образом отмотав пару недель по лесам литовщины, Андрей, наконец, решил, что пора и честь знать. За это время они закартографировали довольно большой участок местности, заодно наметив несколько небольших деревень потенциально подходящих для последующего разграбления, как малочисленностью жителей, так и отдалённостью от больших дорог, но с удобными лесными тропами. Причём, что самое главное, умудрились при этом не попасть на глаза местным жителям. Но вот карьеру лесного разбойника начинать всё же решил с довольно крупного села, впрочем, тоже лежащего на отшибе. Своё внимание он обратил на него по двум причинам. Во-первых, там была усадебка местного шляхтича, что уже подразумевало неплохую добычу. А во-вторых, пойманным в лесу крестьянином, на поверку оказавшемуся местным бортником, ходившим на свою беду посмотреть свои угодья и неудачно вышедшему прямо на казачий дозор.

Мужичка, разумеется, тут-же скрутили и, оттащив подальше в лес, принялись расспрашивать. Тот героя-партизана строить из себя не собирался и поведал, что сельцо то принадлежит шляхтичу Минковскому, ныне в усадьбе отсутствующему, так как выехал сам с дружиной на охрану рубежей. И на весь хозяйский двор осталось на сегодняшний день только пятеро слуг, и из них лишь двое были мужчинами, так как сельцо это было не основным его владением, а так, доставшимся в приданное за женой.

"Это я удачно зашёл", — про себя усмехнулся Андрей словами "знатного" вора из гайдаевской комедии. Пройти мимо такой добычи он ну просто не мог, а потому велел отряду ложиться отдыхать, ибо с утра предстояло идти дело.

Вот уж истинную правду говорят, что рано встают лишь монахи да купцы, но только забывают при этом и про "работников ножа и топора, романтиков с большой дороги". А им ведь тоже рано вставать приходится. Зато налёт прошёл как по маслу: ещё даже первые петухи не пропели, а в дома селян уже ломились незваные гости, которые, как известно, хуже татарина. Ну а что бы в усадьбе, отгороженной высоким тыном, сильно не томились в ожидании нападения, пара казачков притащила собранный заранее хворост и разожгла под въездными воротами костёр, не забыв плеснуть маслом на сами ворота. Жар рванувшегося кверху огня разом разогнал утреннюю сырость, согрев не только налётчиков, но и выгоняемых из тёплых лежанок прямо на улицу селян, которых тут же сноровисто вязали.

Оставив пару казаков караулить сидевших в господском доме, остальных Андрей отправил собирать всё ценное из крестьянских изб. В этот момент очнулись, наконец, те, кто скрывался в усадьбе, попытавшись поиграть в Робин Гудов и пустив пару стрел навскидку. Попасть не попали, но мужичков разозлили. Ты тут понимаешь делом занимаешься, добро из хат вынося, да вон бабы почитай в исподнем одном сидя, любви да ласки дожидаются, а кто-то их от всего этого отвлекать надумал. Потому, как только ворота, прогорев, рухнули, народ, не дожидаясь приказа, рванул вымещать свой праведный гнев и обиду.

Жалкую попытку сопротивления подавили быстро и жестоко: мужичков прибили, баб походя, оприходовали, а потом занялись тем, для чего всё и начиналось — потрошением хозяйского добра. Тут было где развернуться, даже несмотря на то, что хозяин с хозяйкой наезжали в эти места довольно редко. Куча барахла, складируемого прямо во дворе, росла довольно быстро. Нашлись и денежки, хранимые в резной шкатулке для хозяйских целей. Правда немного, в пересчёте на рубли и двух десятков не было, но уж что было и за то им спасибо.

К полудню, довольные как коты, обожравшиеся сметаны (даже Андрей, хоть и корил сам себя, но не удержался, а то спермотоксикоз, как только монастырь покинул, совсем в голову бить начал) казачки-разбойнички принялись грузить добро в телеги, экспроприированные у хозяев. Коней для транспорта взяли тоже в хозяйской конюшне, а то крестьянские уж больно неказисто выглядели. Правда и хозяйские были не из рысаков, но взгляду княжича пришлись по душе, вызвав к тому же неподдельный интерес. Настолько, что он даже к местным с расспросами пристал. Ну, те и рассказали...

Вообще, мало кто не из специалистов знает, что на территории Литвы обитали когда-то сильные и мощные дикие кони. И обитали долго. В Литовском статусе 16 века есть даже статья, где говориться, что тот, кто убьёт дикую лошадь в чужом лесу, будет оштрафован на три гроша. Вот эти-то лошади, скрещённые когда-то с польским коньком, и дали начало так называемой жмундской породе, которая могла не только трудится на полях, но и была пригодна для верховой и упряжной езды. Да настолько, что сам великий Витовт не брезговал иметь её под седлом (а легко догадаться, что для закованных в броню литовских витязей не каждая лошадка подходила).

По словам всё того же бортника, стоявшие в местных конюшнях коньки были помесью уже самой жмундинки с дикарём, отловленным ещё отцом нынешней хозяйки. Тому лошади были нужны, чтобы возить не только его самого в броне, но и тяжёлые грузы. А эти удались в самый раз — и выносливы были, и сильны. Лишь статью не вышли — низковатые больно, зато неприхотливы к уходу и кормам, довольствуясь малыми количествами пищи. Последнее для вышедшего на большую дорогу отряда было наиболее важно. А уж какие перспективы для развития тяговооруженности своего хозяйства вырисовывалась, Андрей аж зажмурился от удовольствия. Да уж, хорошее приданное папаша за свою дочку отдал, ну и Минковскому спасибо заочно скажем, что тут их держал.

Пообедав хозяйскими запасами и заперев людей в избах (рановато пока ясырём обзаводиться, то ближе к рубежу делать будут), отряд не спеша тронулся по дороге, ведущей от села на торговый тракт, но, не доезжая до него, свернул в лес.

Шляхтич Ян Минковский герба Незгода всё последнее время был не в настроении. Он был безумно рад удачной женитьбе и ни за что бы не оторвался от молодой супруги ради охраны какого-то пограничья, если б не старик отец. Тот же, воспитанный на старых традициях, всё твердил и твердил о чести и службе на благо государства, вот только перед глазами Яна стояли картины совсем другой жизни, к которой он прикоснулся вначале в Кракове, куда ездил по делам, а потом и в Вильне, где теперь обитал большую часть времени. Богатые наряды, красивые дамы, музыка и танцы, звучавшие на балах — этом уже не совсем новом, но всё ещё модном увлечении, пришедшем из Италии. А тут дышать дорожной пылью и вдыхать лошадиный пот. Фи! Вот только отец был непреклонен, да и деревеньки, которые выделил скряга тесть в приданное жене, располагались на этом самом чёртовом пограничье, а потому, хоть исконные владения Минковских располагались в западных землях княжества, пришлось-таки Яну облачаться в боевую справу и тащиться чёрт знает куда и чёрт знает зачем. И ладно бы война была. Война и шляхтич созданы друг для друга, но ведь в округе царила тишь да гладь. А местные шляхтичи? В чём-то они сильно напоминали его батюшку — тоже всё твердили о долге и чести. Много они понимают, живя в своём медвежьем захолустье? Но воинами, надо признать, они были отменными. Ян пытался было помериться с некоторыми в умении владеть саблей, но быстро понял, что уровень его на их фоне так, нечто среднее. Это, конечно, било по самолюбию, но, с другой стороны, недолго ему тут воинствовать. Отец в последнее время совсем плох стал и, когда господь позовёт его к себе, он, Ян, станет единственным владельцем всех Минковских владений (ну так, сестре от щедрот выделит что-то на приданное, а вот отцову бастарду точно шиш что достанется). И тогда его на это пограничье уже никто и ничто не затянет. Наоборот, он, наконец, купит тот, давно присмотренный им каменный домик на берегу Вилии и заживёт в нём, как истинный столичный житель, а не как отец, что большую часть времени провёл в седле, сражаясь на разных рубежах великого княжества и редко бывая с семьёй. И для чего? Что получил он в итоге? Раны, полученные в боях, не превратились в звонкие монеты, а часть владений даже пришлось заложить, чтобы жить более-менее достойно. И уж тем более ни о каком своём угле в столице не стоило и мечтать. Ян вон, словно мелкопоместный какой, в съёмном доме проживал до сих пор. А взять тех же соседей Ильиничей — делами поместий у них ведает Ицках, выходец из евреев, зато Ванька Ильинич, состоявший на той же службе, что и Ян, безвылазно живёт в своём вильновском доме и даже раз в полгода приглашает всех к себе на бал. И уже давно забыл, каково это трястись по пыльным дорогам, отбивая задницу об седло.

Вот с такими мыслями и отделился дворянин Ян с семью своими воинами (а чего всю дружину гонять) от основного отряда, отправившись в одно из сёл, доставшихся ему в приданное. Он уже предвкушал жаркую баню, чтобы смыть грязь бесконечных дорог, а потом мягкую постель и жаркую девку-хлопку под боком (приглядел тут одну, когда заезжал с приданным знакомиться), когда их отряд внезапно остановился.

— Ежи, чтоб тебя черти побрали, в чем дело? — дурное настроение надо было срочно на кого-то излить.

— Походу беда, господин, ворота у усадьбы пожжены. Как бы лихо не случилось. Я двоих молодцов послал, а мы уж тут подождём.

— Это кто же тут мои владения пожечь мог? — окончательно вскипел Ян. — Вроде никого не задирал, а Войтовичи, с родом которых не один уже год вражда идёт, тут имениями не владеют.

Между тем, вернувшиеся из разведки воины принесли дурные вести: с утра ворвались в село неизвестные, всех пограбили, слуг в усадьбе порешили, да и саму усадьбу вверх дном поставили, забрав всё самое ценное, включая коллекцию сабель и лошадей из конюшни. Известие это окончательно выбило шляхтича из себя. Ругаясь словно последний хлоп, он велел немедленно пускаться в погоню за разбойниками и все попытки убедить его в другом только ярили затуманенное гневом сознание. Всё же Ежи удалось уговорить дворянина не бросаться в лес на ночь глядя, а выступить с утра. Правда, старый воин надеялся, что с утра господин будет способен внимать голосу разума и сначала позовёт соседей в помощь, но ошибся. Ян, что называется, закусил удила. К тому же, шляхтич явно не считал разбойничье быдло за ту силу, которую следует бояться. Они и напали-то потому, что никого в селе не было. А кто ещё мог совершить подобное? Московиты? Так их тут и не видывали. У них тактика простая была — налететь, похватать и дёру, а потому так далеко от рубежа да ещё и пешими они не ходили. Поэтому с утра, взяв с собой умельца-лесовика, маленький отряд углубился в лес и на свою беду нашёл-таки тех, кто осмелился напасть на его владения.

Поздняя весна в лесу — далеко не осень. Всё вокруг только растёт и цветёт, нет ещё ни орехов, ни ягод, ни грибов. Хорошо хоть дичи много, хотя, конечно, тут как повезёт, всё же без ружья много не поохотишься, особенно если учесть, что к луку ты так и не привык. Зато у него появился теперь арбалет, взятый в усадьбе у незнакомого литвина и пара десятков болтов к нему. Далеко не ружьё, но все книги в будущем сходились на том, что благородному искусству стрельбы из него научиться быстрее, чем из лука. Это Олексе хорошо, он-то к нему с детства привычен. Правда, на хороший боевой лук денег у Андрея пока не было, а игумен от щедрот своих на подобное не разродился, но Олекса исхитрился-таки среди кучи стрелковки, набранной в разграбленном селе, подобрать себе более менее достойный экземпляр. Ну и стрелы посгребал все в охапку, благо не на себе тащить, а уж потом в лагере принялся отбирать те, что по руке выходили. А с негодных лишь наконечники срезал — в хозяйстве всё сгодиться.

Глядя на получившийся результат, Андрей лишний раз убедился, что саадак покупать всё же придётся, потому как на сабле Олекса был всё ещё бойцом ниже среднего, хоть и тренировался почитай ежедневно.

С утра, решив, что ушли вчера достаточно да и посчитав, что вряд ли крестьяне попрутся в лес мстить, они с Олексой и Годимом (средних лет мужиком, записавшимся-таки к нему в боевые холопы) отправились на охоту.

Шли не торопясь, любуясь красотами весеннего леса, когда почти прямо из под ног с недовольным квохтывнием выскочила толстая, неповоротливая птица с черно-серым оперением и, пробежав по траве, тяжело вспорхнула на ближайшую ветку. Глухо щёлкнула тетива и птица, сражённая стрелой, с шумом рухнула вниз, где её и подобрал удачливый стрелец.

— Межняка сбил, — похвалился Олекса, цепляя добычу к поясу. — Будет чем поснедать, княже.

Оценив упитанность птички, Андрей решительно взвёл арбалет. Охотиться по плану должны были Олекса и Годим, а княжич собирался просто попрактиковаться в стрельбе, но азарт охотника при виде добычи взял своё. Теперь они крались втроём, внимательно вглядываясь окрест, но всё же вновь первым цель увидел Олекса. Молча тронув княжича за локоть, он кивком головы указал направление и Андрей наконец разглядел важно прохаживающего по земле тетерева. Аккуратно прицелившись, он спустил крючок, и арбалетный болт рванул к добыче. М-да, болт прошёл довольно близко к птичке. Совсем близко, но всё же мимо. Правда, тетереву это не помогло — выстрел Олексы был как всегда точен.

— Ну всё, поохотились и будет. На похлёбку хватит, а к вечеру что-нито ещё придумаем.

На слова княжича Годим лишь пожал плечами, а вот Олекса не стерпел:

— А может ещё кого поищем, княже? Раньше обеда ужо все равно в путь не двинемся.

Потом Андрей сотни раз радовался, что согласился тогда на предложение своего послужильца, ведь задержка на охоте, возможно, стоила им жизни.

Как всегда первым опасность засёк Олекса — ну лесовик, что с него возьмёшь. Они как раз возвращались увешанные трофеями, причём один был на счёту Андрея — приноровился всё же к арбалету. До лагеря оставалось совсем ничего, когда Олекса резко встал.

— На лагерь напали, — коротко бросил он, внимательно прислушиваясь к чему-то.

Напрягши слух, Андрей тоже уловил звуки явно инородные в лесной какофонии. То были звуки ударов железа о железо.

Зная, что в лесу Олекса намного лучше его, Андрей молчаливой тенью застыл за спиной парня. Потом вспомнил про арбалет и принялся взводить пружину. Заложив болт с бронебойным наконечником, он почувствовал себя намного увереннее. Олекса и Годим тоже изготовились к стрельбе и, стараясь не шуметь, поспешили к оставленному лагерю.

На поляне шёл бой. Точнее, он уже клонился к своему логическому завершению, ибо восьмерым нападавшим сопротивлялись лишь четверо казачков. Что стало с шестью другими, узнавать было некогда — вся троица готовилась к атаке.

Сначала в дело пошли луки. Конечно, они уступали в убойности настоящим боевым, стрелы из которых, как говорят, за 300 шагов пробивали любой доспех, но для небольшого пространства лесной поляны и их хватало за глаза. Старый, добрый охотничий лук наглядно показал Андрею, что он не уступает по мощи мушкету, получить который стало почти идеей фикс у парня, и все дело было лишь в умении попасть в цель — ведь луки не имели прицела, и стрельба из них требовала многолетней выучки. Но и Олекса и Годим искусством стрельбы владели прекрасно, а для Андрея имелся арбалет. Вот и получилось, что, когда нападавшие уже предвкушали победу, неожиданный залп с тыла перевернул всё кверху задом.

Казачки мигом сообразили, от кого пришла помощь и с рёвом бросились в атаку, чем, правда, больше помешали, сбив прицел всем стрелкам. Боясь зацепить своих, тройка охотников отставила луки и взялась за сабли (а ведь Андрей, поначалу, хотел без них на охоту пойти, благо к совету Годима прислушался). Зато теперь на пять с половиной врагов пришлось семеро воинов андреевой дружины. С половиной потому как своего врага он не убил, а лишь ранил, что, впрочем, не сильно тому помогло, так как кинувшиеся в атаку казачки мигом добили рухнувшего бойца.

Сам же Андрей накинулся на разодетого, словно павлин мужика, посчитав того за начальника напавшего на его людей отряда. Хотя какой там мужик, так, парень лет двадцати пяти не больше.

Схлестнувшись с ним, Андрей быстро уяснил, что умением владеть саблей тот явно не блещет. Это умение — определять уровень подготовки противника — ему вбивали и в секции фехтования там и брат Аггей уже тут, в монастыре. Нет, два года назад, когда он только появился этом времени, парень бы его уделал даже, возможно, и не запыхавшись. Но сейчас ему не светило от слова совсем. Хорошая теоретическая подготовка, опередившая местное умение на пятьсот лет вкупе с прекрасной физической формой и довольно уже приличной практикой давала все шансы на победу русичу. Давно набившая оскомину фраза, что настоящий бой это не голливудское махание железом по пол часа, между тем была абсолютно правдивой. Хотя бой Андрея с литвином и подзатянулся, но лишь потому, что княжичу, словно шлея под хвост, попало желание не испортить кровью чужую одёжку, пошитую из дорогих тканей, которую он уже мысленно примерял на себя. Это потом он материл своё эго, понимая, что подобное желание могло привести к довольно неприятным последствиям, но сейчас, в азарте боя он думал совсем о другом. И ему здорово повезло: сначала противник упустил из рук своё оружие, а потом и вовсе отправился в нирвану, получив рукоятью по тыковке.

На весь бой ушло несколько минут, после чего стоявшими на поляне остались только люди Андрея. Пока часть из них принялась оказывать помощь раненым, лучшие лесовики бросились осматривать окрестности на предмет нахождения ещё кого-то лишнего и, как ни странно, преуспели в этом. Где-то полчаса спустя перед присевшем в теньке Андреем бросили связанного мужичка. На потеху, в нём все признали бортника, что уже гостил у них в плену.

— Что, хлоп, настолько у нас понравилось, что решил снова в гости заглянуть? — грозно сдвинув брови, произнёс княжич. — А заодно и своих дружков прихватил?

— Я не хлоп, пане, — проблеял было мужичок, но лёгкий пинок сапогом под седалище мигом оборвал его речь.

— Уже холоп, — устало махнул рукой Андрей. — Или ты думаешь, что мы тут бесплатным гостеприимством занимаемся? Остался бы дома на печи, был бы вольным, а ноне не обессудь, сам пришёл.

— Так не по своей же воле, господин, — поняв, что дело пахнет керосином, заюлил бортник. — Вон шляхтич Минковский лежит — хозяин он нашего села. Как узнал, что его имение поутру пожгли, так и порешил отомстить, а меня проводником взял. Леса-то местные я лучше всех в селе знаю.

Ага, ну теперь хоть Андрею стало понятно, что за птица прилетела в его объятия.

— А богат ли твой хозяин?

— То мне не ведомо, но люди говорят, что дюже богат.

— А сколько ещё воинов с ним было?

— Так, почитай, все тута и лежат, господин. Я только в лесу и ховался, не воин я, чтобы в драку лезть.

— Хорошо, бортник, молись пока, авось и минует тебя холопская стезя, — и, махнув рукой, Андрей велел увести от себя мужика.

Итак, что мы имеем? Пока Андрей со своими людьми охотился, расслабившиеся казачки прошляпили погоню и опомнились уже тогда, когда троих просто снесло стрелами. Видимо, возглавлявшему погоню шляхтичу, хотелось не только добро вернуть, но и пленных похватать, а может он так повыпендриваться перед кем-то собирался, но вместо того, чтобы закидать незадачливых ватажников стрелами, как сделал бы он на его месте, шляхтич и его люди зачем-то полезли в драку, стараясь не столько убить, сколько захватить оставшихся. В принципе, коли быть уж совсем честными, ему это почти удалось и если б не неожиданный удар с тыла, то не люди шляхтича, а его казачки лежали бы сейчас здесь, на полянке. А это значит, что как командир, он где-то просчитался и что-то недоделал, да ещё и сам на охоту свалил, словно не в тылу вражеском, а у себя в имении находясь. И это было плохо, ведь в следующий раз так круто может и не повезти.

Сегодня он лишился четырёх бойцов убитыми и трое выбыли из строя по ранению. Это минус. В плюсе то, что перебита вся загонная команда и взят в плен их предводитель, за которого можно получить неплохой выкуп. Но выкуп дело не простое. Можно ведь вместо денег получить и засаду из сильного отряда. Впрочем, это вопрос не первостепенный. Главное было сейчас уйти с места побоища как можно дальше.

Необходимость делать ноги понимали все. Торопились настолько, что земле предали лишь своих, а врагов, раздетых до исподнего, побросали в кучу и закидали ветками. Всё добро, что изъяли у них, погрузили в телеги, туда же положили раненых и двоих пленных (последних прикрыли рогожей от чужих глаз), а мужика бортника посадили на козлы.

Некоторое время небольшой отряд петлял по лесным прогалинам, но рано или поздно, а выходить на дорогу всё же было необходимо. Пораскинув мозгами, Андрей решил, что наглость — второе счастье, благо русский язык и письменность в литовском княжестве не сильно отличались от принятого в княжестве московском, а перстень-печатка пленённого нашлась среди изъятого добра. Буквально на коленке им была выписана опасная грамота на людей шляхтича Минковского, едущих по его, шляхтича, делам. Оставалось лишь найти сургуч и приложить к бумаге печать...

С самим Минковским разговор состоялся под вечер. Пыжащегося поначалу шляхтича одними лишь словами быстро опустили ниже плинтуса и предложили деловой обмен: деньги на свободу. Потом, правда, некоторое время вычисляли стоимость этой самой свободы, поскольку шляхтичу уж очень хотелось покинуть "гостеприимных" хозяев и при этом не сильно потратиться, но тут уже упёрся Андрей. Он, в конце концов, для чего в поход собрался? Вот то-то! А значить быть этому дуралею дойной коровой. Вот вынь да полож ему 20 рублей за дурость свою и плевать ему на то, что сумма неподъёмная. Татары вон за сына боярского по пятьсот алтын цену взымают, а шляхтич ведь это вам не простой сын боярский. Так что плати, коли к молодой жене вернуться хочешь.

За выкупными деньгами отправился переживший лесной бой Ежи, которому в помощь по ранению выделили бортника (ну и вправду сильно мужику досталось). О месте и времени встречи договорились заранее и как только эти двое скрылись из виду, весь отряд подорвался с места и принялся уходить как можно дальше, старательно заметая за собой следы...

Пока ждали выкупных на дело не ходили, что бы не тревожить округу, хоть и ушли от места встречи довольно далеко. Заодно выхаживали своих раненых. А потом была эпопея по изыманию "своих" денег. Как Андрей и думал, Минковские оказались бы не шляхтичами, если бы не попробовали отомстить наглым разбойникам, но и они никак не рассчитывали, что за выкупом в таверну припрётся какой-то левый босяк, которого за выпивку попросили подойти к господину с запиской. Разумеется, босяка тут-же схватили притаившиеся для этого люди, но всё, что они получили — стрелу с примотанным к древку письмом (как в фильме "Чёрная стрела"), где сумма выкупа увеличивалась до 50 рублей и было обещано в следующий раз прислать ухо или там пальчик "загостившегося" шляхтича, буде родственники не поймут.

Больше всего Андрей боялся, что литвины устроят на зарвавшихся разбойников облавную охоту и тогда и впрямь придётся прирезать пленника и уходить как можно быстрее в сторону границы, но, видимо, сердце старого отца не выдержало, и следующий обмен прошёл в "тёплой и дружественной" обстановке. И по следам стремительно улепётывающих с деньгами казачков никто не ринулся вдогон. Впрочем, казачки на это не обиделись.

Добравшись до лагеря и переведя дух, Андрей наконец-то решил приступить к тому, для чего, собственно, и выходил на дело, убедившись, что двое из троих уже более менее оправились от своих ран и лишь третий был всё ещё неходок, хотя и умирать тоже больше не собирался...

* * *

Следующий день поначалу начался как обычно: пока Любим (тот самый, третий раненный, оправившийся уже настолько, что мог справиться с готовкой) кашеварил, остальные приводили себя в порядок, обихаживали переночевавшую скотину, потом завтракали сами и кормили пленников, одновременно сворачивая лагерь.

Однако сегодня привычный распорядок был нарушен примчавшимся наблюдателем. Оставленный бдить за дорогой, он принёс известие о появлении на тракте небольшого торгового каравана. Недолго поразмыслив, Андрей направился сам уточнить, кто им по пути попался.

Как оказалось, попался им купеческий обоз в три возка и небольшой охраной. Меньше десятка человек. При условии внезапности — плёвое дело. Они уже встречали подобные обозы, но не трогали до поры до времени, хотя жаба и верещала дурным голосом. Теперь же настало время пощупать за мошну и купцов, чай граница была уже недалече.

Пятеро лучников — лучшие стрелки отряда — вновь наглядно продемонстрировали все преимущества лука: ни тебе грохота, слышимого издалека, ни клубов дыма, выдававшего место стрелка, и очень большая скорострельность вкупе с хорошей меткостью. В общем, ничего и делать то не пришлось, как уже всё было кончено. Трое оставленных в живых возниц, покорно погнали гружёные телеги, на которые наспех набросали трупы побитых караванщиков в лес под охраной пары казаков. Остальные принялись наводить порядок на дороге, стараясь стереть следы нападения, и лишь затем так же скрылись в кустах.

Пока то да сё, но получилось так, что оставить до обеда ночной лагерь у них не вышло. Трупы, раздетые донага, прикопали в наскоро отрытой яме, возниц привязали к деревьям, заткнув рты импровизированными кляпами, предварительно вызнав: кто они и куда шли. В процессе этого импровизированного допроса выяснили заодно и то, что в ближайшей деревеньке остановился на постой один из литовских отрядов состоящий из семи шляхтичей и их боевых слуг. Всю ночь они прображничали, будя своими выкриками постояльцев придорожного трактира, и затихли только к утру, хотя и собирались с восходом выйти на патрулирование. Да, вот уж поистине пьянство — зло! А ведь выйди те с утра, как хотели, и караван был бы, наверное, цел. Все же два десятка воинов это большая сила, даже при атаке из засады. Нет, риск, дело, конечно, благородное, но в данный момент лучше синица в руках, чем журавль в небе. До своей вотчины ещё пылить и пылить, а добра набралось уже достаточно. А ведь и так в последних деревеньках брали лишь самое нужное и ценное, безжалостно вываливая взятое ранее, но менее дорогое. Даже холопов уже брать перестали: просто грабили и уходили, старательно заметая следы.

Ну и хорошо ещё, что пленники не бунтуют. Нет, было всё же один раз, да не вышло. Лидера тогда на первом же суку подвесили, а как издох, вспомнил Андрей про один способ, что учитель истории рассказывал. Его молодцы быстро согнули два молодняка, привязали к ним мёртвое тело и отпустили. Хрупкое человеческое тело на разрыв продержалось недолго и споро повисло двумя неравными половинками на вершинах разогнувшихся и ещё дрожащих стволов. Указывая на них, Андрей пообещал, что в следующий раз так сделает с живым ослушником и оставит того — ещё живого или уже мёртвого — висеть на потеху зверю.

Купец, тоже взятый живым, на поверку оказался не из богатых (впрочем, Андрей был в этом уверен с самого начала, так что сильного разочарования не было), но кое-что интересного в его возах было. Да и какая разница, если это удастся довезти до своих земель, прибыль всё равно будет с лихвой — ведь сам-то он за товары денег не заплатил ни копейки. Зато увеличившийся обоз уже грозился превратиться в неуправляемое чудовище, из-за которого можно было легко влипнуть в историю. Всё же десяток, да ещё и неполный, это не сотня, не от каждого отбиться сможет. Вот и выходило, что пора, наверное, заканчивать с грабежом и возвращаться, пока удача не повернулась-таки к ним филейной своей частью. В конце концов, жаба не его тотемное животное, и сильно рвать душу не будет, а лёгкое царапанье пережить можно. Да и никто не мешает сразу после сбора урожая повторить поход за зипунами.

Хлопнув себя по бёдрам, Андрей резво поднялся с мешка, на котором восседал до того. Решение принято: спешным маршем идём до дому, по пути экспроприируя то, что плохо лежит или охраняется, но сильно на рожон не лезем — добычи и без того взято немало. К тому же, мало привезти новых холопов, их ещё надо грамотно оформить и успеть до морозов обустроить на новом месте, да поля распахать, да зерно под озимое приобрести и с казаками рассчитаться — в общем, расходов впереди столько, что глядишь, и дохода от похода не останется. Хотя нет, доход останется, ибо числиться он в людях, а их за ним "идёт" немало, целых семь семей только в его долю отойдут. Остальных поделили среди воинов, а те уж сами решат, что им с полоном делать: продать ли их на холопьем рынке по рублю за бабу, полтора-два за мужика или оставить себе. Что в Козельске, что в Калуге, что в Москве данный товар разлетится на ура. Это ведь только Андрей знал, что потом, по зиме, можно будет прикупить такое же количество холопов, но по дешёвке, ибо цена холопу из-за богатой добычи будет смешная, чуть ли не до 4 алтын за человека. Но мелькнувшая в его голове мысль о подобном торге тут же и пропала: чай не немцев за собой ведёт, а таких же русских, православных, пусть и подданных другого государя. Да, он насильно сорвал их с мест проживания, но ведь через каких-то полгода по тем же самым местам пройдёт великокняжеская конница, холопя людей и сжигая всё, что не сможет взять. А ведь это будет зимой, в морозы. Сколько стариков и детей не дойдёт до новых мест, не вынеся тяжести перехода и холодов? Самоуспокоение? Ну да, куда ж без него, но ведь это правда! Никто же из летописцев не напишет, сколько замёрзших трупов русских людей осталось на дорогах той же смоленщины после первого похода Василия III зимой 1512-1513 годов. Будут только бравурные марши: "сотворили землю пусту" да "вернулись с великим полоном". Так что не судите его строго, ведь возможно сейчас он вот этим вот конкретным бедолагам жизни спас.

Глава 9

— О чём ты думал, дурак, когда соглашался на это?!

М-да. Брат Михаил орал так, что наверно в новопостроеном каменном дворце государя слышно было. Впрочем, Андрей его не винил. Ведь, будем честны хотя бы перед собой, он его здорово подставил. Ещё бы, узнать, что его родной брат стал землевладельцем в удельном княжестве, владелец которого у государя, мягко говоря, не в чести, это для умудрённого годами царедворца сильный удар. Подстава подстав, однако.

— Да лучше б ты в своём монастыре сидел. Хотел тебя пред очи государевы представить, да нашептали ему уже про тебя. Давеча он на меня вельми зол был, сказал, что не надобен ты ему. Пусть, мол, сидит в своей новой вотчине, уму разуму набирается, но к Семёну в службу ходить не сметь. И что? Что делать прикажешь? Думаешь легко это, к государю пробиться? Мало того, что мы с Володькой у удельных князей службу несли, так мы хоть чего-то достигли, а ты что сотворил? Ни там, ни там от тебя толку не будет. Только роду нашему поруха. Итак худородные нас, рюриковичей по роду, потомков суздальских князей от государя отодвигают, в Думе нам места нет, а теперь ещё и настраивать государя начнут, коли что. Надысь один такой жалобу государю подал, что, мол, он с предками своими токмо государям служат извечно, а Барбашины мол под удельными князьями ходили, а потому ему под нами никак стоять не можно. И ведь государь его сторону принял. Его, худородного, а не нашу, от Рюрика род ведущих. Мало того, что Федька с Борькой по вотчинам, как сычи сидят, службу государеву не творят, и ты туда же? Вон уже Петька Горбатый боярином стал, в думе государевой служит, а ведь род его ниже нашего. А дальше-то что? Из всех вас я да Иван о чести рода и думаем. Без нас то, глядишь, и право на титул княжеский ужо лишились бы. А ведь я на тебя большую надёжу имел. Эх, отодрать бы тебя, как несмышлёныша, чтоб впредь советовался с роднёй, да что уж теперь.

Весь разговор Михаил метался по горнице своего московского дома, а Андрей тихо сидел на лавке и делал вид, что очень пристыжен словами старшего брата, в душе же с удовольствием ставя плюсик возле очередного пункта плана: всё же добился чего желал. Гнев государя можно сказать стороной прошёл. Да, повелел сидеть в вотчине за ненадобностью, но это не смертельно, этого даже Шигона не избежал, что, впрочем, не помешало тому головокружительную карьеру при дворе сделать, так что, можно честно сказать, он легко отделался.

— В общем, поезжай в свою деревню и сиди там, — словно прослушав его мысли, закончил свою более чем эмоциональную речь брат. — И добром прошу, не высовывайся боле, иначе не посмотрю, что взрослым стал — выпорю. За лето государь отойдёт, попробую за тебя, дурака, вновь словечко замолвить, — Михаил устало плюхнулся на лавку, и Андрей понял, что основная гроза уже отгремела и радостно перевёл дух.

Михаил, конечно, обижен, но со временем отойдёт. С остальными братьями отношения же наоборот, наладились. Даже Фёдор с Борисом вылезли из своих вотчин, чтобы поглядеть на изменившегося братишку. Они-то, кстати, больше всех поддержали его на этом импровизированном семейном совете, решив, что Андрей собирается пойти по их стопам вотчинных сидельцев. Этаких тихих фрондёров против порядков устроенных великокняжеской властью. Даже советы давать пытались, как и службу править и при этом самим в походы не хаживать. Иван же, с которым у Андрея состоялся довольно таки обстоятельный разговор по приезду в отчий дом, только посмеивался в густую русую бороду, но и он брата поддержал. Именно поняв, что остался один, Михаил и сдулся так быстро, устроив лишь головомойку непутёвому младшему.

В общем, гроза отгремела, не причинив вреда, и теперь можно было смело выезжать в свою козельскую вотчину и начинать существовать как обычный дворянин в этом времени — с дохода со своего поместья...

Несмотря на яркий солнечный день, внутри избы царил лёгкий полумрак. Ещё бы, хоть весеннее светило и расстаралось, заливая теплом всё окрест, но в воздухе ещё чувствовалась прохлада и забранные слюдой ставни больших окон были плотно прикрыты ради тепла, отчего внутри стали собираться самые разнообразные запахи, порой не самые приятные для обоняния. Особенно остро это чувствовалось при заходе с улицы. Впрочем, посетителей в сей урочный час было не так много, а служащие уже притерпелись и не замечали их.

Дьяк Разрядной избы Тимошка по прозванью Зверь (что, при его тщедушной фигуре выглядело странно) усердно скрипел гусиным пером по разложенному на столе пергаменту, выводя ровненькие буквы рукописного полуустава:

"Князь Андрей Иванович Барбашин, а поместья за ним нет ни одной чети, а вотчины купленные в Козелске 197 четей худой земли, а в ней крестьян 3 человека. А Государеву службу служит на коне в сабле. Доспеху нет, да за ним человек в кошу з запасом".

И усердствовал дьяк не зря. Оно, конечно, положено бы и двух человек выставлять, да вот беда-то, чуть-чуть четей княжичу не хватает, да и земля у Козельска хлеб худо родит. А княжич вот сам сидит, на дьяка приветливо посматривает. Хороший, видать, человек, а отчего хорошему человеку не пособить, чай не нехристь он. А то, что княжич ему рупь дал, так то ж от чистого княжеского сердца, на вспомоществование так сказать. Нет, а что, разве ж он что плохое делает? Он же не пишет, что оклад с того поместья у князя худ, а значит надобны ему, княжичу, подъёмные деньги выплатить, что государь велел выделять худым дворянам на обзаведение. Нет, конечно, бережёт дьяк государеву копейку (а попробуй не побереги, разом батогов отведать можно, коль старший дьяк воровство в записях сыщет). Да только у Тимошки всё как надо оформлено, да красивым почерком написано. Отчего ему от старшего дьяка только добро да ласка достаётся. А то, что при прочих равных, у одного новика может на одного человека больше выставить требуется, так то только его, Тимошки, ума дело. Он свою работу знает, никто не подкопается, хоть год рыться будет. Кто же с хлебного места согнан быть хочет? Правильно, дураков нема. А помощников тому много. Вон Годин — писец младший — чего только стоит, все высматривает да вынюхивает, знамо дело, хочет в дьяки вылезти. А вот фигу ему, а не Тимошкино место! Что писец, писец тьфу, а вот дьяк — это уже человек. Это он здесь, в Разрядной избе Тимошка, а у себя на улице Тимофей Силыч, человек степенный и жених видный. Эх, а невест-то сколь подросло у соседей.

Тут Тимошка аж головой мотнул. Что-то его не туда понесло. А грамотка ещё не дописана. Ох, прости, господи, то всё рубль княжеский.

Дописав до конца, дьяк отложил перо и просыпал лист песочком, чтоб чернила быстрее высохли, а потом аккуратно сдул его в уголок, в сторону от посетителя, чтоб, не дай бог, не задеть того. Чай не простой сын боярский перед ним сидит, князь всё же. Впрочем, от того и сидит, что ему от дьяка ничего не надо, простой то новик и постоял бы, не переломился, дожидаясь поместья в роспись. А уж Тимошка то тут бы своё урвал, ведь поместье поместью — рознь. Да, помещик, это вам не вотчинник, с ним много дел наворотить можно, еже ли, конечно, не зарываться, да со старшим дьяком делиться.

Андрей же, сидя напротив скрипящего пером дьяка, только усмехался про себя, перефразируя слова героя любимой комедии: "Вот что рубль животворящий делает!" Он долго думал — верстаться или нет, но, в конце концов, экономическая составляющая вопроса взяла верх. Денежное проклятие так и висело над ним, да ещё и голодный год, как назло выдался. Нет, не знай он, что уже скоро начнётся война, вряд ли переступил бы порог местного военкомата, но осенью русские войска лавиной разольются по литовским землям, "сотворяя землю пусту", чтоб возвернуться обратно с немалой добычей и полоном, как будут писать потом летописцы. Войну ему не остановить, она неизбежна уже потому, что оба правителя носят титул государей всея Руси, так почему бы не воспользоваться ситуацией. Конечно, это жестоко и не соответствует моральным принципам большинства литературных героев, но вот только моралисты и интеллигенты в этом времени не выживают, а он сам сюда не напрашивался.

Как оказалось — дело внесения в разряды было довольно скорым, а простимулированное серебром ещё и выгодным. А то, что земли так мало указано, так для повинностей довольно лишь пахотных земель, да те, что под дворы, либо иное какое строение заняты, а всякие леса, сенокосы и другие угодья считаются лишь притчей к ней. Зачем дьяку его леса: чтоб лишнего воина накинуть? А оно Андрею надо? Уже то хорошо, что до положений Ивана Грозного с его "со ста четей доброй земли человек на коне и в полном доспехе" ещё далеко. Пока что порядок выставления людей плавает и то дело. У него, конечно, есть послужилец, да только обрядить его для похода в большую копеечку станет.

А дьяк, по доброте душевной, поначалу хотел вообще вписать его служившим "в саадаке", но Андрей вовремя его остановил — стрелять из лука он, конечно, пробовал, но конный лучник из него как из Валуева балерина. А для конного копейщика у него не имелось пока ни копья, ни крепкого доспеха. А обрядиться во все положенное только ему стоило бы порядка от 30 до 50 рублей. Ну, двадцать, если умудриться найти всё по минимальным ценам и считать, что кони у него уже есть. На данный момент — ну просто неподъёмная для него сумма денег. Что уж про второго человека говорить.

Нет, брат верно подсказал, лучше сейчас рубль дьяку дать, чем потом десяток на рынке оставить. И так ведь прибарахляться придётся — для похода ему ещё много чего не хватает.

Выйдя из душного помещения, он с большим удовольствием вдохнул полной грудью свежего воздуха, словно очищая лёгкие, и огляделся. Благодать-то кругом какая!

Легко вскочив в седло своего пегого ногайца, он движением колен тронул его вперёд и вскоре поравнялся с ожидающим его Иваном.

Брат был разодет как франт в одежду светлых тонов, что очень здорово смотрелось на фоне его иссиня-чёрной лошади. Вообще, конь брата был предметом зависти Андрея. Высокий, сухой и поджарый, c длинными тонкими ногами ахалтекинец Ивана был очень красивой и вместе с тем резвой лошадкой. Эта хрупкая кобылка была к тому же необыкновенно вынослива, легко переносила жажду и могла в течении недели выносить долгие дневные переходы до 180 вёрст. Только и стоила она одна как целая вотчина. Потому и выбор Андрея в своё время лёг на более дешёвые породы, из которых Олекса и выбрал наилучших. Впрочем, не кривя душой, Андрей мог честно сказать, что его низкорослый по сравнению с ахалтекинцем Хазар тоже был очень быстрым и выносливым конём. Ногайские лошади вообще отличались верховыми качествами. Они объединили в себе кровь половецких стад и пришедших монголок, взяв неприхотливость и выносливость от одних и сухость, лёгкость и резвость от других.

— Блин, чувствую себя как новобранец на призыве, — сказал Андрей, поравнявшись с братом. Он уже выдал ему свою версию общеизвестных в другом времени слов, сославшись, как часто теперь это делал, на читанных греческих авторов.

— Ну, в чём-то так оно и есть, — хмыкнул Иван. — Зато Миша будет доволен.

— Ага, так доволен, что даже спрыснуть не даст.

— Чего не даст? Слушай, брат, хватит уже своими греческими словами бросаться. Я и так понял, что ты у нас вельми учёный муж.

— Да ну тебя, Ванька, простых вещей не знаешь. По древней традиции призыв новика в войско полагается обмыть, то есть пропустить чару другую мёда хмельного, да под хорошую закусочку, да со скоморохами. А если к этому ещё баньку приложить, да бабёнку разбитную, и-эх — размечтавшийся Андрей не сразу заметил, каким удивлённым стал взгляд брата. — А что не так-то?

— Слушай, братец, — вкрадчиво заговорил Иван, — а ты точно в монастыре жил? Нет, ладно я. Я и постарше и в монахи никогда не собирался. Хоть и греховно сие, но и телесную радость познал. А ты-то откуда мысли сии греховные взял?

— А вот как со смертного одра встал, так и понял многое. Помнишь, что в книге бытия написано сразу после того, как сказано что господь сотворил человека? Самая первая заповедь, которую он дал человеку: "И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле". И этого нам никак нельзя обойти, если хотим чтоб род русский не умер, оставшись в памяти потомков лишь писанием мудрых мужей, как случилось сие с ромейцами, некогда владевшими половиной мира, а ныне потерявшими всё.

— Эвон как ты заговорил, — Иван, нахмурив брови, о чем-то задумался и так в молчании они проехали по улице пару дворов.

А Андрей тем временем думал о другом, о том, что любой фанатик обозвал бы ересью, а возможно и на костёр потащил: хорошая всё же книга Библия, ею всё можно оправдать. Ведь от Ветхого до Нового завета бог то сначала повелевает, то после отменяет свои повеления: например 6-я заповедь не убий, а после убивайте (в тех же Числах и Второзаконии), сначала не делайте изображений, а после делайте изображения и ещё очень искусно, и так же с плодитесь и размножайтесь, а после лучше не касаться женщины. И ещё кучу примеров можно отыскать, стоит лишь вдумчиво перечитать священные тексты.

Тут поневоле ум за разум зайдёт, и задумаешься: а заповедь ли это или это уже давно отменено? Так и вправду до еретичества не далеко. Видать намудрили что-то предки, когда из груды писаний выбирали какие из них правильные, а какие нет. Вот многое бы Андрей отдал, чтоб посмотреть на тот собор. Считайте меня богохульником, но, чую, интриги там плелись величайшие, а взятки там крутились преогромнейшие.

С другой стороны — в нынешнее время это большой плюс. Людям всегда нужна идея, то, ради чего они готовы терпеть нужду и работать на пределе сил. Там, в будущем, это будут идеи коммунизма, национализма или европейских ценностей, а здесь и сейчас — вера в бога. И это не просто идея, это ещё и идентификатор, прибор "свой-чужой" в средневековом исполнении. И знание Библии, а главное, умение замотивировать свои приказы строками из священных книг — большой плюс, не использовать который просто грех. Да, деятелей церкви, сотни лет изучающих и трактующих библейские сюжеты он вряд ли переспорит, но ведь ему-то работать с простыми, истинно верующими, но, по обычаю, мало знающими людьми. Так что придётся штудировать и штудировать "руководящие документы", сработав под этакого комиссара от православия.

Весь остатний день он провёл один дома. Поездку на торг Иван уговорил его отложить на завтра, а сам затем куда-то пропал и надолго, ну а Михаил, как обычно, пропадал в коридорах Кремля, крутясь внутри дворцовых интриг и интригуя сам, добиваясь благосклонности государя и больших благ для себя и всей семьи, главой которой он стал по праву первородства.

Иван же появился ближе к вечеру.

— Хватит бока валять, — с ходу набросился он на Андрея. — Собирайся и поехали.

— Куда? — гулять по ночной Москве 16-го столетия Андрею как-то не улыбалось.

— Там увидишь, — отмахнулся Иван. — Ну, давай быстрее, нам ещё пёхом идти придётся.

— Эй, ты точно уверен, что нам туда надо?

— Уверен, давай собирайся. И вот ещё, одень эту однорядку, чтоб богатые кафтаны скрыть.

Только сейчас Андрей обратил внимание, что одет Иван был необычно. Нет, ткань, что рубашки, что кафтана была очень даже добротной, вот только не выглядел он ныне щёголем, разодетым по последней моде, даже кафтан был не обычный, с отложным, а не расшитым жемчугом воротником-козырем. А в руках он держал простую однорядку невзрачного, серого цвета. Точно такую же он предлагал и Андрею.

Мысленно накинув её на Ивана, он убедился в том, что тот будет в ней похож на обычного горожанина, а не на гордого князя, каким Иван всегда старался выглядеть.

— И что это за метаморфозы, позволь тебя спросить?

Андрей задал свой вопрос уже в конюшне, где Иван сноровисто седлал пегую кобылу. Ну да, ехать на его ахалтекинце в таком наряде полный идиотизм. Это всё равно, что прикидываясь бедным, разъезжать по городу на "круизёре".

-Тьфу на тебя, с твоим греческим. Поехали, сам всё увидишь.

И они покинули двор, углубившись в тесноту немощёных ничем улочек московского посада.

Путь их, как ни странно, закончился во дворе какого-то кружала, в котором они, впрочем, не остановились, а только оставили коней. Судя по тому, что хозяин заведения ничему не удивился, а лишь понимающе хмыкнул, бывал тут Иван не раз. Но задавать вопросов Андрей уже не стал, понимая, что скоро сам всё увидит.

Оставив кабак позади, они, словно и вправду два простых горожанина, пошагали дальше пешком. Попадая ногой в очередную лужу, Иван только зло матерился да поминал какого-то старосту, что никак не замостит улицу плахами. Андрей лишь посмеивался себе под нос: есть, есть в этом мире что-то неизменное, что легко узнается в любом веке.

Наконец их путь окончился возле неприметной калитки, на стук в которую за палисадом надрывно залаяла собака, вскоре, впрочем, замолкнувшая после грозного окрика "Тихо, Хватай, сидеть". Легкие шаги хозяина приблизились с той стороны, и раздался тихий вопрос:

— Кто?

— Я, Марфа, — так же тихо ответил Иван. — С гостем на огонёк заглянул.

Щёлкнула щеколда и калитка без скрипа отворилась. В холодном, послезакатном свете в открывшемся проёме вырисовался силуэт миниатюрной женщины, судя по всему бывшей хозяйкой в этом доме. Пропустив княжичей внутрь, она закрыла калитку и только после этого обняла Ивана.

— А мы уже заждались. Уля уже и детей уложила и на стол собрала. Ну да идёмте в дом, чего на пороге стоять.

Она плавно пошагала по мощёной раскроенными пополам плахами дорожке, а Андрей придержал брата за рукав.

— И как это всё понять?

— Ну, ты же мечтал как его там, спрыснуть. Вот и посидим. А Ульяна второй год, как вдова. Нужно ж бабе мужское внимание. Аль про грех прелюбодеяния молвишь?

Мда, вот те раз, подумал Штирлиц. Чего чего, но такого он от братца Иванушки точно не ожидал. Всё же правду говорят — годы идут, а люди не меняются.

— Ну тебя, Ванька. Как говориться: "не согрешишь — не покаешься, а не покаешься — не спасёшься".

— Ого, хорошо сказано, брат. Ну, пошли, не стоит хозяек ждать заставлять.

В общем, хорошо они посидели. До утра. Пока ночные сторожа решётки не растащили. А затем, забрав коней из кабацкой конюшни, вернулись домой. Андрей ещё спросил, чего они верхом в гости не заехали, на что Иван, опустив глаза, признался, что не желает быть виновником пошлых сплетен. Верховой на тех улочках явление редкое, вот он и рядиться. Андрей только усмехнулся: верно, государь Василий Иванович человек своеобразный, ни шуму пьяного, ни прелюбодейства не терпит — донеси кто и всё, прощай карьера. Ну да не судите и не судимы будете. Да и Ульяна-вдовушка Андрею понравилась. Недаром же он всю обратную дорогу приметные ориентиры запоминал.

На их счастье, Михаила дома уже не было, укатил в Кремль, а то пришлось бы выслушивать очередную проповедь о неподобающем поведении. Все же с Иваном было проще, да и общий язык они нашли быстро. Может от того, что Иван не так сильно старше был, а может от того, что характером он отличался от остальных братьев, а вот Андрею подошёл в самый раз. Но если честно, ему было всё равно, по какой причине они так хорошо сошлись, главное — отношения с братом стали действительно братскими.

А через пару дней Михаил принёс весть, что старец Вассиан ждёт молодого охламона (ну не отошёл ещё братишка, что с него возьмёшь) в Симоновом монастыре, том, где ныне и пребывал сам преподобный недалеко, так сказать, от властных структур.

К этой встрече Андрей готовился долго, ибо от её результатов зависело многое. Ведь главной целью беседы было не поговорить о книгопечатании, а донести до умного и рассудительного человека своё знание будущего, да при этом не выдав главной своей тайны.

Впрочем, рецепт был давно описан в литературе, но одно дело читать и другое самому попробовать. Но и молчать мочи больше не было. В конце концов, одному ему всё не потянуть, так пускай часть работы берут на себя те, кому это больше надобно.

Старец Вассиан ждал его в келье, которая оказалась довольно узкой и с низкими сводами, так что здорово вымахавшему за последнее время Андрею пришлось нагибаться, чтобы не ушибить голову.

Внутри кельи было прохладно и чуть темновато. Зато свет лампадки, горевшей у икон, казался оттого очень ярким. Перекрестившись на них, княжич перевёл взгляд на преподобного, который оказался довольно представительным и крепким ещё на вид стариком. Поседевшая от прошедших лет и невзгод борода резко оттеняла чёрную рясу, а небольшие, чуть косящие глаза старца пытливо всматривались в гостя, словно стараясь проникнуть сквозь телесную оболочку и что-то прочесть прямо в его душе. Даже на расстоянии Андрей буквально кожей почувствовал силу, прущую от него. "Да, силён старик, — мелькнула мысль. — С таким ухо нужно держать востро".

— Игумен Иуавелий отписал мне о твой просьбе, отрок, — голос у Вассиана был тих, но Андрей ни на минуту не усомнился, что добавить лишних децибелов тому не составит большого труда. — Мысль твоя мне понятна и приятна, да и с архиепископом Геннадием — тут Вассиан, а за ним и Андрей, перекрестился, — мы о том баяли не раз, да вот веры иноземцам в том боле нет, пробовали уже, али сам ты ту махину делать будешь?

— Нет, отче, сам не смогу, тут мудрый розмысл нужен. Придётся всё же по первой иноземцев брать. А лучше купить уже готовый стан, да привезя на Русь разобрать. Неужто наши-то розмыслы иноземную хитрость разгадать не смогут? Тут ведь, вот какое дело...

Дальнейший разговор полился как-то само собой. Вассиан, оказывается, обладал редким для людей даром — он умел слушать. А потому Андрей, сам не заметив как, выложил всё, что думал о развитии книгопечатания, и даже то сболтнул, о чём и говорить не хотел по началу.

— Молод и горяч больно, — хмыкнул старец, когда Андрей полностью выговорился и замолк: — и на язык не сдержан. Ну да то дело наживное, а вот что помыслы достойные имеешь, то благо великое. Коли сполнить то, что наговорил готов, то и делай, а уж я митрополиту слово за тебя замолвлю. Но помни, ереси на Руси церковь наша более не потерпит. Хватит с нас и жидовствующих, что до самых государевых палат добрались, и которых пришлось огнём и калёным железом выжигать. А кострища из людей не красят светлый град. Надеюсь, отрок, мы хорошо друг друга поняли, — тонкие ноздри его узкого хрящеватого носа нервно затрепетали, а глаза блеснули недобрым огнём.

Андрей истово закивал головой, про себя подумав, что в роли инквизитора преподобный-то как бы и пострашнее Торквемады не был бы. Правда, за сожжение более Иосиф и его последыши ратовали, ну да пожизненное заточение в монастыре тоже ведь не сахар.

А вообще, всё же хорошо, что он попал в то время, когда церковь ещё не сделала окончательный выбор между двумя учениями. Именно это не дало ей пока превратиться в ту замшелую организацию, каковой она и станет спустя века после торжества иосифлян, за что, впрочем, и получит своё по полной. Но пока что она жила полнокровной жизнью, писала трактаты и истово спорила за и против. А ищущий ум готов принять любые новшества без указок сверху, если посчитает их полезными своему делу. Ведь мало кто в России его прошлого/будущего знал, что тот-же Нил Сорский отлично разбирался в астрономии, и ведал, что Земля, как некое яйцо, окружённое атмосферой, кружится в мировом пространстве. И это за десятки лет до выхода в свет книги Коперника и первого кругосветного плавания!

И Андрей, со своими хотелками, просто пришёлся ко двору, ведь недаром ещё архиепископ Геннадий думал о чём-то подобном, когда реципиент княжича ещё пешком под стол ходил. И ведь крепла в голове Андрея уверенность, что и Иосиф был бы не против его предложения и, учитывая большую гибкость иосифлян и их умение подстраиваться под ситуацию, сумел бы найти приемлемый компромисс. Господи, это что же церковь сама с собой натворила? Воистину, кого бог хочет покарать того лишает разума, что бы тот не сознавал своих ошибок до самого печального конца.

— А теперь давай поговорим о другом, — вернул княжича в действительность голос старца. — Ответствуй, что гнетёт тебя, отрок? Ведь не только о полезности книгопечатания ты хотел со мной говорить. Ведь именно со мной, или отец Иуавелий неверно отписал мне?

Ну вот и пришла пора большого разговора. Разговора, что мог изменить всю Русь (пусть и незнаемо в лучшую аль худшую сторону), а мог и вылиться в обычный пшик, но который рано или поздно должен был произойти. И уж лучше рано. Ну да с богом! Как там, у Злотникова было?

— Не знаю, как сказать, отче, но, когда бездыханным лежал я, было мне одно видение ...

— Почему-же сразу об том не сказывал? — было заметно, что Вассиан напрягся в ожидании ответа. Такая реакция преподобного слега выбила Андрея из колеи.

— Ну, так это, потому как там не токмо обо мне, но и про тебя было, преподобный, — вот теперь Андрею удалось увидеть явные следы удивления на лице старца. — Явился ко мне человек в белой одежде, окружённый светлым сиянием, и поведал, что будет с церковью нашей, коли верх в ней возьмут последователи святого Иосифа (Андрей даже не заметил, как при этих словах вздрогнул Вассиан. Ещё бы, ведь Иосиф Волоцкий будет канонизирован лишь в 1579 году, спустя почти шестьдесят семь лет от сего дня). О многом говорил он мне...

Как говаривал один из его командиров: "Война план покажет". Вот и тут, главное было начать разговор, а потом речь сама полилась, словно из рога изобилия. Он просто пересказывал всё, что случилось с церковью за последующие годы (ну то есть, то, что он помнил сам и в своей интерпретации, конечно). Про свадьбу Василия и участь жены его, Соломонии, и немилости государевой, что обрушилась на нестяжателей, пошедших против воли великокняжеской, не пожелавших давать развода государю, отчего и возвысились иосифляне окончательно, про смерть митрополита Филиппа, как следствие неуёмного богатства церкви, про реформы Никона, раскол и низвержение много о себе возомнившего патриарха, про петровский Синод и под конец, трагедию 20 века, а Вассиан слушал и... верил. Верил, потому что за годы жизни научился неплохо читать людей и знал, чувствовал, когда они врут или не договаривают. И глядя на отрока, он видел, что тот не врёт. Не договаривает что-то, то да, было, но врать не врёт. Ему действительно было видение, ведь придумать такое просто невозможно, ну не укладывалось в голове у Вассиана, как это — отринуть бога и пойти убивать церковнослужителей. Такого даже татары не позволяли, хотя под горячую руку чего не бывает, но специально — нет. Конечно, видение это мог наслать и враг рода человеческого, но не в святой же обители. А значить господь через одного из ангелов своих ту весть донёс. Но почему не ему самому, почему через отрока чудом господним к жизни возвёрнутого, чему десяток монахов во главе с игуменом свидетелями были? А может потому и явил господь чудо через отрока елеосвящённого, потому как он, Вассиан больно грешен?

Верилось ему в неограниченную власть церкви над душами и судьбами людей, потому и защищал всячески он её независимость от власти великокняжеской. Это вот Иосиф утверждает, будто царь только естеством сходен со всеми людьми, властью же подобен Всевышнему. Будто сам бог посадил его вместо себя и передал ему власть над мирянами и духовными лицами, и никто не может перечить его суду. А, коль верить видению, таких вот, восхотевших власти церкви над царями, будет много, но кончат все они одинаково в опале. Так может сам господь противиться подобному? Не зря же его противники утверждали, что церковь в Ромейской империи завсегда под императором была, это латыняне, иного восхотев, раскол-то в единой до той поры церкви и учинили. Так может его грех в том, что и он в ересь латынскую, сам того не ведая, подался, а Иосиф-то как раз тут и прав?

Эх, Иосиф. Тогда, на соборе 1503 года, сникли они под давлением его воли и красноречия, уступили, а ведь видели же, что и вправду, проповедуя любовь к ближнему, монахи сами и сёла держат, и слуг имеют, и хлеб с деньгами в рост дают, а недоимщиков сами судят и кнутом бьют, словно каты заправские. Видели, но уступили. Вот господь и упреждает, что коли так и будет далее продолжаться, то лишиться церковь русская его благодати, что бы через тернии и кровь вновь возвернуться к свету истинны. Терпелив господь, но бойтесь гнева его.

На миг, всего на краткий миг восхотелось Вассиану, что бы этого разговора не было. Но порхнуло и прошло, ибо в правоту своего дела, завещанного ему Нилом Сорским, Вассиан верил истово. Андрей-же, вываливший всё на сухие от времени плечи старца, теперь лишь молча стоял перед ним, чувствуя как груз ответственности спадает с его души. Ну да, переложи участь принятия решения на другого, и жить легче станет. С другой стороны церковная кухня слишком своеобразна и окунаться в неё княжичу совсем не хотелось. Не его это, не его. А вот преподобный Вассиан — совсем другое дело. Он и так делал всё в нужном Андрею русле, и ему оставалось только донести до того, что иосифляне оказались более гибкими в борьбе. Потому и напирал на то, что в борьбе церкви против государства у последней шансов на победу не было, а то свои заскоки ведь и у нестяжателей были. А описав последующие беды, он надеялся, что теперь они окажутся не столь твердолобы и уступят желанию государя, недаром он столько об этом распинался тут. Да и вообще свою программу малость подкорректируют ввиду открывшихся данных. Ну и на всякий случай, ввернул, что господь не токмо православных, но и католиков, хоть и отколовшихся от единой церкви, но остающихся христианами, упредит об том же, через некоего Мартина Лютера. Тут весь расчёт был на то, что Лютер появиться раньше, чем Василий надумает разводиться, а значить сработает именно на его, Андрея, версию и тогда может быть и вправду окажется, что не зря он тут сжёг кучу нервов и церковь-таки пойдёт совсем иным путём (во, блин, дожили, как Владимир Ильич заговорил).

Фух! Выйдя из ворот монастыря, Андрей непроизвольно перекрестился: такой груз с души упал. Что не говори, а разговор со стариком отнял много сил, как физических, так и душевных. Не, ну его на фиг, такое прогрессорство. Это в книгах читать хорошо, а вот на самом деле говорить с такими личностями никаких нервов не хватит. Всё к черту, пора в деревню, на природу. Там, конечно, тоже дел невпроворот, но зато всё проще и понятней, чем в водовороте политических страстей.

А в маленькой келье, преклонив колена пред ликом господним, истово молился могучий старец, пребывавший в некоем раздрае от обрушившегося на него знания. Не верить услышанному было нельзя, верить — страшно. Но и опускать руки было не в его характере. Молитва поможет успокоить метущуюся душу, очистит разум и, даст бог, позволит увидеть тот путь, что проведёт его мимо тех треволнений, что поведал юный княжич. Тяжёлый маховик изменений был стронут, и оставалось лишь надеяться, что он не смахнёт лишнего с шахматной доски истории.

Глава 10

Лето в этом году выдалось просто на загляденье. Поля, обильно политые потом, любовно взоранные и засеянные, радовали взгляд наливающимся колосом. В садах поспевали смородина да крыжовник, в лесу грибов и ягод народилось полным-полно, на огородах морковь и лук закучерявились, набирала цвет капуста. В реке вновь стало полно рыбы, и ужас зимнего голода истончился и исчез из памяти бережичевцев. Жизнь вошла в привычную колею, новый хозяин, побывав пару раз по весне, больше пока в деревне не появлялся и всеми вопросами, как и раньше, занимался Нездин.

Но все когда-нибудь кончается. Вот и их спокойное житьё закончилось с приездом хозяйского послужильца Олексы. Тот с первого же дня развернул бурную деятельность: соорудив себе из двух жердей и доски измеритель, принялся с помощью ребятни что-то отмеривать на земле, вбивая в нужных местах колья. Расспросив детвору, выяснили, что так он размечает места под дворы для новых холопов, что вскоре должен привести князь. А посчитав количество предполагаемых дворов, только головой покачали: с размахом прикупился новый владелец деревни.

А потом в деревню прибыл караван, ведомый Годимом, и сразу же в Бережичах стало непривычно шумно. В разных концах деревеньки громко застучали топоры, возводя избы для новоприбывших, приехавшая молодёжь тут же успела сотворить пару драк со старожилами, позабыв, что ныне они холопы, а не свободные землепашцы, а старшие в семьях перезнакомиться друг с другом. В общем, шёл обычный процесс притирания новоприбывших с местными.

Наиболее бурно народ обсуждал распределение земли — главной кормилицы крестьянина. Ведь чаще всего холопам не выделялся свой надел и кормились они с того, что работали на барских полях, давая простому крестьянину возможность меньше тратить времени на барщину, забирая на себя до две третий всех работ. Андрей же смотрел на них с несколько иной колокольни.

Социальный статус закабаленных им людей включал как элементы рабства, так и элементы экономического принуждения или полукрепостнические отношения. Да, он помнил, что производительность работавшего на своей надельной земле крестьянина была выше производительности полного холопа-раба. Однако жизнь в этом времени наглядно показала ему, что не всегда помещикам удавалось воспользоваться преимуществами крестьянского труда, потому как эти самые крестьяне постоянно носились туда-сюда по всей стране словно перекати-поле. Оттого незадачливые землевладельцы часто испытывали острую нехватку крестьян в своих поместьях и вотчинах (да что далеко ходить, он сам тому пример). Потому-то им и приходилось считаться с крестьянскими переходами и проявлять сдержанность при взыскании с крестьян повинностей: чуть перегнул палку и всё, крестьянин уже готов встать на лыжи. Да ещё богатые соседи (крупные вотчинники и в большей мере монастыри) могли поспособствовать отъезду трудника из любого поместья, давая тому денег на выплату "пожилого" и получение "отказа". А вот холопы ни о каком переходе и мечтать не могут, будучи лично несвободными. Да к тому же, нельзя забывать и о том, что холопы пока ещё облагались пониженными, по сравнению с обычными крестьянами, государственными налогами. То есть только своим холопством они уже давали владельцу экономическую выгоду. Ну и главное, холоповладелец мог методом кнута и пряника сильно интенсифицировать их труд, что в случае Андрея означало введение новых агротехнических приёмов. А то привычные тут сам-3 его не совсем устраивали. Точнее не устраивали совсем!

К тому же, если старожилы Бережичей несли барщину по старине, на каждые свои девять десятин вспахивая одну господскую, то холопам своим он выставил более жёсткие рамки — на каждые пять десятин своей земли иди и обработай полторы десятины господской. Причём цифры свои он не с потолка брал: отец Иуавелий от монастырских трудников требовал почти то же самое и крестьяне справлялись, при этом умудряясь жить относительно зажиточно.

Тут, правда, выплыл вопрос количества обрабатываемой земли, чай именьице-то было не резиновым. Старожилы обрабатывали на три двора всего двадцать семь десятин, причём Якимов надел отродясь был всего-то в две десятины. Отчего Терентий при взрослении парня им не добавил, узнавать было уже поздно. Да и не интересно.

Как Андрей уже уяснил, большие наделы в 25 десятин и больше силами одной семьи, если в ней нет большого количества рабочих рук, невозможно обработать, отчего местные "кулаки" привлекали к работам безземельных крестьян за долю урожая. Но ему такого расслоения в своём имении пока было не нужно, а потому, барским своим повелением, на каждую холопскую семью было выделено по шестнадцать десятин (из расчёта: четыре поля по 4 десятины), которые были нарезаны компактно, чтобы избежать так называемой чересполосицы, заставлявшей крестьян делать на своих участках то же, что и соседи, дабы избежать потравы и гибели урожая. Ну и барская запашка разом увеличилась с 3-х до 24-х десятин, что должно было улучшить благосостояние уже самого Андрея.

А потом пришлось ещё распределять между всеми покосы и иные угодья. Ох, бедная головушка. Знал бы, какой это геморрой — не хватал бы столько крестьян разом.

А потом, под конец всех разделов, выявилась ещё одна деталь: при таком раскладе свободной земли в вотчине и осталось что на один двор. Эх, коротковата вышла кольчужка, в смысле, маловато поместье-то прикупил.

Зато хоть холоп боевой пристроен был. Это пусть у других они не работают, живя на господском дворе за счёт других производителей. А у него будет что-то типа шведской индельты, но со своим, русским колоритом. Оттого, может, и боец-то у него всего один пока был, ну привыкли тут подобные людишки жить за чужой счёт. Ну да лиха беды начало. Зато Годим оказался вполне себе справным хозяином. Быстро обустроился, живность завёл, двор не плетёнкой, как у всех, а полноценным забором обнёс. Ну да то понятно: истратил свою часть добычи, зато разом вышел в женихи завидные, даром что вдовый.

Кстати о добыче. Как ни прикидывал Андрей, но закончилась она довольно быстро. Всё же слишком многого за раз хотел он возвести в своём имении. И ведь он ещё не дошёл до собственного дома, место под который уже было размечено тем же Олексой. А как хотелось хоть где-то забыться от средневекового не комфорта. Хотелось не по сундукам хранить свои вещи, а в нормальном шкафе, спать не на деревянных лавках, на которые сверху бросали бесформенные мешки, набитые шелухой гороха или соломой, а на настоящей кровати, с мягким матрасом, наполненным перьями. О подушках и говорить не приходилось: очень хотелось подложить её под голову набитую душистой травой, чтобы спать зимой, как на цветочной поляне, вдыхая запах трав и цветов. Как это делалось когда-то у бабушки в деревне. И хотелось иметь свой туалет, чтобы не бегать зимой за угол или не вываливать всё в ночной горшок и потом полночи вдыхать специфическое амбре. И толку с того, что горшок золотой?

Слава богу, его первая холопка освоила-таки шитьё нательного белья, а то носиться в подштанниках вместо трусов было тоже как-то не комфортно. А одежда? Сколько он бился тогда, чтобы на ставшем теперь уже любимым им чёрном с белым шитьём наряде появились такие простые вещи как карманы, накладные и внутренние. А то таскать кучу предметов на одном поясе просто осточертело. И ведь не то чтобы Америку открыл: карманы, как таковые были на Руси уже известны, но почему-то использовались довольно редко и большей частью только на штанах.

А ещё ему хотелось иметь свой водопровод. Хотя бы по дачному принципу от бадьи стоящей на мойке. С утеканием в какую-никакую, а канализацию, да хоть деревянную, как в Новгороде Великом было (читал как-то про такую в журнале). Но на все его придумки нужны были мастера, а мастерам нужно было платить деньги. А потому, видимо, придётся всё-таки вновь прогуляться на сопредельную сторону. Только ныне сделать всё, как все нормальные люди делают: крестьян сечь, добро в сумы, остальное сжечь.

"Да, Андрюша, — усмехнулся он, осаживая сам себя — офеодалился ты уже по полной. Вот и мысли даже дурные в голову лезут. Хотя с точки зрения нынешней морали вполне себе пристойные. Ведь в большинстве случаев, что литвины, что русины, налетая на сопредельную территорию именно так и поступали: секли скот, рубили крестьян и сжигали все постройки, и только самое дорогое кидая в тороки, чтобы не терять мобильности. Да и о новых вотчинках раздумья не на пустом месте появились. Не хватает землицы для всех задумок, да и граница больно рядом. А ведь впереди война. И пусть до местных земель конкретно эта не докатиться, но история подсказывает, что со временем уносить свои владения надо куда-нибудь на Волгу, докуда враг точно не дотянется. Ну и до кучи долги отдавать надобно, негоже с просроченными кредитами хаживать, не жил так, ну и начинать не стоит".

В общем, дум было множество, а денег, как всегда не хватало. И, хочешь, не хочешь, а придётся вновь нарушать государевы повеления, хоть так и доиграться можно. Недоброжелателей возле великокняжеского уха много, вон как быстро про сделку с калужским князем донесли и без всякого, заметьте, интернета и сотовой связи.

Так что про новых холопов пока придётся забыть, хотя для своего двора они и понадобятся. Ну да сначала надо этот самый двор поставить.

Скоро Бережичи стало не узнать. Вместо трёх избёнок, приткнувшихся к реке, ныне тут поднялось более десятка дворов, выстроившихся, словно по линейке, вдоль двух улиц. А пустовавшие много лет и хорошо отдохнувшие, но густо заросшие травой поля ныне вновь подверглись распашке. Люди потихоньку обживались на новом месте, хотя многого ещё не хватало.

И всё же, глядя на разросшуюся деревню, Андрей в душе радовался: жизнь потихоньку налаживалась. И даже уже стали свозиться брёвна для его усадьбы, хотя со строительством он не спешил. Хотелось разом поставить всё: и хоромы, и хозяйственные клети, и конюшни-птичники. А покамест он жил в своей старой избе ежедневно занимаясь тем, что обустраивал быт своего имения, и каждодневно сожалея, что не учился в своё время на агронома, как того родители хотели, ведь вопросов, подчас, возникало больше, чем ответов. Ну а как иначе: не хочешь мучиться — живи по старине, хочешь новшеств — трудись вдвойне, если не втройне. И тут главное даже не в том, что нужно знать, как это новое делается, а в том, чтобы убедить тех же крестьян с их рациональным консерватизмом. А что вы хотели: на протяжении столетий деревенские жители усваивали простую мысль — любые эксперименты чаще всего ведут к гибели. У крестьян ведь просто не было "лишних" излишков зерна, а любое новаторство могло закончиться неурожаем и, как следствие, голодной смертью. Ведь урожай у тебя, или нет, а положенное к выплате принеси и выдай.

Вот и пришлось долго и упорно объяснять мужикам про выгоды и технологию четырёхполья. Нет, можно, конечно, было просто приказать, но ведь тут даже не со зла дров наломают — самому потом тошно станет. Это ему, юность проведшему в колхозе, было дедом всё не по разу рассказано да разжёвано, а для местных многое было просто неизведанным, пусть даже интуитивно и понятным. Вот и пришлось своими словами объяснять то, что в будущем известно любому садоводу. Что в почве находится много разнообразных питательных веществ и каждое растение поглощает из почвы те, которые наиболее способствуют его развитию. И делают это по разному, отчего и делятся на сильных "едаков", слабых "едаков" и "кормильцев" почвы (бывают ведь и такие). Потому, если на полях постоянно разводить, например, только рожь и овёс, то они столько проглотят из почвы подходящей для них пищи, что и сильное удобрение земли не пополнит утраченного, отчего рожь и овёс станут постепенно давать всё меньшие и меньшие урожаи. Ну да то мужики и сами знали. Да и насекомые, вредящие, например, той же ржи, при постоянном посеве её на одном месте, будут только множиться и могут быть истреблены только при замене ржи другим растением. А ещё у разных растений корни не одинаковые: у одних наибольшее количество распространено у самой поверхности; у других несколько глубже, а у третьих ещё глубже. И всё это нужно учитывать, ежели хочешь, чтобы земля твоя родила знатно, а сорные травы не глушили хлеба в зародыше. И ведь, кроме того, в земле будет оставаться ещё много питательных веществ, но не для ржи и овса, а для других растений. Тут ведь главное в чём? Главное знать, что за чем сажать можно, а что вредно. Ну да тут уж мужики сами с усами, чай и трёхполье дело не простое, как, впрочем, и всё земледелие вообще. Зато четырёхполье даёт возможность отдать одно отдыхающее поле под кормовые травы для скота, ведь травы, высеваемые на полях, не только увеличивают количество корма, но и улучшают качество и корма, и навоза, что ещё более увеличивает плодородие земли. К тому же при правильном подходе, сена с сеянной травы можно получить в три раза больше чем с естественных лугов.

И вообще, правильно избранный севооборот улучшает землю, почва глубже разрыхляется, лучше обрабатывается, лучше выветривается, лучше отеняется и в ней более скопляется перегнойных веществ. Севооборот замедляет истощение почвы, потому что разные растения потребляют из почвы не одни и те же питательные вещества и потребляют эти вещества не на одинаковой глубине. Севооборот способствует очищению почвы от сорной растительности и насекомых, и уменьшает крестьянину количество работ ведь поля, оставляемые под травами, не требуют никакой работы для себя. К тому же, в сравнении с трёхпольем, хоть и удобряется меньшая часть полей, но зато поля удобряются сильнее и дают лучшие урожаи.

В общем, в лучших традициях будущего, провёл он среди крестьян агрессивную рекламную компанию, подкреплённую непререкаемым авторитетом хозяина. Может до конца и не убедил (ну на то она и существует кондовость крестьянина), но задуматься заставил, а там сами всё расчухают, если только он правильно последовательность вспомнил (всё ж два десятка лет прошло, как к сельскому хозяйству близок был). Тут, правда, была одна тонкость, ибо зачастую после ржи на колхозном поле сажали картофель, а его-то пока ещё под рукой и не было. Ну да не беда, и другие корнеплоды найдутся. Зато он вспомнил ещё кое что.

Есть на свете такая вещь, как сидерация. То есть внесение в почву растительного материала, значительно улучшающего рост и развитие культур. В качестве зелёной массы (обобщённо их и называют сидератами) использовали клевер, люцерну, люпин и одно время донник. Правда про донник ему уже под самый перенос услыхать пришлось, зато и вспомнилось легче, чем иное что.

А ведь когда он первый раз прочитал о данном растении, то прочитанному не сильно-то и поверил. Уж слишком хороший был о нём отзыв, а в колхозе, и он это точно знал, в хозяйстве никто его не использовал. А судя по прочитанному этот сидерат и сорную растительность подавлял, и позволял увеличить урожайность зерна, и способствовал гибели вредителей и возбудителей различных болезней в почвах, и умудрялся обогащать саму почву азотом. А кроме того донник был хороший медонос. И ещё, по непроверенным данным, его можно было закладывать в селитряницы, и получать с того больший выход готового продукта. А ещё из него делали медицинские отвары. Оттого и донником-то прозвали, что лечил он донные болезни людские. Ну и как в это с первого раза поверить? Неправда же многовато для одного будет?

Пришлось копаться самому, лопатить кучу макулатуры, спрашивать на форумах. Люди отвечали по разному, но общая канва оставалась одинаковой. Донник и вправду был очень интересным растением, что и отложилось в памяти. Жаль, конечно, что не каждая животина донниковое сено жевать будет, ну да не всё же коту масленица. Главное не забыть отправить тех же детишек собрать семена, благо в округе он попадался довольно часто. А по весне засеять ими паровые поля, чтобы на практике убедиться в его свойствах.

А ведь кроме агротехнических нововведений висела над ним дамокловым мечом необходимость селекции. Ну да, люди в будущем как-то привыкли, что коровы у них для разных нужд бывают мясных и молочных пород, а морковка большая и красная, да и мало ли что ещё было в современном им сельском хозяйстве. Вот только переносить все эти представления скопом на старину не надо, ох, не надо. Это про картошку да помидоры (точнее про их отсутствие) все знают. А вот взять те-же яйца. Ух, как Андрею омлетика хотелось. И что? А ничего. Не делают ныне омлета. Тут вообще яйца для смеси с другими продуктами не используются. Даже в тесто их редко кладут. И простая яичница-глазунья считается праздничным блюдом. А уж про пашот вообще молчать приходиться (хотя и в своём-то времени он про него узнал лишь на четвёртом десятке лет). Слава богу, что хоть прямого запрета на это нет. А вот телятинки парной ему долго ещё не попробовать, ибо телятинка ныне на Руси, что свинина для мусульманина. Говядину лопай, а телятинку ни-ни. И главное почему, ни у кого внятного ответа не добился. Мда, так вот, про селекцию, значить...

Про неё он подумал, когда воочию увидел местных кур. Были они, ну, мелкие какие-то, что ли. И неслись они в большинстве своём нерегулярно, а яйцо давали меньше привычного чуть ли не в два раза. Вот и выходило, что, чтобы приготовить из них что-то относительно питательное, требовалось их как минимум десятка два. Так что, если хочешь ты, батюшка-князь, кушать омлетики, то делай либо большой птичник, либо займись селекцией. Или, лучше всего, займись селекцией в большом птичнике. А это работа не на один год. А коровки местные, а овечки? Кстати, про овечки. Вроде как испанцы пока на своих мериносов запрет не вводили, а значить, в ближайшее время надобно будет прикупить там несколько представителей этой породы, да поэкспериментировать, что из них получиться в российских-то условиях. Нет, а что: шерстяной магнат князь Барбашин — звучит, однако!

Правда, тут не стоит забывать про лимитирующие факторы — пастбища должны быть большими, иначе вместо шерсти можно было быстро получить истощение земли, ведь овцы это ходячая экологическая катастрофа в больших масштабах — при условии, что пастбища не сменяются. Как говорили в будущем: "козы и овцы съели пиренейский полуостров". А оно ему надо?

Хорошо хоть с лошадками дело пошло. После долгих поисков подобрали, наконец, для двух жмундинок сравнительно рослого, широкотелого жеребца, потомка былинных коней, носивших когда-то под седлом закованных в броню русских дружинников. А для них, как и для рыцарей средневековой Европы, вес доспехов и оружия которых составлял десятки килограммов, требовались рослые, массивные и сильные кони. Особой резвости от них не требовали. Однако вступать на них в серьёзную битву с вражеской конницей, имевшей лошадей более лёгких и быстрых, было делом практически безнадёжным, отчего и началась в военном деле так называемая ориентализация. Ну да ему он не для воинской справы был нужен. Хотя и до фриза жеребец, конечно, не дотягивал, но груза тянул поболе, чем большинство иных лошадок. И пусть вылился он ему в копеечку, но дело того стоило. А то смотреть на большую часть крестьянских коньков, пашущих в полях, без слёз было нельзя.

Конечно, не только он понимал необходимость улучшения породы. Ещё при Иване Третьем в подмосковном селе Хорошеве появился первый русский конный завод, названный впоследствии Хорошевским, но он всё же более работал на государя и государево войско. А для военных целей требовался конь с хорошими верховыми формами, быстрый, смелый и выносливый. Ну и парадная лошадь для великокняжеского выезда, отличающаяся совершенными экстерьерными формами и нарядностью была так же нужна. Но вот об улучшении представителей для сельскохозяйственных и транспортных работ там думать и не собирались, а между тем, объединение большого количества земель вокруг Москвы и расширение связей между отдельными частями государства сделало лошадь незаменимым помощником человека не только на войне, но и в хозяйстве, и при перевозке грузов. А вот качественный состав лошадей, увы, уже не отвечал вновь предъявленным требованиям. Для сельскохозяйственных работ лошадь требовалась неприхотливая, способная выполнять разнообразные работы, не слишком крупная, но выносливая, а для перевозок нужна была выносливая, сильная и достаточно массивная лошадка. В общем, спрос в данной сфере сильно превышал предложение и Андрею было где развернуться.

Все свои мысли он по установившейся привычке вносил в уже изрядно исписанную тетрадь, откладывая их внедрение на светлое будущее, горько сожалея, что охватить всё сам не сможет просто физически. Ну да не беда, не он так дети продолжат!

Между тем в делах и заботах незаметно промелькнуло лето с его сенокосной порой. Андрей тогда и сам не удержался, вышел в луга с косой-литовкой, вспоминая деревенскую юность. Это только глупец может думать, что косить легко. Как же, одно умение как правильно держать косу многое значить. Ни в коем случае косец не должен сгибать спину. Движение косы должно совершать полукруг вокруг косца, косить надо не только руками и плечевым поясом, но и мышцами спины, совершая полуповороты. А иначе коса не станет срезать всю захватываемую траву, а станет часть её просто сминать. Ох и намучился княжич, пока не вспомнил былые уроки, а ведь когда-то косить его учил дед — знатный косарь.

Сенокос обычно начинали, когда трава на лугах отрастала максимально, но оставалась ещё мягкой. Тут главное было не опоздать — позднее-то сено менее питательно, это знал каждый крестьянин.

На покос выходили рано утром, пока роса не обсохла. Хотелось спать, донимали комары, но потом всё это отходило на задний план и блаженство от работы наполняло душу парня, навевая воспоминания о том, другом детстве. Зато аппетит просыпался зверский и он просто сметал всё, что приносила холопка. Потом, в "адмиральский час" он добирал недоспанное утром и снова принимался за работу.

Тяжёлый физический труд накачивал не хуже тренажёров. То-то женщины, что помогали в поле мужикам, были — любой залюбуешься. И никаких элитных фитнес-залов за бешеные деньги им не требовались.

Скошенную траву сушили, переворачивая её до тех пор, пока она не превращалась в ароматное сено. И только потом сгребали в копны — свежескошенную-то траву в стожки не складывают.

Сена тогда накосили много, с большим запасом, но запас, как известно, карман не тянет. Это пока не у всех семей та же коровёнка есть, но скотинка — дело наживное, а Андрей твёрдо собирался расширять животноводческую базу вотчины. От того ведь всем была только выгода.

А потом настала страдная пора. Пора, когда день — год кормит (и это при том, что крестьяне не могли трудиться по воскресным дням даже в такое время). Хотя чего там собирать, чай сеяли то три семьи. Вот под озимые поля вспахать придётся немалые, с учётом-то увеличившейся господской запашки. Но холопы с этим сами справятся, а вот ему пора вновь в поход собираться, благо и казаки наёмные скоро прибыть должны. А то он последние деньги на зерно вбухал. Ну ещё бы, в нынешние-то времена обычно сеяли семь пудов на десятину, когда хватало, конечно, а ему под новые росчисти почитай 259 пудов надобно было. И как тут экономику нового поместья развивать? Вот хорошо у него граница неспокойная рядышком, а тем, кто в глубинке живёт?

А ещё и зерновую селекцию провести надо. Вот не думал, не гадал, что простейшего отбора зерна его крестьяне не делали. Ведь по логике понятно, что от крупного зерна и всходы будут больше и обильнее? Пришлось прививать зачатки сортировки на обычное и отборное зерно, используя для этого не совсем приятные методы воспитания. Ну да заодно и дисциплинку подтянули. А то как же, как говорил его командир, ставший таки со временем адмиралом и командующим флотилией: "Начальник должен быть добрым, а не добреньким"! А разница между этими двумя словами очень большая.

Ну да это их проблемы. А у нас труба зовёт снова в поход!

Эх, успеть бы ещё до распутицы обернуться.

Годим с посевом окончил быстро, чай его князь на другие работы не отрывал, да и лошадка у него была не задохлик какой, а вполне упитанный жеребчик, взятый им на той стороне. Окончив работы, подумал было, что настанет теперь относительно спокойное время, да не тут-то было — князь вновь в походец собрался. Впрочем, не ему на то сетовать, жаль лишь хозяйство оставлять не на кого, но и тут он быстренько подсуетился, сговорился с вдовой соседкой, чтоб присмотрела значить. Та вдовушка давно ему приглянулась, ещё когда из родной деревеньки забрали. Так очами сверкнула, что в душе у него всё разом перевернулось. Уж он бы такую и в хозяюшки взял, жаль только, что она холопка наследственная была, потому как из полону взятая, то есть до скончания своего в холопах проходит, а он докладной, на пяток лет ряд подписывал. С другой стороны служба за князем покудова хлебная, да денежная, уж на выкуп жёнки за пять лет серебра наберётся, а там, глядишь, коли всё так же будет, и на новый ряд пойти можно, как говорится "от овса кони не рыщут — от добра добра не ищут". Ну а нет, так нет, оба тогда выкупимся. И уже сговариваясь о присмотре за хозяйством, окончательно решил, что вернувшись из похода, падёт ниц перед князем, да попросит разрешения жениться на его холопке, а там и сватов к вдовушке зашлёт. Хватит одному жизнь коротать, с того дня, как прошлая семья под татарами сгинула много годочков прошло.

Одно Годиму не нравилось: князь в поход выходил пешим, хотя коня имел хорошего и ездил великолепно. Ну не улыбалось ему тащиться десятки вёрст, словно вьючный мул, но назвался груздем — полезай в кузовок. Тем более что и у княжича, как у всех, своя поклажа была. Да и на обратном пути, глядишь, опять верхами вернуться получится.

И вновь, словно тати лесные, они шли по уже известным по прошлому походу тропам, привычно избегая дорог и селений. Невидимую границу между двумя государствами пересекли, скрываясь в лесном сумраке, и так же тихо растворились в его глубинах. Однако, в отличие от прошлого раза, в этот таиться долго не стали. Отмахали вёрст полсотни и встали лагерем, место под которое присмотрели ещё в прошлый раз. А что, место было довольно хорошее: вроде и в глухом лесу, от всех дорог и селений вдали, а ежели чего, то телегу протащить до него вполне можно. В прошлый то раз здесь только заночевали, а ныне, походу, надолго обосновываться придётся. Ну, точно, вот и шалаши велено ставить. Ну, шалаш — это дело знакомое. К вечеру и крышу над головой сообразили и лапника вместо кроватей нанесли. Хорошо так обустроились. А с утра, оставив двух дежурных в лагере, налегке, без обрыдлых уже мешков за плечами, взяв лишь небольшой запас еды и обвешавшись оружием, потащились сквозь лес в сторону тракта, что на Рославль вёл.

Путь был долгим, к дороге вышли лишь под вечер, когда любое движение замирает, и усталые путники ищут себе место для безопасного ночлега. Отойдя от дороги в лесок, залегли и они. Костёр не разводили, перекусили взятым с собой хлебом и вяленным мясом, запивая всё это ключевой водой. Лёжа на наваленном лапнике, Годим лишь беззвучно хмыкал: то-то ватажку себе князь долго нанять не мог — не всякий на подобное бы согласился. Ну да посмотрим, покуда же удача князя любит. Пока что сожалеть, что тогда согласился на странные условия, ему не приходилось. Дай бог и не придётся. С той мыслью он и уснул.

Утро для отряда началось с рассвета. Андрей по въевшейся в монастыре привычке подскочил самым первым. Первым же и к ручью поспешил. Согнав остатки сна холодной водой, он открыл берестяной туесок, сделанный из цельного склотня берёзовой ветки и зубной щёткой (вырезанной мужиками из той же берёзы по нарисованному образцу, с конским волосом за место щетины) зацепил мелко измельчённый порошок, чтобы почистить зубы.

Да, своим "изобретением" он, можно сказать, всего немного уступил китайцам, которые, как известно, ещё в 1497 году придумали первую зубную щётку наподобие современных, прикрепив к палочке из бамбука свиную щетину. Вот только Андрей свиной щетине предпочёл конский волос, поскольку он был мягче.

А умение делать свой зубной порошок он получил от бабушки, которая слишком рационально относилась к своей и без того маленькой пенсии, чтобы тратить её на вещи, которые она может и сама сделать. Вот и зубной порошок она делала из простых трав — крапивы да хвоща. Это уже потом, после её смерти, Андрей узнал, что мука из хвоща даже кровотечение останавливает, а благодаря имеющемуся в нём кремнию может предупредить кариес. Да, он помнил, что хвощ бывает и ядовитым, но и заготовкой занимался, понятное дело, не сам. Зато сейчас, попав во времена, когда о зубной пасте ещё и не слыхивали, он был безмерно благодарен бабушке за бесценные уроки. А то местные стоматологи как-то не внушали ему уверенности. И корил себя за то, что мало интересовался тогда её знаниями. А ведь сколько мудрости хранилось в головах деревенских стариков, сколько мелких вещей он мог бы сейчас вернуть в свой обиход, скрасив свой же быт. Как же права русская поговорка: "что имеем — не храним, потерявши — плачем". Увы, прошлого не вернуть, но и за то, что он успел набраться у бабушки, он был ей безмерно благодарен.

Почистив зубы и растеревшись полотенцем, он с ухмылкой оглядел своё воинство, которое сейчас более всего напоминало разбойничий отряд. Ну да не в турпоход пошли, однако! Когда все наскоро всухомятку позавтракали, он повёл своих людей к дороге. Теперь им предстояло самое главное и тяжёлое — ждать оказии. Ведь десятком не на всякий караван напасть можно. Да и мелкие, в один два воза, большого прибытка не принесут, а вот шуму наделают.

Лёжа между двух кочек, поросших высокой травой, и жуя сорванную травинку, Андрей мрачно смотрел вслед уходящему обозу. Кусок был просто лакомый, но увы, не на их роток. Почти три десятка охраны — это сила, против которой они не играли. "Идиот,— мысленно обругал он себя, когда последняя телега скрылась за поворотом, — надумал в партизан поиграть, а про разведку и позабыл. Ну что стоило послать пару бойцов в деревню, уяснить, кто на постоялом дворе ночует? Не лежали б сейчас в неведении".

Этот обоз был уже третьим, два предыдущих они пропустили, потому что один был таким же большим, а другой именно в момент прохода засады вздумал нагнать отряд местной шляхты, чтоб им пусто было. А время, между тем, близилось к обеду, и живот с глухим урчанием начинал давать о себе знать. Сплюнув с досады, Андрей повернулся на спину и уставился взглядом в высокое голубое небо. Как ни странно, но бегущие по небосводу перистые облака успокоили метущиеся мысли, и, сам не заметив как, он заснул. Сколько он проблуждал в царстве сна, точно он сказать не мог, но это хоть как-то помогло ему скоротать время и отдохнуть. Все же очень изматывающее это занятие — ожидание.

— Едут, князь, — разбудивший его казак молча кивнул головой, указывая, откуда показалась добыча.

В том, что это именно то, что они ждали, Андрей убедился сразу, как только выглянул из-за кочек. Семь телег, десяток верховых охраны плюс возницы. И больше никого.

— Сигналь стрелкам, — тихо шепнул княжич казаку.

Ну да, всё давно было уже обговорено и отработанно. Неизвестно, успели ли охранники удивиться неожиданному пению какой-то малой птахи, но на смерть, вылетевшую из кустов, среагировать смогли не все. Первый залп собрал и самую кровавую жатву, практически ополовинив защитников, но оставшиеся в живых быстро сориентировались и бросились в придорожные кусты, но лишь тем самым подставляя спины андреевой четвёрке. Атаки с этой стороны дороги люди явно не ждали, ведь тут от обочины до леса было довольно далеко, да ещё и по открытому пространству. Но люди Андрея были укрыты от взглядов привычными для него лохматками, то-то мужики-возницы креститься начали, когда кочки вставать стали. Это вам не хухры-мухры, а настоящий футуршок, помноженный на суеверия.

Неожиданная атака в спину страшна всегда и всем. Получив численное преимущество, казачки резали охранников без пощады. Стучало железо о железо, кричали люди, ржали кони — страшная какофония звуков повисла над дорогой. Рубанув возницу рукоятью сабли по голове, Андрей легко перескочил крытую рогожей телегу и схватился с вёртким, как юла, охранником, что буквально за мгновения до того проткнул своим оружием кого-то из казачков. И сразу почувствовал руку мастера.

Да, охранник был явно не из дешёвых воинов, незнамо как попавший в простые караванщики. Рубился он знатно, умело держа дистанцию и не позволяя развернуть себя спиной к лесу, справедливо полагая грозящую оттуда опасность. А ещё в его действиях Андрей с удивлением для себя углядел до боли знакомые финты крестовой школы. Да, они ещё не были отточены до той филигранной чёткости, которой так гордился Синявский, но были от того не менее опасными. Но княжич только иррационально обрадовался такой встрече, ведь и он тоже уже мог кое-что предложить своему визави, благо успел отработать до автоматизма пару-тройку ударов и блоков. Вот и пришла пора опробовать их в настоящем деле.

Судя по тому, как резво охранник разорвал дистанцию и застыл, держа дрожащую саблю перед собой, он был тоже удивлён умением своего противника, причём скорее неприятно удивлён.

— Бросайте оружие, пан охранник, — усмехнулся Андрей, заметив, как сразу двое лучников взяли того на прицел. — Видит бог, нам нужны лишь ваши товары, ну и лошади, — добавил он после паузы.

Воин, по своим нуждам ставший охранником, уже тоже просчитал возможные варианты и, сплюнув себе под ноги, разжал пальцы. Его сабля упала в дорожную пыль, слабо звякнув на булыжнике, а сам он гордо выпрямился, видимо ожидая, что нацеленные стрелы сейчас окончат его земной путь. Полной веры разбойникам с раскрашенными сажей лицами у него не было. Однако убивать его не стали, как и добивать тех, кто был ранен в скоротечной схватке, хотя от доспехов и оружия освободили. Связав всех, более, менее подвижных и бросив раненых на возы, казаки пинками стали поднимать возниц, которых целенаправленно жалели в бойне, если те, конечно, не вскипали праведным героизмом. Вскоре, натужно скрипя несмазанными осями, возы один за другим потянулись в лес, а часть казаков принялась ловить разбежавшихся лошадок охраны.

Когда переловили всех, трупы людей и животных убрали с дороги и как смогли ветками замели по привычке уже место драки.

Осмотр доставшегося барахла начали лишь отойдя вглубь леса где-то с версту. Брали только самое ценное: дорогие ткани, брони, ювелирку (хотя её-то оказалось очень мало) и, конечно же, всё железное. Тряхнули старшего каравана на предмет казны — куда ж без этого — да распотрошили все пояса, откуда нападало тоже немало интересного. Разумеется не оставили без внимания и съестное. Всё собранное плотно утрамбовывалось в сумы и вешалось на лошадей, причём как на верховых, доставшихся от охраны, так и на выпряженных из телег. Лошадь, она ведь тоже цену имеет, и не малую.

Пока одни трясли чужое добро, Любим, оказавшийся неплохим поваром, готовил на огне кулёш. От запахов, идущих от костра, у многих казачков повело брюхо: чай последний раз горячее почитай сутки назад ели.

Ну а Глеб, немного понимавший в знахарстве, лечил раненого казачка. Рана оказалась довольно тяжёлой, но шанс выжить у ватажника был. Глянув, как мужик умело бинтует парня, Андрей только поинтересовался, выдержит ли тот дорогу.

— На все воля божья, — философски ответил Глеб. — Если сильно не растрясём, то дотянем.

Наконец потрошение и сортировка добычи закончилась и андреева дружина с чувством выполненного долга принялась за обед, который всем без исключения показался удивительно вкусным.

Хлебая густое, сваренное с мясом горячее варево, Андрей с ухмылкой думал о развитии своей партизанской тактики. Может действительно, нечего вдоль дорог ждать у моря погоды, когда можно с вечера на постоялых дворах вызнать кто, куда и какими силами поедет. Прикинуться небогатым путешественником каждый может, всё же люди тут в чём-то ещё не пуганные, зато и время на экспроприацию тратиться меньше будет. А время — штука серьёзная. Ведь осень кругом, как-никак. И распутицу никто ещё не отменял.

После сытого обеда Андрей зарылся в бумаги, что были при старшем каравана. А что, надо же знать, как тут накладные всякие, да иные документы выглядят. Билась у него одна мыслишка: зачем лишнюю тяжесть с собой возить, когда можно её прямо тут на серебро обменять. Наглость она ведь и вправду второе счастье. В общем, все бумаги скопом перекочевали в андрееву суму, чтобы разобраться с ними на досуге.

— Что ж, граждане караванщики, — насмешливо бросил Андрей, взлетая в седло доставшейся ему лошади. — Спасибо за хлеб-соль, но пора и честь знать. Не поминайте лихом атамана Буншу, а лучше помолитесь за него, как-никак, а вы-то живы остались.

Подъехав к зло зыркающему охраннику, он добавил, обращаясь прямо к нему:

— Сабельку твою, извини, себе приберу. Ты же вот что, хоть руки ноги связаны, да к дереву не привязаны. Где-то возле кострища ножичек в пенёк воткнут, доползёшь — освободишься, а там и других распутаешь. Ну, прощевай, воин. Приятно было с тобой биться, да звиняй, другие меня делишки ждут. Да, по следам не ходи, не надо.

И тронув пятками конские бока, поспешил догонять уходящий отряд.

Раненого Бунко они всё же довезли до основного лагеря живым. И это Андрея порадовало: мало кто любит терять своих людей, тем более, если отряд твой и без того малочисленнен. А спустя день, оставив Глеба с раненым, дружина вновь устремилась к дороге, только пролегавшей на сей раз в другой стороне. Здесь удача вновь была благосклонна к князю (а как же, почти три ночи в трактирах разведчики паслись, пока нужного дождались).

Короче авантюризм в новом теле пёр буквально из всех щелей. Андрей уже и удивляться подобным вывертам перестал. Он всё чаще и чаще ловил себя на мысли, что ему уже не страшно то, что он совершал, готовился, и собирается ещё совершить. Как же прав был Сабатини, когда устами своего героя воскликнул: "все мы ещё дикари под тонкой оболочкой цивилизации". За два года он из жителя просвещённой Земли двадцать первого века, с его толерантностью и правами человека, постепенно превратился в жителя Земли века шестнадцатого, у которого были совсем другие взгляды на многие вопросы мироздания. Что-ж, в розовых очках в этом новом мире не выжить. Ведь даже в двадцать первом веке не желавшим прогибаться под изменчивый мир рога отшибали. Что уж говорить про век шестнадцатый. А жить-то — хорошо! А хорошо жить — ещё лучше!

Глава 11

Солнце, блеснув на прощанье последним лучиком, скрылось, наконец, за горизонтом, окончив долгий бег по небосклону. День медленно угасал, и природа потихоньку замирала, готовясь к ночному отдыху. Длинные тени деревьев накрыли узкую лесную дорогу, по которой давно никто не ездил. Казалось, скоро всё вокруг превратиться в сонное царство, но вдруг во всё это великолепие дробным перестуком ворвался стук лошадиных копыт.

Они бежали, нет, скорее даже не бежали, а драпали, благо теперь каждый из шести взятых с собой был одвуконь. Вот только проблему это не решало, так как литвины имели под седлом отборных рысаков, а у андреевой дружины только то, что у караванщиков взяли. Хорошо хоть то, что преследователи были ещё далеко, но ждать, когда они догонят, почему-то никому не хотелось.

Нет, ну надо же было так нарваться. А всё от того, что у кого-то жадность проснулась. И он ещё смел говорить, что жаба не его тотемное животное, и она его даже в полнолуние не давит. Чушь, давит и ещё как. Не потащись они в Рославль сбывать награбленное, спокойно бы сейчас возвращались домой. Так нет, захотелось серебришком разжиться. Вот и разжились: бросили кучу неправедно нажитого и отбивают задницы в сёдлах имея за плечами нехилый такой отряд горящих праведным гневом местных хозяев. И ведь, как говаривал один киногерой: ничего же не сделали, только зашли.

Эх, какая это была скачка! Так Андрей ещё ни разу не скакал в этом мире. Они бешено мчались, безжалостно стегая и пришпоривая лошадей. Вот только долгий галоп ни одна лошадь не выдержит. Но чистокровные рысаки протянут дольше. И это понимали все в отряде и надеялись теперь лишь на сумерки, что скоро должны были окутать землю. Ночью, даже при свете факела, гнать коня не каждый решиться, слишком велика вероятность переломать ему ноги. Но даже если и решиться, то темнота, когда вокруг ничего не видно, кроме небольшого пятна, освещаемого факелом, позволит сбить преследователей со следа, свернув с дороги в спасительный лес. Но лучше бы литвины встали на ночёвку. А тогда за ночь их след успел бы остыть.

Чёрт, ну скорее бы потемнело! Хотя, что бога гневить, и без того это большое счастье, что незапланированная встреча произошла далеко за полдень, а не с утра. В противном случае уйти смогли бы далеко не все.

Когда-же сумерки сгустились настолько, что даже дорогу стало еле видно, Андрей наконец решился. Да и тянуть уже не было времени, запаленные лошади почти падали от усталости. Повинуясь взмаху руки, отряд один за другим на полном скаку вломился в лес, рискуя переломать коням ноги. Но счастье и тут не оставило беглецов — первый, самый опасный участок, когда лошади ещё не сбросили скорость, они проскочили без помех, а вот когда от дороги успели отъехать довольно прилично, неожиданно не повезло одному из всадников. Вот так — боялись, что падут кони, а рухнул седок, получивший по лицу разлапистой веткой. Судя по тому, как он тут же разразился приглушённой бранью, ничего серьёзнее царапин и фингала он не получил. И это радовало: раненный казак стал бы сейчас большой обузой.

Остальные принялись спешиваться на ходу (после долгой скачки лошадям противопоказана мгновенная остановка): пример неудачливого товарища показал, что тёмный лес всё же не совсем подходящее место для верховых прогулок.

Тьма понемногу сгущалась, но люди шли не переставая. Звуков погони за спиной слышно не было, и у всех затеплилась надежда, что литвины проскочили-таки место сворота, не углядев его в сгустившихся сумерках. Понятно, что рано или поздно, они поймут, что впереди уже никого нет, но вряд ли сунуться в лес до рассвета. А значить им предстояло идти всю ночь, петляя по едва приметным глухим дорогам и старым просекам, чтобы окончательно оторваться от преследователей. Но лучше быть уставшим и свободным, чем отдохнувшим и пленным. Выкуп — выкупом, но Андрей-то помнил, что пленные с этой войны (а до неё и осталось то месяца полтора-два) вернуться лет через тридцать, что в его планы явно не входило.

Лесной лагерь встретил их пением птиц и вкусным запахом еды. Усталые и голодные, пропетлявшие по лесам двое суток, сбивая со следа возможную погоню, люди бес сил валились на землю, радуясь, что остались живы. И хотя потерянного было жаль, но добра, экспроприированного у купцов, было ещё много. Настолько, что Андрей решил, что с партизанщиной пора было заканчивать. От добра добра не ищут, как говаривают умные люди. В конце-то концов, по пути ещё не один караван встретиться. Да и деревеньки окрестные тоже пощипать можно, всё ж таиться более причин не было. К тому же и раненный в первой стычке оклемался уже достаточно, чтобы выдержать неторопливую езду лесными тропами. На том и порешили: как только люди придут в себя после рославльского приключения, сворачивать лагерь и идти домой.

Но благих мыслей хватило ненадолго и следующим утром ввосьмером отправились снова на тракт в надежде потрепать купчишек и хоть немного возвернуть утерянное.

На охоту вышли на зорьке, когда развиднелось уже настолько, что можно было легко найти путь в лесу. В этот раз выбрали симпатичный такой поворотик, который отлично просматривался с нескольких точек. Если и появиться опять кто лишний не вовремя, то незамеченным не останется. Теперь оставалось только привычно ждать, пока не покажется подходящая цель. И она не замедлила появиться: четыре повозки, нагруженные мешками и ящиками, неспешно катили куда-то по своим делам. На передней, удобно устроившись на мешках, ехали двое пассажиров, судя по всему, все ещё почивавшие в объятиях сна под равномерный скрип колёс, ведь предутренний сон особенно сладок. Возницы на облучках тоже кемарили, лишь изредка понукая своих лошадок, впрочем, больше для порядку, чем действительно куда-то спеша. Да уж, и вправду говорят, что в несусветную рань кроме монахов поднимаются лишь купцы, дорожащие в дороге каждой минутой, да разбойники, гоняющиеся за ними. Через одну телегу от головой помимо дремавшего возницы был ещё один мужик с какой-то железкой в руках. Судя по всему, кто-то сильно сэкономил на охране. Ну что же, это были его проблемы, а Андрея они только порадовали. Да настолько, что на этот раз они даже стрелять не стали. Просто разом выскочили из кустов и повязали практически полусонных ещё путешественников. После чего обоз быстренько увели сначала на просеку, потом — на полянку где и стали разбираться в его содержимом.

М-да, скоро стало понятно, почему эти на охране экономили. Товар-то у них был не то чтобы дорогой. Большинство тюков было с шерстью и полотном, причём по большей части домотканным, хотя и было несколько кусков из тонкого, выбеленного льна. Из всего нужного, что нашлось на возах, по мысли Андрея, были лишь мешки с зерном, ну и то, что с людей вытрясли вроде кошельков и других заначек. Все остальное можно было смело выбрасывать, но тут вновь напомнило о себе зелёное земноводное. Шерсть, да ещё и забесплатно — это же здорово! Будет чем крестьянкам в зимние вечера заниматься, а ему из чего добротную одежду сшить. Да и остальное в хозяйстве сгодиться. Три, ну ладно два воза можно смело прихватизировать, хозяева то ведь точно против не будут. А лесные дороги, чтобы протащить телеги, ныне им уже известны, проедем, как и в прошлый раз — всё добра больше, чем в тороках привезём. В общем, уговорил сам себя. Нагрузив два воза самым нужным под завязку, и прихватив лошадей из оставленной телеги, которых тоже нагрузили по самый не балуй, они не спеша покатили в лесной лагерь, оставив ошарашенных и слегка помятых караванщиков куковать на поляне.

Путь в родное поместье оказался довольно-таки долог. Разросшийся всё же обоз двигался довольно медленно. Да и стадо, хоть и отбирали самых лучших, да всё равно за десяток голов вышло, так вот, стадо-то галопом не погонишь, чай не лошади строевые. Особенно в лесу, где дорога не шире тропинки, а порой и вовсе так сужалась, что, волей-неволей, приходилось выбираться на тракт, хотя селения, особенно большие, а под конец и почитай все, предпочитали обходить стороной. Ибо нечего бога дразнить. Хорошо хоть литвинов, слава всевышнему, более не встречали, но вот пару небольших купеческих обоза зацепить зацепили, ну уж больно хорошо повстречались, что не могло не поднять настроения, да и заодно смогли возместить почти всё, потерянное при встрече со шляхетским отрядом.

Порубежную реку форсировали ночью, за день соорудив пару плотов, на которых перевезли разгруженные возы, сумки с награбленным и одежду. Сами же перебрались вместе с лошадьми вплавь, хотя водичка и была уже довольно холодна.

Обсохнув, так же лесами прошлись немного и по родной земле, прежде чем выбрались на торную дорогу и уже по ней дальше ехали спокойно, не скрываясь. Мало ли куда едет русский князь со своей дружиной по русской-же земле.

Конечный пункт маршрута пришёлся на Калугу. А что, хороший город, торговый. Не Москва, конечно, но цену тоже неплохую давали. Та же кипа шёлка ушла за 300 рубликов, даже не залежавшись. Да и купцы уже свои знакомые были, что не будут лишние вопросы задавать, так как знают — князь к торговым делам склонен, да тороват. Потому сбыть излишки удалось довольно быстро, да и за ценой сильно не гнались, так, лишь бы подозрений не вызвать. Казаки, получив свою долю добычи, раскланялись: время их полугодичного найма оканчивалось. А князь, закупив необходимое, с оставшимися людьми направился в свою вотчину.

Бережичи за то время, что он разбойничал в чужих землях, преобразились ещё больше. Особенно же порадовала большая куча брёвен, что продолжала расти с каждым днём. Всё говорило о том, что в следующем году у него будет, наконец-то, своя усадьба и превратиться он в настоящего помещика, ой, пардон, господа, конечно же, в вотчинника, ибо помещики и вотчинники пока ещё не были равны друг другу и поместья лишиться всё же было значительно легче, чем вотчины.

А особенно порадовал кузнец, которому удалось-таки отыскать в округе место с рудой. Да, это была всё та же болотная руда, но в умелых руках из неё получалось довольно неплохое железо. И вообще, на кузнице Андрей не экономил, давал столько, сколько надо, хоть и понимал, что для нормальных дел размаха деревенского кузнеца будет маловато. Ну не было у него под рукой интернета, чтобы застолбить хорошие места. Не знаю, как у большинства других, а у него при слове металл в мозгу всплывали только курская магнитка, Урал и Алтай — места покамест ему недоступные. А сесть на металлическую жилу хотелось, ведь в отличие от нынешних дворян, он-то точно знал, что будущее за промышленным капиталом, а промышленность не возможна без железа. К тому же свой заводик позволил бы решить и проблему с пушками, ведь не в Пушечных избах их заказывать, не примут там частного заказа — время не то.

От пушек мысли плавно перекочевали к пороху. Ну да, век холодного-то оружия хоть и медленно, но безвозвратно уходит (пусть и растянется этот процесс на века), а на смену ему так же неспешно бредёт эпоха огнестрела, в котором тот, у кого будет сера и селитра, тот и будет править миром. И веяния нового ощутили уже все, не исключая и Русь-матушку. Да, пусть большинство простых ратников ещё боится рыкающих дымных монстров, после выстрела которых остаётся в воздухе явственный запах серы, словно, по словам тех же церковников, от слуг дьяволовых, но, вместе с тем, уже появились и первые свои, русские пушкари и литейщики, идущие на смену иностранным специалистам, а поход государева войска без артиллерии ныне и не мыслим был. А артиллерия — это порох, и с каждой новой войной пороха будет требоваться всё больше и больше. А порох вещь дорогая, достаточно вспомнить, что, согласно некоторым подсчетам, пушечный выстрел в XVI веке обходился в пять талеров — сумме, равной месячному жалованью пехотинца. А львиную долю чёрного пороха составляет селитра. Вот и получается, что селитра — это стратегическое сырьё нового времени. А ведь ко всему прочему селитра — это ещё и неплохое удобрение.

Ну, вы поняли к чему были эти мысли. Как любой уважающий себя попаданец, Андрей задумался и об селитряных ямах, благо кой-какой опыт у него в этом деле был. Просто как-то на одном из форумов наткнулся он на товарища, который описывал свои страдания при изготовлении селитры дедовским способом со всеми сопутствующими нюансами, которых оказалось очень даже много. Вот они с другом — таким же оторванным на истории — и решили провернуть тоже самое, типа изучить, так сказать, жизнь предков своими руками. Сказалось-таки общение с разного рода реконструкторами.

Так вот, процесс изготовления селитры и вправду был полон нюансов и требовал определённых умений и навыков, которых у них просто не было, хотя добыть заветный минерал (с помощью советов уже "опытного" в этом деле софорумника) у них и получилось. Но, как оказалось, мучились они тогда не зря, и теперь Андрей с лёгким сердцем мог заложить селитряные ямы, веря, что через пару-тройку лет сможет выжать из получившихся куч неплохую селитру, а там и о пороховых заводиках подумать можно будет. Хотя у нас и не жаркая Индия и выход селитры из хм, земли, сильно меньше, но с чего-то начинать надо (а на крайний случай, если на порох не хватит, то в удобрения всё уйдёт).

Вот так и появились на самом краю его владений несколько вырытых ям глубиной чуть выше колена с глиняным основанием и двускатной крышей от дождя. Да, далековато от мест получения "сырья", но ведь зато и запах от них не достигал утончённого обоняния бережических жителей в целом и его лично в частности.

Вот так и текли дни в разросшихся Бережичах. Мужики, освободившиеся от полевых работ, в большинстве своём были направлены на рубку леса там, где собирались строить стекольное производство, благо рабочих рук теперь хватало. Хотя, конечно, рубить лучше было бы зимний лес, когда в древесине скапливалось минимальное количество влаги, но время терять не хотелось. В хозяйстве любому дереву применение найдётся.

Между тем дни становились всё короче и холоднее. Зарядили дожди, развезло дороги. Заканчивались последние мирные дни 1512 года, хотя местные и отыграли уже новый 1513 год (или как тут говорили 7021 от сотворения мира), но Андрей всё никак не мог привыкнуть к 1 сентября как Новому году. Страдая меланхолией подстать погоде, он подводил итоги своих первых двух лет, и выходили они нерадостными. Увы, согласно прочитанным книгам за два года большинство попаданцев уже вовсю меняли мир, рушили или строили империи, а он просто жил, скрываясь в своём медвежьем углу и больше заботясь о своей же мошне.

С другой стороны, как говорил незабвенный Бунша: "меня терзают смутные сомнения". Если верить части авторов: события истории обладают своей направленностью, тенденцией, а это значит, что любое отклонение хода истории имеет свойство затухать. Проще говоря — история противиться любому изменению, и как только воздействие на неё прекращается, она стремится вернуться в своё старое, привычное русло. Не то чтобы это была истина в последней инстанции, но вот сам он верил именно в такую версию путешествий во времени. Потому и задачу себе поставил в виде вписаться в исторический процесс и ускорить его, но никак не изменять. Потому как сначала нужно переломить историческую тенденцию, а это дело невероятно затратное и тяжёлое, поскольку для её преодоления надо вовлечь в нужный нам поток событий довольно большое количество людей, больше некоторого критического значения, чтобы новая тенденция набрала силу для своего существования и развития. А поток событий, увы, организовывается совсем другими фигурами и мало зависит от его скромной персоны. Потому его задача проста, но от этого отнюдь не легка: отвести от него небольшой ручеёк и построить на нем свой ресурс, чтобы со временем приобрести экономический и политический вес, уже с помощью которого можно было бы влиять и на сам поток.

А уж с историческим процессом и вовсе всё сложно. Ведь любое событие в нём происходит вследствие того, что в мире сложились все необходимые предпосылки для него. То есть, если некое научное открытие не сделал бы один учёный, его бы сделал позднее кто-то другой, потому что время этого открытия подошло, а война между двумя странами всё равно состоится, потому что условия для неё зрели не один десяток лет. И, получается, что смысла убивать условного Гитлера, не отменив условный Версаль, в принципе нет, потому что, это, возможно, и отдалит последующие события, а возможно и ускорит, возможно, сделает их более лёгкими или наоборот ещё кровавее, но вряд ли отменит. Возможно, он и не прав, но это было его устоявшееся мнение, и действовать он собирался исходя именно из него.

Да и нет у него сейчас ни условий, ни ресурсов для изменения истории. Зато на данный момент он мог воспользоваться тем, что есть, и постараться, по возможности, грамотно воспользоваться.

Хотя, если подумать, главное-то он сделал: он стал в этом времени своим и его приняли, не раскрыв двойной сущности. Ведь, положа руку на сердце, не верил он в начале и в такую вероятность. Но, видимо, удача и вправду решила сыграть за него, ведь он попал в те 10%, которым неведомый ему форумный скептик пророчил более-менее достойную жизнь, а не в те 70%, что должны были умереть в первые дни своей временной робинзонады. А значить прочь все сомнения — мы живы, молоды и готовы действовать.

А вообще, подводя итоги своего двухлетия здесь, он сам себе удивлялся. Вроде в прошлой жизни ни в чём подобном замечен не был, и всерьёз никогда не думал ни о каких заводах, газетах, пароходах. Был обычный офицер с малым боевым и огромным опытом службы в мирное время. И не творил он столько дел (да ещё на грани, а порой и за гранью закона) и не строил столь грандиозных планов. Неужели это так перенос на нём сказался? Или может то, что он там, в той жизни был уже не молодым? Как говорят психологи: если вам приблизительно 30, 40-45, 55-60 лет, то вполне вероятно вас коснулся один из возрастных кризисов, когда происходит переосмысление, переоценка ваших жизненных ценностей. И ведь правда, ко многому, на что в юности он смотрел восторженно, с годами стал относиться снисходительно, что-то его радовало, что-то, наоборот, разочаровывало. Он пережил развал страны и крах карьеры, испытал любовь и горечь расставания. Ну и как большинство обычных людей, долго и много рассуждал, читал и спорил о политике, экономике, истории и прочем, представляя, что бы он сам делал на месте тех, кого обсуждали. И тут вдруг раз, и его сознание в один миг оказалось в новом, молодом теле. А юность порывиста, эмоциональна, полна желаний и направлена вся на их реализацию, когда вся перспектива жизни кажется радужно-романтической и все возможности достижимыми, стоит этого только захотеть. И вот этот симбиоз зрелого мужчины с устоявшимися взглядами и юного князя, ушедшего в вечность, но, видимо, всё же оставившего частичку себя в виде эмоций, желаний и юношеской непосредственности и создали вот такого Андрея, готового вершить дела, недоступные им обоим по отдельности.

И не сказать, что подобный Андрей ему не нравился.

Глава 12

Возможно, когда-то давно и было время, когда не существовало на свете ни государств, ни государственных границ, но времена эти давно затерялись в глуби веков. Люди с незапамятных времён делят землю на свою и чужую. Свою нужно беречь, холить и лелеять, а чужая всегда являлась плодом зависти и раздора. И глуп тот, кто верит, что границы можно оборонить договорами. Бумажка с подписями хороша, когда она обоюдовыгодна, но проблема в том, что расширяться-то никто не против, ибо жить всем хочется хорошо. А за счёт слабого соседа это сделать легко и более-менее безболезненно. Какую страну не возьми, всегда и всюду было одно — есть силы, она завоёвывает соседей и создаёт свою Империю, нет сил — и уже завоёвывают её и она вливается в чужую страну и, если вливается надолго, может и вообще ассимилироваться в завоевателях и исчезнуть с лица земли, оставшись лишь строчкой в учебнике истории.

Да, война и вооружённое насилие всегда были основным средством решения межгосударственных споров, элементарными формами принуждения других принять нужную именно нам точку зрения или сделать нужную именно нам уступку. Политики прибегали и прибегают к ней даже порой не использовав до конца все доступные им невоенные формы разрешения проблемы. Как скажет в своё время прусский военный теоретик генерал Карл фон Клаузевиц: "Война есть ничто иное, как продолжение политики, с привлечением иных средств".

А в политике нет понятия подлости или честности. Есть целесообразность или нецелесообразность. Либо вы работаете на свои интересы, да, иногда поступая и подло. Либо на чужие. И тогда можете быть и рыцарями, и вечно обиженными, но, низведя свою страну в ничтожество, потом будете побираться по всем государствам и весям с гордо поднятой головой и не понимать, почему над вами все округ смеются.

Увы, но война извечный спутник человечества. Не будем говорить много, просто окинем взглядом уже прошедший 1512 год.

Начнём с Италии — центра Возрождения — где римский папа Юлий II "Грозный", победив Венецию, теперь поссорился с бывшим союзником — французским королём, посчитав уже того главной помехой для своей политики, как правителя одного из италийских государств.

Франция в свою очередь постоянно стремилась играть всё более заметную роль в Европе. Луи XII по прозвищу "Отец народа" имел свои интересы во многих землях старушки Европы, что, разумеется, не могло не нравиться другим государям и вот в Италии они, наконец, вступили в плотную конфронтацию с интересами Испании и Папской области. Результат не заставил себя долго ждать. Папа образует Священную лигу, куда входят помимо Ватикана, Испания, Священная Римская империя, Англия, Швейцария и Венецианская республика.

Да, великая Венеция ещё не ощутила на себе в полной мере последствий Великих географических открытий. Город-государство, морская республика, переживавшая в 15 столетии период величайшего подъёма, она всё ещё находится на вершине своего могущества. Даже уступив в борьбе папе, она откупилась довольно легко, а, вступив затем в Священную лигу, сумела возвратить себе почти все потерянные в 1510 году территории, кроме папских земель и части Апулии.

В апреле 1512 года между армиями Франции и стран Священной лиги происходит битва при Равенне — главная битва войны Камбрейской лиги. Французы хоть и победили, но сила их армии была подорвана и уже к августу французские войска под давлением сил армий Священной лиги покинули Апеннинский полуостров. Но война на этом отнюдь не прекратилась.

Испания семимильными шагами идёт к своему могуществу. Вовсю исследуется Новый свет, жестоко подавляются восстания индейцев. Индейский вождь Атуэй сожжён испанцами на костре в Гаване. В Старом же свете у Испании свои интересы не только в Италии. Когда папа Юлий II объявил священную Лигу против Франции, соседняя Наварра поспешила объявить себя нейтральной страной. Но Фердинанд, как имеющий часть прав на наваррский престол, использовал именно эту их попытку как предлог для нападения, оклеветав наваррского правителя в глазах папы как схизматика и еретика. Разумеется, союзник арагонского короля тут же разразился специальной буллой, низлагавшей Жана д'Альбре и отлучавшей его от церкви, а королём Наварры признавая самого Фердинанда. И вот в июле испанские войска перешли наваррскую границу и двинулись в сторону Памплоны, сметая с пути любую преграду. Увы, главный защитник наваррской самостоятельности — Франция — окружена врагами и не может прийти на помощь. Итог вторжения — вся южная Наварра входит в состав испанского королевства.

На бурном испанском фоне Португалия видится тихим островком. Поделив мир с соседкой, все её амбиции направлены теперь в колонии. Утвердившись на восточном побережье Африки и западном побережье Индии, подавив сопротивление Египта в морской битве при Диу в 1509 году, португальцы захватывают Малакку, ставшую базой для дальнейшего продвижения. А в этом, 1512 году, они достигают Островов пряностей (Молуккских островов) и берегов Китая и Японии.

Англия тоже не остаётся в стороне от европейских разборок, желая силой вновь вернуть утерянные земли на континенте. Английский флот атакует французский у Бреста. Сражение выходит каким-то бессвязным, оба флота теряют по одному кораблю, но итог этого боя в другом. Он показал, что абордаж, как главное оружие морской войны, уходит в прошлое, а будущее в войне на море стоит за развитием морской артиллерии и поиском лучших способов применения этого оружия.

Дания, находящаяся в унии с Норвегией, готовиться к возвращению Швеции в лоно Кальмарской унии. На руку им играет и то, что регентом Швеции избран Эрик Арвидссон из знатного шведского рода Тролле, который, как и все представители этой фамилии, был сторонником данной унии и поддерживал в Швеции интересы датских королей. Увы, но 20-летний Стен Стуре Младший пошёл по стопам своего отца, возглавив восстание против продатской партии. Он смог овладеть Стокгольмом и 23 июля 1512 года провозгласил себя регентом, оставаясь на этой должности вплоть до своей гибели в бою через восемь лет.

Рыцарские ордена, сильно "похудевшие" к этому времени, застыли в тревожном ожидании. Что одному, что другому было достаточно одного сильного удара, чтобы обрушить эти детища средневековья. Вот только магистр ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг понимал это значительно лучше своего тевтонского коллеги.

Казанское ханство подписывает Московско-Казанский договор о "вечном мире" и "любви неподвижимой". До самой смерти Муххамед-Эмина в 1518 году между странами будет процветать относительный мир и торговля.

Идея воссоздать былую империю Тимуридов со столицей в Самарканде ещё крепко сидит в голове молодого, рождённого в день влюблённых ас-Султан аль-Азам ва-л-Хакан аль-Мукаррам Захир ад-дин Мухаммад Джалал ад-дин Бабур, Падшах-и-Гази, оставшегося в памяти людей как основатель династии Великих моголов Бабур. Увы, удачный захват Самарканда вместе с персидским шахом Исмаилом не приносит ему окончательной победы. Ведь шах Исмаил был приверженцем шиизма, поэтому население Самарканда не поддерживало его. Сыновья Шейбани-хана, Убайдулла-султан и Мухаммад Темур-Султан, опираясь на помощь других местных султанов, начинают борьбу с правителем Мавераннахра. 28 апреля в сражении, произошедшем в Коли Малике, Бабур терпит поражение.

Осенью Бабур совместно с сефевидскими войсками вторгается на территорию Шейбанидского государства желая захватить его, но 12 ноября армия сефевидов терпит поражение от войск Шейбанидов в Гиждуванской битве. Суннитский Мавераннахр сохранил свою независимость от шиитского Ирана, а Бабуру пришлось оставить претензии на Центральную Азию, и его целью отныне станет Индия, где ему повезёт значительно больше.

Турция временно остановила натиск на своих границах в связи с тем, что султан Баязид II принял решение добровольно отречься от престола Блистательной Порты и ради спасения её от военных потрясений передал власть сыну-бунтовщику Селиму.

Вернувшийся из Крыма новый султан Селим I отплатил за великодушие отца тем, что приказал казнить всех родственников по мужской линии, которые могли бы претендовать на его султанский престол и, скорее всего, устранил и самого Баязида, ибо этот год бывший султан не пережил. За это Селим получил прозвище — Явуз, что в переводе с турецкого означало 'Злой, Свирепый'.

В Африке сонгайский правитель Аския Мохаммед I Великий берет на меч один за другим нигерийские города-государства. Его политика возносит империю на вершину своего могущества и ведёт к расширению торговли с Европой и Азией, а ислам становиться неотъемлемой частью страны.

В Китае полыхает восстание Чжао Суя.

Ацтеки терпят поражение в войне против Оахаки и начинают готовиться к покорению тотонаков, не ведая о грозе, сгущающейся над их головами.

Инки нападают на первое селение Чачапойя. 'Народ облаков' сплотился, чтобы дать отпор завоевателям. Но у инков было численное преимущество, и судьба Чачапойяс была предрешена, как и предрешена была судьба самих инков.

Таким остался в памяти год 1512!

И вот во всём этом хаосе войн и битв, вспыхнувший пожар ещё одной, где-то на задворках что европейской, что азиатской цивилизаций, был не больше, чем огонёк спички на фоне костра. Многими игроками геополитических шахмат он был оставлен и вовсе без внимания. И только близлежащие сочли нужным включить его в свои расклады. И то только ища в этом какую либо выгоду для себя.

Вот ими-то она была вполне ожидаема! Ведь предстоящая война была лишь очередным витком в многовековом споре двух славянских государств, хоть и исповедующих одного бога, но навечно разделённых конфессиональными противоречиями православия и католичества. Да и без того слишком сильные противоречия стояли между двумя самыми крупными из оставшихся осколков некогда единой Киевской державы, и главным из них был простой вопрос — кто же будет единственным преемником некогда могучей страны, объединив под своим скипетром все её бывшие земли, а кто навечно уйдёт, истает во тьме истории.

Глава 13

Новый 7021 год от сотворения мира начался в Бережичах с потерь. Прокл с семьёй собрался съезжать. Не понравились мужику новшества, что в купчей грамотке прописаны были. Да, пока новый хозяин старожилов не трогал, но свои желания на новоприобретённых холопах высказал более чем наглядно. Так чего бедному крестьянину ждать?

Откуда-то у него появились деньги, чтобы полностью расплатиться с Андреем, хотя откуда и так понятно. Менее чем в десятке вёрст расположены владения Оптиной пустыни и родовые земли князей Одоевских. Кто-то из них и сманил землепашца. Впрочем, именно к чему-то подобному и готовился Андрей, когда сажал на землю холопов. Это в первые дни владения Бережичами отъезд Прокла с семьёй был бы катастрофой, а ныне жаль, конечно, было терять хорошего работника, но не критично. Зато прокловы земли теперь можно будет правильно перераспределить. А на его дворе оставить зимовать лошадок, что понабрали в походах и грабежах, чем и решить проблему отсутствия личной конюшни (вот, блин, хапнул больше, чем готов был содержать). Поначалу-то, он тех, что ему достались, продать хотел, но потом передумал: лошадка, даже самая завалящаяся — это хорошее подспорье в хозяйстве. Часть добытых таким вот не совсем законным образом животин была им отдана в "лизинг" его же холопам для помощи тем в полевых работах (а с того и ему возвернётся сторицей), а несколько голов, но зато самых лучших, оставил себе, только потом сообразив, про абсолютно неготовые конюшни.

Кстати, поправив свои дела за счёт соседа, он теперь понимал, почему поместное войско было горой за войну, а всякие там иностранцы писали об ужасах русского нашествия. Это здесь, на пограничье, у дворян имелась, так сказать, возможность поправить свои дела (да и то не всегда, ведь стоит государю и вправду о мире с соседом подумать и всё, прощай халява), а у тех, кто жил вдали от рубежа? Да, они были менее подвержены угрозе нападения, зато и встречались среди тамошних помещиков такие, что во всем поместье владели только собой да домочадцами. Так что, оно, конечно, государево земельное жалованье хорошо, да поместья же у большинства мелкие, а оклад государь большинству дворян не платит, лишь самым захудалым серебришко дают. А остальные живи как можешь. А к той земле бы ещё и ручки приложить чьи-нибудь (и уж совсем промолчим, что с наших-то урожаев особенно и не разбогатеешь). А мужики-то русские в эти времена паки злые, поголовно вооружённые, чуть что не так — могут и в ответку дать, да так, что никакое воинское умение не поможет, бывали прецеденты, а могут и попросту отъехать, богатые соседи сманить крестьян завсегда рады, им же тоже рабочие руки требуются. Ну а на совсем крайний случай — сбегут ночной порой куда подальше и ищи их потом в чистом поле хоть до морковкина заговенья.

Вот и приходилось такому дворянину самому работать на земле, чтобы хоть как-то прокормиться. И для него поход — это, прежде всего добыча и холопы, которые позволят ему свести концы с концами, отдать долги и освободится от необходимости пахать землю, словно простой смерд. Ведь даже одна семья работников (которая, к тому же, не уйдёт в Юрьев день) — это огромное подспорье для такого помещика. Вот и попробуй втолковать такому, что война — зло. Не поймут, да ещё и за слабоумного примут. Для него возможность набрать хабар и холопов была превалирующим побуждающим фактором для честной службы. И в этом смысле дворяне не многим отличались от каких-нибудь бедных идальго или других достойных воинских людей.

Ну, это мы отвлеклись.

В общем, Прокла он отпустил, да и как не отпустить, если тот всё по закону сделал. Да и серебро лишним не бывает, если тем, кто за Прокла заплатил, оно не нужно, то он-то найдёт ему применение. Да ещё и посмеётся потом. Это местные слухам о возможной войне не верят, ибо они тут безостановочно гуляют, а он-то точно знает, что через каких-то полгода цены на холопьем рынке рухнут до копеечных и на те деньги, что ему дали за Прокла он легко приобретёт трёх-четырёх работников. Да — великое всё же дело послезнание! Именно исходя из него, и велел он Нездину готовить больше брёвен. А сам, в сопровождении Олексы и Годима, отправился в Калугу.

Калужский торг, хоть и уступал по размеру московскому, но был от того не менее богат и криклив. С утра плотно позавтракав, они теперь медленно ехали вдоль торговых рядов, впрочем, не проявляя к выложенному товару никакого внимания, ибо ехали в конкретную лаву за конкретными вещами. И кто сказал, что не барское это дело по рынку шататься. Ну да, был Барбашин князем, да вот больших закромов с сундуками покамест не имел. После того, как братья поделили отцову вотчину на пятерых (Андрей-то уже в монастыре проживал к тому времени) — много ли каждому досталось? Ну, пусть Михаил с Владимиром у своих удельных кой-чего перехватили, однако ж, жизнь столичная она во все века дорогая. Вот и вышло, что саблей да луком Андрей смог бы и в отчем доме вооружиться, а лишних доспехов, увы, уже не нашлось. Ну не с послужильцев же братовых снимать. Потому и безбронным в реестр записался. Да только в бою без хорошей брони может сильно не поздоровиться. Как говориться не разряда ради, а собственной безопасности для. Денег теперь Андрей не жалел, ибо окончательно сделал ставку на будущую военную добычу.

Торг шумел слитным многоголосьем, поражая взоры многообилием товара, хотя некоторые лавки были всё же закрыты (то ли хозяева уже всё распродали, то ли ждали хорошей цены). Страна оживала после неожиданного голода, свалившегося на неё в прошлом году.

Не задерживаясь нигде, они направили коней в сторону оружейных рядов, и пока они ехали, Андрей успел оглохнуть от криков торговцев, на все лады нахваливающих свой товар. Достигнув, наконец, нужной лавки, за прилавком которой стоял молодой, кряжистый парень в домотканной рубахе с накинутым на плечи азямом из толстого сукна явно тоже домашнего изготовления, они спрыгнули с седел.

Увидев посетителей, парень расплылся в улыбке:

— Здоров будь, княже. За заказанным прибыл, али ещё что выбрать решил?

— И тебе не хворать, Ефим. А где отец твой, почто ты стоишь?

— Заказ подвалил хороший, вот отец и взялся за работу сам. Торговать, говорит, ты уже научился, а ковать ещё нет. Вот и заменяю, помаленьку.

— Что ж, и заказанное заберём, ну и на другое что глянем да приценимся, — усмехнулся Андрей.

А взглянуть тут было на что. Панцири, кольчуги, бахтерцы, байданы — всё было на прилавке, на любой вкус, как говориться, и кошелёк. Андрей помнил, как долго в прошлый раз перебирал одну кольчатую рубаху за другой, внимательно вглядываясь в плетение колец и подмечая что-то понятное пока только ему Годим, которому, понимая, что он в этом деле ещё полный профан, Андрей уступил право выбора. Тогда же Андрей сделал себе зарубку, что пора и самому изучить непростое искусство выбора доспеха. А то все его знания о них ограничивались лишь прочитанной когда-то в будущем информацией о том, что где-то в конце XV столетия произошла на Руси довольно быстрая перестройка военного дела на восточный лад. Копья и пики, как основное средство конной борьбы, сменились саблями и палашами, что потребовало от всадника большей подвижности. Вот и стали появляться взамен пластинчатых лат различные гибкие системы защиты на вроде старой доброй кольчуги. Абсолютная степень свободы, которую они обеспечивали, как нельзя лучше отвечала новым нуждам. Веяния времени породили и новый вид защитной одежды — кольчато-пластинчатую броню, совмещавших в себе качества кольчуги и пластинчатого доспеха. Тяжеловооруженный конник-копейщик, требовавший долгой и многосторонней подготовки: от выездки на длинных стременах (что гораздо сложнее, чем на коротких) до использования длинного копья в бою, потихоньку уходил в историю. Нет, совсем тяжёлая кавалерия исчезнет с полей сражений, конечно, ещё не скоро, но процесс, как говорил один, недоброй памяти генсек, уже пошёл.

Между тем Ефим выложил поверх груды железной одежды сверток, в котором лежал заказанный князем ранее бахтерец с короткими кольчужными рукавами.

— Истинно батина работа. Двойное плетение, все колечки 'на гвоздь' закреплены, пластиночки одна к другой подогнаны. По весу не тяжелей кольчуги, но в защите лучше её...

Слушая молодого мастера, Андрей лишь улыбнулся про себя. Бахтерец был и вправду хорош, но и цена у него была не мала — почитай два с половиной рубля. Нет, конечно, можно было в соседней лавке прикупить б/у кольчужку за десять алтын, только кольчужка та была древняя, да в одно плетение сплетённая, да и колечки у неё в накладку скреплены. Ударит враг сабелькой, а колечки то и разогнуться да и выпадут в самый ненужный момент. Чинить её потом, не перечинить, коли жив останешься. А этот бахтерец не один удар сдержит. А то, что простой да без орнамента, так в бою не позолота важна.

Нет, в Литве им, конечно, доспех разный попадался, да в основном ничего хорошего в руки не пришло. Да и откуда у обозников хорошая броня возьмётся. Так, тегиляй стёганный, да ватой побитый. Нет, это тоже был доспех, и многие помещики были бы такому рады, но Андрею хотелось, помня о поговорке про одежду и встречу, изначально выглядеть не как бедный родственник. А для этого не только он, но и воины его должны были нужное впечатление производить. Нет, обувать и одевать их сейчас он не собирался, всё же кой какую сброю им в набегах изъять удалось, так что и Годим, и Олекса ныне и сами в железе были, но себе он решил ещё кой чего добротного приобрести взамен имевшегося ширпотреба.

И выбор его пал на шлем. Их тут тоже хватало с избытком, причём самых разнообразных размеров и фасонов. Повыбирав, остановились на самом обычном: сфероконическом, типа "шишак", с характерной низкой тульей и имеющим для защиты лица подвижную носовую пластину, зафиксированную в скобе на налобной части шлема. Распашная бармица ниспадала на плечи и спину от виска до виска, защищая шею с боков и сзади. К шлему тут-же подобрали и хороший, дорогой такой стёганый подшеломник, но тут уж Андрей не мелочился, экономя на комфорте. Выкатило всё почти на полтора рубля. После торга, конечно же.

Ещё в первый раз, попав на средневековый торг, Андрей с удивлением почувствовал что-то знакомое, словно на китайский рынок попал. А уж что-что, а торговаться с китайцами он умел, недаром полкорабля с ним на рынок ходить предпочитала. Вот и тут, ему пригодилось это умение.

Торговались азартно, видно было, что Ефиму процесс тоже доставлял истинное удовольствие, однако и свои интересы он отстаивал упорно, но противостоять андрееву напору долго не смог и скинул-таки приличную сумму, хотя и полтора рубля для многих было бы неподъёмной ценой.

Прихватив ещё пару ножиков булатных (мясо там порезать с хлебушком, али горлышко кому-нибудь) всего в 20 алтын за пару, они, наконец, покинули оружейные ряды и направились туда, где торговали одеждой.

Нет, ну а что делать, если большая часть одежды, хранящаяся в закромах отчего дома Андрея просто не устраивала. Да, она была красивой и богатой, но при этом ещё и тяжёлой и неудобной. Понты — понтами, а в походе одежда, прежде всего, должна не мешать, сковывая движения и натирая в самых неожиданных местах. К тому же одёжка требовалась ещё и тёплая, ведь воевать предстояло с поздней осени и всю зиму. Вот и потащились они в Кафтанный ряд. Ну не на Вшивый же рынок, за местным сэконд-хендом тащиться.

В результате оставили у одёжников даже больше, чем у бронников, но набили сумки самым разным барахлом (правда, часть одёжки ещё предстояло улучшить посредством нашивки карманов и прочего, но бережические бабы с этим справятся, чай уже не впервой). Однако, не смотря на потраченные деньги, Андрей был очень доволен удачным походом. Теперь он был снаряжён практически на любой случай: хоть к великому князю на пир, хоть в кровавый бой. Оставалось только дождаться известия о сборе войск и надеяться, что Михаил согласился и, главное, сможет ему помочь. Хотя письмо от Ивана, доставленное в Бережичи, все же позволяло думать о благополучном исходе дела, ведь, в конце концов, и сам Михаил был заинтересован в чём-то подобном.

Вопрос, вставший перед Андреем на самом деле, был и достаточно прост, и достаточно сложен одновременно, так как весь порядок на Руси определялся таким явлением, как местничество. И пусть сейчас, в первой половине 16 века, оно ещё только нарождалось, наблюдаясь пока лишь в среде бояр и бывших удельных князей, но уже с середины его оно проникнет в среду дворян, а в 17 веке накроет даже купцов и городовых чинов. Согласно ему место боярина и потомка удельного владетеля в служебно-иерархической лестнице государственных чинов теперь определялось с учётом службы предков при дворе великого князя не по заслугам, способностям или возможностям, а банально по родовитости и знатности семейства, к которому он принадлежит. Кроме всего прочего, учитывалось не только родовитость, как таковое, но ещё и личностное положение в семействе, по отношению к формальной главе рода. Более старшие члены семейств имели весьма большое преимущество. Впрочем, заслуги все же учитывались. К примеру, боярский сынок, отец которого особо отличился, принимался лучше и охотнее, чем ребёнок того же рода, но отец которого не отличился никакими особыми заслугами. Местничество строго указывало всем на то, кому и какую должность в государственном аппарате власти можно занимать, а куда даже нечего и пытаться проникнуть, так как по роду не положено. Даже за великокняжеским столом гости государя сидели все именно по такому ранжиру, то есть самые родовитые и знатные поближе к правителю, а те, кто попроще, с самого краешка стола. И потому за установившимся порядком высшая аристократия, в среде которой и без того царила смута, вечные ссоры, усобицы, заговоры и сплетни, следила очень внимательно, ибо только он хоть как-то сдерживал их от тяжёлой внутренней войны. И без того борьба за должности порой заканчивалась семейной и родовой враждой, а то и кровопролитием. И нередко назначаемый на должность бил челом государю о том, что ему негоже служить ниже такого-то, ибо такая "потеря чести" могла создать прецедент и для понижения статуса у потомства.

И всё бы было ладно, только местничество пронизывало не только дворцовую, но и воинскую службу. А логику разрядных дьяков в назначении воевод понять было довольно сложно, отчего нередки были споры кто под кем ходить должен и может, которые приходилось разрешать уже самому государю.

Это в первой жизни читать про нерадивых бояр, дерущихся за места, было интересно, а вот оказавшись в этой среде, Андрей чуть голову не сломал, когда ему объясняли, под кем он может, а под кем не может служить. И в этом вопросе Михаил был строг, да и остальные его поддерживали единогласно, даже Феденька с Боренькой, которые, наплевав на свои прямые обязанности, как сычи безвылазно сидели по своим вотчинам по принципу: хочу, иду на войну, хочу на печи лежать буду, что уж совсем добило Андрея. Короче, запутавшись во всех этих хитросплетениях, он решил извернуться хитро и в то же время не без изящества. Нет, как родовитый князь, он мог, конечно, начать службу простым ратником в государевом полку, сплошь состоящим из такой же "золотой молодёжи", к тому же, по своему княжескому происхождению, сразу получив и чин стольника, но это, как уже говорилось, не совсем отвечало его интересам. И вот тут, чтобы избавить себя от местнических дрязг, он задался простым вопросом: а выше кого не сможет никогда сесть Барбашин-Шуйский? И ответ нашёлся сразу. Ну конечно же выше главы всего могучего древа Шуйских. А если в лицах подходить, то выше нынешнего новгородского наместника Василия Васильевича Шуйского Андрею никогда не сидеть. Зато и под его началом ему служить незазорно будет. Оставалось лишь попасть в нужные списки. Но попытка, как говориться не пытка, а разрядные дьяки тоже люди и кушать любят. Оттого-то Андрей и не удивился, когда в один из погожих осенних дней со стороны Козельска примчалась в Бережичи тройка гонцов, привёзших скреплённую печатью грамоту, в которой говорилось, что князю Барбашину с человеком надлежит прибыть к городку Холм не позднее ноября 12 числа, в пятницу.

Что ж, мирные дни остались в прошлом, пора было собираться на войну.

Глава 14

Да, сборы в военный поход тот ещё геморрой, при котором учесть предстояло кучу вещей. Начать с продовольствия. Понятно, что на весь поход провиантом не запасёшься, и наступающая армия будет питаться за счёт разоряемых земель. Но на первых порах содержать себя и своих людей придётся самому, к тому же в грамоте, доставленной гонцом, недвусмысленно указывалось, что ему необходимо иметь при себе продовольствия на месяц. А значить брать надо с хорошим запасом, а то мало ли что.

В будущем историки подсчитают, что русский мужик потреблял в год примерно 24 пуда зерна, т.е. чуть больше 1 кг хлеба в день. И ведь что любопытно: сравнивая эту неписаную норму с теми цифрами, которые встречаются в документах XVI века и в интендантских расчётах XVIII — начала ХХ века, нетрудно заметить, что существенно она не меняется: все тот же килограмм хлеба и небольшой приварок. Правда, печёный хлеб долго не хранился, поэтому в дальний поход вместо него брали сухари.

Разумеется, никаких цифр в голове у Андрея не было, да и вешать продовольствие в граммах никто не собирался, но по грубым прикидкам на пятерых мужчин отправляющихся в поход требовалось около 10 килограммов разнообразной еды в день, а с учётом требуемого месяца и двухнедельного запаса все полтонны выходило.

Тут поневоле порадуешься, что война на зиму пришлась, ведь в сани куда больше запихнуть можно, чем в телегу. Ну и лошадки, у купцов-литвинов реквизированные, в тему пришлись. И пусть до классических тяжеловозов им было ещё ой как далеко, но тянули они всё же куда больше, чем все знакомые Андрею в этом мире коняги, включая и тех, что стояли в монастырской конюшне. Что поневоле опять возвращало мысли княжича на необходимость селекции.

В общем, на одни сани грузли всё съедобное: рожь, гречневую и овсяную крупу, горох, чеснок, лук, морковь, ветчину, солонину, яйца и питьё в бочках (не пресловутую ключевую воду, а нечто более здоровое и полезное — знаменитый русский квас). Разумеется, не забыли и про соль — несолёную-то еду мало кто любит.

Отдельно в мешке хранился сушёный иван-чай — прекрасно заменяющий отсутствие чая обычного. А для сладости чаепития взяли мёд, сливочное масло и орехи. Андрей ещё бы и сыра набрал, но подобного изыска в его имении пока не водилось, а покупать — жаба душила.

Короче, сани только продовольствием загрузили порядочно, и это ещё не считая котлов, шатров и массы прочего имущества, без которого в долгом походе не протянешь.

А ведь кроме людей, нужно было позаботиться о корме и для лошадок. А это тоже немало, достаточно сказать, что суточная норма для лошади по нынешним временам — около 3-5 кг овса и 6-8 кг сена. И ведь никуда не денешься — конское брюхо к громким фразам глухо, а кругом зима и пастбищ с хорошей травой по пути не встретиться и никакая тебенёвка вас не спасёт. А потому, хочешь, не хочешь, а одними санями не отделаешься — это не один человек в поход собрался. Нет, можно, конечно и одному в путь подастся — как в разряде вписано — но и добычи одному меньше достанется. Жадность? Да, жадный он, жадный, но не он такой — жизнь такая, как говорили в будущем. А потому в поход собирались все, включая молодожёна Годима.

Ну да, женился-таки мужик на приглянувшейся ему вдове, не стал Андрей их счастью препятствовать, да и в будущем никому не станет. Он всё же не совсем современник, что бы ему церковь и государь специально указывали, что холопов и холопок женить-таки надобно. Он это и так понимает.

Вот так и набралось в поход пять человек — он, Олекса, Годим и двое возничих из бережичевцев. И это он ещё по мизеру набирал, так то те, кто побогаче были, с собой ещё отдельно слуг и даже повара брали, чтобы в походе с полным комфортом быть. Но Андрей на подобное не согласился: всё же сказывалось рабоче-крестьянское происхождение. Двух мужиков за глаза хватит, чтоб и дрова нарубить и прочее что сделать, а Олекса хоть и не Любим из казачей ватажки, но тоже готовил неплохо. Да и сам Андрей кашеварить любил.

Кстати с количеством лошадок тоже вопрос долго стоял. Бесспорно, каждый воин должен был выступать в поход как минимум одвуконь. Но в бой вступать лучше всего на свежем коне, а раз так, то чем больше будет с тобой лошадок, тем лучше. К тому же каждая лишняя вьючная лошадь могла взять на себя до 100 кг полезного груза, что было немаловажно. Вот только возможности андреевых "конюшен" были ограничены. И без того великое счастье, что втроём одвуконь выступить можно (спасибо литвинам-караванщикам). Конечно, все остальные лошади уступали его пегому Хазару, но на безрыбье, как говориться...

Да, к тому же, лишние лошади — лишний фураж, а его и без того на целый воз, которого, к тому же, и на месяц не хватит. Так что порешили идти одвуконь. Понты — понтами, но голову свою иметь надобно.

В общем, хлопот был полон рот. И хлопотами были заполнены все Бережичи. Не избежал которых и Яким.

Вообще, Якима в последнее время раздирала куча мыслей. Только все они вертелись вокруг одного. Точнее одной. Он столкнулся с ней у колодца, когда шёл с полей и был сражён сразу и наповал. Мать, с которой он поделился своим горем, только сочувственно погладила сына по голове. Ну да, любовь не считается с социальным статусом, вот только люди с ним очень даже считаются. "По робе холоп, по холопе роба", — увы, что написано пером, не вырубишь и топором. А 66-я статья Судебника 1497 года прямо гласила: 'Холопом становится человек, продавший себя в полное холопство, поступивший в тиуны или в ключники в сельской местности, независимо от того, оговаривает он свою свободу или нет. Холопом становится тот, кто женится на рабыне, или выходит замуж за холопа, или передаётся в приданое, или в силу завещания'. А девушка та, как ни трудно догадаться, была из семьи новоприбывших. И была полной холопкой.

А ведь воля — последнее, что оставалось у их семьи. Да, в долгах они были с ног до головы, но вольны были, отдав их, уйти на новые земли. Вон, Прокл, тому живой пример. А женись он на холопке? Правда, мать да сестра вольными останутся, но что им с той воли?

И ведь сердцу не прикажешь. Особенно, если и тебя среди других выделили. Вот и ходил Яким, как в воду опущенный. Только работа и спасала. Что не говори, а тяжек деревенский быт. С утра и до вечера приходится что-то делать. Вставали все с первыми лучами солнца и горбатились, как проклятые пока оно не садилось. Доставалось всем: женщинам, детям, старикам, мужикам — каждому находилось дело по его силе и разуму.

Вот и пахал Яким, стараясь забыться, да куда там. А тут ещё Годим, невольно ставший соседом, масла в костёр подлил. Боевой холоп это не полонённый — холопство его не вечно. Отдал долг и волен, словно птица. А вот женился на холопке, и рад-радёшенек, потому как по любви всё сладилось, а ещё князь слово дал — коли будет Годим уходить, отпустит жену. "За князем служба не пропадёт", — любил он повторять и Яким ему верил: из походов Годим с достатком вернулся, да и подати на нём только государевы были. С такой жизнью он свой долг за пару лет отдаст и жену выкупит, да не одну, а со всей роднёй.

Потому, пребывающий в таком раздрае парень и не сразу понял, о чем заговорил с ним зашедший в гости родной дядька. А ведь всё было довольно просто.

По уговору, должны были крестьяне поставлять владетелю в поход человека с возом, и так вышло, что, поскольку Прокл в отъезд собирался, жребий ныне выпал на Якима. Вот же мало ему было печалей. Но делать нечего, с утра впряг он своего коня в розвальни и покатил на княжий двор, возле которого и застыл, соображая к кому подойти. Благо вскоре его увидал Годим и по соседски подошёл поздороваться да спросить, чего тому надобно. Услыхав ответ, хмыкнул, оглядывая лошадку и велев ждать, скрылся в избе. Ждать пришлось хоть и не долго, но замёрзнуть Яким всё же успел — день-то выдался довольно морозным. Глядя на вьющийся дым из трубы, с тоской подумал о тёплой избе, но тут снова появился Годим в сопровождении княжеского послужильца Олексы.

Тот тоже оглядел его конька и неодобрительно хмыкнул.

— Это ты на такой кляче тяжёлые сани тянуть надумал? Да её ж на первом уклоне понесёт и переломает. Короче, бери свою конягу, да веди её домой, пущай в стойле отъедается. Князю не твой воз надобен, а сам ты нужен — возницей будешь. Да не робей паря, поход — дело настоящих мужчин, ещё, глядишь, и с прибытком вернёшься.

Вот так и попал Яким вместе с холопским парнем Гришкой в отряд.

В последний день перед походом в Бережичах топили бани. Годим, Яким и Гришка у себя, а Олексу зазвал к себе Андрей. И то, мужики-то с семьями были, а ему что в одиночку париться? Упаси боже, не тянуло как-то.

Жару в баньке нагнали хорошего, а венички ещё с лета заготовлены были. Парил Олекса отменно, Андрей даже позавидовал. Нет, его, конечно, учили парить, но мастером он себя не считал. А вот Олекса словно колдовал, гоняя вениками горячий пар. А потом из парной да в бочку, что заменяла собой бассейн! А потом обратно в парилку. Красота!

Парились долго и со вкусом, затем перебрались в избу и, натянув рубашки из тонкого льна да штаны, босоногими сидели за столом, застланным вышитой скатертью и упивались хмельным квасом под добротную закуску. Ну и без песен не обошлось. Шлемовидные 12-ти струнные гусли звончатые яровчатые Андрей прикупил ещё по весне. И бренчал себе потихоньку, вспоминая любимые когда-то песни, адаптируя их под современный язык.

Что ты княже, сидишь без сна,

На высоком, на берегу.

Ноченька ой темна

На руку ворогу.

Сердце голосом голосит,

Холодом обливается.

А в родимой Руси

Матушка мается.

Не одна сгинет вдалеке,

Удалая головушка.

Камушки по реке

Окропит кровушка.

В общем, хорошо посидели, душевно.

Но поутру всё равно встали ещё затемно. Завтракали и одевались при свете подвесного лучника, под которым стояла посудина с водой для углей. На исподнее из тонкого льна Андрей надел тёмную рубаху со стоячим воротом, поверх которой был накинут шерстяной зипун. На ноги натянул тёплые штаны с меховым исподом, сделанные не по нынешней моде (обычно-то они не закрывали все ноги, а достигали только до колена, но Андрей давно предпочёл им, так сказать, более привычные), а закончила наряд застёгнутая на все пуговицы дорожная чуга (тот же кафтан, специально сшитый для путешествий: узкий с рукавами только по локоть и значительно короче обыкновенных кафтанов). Чуга подпоясывалась поясом, за который закладывался нож.

На обувь у него были запасены в обозе сапоги из толстой кожи с войлочными стельками, а вот в дорогу он обул валенки. Хотя, какие это валенки. Так только, что из войлока сготовлены. Оказалось, что привычного вида валенки были покамест неизвестны, а то, что продавалось на рынке, делалось из нескольких частей и сшивалось по швам, да и стоило довольно прилично. Ещё бы, мастеров валяльного дела было очень мало, а весь процесс их создания был очень трудоёмкий. Но Андрей, ошеломлённый ценами на рынке, жадничать всё же не стал, ведь для русской зимы, снежной и морозной, это была лучшая обувь.

Перекрестившись на иконы, княжич выскочил в сени, где его уже ждала холопка с шубой в руках. Только шуба эта была тоже перекроена по андрееву проекту. Ну не любил он ничего долгополого, даже шинель, которую вынужденно оттаскал более двух десятков лет. А уж нынешние шубы вообще были прямыми, длинными и тяжёлыми — Андрей примерял такие и ничего, кроме мата, сказать не мог. Но тёплый тулуп зимой был просто нужен, и на помощь пришла память. Многие помнят, как выглядела казачья бекеша, а уж военный тулуп все в кино видели. Вот по ним-то и сшили для княжича шубку (в это-то время шуба тоже мехом внутрь носилась). Получилось очень даже ничего: полушубок до колен из червлёной тафты опушенной светлым мехом — и достаточно нарядно и тепло.

Обмотавшись довольно широким поясом, к которому была привешена сабля, он, наконец, вышел на улицу. Олекса, одетый более привычно для местных, выскочил следом. Пока Андрей собирал свой небольшой отряд, послужилец успел оседлать и вывести лошадей.

— Ну, с богом, — бросил княжич, вскакивая в седло. Полы епанчи, застёгнутой золотой фибулой, взлетели, словно крылья и опустились на лошадиный круп. — Тронули!

На востоке кровавым заревом полыхала заря. Лёгкий морозец щипал щёки, а свежий снег скрипел под полозьями саней. Начинался первый день долгого похода.

Глава 15

Как не спешили в пути, но к установленному сроку они всё равно не успели. Маленький, затерянный средь лесов и болот новгородской земли городок Холм, раскинувшийся на берегу спешащей к Ильмень-озеру Ловати, открылся перед ними только в воскресенье. Однако, как оказалось, таковыми были не только они. Когда их небольшой обоз вкатил в раскинувшийся перед городом лагерь и княжич с Олексой заглянули к разрядным дьякам, мёрзнувшим под навесом, оказалось, что не собралось ещё и половины войска. Даже воеводы ещё не все прибыли, хотя новгородский наместник был уже тут.

Оставив послужильца разбираться с постоем (не, ну не в палатке же князю куковать, коли город рядом) сам Андрей отправился к воеводе с визитом вежливости. И представиться по случаю прибытия (ну и проставиться, скорее всего), и так, с родичем познакомиться.

Дом городского наместника (ну а где бы ещё главный воевода разместился бы?) в отличие от городского посада был обнесён довольно приличной стеной и мог даже где-то претендовать на звание замка-цитадели, но, как говориться и труба пониже и дым пожиже. Потому-то через каких ни будь двадцать лет и повелят из Москвы построить тут сильную крепость для бережения рубежей. А то ныне городок и осаждать не придётся — походя возьмут.

В ворота, распахнутые по причине дня, но охраняемые парой казачков, он въехал верхом, но во дворе спешился: и чести не уронил и вежество показал. Дворовый служка, рванувший в покои ещё когда княжич в воротах был, вскоре вернулся с приглашением гостю пройти в горницу, где и расположился на данный момент главный воевода.

Князь Шуйский оказался довольно крупным мужчиной, с обветренным мужественным лицом. Васильковые глаза его иронично смотрели на вошедшего молодца, а рука, унизанная перстнями, оглаживала широкую русую бороду, которой хозяин явно гордился и за которой старательно ухаживал.

— Так вот ты каков, чудесный отрок, — смеясь, князь с ног до головы оглядел Андрея. — Как же, наслышан о том. А Мишка говорил, в монахи ты собирался. Что, не сладко в монахах-то?

Похоже, у князя с утра было очень хорошее настроение, а, судя по лёгкому запашку, он его ещё и усилил с обеда. Но Андрею это было только на руку. Первое впечатление оно ведь самое стойкое, и ему не хотелось бы, чтобы у новгородского наместника оно об Андрее сложилось, мягко говоря, неважным. Всё же Василий Васильевич был ему более нужен, чем он Василию Васильевичу.

А князь между тем продолжил свой хоть и шутливый, но скоро ставший вдруг довольно щекотливым допрос. И это заставило Андрея держаться в напряжении. В конце-то концов, Шуйские недаром свой род от среднего сына Невского числили — тем самым они возвышли себя над московским князем, чей предок, как известно, происходил от сына младшего. И делали всё это ой неспроста. Хотя и в терпении отказать им было нельзя. Признав власть великого князя, Шуйские на первых порах не лезли в дворцовые интриги, и их миновала череда опал конца прошлого и начала нынешнего царствования. Но в тихом омуте, как говориться.

Вот и Василий Немой тоже ох как не прост был. В пятьдесят-то жениться на царёвой тётке это знаете то же неспроста. И ежели б не его скоропостижная и от того довольно странная смерть, мало ли как история дальше сложилась бы. Царские детишки они ведь то же того, смертны. И остался бы тогда от всех Калитичей только Андрей Старицкий. А после него по старшинству да по старине на московский престол претендовали бы они — князья Шуйские. Недаром же европейцы их принцами крови именовали, а сотню лет спустя Васька Шуйский залезет-таки на трон.

Так что каждый свой ответ Андрей пытался оценивать с разных сторон да при этом ещё стараясь не слишком тянуть, чтобы не показаться неискренним, потому как складывалось у него впечатление, что великий дядя Василий Васильевич пытается наскоро прощупать его в лояльности ко всему клану. Так сказать, оценить, что он за птица и стоит ли его подпускать к делам поближе. Нет, рано или поздно, но такой разговор должен был состояться, вот только Андрей не ожидал, что Немой возьмёт с места в карьер. А с другой стороны, что он знал о тайнах Московского двора? Да ничего, ведь он к ним допущен пока что не был от слова совсем. Если Немой и вправду думает о троне (а уж о главенстве в Думе, куда он с нынешнего года был допущен, получив от государя чин боярина, так уж точно подумывает), то поддержка всего рода ему была очень важна. Включая и младшую ветвь, а вот здесь уже большую роль играли Глазатые и Барбашины, как потомки старшего сына Василия Семёновича Шуйского. Да, дядя Петя Горбатый их покамест превзошёл в придворной иерархии, ну да цыплят-то по осени считают. В той, известной пока только ему истории, ежели судить по делам да итогам, ставка сыграла на братце Иване, совершившем самую головокружительную карьеру изо всех Барбашиных. Но умные люди не ложат все яйца в одну корзинку. И, возможно, Василий Васильевич решил с ходу определиться с ещё одним племяшом, так неожиданно появившемся в раскладах. Кто его знает? В виду полного отсутствия информации строить предположений можно сколь угодно много, но так до правильного и не додуматься.

Ну да это и Андрею пока на руку было, а потому старался, как мог и, судя по довольному лицу Немого (тоже вопрос, откуда прозвище такое, вон как языком молотит, любо дорого послушать) у него это неплохо получалось.

— Что ж, видно, видно, что в монастыре учился. Умён не по годам, но горяч больно, а от того тороплив не в меру — вот, блин, дежавю какое-то, сговорились они тут все, что ли? — Ну да видно сокола по полёту, а добра молодца по делам. А горячо вино аль меды стоялые пьёшь ли?

Дальше разговор потёк легче, в привычном, так сказать, русле. Андрей в общении с родственником наконец-то освоился и даже набрался наглости попроситься в командиры. А что, князь он или не князь? Опыта никакого, так для того опытный "дядька" завсегда имеется. Воеводами-то ведь не рождаются, а училищ в нынешнее время ещё не придумали, потому все так и начинали по первой. Оттого и Шуйский с ходу предложение не отмёл, и Андрей продолжил мягко увещевать. Ну не хотелось ему быть при воеводе кем-то типа адъютанта. Да и планы в голове кой-какие были. В общем, разговор с князем сложился. Оставалось только дождаться его последствий.

И они не заставили себя ждать. Уже в понедельник Андрей оказался на скромном посту головы, ну а чтобы дров не наломал, приставлен был к нему по обычаю "дядька" — опытный воин Богдан Лютый из новгородских дворян. Правда, сам отряд ещё предстояло собрать, ну да люди потихоньку подтягивались.

Последующие дни запомнились лишь своим однообразием. Дворяне наконец-то собрались, согласно разрядным спискам, с положенным количеством сопровождающих их людей, хотя дьяки "нетчиков" и "нарушителей" всё же насчитали и справку об этом тут же составили. Разбор и с теми и с теми предстоял позже и грозил кой-кому лишением поместья, ежели, конечно, тот не сможет правдоподобно объясниться. Всё же возможностей уклониться от службы у помещиков, особенно если поместья раскиданы были в разных землях, хватало. Прибывших же неспешно распределили по отрядам, по большей части составленных по принципу землячества, когда дворяне одной волости составляли один отряд, в которые были назначены командиры (чаще, впрочем, просто утверждены уже взявшие эту роль на себя при переходе к месту сбора, хотя и были исключения), которым и предстояло вести их в бой.

И маленький, тихий городок, чьё население вряд ли когда переваливало за тысячу человек, с приходом войск разом превратился чуть ли не в мегаполис. Три сотни посадских дворов явно не хватало на всех и пришедшие последними размещались где придётся и как придётся, или вообще в поле, в шатрах. Зато в торговых рядах было теперь не протолкнуться. Особливо ценилось всё съестное, отчего цены на него тут же скакнули вверх, а торговцы с ближнего и дальнего окружения потащились в Холм с возами, предчувствуя хорошую прибыль.

Впрочем, Андрей этим не заморачивался, ведь Олекса, не будь дурак, давно уже по окрестностям прошвырнулся, закупив провизии вместо уже подъеденной по ещё нормальным ценам. В общем, всё было как всегда: кто успел, того и тапочки.

Отдельной группой встали на постой городские пищальники — этакий прообраз грозной пехоты. У них-то Андрей и увидал, наконец, современный ручной огнестрел. Что сказать, его он не впечатлил. Самопал, он и в Африке самопал. Тяжёлый и громоздкий, так что стрельба из него требовала применения всякого рода упоров и подставок. А ведь это ещё далеко не мушкет, с его 50 граммовой пулей, способной пробить рыцарский доспех. Увы, русским пищальникам, как и их собратьям, европейским аркебузирам, в случае атаки бронированной конницы приходилось просто убегать за линию копейщиков, так как мощности их оружия не хватало, чтобы отразить натиск кавалерии на открытой местности. До битвы при Павии, где мушкет громко заявит о себе, оставалось ещё с десяток лет.

Ну и никакого понятия о стандартизации в вооружении, понятно, у местных "пехотинцев" не было. Хорошо хоть, что большинство пищалей уже с подпружиненным фитильным замком были, а то ведь у некоторых так и вообще раритет в руках обнаружился, в котором воспламенения заряда производилось с помощью тлеющего фитиля, подносимого к затравке рукой. Большое неудобство представлял сей способ, отвлекая внимание стрелка от прицеливания и способствуя снижению и без того низкой меткости.

А порох? Тогда, на струге, он как-то и не обратил внимания на то, что тот представлял из себя простые комки пороховой мякоти, ведь для пушки неравномерность и непредсказуемость горения таких комков вреда не представляло, а вот сейчас был неприятно поражён. Оказывается, ни о каком зернении речи вообще не было. Стреляли обычной пороховой мякотью, то есть тем порошком, что и получается после смешения всех ингредиентов вместе. А она имеет противное свойство прилипать к шероховатым стенкам ствола, покрытым к тому же слоем грязи из окалины, несгоревших остатков пороха и частичек свинца, что заставляло стрелка лишнее время энергично орудовать шомполом, соскребая заряд со стенок и прибивая его к запалу, понижая и без того невысокую скорострельность. Ну и, как известно, порох в виде мякоти страшно гигроскопичен. Потому-то пищальники при каждом удобном случае и старались просушить его на солнце или прокалить. Но и в этом случае, такой порох за три года портился необратимо. А ведь зернистый его вариант мог спокойно храниться не один десяток лет!

Нет, только теперь он понял, что без "изобретения" лёгкого мушкета с кремниевым замком и технологии зернения пороха, все его планы по перевооружению на огнестрельное оружие можно было спокойно спускать псу под хвост. Что ж, лучше вовремя поменять план, чем потом выглядеть глупцом и балаболом.

Между тем, дни текли за днями, а ничего не происходило. Наказ государя был лаконичен: стоять под Холмом, видимо прикрывая путь внутрь русских земель от возможного вторжения. Помещики, оторванные военными сборами от привычных домашних забот, ворчали, жалея, что богатая добыча, непременно ждущая их по ту сторону границы, уплывает мимо их рук, а с однообразием боролись, как могли. В век отсутствия телевидения и интернета развлечения эти были просты и однообразны — пиры да охота. Но вечно пить — никакого здоровья не хватит, а вот охота это было достойное занятие для мужчины, тем более места вокруг были практически человеком не тронутые, и зверя в чащобах было полно, и зверя подчас непуганого. А ведь охота это не только развлечение, но и возможность заготовить свежего мяса для дальнейшего похода.

Не отставали от простых помещиков и знатные люди. Пиры да охота сменяли друг друга, перемеживаясь решением хозяйственных вопросов собранного войска и редкими, но всё же учениями.

Андрей тоже не оставался в стороне, ну да положение обязывало. Он и в прошлой-то жизни любил на охоту ходить, а тут уж сам бог велел, как говориться. С собой, кроме сабли, он брал ещё честно прихватизированный арбалет, пару кинжалов и кистень, ну так, на всякий случай. Ну и рогатину, как же без неё, особенно если на кого крупного охота намечалась. За время, что войско стояло у Холма, они, наверное, всех зайцев в округе переловили, пару раз на сохатых поохотились и один раз медведя из берлоги подняли. Его шкура сейчас в обозе князя Уланова лежала.

В этот раз поохотиться решили на кабана. Ещё по лету объявился в окрестностях Холма взрослый секач и принялся травить и без того небогатые поля, вытаптывая и разрывая посевы. Охотники, конечно, по его душу ходили, даже взяли кабанье стадо из самок, детёнышей и молодняка, но самого секача тогда упустили. А тут его опять увидали, да совсем недалеко от городка.

Зимняя охота на кабана — довольно увлекательное занятие, которое дарит охотникам незабываемые впечатления и массу приятных эмоций. Наградой же за терпение и смелость будут клыки, шкура и мясо животного.

Но охота на вепря не зря считается одной из самых опасных. Кабан зверь очень умный и сильный, особенно это касается самцов, которые всегда готовы защищаться, а агрессивный секач способен нанести охотнику страшные раны своими острыми клыками, да и самка может с лёгкостью сбить его с ног и затоптать. Но разве это удержит настоящего охотника! В общем, посланные заранее в лес опытные лесовики отыскали-таки по следам на свежевыпавшем снегу кабаньи лёжки (дикий кабан, как известно, питается в основном ночью, а днём предпочитает отсыпаться) и поутру охотники выкатили за жиденький тын поселения, предвкушая отличное развлечение.

День для охоты выдался самое то, ясный, морозный и безветренный. Воеводы, со слугами и послужильцами, расположились на заранее выбранных местах и готовились встретить бегущих свинок. На лицах сановников светилось только одно желание — взять зверюгу, а вот у Андрея, честно сказать, мурашки по спине бегали. Сжимая ратовище, он с тоской вспоминал оставшееся в будущем ружьё 12 калибра. Блин, нынешняя охота — это вам не на вышке с ружьём в ожидании добычи стоять, тут совсем другие, надо сказать, испытываешь ощущения.

А где-то вдали осторожно шагали по лесу мужики-загонщики, негромко постукивая по деревьям и тихо переговариваясь. Громкий-то шум кабан может расценить как угрозу и атаковать самих загонщиков, а не побежать от них. А если шуметь умеренно, то животное, услышав людей, постарается уйти, что загонщикам как раз и нужно.

Известное дело, кабан, которого загоняют, будет лезть в самую густую чащу, ельник, тростниковые заросли. Оттого и сами охотники стояли в местах, где обзор был не ахти, ожидая появления свиньюшек. И они не заставили себя долго ждать.

Здоровенная зверюга выскочила прямо на большого воеводу. Даже углядев, что кто-то загораживает ему привычный путь, вепрь и не подумал сворачивать. Словно спущенная стрела, он бросился на князя через кусты и рытвины. Но Шуйский был опытным охотником. Не сходя с места и выставив перед собой рогатину, он дал ему подбежать поближе, а потом одним движением насадил кабана на лезвие. Попал князь очень удачно, наконечник поразил грудь, пронзил сердце и вышел через плечо. Смертельно поражённый хряк заверещал, задёргался, но вскоре ослабел и упал. Из раны на белый снег хлынули потоки чёрной крови. Подскочившие слуги помогли князю добить животное. Однако другие представители кабаньего стада тем временем продолжили ломиться через искусственную преграду, возникшую на их пути к спасению.

Вот и на Андрея выскочила грозно хрюкающая свинка. Недолго думая, княжич проделал всё то же самое, что и князь-воевода, только попал не так удачно и хряк ещё долго дёргался на лезвии, пока вконец не обессилил от потери крови. Выдернув рогатину из раны, Андрей смахнул с лица пот, обильно проступивший не смотря на мороз. Олекса, старательно помогавший княжичу одолеть живучую животину, весело усмехнулся:

— Молодой кабанчик, княже, мясо вкусное будет.

И принялся устраивать тушу таким образом, чтобы её голова оказалась ниже тела, для того, чтобы быстро спустить кровь, потому как кабанятина от этого хранится дольше, а вкус её только лучше.

В общем, охота удалась. Кроме того, что забили-таки секача-вредителя, под нож пошло почти всё кабанье стадо, обеспечившее трофеем каждого охотника, а расторопные слуги уже колдовали над жарким. В начинавших сгущаться сумерках пламя костров яркими пятнами заплясало на поляне.

Ну а как же, достойная охота требует достойного отмечания!

Слуги нарубили лапника и, застелив его попонами да шкурами, приготовили импровизированный стол для своих господ. Андрей, глядя на это только усмехнулся. И не скажешь, что перед ним спесивые князья да бояре, кто сидит, кто лежит, кто уже винцо хлещет. Словно и не в прошлое попал, а с друзьями на пикничок выбрался.

И вот уже горячее, пахнущее костром мясо, выложенное на тарели, расставляется перед севшими кругом охотниками. А следом подоспел и горячий мясной бульон, приправленный травами. Воеводы по очереди черпали деревянными ложками из котлов дымное варево, дули на него и всё равно обжигались, запивая жар во рту холодным вином или медовухой. Всюду слышались охотничьи байки, одинаковые во все времена, прерываемые то возгласами удивления, то хохотом. А потом и скоморох объявился, чтобы потешить князей хорошей песней, хотя, на привередливый вкус Андрея, песни были так себе, хотя пара плясовых и зажгла душу. Нет, срочно нужен был свой песенник, чтоб пел и играл то, что самому слушать любо, а то он скоро все каноны ломать начнёт и сам за гусли потянется. Ох, что тогда будет!

— Эх, и сколь можно стояти без дела, — печально бросил воевода передового полка князь Борис Тебет Уланов. — И почто только рать собирали?

— А как по мне, — боярин Иван Григорьевич Морозов, воевода полка правой руки, откинулся на подложенных под седалище шкурах, — так и то неплохо.

— Ну не скажи, брате, — оспорил его слова Василий Григорьевич Морозов, бывший в рати воеводой полка левой руки. — Стоявшим в сторонке хабара не видать. А у меня вотчинки новые совсем безлюдные. Да и у тебя деревеньки неполные стоят. А уж про наших ратников и вовсе промолчу.

— От лишних рук никто не откажется, — подвёл своеобразный итог князь Иван Александрович Буйнос Ростовский, воевода сторожевого полка. И повернулся к Андрею: — Чай и ты, княжич, людишками бы разжиться не против?

— Так что ж я, хуже всех, что ли? — усмехнулся тот. — Мне б ещё вотчинку побольше, да девку погорячее.

Воеводы весело рассмеялись.

— Ой, смотри, племяш, — утирая бороду цветным платком, бросил Шуйский, — устанешь епитимьи за прелюбодейство отбивать.

— Ничто, великий дядя, оно ведь как: не согрешишь, так и не покаешься. А не покаешься так и не спасёшься. А всё ж и мне интересно, как долго мы тут стоять будем?

Разговор с охоты плавно перетёк на сегодняшние дела. Думали да рядили как оно будет там, под градом Смоленским, вспоминали былые походы и богатую добычу, что привезли из земли литовской. И сходились на том, что непременно пошлют их в зажитьё, главное поскорей бы.

Ох и хорошо они посидели, пока Василий Васильевич не поднялся со своего места:

— Всё, воеводы, пора в град возвращаться, а то уже и звёзды в небе видны.

И уже при свете факелов потянулись в городок, к тёплым постелям. А на въезде в посад настигла их весть, что днём прибыл в Холм государев гонец. Напророчили, таки, воеводы.

Услыхав новость, Андрей только вздохнул: размеренная жизнь, похоже, заканчивалась. Гонец явно приехал не просто так и оставалось лишь гадать, куда пошлёт их государева воля...

Глава 16

Вся эта война в чём-то сильно напоминала Андрею его же летние похождения. Войско, рассыпавшись на малые отряды, рыскало по чужой земле, грабя и убивая. Завидев новую деревеньку или местечко, воины с криками и улюлюканьем, не стой тех же степняков, на полном скаку врывались на узкие улочки, вламывались в дома, и тащили оттуда всё, что душе приходилось по вкусу, взламывая на ходу сундуки и укладки, да забивая седельные сумы под самое горлышко. Особо ценилось всё, что было исполнено из металла. Даже если это была самая ненужная или непонятная вещь — уж в помещичьем хозяйстве всё сгодиться (хотя потом, под конец похода, от многого и избавляться будут, чтобы заместо что поценнее взять). Блеющий скот выводили из стай и тут же резали, заготовляя мясо в дорогу. Жителей же споро вязали верёвками и строили в шеренги. Если кто и пытался удрать, пешком там или охлюпкой на первой попавшейся лошади, того догоняли, спешивали и, награждая увесистыми оплеухами, волокли назад. И не потому, что боялись, будто упредит иных о злой участи, хотя в малом и это тоже, но главное потому, что ясыря много не бывает. Потом, дома, их можно будет либо похолопить, либо продать за звонкую монету или добрый товар. Больше всех доставалось, конечно, женщинам, многих ссильничали, куда ж без этого. Никакого гуманитарного права и в помине не существовало. Но Андрея это уже не так коробило, как это было в начале, свыкся. Видимо прав был старина Сенека, когда молвил: "сделай первый шаг, и ты поймёшь, что не все так страшно". Свой же первый шаг он сделал давно, когда впервые полностью принял условности шестнадцатого века.

Потом, когда из домов и ухоронок, вызнанных у селян посредством кулака и мата, уже ничего нельзя было взять, всё, что могло гореть, нещадно поджигалось. Правда жечь предпочитали по утрам, потому как люди, в походе истосковавшиеся по тёплым хатам и намёрзнувшиеся на ночёвках у лесных костров, мечтали хоть одну ночь провести нормально. Иной раз, в каком ни будь набольшем местечке, чтоб не сильно тесниться, устраивали и днёвку с непременной банькой, а то смрадом и потом от конников начинало шибать так, что хоть противогаз изобретай. Отдыхали дворяне тогда по полной, с медами стоялыми и плотскими утехами, порой забывая даже про службу, хоть Андрей и взыскивал с таких ослушников строго. Но вообще, если б какой литовский отряд застал бы их в такой день, мало бы им не показалось, ибо пьяный воин — совсем не воин.

Думая в такие дни о литвинах, Андрей с усмешкой вспоминал известный лозунг из своего будущего про армию и народ. Страшный вал погромов и пожаров катился по литовским землям, его ратники творили что хотели, где хотели и когда хотели, а армии, готовой дать отпор нигде не наблюдалось, хоть местный народ и кормил своих панов от пуза. Да, города, окружённые крепкими стенами были недосягаемы, так как успевали затворить ворота, а сил и средств для штурма и долгой осады загонные отряды не имели. Зато округу чистили старательно. Войсковой обоз рос, словно на дрожжах, грозясь превратиться во что-то огромное и неуправляемое. И уж точно начинал тормозить подвижные отряды поместной конницы.

Может оттого и не смогли взгоном взять Полоцк. Город — торговая жемчужина Великого княжества Литовского — успел изготовиться и сесть в осаду и всё, что смогли сделать ребята псковского наместника князя Горбатого, это разграбить и сжечь всё округ. Полочане с гневом и болью наблюдали, как горит их имущество, шляхтичи, укрывшиеся за стенами, в ярости сжимали рукояти сабель, но поделать ничего не могли. Армия великого княжества оказалась слишком медлительна и нерасторопна, и не готова к той войне, что предложил ей её вековой сосед.

А новгородская рать всё лилась и лилась ручьями по землям Белой Руси, и вслед этим ручьям растекались вокруг пожары и кровь. По утоптанным дорогам гнали полон, гнали скот. Скрипели сани. Шли шагом кони. Легко скользили на лыжах пешцы.

Андрей, кстати, тоже быстро обрастал имуществом: Олекса и Годим старались вовсю. Настолько, что после Полоцка пришлось даже же одного пленника посадить санями править, что сладили в довесок к уже имеющимся. Но оно того стоило.

Очередное местечко поначалу не сильно привлекло внимание княжича: мало ли их уже было, одним меньше одним больше. Раз его конники ворвались сюда первыми, то и большая часть добычи, за вычетом воеводской да государевой доли, достанется им. Но, как оказалось, был он не совсем прав.

Нет, претендентов на разграбление окромя его людей, в округе не было, но вот само местечко оказалось очень интересным — там стояло то, о чём он втайне давно мечтал — настоящая лесопилка, поставленная местным паном всего-то пару лет назад. Хотя, какой там пан, то управляющий из немцев за пана думал, вот и поставил доходное дельце. Лесов-то в округе видимо-невидимо.

Ну уж мимо такого подарка княжич пройти точно не мог. Схватив бумагу и карандаш, он принялся осматривать и зарисовывать её так подробно, как только можно было. Олекса даже уже и не удивлялся, а только помогал чертить, в то время как Годим, руками согнанных крестьян, снимал привода, полотна пил и все другие детали, сделанные из железа, и укладывали их в сани. Ну и некоторые особо хитрые шестерёнки — зачем нужные вещи бес толку жечь. Жаль, конечно, что мастеров не поймали, ну да свои мужики тоже не безрукие, глядишь скоро и появиться в его вотчине своя лесопилочка.

Поскольку работы с рисованием и разбором было многовато, то Андрей порешил встать тут на день. Если ратники и были против задержки, то ворчали себе более в кулак, зато споро принялись готовить баньку, а то и верно, пропотели да закоптились у походных костров так, что и не отмыть обычным-то путём. Ну а что там голова творит, то пусть его, лишь бы отдыху не мешал. Только приставленный полусотник попробовал поговорить, ссылаясь на то, что загонные отряды всего-то на седьмицу и отпущены. И лишняя днёвка им ни к чему. Но и он сильно не настаивал. Поход и без того был удачлив донельзя и не разграбленная из-за днёвки чья-то деревенька большой роли уже не играла. Вон, даже тут уже не всё подряд в сумы пихают. Пресытились, однако. А потому и он вскоре дал себя "уговорить" и ушёл, оставив голову заниматься своим делом.

Андрей со своими людьми с лесопилкой провозились до вечера. Ломать, оно, конечно, не строить, но и ломать иногда с умом надо. Когда всё было описано, зарисовано, снято и аккуратно в сани сложено князь отправился в панскую усадьбу. Вспоминая насмешливые взгляды отдыхающих ратников, лишь грустно усмехнулся. Ну да, с их точки зрения вся эта андреева волокита и выеденного яйца не стоит. Сколько раз в прошлых походах им приходилось жечь что-то подобное, и никто даже не думал, чтобы это забрать, уж слишком много места оно занимает. А уж об том, что вывезенное можно устроить у себя и потом на нём неплохую деньгу делать и думать не думалось. Просто не доросла ещё местная военная мысль до такого понятия, как вывоз промышленности с захваченной территории. Да что там говорить, если и позже русичи умудрились у немцев, которые заводик чугунолитейный с дутьём поставили, не перенять технологию, "не углядев" водяное колесо нагнетающее воздух в домну, отчего почти на век отстали в этом от европейцев. И ведь при этом понимали, что в иных землях лучше делают и мастеров иноземных никто не трогал — наоборот приглашали в больших количествах, правда, не всегда их на Русь пропускали, но всё же...

Так что Андрею оставалось только пожимать плечами и делать по-своему.

В усадьбе их уже ждала банька, в которой они до одури хлестались вениками, смывая грязь и пот, да знай успевали поддавать на каменку, нагоняя жар, чтобы потом, расрасневшиеся, в чём мать родила, выскакивать наружу, ныряя в снег, а остудившись, снова лезть назад. Пока же воины парились, местные бабы тем временем, под приглядом Якима с Мишкой, занимались одёжкой, сначала ратников, а потом и самих возчиков, выпаривая из неё вшей и стирая.

Потом был вкусный ужин, а уж после него Годим приволок в горницу местного управляющего, высокого и худощавого немца, с неоригинальным таким именем Генрих. Слегка помятый при взятии, тот стоял перед княжичем, понуро опустив голову. Чуть сутуловатый, как большинство высоких людей и с очень запоминающимся носом (ну прям как у Боярского), он мысленно проклинал свою судьбу, заставившую его, студента из университета славного города Кёльн, почти что бакалавра наук, стоять перед малолетним варваром и ждать решения своей участи. А ведь ему совсем чуть-чуть не повезло. Уже спеша укрыться в ближайшем замке, он по пути заскочил сюда всего лишь что бы забрать из усадьбы хранившиеся тут деньги. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент проклятые схизматики ворвались в местечко. Ну заедь он вчера или наплюй на казну и спал бы сейчас спокойно за стенами, а ныне вынужден был сидеть связанный вместе с теми, кем ещё вчера командовал. Плен, он ведь всех равняет.

Никакого почтения к истинному европейцу у Андрея, разумеется, не было. Впрочем, и в прошлой то жизни он не понимал стелящихся перед ними. Он бы запросто оставил его в холопах или продал тем же татарам (запрет на такую торговлю ведь только на православных распространялся), но немец, хоть он и не знал этого, видимо родился под счастливой звездой.

Когда-то, ещё в советской школе, учил Олежка немецкий язык. Ну как учил? Как все, по студенческому принципу: "нам не нужен лишний бал, лишь бы отпуск не пропал". Хотя язык, чего греха таить, давался ему легко. То-то учитель вечно был недоволен, говоря, что если б не лень, то Олег мог бы уже давно свободно говорить по-немецки, хотя ниже четвёрки тот по его предмету не получал. Потом, уже в училище, он учил английский, но всё по тому же принципу студента, и только годы спустя, уже став вахтенным офицером, более-менее вынужден был подтянуть свои знания, чтобы относительно свободно общаться с портовыми службами, лоцманами и встречными кораблями. Хотя большинство его сослуживцев в этом вопросе были ни в зуб ногой, пользуясь при переговорах услугами прикомандированных переводчиков, если таковых давали, или изыскивая другие способы. К примеру, на кораблях, где служил Олег, иной способ был прост: крайняя перед иноземным портом вахта всегда была расписана за ним.

Но попав в прошлое и столкнувшись с тем, что даже родной язык пришлось учить заново, он крепко призадумался об учителе немецкого языка. Причём не просто немецкого, а нижнегерманского его диалекта, который был более близок к нидерландскому языку, чем диалектам центральной и южной Германии. Просто в результате возвышения Ганзейских городов и их неустанного общения между собой говор северной Германии широко использовался на огромном пространстве, от Лондона до Новгорода. Он был языком внешнеторгового делопроизводства и полноправно считался международным языком. И у него была реальная возможность стать даже общенациональным, но, увы, начавшийся упадок союза и Реформация помешали ему в этом. Хоть Лютер и был родом из области Эйслебен-Магдебург, где говорили на нижненемецком, но долгие годы, проведённые им в университетах Марбурга, Эрфурта, а затем и в Виттенбергском университете, приучили его общаться на верхненемецком. И когда он стал переводить Библию, то хотел, чтобы она была понятна всем немцам. Потому-то верхнегерманский и стал, в конце концов, основой хохдойче, но пока что до этого было ещё очень далеко.

Немец-же, хоть и родился где-то в центральных землях, нижненегерманским языком владел неплохо, так как много времени провёл в ганзейских городах. Потому-то и вцепился в него Андрей как в нежданную удачу. Ну а как вы хотите строить планы про балтийскую торговлю без знания общепризнанного языка? Или вечно с переводчиком ходить прикажете?

В общем, немцу просто и ненавязчиво описали его возможное и незавидное будущее, а потом, когда он окончательно проникся, предложили поработать учителем, в основном за еду, конечно, зато с последующим отпуском на свободу. Генрих оказался человеком сообразительным и предпочёл стать учителем, чем, правда, очень огорчил Олексу, так как Андрей, в лучших традициях Пети Первого, велел своему послужильцу становиться языковым полиглотом.

Нет, что ни говори, а война в понятиях Андрея, уже окупила себя. Правда, до возвращения домой было ещё очень далеко....

Совершив марш от себежских земель на юг и разграбив всё, что можно было разграбить и здорово прибарахлившись при этом, новгородская рать двинулась, наконец, на соединение с основными силами русского войска, идущими сейчас под Смоленск.

Близость осаждённого города они ощутили задолго до того, как показался он сам. Ощутили самым наитривиальнейшим образом: вместо богатых местечек и деревень всё чаще стали попадаться их сожжённые останки, сообщая всем, что здесь уже повеселилась конница великого князя московского. Хотя кое-что ещё оставалось нетронутым и новгородской рати было где разгуляться. А потом показался сам Смоленск, раскинувшийся на днепровских кручах и обложенный русскими полками. Громко, хотя и не часто ухали пушки, ведущие обстрел деревянных стен, горели многочисленные костры, сновали туда-сюда люди, кое-где, хищно кружась друг напротив друга, сходились меж собой ратники позвенеть сабельками под зычные крики окружающих. В общем, творился обычный бедлам, который сопровождает любое довольно крупное скопление войск.

Встретившие новгородскую рать дьяки, указали новоприбывшим место, где им надлежало встать. Это был широкий луг, покрытый ныне плотно утоптанным снегом, возле которого уже стояло сотни полторы, а может и больше (Андрей считать даже не стал) больших разноцветных шатров. Теперь к ним прибавятся и палатки новгородцев. Андрей, памятуя, что никаких партизанских действий не предвидеться, поставил свой шатёр ближе к концу лагеря, где снег был более чистым. Рядом разместились и Годим с Олексой.

На следующий вечер, оседлав верного Хазара, Андрей выехал туда, где стояли шатры великокняжеского полка. Там, среди лучших воинов московской земли где-то находился и брат Иван, в гости к которому он и собирался. На его удачу, поиски долгими не были, его разглядел один из братьевых боевых холопов и препроводил к княжеской палатке.

Иван приезду молодшего брата обрадовался, сгрёб того в охапку и потащил внутрь, к накрытому столу, за которым уже сидели незнакомые Андрею гости. Их оказалось ровно двое, разного возраста, но лицом похожим друг на друга, что выдавало в них родственников. Первый, одетый в синий с жёлтыми шнурами зипун и свободные шаровары из тонкой шерсти, был представлен как Александр, князь Шуморовский, уже успевший заполучить себе второе прозванье Мамот, второй, бывший явно моложе Александра, одетый в зипун белого цвета с вышитыми на нём разноцветными узорами, звался Борисом и был Александру родным братом. Князья Шуморовские, как и Иван, служили в великокняжеском полку простыми воинами, а ныне собрались без всякого повода, просто на дружескую посиделку.

— Андрюха у нас вельми учёный муж, — похвалялся перед гостями Иван, разливая рубиновую жидкость по бокалам. — Греками вот увлекается.

— Ну да, — поддержал брата Андрей, — как в том анекдоте.

— В чём? — удивился старший Шуморовский.

— Ну, притча такая, весёлая. Короче, пришёл посадский муж домой, и закралось у него подозрение, что у жинки его хахаль в доме побывал. Он туда-сюда, вроде нет никого, выскакивает на гульбище, а по соседнему двору мужик почти голый бежит. Ну, посадский-то силушкой не обижен был, хватает сундук, что возле стеночки стоял и в того мужика и кидает. Попал, конечно, кости там переломал и тот, значить, за увечье тянет посадского в суд. Ну, посадский судье и объясняет, мол, пришёл, все дела, соседа не признал, думал полюбовник убегает, ну и кинул со злости-то. Судья к пострадавшему, а тот и бает: я мол, греками увлекаюсь, а они свою гимнастику для закаливания духа и тела в чём мать родила творили. Вот я по двору в одном исподнем и бегал, а в меня сундуком кидаются. Тогда судья к видоку обращается. Ну, видок и говорит: "А я-то чего. Сижу я значить в сундуке"....

Недолгая тишина вдруг разом взорвалась гоготом трёх лужёных глоток. Особенно закатывался Борис, аж до слёз. Андрей даже и не думал, что бородатый анекдот из будущего, слегка подправленный под местные реалии, вызовет такой всплеск эмоций.

— Ну, Андрюха, уморил, — братец Иванушка чуть ли не под стол скатился, хорошо хоть вино не разлил. — Куда там скоморохам. Ты то, надеюсь, по двору в исподнем не скачешь? А то вдруг сосед какой не так поймёт.

Его слова были встречены новой порцией хохота.

Когда все более-менее успокоились, Иван, наконец, предложил испить налитого вина. Как положено, первую выпили за государя, дай бог ему долгих лет, вторую за знакомство, ну а третью за встречу. А дальше уж полилась обычная застольная беседа под солёные огурчики и мочёные яблоки с квашенной капусткой. С вываливанием кучи сведений и засыпанием такой же кучей вопросов.

— Слыхал, брат, государь-то на Василь Васильевича осерчал? — сказал вдруг Иван.

— Нет, а за что? — об опале главного воеводы новгородской рати Андрей и вправду услыхал впервые и подивился: когда только успел, вроде же вот только прибыли?

— Да вот назначили его в передовом полку вторым воеводою. Почему вторым? Да говаривал князь в Кремле о неотъемлемости права знатных людей на свободный отъезд в Литву да к иным государям, к большому неудовольствию великого князя. Вот он на Василь Васильевича и опалился.

— Мда, чудны дела творятся.

— И не говори. Ныне Василь Василич пьёт у себя в шатре, но встречу государю не пошёл, смирился.

— И откуда ты всё-то знаешь, а, Ванька?

— Так людей умных слушаю, — с усмешкой ответствовал брат, принимаясь за принесённое слугой жаренное мясо. А что, день то нынче не постный, можно и мяском разговеться. — Кстати, вдовица Ульяна про тебя спрошала. Чай после похода в Москву заглянешь?

— А то, — засмеялся Андрей.

Так начались для него осадные будни.

Вновь дьявол как по нотам,

Ведёт игру свою.

Католик с гугенотом

опять сошлись в бою.

Поговорим о деле

С тобой на чистоту:

Осада Ля-Рошели

Ужель нужна кресту.

Но наше дело драка,

Не будем врать, однако,

Война — разбой,

Пардон за прямоту.

Весёлая песенка из советского мюзикла сама всплыла в памяти Андрея и прочно засела в мозгу. Он её даже напевать стал часто, правда, больше про себя, всё равно никто из местных не поймёт, о чём в ней поётся. А объяснять, к примеру, кто такие гугеноты, когда их ещё и в природе не существует — а оно ему надо?

Смоленск, как главная цель похода, был выбран московским государем не зря. Во первых, город не даром именовался ключом к столицам, как к Москве, так и к Вильно. После его взятия для русских войск московского князя открывались пути как на юг, по Днепру в сторону Киева, так и на запад, по Западной Двине на Полоцк. Для русских же войск литовского князя от Смоленска лежала прямая дорога не только на Москву, но и на Тверь и в Северскую Русь. Во вторых, выгодное географическое положение города способствовало развитию его как крупного торгового центра. Днепр соединял Смоленск с Чёрным морем, а волок между Купринским озером, из которого берет начало речка Катынка, впадающая в Днепр, и Касплянским озером, откуда вытекает река Каспля, приток Западной Двины, — с Балтийским. В былые времена имел Смоленск связь и с древней волжской дорогой, но европейская торговля для смолян была всё же важнее. И пусть ныне своё место в ней город полностью уступил Полоцку, переживая от сего заметный экономический упадок, но это всё же не мешало ему оставаться при этом большим транзитным пунктом черноморской торговли и торговли с Московской Русью. Ну а в третьих, московский владыка имел полное моральное право считать смоленские земли "временно оккупированной территорией", так как последний смоленский князь, у которого литовец Витовт силой отнял княжество, ушёл под руку Москвы, что делало московского князя вполне себе легитимным преемником: он ведь не хватал чужого, он боролся за возвращение своей старинной вотчины, коварно отнятой супостатом.

И, разумеется, во всех этих раскладах никого, собственно, не интересовало, что же думают сами смоляне по этому поводу.

А город защищался. Он был удачно расположен, подходы к нему перекрывали река и болота. Крепость окружали ров и высокий вал. Стены были сложены из четырёхугольных дубовых срубов, набитых изнутри землёй и глиной. Снаружи они также были обмазаны глиной, чтобы их нельзя было поджечь зажигательными снарядами. Ну а боевой дух смолян был необычайно высок.

Поняв, что осада не даёт результатов, воевода Щеня решился на ночной штурм. Псковским пищальникам для куража даже выкатили несколько бочек вина. По стенам беспрестанно била осадная артиллерия. Но и ночная атака не принесла плодов. Пищальники бились почти сутки, много их полегло от огня городского наряда, и все без толку. Взять первоклассную крепость с наскока русской рати не удалось.

Всё это время отряд Андрея занимался либо охраной блокадного периметра, либо ходил в зажитьё, собирать провиант для осадного войска. Поскольку все ближайшие окрестности были уже вычищены, то ходить приходилось с каждым разом всё дальше. Вот только слухи летели впереди них, и уцелевшие от набегов крестьяне предпочитали уйти от налётчиков в леса, спрятав по возможности всю провизию, а главное, и фураж. И так было не только у Андрея. А поскольку взятое с собой уже давно закончилось, то вопрос снабжения начинал вставать всё острее перед московской ратью. К тому же и погода начала, как на грех, портиться: дни стали явно теплее, кое где снег уже даже начал подтаивать. Всё шло к тому, что поход пора было прекращать. Что ж, первый блин вышел комом — бывает. Поход и так выдался во многом уникальным.

Многое в нём было впервые. В предыдущих войнах с Литвой таких крупных крепостей ещё не брали. Государь впервые выполнял роль главнокомандующего в столь серьёзном походе. Да и русская армия только набиралась опыта в ведении столь масштабных боевых действий, да ещё и в зимних условиях. Теперь нужно было бы оправиться, оценить свои ошибки и продолжить войну. Но государь пока ещё на что-то надеялся и армию от смоленских стен не отводил. Наоборот, артиллерийский обстрел города только усилился...

В первых днях марта, после шести недель боевых действий, перед самым началом весенней распутицы русское войско, наконец, сняло осаду и двинулось домой, растянувшись по начавшим подтаивать дорогам на сотни вёрст. И хоть путь всем предстоял довольно длинный, но дорога домой, как известно, завсегда короче.

Как и все в войске обратной дороге обрадовался и Яким. Ещё бы, на столь долго и так далече он ещё никогда родную деревеньку не покидал. Поначалу парню было как-то не по себе, особенно когда вошли в чужие земли и воины занялись привычным им грабежом. Словно огнём стрельнуло воспоминание о крымском набеге, лишившем его отца и братьев. Так и стоял в сторонке, пока Годим не обозвал его дурнем и не объяснил что ничем он никому не поможет, зато по слову князя из захваченной им добычи часть он может оставить себе. Тяжко вздохнув и попросив у бога заранее прощения, уже в следующем селе Яким прямиком устремился к отдельно стоящему срубу без окон, и принялся набивать в торбы золотистую рожь. Не забыл накидать в сани и сена для лошадок. А потом, прикинув крестьянским умом, где бы он сам ухоронку сделал, и тюк холста отыскать умудрился. А вечером, подложив под головы набитые рожью мешки, вдруг впервые подумал, что война не так и страшна уже, как казалась ему вначале. Хорошо было ещё и то, что выдалась она зимой, когда по хозяйству хлопот совсем немного.

Зато теперь он возвращался, везя в санях немудрённый хабар, который можно было неплохо продать на рынке или же использовать самому.

И вот тут, проезжая полями, укрытыми потемневшим от солнца и влаги снегом, он вдруг ясно осознал, что вся эта война с её кровью и грабежом ему чужда. Тяжёлый, но основательный крестьянский труд — вот что было ему по душе. Сколько дел скопилось в хозяйстве, пока он отсутствовал и не сосчитать. Оно вроде и не заметно, но тут подправить, там починить, вроде и по мелочи, а если запустить? Нет, дело человека — орать землю да растить детей, а война да походы то от лукавого всё.

И, понукая княжеского конька, Яким поспешил к показавшимся вдали Бережичам, предвкушая радость от встречи с родными.

Глава 17

Вот и окончен поход!

Разошлись по домам рати, распутица развезла дороги, и мысли что помещиков, что их крестьян уже вовсю были заняты предстоящей посевной, ведь война войной, а кушать хочется всем и, желательно, каждый день.

Вот только что Василий, что Сигизмунд, оба понимали, что война на этом не окончилась и мирный труд подданных вскоре прервётся чередой новых походов. Понимали, и готовились к этому.

Польский король, для начала, занялся эпистолярным жанром, рассылая в европейские столицы письма, в которых гордо сообщал, как тьмочисленные рати московита разбежались пред его грозным войском. Однако, кроме писем, из под руки короля вышли так же несколько указов о сборе чрезвычайных налогов и о созыве войска. Но, увы, мобилизационная способность Великого княжества Литовского была слабой, а паны саботировали королевские распоряжения, как только могли. И потому, королю пришлось полагаться больше на дипломатию, подыскивая союзника для борьбы с московским князем. Ибо в письмах можно сколь угодно много убить нападавших, вот только от того меньше их, увы, не станет, а воевать с ними придётся не на бумаге. Понимая это, король, через архиепископа, даже просил папу организовать крестовый поход на восток, впрочем, не сильно на это надеясь. Святой престол был больше озадачен растущей османской угрозой, чем делами на задворках Европы.

Отдельно повезли очередные 15000 злотых крымскому хану с просьбой порадеть за бедных литвинов. Недаром же хан, ещё в году так 1507 выдал свой ярлык, в котором жаловал своего вассала, великого князя литовского Сигизмунда, не только землями самого Великого Княжества Литовского, но и значительными территориями, принадлежащими русским, включая Новгород, Рязань, Псков, а также утраченными в русско-литовской войне 1500 — 1503 годов северскими землями. На что хан ответил, что порадеть, конечно, готов, однако веры крымцу в Вильно было мало.

Вспомнили было и о союзе с Ливонией, ведь как успешно воевали рыцари с отцом нынешнего князя московского, в Литве хорошо помнили. Но переговоры с ливонцами так и не состоялись. Ливонский магистр связываться с упёртым московитом не жаждал. Он хорошо помнил, как московский государь, не смотря на экономическую блокаду со стороны Ганзы и дипломатическую поддержку ордена Империей, Польшей и Литвой, упорно давил на него, требуя отказаться от всех союзов с последней. И додавил-таки, заставив подписать с ним договор о перемирии на 14 лет, разорвавший все былые союзы Ливонии и Литвы. Зато от всё расширяющейся торговли с богатым соседом в его, прямо скажем, нищую казну ныне потёк пусть небольшой, но стабильный денежный поток. И менять его на военное нестроение Вальтер фон Плеттенберг явно не желал, тем более что император Максимилиан теперь прямо говорил, что война Ливонского ордена с Русью ныне вредна интересам Империи. Да магистр и сам понимал, что в таком случае за московита может вступиться его союзник, датский король, а ведь датчане так и не оставили желания вернуть себе районы Харьюмаа и Вирумаа. Так что в этой стороне литвинам ныне не стоило и пытаться.

Да что Ливония, даже вассал польской короны, магистр Тевтонского ордена, вместо посылки полков лишь отписался, что собирается созвать ландтаг для решения вопроса о "помощи против московита".

Так что по всему выходило, что рассчитывать Вильно придётся только на свои довольно скромные силы, да крепость смоленских стен.

Впрочем, не почивали на лаврах и в Москве.

Не удавшийся поход ясно показал Василию III, что для взятия хорошо укреплённой крепости нужно значительно усилить осадную артиллерию. Да и военные действия лучше перенести на летнее время (всё ж таки летом легче находить корм многочисленным лошадям), а потому, едва вернувшись из похода, государь и боярская дума уже 17 марта приговорили, что второму походу быть.

И даже прознав о договоре Литвы с Крымом, лишь постановили предварительно оградить южные рубежи от вторжения крымских татар частью сил, но от главной цели похода отказываться и не подумали. Всё же окский рубеж пока воспринимался как надёжный щит. Зато ждали оружия и припасов, что должен был привезти кораблями в Ивангород датский посол Давид Кохран, что ежегодно приплывал на Русь, обеспечивая связь московского двора с копенгагенским.

Вновь через те же ливонские порты на Русь потянулись нанятые в Европе ландскнехты, а из Империи мастера пушечного дела. Многое надо было успеть за оставшееся время.

А пока во дворцах бушевали страсти, обсуждались возможные союзы и готовились военные походы, княжич Андрей был занят тем, что тешил своё естество, закатившись в гости к вдове Ульянии. А что? Грех? Ну так и война грех. Вон сколь много вопросов батюшка на исповеди назадавал, хорошо хоть Андрей, закоснелый в своём атеизме, мог честно врать, а то устал бы епитимьи отслуживать.

Потом были пиры в отцовом доме, на который часто захаживали и братья Шуморовские. Знакомство с ними было делом нужным для долгоиграющих андреевых планов, ведь вотчины князей лежали близ городка Мологи с её знаменитой ярмаркой. И пусть были они малы и не позволяли своим хозяевам жить на широкую ногу, зато захватывали волжский берег, а вот это было уже интересно. Нет, он помнил, что моложская ярмарка вскоре уступит своё первенство Макарьевской, но вот когда это случиться точно, хоть убей, вспомнить не мог. Впрочем, и без неё было много что предложить молодым князьям. То же льно— или овцеводство. Ведь чем больше знатных будет втянуто в товарно-денежные отношения, тем будет лучше для его же планов. Иначе найдутся среди князей, бояр да дьяков "добрые люди" — нашепчут, насоветуют государю и обрубят крылышки его детищу, так и не дав взлететь гордой птицей. А так, глядишь, и взгляды на некоторые вещи со временем меняться начнут. Не сразу, нет, конечно, и не у всех, но исподволь. А вода, как известно, камень точит.

В общем, невольное знакомство, начатое под Смоленском, Андреем уже начинало рассматриваться как удачное вложение в деловой проект. И без разницы, что существует он пока только на бумаге в виде таблиц и схем, непонятных непосвящённому. Всему придёт своё время.

А потом вернувшийся из Кремля Михаил озвучил для него приглашение от старца Вассиана посетить того в его обители. Отказываться Андрей даже и не подумал, не тот преподобный человек, чтоб ему встречу идти. Но мелькнула шалая мысль: а чего это старец хочет? Вроде всё главное о прошлый раз говорено-переговорено. Неужто что за зиму переиначилось? А может — стрельнула опасливая мыслишка — уже готово ему в монастыре подземное узилище, потому как решили церковники, что слишком княжич какой-то непонятен, а мысли, им озвученные, опасны да еретичны. Придёт, а его скрутят под белы рученьки, да на дыбу. И пытать будут: а не враг ли человеческий сии мысли ему внушил, дабы мутить люд православный. Да и в церковных рядах, по хорошему-то, смуты тоже никто не желал, даже Андрей, помнивший о результатах никоновской реформы. А потому здорово напрягся, ведь в чём в чём, а убеждать самого себя человек умеет, наверное, лучше всего. В узилище почему-то ну никак не хотелось, а если поволокут, то придётся вырываться с боем и кровью, и уж тогда из Руси ноги делать надо будет. И делать быстро, потому как бойню в монастыре ему не простят, не те ныне времена (и это ещё большой вопрос, удастся ли ему вообще оттуда уйти, коли что).

Однако хватать сразу по приходу его не стали, и это приободрило княжича. Молчаливый служка проводил в знакомую по прошлому визиту келью, где и состоялся у него долгий разговор за закрытыми дверями. Почти как в прошлый раз, вот только с одним изменением. Одним-то одним, зато каким!

Когда Андрей сообразил, кто посетил их, по позвоночнику словно мороз пробежался. Митрополит московский и всея Руси собственной персоной, прошу любить и жаловать, как говорится. Нет, он, конечно, знал, что тот с Вассианом вроде как в друзьях числился, но что такой человек вот так запросто притащится сам трое поболтать, и в мыслях не держал. Ведь почему он и пытался спихнуть церковные дела на преподобного: мол, теперь тот всех влиятельных на себя замкнёт. Ага, так преподобный и разбежался. Да и у митрополита, скорее всего, возникли вопросы, на которые у старца просто не было ответов. Вот и выхватили его, чтобы отдувался.

Да уж, в который раз чертыхнулся Андрей, вот тебе и не высовываться. Но, как говориться назвался груздем, полезай в кузовок. Да и следовало, наверное, ожидать чего-то подобного. Чай не просто обряды обсуждать придётся, а целое направление развития церкви. И это только ему, Андрею, да и то со своей колокольни атеиста, всё было предельно ясно и понятно, а вот собравшимся тут сам-двое церковникам всё было ой как путанно. И это если оставить в стороне, что известия принесены были не в храме божьем ангелом в лучах света сошедшем, а простым мальчишкой, пусть и княжеских кровей. И вопросов у них и в самом деле было больше, чем ответов.

А потому насели старцы на него со всей своей неистовой силой.

Спрашивал всё больше митрополит. Ну оно и понятно: человек у власти, с головой в интриги погружен. Такому всё через одну призму видится. А ведь тут не просто на церковное землевладение, тут на саму власть покушаются, ибо богатая церковь — независимая церковь. Только и не дурак, понимает, что в жизни всё может быть. Помнит, чем кончилось неприятие государевой воли Исидором, и даром что тот русским митрополитом, как константинопольским патриархом, так и римским папой признан был. А тут ведь не кому-то, а ему самому будущую опалу рисуют. Так что приходилось Андрею крутиться и вертеться, как уж на сковородке, объясняя этим двум такое простое для людей, начитавшихся и насмотревшихся фантастики, понятие о том, что в мире возможны множество будущих и все они в той или иной мере реальны. И остаётся только ждать, какое из них сложиться. А до тех пор они все происходят. И сам господь, сотворив человека по своему образу и подобию, и даровав ему свободу воли, устроил так, что именно от его решений и складывается та вероятность, что и становиться настоящим. Вот только слаб человек, и не всегда способен устоять перед грехом и соблазном. Оттого отец наш небесный следит за своими чадами, но вмешивается лишь в самом крайнем случае, когда видит, что ребёнок его, то есть человечество, по незнанию своему готово шагнуть в пропасть бед и ненастий. Как истинный родитель, что всегда схватит малыша, когда тот тянется к чему-то опасному, ещё не понимая этого по причине малого опыта жизни.

Ну а почему бог выбрал его, то тут у княжича нет ответа, ибо логику всевышнего не дано понять обычному человеку.

Через пару часов, когда у Андрея уже в буквальном смысле начал заплетаться язык, митрополит вдруг прекратил свои бесчисленные расспросы и устало опустился на лавку. Глядя на него, княжич вспомнил литературное сравнение с мячом из которого спустили воздух. Митрополит в этот момент был как раз и похож на этот мяч: вот он стоял, распираемый внутренней энергией и вдруг сдулся и превратился в простого, немолодого уже человека, сломленного обрушившимися на него известиями. И Андрей его где-то понимал. Вот ты, второй, можно сказать человек после государя и вдруг узнаёшь, что вскоре упадёшь на самый низ, отказавшись потакать греховодной по твоему разумению прихоти великого князя. Хотя упёртость церковников в вопросе количества браков, его, выросшего в другой эпохе, заставляла думать о них в таких выражениях, где приличными словами были только предлоги "в" и "на". Это же надо, из-за такой, по его мнению, малости пролюбить великое. И ведь были же уже прецеденты, тот же князь московский Симеон Гордый, дядя Дмитрия Донского, вознамерился венчаться третьим браком на тверской княжне, отослав вторую свою супругу к отцу. И ведь, как и потомок свой дальний, тоже хотел оставить после себя сына. Но митрополит Феогност долго уговаривал князя одуматься, называя желание государево блудом и приводя примеры того как один из супругов сразу по заключении брака, заболевал тяжко и годами лежал на ложе, а другой супруг свято блюдя таинство брачное, ухаживал за болящим супругом своим и не помышляя об ином. А когда понял, что не сломить княжеву волю, затворил на Москве церкви, ибо третий брак, да при живой жене...

Но как ни старался митрополит, князь всё одно обвенчался, уговорив ли, заставив ли по иному как кого-то из значимых в церковной иерархии лиц (поговаривают, что был это его духовник, игумен Богоявленского монастыря Стефан) провести обряд, поставив тем самым ни во что митрополичью волю. И пусть потом он пошёл на кой-какие уступки церковникам, но это было всё потом, после свершившегося факта.

Кстати ой как вовремя он про сей случай вспомнил. Его же и церковникам поведал, хотя почти сразу понял, что они и без его подсказа уже про то уже чли в летописях.

А уж сыну Василия, царю Ивану Грозному, та же церковь спокойно разрешит жениться трижды, а ещё на четырёх закроет глаза. Или это пример батюшки так на них подействует? Ну-ну, пусть подумают, прикинут кой чего к носу, глядишь и по другому решат. Вот только его в эти делишки тянуть не надо, сами, как-нибудь разбирайтесь. Хотя чувствовал, что краем пройти уже не удастся.

Зато тяжёлый разговор неожиданно окончился для Андрея на мажорной ноте. Митрополит, видимо уяснивший для себя всё нужное, вспомнил и об обещании княжича заняться книгопечатанием. Тут, правда, долгих расспросов не последовало, зато огорошить парня ему вполне удалось. Он, вроде как вскользь, упомянул, что кириллический шрифт был когда-то заказан ещё Геннадием Новгородским немцу Фиолю Швайпольту, так как тот уже печатал книги на русском языке. Но по какой-то причине, заказ так и не был выполнен, хотя в Краковской типографии Фиоля и было напечатано целых четыре издания на церковнославянском. Издавались они для православных подданных великого князя литовского и до Москвы, к сожалению, так и не дошли, хотя прошло уже немало лет с той поры, как они увидели свет.

"Вот те и раз", — подумалось Андрею. Скорее всего, заказывали матрицы ещё до того, как другой мастер — Готан — сверзился с моста в Волхов, а потом просто заказ утратил актуальность и был благополучно забыт. Денег Фиоль не увидел и готовые изделия вряд ли хранит. С другой стороны Краков не Вильно, и Польша официально с Русью не воюет. Но что-то ему подсказывало, что появление русина (которых поляки и литвины с упорством достойным лучшего применения упрямо именовали исключительно московитами) в центре польских земель, когда польский король ведёт войну с этой самой Московией, будучи одновременно великим князем литовским, было делом далеко не безопасным. Ещё бы узнать точно, кто такой этот Швайпольт и где он ныне проживает. Но заметку на память сделать всё же нужно, ведь получается, что где-то (а скорее всего в Кракове) уже существует рабочий экземпляр типографии на русском языке, к тому же уже проверенный в работе, и осталось только его найти, привести на Русь, собрать, откорректировать, если надо, и начать печатать. Нет, поисками этого Фиоля, видимо, всё же придётся заняться вплотную, спасибо митрополиту за подсказку.

Ещё одной приятной новостью, услышанной напоследок, было разрешение попользоваться монастырской библиотекой. Вот это было реально царским подарком, которым Андрей не преминул воспользоваться. Ведь столичный монастырь, это вам не окраинный, тут в хранилищах чего только не найдёшь.

Зарывшись как червь с головой в поиски, он уже скоро понял, что был прав! Из какого-то сундука, запертого на небольшой висячий замок, ему посчастливилось достать сшитую простой тетрадью рукопись, вчитавшись в которую, он, после недолгого раздумья, сообразил, что это не что-нибудь, а список с записей тверского купца Никитина. Да-да, то самое, что в будущем будут изучать как знаменитое "Хождение за три моря". И пусть половина текста написана была хоть и русскими буквицами, но чужим языком, да ведь переводчика с тюркского нынче на Руси найти было не проблема. И ведь это не единственное, что нашлось в пыльных загашниках.

Понимая, что самому всё переписать просто немыслимо, пришлось идти договариваться с монахами. Цены, ими озвученные, конечно кусались, но другого выхода просто не было, зато работу обещали выполнить к лету. Ну и на том, как говориться, спасибо.

Покончив с делами в столице, Андрей в сопровождении послужильца отправился наконец-то в родные пенаты, правда, по пути завернув к старым знакомцам.

Купцы были ещё дома, хотя уже вовсю и готовились к сплаву. Товара ныне набрали с лихвой (удачно расторговался Чертил) и надеялись на изрядный барыш. Хоть и сожалели, что судёнышко ныне всё не увезёт. И это радовало, так как говорило о том, что дела Петра и Чертила, а значить и его, шли в гору.

Порадовавшись за всех, княжич продолжил свой путь, который вскоре закончился возле знакомых ворот.

Монастырь за прошедший год неплохо расстроился, но был всё же узнаваем. К счастью и игумен, и брат эконом были на месте, что позволило решить все вопросы разом. Но вот если ссуду дали легко, то вот вопрос о батюшке несколько подзавис, отец Иуавелий отделался лишь общим обещанием подумать над ним. Ну да хорошего помаленьку. Позвякивая в кошеле выданными монетами, после утреней службы Андрей наконец-то отправился прямиком домой.

Глава 18

Солнце ещё не вставало, только розовела над дальним лесом тонкая полоска неба, а вытянувшаяся за зиму Василиса уже подскочила с полатей, где спала вместе с мамой, помолилась на икону в красном углу стоявшую и, повязав платком голову да накинув старый, не раз штопанный, с аккуратными аппликациями на местах заплат летник, принялась хлопотать по хозяйству, стараясь не разбудить сильно сдавшую в последнее время мать да брата.

В хлев, примыкавший к избе, она предпочитала заходить со двора, по пути успевая надышаться свежим, полным разнообразных запахов воздухом, лишь в самые морозы используя прорубленную в сенях дверь. Вот и сегодня трава, пробившаяся у порожка, привычно обдала босые ноги холодной росой, плечи в первый миг дрогнули от предутренней прохлады и остатки сна окончательно улетучились куда-то.

Хлев встретил привычным запахом сена и навоза. Открыв дверцу, выпустила заквохтавших кур во двор, не забыв стегануть петуха, что распустив крылья, попытался было накинуться на неё. Он вообще был очень дерзок этот петушок, даже на брата наскакивал бывало. Так что тот пообещал пустить драчуна в суп, как только подрастёт его сменщик, да вот незадача, в прошлом годе не уследили и молодого петушка с несколькими курами задрали хищные птицы. Ну да ныне не отвертится, быть ему в куриной лапше, что так вкусно готовила мама.

Постаревшая Зорька спокойно стояла в углу, лениво жуя свою жвачку и ожидая утренней дойки. Постареть-то она постарела, но молоко давать не перестала. Вот и сейчас вымя раздулось от скопившегося за ночь. Ловко оттягивая упругие сосцы, девушка надоила почти полный подойник. Не удержалась и отхлебнула тёплого парного молока, а потом погладила кормилицу по морде и, подхватив ведёрко, выскочила во двор. Постояла немного, глядя, как густеет розовая полоска восхода и пошла в дом.

Мать к тому времени тоже уже проснулась и сейчас возилась с поднявшимся за ночь тестом, готовя хлебы для печения.

— Уже отдоилась, доченька? Совсем хозяюшкой у меня становишься, — Млада с теплотой оглядела Василису. Выросла дочка, вытянулась, вон и грудь уже проявилась. Скоро и о замужестве подумывать придётся, приданное собирать. Ну да она об том уже позаботилась, отложила кой чего из того, что сынок из похода привёз. А ведь всю зиму богу молилась, чтобы вернулся её соколик живой, не сгинул в ратном походе. Вернулся, да с прибытком. Хоть и понимала, что прибыток тот у таких же крестьян взят, ну так не выбрасывать же. Подношение в церковь снесли, грехи вольные и невольные сынок отмолил, зато с частью долгов рассчитались и как будто даже легче жить стало.

— Буди соню, — сказала мать дочери, увидав, как та набирает в руки приготовленную с вечера щепу.

Яким всё это время спал на лавке закутавшись в овчину и просыпаться явно не хотел. Однако настойчивости сестре было не занимать, да и как с братом бороться, она давно знала. Впрочем, Яким тоже знал, что сестра своего всё равно добьётся, а потому, пробурчав что-то нечленораздельное спросонья, откинул овчину и сел, опустив босые ноги на пол.

Хмыкнув и пригрозив сестрёнке кулаком (на что та привычно показала ему язык), он поднялся с лежанки и, подойдя к печи, умылся из рукомоя подвешенного над лоханью, глядя на то, как сестра споро разжигает огонь.

Дрова в печи понемногу разгорелись, и вскоре густой едкий дым пополз по избе к открытым волоковым окошкам. Оставив женщин заниматься готовкой, Яким выскочил во двор, в очередной раз подумав о том, что печь надо бы сложить по новому. А то получается, что князевы холопы живут лучше, чем он, вольный человек. Впрочем, совершив длинный вояж по многим землям, Яким давно убедился, что так-то лишь у них в деревне и было. В иных местах если и заботился волоститель о крестьянине, то всё равно по другому. А так-то везде было как у него: избы у крестьян стояли черные, курные, без труб; дым выходил в маленькое волоковое окно. Иной раз избы были поделены на комнаты, но большинство всё же состояло всего из одной, не делённой перегородками и в этом пространстве и жил крестьянин со всем своим семейством. Вдоль всех стен, не занятых печью, тянулись широкие лавки, тёсаные из самых крупных деревьев. От печи поверху под потолок приделывались полати, на которых спали. Зимой тут же под полатями часто держали живность.

А вот у княжича к земледельцу было какое-то особое отношение, понять которого Яким сколь ни старался, а так и не смог. Вроде вот как все, чтоб ряд с вольными землепашцами не рядить, похолопил людишек, да посадил на землю, а через то безмерно свои поля увеличил, да подати поднял, порушив старинный уклад. А только окромя Якима да дяди и слова ему никто сказать не мог, потому как холопы, а вот их то, порядников своих, князь как раз и не тронул, с ними всё согласно ряда оставил. А всё же чувствуется отличие. Вот и избы холопям своим сам поставил, да не курные избёнки, а по белому топящиеся. А чтоб за соломенную крышу не переживать, дома те тёсом покрыли. Оно и понятно, солома и от малого уголька полыхнуть может, а тёсу с того ничто не приключиться. Хотя, в соседних Дежёвках вон изба есть, где печь то белая, да крыша из соломы и ничто. Коль всё правильно делать, да посматривать и с соломой прожить можно. Но это сколь же серебра князь на людишек подневольных потратил? Да ещё избы те хитрым образом на комнаты разбиты. Это ж где такое видано-то? А это его четырёхполье. Дядя рассказывал, что и на три-то поля только при отцах перешли, а так всё больше перелогами жили, а тут на тебе, аж четыре и всё это словом хитрым — "севооборот" — обозвал. Где только и прознал про такое?

Ох и полон их князь загадок!

Али ещё вот придумку привнёс. Он, правда, как услыхал про то, даже не поверил поначалу. Нет, ну зачем, скажите, поля сорной травой засаживать? Да того клевера аль донника в округе и без того полно. Коли надо, сходи да накоси. Ан нет, обозвал их князь какими-то "сидератами" и велел ими пар засеивать. Одно радует, такое непотребство токмо на своих да на холопьих полях творит, вольных то людишек не трогает. Вот мы и посмотрим, кто нонеча при хлебах-то будет. Хотя, ежели и вправду будет урожай лучше, как об том княжич говорит, так отчего и самому потом не попробовать. А пока и по старине отработаем.

Пока думал да рядил, успел задать корма коню, с которым предстояло выезжать в поле, да обойти двор, привычно отыскивая недостатки. Но дел не было, ничего не покосилось, не подгнило, ведь как с похода возвернулся, всё, что мог, во дворе починил да поправил. А потом и иным занялся: ладил соху, оттягивал в кузне сошники, починил телегу, заодно загодя и косы приготовил. Потом-то и не досуг может быть. Словом, подготовился.

С тем и завтракать отправился.

Наскоро поснедав каши заваренной на молоке, вышел запрягать коня. С соседних дворов уже выходили мужики, торопясь к чернеющим вдали делянкам. Впереди предстояло много работы...

Андрей, вернувшийся из столицы, тоже в эти страдные дни не сидел дома. Всё больше по полям носился. Ещё бы, шутка ли, попытаться внедрить в жизнь на заре шестнадцатого столетия агротехнические приёмы будущих веков. Особенно если сам про них больше только читал да слышал (за что отдельное спасибо деду, вразумлял внука как мог). Нет, точно, образование агронома ему бы сейчас было аккурат как кстати. Сам понимал, что из всей той науки он только вершков и нахватался, но иного и не было. Правда, навечно он с землёй и в прошлой жизни не порывал. Со временем заимел себе небольшую дачу, где растил не только помидоры и картошку, но и умудрялся содержать кур и кроликов. И, разумеется, много лазил по специальным сайтам, типа того-же "фермер.ру" или "садовод", изучая чужой опыт, отчего в голове у него была просто огромная куча информации, которую предстояло вспомнить, разложить по полочкам и выдать на гора. Ведь некоторые его вершки для нынешних-то времён чуть-ли не вершиной науки будут, но, про косность крестьянина уже вроде как выше поминалось. А ведь, кроме того, ему ещё и с поверьями воевать приходилось.

Это там, в будущем, для большинства людей слово "эрготизм" ничего не скажет, а то и вовсе наведёт на не совсем приличные мысли. Ещё бы, последний-то раз такое на Руси перед коллективизацией и было (и это была, кстати, последняя массовая эпидемия эрготизма в мире). Потом-то крестьян безбожники большевики бороться с нею научили, но вот в эти времена было всё совсем по-другому.

Да-да, ядовитую спорынью, что поражает рожь и пшеницу на полях, нынешний народ считал не сорняком или ядом, а синонимом и олицетворением счастья и удачи. "Будь в моем амбаре клад да лад да во всем спорынья", "от порядку и догляду спорынья в хозяйстве живёт", — не счесть таких поговорок осталось в памяти народной. Крестьяне честно считали, что крупные рожки спорыньи — прибавка к хлебу, оттого и прозвали их спорым хлебом. А капельки сладкой жидкости, выделявшиеся из поражённых цветков, называли медвяной росой.

Деревенские хозяюшки любили муку, которая смолота была вместе с рогатою рожью, за то, что от них хорошо подымалась квашня, хорошо хлеб спорился (отсюда и название пришлось). А дети так и вообще, часто просто лакомились сладковатыми наростами. Со временем дошло до того, что народ поверил, будто без "спорыньи в квашне" даже душа спастись не могла (вот куда, спрашивается, церковь смотрела?).

И это при том, что спорынья для человека — яд. Ну не ведал крестьянин, что употребление муки, заражённой спорыньёй, может вызвать тяжёлое заболевание эрготизм (да он и слова-то такого не знал, а болезнь ту ведал более привычным прозванием как 'антонов огонь'), которое сопровождается судорогами, гангреной, психическими расстройствами. Что от спорыньи у рожениц пропадает молоко, и их новорождённые младенцы просто умирают от голода, если только семья не успевала найти взамен кормилицу. Так мало того, алкалоиды спорыньи спокойно передаются прямо через молоко кормящей матери к ребёнку, и скопившись в нужном количестве убивают дитя. Так что не только от антисанитарии так велика была на Руси детская смертность.

А низкий уровень серотонина (умное слово и не вспомнилось, лишь следствие его в голове засело), вызванный перманентным потреблением спорыньи, чреват не только повышенной агрессивностью (вспомним любимую русскую забаву стенка на стенку), но и склонностью к алкоголизму.

И уж совсем не стоит упоминания, что спорынья, если в малых количествах принимать, — лёгкий галлюциноген.

Над бумажным обелиском

Не расплакаться звезде —

Жив в истории российской

Стойкий запах ЛСД.

Может оттого-то и множились на Руси разные кликуши, да сектанты. Ведь белый хлеб был редким угощением, зато все, от крестьянина до царя, с удовольствием ели ржаные караваи. И посмеивались над заезжими 'немцами', когда те не могли переварить тяжёлого кислого русского хлеба.

И даже священники не брезговали ржаным кусом. Хотя в православии, например, специально было оговорено в Церковном Уставе, что на изготовление церковных просфор идёт мука исключительно пшеничная, а нарушающий этот порядок священник 'зело тяжко согрешает и извержению попадёт' (видать догадывались о чём-то святоши, недаром монахи были единственным сословием не подверженным эпидемии эрготизма за все века).

Зато понятно стало, с точки зрения атеиста, конечно, как святым отцам виденья приходили! А чего, полопал свежего хлебушка с природным галлюциногенчиком и всё, успевай только записывать. Понятно, что истово верующие на такую хулу изобидятся, но он-то помнил, какой приход ловили курнувшие тайком дури товарищи, и какие сказки после него рассказывали. Стивен Кинг с его бурной фантазией отдыхает и нервно курит в сторонке.

Единственные, кто на Руси использовал спорынью по назначению, были ведуньи. Вот они точно знали, что лучший материал для аборта получается именно из неё. И собирали чёрные рожки на полях, чтобы потом вытравливать плоды греховной любви у гульнувших на стороне хозяюшек да девиц.

А ведь в той же Европе уже стали потихоньку догадываться, что спорынья вредна. И уже в конце шестнадцатого века Шекспир напишет, как само собой разумеющееся: 'Будто спорынья на ржи, Сгубил он брата'. Увы, но Руси для подобного понадобиться ещё четыреста лет.

Сам Андрей про вред спорыньи ведал ещё из той жизни, сказывалось-таки колхозное детство и дедушкины рассказы. Оттого-то, попав в это время и увидав на колосьях знакомые наросты, от чёрного хлеба он постарался отказаться, а то мало ли что. Но как это сделать в стране, которая только чёрным хлебом и питалась? Нет, первые года спасало житьё в монастыре, где хлеб пекли хоть и квасной, но всё же пшеничный (Устав он на то и Устав). А на пшенице спорынья всё же хуже, чем на ржи процветает. Но вот получив в свои руки вотчину, задумался. В его прошлом/будущем со спорыньёй боролись агротехническими методами, но что это были за методы, парень помнил плохо. Да, вечерами дед часто рассказывал о хитростях работы на земле, когда ещё надеялся, что внук станет агрономом, но Андрей тогда слушал в пол уха, а мыслями витал совсем в других далях. Да и когда это было-то? Однако ничего другого, кроме как вспоминать ему не оставалось. Ведь родиться заново и умереть от того, что обожрался хлеба со спорыньёй, было и глупо и обидно.

Вот он два года жизни в монастыре и вспоминал, восстанавливая по крупицам те азы, что слышал или читал. Набралось достаточно, исписал несколько листов, но всё же полной уверенности, что вспомнил всё до конца, у него не было. Однако и то что вспомнилось было по нынешним временам прорывом.

Впрочем, для себя любимого решение было найдено давно и было оно простым и незатейливым, подсказанным когда-то знатоками из любимой с детства передачи "Что? Где? Когда?". В одной из программ им был задан вопрос о том, почему монахи не подвергались эпидемиям эрготизма. По какой-то причине и вопрос, и ответ на него отложился в памяти у Андрея, и вот теперь всплыл, облегчая ему жизнь. Оказывается, ядовитые свойства алкалоидов со временем постоянно снижаются и полностью исчезают через 2-3 года. Вот оттого-то монахи и не болели, что в монастырях, как правило, были огромные запасы хлеба, лежавшие годами, и за это время спорынья теряла свою ядовитость.

Так что просторные амбары и длительное хранение позволяли княжичу выйти из щекотливого вопроса с честью. Но решение это было половинчатым. Для крестьян нужно было придумать что-то иное, такое, чтобы спорынья исчезла с их полей, а они не горевали по этому поводу. Потому как перебороть поверья он даже и не надеялся. Этого весь церковный аппарат за тысячелетия сделать не смог.

Зато вовремя вспомнил про такую нужную вещь, как протравливание семян. Конечно, в его прошломбудущем для этого использовали самые разные химические соединения (сам, помниться, в марганцовке семена выдерживал), но в нынешней ситуации под рукой был только простейший солевой раствор. Ну да на безрыбье и рак, как говориться, щука, а солевой раствор и в будущем давал неплохой результат, а уж теперь, когда сравнивать некому и несчем, и подавно мог стать сверхэффективным средством.

Но не только сельское хозяйство требовало хозяйского догляда. Были в вотчине и другие не менее важные дела.

К примеру, кирпичное производство.

Ну да, глина-то в округе водилась, и было её много, но была она, увы, не гончарной. Поначалу Андрей этим известием сильно огорчился, но потом подумал и решил, что кирпич и черепица тоже неплохое подспорье. И слава богу, что хоть с этим на Руси проблем не было. Ещё Иван III Васильевич, недовольный тем, что каменные строения, возводимые его мастерами, рушатся едва поставлены, завёз умельцев из солнечной Италии. Они-то и привезли с собой технологию изготовления надёжного кирпича, из которого отныне и стали строить на Руси и храмы, и дома, и крепости. Конечно, найм мастера обошёлся ему отнюдь не дёшево, но имея под ногами огромные залежи пригодного сырья глупо не постараться взять с этого хоть какую-то выгоду.

К тому же, ещё в той, прошлой жизни у себя на даче Андрей столкнулся с проблемой, что выходить на улицу и "минировать" окрестности не самый лучший вариант, особенно по зиме. Тогда, обложившись журналами, облазив кучу различных форумов и поднабравшись новых знаний, он соорудил себе простейшую канализацию, когда от унитаза в доме прокладывались трубы до самой выгребной ямы, из которой всё скопленное потом вывозилось ассенизатором.

Правда, использовались там нормальные, полипропиленовые трубы, купленные в магазине сантехники, но сама-то технология укладки в памяти осталась. Там вся хитрость заключалась в том, чтобы избежать сильного перепада. Согласно выкладкам, самым оптимальным был уклон 2 сантиметра на каждый метр длины трубы. Уменьшение его вело к застаиванию воды в трубе, а увеличение, вопреки мнению, что всё быстрее и лучше будет убегать, приводило к тому, что жидкая фракция опережала твёрдую, и последняя при этом оставалась в трубе и не смывалась, что, как следствие, приводило к засору.

Тогда у него всё неплохо получилось (хоть и не с первого раза), и теперь он решил перенести знакомую технологию сюда. А что, не сильно-то всё и отличается. Такая же глухая деревенька, водоснабжение тоже как там — вёдрами из колодца или реки. Глубина промерзания — трудно сказать, где-то метра полтора наверное будет. Ну значить придётся просто покопать поглубже. Вот если чего и вправду не хватало, так это точных приборов для измерения. Но тут уж ничего не попишешь, придётся обходиться местным эквивалентом или по старинке на глазок мерить. Ну и великий метод "научного тыка", куда ж без него. Но зато какой будет эффект, когда всё заработает! Да и самому приятнее будет нужду справлять.

Потому ещё мастер и был так дорог, что он кроме кирпича умел и глиняные трубы делать (ну да специально такого искал, что уж там). Из наиболее многодетных семей ему в помощь и обучение были отобрана пара парней посмышлёнее (с прицелом, так сказать на будущее, хоть мастер, поначалу, об учениках и слушать не хотел) и процесс, как говаривал не к ночи будь помянутый генсек, пошёл.

А ведь кроме всего, ещё и место под запруду нужно было отыскать. Ну не просто же так они корячились, вывозя тяжеленые лесопильные железяки из пределов Литвы. И для этого вновь были надобны деньги, чтоб плотницкую ватажку нанять. Слава богу, запрудных дел мастера на Руси тоже водились, да вот деньги, словно мёд в мультике про Винни-Пуха, имели плохое свойство быстро заканчиваться, напоминая, что пора бы уже князю и на войну собираться. Ибо заёмное серебро лучше всего отдавать экспроприированными деньгами.

Как там, в песне у Льдинки было:

Золото — хозяйке, серебро — слуге,

Медный грош бродячий всякой мелюзге.

На пьянку для солдата, на бархат для вельмож,

Холодное железо добывает медный грош.

Но пока собирались лишь рати, что шли на оборону берега. И Андрей, словно ужаленный в одно место, носился по вотчине, ругался, торопил, приказывал (пару раз и плетью кой кого оходил, самому потом муторно было, но сделанного не вернёшь, а князь пред холопом не виниться). И всюду таскал за собой нового старосту, которого бережичцы сами выбрали на сходе, так как Нездин, памятуя о статье Судебника от предложения князя отказался. Что ж, вольному воля. Впрочем, сход порешил мудро, избрав новым старостой немногословного, степенного мужика ныне ставшего уже дедом, и который на проверку оказался человеком дельным и въедливым. Ныне Фрол — так звали старосту — трусил следом верхом на кобыле, запоминая, где, что и когда нужно сделать. Масштаб строек в пределах имения поразил даже Андрея, когда он свёл все свои хочу и надо воедино. Почесав в затылке, он теперь принялся срочно урезать осетра, понимая, что всё и сразу не потянет ни финансово, ни физически. В конце концов Фролу был выдан новый план, по которому за время летнего похода мужики должны были закончить хозяйственные постройки вотчинного двора и окончательно расчистить место под постройки стеклозавода. И, разумеется, поставить запруду на Грязне где-то в тех же местах. Тем более отыскалась там пара мест, где при минимуме копательных работ можно было поставить даже верхнебойное колесо.

На большее рассчитывать пока не приходилось.

Вот так в трудах и заботах и пролетела весна. В срок вспахали поля. В срок посеяли яровое. Пока мужики потели на полях, бабы горбатились на огородах, выставляя зады выше головы, сажали зелень, овощи да горох. Жизнь текла своим чередом.

Глава 19

Нет, летний поход всё же не зимний. Во-первых, местные телеги брали явно меньше груза, чем в будущем или те же сани, а припаса нужно было взять с собой столько же. Во-вторых, комары. Эти мелкие кровососы так и вились вокруг, тело зудело и чесалось в местах укусов и даже дым, которым окуривали палатки, не спасал. Ну и в-третьих дороги. Зимой старались идти реками, теперь же предстояло тащиться и трястись на ухабах по тому недоразумению, что ныне называлось дорогой. Было ещё и в-четвёртых, и в пятых. И, конечно, жара. Жара донимала и людей и скотину даже хуже комаров. Спасаясь от неё, многие поснимали брони, забросив их в телеги, и ехали налегке, не вздевая даже на вражеской земле. Андрей, вновь получивший чин головы, отъезжая от основного войска, плюя на все каноны, тоже скидывал с себя всё, кроме тонкой льняной рубахи с расстёгнутым воротом, расправленной поверх штанов, но всё равно часто менял платки, которыми утирал взопревшее лицо.

Да, он вновь был на войне. И вновь в войске князя Шуйского. Правда, на сей раз сборы псковско-новгородской рати были назначены не в маленьком Холме, а в Великих Луках.

Вообще-то, в соответствии с планом войны государь повёл свою армию в Боровск ещё 14 июня. Но наступление пришлось отложить. Лишь передовая рать Репнина-Оболенского выдвинулась к Смоленску. С юга поступили сведения, что отряды крымских войск под командованием царевича Мухаммад-Гирея всё же принялись прощупывать оборону русских границ. Начались столкновения со степняками под Брянском, Путивлем и Стародубом. Впрочем, благодаря разведке и доброхотам, имеющимся у Москвы в Крыму, русские были готовы и татар, хоть и с трудом, но удалось отогнать, не пустив их в центральные земли теми полками, что изначально выделялись для обороны "крымской украйны", не трогая стоявшую в готовности основную рать. Но всё равно ещё весь июль на рубежах продолжались небольшие стычки. И до самой осени пять русских полков дежурили в районе Тулы, и столько же на реке Угре. Посошные люди и дети боярские охраняли броды и "перелазы" через Оку. Да и в землях Стародубского княжества, ещё одного из возможных направлений ордынской атаки, тоже были сосредоточены крупные силы. Лишь в начале сентября степняки окончательно ушли восвояси...

Однако уже в августе стало понятно, что большого похода крымцев не будет. И потому, в четверг 11 августа, на Васильев день, новгородская рать двинулась в направлении Полоцка.

Впрочем, учитывая малочисленность рати (всего то три тысячи всадников), основная её задача была в том, чтобы заставить противника распылить силы, буде литовская армия всё же соберётся, а брать город штурмом явно не планировалось. Хотя кой какие мысли у Андрея на этот счёт были. Из книг он помнил, что Шуйский и Полоцк будут связаны всю эту войну, но взять его князю так и не удастся. И это было плохо, потому как Полоцк, находившийся на перекрёстке водных дорог и сухопутных волоков, был очень важен.

Город контролировал водный путь по Западной Двине, благодаря которой, он был связан торговыми путями со всей тогдашней Европой. На больших стругах и более мелких плавутах, шкутах и чёлнах возили полоцкие торговцы свои товары в Ригу, Гданьск (как поляки переименовали присоединённый после Тринадцатилетней войны Данциг) и далее, в Германию и Скандинавию. Вся старая Европа через Ганзейский союз входила в сферу полоцких интересов. А посредством волоков (ведь истоки Западной Двины и Волги были так близки) через Полоцк проходили важнейшие транзитные пути из Европы на Новгород и Москву. Да, с момента основания немецкими миссионерами города Риги в 1201 году полочане утратили свой контроль над Нижним Подвиньем. Новая крепость, на строительство которой так неосмотрительно дал согласие полоцкий князь Владимир, закрыла устье реки и ныне выйти в Варяжское море или войти в Двину и доплыть до Полоцка или Витебска было возможно только с позволения рижан. Но это не помешало городу оставаться крупным торговым центром. На городские ярмарки съезжались не только полочане и жители соседних земель, но и "гости" — как с востока, так и с запада. Он один вносил налогов в два раза больше, чем взятые вместе Гродно, Новогородок и Брест. Крупные денежные суммы, ежегодно выплачиваемые Полоцком в казну в качестве сборов и налогов, ставили его в особое положение среди других, хотя Магдебургское право ему даровали лишь в 1498 году, далеко не первому среди литовских великокняжеских городов.

В той истории Полоцк временно захватить удастся лишь Ивану Грозному, но у Андрея по этому вопросу были свои задумки. В большинстве своём они касались далёкого от сегодняшнего дня будущего, но исходным в них было одно — Западная Двина должна быть в русских руках. Однако делиться ими он не спешил ни с кем, даже с Олексой, которому отводилась в будущем захвате города довольно большая роль.

Пока же всё шло как обычно. Поместная конница, творя обычное зло, медленно продвигалась к цели похода. Медленно, потому что обоз сковывал движение, сильно ограничивая дневной переход. Загонные отряды, посылаемы в стороны от основного направления, за сутки покрывали куда большее расстояние. Они же в основном пополняли и запасы провианта и фуража, таящего как снег под солнцем, ведь кроме воинов и лошадей в число едоков добавились и пленные людишки, и захваченный скот.

Чтобы не оголодать преждевременно, Шуйский повелел часть воинов с добычей отослать на Русь. Впрочем, помещикам, уходящим домой, велено было лишь сопроводить захваченное до Великих Лук и вернуться в полки. Ослаблять рать воевода не спешил. Ведь никто не знает, что их ждёт впереди. У литовского князя было достаточно времени, чтобы собрать армию, и он вряд ли сидел без дела.

Хотя это не сильно страшило умудрённого годами и походами воеводу. Он верил в себя, своих воинов и воинскую удачу. Оттого и шёл прямо к цели, старательно перенимая слухи. В два последних перехода он даже выслал легкоконную рать в надежде, что та переймёт ворота, но не срослось. Полоцк вновь успел затвориться. И тогда, оставив под стенами небольшой отряд, поместная рать рассыпалась по окрестностям.

Отряд Андрея, потеряв сутки на создание плотов, всё равно практически одним из первых переправился через Западную Двину и оказался на торной дороге, ведущей в Оршанский повет. Не останавливаясь в мелких, на один два двора, деревеньках, ратники галопом пронеслись несколько вёрст и с гиком и уханьем ворвались в большое местечко Бельчицы, вольготно раскинувшееся по обе стороны от тракта.

Нельзя сказать, что в нём не были готовы к их появлению, но и покинуть насиженные места и спрятать добро успели далеко не все. Не успел и католический священник, пойманный на задворках церкви парой новиков. Поскольку "хрыч латынский" попробовал что-то вопить о варварах и схизматиках, и пытаться брыкаться, то новики, не сильно мудрствуя, популярно объяснили тому, как русичи относятся и к его словам, и к его сану, здорово намяв тому бока.

Саму же католическую церковь грабили с особым пристрастием. Выковыривали и сдирали всё, что можно было выковырять и содрать. Всё, что без переделок можно было отдать в церковь православную, откладывали отдельно, остальное шло в общую кучу.

Разумеется, досталось и местной еврейской общине. Этих, кроме обычного насилия, подвергли ещё и пыткам. Калёное железо многим развязало языки, и обрадованные дворяне бросились потрошить указанные схроны, побросав пытуемых без всякой помощи. Воистину прав был галл, воскликнувший: "Горе побеждённым!".

Особенно порадовал Андрея Олекса. Ворвавшись в довольно богатый дом, он нашёл в спальне красиво иззуроченную шкатулку, открыв которую сильно изумился и тут же потащил её на глаза княжичу. Андрей, увидев, что скрывается внутри, сначала выпал в осадок, а потом принялся безудержно хохотать, придержав рукой насупившегося послужильца. А отсмеявшись, он пояснил-таки ему, что же тот такое нашёл.

А нашёл Олекса не много ни мало, а прообраз презерватива в его средневековом исполнении. Нет, а что вы хотите. Идея контрацепции была известна ещё с древнейших времён, ведь венерические болезни появились не в 20-м веке. В том же Древнем Египте, за тысячу лет до нашей эры, прообразом презерватива служил льняной мешочек, а чтобы он не спадал, к нему были пришиты ленточки-завязки.

Поговаривают, что развитие науки в Древнем Риме дало римлянам все основания для того, чтобы сделать верные предположения о природе срамных болезней. Поэтому легионеры были просто обязаны иметь при себе презервативы во время длительных походов. А заготовками высушенных кишок скота, из которых и делали "резиновых защитников", занимались римские полководцы.

В Китае для изготовления кондомов использовали не только кишечник ягнят, но и смазанную маслом шёлковую бумагу, а в Японии — черепаший панцирь и рога.

Но в V веке рушиться Римская империя и контрацепция в Европе потихоньку перестала применяться. Приложило к этому руку и христианство, считавшее все методы контрацепции грехом. В результате средневековый запрет на презервативы принёс свои — и, увы! — печальные плоды. По всей Европе распространились нехорошие болячки. А потом некий товарищ по имени Колумб (а точнее, команда корабля) привёзший новость об открытии новой земли за океаном, заодно "привёз" в 1494 году и новую болезнь, подхваченную с острова Гаити.

И началось!

Эпидемия сифилиса буквально полыхнула по Европе.

В 1495 году ей уже были охвачены Франция, Германия и Швейцария. Ла-Манш уберёг британцев всего на каких-то два года и к 1497 году Англия и Шотландия были в единой европейской семье. А в 1499 году к Европе присоединились Венгрия и Русь.

Потом, причём совершенно добровольно, в 1498 году моряки Васко да Гаммы доставили сифилис в Индию. А в 1505 году эпидемия этого заболевания достигла уже Китая, значительно сократив его население. Ведь сифилис оказался не только живуч, но и опасен, смертельно опасен. Подхвативший его человек отходил к праотцам в течении всего нескольких месяцев.

К XVI веку сифилис стал самой распространённой болезнью в мире.

Зато как взлетели цены на любовные услуги!

Но тут уж, напуганные высокой смертностью европейцы вновь вспомнили о контрацепции. Уже в конце ХV века голландцы привозят в Европу китайские презервативы из 'тонкой кожи'. Из Азии, не забывшей о предохранении всю эпоху средневековья, везут не только золото и пряности, но и специальные арабские "колпачки". Да и сами европейцы скоро освоили производство льняных мешочков, замоченных в химическом растворе и высушенных, на поверку оказавшихся эффективным средством защиты.

Вот такие льняные изделия и отыскал Олекса, к вящей радости Андрея. Проблема секса для растущего организма становилась одной из первоочередных, но боязнь "намотать" лишнего заставляла сдерживаться. Доходчиво объяснив парню, что он нашёл, княжич тут же "прихватизировал" одно из изделий для личного, так сказать, пользования.

Больше ничего необычного в Бельчицах найти не удалось, хотя обычно-нужного в них было предостаточно.

В общем, большое и богатое местечко грабили долго и основательно. В нём же и заночевали. А поутру, привычно пустив по дворам красного петуха, ринулись дальше.

Тяжко ополонившиеся, навьюченные добром и изнывающие от жары ратники неспешно передвигались по дороге. Поднявшееся почти в зенит солнце нещадно палило и без того горячую землю. Но люди были довольны, то тут, то там слышались громкие смешки, кто-то даже пробовал напевать песню. Некоторые, особо перебравшие вчера и мучившиеся ныне головной болью, ворчали на крикунов, но их брюзжание не могло испортить у других хорошего настроения.

Андрей ехал во главе растянувшейся колонны, легко приотпустив поводья. Умный конь шёл сам, иногда упруго сгибая шею, вполглаза, искоса взглядывая на седока. Ворот княжей льняной рубахи был распахнут, обнажая загоревшее до черноты тело, бахтерец по жаре был снят и приторочен к седлу. Задумчиво покусывая сорванную где-то травинку, он с усмешкой вспоминал вчерашний день. Война начинала приносить явно видимый доход. Да ещё нежданная удача подвернулась в виде группы местных скоморохов или как их тут литвины называют? Впрочем, это не важно. Важно то, что они умели играть на музыкальных инструментах да ещё использовали ноты. Правда нотная запись несколько разнилась с привычной Андрею, но какая разница. Играть-то не ему, а им. Правда, привыкшие к вольной жизни скоморохи были тем ещё приобретением, но Андрей надеялся договориться, предложив людям своеобразный контракт в виде обычного холопства на пять лет. Во-первых, пять лет не полное, до смерти, во-вторых делать они будут то, что умеют — играть, ну и учить учеников (тут, кстати, им полный резон людей обучить — будут у князя свои музыканты, их точно отпустят), ну и в-третьих, они так и останутся одной командой, а не разбегутся по разным владельцам. Честно, он очень надеялся, что ребята примут его предложение, так как ввиду отсутствия нормальных развлечений уже просто послушать любимую музыку было прекрасным выходом из положения.

Он ещё раз оглядел своих воинов и вытер вспотевшее даже под тонкой рубахой тело мокрым платом.

А ещё он разжился в местечке книгами. Да-да, самыми обычными такими книгами — сшитые рукописные листы в кожаном переплёте. Правда, писаны они были латиницей, но Андрей прихватизировал их всё равно, лишь оглядевшись — не видит ли кто. Дураков вокруг хватает, а у церкви к таким вещам свой бзик. Ну а ему оно надо? Потом разберёмся, окажутся церковным бредом — выкинем, а если что путное, то переведём да почитаем. Да и вообще, пора бы уже свою библиотеку заводить. Тут княжич хмыкнул своим же мыслям. Потом, всё это потом, а пока пламя большой войны в очередной раз неудержимо расползалось по литовским землям...

И вновь могучее государство не сразу отреагировало на угрозу. Уже месяц как восточные пределы его выжигались и безлюдились поместной конницей и отрядами служилых татар, а литвины всё никак не могли раскачаться. 1 сентября король польский и великий князь литовский в письме к краковскому епископу даже жаловался что "литовцы из страха, паники, похоже, неспособны защитить себя своими силами". Ну а что ему ещё оставалось делать? У короля не было сил помочь своим подданным. Ведь шляхта, как могла, противилась созданию королевской армии, справедливо полагая, что тогда её вольностям, вырванным у былых королей всеми правдами и неправдами, придёт северный пушной зверёк. Да и с деньгами в казне был полный напряг. Когда четыре года назад Андрей Косцелеский принял уряд польского подскарбия, то в кассе насчитали всего 61 злотый! Что можно было сделать с такими финансами? Да ничего. Не лучше положение было и в Литве. Казну по своему усмотрению растащили паны рады (для примера, в 1532 году, аккурат перед очередной войной с Московией в казне ВКЛ великий князь Сигизмунд не обнаружил "ни гроша"). Где уж тут воевать!

Однако не всё ещё прогнило в литовском государстве, и армия для отпора вторгшемуся врагу потихоньку собиралась возле столицы. И собирал её опытный и умелый воин, гетман князь Константин Иванович Острожский. И пусть шляхта в большинстве своём воевать не хотела, но враг-то об этом не знал. А потому полетела по стране весть, что собрали войск уже сорок тысяч и вот-вот пойдут бить супостата. Князь справедливо полагал, что рано или поздно, но весть эта достигнет московитов и заставит их серьёзно отнестись к "угрозе".

Ну а чтобы веры слухам было больше, отправил крупные отряды всадников ловить и уничтожать мелкие группы шкодничившей в округе поместной и татарской конницы.

Когда же стало ясно, что большего собрать не получиться (финансовые средства для найма наёмников ещё не были собраны, а хоругви ополчения пришли только из центральных поветов, остальные на службу просто "забили") князь в конце сентября всё же покинул окрестности Вильно, и двинулся навстречу врагу, имея под рукой воинов во много раз меньше растрезвоненных сорока тысяч...

Наступал октябрь, месяц дождей, резких холодных ветров и неожиданно выпадающих тихих, тёплых дней, когда на ещё вроде зелёной траве уже собирается ковёр из опавших жёлтых листьев, а от земли обманчиво пахнет по-весеннему. К этому времени давно должны быть убраны хлеба, спеты дожиночные песни и потому с особой укоризной смотрелись встречавшиеся на пути заброшенные поля с неубранной и осыпавшейся рожью. Они словно кричали проходившим мимо воинам, что земле нужна не война и разор, а мир и тяжкий труд пахаря. И воины с грустью смотрели на погибший урожай, но виновными себя в том не считали, словно это не они жгли тут деревни и угоняли трудников крестьян.

Эх, и хорошо же они погуляли, но, кажется, пора и честь знать. Андрей, в который раз оглядев немерено разросшийся обоз и нескончаемую вереницу пленников, со вздохом понял, что да, пора возвращаться к основному лагерю, под Полоцк. Иначе скоро сотня окончательно превратиться в неповоротливый и малоуправляемый табор. Да и время сбора, установленное большим воеводой, потихоньку подходило. А тут ещё и пятая точка вдруг принялась вопить о неприятностях. А этому органу он давно привык доверять, ибо не раз ещё в той жизни замечено было: просто так она вопить не будет. Так что, по всему выходит, что пора возвращаться.

И вот надо же было такому сложиться, что, едва только сотня повернула назад, как до них дошли новости о появившихся в округе литвинах. Известие это принесли чужие усталые воины на загнанных лошадях, которые буквально вывалились на ушедший далеко вперёд головной дозор, и, не признав своих, чуть сходу не порубали не ожидавших такого поворота дел ратников. Наверно только чудо тогда уберегло от кровопролития, но, слава богу, всё обошлось и вскоре осунувшиеся от долгой скачки беглецы предстали пред очи молодого головы.

Оказалось, что это были помещики из такого-же загонного отряда, только действовавшие чуть южнее. Два дня назад на них, ничего подобного не ожидавших, вдруг наскочил литовский полк и в жестокой рубке наголову разбил поместных, убив или пленив большинство из них, и лишь немногим удалось утечь с места схватки. Вот с такими-то беглецами и повстречались воины Андрея. Что ж, это следовало ожидать. Всему когда-то приходит конец. Второй год они безнаказанно грабили чужую землю. Многие позволили себе расслабиться, и ныне за это вынуждены были заплатить самую высокую цену. Впрочем, какая это война, если самый страшный враг — баба с вилами, да мужик с дрекольем. А бездействие расхолаживает. Вот и промухали поместные, хотя слухи о том, что литвины-таки собрали большую армию (ну в сорок-то тысяч Андрей, основываясь на послезнании, не верил, но что-то видимо собрали точно) докатились и до полоцких земель.

Нет, он, конечно, не был совсем уж крутым спецом по этой войне, а потому точно сказать, придут или нет литовцы, не мог (вроде не писали нигде о боях-столкновениях на второй-то год войны историки в будущем), но и отмахнуться от слухов рука не поднималась. Это больших битв не было, а про малые стычки никто не говорил. Да и в летописях про них вряд ли упоминали. Вот выскочит сейчас из леса вражий отряд да порубит их за беспечность в капусту. И кто об этом где напишет? Не того пока полёта ягода князь Андрейко Барбашин, что б на него чернила в летописании изводить. А пятая точка, оказалось, вновь, в который уже раз, не просто так вопиёт. И было просто настоящей удачей, что первыми под удар попали другие. Вспоминая свою беспечность, Андрей со стыдом признал, что случись это с ними — конец был бы одинаков.

Зато нынче рассказ о кровавом побоище заставил всех в его сотне встрепенуться. Как говориться, предупреждён — значить вооружён! Теперь-то литвинам будет не так-то просто застать их врасплох.

Разумеется, больше в этот день никуда не пошли. Встали тут же, в лесу, на ночёвку, выставив ближнее и дальнее охранение. А то мало-ли что, одни вон уже попали как кур в ощип.

Пока воины приводили в порядок доспехи и оружие, да готовили ужин, Андрей с десятскими собрались на импровизированный военный совет. Сидя на пеньке, укрытом попоной, княжич внимательно слушал младших командиров. К сожалению, все, как сговорившись, твердили только об одном — надо спешно валить к основным силам. В принципе, Андрей был с ними полностью согласен, вот только было одно но. Богатая добыча и многочисленный полон сильно тормозили скорость передвижения, а литвины, оправившись от боя, обязательно пойдут в догон. Уж больно злы они были, и глупо надеяться, что про их отряд им неизвестно. Уж слишком сильно они пошумели в окрестностях. И уйти от скачущих налегке врагов они не смогут, а значить будет бой, но бой тогда и там, где это будет выгодно литвинам. А их и без того почитай в два раза больше, если верить словам беглецов. А потому может, стоит навязать им бой по своим правилам, постаравшись нивелировать численное преимущество внезапностью нападения? Поиграть, так сказать, в партизанов Ковпака в рейде. К тому же и полусотник предлагал примерно то же, добавив лишь, что обоз останавливать не надо, а отправить его под охраной заболевших, а самим, налегке, идти впереймы. Коль проскочим незаметно, то и двойной перевес не так страшен, ну а нет, то уйти, уводя погоню за собой, в надежде, что оставшиеся выведут полон и добычу к месту сбора войска. Поскольку поместный воин жил не столько с поместья, сколько с добычи, то последнее предложение встретили единогласно.

На том "малый командирский совет" и закончился.

В поход двинули с раннего утра, далеко высылая дозоры, в которых отряжали только лучших следопытов, но литвинов так и не встретили. Андрей даже порадовался: ежели те не появятся до утра, то можно будет поворачивать вслед за обозом — всё же большого желания испытывать судьбу у него не было. Увы, это его желание не сбылось: литвины объявились-таки поздним вечером.

Что ж, дозорные, самолично выбираемые Богданом, с честью подтвердили, что являются лучшими, сумев вовремя и обнаружить противника и не показаться самим на глаза. Упреждённая ими заранее, сотня отошла подальше, дабы не углядел кто из вражеского дозора и затихарилась в лесу. Всем было понятно, что враги в скором времени встанут на привал. Солнце-то уже скрылось за горизонтом, и дальнейший путь становился опасен и для лошадей, и для всадников. А широкая луговина, до которой так и не дошли русичи, подходила для становища как никто другой. Следопыты, посланные чуть попозже в разведку, подтвердили эту догадку и в голове княжича зародился план...

Дробный топот разгонявшейся конницы проснувшиеся литвины услыхали даже раньше, чем увидали вылетавших из леса всадников. Тревожно, хотя и поздновато, запели рожки уцелевших часовых. В ответ залихватский разбойный свист взвился над поляной.

Выхватив саблю, Андрей с криком ворвался в бестолково суетящуюся людскую гущу. Полоснуть по спине одного, другого, третьего, увернуться от удара шляхтича, успевшего-таки схватить сабельку, вновь ударить самому. Литвины, попавшиеся на пути первыми, все легли под сабли, мало что поняв. Те же, кто был за ними, смогли ещё схватиться за оружие, но сомкнуть строй уже не успевали. Да и набегавшие в панике свои же не дали им собраться. Новгородцы прошли через них, как нож проходит сквозь масло.

Наддав, Андрей нагнал какого-то литвина пытавшегося то ли отскочить к центру лагеря, где его товарищи уже начали приходить в себя, то ли удрать, и, изогнувшись кошкою на седле, с потягом рубанул вкось по незащищённой спине. Литвин вздёрнул поводьями, подняв коня почти на дыбы, и начал заваливаться вбок. Княжич, не оглядываясь, промчал мимо.

И всё же врагов было много. Пока новгородцы резали одних, кто-то из литовских набольших, сориентировавшись во всей это кутерьме, начал, наконец, командовать и сумел-таки навести кой-какой порядок в шляхетских рядах, но время было упущено безвозвратно. Большая часть литовских воинов уже поддалась страху и панике, и всё ещё сохранявшееся численное превосходство уже не могло принести им никаких дивидендов. Да и оно быстро истаивало под блистающими росчерками стали. Поняв это, литовский набольший, повёл тех, кто ещё хранил трезвость мысли на прорыв, ибо отступить им можно было теперь только в лес, за которым начиналось болото, которыми так богата полоцкая земля.

Зато эти ударили сильно, слаженно, мгновенно прорубив себе небольшой коридор, но поймавшие кураж новгородские помещики уже не желали отпускать никого. Положив немало своих, они всё же смогли остановить таранный удар, предотвратив намечавшийся прорыв.

Вспыхнувшая рубка была страшной.

Вот перед Андреем вновь вырос какой-то шляхтич. Не задумываясь, он махнул саблей, но удар пропал зря — тот успел прикрыться и исчез позади. Слева откинулся на конский круп кто-то из дворян, не справившийся со своим врагом. Ярея от злобы Андрей попытался достать победителя саблей, но не успел — взмахнув руками, тот уже сам повалился под ноги своего скакуна. Зато откуда-то сбоку выскочил шальной литвин и уже княжич едва успел принять его удар на саблю. И опять долго рубиться им не дали — уж слишком тесно было на небольшой поляне нескольким сотням стремящихся убить друг друга людей.

Скрежет клинков, конский ржач, ор, мат, хрип — всё слилось в единую какофонию. Новгородцы шли по траве, зверея от крови и рубя встречного и поперечного, не смотря уже бьётся ли тот, пощады ли просит, и добивали раненных и ползущих в кусты засапожниками и ничто, ни команды, ни увещевания не могло остановить это смертоубийство. Потому-то, когда успокоились уже после боя, поняли, что полону-то взяли всего ничего. Зато поляна была буквально покрыта трупами врагов, которых уже сноровисто обирали, сдирая оружие, доспехи, порты и украшения. К сожалению, и своих потеряли немало — почитай два десятка из и без того неполной сотни остались лежать на покрытой кровью пожухлой осенней траве.

И всё же это была победа! Победа, дающая возможность уйти самим и беспрепятственно увести награбленное добро. Княжич, дико уставший как физически, так и эмоционально, всё же имел ещё силы чувствовать гордость. Ещё бы, его план сработал как надо! Впрочем, такие планы срабатывали всегда, если чужой разведке не удавалось обнаружить затаившегося врага. Человек ведь не робот, он не может быть в готовности всё время, он устаёт и перегорает и даже часовые со временем начинают забивать на службу, а потому нежданное ночное или предутреннее нападение завсегда выливается в избиение. Так получилось и здесь. Литвины не смогли выследить их, и теперь им оставалось лишь собрать трофеи да пленных и уходить. Правда, смущало то, что у противника не было обоза. А чужой обоз вещь соблазнительная. Особенно воинский. От одной мысли, сколько там всего нужного уложено, жаба внутри Андрея начинала буквально беситься. Чтобы удовлетворить разгорающееся любопытство, среди полонённых провели экспресс опрос, на котором и выяснилось, что тот тащился где-то позади (ну да, литвины-то тоже не дураки, понимали, что одвуконь быстрее врага настигнут). И вот теперь перед ним встала дилемма. С одной стороны, нужно было уходить, ибо пленные показали, что армия Острожского уже довольно близка, да и окрест не только их отряд шалил, ну и потери были более чем чувствительные. С другой же, кроме богатой добычи (а её, как известно, много не бывает), была возможность освободить пленных из той разбитой полусотни, беглецы из которой так помогли им известиями. Сам Андрей больше склонялся за поход, но принять решение всё никак не мог, а потому решил выслушать своих подчинённых.

"Военный совет" собрался быстро. Пока простые воины перевязывали и обрабатывали раны, да наскоро хоронили своих погибших, начальникам пришлось здорово поломать голову над дальнейшими действиями, ибо умудрённые опытом, они хорошо понимали, что лучшее иногда враг хорошего. И всё же жажда большого куша перевесила, а потому вскоре сильно поредевший отряд спорым маршем поспешил в одну сторону, а оставленные легкораненые, переловив да навьючив добычей шляхетских лошадок и привязав к сёдлам пленных, да устроив своих тяжёлых, в другую — догонять уходящий на соединение к основным силам, стоявшим под Полоцком, обоз.

Что ж, риск оправдался на славу, хотя Андрей и ожидал большего. Увы, пышности поляков следующего столетия армия литовского княжества ещё не достигла, и весь обоз разбитого отряда состоял из вереницы возов и вьючных лошадей, вёзших лишь всё самое необходимое. Да и боя, по сути, не было. Новгородские ратники стремительно окружили вставшие возы, расстреливая всех, кто был с оружием, из луков и лишь в самом конце схватившись за сабли. Разгром был полным, только небольшой части охранников удалось уйти, нахлёстывая коней, преследовать их не стали, а погнали захваченное добро в обратную сторону, молясь, чтобы никто не перехватил их по дороге...

Толи помогли молитвы, толи воинская удача, но больше по пути они никого не встретили до самого конца перехода. Но лишь когда впереди показались стены осаждённого Полоцка, Андрей позволил-таки себе и своим людям расслабиться. Как оказалось, спешили они зря, о литвинах здесь уже были предупреждены — шляхтичи умудрились здорово покусать не один отряд поместных. Да и слухи о "сорокатысячной" армии, спешащей на выручку, так же долетели до сих мест, воодушевив горожан и заставив воевод призадуматься. Ну а пленные, доставленные Андреем, своими сведениями лишь подлили масла в огонь. Сорок там не сорок, но сил у Острожского было всяко больше того трёхтысячного корпуса псковско-новгородской рати (к тому же понёсшего какие никакие, но потери) что привёл с собой князь Шуйский. К тому же в воздухе уже явственно чувствовалось дыхание стремительно приближавшейся зимы. Уже снова, как и в прошлом году, начались проблемы с фуражом. Да и болезни не обошли воинство стороной. А значит, предстояло воеводе в ближайшее время споро собирать все разрозненные силы в кулак да, свернув неудавшуюся осаду, отходить в родные пределы.

Второй год войны вновь не принёс видимых результатов. Ни одной крепости взять не удалось. Мало того, Острожский своими контрударами практически снял осаду и отогнал русские войска от Витебска, Полоцка, Орши. А столь хорошо получающиеся у русской рати лихие кавалерийские рейды по незащищённым деревням и городским окрестностям погоды, увы, не делали — с их помощью нельзя было выиграть войну.

Но Андрей, оглядываясь на отдаляющиеся полоцкие стены, точно знал, что ничего ещё не окончено.

Глава 20

Казалось бы, ну что сложного в том, чтобы отъехать от старого владельца. Ведь никто не держит! Просто не вправе держать, потому, как не в Литве какой-то, а на Руси живём, где крепостное право ещё не поднялось в полный рост. Да, уже не как при дедах, в любое-то время, а только в неделю, до и в неделю после Юрьева дня, но ведь любой мог, бросив шапку в пол перед барином, сказать: "все, ухожу". И уйти, оплатив лишь то, что по закону положенно. Но разом порушить жизнь, вот так просто бросить рубленную своими же руками избу, пашню, поднятую трудами собственных рук да не по раз политую солёным потом, речку с прикормленным местом, позволяющим сытно пережить скоромные дни? А соседи, к которым привык за эти годы? Ведь что ещё ждёт его на том, новом то месте, как ещё сложатся отношения? Нет, непросто сорваться с места мужику!

Вот и Яким крепко осознал это, когда встал перед непростым выбором. Ведь и бросить всё жаль, и оставаться уже невмоготу было. А виной тому синие, как небо, глаза, что притянули, проворожили молодца. А от любовной-то хвори, известное дело, есть одно верное лекарство — время да расстояние. Снимись, отъедь к другому владетелю, да подальше и спадёт морок со временем, но... Но ведь только-только на ноги вставать начал. Даст господь пару лет урожайных — совсем от долгов свободен станет, а там иди, куда сам хошь, а не туда, куда чужой тиун позовёт. Но как жить, когда вот она — рядом? Да и был уже грех, миловались на Ивана-то Купалу.

И ни дядька, ни мать ему тут помочь не в силах. Впрочем, мать-то к девице присмотрелась, мол, что за зазноба у сынка появилась. Сестра потом по секрету поведала, что та ей по нраву пришлась, да только разве от того легче. Уж лучше б наорали, как Прокл на своего старшего, когда тот тоже на одну из девок новоприбывших глаз положил. Ох и осерчал тогда мужик, да настолько, что вожжами непутёвого отходил, приговаривая: "Не заглядывайся, дурень, на холопок. Одна краса, что коса долга, а сама бесприданница, да и воли тя, дурня, лишит". Может с того что и вышло б. Всё ж, наверное, недаром на Руси невест выбирали родители, жениху такой выбор не доверяя, боясь, что он выберет необдуманно, руководствуясь лишь греховными страстями. Потому-то зачастую молодые и не видели друг друга до самой свадьбы. Оттого-то, говорят, и появилось прозванье "невеста", что в жёны бралась "не весть кто", как есть неизвестная, неведомая. Ну а "суженый" — от "судьбы", "суда Божия", потому как жениха, по молитвам девушки, посылает сам бог. Так ли это, не так, кто его ведает, скрыто это стариной стародавней.

А меж тем цвели на лугах травы, в небесной вышине беспечно текли куда-то облака, на полях колосились хлеба под солнцем. Время неутомимо продолжало свой мерный ход. Незаметно пролетел сенокос. Пришла пора убирать хлеб, выросший нежданно густой и обильный. Потом пристало перекрыть, начавшую уже кой-где протекать, кровлю новой соломою. Так, замучивая себя работой, Яким забывался на время, вот только любая работа имеет свой конец. А следом вновь приходила грусть-тоска.

В тот день Яким на розвальнях возвращался в деревню из города, куда ездил на торг. По зимнику и уже окрепшему льду сюда потянулись селяне из самых захолустных уголков. Некоторые добирались за сотни вёрст, а это дня два ходу было как минимум. Ушлые купцы скупали у таких пушнину и мороженые туши забитой дичи, платя вместо серебра зерном, овощем или рыбой. Впрочем, тем всё одно выгода — им своего хлеба мало, коль на зиму хватит то для посева уже не останется, потому и катят в город, чтоб свою добычу обменять, ну а купец, знамо дело, тоже свою выгоду не упустит. Всё скупит. Ему что волчья шкура, что беличья, всё одно в ином месте с выгодой продаст.

Впрочем, на торгу и без того товара было много. Городское торжище даже выхлестнуло из-за бревенчатых стен и привольно раскинулось на речном льду.

Настроение у Якима было приподнятое. И даже затянутое тучами мрачное небо не портило хорошего настроения, а от хвойного запаха голова буквально кружилась, поднимая из глубин памяти приятные минуты детства. Да уж, съездил, можно сказать, он удачно. За прошлую зиму да нынешнее лето мать с сестрой умудрились наткать немало льняного да шерстяного полотна, излишки которого он и продал купцам с немалым прибытком. Да не бартером, а за полновесное серебро, хоть и не любят купцы с ним расставаться.

Оттого и катил парень мимо покрытых снегом деревьев, напевая песенку, услышанную на торгу, да объезжая кочки да колдобины, когда прямо перед мордой коня на зимник выскочил ополоумевший заяц. Лошадка, отъевшаяся на летних травах, прянула в одну сторону, а беляк, трухнувший ещё больше, в другую. От неожиданности Яким даже за малый лук, что завсегда брал с собой в дорогу, схватиться не успел. А потом и не надо стало. Из леса вдогон вынеслись верховые, тонко звякнули тетивы и заяц завертелся на месте, пронзённый стрелами.

— Эх, шкуру попортили, княже, — горестно воскликнул один из верхоконных и Яким сразу признал в нём соседа Годима. Потом разглядел и верного послужильца Олексу, а затем и самого владельца Бережичей. Князь был весел и на испорченную шкуру явно не обижался. Ну да, ему-то этих шкурок ещё принесут и не одну. Тот же Яким положенную долю отдаст.

Заметив, что княжич смотрит на него, парень привычно бухнулся на колени.

— А, Яким, — признал своего крестьянина князь. — Какими судьбами?

— С торга, господине, — ответил тот и покраснел. Княжич же лишь расхохотался:

— Так торг-то на реке, а деревня на берегу. Чего ж ты лесом то тащился? — и, видя, как мучается парень, пытаясь придумать ответ, сам же и добавил: — Смотри, Яким, будешь в заповеданном лесу шалить — не пощажу. Уж ты то знаешь.

Ну да, видел Яким, какой княжич может быть. Вспомнил и аж вздрогнул. А ведь и вправду думал дровами где поближе запастись, всё же вырубка довольно далече от деревни. Да и силки кой где своей волей поставил. Вспомнив про силки, вновь покрылся испариной: а ну как княжич их обнаружил? Выскочили то они аккурат с той стороны, где он посвоевольничал. Что ж, придётся, видимо, домой ворочаться, ну его к лешему, пущай уж косой волку достанется, чем он попадётся. И надо же было княжичу именно сегодня поохотиться.

Между тем Олекса, подъехав к князю, что-то прошептал ему на ухо. Княжич, выслушав его, вскинул удивлённо одну бровь и уставился на парня. Под пристальным взглядом синих глаз Яким почувствовал себя не очень уютно. Хорошее настроение стало покидать его.

— Вот интересно, мне тут все уши прожужжали, что Яким от любви сохнет да чахнет, а я вот смотрю, едет весел, песенки поёт. Аль то неправда, что девка-холопка тебя приворожила? А коль правда, так что ж не сватаешь?

— Так, княже, вольные мы! Что хошь делай, а я в холопы не пойду...

— Ух, горячий какой, — перебил его расхохотавшийся князь и соскочил с коня в снег. — Ну-ну, любовь — божья искра, что загорается в двух разных душах по воли его, так кто мы такие, чтобы идти супротив. Тебе, можно сказать, счастье, дурню, выпало: сам себе невесту сыскать, да чтоб по сердцу была, а ты?

— Так закон же...

— Верно, закон нам государем дан, и тут тоже никто супротив пойти не может, — перебил парня князь.

— Так как же?.. — Яким окончательно скис, а князь вновь громко расхохотался:

— Эх ты, святая простота. А давай так: я девке вольную, а ты мне ряд, что, скажем, пять годочков отработаешь без отъезда.

— А потом?

— А потом вольному воля. Хочешь — новый ряд положим, ну а нет, так выплатил положенное и гуляй, куда глаза глядят с молодой женой да детишками. Ну, как тебе моё предложение?

Яким думал недолго. Да что уж там, князь предложил выход. Да ещё какой выход!

— А согласен, княже.

— Ну, ты не спеши, домой езжай, с роднёй посоветуйся. Да сватов зашли, а то вдруг да дадут тебе от ворот поворот. А уж потом приходи ряд составлять будем.

И хлопнув крестьянина по плечу, князь вновь взлетел в седло и, тронув пятками верного Хазара, отправился продолжать прерванную разговором охоту, а Яким ещё некоторое время сидел на краю розвальней, соображая, подо что же он тут подписался. А потом, поправив топор, заткнутый за пояс, взялся за вожжи и тоже тронулся в путь.

Ну а вечером, сидя за накрытым столом под неровным светом лучины, Яким долго и обстоятельно беседовал с дядькой, обсуждая княжье предложение. Мать, сидевшая в своём углу за прялкой, на прямой вопрос брата только кивнула, сказав, что девица та хозяйственна, родителям покорна, да и не "ялица" с виду. Оно, конечно, большого-то приданного за ней не предвидится, в тех же Дежовках и побогаче кого сосватать можно, ну да помощь в хозяйстве тоже лишней не будет. Да и внуков покачать уже хочется. Был бы муж жив, может и воспротивилась бы такому сватовству, а ныне что уж говорить.

Брат покачал головой и испытующе глянул на племянника:

— А прялку-то в подарок невесте сготовил ле? — и рассмеялся, увидев как тот заалел от смущения. Ну да, был такой обычай: жених дарил своей невесте новую, сделанную и украшенную своими руками прялку. Так кто ж знал-то, что так вот будет. Но дядька лишь рукой махнул: — Ну, ничто, я вот тоже как-то в своё время не сподобился.

А потом было сватовство, заставившее парня значительно понервничать, пока дядя водил разговоры вокруг да около, но окончившееся, к его вящей радости, сговором. И пока обе семьи усиленно готовились к свадьбе, Яким поспешил во двор новоотстроенного имения владельца Бережичей, полный веры, что князь не забыл своё обещание. Как оказалось, князь не забыл, более того, он словно был готов к его приходу, а потому к делу приступили практически не медля. Видоками составляемой сделки стали Игнат и Олекса со стороны князя и дядька Нездин со стороны Якима. Тут же на столе лежала вольная на невесту, заверенная со всем чаянием и отданная отцу девушки.

И была свадьба, громкая, пьяная, весёлая, и сальные шуточки гостей, провожавших молодых на первую брачную ночь, после которой Яким был, наверное, самым счастливым человеком на свете. Ну а пять лет так это разве срок? Да пролетят и не заметишь. Зато по новому-то ряду и землицы молодожену добавилось, да не как раньше, в разных углах, а вместях вся, как новым владетелем заведено было. Так что пять лет пережить точно не беда.

А вот Андрею, глядя на свадебные гулянья, было как-то не до веселья. И виной тому был родной брат Мишенька. Он вдруг всерьёз озаботился матримониальными планами и принялся подбирать невест для младших по своим, только ему известным раскладам. А как же, всем уже давно за пятнадцать годочков стукнуло, пора и о семье думать. Ну, совсем как песенке:

— А много ли вам лет, дитя моё?

— Ах, много, сударь, восемнадцать.

Блин, и чего они тут все такие торопыги? Андрею, вот, вполне неплохо пока и холостяком жилось (даже епитимьи за любовные связи не сильно-то и напрягали). Одно радовало, от немедленной женитьбы его спасал брат Иван, который тоже пока не обзавёлся женой, а годами был старше. Но между сговором и самой свадьбой порой проходил не один годок, так что трепыхаться в этом направлении, наверное, уже стоило. Потому как ему тоже хотелось бы найти кого-то, как вот этот крестьянин, чтобы не только достойной партией выглядела, но и по душе была. А как тут выберешь, коли нынешние девицы, идя в люди, себя так мазюкали, что порой страшно становилось. И эта непонятная мода зубки чернить. Да такую кракозябру во сне увидишь, даже крестом неотмахаешься. А если ещё вспомнить из чего нынешние белила да румяны делаются, так вообще, тушите свет, бросайте гранату. Уж лучше б паранджу носили, честное слово. И ведь никому не расскажешь, отчего ты нос тут воротишь, потому как местные мужики тебя же и не поймут. Ибо это и есть их эталон красоты. Воистину права была одна из его подружек, говорившая, что всю эту краску они, женщины, заради мужиков малюют, чтоб мол, им же и нравиться.

Да и без жениьбы этой иных дел было невпроворот.

Начать с того, что пора уже было обзаводиться своей собственной службой безопасности, а то ведь нравы ныне царят простые — знатные да богатые соседи легко могут и "на огонёк" заглянуть, после чего от имения только головёшки и остануться, а управу у государя ещё поди найди, особенно если сосед при дворе более чем ты "весит". Нет, не то, чтобы в порядке вещей сие было, но иной раз случается, а береженого, как известно, и бог бережёт. Вот только какой он, нафиг, безопасник? Так, читывал кое-что из документального да худлита на заданную тему, ну и фильмы смотрел. Вот и все его знания. Понятно, что от такого настоящие профи тихо ржут в сторонке, но делать то чего-то надо. А потому пришлось вновь идти в народ. Ну, идти, это конечно громко сказанно, для того у него Олекса есть, что успел и потаскаться по стране и с изнанкой общества повстречаться. Тоже, конечно, тот ещё источник, но ничего лучшего под рукой просто не было.

Не имея нужных знаний, выбирать пришлось больше на интуиции, перебирая из нескольких кандидатов и внимательно присматриваясь к каждому. Эх, вот бы где ему пригодились те тестовые методики, что стали внедрять в армии под самый конец его сужбы. Но, увы, чего под рукой не было, того не было. Наконец, после долгих бесед с людьми Андрей решил, что лучшее — враг хорошего и найти кого-то лучше конечно можно, но время неумолимо тикает. И выбор князя пал на Лукьяна, невысокого, худенького парнишку лет двадцати из как говориться "беспризорников". Уличная жизнь парня, конечно, побила, но сломать до скотского состояния ещё не успела и мечта жить более менее достойно у того ещё не истаяла окончательно. Процесс присяги и крестоцелования на верность нового послужильца прошёл без пышных церемоний, так сказать в рабочем порядке, и уже на следующий день князь вывалил на лукьянову голову весь тот груз информации, что осел в его памяти по данному вопросу. А чтобы каждый раз не повторятся, вручил ему и свои записи на эту тему, всё одно парню ещё предстояло грамоте обучиться. Зато, глядишь, прилежней учиться станет.

Тут стоит сказать, что хоть игумен на обучителя так и не разрадился, но ищущий да обрящет. Выкрутились своими силами, сманив старичка посадского из Калуги. Тот зарабатывал себе на хлеб тем, что обучал детишек состоятельных калужан, но в последенее время на этом поприще у него как-то вдруг появилось довольно много конкурентов и предложение переехать к новому месту было им принято более менее благосклонно. Пришлось, конечно, раскошелиться, однако свои грамотные люди нужны были, как говорится, ещё вчера. Потому зелёное земноводное было жестоко оттоптано и загнано в самые дальние уголки души. А поскольку избу под школу поставить удосужаться только к осени, то учёбу с бережической детворой пришлось вновь отложить на год, а чтоб учитель квалификацию не потерял, да и житье-бытьё свое отрабатывал, занялся он ближними людьми князевыми.

Ведь кроме Лукьяна в его личной дружине появились ещё двое парней — Игнат и Донат. Тоже, как и Олекса, из сирот, ибо ближний круг по андреевой идее семьёй должен был только друг друга считать, ну а его самого отцом-основателем. Не панацея, конечно, но при нынешних патриархальных взглядах хоть какая-то гарантия личной преданности (разумеется, в придачу к громким словам, крестоцелованию и хорошему жалованию, ибо, как известно, голодное брюхо к верности глухо). Вот и их тоже засадили учиться грамоте. Причем оба они изучали ещё вдобавок и немецкую речь, благо Генрих, отработав своё и будучи отпущенным, как и обещалось, на свободу сам попросился остаться у князя в услужение. Это, конечно, тоже било по карману (одно дело за еду работник и другое за зарплату), но давало кучу плюшек, всё же немец не зря был в своё время управляющим. Будет теперь и у него этакая немецкая прививка русскому хозяйству. Да и теплицы было теперь кому устраивать. Теплицы то он не простые, в местном обиходе привычные, а теплые хотел поставить. По печной технологии, что на своей даче отработать успел, благо тесть с тёщей, удалившись на пенсии от городской суеты, постоянно там проживали и поддерживали всё его дачное хозяйство. Зато зимой-то свеженькие огурчики-помидорчики, лучок да укропчик куда веселей шли. Правда там вместо печки газовый котёл стоял, ну да за неимением гербовой, как говорится... Вот только бычий пузырь, что тут в местных теплицах да парниках заместо плёнки использовали, вещь для зимы ну очень непрактичная, потому и откладывались те теплицы до начала работы стекольного заводика. Можно было, конечно, слюдой обойтись, но как-то она Андрею не глянулась. Он её и в окна-то поставил только оттого, что стекла не было, а на бычий пузырь он и в крестьянской избёнке насмотрелся. Ну и зачем такой эрзац строгать, чай теплицы не первой необходимости вещица, могут и подождать.

А вот пасеку нужно будет обязательно расширять. Да и с ульями ещё возиться и возиться. Это на первых порах дупляными колодами обошлись, а ныне пора и рамочные изготавливать. Вот только беда была в том, что от всего их многомудрого устройства Андрей только название и знал. Ну и картинки видел в своё время. А потому всю работу легко сбросил на бортника и плотников, пообещав им материальное стимулирование за добротность и батогов за ленность. Ага, кнут и пряник, классика жанра, однако, хе-хе. Хотя дело своё пасека уже и так сделала — мёду и воска в этом году собрали поболя, а мёд это ведь не только сладкий чай, но и пастила, которая ныне заместо конфет к тому же чаю идёт. Да и воск в хозяйстве вещь далеко не лишняя.

Требовал своего внимания и "кирпичный заводик". Работа в нём спорилась, технологии учениками были давно изучены и отработаны, но производство мало наладить, ему нужно ещё и рынок сбыта найти. А на Руси 16 столетия предпочитали строить из дерева. Все. Даже у государя каменные хоромы появились всего пяток лет назад, да некоторые бояре да купчишки позволяли себе подобные дома отстроить. Правда, не всё было так печально. По стране буквально валил бум на церковное строение. Строили бояре, строили купцы. Да, большинство ставили всё из того же дерева, но были и те, кто желал возвести что-то более монументальное, чтоб простояло не один век. А ведь ещё Иван III Васильевич повелел на всей Руси строительство вести не из дикого камня, как при предках было, а по новому, по-московски, из кирпича. Так что куда пристроить товары своего заводика намётки были. Но попотеть кой кому всё же придётся изрядно (ну право, не князю же, в самом-то деле, этим заниматься).

Зато лесопилка, поставленная-таки в его владениях под приглядом Генриха, пришлась очень даже кстати. Причем немец сам место под строительство подбирал. И выбрал не там, где Андрей думал, а чуть поближе к устью, зато получилось лучше некуда. Ну а доски — товар дюже ходовой. А если учесть, что сильно демпинговать цены он не стал (так, сбросил пару денег, чтоб лучше расходился), то ещё и дюже выгодный по сравнению с тёсовыми то получился.

Ну и до кучи дело с книгопечатанием вроде как двинулось с мёртвой точки. Победа та, осенняя, для него даром не прошла, посадив на шею лишнюю обузу в виде пары знатных пленников. Тоже ещё тот геморрой, кстати, оказался, но зато хоть появилось кого в Польшу засылать. Насколько верным тот слуга был, что со шляхтичем ему достался, бабушка, конечно, надвое сказала, но в дорогу отправился споро и до лета обещался обернуться. И если всё сложиться удачно, то ценой выкупа шляхтичей станет покупка ими шрифтов и, по возможности, самой печатной машины. Впрочем, ежели Швайнтполь всё же заломит цену за своё изделие для них неподъёмную, то он за саму установку готов доплатить и из своего кармана, а то как-то нехорошо получается: год уже прошёл, как благословение от церкви получил, а воз и ныне там. Но шляхтичам он, конечно, говорить об этом не стал: пусть слуга получше поторгуется, глядишь и сторгует приличную скидку.

Да и других дел было невпроворот, так что отвлекаться на абсолютно ему пока ненужную женитьбу было ну просто некогда...

Ранним утром, когда в слюдяных оконцах ещё только забрезжал рассвет, князь откинул одеяло и рывком сел на кровати, опустив босые ноги на медвежью шкуру, что лежала на полу. Да, что и говорить, а нормальная кровать — это вам не полати и не лавка. Разница чувствуется.

Запахнувшись в халат, он неспеша подошёл к иконам, на утреннюю молитву. Ему она была и нафиг ненужна, но нынешние русичи к подобным вещам относились серьёзно, а потому, если местным надо, то и от него не убудет. А то он и так много чего странного с их точки зрения творил. Так что церковное рвение проявлять приходилось повсеместно. От греха, так сказать, ага.

Мда, а настроение-то с утреца было так себе. Ну да, бывало уже такое с ним — накатывало. А всё из-за воспоминаний. Ну вот почему в читанных им книгах попаданцы были такие крутые (не в смысле физической крутости, а в знаниях)? И металл-то они плавить умели, и нарезные пушки-ружья чуть ли не на коленке изобретали-собирали, и устройства разных станков знали, и технологии всяческие в голове держали чуть ли не на целую энциклопедию. И тут он! Куда ни плюнь — всюду темнота. А ведь когда-то, в сетевых баталиях на разных форумах участвуя, он ведь целые рефераты писал. И таким, блин, умным был, аж самому завидно становилось, а стоило убрать из-под рук интернет и всё, как обрубило. Лишь смутные обрывки былых знаний нет нет, да и всплывут в памяти.

Нет, пока делами занят был, было как-то не до самокопания, но вот стоило расслабиться и накатывало. Ну и как тут не захандрить?

Вот князь с утра и хандрил.

А когда он хандрил, то становился раздражительным, за что потом, отходя, корил сам же себя, но никак не мог отделаться от этой появившейся у него с недавних пор и довольно-таки вредной привычки. А потому в такие дни, чтоб не обидеть кого случаем, он старался уединиться в своём кабинете, ну и заодно поскрипеть пером. Кстати книга по мотивам былин потихоньку продвигалась. Причём успевая по пути обрасти кучей разных событий, основывающихся на сказаниях, так и не дошедших до времён, когда их стали-таки записывать любители национального фольклёра.

Вот и сегодня, окончив молитву, он поспешил подняться в собственный кабинет, обустроенный, кстати, под его непосредственым руководством по меркам совсем иного времени. Нужно было лишь распорядиться, чтоб его до обеда не тревожили, а все слуги уже и сами поняли б, что князь сегодня не в духе (изучили уже, как-никак). Да ещё велеть самовар принести. Ну да, а что? Он про самовар можно сказать давно вспомнил, ведь гонять чаи было его любимым делом ещё по той, первой жизни. Вот и озаботился его "изобретением". Нет, всё же самовар вещь действительно хорошая (даже такой, на дровах топящийся), жаль только дорогая. А что вы хотите — медь-то на Руси ныне вся привозная. Своих-то рудников не было. Только Иван III Васильевич, уже после присоединения Новгорода к Москве, стал просить у своих коллег закордонных прислать ему людей, сведущих в поиске и обработке медных и серебряных руд, поскольку был крепко убежден — в его землях они есть, да только нет мастеров, знающих, как их выявить и как выплавить из них металлы. Его понять было можно: государя подстегивала острая нужда в металле хотя бы для тех же медных пушек, которые стали отливаться на его оружейных дворах с 1479 года. Русские мастера живо освоили технологию болонских умельцев. Теперь надо было освободиться от иной зависимости — от завоза сырья из-за границы.

В 1491 году он комплектует знатоками, завербованными за рубежом его доверенными людьми, первую в истории Российского государства официальную правительственную поисковую геолого-разведочную партию. Она-то и нашла медь на реке Цильме. И уже в следующем, 1492 году на Цильменском месторождении была организована разработка руды. Только, увы, насытить весь внутренний рынок это месторождение не могло в виду своей скудности и скоро было заброшено.

А ведь медь — это не только самовар (тьфу ты, а кролики, блин, не только ценный мех, ага). Медь — это основа для бронзы, а бронза — это уже пушки! И пусть чугунные орудия гораздо дешевле бронзовых, да и сырья для них можно получить значительно больше, а, следовательно, и самих пушек больше наделать, но для этого нужно знать месторождения железных руд и технологии выплавки чугуна, то есть то, чего он не имел и в чём был ни в зуб ногой. А раз нет возможности лить пушки из железа, то и бронза вполне подойдёт. Тем более что бронзовые пушки и сейчас льют во всех странах, и будут лить ещё достаточно долго.

Ну вот, опять его куда-то не туда понесло. Что тольку в бронзе, коли он и про медные месторождения не знает, а те, что есть, уже под государевой рукою. Да и олово тоже вещь не местная. Ох ты, грехи наши тяжкие!

Вздохнув, Андрей поднялся в свой кабинет и упал в кресло. Нет, ну что за напасть такая. Того нет, этого нет. Ну как тут жить-то прикажете?

Прихлебывая из кружки горячий взвар, он глубоко задумался. Почему-то мысль о бронзовых пушках намертво застряла в голове. Что-то лежало в его памяти, что-то связанное с бронзой. Так, ну-ка ещё раз. Пушки льют из бронзы. Так? Так. Простейшая бронза это медь и олово. Так? Так. И что? Ни меди, ни олова своего на Руси ещё пока нет. Так, ещё раз. Пушки льют из бронзы...

Минут через двадцать он прекратил гонять мысли по кругу и допил остывший напиток. В его размышлениях чего-то не хватало. Какой-то малости. А значить, надо отвлечься, занятся чем-то другим и, глядишь, эта самая малость вспомниться.

Приняв решение, Андрей сел на стул и придвинув к себе листы, полностью отдался мукам творчества...

Время до обеда пролетело незаметно. Стопка исписанных листов значительно пополнилась, и князь с довольным видом отложил перо, с хрустом потянувшись. Настроение стремительно поднималось, и сидеть в четырех углах уже как-то и не хотелось. Может собрать послужильцев, да и объехать вотчину? А что, это мысль! Заодно и развеятся по дороге. Сейчас только пообедаем, да поспим часик. Тут он, кстати, местных русских очень даже понимал. Помнил, как матерился народ, когда табуреткин адмиральский час отменить пытался. Лез, понимаешь, со своим свиным рылом во флотские традиции. Так что час вздремнуть после обеда — это по нашенски!

При мысли об обеде в животе заурчало. Эх, счас бы картошечки отварной да сальца солёного!

И тут он застыл. Прямо как стоял, посреди кабинета. Какая-то мысль стрельнула в голове, что-то, что было связано с солью, но не с самой соледобычей, а крутилось около неё. Что-то, чего он так старался выжать из своей памяти. О, он знал такие моменты, они уже не раз посещали его. Только бы сейчас никто не вошёл и не отвлек, иначе он за себя не ручается...

Нет, всё же, как странно устроенно человеческое подсознание. Вот ломаешь, ломаешь голову над проблемой, но ничего путного не вспомнишь, а потом вдруг мелькнёт что-то перед глазами и выстроиться целый ассоциативный ряд ровно до того, о чём ты так долго думал и хотел. Причем логику этого действа и сам потом понять не сможешь.

Вот и ныне ему вспомнилось, как однажды, во время очередной вспышки давнего спора между петрофилами и петрофобами, зашёл в кают-компании разговор об уральской промышленности. Спор тот был как всегда бессмысленный и беспощадный, по окончании которого все остались при своём мнении, но вот собранные для него сведения не прошли, оказывается, даром. Ну, кто догадался? Правильно, Соликамск и Пыскорский медеплавильный завод братьев Тумашевых (ну и кто сейчас без инета вспомнит про сих товарищей?), первый в России, для которого и были разведаны месторождения меди в ближайшей округе. Точнее, сначала, конечно, нашли саму медь, а уж потом поставили заводик.

Эврика!!! Вот жеж оно, пришло! Пушки льют из бронзы. Простейшая бронза это медь и олово. А медь есть на Каме реке. Ну как он про это раньше-то не вспомнил, ведь это же именно он тогда информацию про тот заводик собирал. И пусть он точного местонахождения руд незнает, но у него есть отправная точка — Соликамск.

К тому же Соликамск как раз то, что надо: у чёрта на куличках, вдали от завидущих и иных нехороших глаз. А-а-а, держите меня семеро! Вот же оно, решение! Ну а заодно мысль заработала и в другом направлении.

Как, ну как скажите, можно было забыть такую фамилию, как Строганов? Особенно человеку, увлечённому историей?

Тот же Андрей впервые "познакомился" с нею читая бадигинских "Корсаров". А с чего начинался род Строгановых? Правильно, именно с соли он начинался. И ведь Аникею, действительному основателю могучей ветви, ныне лет-то столько же, сколько его новому телу, и он только-только делает первые шаги к будущему могуществу. Кстати, может оттого и не вспоминалось до сих пор, что нету пока самих Строгановых? Именно таких, как в книгах пишут — богатых, знатных да могущественных. Не звучала ещё эта фамилия нигде, вот и не сработала память. Вот Таракановы звучат, и он про них много чего вспомнил.

В Соль Вычегодск соваться, наверное, всё же не следует, ну его, со Строгановыми ссориться. Аника человек мстительный. А вот за Соликамск, или как он там ныне называется, подраться придётся. Всё же солеваренную промышленность сами государи лелеют, недаром что Иван, что Василий так долго ганзейцам права на торговлю соли не давали, проявляя зачатки протекционизма для своих промышленников. А значить кто-то же там уже обосновался и ныне соль добывает и вряд ли он будет рад конкуренту. Да и земли там не совсем мирные. Тоже ведь пограничье, только восточное. И всякая немирная самоедь с татарвой нет-нет, да и заскочит со вполне недружелюбными намерениями. Нет, ну что же за напасть-то такая, как что хорошее вспомнишь, так обязательно на границе. Ну нет, чтобы где-то к центральным землям поближе, где безопасней. Но не отступаться же! Пусть Строгановы остаются соляными королями, а он станет королём медным. А потом, когда реально окрепнем, и за Сибирь-матушку взяться можно будет. Это ж в реале туда практически на пике Малого ледникового, когда население на Руси сильно поубавилось, казаки рванули. А при нынешнем-то многолюдстве (вот не смейтесь, а сравните 20-е и 80-е годы того же 16 столетия хотя бы по тем же писцовым книгам) это ж какой поток людей в ту сторонку направить можно!

А ведь это действительно ЦЕЛЬ! Не то, что раньше — раскрутить балтийскую торговлю и всё. Тоже, конечно, не хилая мысля, но больше тактическая, а Сибирь-то это стратегия! Как там Михайло Васильевич выскажется: "Могущество России прирастать будет Сибирью". О как! Нет, а что? Почему Строгановы смогли, а Барбашины что, не смогут? Он что, хуже Аники? Кстати, в этом деле можно и со Строгановыми объеденится. Всё равно же делиться придётся и с ними и с государем. Главное местечко хорошее урвать.

Отворив дверь, он громко крикнул в никуда:

— Послужильцев ко мне, срочно.

И вернулся обратно, твердо зная, что приказ был услышан и будет выпонен. Он, конечно, человек толерантного века, но дисциплинку в слугах поддерживал армейскую, не гнушаясь и розгами для вразумления наиболее бестолковых. Впрочем, розги да плети всего-то пару раз и пришлось использовать, люди всё буквально на лету спохватывали.

Когда оба послужильца поднялись (Донат по делам укатил в Козельск), Андрей уже сидел с задумчивым видом за столом, а прямо перед ним лежали два довольно пузатых кошеля. Едва Олекса прикрыл за собой дверь, князь оторвался от дум и молча указал на стулья. И с улыбкой наблюдал за тем, как Игнат, ещё ни разу не бывавший тут, с интересом оглядывается. Ну да, это ему всё было тут привычно, а Олексе уже знакомо, а вот простому парню из шестнадцатого столетия всё казалось дивным и непонятным. Тот же стол, довльно, кстати, обычный, Т-образный, с выдвижными ящичками. Или высокие шкафы вдоль стен и стулья вместо обычных лавок. Обычненько так, по офисному, хе-хе.

Долго томить людей князь не стал.

— Ну что, други, пришла пора поработать на наше светлое будущее. Тут, — Андрей толкнул оба кошеля к Олексе, — двести рублей. Деньги большие, но и отдача, коли всё получится, будет огромна. Сразу говорю, дело хлопотное и опасное. Ехать придётся далече, на Каму реку, там городок есть, где соль добывают и варят. Как он зовётся незнаю, но ведаю, что он есть точно. Работёнка у вас будет такая: приехать, оглядеться, прицениться. А потом покупать. Полностью место — значит полностью, коли предложат долю в деле выкупить — значить долю. Всё покупать от моего имени, нужные бумаги я до вашего отъезда оформлю. Свой двор нужен обязательно. Сделать прикидку по людям, по снабжению, по возможности выращивать своё зерно. Казаков для охраны наймёте по пути. Нанимайте на год. Деньги сильно не светить, места там дикие. Ну да не маленькие, чай. Как освоитесь, начнёте изучать округу. Это ваша вторая задача и она не менее важна, чем первая, если не наоборот. Цель — скорее речка, но может быть и гора Пыскорка или как-то так что-то созвучное. Название, скорее всего вогульское, хотя неуверен. Задача найти и разузнать, чьи земли окрест. Коли дикие либо государевы — отписать, коли чьи-то, разузнать чего за них хочет. Коли упрётся — не настаивать, а занятся соледобычей. Ставить свои варницы где только можно. Коли не будет хватать людей — не беда, главное застолбить место. С местными толстосумами, пока не окрепнем, в ссоры не вступать, но и сразу на попятую не ходить. Дела вести с вежеством. По весне Олексе вернуться, а тебе Игнат все дела вести до особого распоряжения. А теперь вопросы.

Вопросов было уйма.

Втроем сидели, думали, гадали, спорили. Что-что, а инициативу в подчинённых Андрей давить не собирался. Авторитет по принципу "я начальник — ты дурак" ему со службы претил. Эх, ему б самому рвануть, да ведь на части не разорвёшься. Хотя, зарекаться не будем. В конце концов, он на эту авантюру львиную долю своих финансов бросил и потому камский провал мог ему выйти боком. Но до рождества, увы, вырваться было ну просто никак.

Отпустив, наконец, послужильцев, Андрей глубоко задумался. Чёрт! Три, млять, года он бился головой в поисках доходного дела, не видя ничего дальше своего носа. Три года! А подумать было недосуг. Стратег, млять. Каперство ему подавай, флот. Зажигалкой хотел прославиться. Ага, а на выходе как в песне у Альвар получилось. Ну, помните:

Вообще-то, знаешь... план был неплохой.

Немного подкачало исполнение.

Вот-вот! Саму-то зажигалку сделать можно, вот только кремень. Кремень как минерал — одно, а кремень в зажигалке — совсем другое. И повторить его в нынешних условиях было абсолютно невозможно. Увы, но Андрей был в абсолютном неведении, как и большинство людей на планете Земля, что зажигалки стали миниатюрными, удобными и недорогими только после того, как человеческая цивилизация открыла редкоземельные металлы и получила сплавы этих металлов с железом. Вот из подобных сплавов и стали делать эти пресловутые "кремни". А из настоящего кремня можно, конечно, было соорудить к зажигалке что-то типа колесцового замка, но... Короче, овчинка выделки явно не стоила. И пришлось идею тихо похоронить. Как и многие другие. Ну не вытягивали современные технологии, не вытягивали.

А вот почему он за соль не уцепился? Ведь постоянно же перед глазами мелькала. И про дороговизну вроде как тоже не раз говорили, но поди ж ты. Сработали стереотипы. В общем, дурак, ты, Андрюша, как есть дурак, с чем тебя и поздравляю! Но лучше поздно, чем никогда. В конце концов, ничего ещё не потерянно. Зато появился повод заново оглядеться вокруг на предмет, а не пропустил ли ты, Андрюшенька, чего ещё, считая это как само собой разумеющимся и всем известным. Да и, по-хорошему, действительно не всё так плохо. Вот сколько он мог раньше высвободить налички разом? Ну, двадцать, ну, от силы пятьдесят рублей. Много это или мало? Да кто ж его знает, сколько эти варницы стоят? А двести рублей, это уже деньги. Так что, как говорится, что не делается — всё к лучшему. Зато теперь он точно знает, что и как делать. Да и все его прежние хитромудрые планы заиграли новыми красками.

У него появилась, наконец, большая, стратегическая ЦЕЛЬ! А потому, делай что должно и пусть будет что будет. Как там в песне:

Сталь хотела крови глоток.

Сталь хрипела 'Идем на восток!'

Глава 21

Новый день занялся за окошком. Который уже. Старый Иоганн давно сбился со счёта. Да и Иоганном его давно никто не называл. Всё больше Иваном кликали. Да уж, лет, почитай, три десятка прошло, как он, тогда ещё молодой горный мастер, подрядился ехать в дикую Московию, дабы оказать помощь тамошнему владетелю в поисках разных руд. Это сейчас он располнел, а голова окончательно лишилась волос, а тогда он был высок, строен и его шевелюра, цвета созревшей пшеницы, кудрявилась от природы, отчего все его так и звали — "кудрявый" Иоганн. Иоган Краузе.

Работу свою они справили отлично, найдя для московского князя серебро и медь, и абсолютно не их вина, что руды те были бедные, а расстояние от тех мест до центра было просто огромное, что и поставило со временем крест на всём деле. Потом уже новый государь отправлял его в те же и иные места, так как и медь и серебро Руси требовалось во всё возрастающем количестве, но, похоже, дело так и затухло, не успев разгорется. А жаль, всегда грустно осознавать, что твои умения и старания потрачены зря. Но видимо сам господь так наказал московитов за их отступничество от света истнинной веры, позволив им довольствоваться лишь бедными "болотными" рудами. Он-то помнил свою родную Германию, которая была буквально покрыта шахтами, где добывались все известные человеку металлы — от железа до серебра, золота, олова и меди. Да уж, потаскала его судьба по землям германских владетелей, где только не был за первые три десятка лет своей жизни. Да, наверное, так бы и осел окончательно в Саксонии, если б мор не унёс жену и дочку. Не смог он пережить этого, а тут такое предложение подвалило. Вот и согласился.

А потом и остался. Хитёр оказался московский государь. Заманить заманил, а обратно отпускать не захотел, дабы тайны московские не утекли за рубеж. Вот и доживал свой век старый мастер в глухом одиночестве. Хотя нет, ученики, коих в своё время обучал он хитрому искусству рудного поиска, навещали его, но своей семьи у него так и не появилось. Хорошо хоть свой дом имелся, пусть и небольшой да с маленьким двориком. Нет, не так он своё будущее видел, не так. Да видно прогневил он когда-то создателя, вот и нет ему в жизни счастья.

Помолившись, старик накинул волчью шубу и вышел во двор, заваленный снегом. Сил и желания убирать уже не было, так, дорожки лишь чистил. Сбоку залаял соседский пёс, заслышавший чьи-то шаги. Иоганн прислушался. Ну да, кто-то ехал за невысоким забором по улице. Однако! Шаги застыли возле его ворот, а потом раздался громкий стук. Похоже, к нему пожаловали гости! И это вызвало в душе нежданную радость, всё же в одиночестве жить скучно, а гость это живой разговор.

Выдохнув изо рта клубы пара, старик как мог скоро прошагал до ворот и, открыв маленькое окошко, увидал того, кто стучался к нему. Это был незнакомый русоволосый парень в довольно дорогой шубе и шапке оттороченной бобром.

— Кого вам? — глухо спросил Иоганн. Радость от предстоящего общения потухла. Он не знал этого молодца, а значить тот просто ошибся воротами. Слишком давно уже незнакомцы не приходили к старому мастеру.

Но тут парень бойко заговорил, и у старика буквально отпала челюсть. Боже, как давно он не слыхал германской речи. Да, пусть парень говорил на нижнегерманском и с небольшим акцентом, но всё же это было прекрасно, словно вернулось прошлое. Нахлынувшие чувства настолько захватили мастера, что он даже не понял сразу, о чём его спрашивают:

— Здесь ли проживает мастер-рудознатец Иоганн Краузе? — вновь спросил незнакомец.

— Это я, молодой человек, — так же по-немецки заговорил Иоганн и стал отворять калитку, — заходите.

Парень спокойно вошёл во двор и с интересом огляделся. Хмыкнул каким-то своим мыслям, а потом так же спокойно проследовал за хозяином в дом, прекрестившись по своему, справа налево, на икону божей матери, стоявшей в углу на полке (Иоганн давно перенял традицию красного угла у местных жителей).

— Гадаете, зачем я к вам? — парень словно прочёл мысли старика.

— Ну, тут не сложно догадаться, — хмыкнул Иоганн, присаживаясь на лавку. — Раз вам нужен мастер-рудознатец, то, наверное, вы хотите где-то найти руду. Увы, молодой человек, сам я уже стар, а в вашей земле благородных металлов нет. Ведь сколь нами исхожено было...

— Они есть, просто вы их не там искали, — усмехнулся незнакомец, не совсем вежливо прерывая его. — Ну да это другой вопрос. Жаль, но коль скоро вы стары, то может ваши ученики окажут мне помощь в изысканиях?

— Не там искали? — казалось, всё остальное старик пропустил мимо ушей. — А вы, значить, знаете, где надо искать?

— Допустим, — усмехнулся парень. И вновь повторил вопрос: — Так что там с учениками?

— Ученики и есть ученики, — махнул рукой мастер: — Им ещё очень далеко даже до меня, ведь нашу науку можно познать только практикой. К тому же, большинство из них и без того неплохо устроились и вряд ли покинут тёплые места ради чего-то неизвестного. Но вы, молодой человек, вы меня воистину заинтересовали. Я конечно стар, но ещё довольно крепок и готов тряхнуть стариной. Кстати, коли я приму ваше предложение, сколько вы готовы будете заплатить за мою работу?

Гость, казалось, готов был рассмеяться, словно он заранее знал, что ему скажут:

— Увы, мастер, мне не нужен разовый контракт. Мне нужно долгосрочное сотрудничество. Допустим, я готов платить вам 9 рублей в год, плюс 12 четвертей ржи и 12 четвертей овса. А вы находите мне медь и готовите новых учеников. Для меня. Да, и за каждое разведанное месторождение вам будет выдаваться премия, скажем, в двадцать рублей.

— Кгхм, — Иоганн задумчиво зачесал бороду. Когда-то московский государь за его знания платил значительно больше. С другой стороны, те времена давно прошли, а ныне ему давно приходиться существовать на выдаваемые казной жалкие три рубля. Конечно, у него есть и другой разный приработок, но...

Нет, к чёрту все сомнения! Условия более чем хорошие, да и гость, надо сказать, очень необычный молодой человек. Вот не похож он на привычных ему русских, не похож и всё тут, а чем он отличается, старый мастер никак не мог понять. А ведь когда-то он любил разгадывать чужие загадки. К тому же, Иоганн принадлежал к тому редкому числу людей, для кого занятие своим ремеслом приносило внутреннее удовлетворение, а невозможность работать по профессии — дискомфорт. И раз тебе прелагают делать то, что ты умеешь и любишь, то отказываться более чем глупо.

— Знаете, молодой человек, я буду рад поработать на вас, — согласился он с предложенными условиями.

— Тогда готовтесь, герр Иоганн. В ближайшие дни мы оформим договор и через три седьмицы вы должны быть готовы к путешествию. Ежели надумаете продавать двор, не спешите искать покупателя. Думаю, я смогу дать вам хорошую цену.

С этими словами парень встал с лавки.

Иоганн проводил гостя до калитки и потом ещё долго смотрел вслед удаляющемуся всаднику, сопровождаемому конным слугой, что всё это время ждал на улице. И лишь когда они скрылись за поворотом, вспомнил, что так и не спросил имени своего нанимателя. Впрочем, если это не было какой-то глупой шуткой, то вскорости он и так всё узнает.

Рожденственнские праздники пролетели словно по волшебству. Эх, и умел же веселиться русский народ! Гуляния, катания на санках, радость и веселье так и било округ! Но, как говориться, потехе — час, а делу время. Кончились праздники, начались рабочие будни.

Само Рождество Андрей справлял в Москве, куда съехались все Барбашины, а Фёдор прикатил и с сыном, упитанным восьмилетним мальчуганом. Андрей Федорович впервые покинул вотчину и приехал в гости к дядьям, до того отец предпочитал оставлять его дома, на что сильно возмущался Михаил, говоря, что Федька сам как сыч живет и сына туда же тянет. Как ни странно, но Андрей, уже довольно хорошо обтесавшийся в местных условиях, был с Михаилом согласен. В вотчинах можно досидеться до того, что и права на княжеский титул утратишь, а следом и сами вотчины. К тому же, аристократия, как известно, это такая большая семья, где все друг друга знают, и чем раньше ты начнёшь знакомиться с другими, тем лучше. А ведь уже подрастают те, кто при будущем царе займёт вершину властной пирамиды, так почему бы Андрею младшому не познакомиться с ними сейчас, пока они все мальчишки и местничество ещё не разделило их на группки. Да, потом они займут места отцов и дедов, но личные отношения останутся личными отношениями и есть много дел, в которых они позволят решить свои проблемы, так сказать по знакомству. А уединиться в вотчинах никогда не поздно.

Сам же Андрей воспользовался общей встречей в своих интересах: на семейном ужине предложив братьям создать свою, семейную, торговую компанию, но большого одобрения своим мыслям не получил. Увы, братья были людьми своего времени и власть и достаток мерили не златом и торговым оборотом, а должностями и земельными наделами. И в чём-то они были правы, нынешняя Русь представляла собой в значительной степени автаркичное государство, не завязанное прочно на внешний рынок и даже купцы и дьяки стремились при любой оказии приобретать земельку, создавая класс "новых русских" образца, так сказать, шестнадцатого столетия. Вызвано это было не только психологией времени, но и тем, что сами товарно-денежные отношения на Руси пребывали ещё в зачаточном состоянии. Вот только Андрей, зная, как будет развиваться мир в дальнейшем, понимал, что седлать лошадку надо как можно быстрее и фактический отказ его отнюдь не остудил. Он знал, что ещё не раз вернётся к этому разговору, так как на собственном примере понял, что одним сельским хозяйством на Руси не проживёшь и большого богатства не добудешь. И знал, что братья тоже понимают это, а значить рано или поздно, но примут его сторону. Впрочем, Иван и тут его не разочаровал. Нет, недаром в той, другой истории он стал самым успешным из рода.

Уже на следующий день он предложил покататься по окрестностям и во время неспешной прогулки заговорил о вчерашнем предложении. Андрей как мог внятно постарался разжевать то, как он видел новое товарищество. Иван молчаливо слушал и думал. Так они доехали до возвышенного берега Москвы-реки, по льду которой в обе стороны тек небольшой ручеёк людей и возков. Остановив коня, Иван долго наблюдал за ним, пока не повернул раскрасневшееся от мороза лицо к брату:

— Знаешь, Андрей, иной раз твои мысли вызывают во мне большое смятение. Откуда они у тебя? Нет, я тоже имею дела с купцами, но то, что предложил ты, это же совсем другое.

— Времена меняются, брат, — тихо ответил Андрей. — Ещё деду нашему хватало небольшой дружины в сотню мечей, а ныне на полях царствует поместное войско, чья численность превосходит всё, что могли представить себе прежние удельные владетели. Порох и пушки лишают рыцарскую конницу всякого смысла, а государство объяло те земли, что ещё при деде были самостоятельны и даже воевали с Москвой. Ветер времени всё быстрее сметает то, что отжило своё. И не кривись, Иван, просто поверь — хотим мы или нет, но тугая мошна всё больше входит в силу. Просто все привыкли, что набивается она должностями, а я хочу предложить несколько иной способ.

— Хм, ну умно говорить ты в монастыре хорошо обучился, но...

— Терзают меня смутные сомнения, — с усмешкой перебил брата Андрей, не к месту вспомнив весёлый фильм.

— Что? Ты о чём?

— А, не бери в голову, брате. Так что ты хотел предложить?

— Как ты там говоришь? Расширить дело? Ну вот, думаю вложить двести рублей в торговлю с Казанью.

— А как же иные купцы?

— А кто сказал, что они что-то потеряют? Как скупали в моих вотчинах мед, воск да кожи, так и будут скупать.

— Ну да, не ложи все яйца в одну корзинку, — хмыкнул Андрей. — И в этом ты, братишка, пожалуй, прав. Что ж, я не против, даже наоборот. Ну что, раз дело порешали, поехали домой, а то как-то зябко. Да и отметить начинание нужно, пока Мишка из Кремля не вернулся.

— Поехали, — весело рассмеялся Иван, заворачивая скакуна.

Новый 1514 год (а он всё ещё подсознательно считал новый год с 1 января) начался для Андрея очень даже неплохо. Мало того, что удалось порешать кучу накопившихся проблем, так ещё купец Урвихвост порадовал. Он сумел-таки найти и привезти в Москву виолу да брачьо, нынешний прообраз скрипки. Как и с кем он вёл дела, Андрея не волновало, главное, что спустя два года, как он принёс сурожанину рисунок (а попробуйте, объясните словами чего ты хочешь человеку, скрипку никогда не видевшему), инструмент был передан ему в руки. Хотя и цену за неё купец запросил немалую, но пришлось раскошелиться. Русский гудок был хорошим инструментом, но вести на нём сольные партии, нет уж, увольте. Правда и оная виола тоже оказалась не совсем скрипкой, но при всех её недостатках, она всё же позволяла вести те сольные партии, что он помнил. Теперь оставалось лишь найти хорошего мастера, который смог бы повторить изделие итальянских мастеров и, возможно, даже улучшить его. Зато теперь собственный оркестрик всё больше и больше начинал приобретать зримые очертания. Хотя с пленными скоморохами и было непросто (не те в большинстве своём это были люди, чтобы спокойно в холопах сидеть), но дело двигалось. И ученики — специально отобранные холопы-мальчишки с хорошим музыкальным слухом — тоже радовали своими успехами. Настолько, что он даже подумывал к следующей зиме отпустить, наконец, свой нестабильный контингент, а то ну их, скоморохов этих от греха подальше.

Ну а по пути в столицу заехал он в монастырь, где провёл свои первые года в этом мире. С людьми, как говориться, надо дружить. Тем более с такими, как игумен. Это в прошлой истории он, наверное, ничего не достиг (ну не знал Андрей историю церковных иерархов, не знал), а в этой близость к старцу Вассиану многое могла ему дать. Вот ни на грош Андрей не верил, что церковники сидят на попе ровно, ожидая, когда сбудутся предсказания непонятного вьюноша. Они и в той истории борьбу не прекращали, а уж в этой им сам бог велел. Так что лишним визит точно не будет.

Ну а кроме игумена, Андрей долго общался с братом экономом. Разговор их был далёк от божественного и касался в основном банальной экономики. Андрей поделился своими мыслями о пасеке, посетовав, что колода не панацея, заодно закинув удочку по поводу рамочного улья. Свои мужики, конечно, хорошо, но монастыри не просто так слыли сосредоточением учёности на Руси. Да и не потянет он один весь воз. Нельзя обьять необъятное, так почему бы не рассказать хорошим людям о своих находках. Вот почему-то верилось ему, что брат Силуан в лепёшку расшибётся, но рамки придумает раньше, чем его бортник. Он ведь уже посчитал процент прироста выхода мёда и воска и рост доходов монастыря от их реализации. Так что в этом вопросе можно было смело ставить галочку. Пусть не завтра, а возможно даже годы спустя, но дело будет закончено.

Но не за ульями искал князь брата эконома. Стоит напомнить, если кто забыл, что монастырь обладал государевой грамотой о беспошлинном провозе товаров по Оке. А в нынешние времена это была реально крутая фишка. Вот Андрей и подкатывал к брату эконому с предложением войти под крышу монастыря в вопросе доставки товаров от Калуги до Коломны. Брат эконом в принципе был не против, и всё упиралось только в деньги. Ни тот ни другой не хотели продешевить. Но когда оба собеседника хотят, консенсус завсегда найдётся.

Вобщем, заезд в монастырь удался на славу и рождественские праздники Андрей встречал в хорошем настроении.

Ну а когда схлынули праздничные хлопоты, пришла пора навестить иных церковных "друзей". Хватит им междусобойчиком заниматься, да и себе лишних очков надо было накинуть. А собирался он ни много ни мало, а попытаться воздействовать на известную ему пока одному историю этого года. Под видом видения, рассказать и о захвате Смоленска и о битве при Орше, надеясь, что узнав про свою участь, воеводы в этот раз не сплохуют и не допустят подобного исхода. Вот только самым трудным было в этом то, что ему предстояло убедить преподобного, чтобы тот сам донёс подобные мысли и до государя и до воевод.

Во-первых, это даст самому святому отцу огромную фору в борьбе за влияние (чай иосифляне победу может и нагадют, но вот Оршу вряд ли), во-вторых, покажет и старцу и митрополиту, что к словам княжича стоит прислушаться. Всё же, пока ещё Лютер объявится, а тут вон какое подтверждение его словам получится. Ну а в-третьих может всё же перевернёт исход оршанской битвы в другую сторону.

Вот с такими мыслями он и направился ранним утром в сопровождении Годима и Доната в обитель старца Вассиана.

Преподобный встретил его по обычаю в своей келье. И судя по его внешнему виду, Андрей был недалёк от истинны — покой ему только снился. Видать нехилые баталии шли в церковных кулуарах, раз даже преподобный выглядел словно выжатый лимон. Но ничего, пусть пашут, им полезно. В конце-концов, коль в этот раз не сольются столь бездарно, глядишь и вся церковь оттого выиграет. Да и Русь тоже.

— Ну и с чем в этот раз пришёл? — каким-то скрипучим голосом поинтересовался преподобный.

— Вновь мне видение было, отче. В святой обители, кою посетил перед самым Рождеством.

— Что на этот раз? — интересно, ему показалось или в голосе старца и вправду почудилось "да чтоб тебя, с твоими видениями".

— И слава и горе, отче. Открылось мне, что в этот раз град Смоленск падёт пред государем, но потом будет большая битва и воеводы спор о местах затея, проиграют её и поляжет большое число воев, а сами воеводы сгинут в литовском нятии.

— И кто там будет, тебе вестимо?

— Конюший Челяднин и князь Булгаков.

Услыхав эти имена, старец хмыкнул и впился взглядом в Андрея, словно пытаясь прожечь его насквозь. Но подобные взгляды его ещё с прошлой жизни не трогали, насмотрелся, однако. Но и молчать было не в его интересах. Всё же Вассиан хоть и принял схиму, но жизнь при дворе не забыл и царедворцем оттого не перестал быть. А потому предстоял ему долгий и трудный разговор...

Нет, всё же общаться с такими личностями дело и впраду непростое. И главное, так и не удалось понять, на что же решится преподобный. Жаль будет, коли не воспользуется ситуацией. С другой стороны в том его прошлом и так всё хорошо получилось, так что и в этот раз без помощников справятся, но главное он сделал: коли пройдёт всё так, как он сказал, то и Вассиан и Даниил получат зримое подтверждение того, что к его словам стоит прислушиваться. А значить любой вариант событий его в принципе устраивал. Как там все говорят: делай, что должно и будь что будет. Что ж, он своё должно сделал.

Глава 22

Говорят когда-то давным-давно, часть угорских племен, что изначально обитали в междуречье Волги, Камы и Белой, расселяясь, перевалила через Каменный пояс и спустилась с его восточной стороны на юг вдоль рек Ишим и Тобол. И там, на новых землях, они повстречались с более развитыми народами, переняв от них навыки скотоводства и земледелия, а потом и умение изготавливать бронзу. И назвали они себя "манджи" или "мончьи". А потом эти самые манджи разделились. Уходя от засухи, вызванной глобальными изменениями климата, часть их племен снова откочевала на север, а другая наоборот, двинулась ближе к югу, и долго кочевала по обширной территории между рекой Урал и Аральским морем. Трудно сказать, как они жили и с кем воевали за эти века. Главное, что они сумели сохранить свой язык и свою культуру, хотя и со множеством перенятых от соседних народов слов, навыков и обычаев. А потом они ринулись через земли Руси в Европу, разгромили остатки Великоморавского государства, захватили Паннонскую равнину и осели, дав начало новой европейской стране — Венгрии.

Но это те, кто ушёл к югу. А что же стало с теми, кто ушёл на север?

Они смешались с местными племенами хантов. Причем смешались очень своеобразно — сочетание культур таежных охотников-рыболовов и степных всадников-скотоводов в культуре получившегося народа сохраняется и века спустя. Народ этот прозвался манси, а в летописях упоминается под именем вогуличи или Югра.

Возвернувшись в тайгу, предки манси были вынуждены отказаться от былого образа жизни кочевых коневодов. Нет, лошадей они разводили по-прежнему, но уже в не таких больших количествах. Теперь конь для них стал священным животным, приносимым в жертву богам по особым случаям. А верхом ездили лишь князя и знатные воины. Большинство же народа стало жить по-таёжному, занимаясь оленеводством, рыболовством и охотой. Из лихих наездников манси превратились в искусных лучников. Умение метко стрелять считалось обязательным и само собой разумеющимся для мужчины. Вогульские мальчики начинали упражняться с луком с раннего детства и могли бить влет птицу, поражать насмерть бегущего лося и пробить доспехи тяжеловооруженного врага.

Воины манси заставляли считаться с собой всех, с кем повстречались на пути: и сибирских татар, и коми, и ненцев, и, конечно, русских, которые века с XII упорно пытались проникнуть на мансийские земли.

Вообще-то, покорение нашими предками Сибири часто рисуется как мирное освоение практически ничьих земель, заселенных малочисленными племенами, "находившимися на уровне каменного века". Но в действительности всё было намного сложнее — и крови и грязи тут пролилось немерянно.

Первое письменное упоминание о контактах манси с новгородцами относится к далёкому XI веку в рассказе некоего Гюряты Роговича о путешествии его "отрока" в "землю Югорскую", а уже в следующем веке Новгород предпринимает регулярные попытки обложить "югричей" данью. Вот так обыденно и началась многовековая война двух народов! Ведь манси не были такими уж "дикарями", наоброт, они активно воевали и торговали с булгарами, знали тактику, имели сословия князей и профессиональных воинов, совершенное железное оружие и доспехи (болотные руды давали достаточно сырья, а навыки они принесли с собой еще из южных степей). Уже в 1187 году ими были побиты сборщики дани (погибло около сотни новгородцев), а в 1193 году был уничтожен новгородский отряд под командованием воеводы Ядрея численностью в 300 человек (огромная по тем временам дружина, которую не каждый удельный князь мог себе позволить).

В 1240 году досталось от манси и непобедимым монголам. Объединившись с коми, у устья Чусовой они сразились со степняками. И монголы не прошли! На короткое время земли манси обрели покой. Но уже через столетие вновь вспыхнули войны с новгородцами. В 1357 г. югорские князья вновь уничтожили новгородскую экспедицию, явившуюся к ним за данью, зато в 1364 г. новгородское войско оттеснило югорских отыров вплоть до устья Оби. В 1455 году пелымским князем Асыкой был предпринят военный поход на Пермь Великую — к тому моменту ставшую наместничеством московского князя. Войско манси двинулось с верховьев Камы на Вычегду, разорив Усть-Вым и близлежащие волости и убив среди прочих московского наместника князя Ермолая и епископа Питирима. И тут сказалась разница между республиканским Новгородом и великокняжеской Москвой. Решив свои насущие проблемы, московский князь предпринял радикальные меры по решению "вогульского вопроса" — 25 апреля 1483 года из Вологды выступило войско под командованием воеводы Ивана Салтыка Травина и присоединившегося к нему в Устюге Великом князя Федора Курбского Черного. Оно вторглось в Пелымское княжество и в сражении близ устья Пелыма манси, возглавляемые сыном Асыки князем Юмшаном, были разбиты, после чего русские ушли дальше, на Тобол и Иртыш, где "добра и полону взяли много". Пройдя далее вниз по Иртышу на Обь, русские ратники захватили в плен несколько местных князей и ушли обратно на Русь северным "чрезкаменным" путем. Так, за столетие до Ермака русские впервые пришли в Сибирь. А побеждённый Юмшан приехал к Ивану III и лично пообещал "дани давать великому князю", после чего к титулу Ивана III Васильевича добавились слова "князь Югорский", а земли манси стали номинально считаться московскими владениями.

В 1499 году состоялся очередной поход русских ратей за Урал. Четырехтысячное поместное войско под руководством князя Семена Курбского, пройдя "зырянским путем", захватило пленными 58 хантыйских и мансийских "князьцов" и уничтожило 42 укрепленных поселения. После этого сопротивление русской колонизации Урала практически прекратилось.

Грубо говоря, Москве хватило сорок лет, чтобы сделать то, чего не смог или не захотел (ну есть и такая версия у историков) Новгород за четыре столетия. Да, не всё было так радужно, и впереди ещё будут восстания и вторжения, но ведь и американцы индейцев в резервации не сразу загнали, однако их земли они своими уже считали.

И всё же в одном историки были правы: несмотря ни на какие умения возможности тайги и гор прокормить большое количество людей были невелики и довольно сильно ограничивали плотность населения. Увеличивая же добычу продуктов питания за счет еще более жестокой эксплуатации угодий, местные жители сильно рисковали — можно было легко нарушить хрупкий природный баланс и лишиться и того немногого, что они имели. А потому Прикамье было богато свободной землёй, ибо население его было невелико. Русскими же поселенцами на первых порах в основном осваивались земли в междуречьи Камы и Вишеры. Прикамье же до определённого времени шло по остаточному принципу. А всё потому, что солеваренных мест и без того было немало. Главным же условием существования любого промысла является наличие рынка сбыта. Ну и где можно было сбыть соль, полученную на притоках Камы-реки? Вывозить на Русь — сложно. Путь вниз по Каме перекрывала орда Улуг-Мухамеда, основавшего здесь Казанское ханство. Северный путь для вывоза соли был неудобен, он проходил через волоки, по мелководным рекам, и к тому же выходил к старым русским центрам солеварения, чья соль обходилась бы явно дешевле. Вот и "пустовали" земли, пока в 1451 году Пермь Великая не стала частью Русского государства. Потом, в 1472 г. поход русской рати в Верхнее Прикамье основательно подорвал влияние местной знати. А поход 1483 года ослабил военную опасность на восточных границах. Ну а после войны 1487 года, когда Ивану III Васильевичу удалось поставить Казанское ханство на время в вассальную зависимость от Москвы, исчезла для Прикамья и угроза с юга, заодно открыв торговый путь вниз по Каме-реке. Почти на тридцать лет в Верхнем Прикамье воцарился мир, чем и не замедлили воспользоваться русские переселенцы.

Получив письмо от Олексы, доставленное с оказией, Андрей занялся приготовлением к походу. Послание послужильца было большим и информативным, но заставляло и крепко задуматься. Ничего похожего на развитую промышленность в тех местах не наблюдалось. Видимо историки в будущем всё же чего-то напутали. Никаких местных боссов типа Строгановых не имелось, а сами промыслы были изрядно избиты и даже частично заброшены при набеге почти десятилетней давности. Но и совершенно дикими те места назвать было нельзя. Правда, в случае наплыва большого числа новых жителей довольно остро вставал вопрос снабжения. Потому Андрей решил на первых порах ограничиться всего десятком холопов, которых, впрочем, так же ещё предстояло прикупить на холопьем рынке, благо цена на живой товар упала ниже нижнего. Приятным бонусом оказалась новость, что в развитии соляного дела непрочь были помочь и братья. А конкретно Фёдор и Иван вложились на равных с Андреем паях, что очень сильно помогло и в формировании каравана, позволив неплохо съэкономить на охране, так как оба выделили для этой цели своих боевых холопов. В результате обоз получился очень даже внушительный, что, разумеется, не могло не сказаться на его скорости, и потому последнюю треть пути Андрей преодолел отдельно со своими людьми, чтобы успеть вникнуть во все детали, ведь весна не будет ждать. А застрять где-то на полпути из-за распутицы ему как-то не улыбалось.

Городок Усолье на Камском по местным меркам представлял из себя довольно крупное, хорошо защищённое поселение, имевшее две линии земляных и деревянных укреплений. Распологался он на правом берегу реки Камы, недалеко от устья реки Усолки. В городе имелось несколько церквей и торговых лавок. И даже своё небольшое плотбище. А в окрестностях уже образовались первые деревеньки. Так что вопрос с питанем можно было легко решить на местном уровне. Главное было озаботиться грамотами на владение землёй, дабы застлобить место до того, как государство вплотную заинтересуется, кто и чем тут владеет. А потому как земли от столицы были очень уж удалённые, то Андрей надеялся, что с оформлением нужных бумаг больших проблем не возникнет.

Двор, где поселился Олекса с Игнатом, распологался недалеко от торга, ближе к центру города. Так же ими прикуплен был ещё один двор, в основном оттого, что дёшево стоил.

В первый день ничем заниматься не пришлось: покуда расположились, покуда попарились с дорожки, да поели по нормальному — пришла пора и на боковую. А вот с утра, хорошо позавтракав, Андрей принялся разбираться с делами.

Отчитывался Олекса, Игнат лишь стоял за его спиной, нервно покусывая губы. Волновался парень сильно, всё ж первое поручение, однако. Андрей, поглядывая на послужильца, лишь ухмылялся, но сугубо про себя, на лице держа маску строгого экзаменатора.

— Первым делом по приезду начали присматривать дом. Сей двор продавала вдова Ульяния за тридцать рублей. Во дворе изба новая, на жилом подклете, да сени, да клеть, да сарай. Ко двору приложен огород. Владение свободно от долгов, кабальных подписок и от всяких крепостей, что в купчей оговорено особливо. Дороговато, конечно, но думаю, того стоит.

Андрей согласно покивал головой. Как известно, усадьба-двор, находившаяся в полной собственности горожан, с её жилыми и хозяйственными постройками, отделённая частоколами и заборами от внешнего мира, являлась той самой мелкой ячейкой, из совокупности которых и складывался русский город. И покупка дома автоматом подразумевала под собой покупку всего двора. До многоквартирных коммуналок этому миру было ещё очень далеко, что Андрея ни капли не огорчало.

А купленный послужильцами двор ему приглянулся, ну а что цена велика — то как там у Пушкина было: "не гонялся бы ты поп за дешевизною". К тому же весь двор был частным владением, а не мирским, так что согнать с него его уже никто не сможет. Как говорит старая поговорка: не купи дом, а купи место.

— За двенадцать рублёв взяли место у посадского Акакия. Тоже дом, клети, сарай. Огород, к сожалению, мирской, потому в пользование дан до того, как назад потребуется. Правда, расположен он у самых въездных ворот, но зато к нему дополнительно идут сенные покосы на лугу.

Андрей опять кивнул. Ну да, огород, говоря современным языком, муниципальная земля, сданная ему в аренду до того, как понадобиться городским властям. Ну, вряд ли в обозримом будущем местные власти его взад потребуют, так что будет, где лук с укропом выращивать.

Тут Андрей хмыкнул. Добрая часть денег ушла только на жильё. Интересно, сколько же стоят солеварни? По дороге сюда, он много интересовался про соледобычу. Оказалось, не такое уж оно и простое дело. Одно бурение скважин было занятием очень трудемким и долгосрочным. А чтобы с нуля построить варницы, пробурить скважины, поставить трубы, требуется лет 10 — 15. И потому он очень надеялся, что послужильцы умудрились-таки прикупить уже готовое дело. А то ждать десять лет он как-то не планировал.

— А вот с варницами не так всё хорошо, княже. Всё, что округ крепости есть, хозяевами крепко держиться. После прошлого набега близость крепостных стен местные людишки хорошо оценили. Так что нам пришлось брать что подалее. Хотя и тут мало кто готов со своим делом расставаться. Всё же на речке, на Боровке взята нами треть варницы без цырена да место варнишное за семнадцать рублей. Да там же купили варницу с цыреном и с местом за двадцать рублей. Правда рассол там идёт бедный, так что, боюсь, большого прибытку ждать не стоит. Есть место поближе, на другом берегу Кама-реки, верстах в трёх-четырёх от города прямо по реке Усолке. До прихода агарян, ставил там варницу местный купец, да так и сгинул со всеми своими людьми. Толи посечён был, толи свели в неволю. Владеет тамошними варницами вдова его, Прасковья, дочь Тихона. Баба хваткая. Дело ведёт изрядно. За это время одну варницу полностью возвели, одну токмо трубу пробурили. Да вроде как пару мест ещё про запас держит, но про то токмо слухи одни ходили...

— Спознал? — глядя на полсужильца, Андрей даже подобрался, словно хищник готовый броситься на добычу.

— А как же, — расплылся в улыбке Олекса. — Слухи оказались верными. Ещё муж её пропавший успел розыск провести. Но там всё с самого начала делать надобно.

— Ну и за сколь взял? Что смотришь, думаешь, я поверю, что ты мне про вдову просто так речи тут ведёшь?

— Истинна твоя, княже. Вдова та в Нижний Новгород отъезжать собиралась. Подыскивала, кому дело продать. Да дороговато просила — почитай сто рублёв. Правда, говорят, соледобытчик Третьяков с купцами в складчину вроде как взять уже был согласен, но пока дело стояло, тут-то мы и подвернулись. Как есть, не торгуясь, взял. Почитай рублей сорок переплатили, но ты ведь, княже, велел не скупиться, вот я и...

— Да не жмись, ты, Олекса. Сорок рублей — деньги, конечно, большие, зато мы зараз не два, а четыре места взяли. Кстати, как местные к тому отнеслись?

— Грозились, — хмыкнул Олекса. — Казачки вон по сей день как на войне караулы несут. И тут, и там, на варном месте. Версты три с гаком почитай от крепости, да на другом берегу. Глухомань кругом. Вот и сторожим.

— Ничё, скоро ещё охраны наймём. А казачкам обещай, коль дело сладят добро, за все тяготы по рублю от меня в доплату. А теперь расскажи-ка ты мне про сих конкурентов поподробнее...

Когда за послужильцами захлопнулась дверь, Андрей опустился на лавку и задумался. Что-то память ему подкидывала, но что, настроиться он пока не мог. Да и чёрт с ней, с памятью, коль что важное, то ещё не раз вспомнится. Зато он понял одну главную истину: здесь и сейчас он был олигархом. Местные промыслы ещё не дали своим владельцам возможности накопить хороший капитал, плюс, конечно, изрядно подрубил их финансовые возможности и вражеский набег: сколь сил и средств пришлось вбухать им в восстановление порушенного. Да и людей побило изрядно. Вон сколь вдовиц живет только в этом небольшом, в сущности, городке. Зато у него ныне есть возможность беспроблемно основать своё дело. А паровозы, как и конкурентов, надо давить пока они чайники. Конечно, переплачивать это не совсем комильфо, но зато в округе шестью местами вряд ли кто в ближайшее время завладеет. А лет через десять, когда всё заработает как надо, и вовсе никому из местных он будет не по зубам. А вот вложиться придётся изрядно. Настолько, что возможно и тех денег, что добавили братья, может не хватить. Так что простите меня, купцы польские, но ваши деньги мне нужны и в очень больших количествах. И холопы. Этих ещё больше надо! Покупать, пока цены бросовые, брать в счёт добычи и везти сюда. А здесь уже думать: так на землю сажать иль давать вольную в обмен на десятилетний контракт. Жестоко? Очень! Но интеллигенты в олигархи не выбиваются. И историю не делают. Вон Пётр I сколько людей положил за свои преобразования, а в истории остался как великий просветитель! Да, пусть победитель не всегда прав, но проигравший-то виноват всегда!

Тут его мысли плавно свернули на другое. Ему вдруг стало жутко интересно, а в той истории этот Третьяков прикупил места варочные у вдовы или нет? А то окажется, что именно сейчас он конкретно чью-то жизнь растоптал. Как ему рассказал Олекса, сей посадский самолично владел двумя и входил в долю ещё в трёх варницах и считался по местным меркам очень зажиточным человеком. Злорадствуя в душе, Андрей представил, какими словами его кроет сейчас неведомый соледобытчик Третьяков.

Ну да бог с ним, с Третьяковым, подведём-ка лучше итоги. Итак, что же у него получилось? Он стал владельцем двух дворов и шести мест с третью. Правда из них здесь и сейчас соль производить могли лишь два, да к лету подоспеет треть, так как там цырен уже заказан. В минусах то, что некого было оставить на производстве. Олекса нужен был ему для иных планов, а Донат и Игнат совсем без опыта. А тут нужен был человек зрелый и опытный, дабы среди местных змеюк мог крутиться и дело бы не запорол. Это ведь местные пока бочку не катят лишь потому, как не опомнились ещё. А мужички здесь такие, что палец в рот не клади. И не посмотрят, что князь. Или думаете, только Строганов мог монахов да князей с боярами из своего дела выталкивать? Как бы ни так! Сейчас вот оправятся и начнут исподтишка вредить. Эх, кадры, кадры нужны. А у него, как на грех никого и опять цейтнот по времени!

Андрей со всей дури грохнул кулаком по столешнице. Аж руке больно стало. Потрясая ей в воздухе, он зашипел:

— Ох, Виссарионыч, как же прав был ты со своим "кадры решают всё". Ох, как прав.

Однако самый животрепещущий вопрос решился, можно сказать, сам собой. Продавшая ему своё дело купеческая вдова Прасковья порекомедовала нанять своего же бывшего приказчика Ядрея, расписав того самыми лестными эпитетами. Понимая, что от выбора управляющего зависит можно сказать всё, а чужое мнение бывает пристрастным, Андрей решил самолично поговорить с мужиком. Разговор с посадским состоялся долгий и обстоятельный, по окончании которого княжич осознал, что лучшего решения в его ситуации просто не существовало. Приказчик этот занимался солью уже не один десяток лет и в деле разбирался как никто другой. Недаром же местные воротилы уже засыпали его своими предложениями. Однако здесь им не тут! У Андрея за пазухой было целых два лишних плюса: во-первых, его рекомендовала Прасковья, семье которой мужик служил не один годок, нанятый ещё её сгинувшем невесть где и как мужем, а во-вторых лучшего предложения, чем он, никто выдвинуть не мог. Ведь Андрей, сам того не желая, поступил в лучших традициях 90-х, только вместо грубой физической силы использовал силу денег, задавив всех конкурентов своим кошельком.

Зато теперь, когда приказчик согласился подписать ряд именно с ним, он мог, наконец, успокоиться и заняться долгосрочным планированием. С немцем и Игнатом всё было просто: как только сойдут снега, они должны будут занятся поиском медной руды, что займёт у них всё лето и большую часть осени, а возможно ещё и на другой год перекинется. В конце-концов, точного места залегания руд Андрей не знал, так что искать им придётся долго и упорно. А вот Ядрею работы предстояло много и разной: ему нужно было заняться не только сооружением новых промыслов — бить трубы, ставить башни над ними, лари для хранения рассола, варницы, амбары — ему ещё предстояло заложить практически новое поселение, в котором кроме изб для жилья, нужно было построить ещё что-то наподобие форта, для охраны варниц и работников. И пару деревенек, для прокорма промышленников. А как Игнат с немцем руду найдут, продумать где заводик ставить, ибо Пыскора эта находилась уж очень далеко и в случае налёта защитить там производство было просто нереально. Вобщем, планов было громадьё.

Но всё когда-нибудь кончается. Вот и усольская "командировка" подошла к концу. Оставив на хозяйстве Игната и Ядрея, и прикупив всё, что можно было с прибытком сбыть в Москве, княжеский караван по последнему санному пути собрался идти обратно. Вместе с ним и под его охраной покидала Усолье на Камском и вдова Прасковья. Хитрая женщина оказалась единственной наследницей выморчного состояния батюшки, на что раньше не могла и расчитывать. Но, как это всегда бывает, не было бы счастья, да несчастье помогло. Сначала от рук казанских татар пал брат Прасковьи, совсем чуть-чуть не дошедший до Нижнего. Это было в год славной обороны города воеводой Хабаром-Симским. А недавно от какой-то хвори слегли и медленно угасли и остальные домашние. Так и осталась она одна с дочерью на большое хозяйство. Вдова сначала тянула и там и тут, да видно всё ж не по силам оказалась ноша, а может ещё по какой причине, но свою усольскую долю решила она сплавить. Вобщем, усмехался про себя Андрей, кто кем больше воспользовался трудно сказать, но сделкой удовлетворены остались обе стороны. Ну а то, что Третьяков со товарищи долго думали: так кто им доктор? Тут ведь как: кто первым встал, того и тапки, как говорится. Возможно в том, ином прошлом он таки сторговался со вдовой, но не в этот раз. Не в этот.

Кстати, одно время Андрей даже думал, а не приударить ли ему за дочкой вдовы. Девица была самый сок, да ещё и единственная наследница. К тому же нравы в провинции были слегка помягче и так краситься, как столичные красотки, купеческая дочь не любила, что дало возможность княжичу рассмотреть её довольно таки миловидное личико. Однако поразмыслив, он решил с этим не торопиться. В конце-концов, он то уже был пару раз женат и снова спешить под венец отнюдь не собирался. Ну а с кем естество потешить у него и без того было.

Весь долгий переход от Усолья на Камском до столицы прошёл, как ни странно, спокойно. По пути им никто не попался, а если и попался, то нападать на большой караван не решился и лишь поглубже спрятался, ожидая более лёгкой добычи. Единственное, последнюю неделю пришлось идти на перегонки с погодой. Солнышко пригревало всё сильнее и в Москву въезжали, можно сказать, уже по грязи, а не по снегу, благо ночные морозцы ещё сковывали разбухающую жижу в нечто проходимое, а не то увязли бы в ней сани по самое днище. Но всё ж успели.

Михаил, правда, был как вседа недоволен, но Андрей его настроения не разделял, так как твердо знал, что в следущий раз в Усолье он окажется, дай бог лет через пять. А значит, поездка стоила потраченных на неё усилий. Зато когда с ним стали делиться столичными новостями он буквально возликовал. Вот уже какую неделю все округ только и судачили о том, что старец Вассиан предрёк великому князю славную победу в нынешнем походе, а вот воеводам его дал остраску, что мол, коли на поле брани кто будет местничать, то ожидает тех строптивцев поражение в битве, бесчестье и плен долгий. Причем говорил то всем воеводам, а не кому-то конкретно. В общем, как решил Андрей, подстраховался-таки, преподобный. Ну да бог с ним, главное было сделано и оставалось лишь ждать, какие всходы принесет посеянное монахом.

В самой же столице он задержался ровно настолько, насколько было нужно, чтобы нанять на службу ещё нескольких человек. К сожалению, он был вынужден константировать, что его прообраз индельты покамест не работает, а количество своих воинов требовалось увеличить. Ведь чем больше ты возьмешь с собой воинов на войну, тем больше получишь добычи. А военная добыча была пока что его единственным настоящим заработком. Так что оставалось лишь радоваться, что людей, готовых наняться на службу было ныне на Руси в достатке. Локальное потепление в ходе малого ледникового периода, которое, как он помнил из книг, должно было закончиться лет через тридцать-сорок, привело к тому, что люди плодились и плодились, заполняя собой до того пустующие, но ставшие неожиданно пригодными к проживанию и земледельчеству земли. Но ведь не все родятся для того, чтобы стать крестьянином. Кому-то тяжкий труд пахаря обрыден с детства. Авантюристы ведь не только на Западе рождались. Как в песне, что он слышал в исполнении Олли:

Рождёный сражаться не жнёт и не пашет —

хватает иных забот.

Налейте наёмникам полные чаши,

им завтра снова в поход.

И вновь подрастающие поколения всегда были готовы заменить павших в жарких схватках предшественников, лишь бы у нанимателя водились денежки. А поскольку у Андрея деньги ещё оставались, то он решил поступить так же, как все и разом нанять ещё нескольких боевых холопов. В результате его личный отряд разросся до десяти человек. Нет, можно было и больше, но он старался в первую очередь взять всё же тех, кто знал, с какой стороны браться за саблю, а таких, с учётом текущей войны, было маловато.

Вот так в трудах и хлопотах и пролетели последние "мирные" денёчки. Дождавшись, когда из вотчины прибудет обоз, собранный старостой и сопровождаемый Лукьяном, а дороги более-менее подсохнут, Андрей со своим отрядом в который уже раз за эти годы поспешил в Великие Луки, к месту сбора новгородско-тверской рати.

Глава 23

К лету 1514 года жители Смоленска уже не знали, что и думать. Те, кто мог, потихоньку стали отъезжать в другие города, а те, кто не мог или не желал этого делать, всё гадали: придёт или не придёт московит снова. Ведь уже дважды он подступал к стенам города. Да, оба раза он ушёл не солоно хлебавши, но радости это смолянам как-то не добавляло. В первую осаду город лишился всех своих посадов, а во время второй московиты не только довершили раззорение окрестностей, но и пособирали или потоптали весь поспевший урожай, обрекши смолян на голод. И надежды, что воинственный сосед оставит их в покое, таяли с каждой новой вестью.

Не верил в передышку и король Сигизмунд. Не верил, да к тому же догадывался, что внутренние ресурсы столь важной крепости как Смоленск, на которых она продержалась уже две осады, не безграничны, и если ничего не делать, то рано или позно, но враг добьётся своего. Вот только возможности у короля были крайне ограничены.

Он уже дважды присылал в Москву гонцов за грамотой на проезд больших послов. Московский князь был не против переговоров и грамоту выдавал, но в положенный срок послы не появлялись. Ведь для короля это было лишь способом потянуть время.

Зато с упорством, достойным лучшего, Сигизмунд продолжал наступать всё на те же грабли в отношении союза с Крымским ханством. Правда, на этот раз король попросил хана не идти самому, а прислать воинов к нему для совместного похода. Слух о продвижении десятитысячного отряда к Киеву воодушевил его, однако татары разбили станы в поле у Черкас и дальше не сдвинулись ни на вершок. А всё потому, что не только у польского короля были доброхоты в ставке хана. Свои шпионы в Кыркоре были и у Василия. И оказалось, что потомок византийских императоров в татарской политике оказался более искусным. Он не стал переплачивать хану, а просто договорился с ногаями, чтобы те "пощипали" крымские улусы. И Менгли Гирею ничего не оставалось, лишь как придержать свои войска, а отряд под Киев был послан только для видимости.

И всё же для самого Смоленска в этот раз королевская помощь вылилась не только в грамотах и словах. Готовясь к новой осаде, у крепости как следует подновили стены. Из Кракова был приведён немалый обоз с порохом, селитрой и свинцом, а дополнительно из Вильно доставили 100 гаковниц. И в довесок король и паны-рада решили поменять ещё и героя двух предыдущих осад Юрия Глебовича на другого наместника — Юрия Сологуба. Зачем? Да кто ж его знает. Возможно, не простили тому поражения при вылазке в прошлую осаду, а возможно он просто стал жертвой каких-нибудь интриг, что всегда плетутся в королевских дворцах. Версий высказывалось много, четкого ответа не дал никто. Новый же воевода с самого начала принялся истово и демонстративно поднимать моральный дух смолян и приводить их к присяге королю. В Кракове и Вильно были довольны и одобрительно качали головами.

Но одного морального духа было мало. А потому, в очередной раз приехав из Польши в Литву, Сигизмунд собрал панов-раду и предложил им для продолжения войны созвать посполитое рушение и нанять наёмников в десять тысяч конных и две тысячи пеших воинов. Паны-рада были, в общем то, не против, но, увы, денег в казне-скарбнице княжетва было не густо, а наёмники стоили дорого: в квартал конный обходился в четыре злотых, а пешец в два. Потому, покряхтев для вида, паны-рада порешили нанять всего семь тысяч наёмников. А для того, чтобы собрать нужную сумму, в феврале месяце в Вильно был собран вальный сейм, порешивший, воевать до последнего, чем давать московиту мир "на условиях уступки Смоленска или перемирие ценою выдачи пленных". И дружно проголосовали за введения поголовщины — специального налога на наем польских солдат: грош с крестьянина, два гроша с бояр, злотый с урядника и вельможи.

В апреле начался сбор наемников. Но все делалось как-то вяло, не спеша и к началу лета сумели нанять лишь две тысячи конных и две тысячи пешцев. Слишком мало, чтобы противостоять великокняжескому войску. А потому король и паны-рада порешили дополнить наёмный контингент созывом посполитого рушения. Увы, и тут получилось совсем не так, как задумывалось. Письма о мобилизации полетели к адресатам только тогда, когда московское войско уже обложило Смоленск, а окончательный сбор планировался аж через месяц после начала осады. Так что смолянам вновь оставалось надеяться только на свои далеко не бесконечные силы. Великое княжество литовское в очередной раз продемонстрировало свою несостоятельность. Увы, но времена Ольгерда, едва не взявшего Москву, и Витовта, едва не подчинившего Московское княжество Литве, прошли безвозвратно, вот только литвины этого ещё не осознали.

Московский государь в свою очередь тоже не сидел без дела. Вся зима была отданна дипломатичской подготовке похода. Послы из разных земель приезжали в Кремль, а русские, в свою очередь, разъезжали по столицам восточных и западных стран. Нет, Василий III Иванович твердо помнил свои же слова про то, что "на закате для Руси друзей нет", что тамошние владетели заботятся только о своих интересах, но, коль скоро их и его интересы совпали, то почему бы и не объединить усилия? Понятно, что этот союз будет не более чем временный, этакий "брак по расчету", но ведь если императору Максимилиану I Габсбургу задумалось вдруг создать широкую антияггеллонскую коалицию из Империи, Тевтонского ордена, Дании, Бранденбурга, Саксонии и Валахии, то почему бы и Руси не войти в неё? Тем более, коль сам император присылает своего посла с предложением? Вот и принимают Георга фон Шнитценпаумера в Кремле. Цесарский посол много говорит о совместной борьбе против Сигизмунда и даже предлагает (за три века до "златых времён Екатерины"!), разделить литовско-польские земли между союзниками. Разумеется, бояре от такого предложения не отказываются. Потому тут же договариваются, что Империя признаёт права Руси на Киев и земли Великого княжества (украинские и белорусские земли), а Русь признает имперские права на земли Тевтонского ордена, захваченные в последние полвека Польшей. Услыхав про последнее, Андрей только посмеялся про себя: надо же, века пройдут, а намерения-то останутся! И даже действующие лица будут одни и те же, ведь орден просто поменяет тевтонские кресты на прусские. А бедные поляки, получается, так и не поняли всей серьёзности угрозы! Сначала они так и не добили Орден, позволив ему стать светской Пруссией, потом, в Смуту, не дожали Московское государство, уже даже присягнувшее польскому королевичу, а под конец ещё и Империю отстояли, героически спася Вену от турецкой угрозы. А виноваты во всём, почему-то, русские!

В общем, обе договаривающиеся стороны пришли к взаимному согласию и удовлетворению. Причём в тексте договора Василий III Иванович был впервые официально поименован царем, что означало признание за Русью полного равенства с Империей на международной арене. Договор этот стал крупнейшей дипломатической победой молодого государства.

Следом за Империей пришёл черёд Ганзы. Пойдя на взаимные уступки, московский князь в обмен на обязательство ганзейцев не оказывать никакой помощи Литве позволил им вновь открыть торговое подворье в Новгороде. Согласно статьям этого договора русские купцы получили неплохие условия для развития своего торгового мореплавания и заграничной торговли, воспользоваться которыми, впрочем, в прошлой истории они так и не сумели.

Потом был посол Дании, Давыд Кохран, с которым говорили о совместной борьбе как с Сигизмундом, так и со шведским наместником Стурре. А уже в мае в Москву прибывает посольство турецкого султана, возглавляемое Кемал-беем, с которым среди прочих иных вопросов обсуждался и его вассал, хан крымский. Османский посол заверил московского князя, что хан будет придерживаться нейтралитета.

В общем, дипломатическая подготовка похода была проведена по высшему разряду.

К плану самой компании государь и боярская дума подошли не менее ответственно, спланировав настоящую крупномасштабную операцию. Главным противником было признано Великое княжество Литовское, но двуликая позиция крымского хана обуславливала необходимость надёжно прикрыть южное направление (ногайцы с послом — хорошо, но бога проси, а себя сам паси), а заодно, на всякий случай, выставить заслон и против Казани. Исходя из этого и состоялось распределение полков.

Первыми, в мае, на крымскую украйну вышла пятиполковая рать князя А.В. Ростовского и боярина М.Ю. Захарьина, считавшихся наиболее опытными полководцами Московского княжества.

В Мещере оставлены были воеводы Федор Юрьевич Щука Кутузов да Григорий Большой Колычев.

На Угре, недалеко от Калуги, встали лагерем полки боярина князя Семёна Воронцова и окольничего князя Ивана Хабара-Симского. Это был резерв, который мог ударить как против татар, так и против литовцев, в зависимости от сложившейся обстановки.

Так же на всякий случай под Серпуховым встал с полками брат государя, Дмитрий Жилка, прикрыв броды через Оку. Другой брат государя — Андрей Старицкий — совместно с Петром-царевичем остался на Москве.

В Великих Луках собиралась новгородско-тверская сила под руководством боярина князя Василия Шуйского, чьей основной задачей было создание угрозы вторжения на Полоцк и Витебск с целью оттянуть на себя часть сил литовского княжества.

Основная же рать собиралась в Дорогобуже, откуда ей и предстояло идти под Смоленск. Однако сначала вперёд выслали "легкую рать" для разведки и опустошения окрестностей. А сам государь тем временем стремился заручиться поддержкой "небесных сил". Пророчество Вассиана подняло дух великого князя, однако никакая молитва лишней не бывает. 21 мая в столице проходит торжественное празднование в честь создания драгоценной реликвии — иконы Успенья Владимирской божей матери. Одновременно по всей Москве, как в Кремле, так и за его стенами, закладываются многочисленные каменные церкви. Такого единовременного церковного строительства в столице не производилось ещё никогда.

Наконец, 8 июня 1514 года, великий князь покинул Москву и выдвинулся в сторону Смоленска.

Государев гонец прибыл как всегда не вовремя.

Ну ещё бы, большие воеводы и именитые люди только-только в баньке попарились да порешили уговорить бочонок мальвазии под сытную закуску (как-никак, а на дворе суббота), а тут на тебе, принесло нелёгкую. И ведь не отмахнёшся — послание самого государя.

Василий Васильевич, распаренный до красноты, внимательно вчитался в ровные строчки полуустава, любовно выписанные писцом. Потом скрутил грамотку в рулон и отложил на походный столик.

— Ну что, други, вот и пришло наше время. Государь со всею силою выступил ко Смоленску, а нам велел идти на Друцкие поля для его государева дела бережения.

Воеводы довольно загомонили: наконец-то окончилось время ожидания, впереди предстояло дело. Гонца тут же отправили ужинать, а сами решили вернуться к тому, что и планировали до приезда гонца: распить бочонок мальвазии, только теперь уже за успешное начинание. Ну и столы велели вынести на широкое гульбище, а то взопреть уже успели все, так что сидеть в духоте комнат никому как-то не хотелось. Разумеется, одним бочонком не обошлось, и культурное мероприятие скоро превратилось в обычную пьянку. Это вылилось в то, что половину воскресенья Андрей и часть воевод провели на лавках, мучаясь с похмелья.

А в понедельник полки снялись с насиженных мест и двинулись в сторону границы.

И вот снова потянулись дни недели схожие, от начала до конца. Дневной зной висел в воздухе, сгущенный запахом земли и пересохших трав. Мимо проплывали чудесные пейзажи: леса, рощи, медлительные реки, яблоневые сады, высокая рожь в полях, стада коров и овец. Мирные, мирные места, и даже не верилось, что на самом-то деле всё округ совсем не так. И лишь пепелища сожженных деревень встречающихся на пути напоминали об этом. Верста за верстой, верста за верстой полем, лесом, через реки, болота, по холмам, по низинам, по оврагам шли русские дружинники. Ежедневная тряска в седле к вечеру приводила лишь к одной мысли — скорее бы привал. Иной день выматывал так, что и есть-то совершенно не хотелось. Зато жажда мучила почти постоянно.

Выйдя из Великих Лук, новгородско-тверская рать спустилась к Велижу, где переправилась через Западную Двину и уже тут вторглась в пределы Литовского княжества и продолжила свой путь, рассыпавшись на загонные отряды, грабя и раззоряя всё по пути. Целью их был городок Друцк находящийся к западу от Орши, в которой намертво засели две тысячи наёмников Спергальта.

Попавшийся дозору купец был либо слишком глуп, либо слишком смел. Ну не верил Андрей, что людская молва ещё не разнесла по окрестностям слухи о том, что московиты в очередной раз пришли с войной. Конечно, конные отряды были быстры, но слухи, как известно, распространяются чуть ли не мгновенно. И вот этот товарищ, вместо того чтобы быстренько укрыться в какой-нибудь мало-мальски укреплённой местности, прекрасно зная, что загонные рати не штурмуют города и замки, взял да и продолжил свой путь надеясь непонятно на что. Ну и кто ему тут доктор? Разумеется, в один не самый прекрасный для купца день на его небольшой (возов в семь) караван выскочили конники андреевой сотни. Дружинники богатой добыче обрадовались очень даже — купец, это вам не полунищие деревни. Распотрошили быстро и со знанием дела, благо купеческой охране хватило ума не оказывать сопротивления.

Ну а вечером, рассматривая бумаги, изъятые у повязанного купца, Андрей вдруг поймал себя на мысли, что обоз может быть не только добычей. Ведь если заменить возниц и охрану своими людьми, то можно под видом торговцев попытаться захватить всё тот же Друцк. Он в упор не помнил, был ли тот белорусский городок захвачен в этом году или нет, но попытаться-то стоило! Всё лучше за стенами сидеть, чем в чистом-то поле. Да и добычи в городе явно больше, чем в деревеньках взять можно. Нет, а что? Ведь во многих книгах это срабатывало, да и из истории он помнил, как сто лет спустя те же казачки Хмельницкого ворвавшись в белорусские земли сналёта городки брали. Ну а его конная сотня чем тех казачков хуже? Ведь не сидят же литвины постоянно за закрытыми воротами.

Откинув бумаги в сторону, князь велел привести купца к нему. И пока расторопный служка бегал за пленником, Андрей, вкусно поужинавший к тому моменту, просто развалился на земле, застланной плащом и, заложив руки под голову, умиротворённо уставился ввысь.

Яркое, слепящее солнце весь день пышущее жаром, давно скрылось за окоёмом, и даже его последние лучи уже спрятались за дальним лесом. Ветерок, всю дорогу приятно остужавший тело через распахнутый ворот рубахи, стих, но листья деревьев еле слышно шелестели, словно шептались между собой. Постепенно на небе проявились первые звездочки, вспыхивая одна за другой на темнеющем небосводе. Природа притихла, готовясь уйти в сон. С небольшой речушки, откуда набирали воду для котлов, явственно потянулой прохладой, столь приятной после дневного зноя. Звуки отходящего ко сну лагеря давно слились в один невнятный гул, и Андрей почувствовал, что начинает засыпать.

Но тут послышались приближающиеся шаги, и голос слуги произнёс:

— Княже, купца привёл.

Сладко зевнув, Андрей потряс головой, сгоняя сон и рывком сел, бесцеремонно разглядывая пленника. Это оказался невысокий, полноватый человечек со смешливым лицом и очень характерным носом.

— Ну и за каким хр..., э, надобностью тебя потащило в путь? Надеялся убежать от конных?

Купец удручённо склонил голову и пожал плечами.

— Слухи слухами, господине, а торговля ожидания не любит. Коль получилось бы у меня проскочить, то без навара я бы не остался.

— Ага, а ныне и сам в плену и товара тю-тю, — усмехнулся Андрей. — Но ты можешь облегчить свою долю, ежели мне кой чем поможешь. Ну, что скажешь, купец?

А что он мог сказать? Торговцы редко бывают патриотами, а уж когда выбор встаёт между холопством и свободой, то куда бедному еврею податься? Вот и согласился сотрудничать. От него и узнал Андрей многое про этот самый Друцк.

Когда-то городок был столицей самостоятельного княжества, где правили князья Друцкие. Но потом оно, как и многие другие, влилось в состав Великого княжества Литовского. Детинец города занимал холм на правом берегу довольно полноводной реки Друть, и по периметру окружён был высоким валом и глубоким рвом. С северо-запада на соседнем холме к детинцу примыкал окольный город значительно больший по размеру, чем детинец, укреплённый полукольцевым валом и рвом. Ну а за окольным городом находился открытый посад. Раньше, ещё до налёта крымских татар в далёком уже 1506 году, существовал ещё один посад, на левом берегу Друти, но татары сожгли его дотла, потом там отметились московиты, и с той поры на том месте люди сильно селиться не стремились. Хотя кой какие дворы и стояли. Разумеется, за последние два года посад вновь не раз грабили и сжигали московские воины, но саму крепость взять так и не смогли. Впрочем, город, как попечаловался купец, всё равно уже не тот. Теряет он своё и политическое, и экономическое и даже военное значение. Сами друтчане занималются кожевенным ремеслом, ювелирным делом, обработкой кости. Славиться городок и своими прекрасными храмами. А вот ратной силы в нём было мало. Город был поделён на части, управлявшиеся разными ветвями рода князей Друцких. А жители окрестных сёл (тех же Дудаковичей, Канапельчиц, Коханово, Круглого, Сенно, Сокольни, Толочина) несли в нём городовую повинность. Ну и заодно упреждали о захватчиках, ежели захватчики давали им такую возможность, конечно.

Слушая купца, Андрей припасённым карандашом быстро чертил на листе серой бумаги план Друцка и подходы к нему, прикидывая, как лучше к нему подступиться. Ведь если купец не соврал, то его сотни вполне хватит чтобы справиться с гарнизоном. Правда, могут вмешаться посадские, но хотелось верить, что те не будут проявлять неуместный героизм. Ну и конечно, нужно было согласовать операцию с "родственником". В конце-концов, "дядя" в захвате опорного пункта тоже был заинтересован. А чем больше сил будет участвовать в атаке, тем больше шансов на успех.

Короче, попаданец он или нет? Пора и ему уже что-то менять!

Последние дни Друцк жил в режиме напряжённого ожидания. Слухи о вражеских отрядах давно уже достигли его окрестностей, и воротная стража была усилена. С его крепостных башен открывалась изумительная панорама: далекий горизонт, деревенька с церковью, извилистая Друть, поля и леса. Ощущение простора и свободы. Крепкие дубовые ворота были добротно самзаны дёгтем, дабы легко и быстро можно было захлопнуть их перед носом появившегося врага, ведь как бы он не спешил, но проскочить открытое пространство быстро у него не получится. А дозорные, наученные прошлыми годами, зорко бдили.

Потому и увидали сразу, как из леса выкатил торговый обоз и неспешно потащился к воротам. Двигался он долго, заметившая его стража успела смениться и жалким подобием строя протопать в детинец, а обоз всё тащился и тащился. Наконец первый воз подтянулся к деревянному мосту, перекинутому через крепостной ров, до краёв заполненный водой Друти и загрохотал по доскам настила.

— Кто такие? — громко проорал с высоты воротной башни стражник, пока его товарищи, крепко сжимая копья, выходили из воротного проёма.

— Приказчик Нечай смоленского купца Гаврилы Олексича с товарами, — загрохотал басом сидевший верхом мужик в добротном кафтане, подъезжая ближе. — Да не бзди, воин, где ты видел, дабы два десятка пошли город брать.

— Ты словам то учёт веди, купчина, — нахмурился старший стражник. — Охраны то у тя боле чем возниц. Не в раззор ли то?

— Эх, воин. Не держи зла на слова, то с усталости. Почитай, как от Смоленска отъехали, так и бежим. А по пятам московиты с татарами. Догонят, сам понимаешь, всего лишимся.

— Так и встал бы в Орше. Там и воины есть и трактиры большие.

— Так торговлюшка оборот любит. Коль буду на месте стоять — вот тогда в раззор точно пойду. Ну, ты как, смотреть-то возы будешь, али так впустишь. Я вот уже и проездные приготовил, — с усмешкой потряс рукой с зажатым в ней кошелём приказчик.

Стражник столь явный намек на взятку, однако, проигнорировал и внимательно оглядел весь остановившийся обоз. Опытному воину что-то явно не нравилось, чуйка, выработанная годами службы, вдруг заголосила об опасности, но вот почему, он понять пока не мог. И тут с высоты дозорной башни раздался крик фальцетом:

— Конные из лесу выскочили!

Услыхав его, приказчик разом изменился в лице. Улыбка с его уст пропала, словно её и не было:

— Впускай, воин, не успею ведь. Побьют обоз, людей полонят.

— Успеешь, душа твоя торговая, — ответил страж ворот, махнув рукой, чтоб открывали створки пошире.

И это было последнее, что он сделал в своей жизни. Возница ближайшего воза, что смиренно стоял весь разговор возле крупа лошади, внезапно выхватил стилет и воткнул его в спину стражника. Узкое тонкое лезвие легко раздвинуло кольца кольчужки и вошло в тело. Остальные возницы, побросав телеги, уже рубили опешивших от неожиданности стражников. А им в помощь из-под рогожи трёх последних возов уже выскакивали хоронившиеся там до времени помощники. Охранники же, вскочив в сёдла, галопом мчались к воротам детинца и окольного города, спеша захватить их до того, как сторожа опомнятся и обрушат решётки.

С детинцем они успели, всё же именно туда и стремились в основном. Правда, пришедшие в себя воины гарнизона попытались выбить их, и им это даже почти удалось, но тут уже на помощь нападавшим прибежали те, кто изображал из себя возниц или прятался под рогожей, и они смогли-таки отстоять свои позиции. А потом в детинец ворвались конные ратники и пошла потеха!

Окольный же город хоть и успел затворить въездные ворота, но сдержать нападавших уже не мог. В отличие от замка, его стены были не везде одинаково крепки, чем и воспользовались атакующие. А из леса всё подходили и подходили конные дружины. И город пал! Не сдался, выторговав себе права и свободы, как это сделает вскоре Смоленск, а именно пал, со всеми вытекающими и отягчающими. Правда сильной резни не было (полон-то всем нужен), да и сжигать его никто не собирался, но вряд ли от этого жителям города и замка было легче. Особенно горожанкам и евреям, ага. Зато добычу победители взяли знатную! Андрей тоже не терялся. Хотя больше, чем добро, его интересовали мастеровые. Тут уж он не мелочился, прекрасно помня, что места эти так под литовским князем и остануться. Ну и зачем врагу умелые руки оставлять? Такие и самому пригодятся.

1 августа 1514 года сбылось пророчество старца Вассиана: город Смоленск пал в руки великого князя московского Василия III Ивановича. Смоленский епископ Варсонофий, что ещё в апреле месяце заставлял горожан присягать польскому королю, теперь, отслужив молебен, принимал от них присягу на верность уже московскому государю. Тем, кто пожелал перейти на московскую службу, жаловали по 2 рубля денег да сукно. Но были и те, кто не желал уходить под московскую руку. Им довольный победой государь велел выдать по рублю и отпустить ко двору Сигизмунда. Убывал с ними и бывший наместник Юрий Сологуб, сдавший крепость. Увы, король Сологубом оказался очень недоволен: по приезду он был схвачен и вскоре казнён.

Зато сразу после падения Смоленска московскому государю присягнули ближайшие к нему города — Мстиславль, Кричев и Дубровна. Василий-же III Иванович, воодушевлённый победой, потребовал от своих воевод продолжение наступательных действий. На Оршу было двинуто войско под командованием Михаила Глинского, на Борисов, Минск и Друцк — отряды Михаила Голицы Булгакова, Дмитрия Булгакова и Ивана Челяднина. А вот уже захватившего Друцк князя Шуйского государь оставлял в Смоленске наместником.

День перед отбытием выдался знойный, но под вечер небо затянуло и разразился ливень с грозой, правда, недолгий, а затем дождь прекратился. Лишь слышно было, как падают последние капли с ветвей, нависших над стеной. Воздух был насыщен запахами земли, листьев и цветов. Зато в комнате было жарко и лишь гулко потрескивали дрова в камине. Да, домик в детинце, в котором поселился Андрей, видимо раньше занимал какой-то богатый шляхтич, раз позволил себе устроить такую вещь, как настоящий камин. Впрочем, старыми хозяевами (счастливо находившимися в день захвата Друцка где-то в другом месте) князь не интересовался, а вот камином пользовался вовсю.

Вот и в этот вечер он сидел на резном, с высокой спинкой стуле, прямо напротив горевшего огня и молчаливо потягивал вино из серебрянного бокала, доставшегося ему в виде добычи. Рядом, на таком же стуле, сидел Олекса и тоже пил вино, цедя его мелкими глотками.

— И всё же, княже, не слишком ли это сложно? — спросил он, продолжая начатый давно разговор.

— Незнаю, — Андрей повертел бокал в руках. — Но считаю, что это самый верный способ.

Он молча подставил свой кубок под бутыль и Олекса щедро плеснул туда рубиновой жидкости. Потом налил и себе.

— Бумаги тебе выправленны самые подлинные, — усмехнулся князь, вновь пригубляя вино. — Можно сказать — мечта разведчика. Денег отсыпано вдоволь. Осталось лишь добраться до места и осесть там. И да, обязательно купи себе дома в обоих частях города. И желательно оба с большим двором и поближе к крепостным стенам. Займись торговлей, всё ж ты по легенде купеческий приказчик. Постарайся найти контрагентов в Риге. Это позволит облегчить связь, да и людей вовремя подвезти. И очень постарайся вести дела с прибылью, ведь надо будет как-то легендировать увеличение числа твоих "работников", — особо выделил он последнее слово.

Олекса, всё так же по глоточку тянувший сладкий до приторности напиток, лишь молча кивал головой. Ну да, всё уже было не раз обговорено, но, как любил говорить князь: повторенье — мать ученья.

— И не геройствуй. До моего сигнала никаких подвигов, никаких нарушений закона, ведь ты порядочный горожанин. Во время осад сиди тихо. Можешь даже предложить своих стражников в помощь гарнизону. И всегда помни главное: ты не просто агент — ты спящий агент, про которого никто не должен и подумать плохого.

— И как долго мне "спать"?

— Пока не придёт время. Торгуй, создавай склады, готовь подкопы. В нужный день и час твоя задача будет открыть проход в город для наших войск. Думаю, года три у тебя будет. А там сам решай что проще — подорвать стены или открыть ворота. И сколько для этого понадобиться людей или зелья.

Андрей потянулся вперёд и поворошил кочергой дрова в камине. Нет, он прекрасно понимал, что последний инструктаж был излишним, ведь сколь раз уже было говорено, но всё же не мог его не начать. Отправлять Олексу, давно ставшего для него правой рукой было не очень-то и охота, но и никого другого на подобное послать он не мог. Просто поту, что Олекса был лучший. Воистинну послужилец оказался на все руки мастер, за что он давно уже благодарил судьбу. Но всё когда-нибудь заканчивается. В тот вечер они ещё о многом говорили, обсуждали, спорили, а следующим днём Олекса покинул Друцк и спешно двинулся в сторону полоцких земель, в пути сторожась и литвинов и своих.

Но и Андрей ненадолго задержался в Друцке. Всё таким же головой он был вписан в переформированный полк, оставляемый под началом Немого для обороны взятой крепости. Что полностью отвечало его планам, ведь именно в Смоленске он мог совершить давно заполанированный (причём даже не им) подвиг. Правда, ещё пока незнал, как...

Глава 24

Василь Васильевич, задумавшись, сидел в своей горнице. Тяжело было на душе у боярина. Сбылись предсказания старца Вассиана. Сначала склонился к ногам государя Смоленск, и всё вроде складывалось лучше некуда, но потом изменил литвин Глинский. Измену вскрыли, мятежного князя заточили в железа, но дело своё гнусный изменник уже сделал: король, поверивший его письменам, направил своё войско к Орше, единственному городку, что не открыл ворота перед подступившими к нему русскими полками. Тут-то и сбылось то второе предсказание: в сече одолел Острожский рати Челяднина и Голицы. Неужели эти дурни и впрямь на поле боя местничать удумали? Слухи были разные, и даже те, кому посчастливилось утечь от преследователей и добраться до Смоленска не могли ничего внятного рассказать. Зато это поражение уже принесло плачевные последствия. Если прежде город за городом спешил сдаться московскому великому князю; то теперь они торопились загладить свою вину пред королем и уже сдавались его победоносному войску. А ведь и в подчинённом ему Смоленске оставались те, кто не сильно желал московских порядков. Доброхоты уже доносят, что некоторые знатные людишки как-то вдруг подозрительно засуетились.

Вобщем, было над чем поразмыслить боярину. А тут ещё и племянник со своим тайным разговором. Вот о чём он говорить хочет?

А Андрей в эти дни пребывал в состоянии лёгкого бешенства. Ведь он точно знал, что заговор был, а вот выйти на заговорщиков никак не мог. Да и знал то он, положа руку на сердце, непозволительно мало: только одного заговорщика, но зато какого! Сам епископ Варсонофий! Но как к нему подступиться? Не крутить же церковнику руки: свои же не поймут, не принято пока такое. Вот и бесился парень — вроде и знаешь, что заговор есть, а доказать не можешь.

В той, другой истории, в Смоленске нашлись верные люди, от которых московский наместник и узнал о замышляемой измене. Но Андрей-то хотел не просто раскрыть заговор, он хотел забрать всю славу себе! Во-первых, этим он сильно обяжет Немого, что шло только на пользу его дальним планам. А во-вторых, это был повод получить благодарность уже от самого государя, что могло сыграть большую пользу в утверждении за собой солекаменских землель в вотчину. А тут такой облом нарисовывается.

Но делать нечего: оставалось лишь следить за тем, кого знал. На это и был направлен весь его десяток во главе с Лукьяном, но до последнего времени никаких результатов слежка не приносила. И это бесило Андрея всё больше и больше.

А между тем события шли своим чередом, добавляя пищи уму и наводя на не совсем приятные размышления. История, словно насмехаясь над его стараниями, делала всё, чтобы доказать, что теория эластичности времени, высказанная в книгах его прошлого-будущего, похоже, в целом была верна. Стоило только ослабить давление на ход событий, и они стремительно откатывались к тому потоку, по которому уже прошли единожды. Там, где был он, что-то менялось (к примеру, Шуйский на меч взял Друцк), а там, где его не было всё шло, как и раньше. Тот же князь Глинский всё равно оказался изменником (эх, жаль забыл он про это, а то бы был повод пораньше на глаза государя нарисоваться). И здесь, когда стала ясна окончательная расстановка сил, в помощь полкам князя Булгакова-Голицы отправился отряд воеводы Челяднина. И, как и в том прошлом, при Орше победа всё равно досталась литвинам. Андрей, когда известия о сражении достигли его, даже не знал, что и думать. Неужели поражение было запрограмированно? Или может, всё дело в том, что Острожский привёл под Оршу армию, в которой могли грамотно взаимодействовать тяжёлая и лёгкая кавалерия, пехота и полевая артиллерия. То, чему ещё предстояло научиться поместному войску. Вот и вышло, как вышло. Но тогда встаёт вопрос, а стоит ли ему что-то делать, если сама природа сопротивляется изменениям? Не получится ли так, что все его труды пропадут втуне? А может наоборот, это его усилия были слишком малы, вот и не привели к нужному результату. Гадать можно вечно, а вот времени на это у него как всегда не было. Сколько там прошло времени от победы под Оршей и до прихода литвинов под стены Смоленска? Вот и он не помнил, зато чётко осознал: если кто-то и хотел улучшить своё положение посредством предательства, то именно сейчас он и начнёт действовать!

Как говорили римляне, те самые, древние: cui prodest. Ищите кому выгодно. А вернуться обратно под руку короля выгодно было, прежде всего, боярству. Ведь, хоть элита и позаботилась о себе в первую очередь, сохранив при сдаче города основные статьи господарских привилеев, но не понимать разницы между обычаями Москвы и Вильно они не могли. Привилеи, дозволеные шляхтичу, в Москве не действуют. А за некоторые можно и вовсе головы лишиться. А ведь к хорошему привыкаешь быстро, а вот обратно отвыкать... Ну, сами знаете, мало кто может. А потому, стоило победителю оступиться, и литовская знать решительно побежала назад.

Значит и тут, в Смоленске первыми заговорщиками будут именно бояре и именитые люди. Вот и стоит к ним присмотреться повнимательнее, а особенно к клану бояр Ходыкиных. Во-первых, они занимали одно из первых мест среди смоленского боярства. А во-вторых, как уже говорилось, во главе заговора стоял сам смоленский владыка. А, как Андрей узнал уже тут, на месте, Ходыкины приходились Варсонофию родственниками. А клановость она не только в Московской Руси была. Так что, получается, сошлась задачка с ответом? Нет, был, конечно, шанс, что родичи в заговоре не участвуют, но Андрей, в это верил слабо. Специфика времени, знаете ли. А потому все наблюдатели были переориентированы на бояр Ходыкиных и их слуг. Вскоре выяснилось, что племянник епископа Васько Ходыкин уж слишком зачастил к дяде. А потом и вообще исчез из-под наблюдения, выехав из города с небольшим отрядом. Но если Андрей был прав в своих подозрениях, то это могло означать то, то заговорщики решились и владычный племяш помчался вестником во вражеский стан. А что, таким образом решалось сразу несколько задач. Во-первых, как представителя именитого клана, Васько в литовском войске обязательно кто-нибудь знал в лицо, что облегчало и пропуск к нужным людям и изначальное доверие, а во-вторых, сразу становилось ясно, кто главный почитатель короля в Смоленске и кому за возвращение города должны достаться основные плюшки. Ну а сам отъезд молодого человека со свитой тоже не вызывал никаких подозрений: мало ли зачем боярчонок в загородние поместья поехал. Скучно ему стало, вот и решил охотой развеятся. Или просто, управляющих проверить, дабы хозяйское добро берегли справно. Не он первый, однако. Жизнь ведь, с переходом под государеву руку не остановилась.

Что ж, Андрею оставалось только дождаться его возвращения и аккуратненько так расспросить. Правда, в полную силу вставал вопрос, как по-тихому изъять человека? Всё же Ходыкины в Смоленске не малая сила. Но тут на помощь пришли результаты наблюдения. Как ни мало они велись, но кое-что узнать позволили. Васько оказался тот ещё ходок. Андрей, тоже не ангел по этому делу, тогда лишь посмеялся, слушая рассказы о ночных похождениях молодого боярчонка, зато теперь понял, что это знание в его планы ложилось просто в масть. Ведь к любовнице с охраной не ходят, а замужних дам покидают до рассвета! Не знаю, как там было в иной истории, но мы пойдём своим путём! Так что оставалось только ждать нужного момента и молиться, чтобы какой иной доброхот не нестучал наместнику о готовящемся заговоре.

Ох и правы люди, когла говорят, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять! Время неумолимо утекало, а племянник епископа всё не возвращался. Ежедневно находясь на взводе, Андрей чувствовал, что вот-вот готов сорваться. Сбросить копившееся напряжение не помогало ни вино, ни женщины. А Васько всё не было и не было. И где его только черти носят! Зато представьте себе то облегчение, которое испытал князь, когда ему принесли весть о том, что столь ожидаемый им человек наконец-то въехал в ворота города. Даже не заезжая домой, он сразу направился в дом к дяде, откуда вышел довольно не скоро. И, вот же негодяй, честные надежды, что не удержиться и в первую же ночь поспешит к одной из своих любовниц, не оправдал. Наоборот, всю ночь провёл дома. И следущую тоже. Весь третий день Андрей был как на иголках. Но в этот раз Васько решил сжалиться над ним.

Глубокая ночь накрыла город тёмным покрывалом. Над головой — россыпь звезд. Яркие, мерцающие, словно драгоценные камни. И молочно-белая полупрозрачная река Млечного Пути, которая разлилась, перечеркнув небосвод на две части. Полная луна, на которой даже с земли видны были странные рисунки, созданные рельефом ее поверхности, давала достаточно света. Но она же и мешала тем, для кого ночная тень — прибежище и спасение.

Это большинство горожан ночью предпочитают сладко спать в своих постелях, но жизнь-то в городе не замирает. А поскольку ночью обычно отдаленные звуки — будь то голоса людей, собачий лай или скрип дверей — слышны, будто они совсем рядом, то охотники, засевшие в засаду, старались шуметь как можно меньше. А попробуй, высиди без движения. Ночная прохлада уже давно превратилась в холодную сырость, и от холода челюсти засадников самопроизвольно начинали выбивать непонятно что. А ещё, блин, лето называется. Хотя какое лето, конец августа на дворе. Но вот уже и небо начало постепенно бледнеть, приглушая свет звезд, и луна испуганно попятилась за горизонт. Засадники, невыспавшиеся и злые, сыпали проклятиями на голову повесы, что беззаботно оттягивался в чужой спальне, абсолютно не думая о тех людях, что ждали его снаружи. Да где же он, в конце-то концов? Неужто проспал самым бесстыдным образом. Скоро ведь и слуги проснуться, а тогда уж сплетен не избежать. Да и на улицах ненужные свидетели появятся. Нет, ну где этот кобелино? И когда боярчонок появился, наконец, в окне, ребятки очень даже обрадовались. Хорошо хоть, что все помнили, что данного товарища нужно брать живьем...

Андрей в Смоленске разместился в пустовавшем доме одного из тех смолян, кто предпочёл отъехать к королю и чувствовал себя в нём более чем комфортно. Что тут говорить, быт литвинов был ему более привычен. Правда, сначала в доме сделали наигенеральнейшую приборку, но... Но в сторону лирику, дело прежде всего. Скоро молодого боярчонка начнут искать, а значить к наместнику он должен прибыть уже с признаниями или...

Вот во второй вариант верить не хотелось, но если он всё же ошибся, или Ходыкин окажется несговорчивым, а то и вовсе помрёт при допросе, то придётся срочно инспирировать разбойное нападение. Типа, увы, столько ещё швали по городу шатается, и зачем только молодой господин один ночью по городу ходил? Но, как уже говорилось, верить хотелось в то, что литвин будет более благоразумным.

Подвал, в котором заперли Васько, был небольшим и освещался маслянной лампой. Впрочем, других узников тут не было, а для одного места было достаточно. Сам пленник сидел связанным на лавке, изо рта его торчал кляп. Глаза молодого человека сверкали гневом. Не привык, однако, к подобному отношению. Золотая молодёжь, что ещё говорить.

Вздохнув, Андрей подошёл к нему и со всей дури въехал кулаком в челюсть. Рухнувшего от удара пленника тут же усадили обратно.

— Это пану для того, чтобы он не тратил наше время глупыми рассказами про его родню и обещаниями за всё ответить и всех найти. Мы это всё и так не раз слыхали и знаем. Потому займёмся сразу делом. Всё просто: пан подался в заговорщики и теперь вынужден будет выбирать. Первое: он добровольно пишет всё, что знает о них и остаётся жив. Второе: он играет в партизана и всё рано нам всё рассказывает, но только даже если пан и останется жив, то явно калекой и не долго, только до петли. Ведь предателей не казнят, их вешают. Теперь я вас оставлю и надеюсь, что пан будет очень разумным человеком и сделает правильный выбор.

И Андрей, потирая саднящий кулак, направился к выходу из подвала, успев шепнуть остающемуся вести допрос Лукьяну:

— Не дай ему умереть...

Сказать, что Немой был зол, это не сказать ничего. Меряя широкими шагами горницу, он грозно сверлил очами племянника, словно желая прожечь в нём дырку взглядом.

— Ты понимаешь, что просишь? Ходыкины — первые люди города, а ты...

— Они замыслили заговор с целью сдать город литвинам. Дядя, твои люди ведь доносили о странном шевелении среди знатных смолян. А мои вскрыли сам гадючник. Ты же прочёл допросные листы, где Васько Ходыкин сознается, что привёз в город ответ от короля. А во главе всего этого стоит его дядя — епископ Варсонофий. И там ещё куча фамилий. Это измена, дядя. Хотя, что можно ожидать от предавшего. Только второе предательство. Зато ты теперь точно знаешь, кто твой враг и, когда литвин подойдёт к стенам, а он теперь точно подойдёт, ты не получишь удара в спину, — тут Андрей позволил себе заговорщецки усмехнуться: — Ну а имущество заговорщиков можно ведь и оприходовать. Вспомни, как разбогатели Захарьины, когда усмиряли Новгород.

Остановившийся посреди комнаты Шуйский пристально всмотрелся в племянника.

— Кхм, однако.

Он подошёл к столу, на котором лежали исписанные листы, и остановился. В задумчивости побарабанив пальцами по столешнице, наместник решительно тряхнул головой.

— Молодец, племяш. Зови сотника. Будем корчевать змеиное гнездо с корнем.

Андрей хищно улыбнулся. Только что он вывалил на свою голову проклятия всех русских историков-либералов будущего. Но, он действительно считал, что государь необдуманно легко обошёлся с захваченным городом. Его отец с Новгородом поступил умнее. Впрочем, и в той истории смоляне сами подсказали, что их зря не расселили по всей стране, как новгородцев, и Василию Ивановичу пришлось делать это уже позже, в ответ на заговор. А проклятья каких-то историков его абсолютно не волновали.

Блистая броней, подходило к Смоленску победоносное литовское войско. Ухали бубны, гудели трубы, реяли на ветру стяги. Шли налегке, далеко опередив обозы. Паны вельможные в окружении своих холопов, с отрядами вооруженных гайдуков, мелкопоместная шляхта, все конные. Шли те, кто уже почувствовал вкус победы и верил в удачу своего полководца.

Далеко опередив верных шляхтичей, степенно ехал староста брацлавский, винницкий, звенигородский и луцкий, маршалок Волынской земли, каштелян виленский и гетман великий литовский князь Константин Острожский, оршанский победитель. Вот только не радостно было на душе у полководца, одолевали его тяжёлые думы. Из под Минска выходила с ним тридцатитысячная рать, а к Смоленску он привел лишь её пятую часть. И не было с ним осадной артиллерии, способной сокрушать стены, так что вся надежда была на смоленских заговорщиков, что обещали открыть перед ним ворота. И если это случится, то это будет величайший триумф в его карьере и достойное отомщение за Ведрошь. Разом разбить вражескую армию и отвоевать такую сильную крепость как Смоленск — мало кто из нынешних полководцев Литовской державы мог похвастаться подобным. А значить имя его, и без того известное в княжестве, могло ещё больше возвыситься. А его возвышение, это усиление русской партии и, пусть и постепенное, но усиление роли православной церкви в Литве, ведь сам он, будучи верным и преданным сыном её, всегда боролся за её интересы. И был истнинным врагом процесса окатоличивания литовских земель и шляхты. Ах, Витовт, Витовт, как мог ты не понять, что держава твоя держится на плечах православных русичей. Но в погоне за миражом короны, ты сделал свой выбор и вот держава твоя рушится, а московский князь отгрызает от неё один кусок за другим. Московский князь, который почти стал твоим подручником. Ирония судьбы или месть за отказ от веры отцов и дедов? Но православие ещё не умерло на землях Литвы и, даст бог, он, князь Острожский со товарищи ещё поднимет его и крест православный осенит измученные земли, возрождая былую славу литвинов. Кто помешает ему? Ему, победителю московских орд. Оставалось лишь взять Смоленск, а он уже близок и скоро будет точно ясно, пан или пропал. Потому как ежели ворота не откроют, то не с его силами осаждать крепость.

— Дивись, княже, — голос верного гайдука выдернул князя из его дум.

Не понимая, он оглянулся на говорившего и лишь потом обратился в ту сторону, куда тот указывал. Мда, зрелище было то ещё. Прямо на стенах и башнях крепости московитами были устроены виселицы, на которых раскачивались чьи-то тела. Поскольку было ещё достаточно далеко, то точно определить, кто там развешан было невозможно, но вот сердце немолодого уже воина сжалось в предчувствии катастрофы.

— Едем, — твердым голосом бросил он, вонзая шпоры в бока верного скакуна. Следом пришпорили коней и шляхтичи свиты.

К крепостным воротам князь подъехал примерно на выстрел пищали и остановил коня. Сердце гулко ухнуло. Вот и всё, не будет великого триумфа. Раскачиваясь на ветру, висели в петлях те, кто должен был открыть ворота. Причем висели они в нарядных шубах и кафтанах, у многих на шее были привешаны дорогие кубки и чаши. Это были подарки московского государя, жалованные им за сдачу города. Глядя на покойников, Острожский лишь усмехнулся:

— Вот она, божья кара за клятвопреступление. Нельзя разом двум господам служить, — он обернулся и приказал ехавшему следом гайдуку:

— Объяви им, пускай город добром сдают.

Гайдук тронул коня и, подъехав поближе к стене, сложил ладошки трубочкой и прокричал князево предложение. Со стены в ответ раздался залихватский свист, улюлюканье и смех, а потом кто-то густым басом прокричал ответ:

— Князь-наместник предлагает тебе, клятвопреступник Костька, сложить знамёна или уходить. Города тебе не взять, а за государевой помощью уже гонцы посланы.

Услыхав оскорбительные речи, Острожский побледнел от гнева. Таким вот незамысловатым способом Шуйский напомнил ему, что и сам он, Константин, выпущенный когда-то под честное слово из узилища, куда он попал после поражения под Ведрошью, обещал честно служить московскому государю, но при первом же удобном случае бежал в Литву.

— Мы это ещё посмотрим, — выплюнул он, поворачивая коня.

Что ж, он был профессионалом и прекрасно понимал, что с его силами взять Смоленск нереально. Но и уходить сразу, не солоно хлебавши, даже не попытавшись, он тоже не мог. В конце-то концов, в городе ещё куча людей и, как знать, может среди них есть ещё желающие вернуться под руку литовского государя. А значить садимся паны в осаду, и да поможет нам бог!

Да, неприятное это ощущение, находиться в осаждённом городе, даже если знаешь, что ничего плохого не случиться. Впрочем, ничто уже не могло лишить Андрея хорошего настроения. В последнее время жизнь его только радовала. Недели следствия, аресты всё новых и новых фигурантов остались давно позади, скорый, но справедливый суд успел вынести свой вердикт и дома заговорщиков наводнили целовальники, описывающие имущество подлежащих казни. Большая часть уходила на имя государя, но кое-что досталось и воеводам. А оценив, насколько это кое-что пополнило его личные закрома, Андрей буквально впал в эйфорию. Воистинну, год выдался удачным. Теперь не нужно было латать тришкин кафтан, выжимая последние соки из своего бюджета. Оставалось лишь отбиться от войск Острожского.

Первые дни литвины забрасывали город посланиями, щедро сыпя обещаниями тому, кто поможет отворить ворота Смоленска. Но на горе им, королевских сторонников среди смолян больше не было, или, насмотревшись на участь других, они оказались более благоразумными. Андрей помнил, как в канун 500-летия Орши в сети шли баталии любителей двух княжеств. Белорусо-литвины сыпали как всегда одним штампом: как несправедливо, что победила ордынская Москва, а не свободолюбивая Литва и чтобы было, если бы не... Но один перл ему запомнился особо: как раз про повешенных Шуйским заговорщиков. Типа свободные литвины никогда не вешали людей для устрашения врагов. Дурни, их повешали не армию Острожского устрашать, а в наказание за измену, ну и для остраски тех, кто ещё колебался внутри городских стен. А армию вторжения повешенными не напугаешь. Они же не диванные юзеры. Однако спорить с национально озабоченными дело неблагодарное, потому в том сраче он участвовал редко и постольку-поскольку.

Стоя на стене, Андрей с интересом взирал с высоты на вражеский лагерь. День сегодня выдался погожим, и видимость была просто великолепной. Пестрели под сентябьским солнцем палатки знати, отливал серебром шатер гетмана Острожского. Возле него, кстати, с самого утра бурлило какое-то нездоровое движение. Неужто литвины наконец-то решились на приступ? Ну-ну, пусть попробуют.

Едва подход вражеского войска был обнаружен, наместник князь велел затворить ворота и садиться в осаду. К имеющемуся у него полку для защиты города князь добрал ещё несколько сотен посадских и даточных людей, дворян и детей боярских. Все они были распределены на отряды, каждому из которых была выделена башня и прилегающая к ней часть крепостной стены. А из оставшегося у него небольшого отряда поместной конницы Шуйский создал отряд для вылазок, который имел своего командира, подчинявшегося только ему. Разумеется, этим командиром оказался родственник воеводы, князь Барбашин. И именно этому отряду удалось первым пощипать литвинов, совершив одним ранним утром дерзкую вылазку и обстреляв ещё не проснувшийся вражеский лагерь.

Нет, воистинну, враги точно что-то задумали. Вон и отряды стали стягиваться друг к другу. Ага, вот и у пушек засуетился народ. Ну точно, созрели православные.

Словно в подтверждение его мыслей на позиции пушкарей вспухли белесые клубы, и лишь через некоторое время до ушей осаждённых донёся громовой рык. Увы, мощи лёгких пушек, что привёз с собой Острожский, с избытком хватало в поле против конницы, но крепостные стены им были не по зубам. Потому и не надеялись литвины на удачный обстрел, подхватив лестницы и щиты, они пошли на приступ, сопровождаемые музыкой боевых труб и барабанов. Это было красиво, очень красиво. Вот только красота эта была смертельная. Ведь никто не собирался просто так их подпускать. Гулко ухнули крепостные орудия, выплюнув в сторону нападающих заряд ядер и каменной дроби. Сегодня огневое превосходство было на стороне смолян, а не атакующих. Защёлкали тетивы луков, пыхнули пороховым дымом ручные пищали. Огонь защитников был плотен и точен. Но это не остановило нападавших. В некоторых местах они даже сумели подобраться к самим стенам и прислонить длинющие лестницы, но на этом всё их везение и кончилось. На головы приблизившихся полился кипяток и расплавленная смола, а сами лестницы отталкивались баграми и копьями. И крепостная артиллерия продолжала бить, бить и бить. Так что не стоит удивляться, что литвины не выдержали и, побросав всё лишнее, бросились назад. Первый приступ был отбит, и отбит достаточно легко.

Андрей же весь бой провёл не на стенах, а возле ворот, ожидая сигнала на атаку, но Шуйский решил в этот раз с вылазкой повременить. Что ж, не очень-то и хотелось. Зато, едва схлынуло боевое возбуждение, как сразу вспомнилось, что кроме лёгкого завтрака, во рту у него и маковой росинки не побывало. А, как говорится, война-войной, а обед по расписанию. Распустив бойцов, князь поспешил домой.

Теплые осенние дни пролетели незаметно. Осада шла ни шатко, ни валко. За это время литвины смогли совершить ещё несколько приступов, но стены были крепкие, гарнизон и горожане бились мужественно, а дерзкие вылазки летучего отряда заставляли осаждающих держаться в напряжении. Скоро по ночам стало ощутимо холодать. Приближалась зима, и в войске Острожского резко увеличилось число воинов отъезжающих домой. К тому же осаждающих начали косить болезни, ведь ни о какой санитарии в эти времена не было и понятия. Тут ещё, словно и без того мало было плохого, пришло известие, что от Дорогобужа, где была ставка великого князя, к Смоленску движется русское войско. И Острожский был вынужден снять осаду. Гарнизон с весельем наблюдал, как литвины сворачивают шатры, и отряд за отрядом покидают насиженный лагерь. Но просто уйти им не дали. Сигнал "на вылазку" сорвал с места не только особый отряд, но и большую часть воинов. Со свистом, гиканьем и улюлюканьем они навалились на арьергард уходящего врага. Рубка получилась кровавой, но не долгой и, бросив часть обоза на волю победителей, литовские воины спешно бежали от стен непокорённого города.

На этом боевые действия и окончились. Сигизмундово воинство возвратилось домой, где князь Острожский, за его заслуженную победу, был почтён торжественным триумфом, а великий князь Василий III Иванович, оставив для усиления смоленского гарнизона ещё один полк пищальников, увел русскую рать в Москву. Но перед тем он воспользовался сложившейся ситуацией в полной мере, приказав выселить из города всю верхушку и лучших людей. А в освободившиеся дома и городские усадьбы поселить московских детей боярских. И не прогадал. Городские верхи (те, кто остался) присмирели, а плебсу было, в общем-то, все равно, в чьем подданстве находиться. Смоленск навсегда (ну, по крайней мере, до андреева попаданства точно) вошёл в состав Московской Руси.

Ах да, Васько Ходыкин, сдавший верхушку заговора Андрею, сумел пережить всех заговорщиков, и был лично отпущен князем по окончании осады. Что стоило уговорить Шуйского не казнить парня, навсегда останется только между ними, но прежде чем отпустить боярчонка, его "уговорили" кое-что написать и подписать. Компромат, знаете ли, ещё никому не мешал. Андрей честно не знал, как там, в иной реальности сложилась судьба племянника епископа, но в этой он точно остался жить, а вот как он это будет делать с таким-то грузом на душе, это Андрея интересовало мало.

Ну и незадачливые воеводы Челяднин с Булгаковым сполна расплатились за своё поражение. Они попали в плен, и теперь томились в цепях, не зная, что и ожидать, ведь польский король наотрез отказывался обмениваться пленными, хотя русские захватывали "вязней" чаще и были готовы дать на обмен людей много больше. Что ж, за это у Андрея к полякам и литвинам был особый счёт, предъявить который он собирался в скором времени.

Глава 25

Зима — чудесная пора! Сначала закружила, завьюжила. Морозом сковала водоёмы. А потом словно одумалась. Посыпал с неба крупными хлопьями мягкий, пушистый снежок. Снежный покров надёжно укрыл землю. Домики, деревья — всё покрылось толстым слоем снега.

Но снегопад не вечен и вот уже разогнаны серые тучи и в белёсом небе заблестело, заиграло лучами солнце. И мир словно преобразился. Тысячами искр полыхнуло округ, заблестело так, что слепило глаза. Молчаливо застыли березы, принакрывшись белоснежной бахромой, ярко заблестели мохнатые шапки на соснах, заискрились припорошенные снегом шишки на ветвях елей. Красота! А выйдешь во двор, мигом сопрёт дыхание. Кусается морозный воздух.

Зимний день короток, оттого крестьянину работы хватает, но всё же зима — это больше время для отдыха. Вот и Андрей, прикативший в родные Березичи, заразился общим настроем, перемешивая ленностное ничегониделанье с зимней охотой. Да сабельками позвенеть не забывал. А как же, молодечная его была ныне полна народа, но вот мастерства у них было маловато. Ну, по крайней мере, на его взгляд. Да и потом, вскоре этим парням предстоит корабли на абордаж брать, и умение владеть клинком лишним тут точно не будет. Да и самому навыки терять не стоило. Оттого до обеда пара часов ежедневно отдавалась тренировкам. И, как обычно и бывает, вскоре выявились в его дружине те, кто словно рождён был для сабли и те, кто ходил в отстающих. С первыми всё чаще занимался сам Андрей, а со вторыми уже сами отличники, подтягивая их на свой уровень.

Не забывал князь и о делах. Правда, не всегда они были радостными. Вот Игнат отписался, что за всё лето поисков руду они так и не нашли, но уже под зиму немец по каким-то своим наблюдениям подтвердил, что медь здесь есть, так что на следующее лето надеется он найти, наконец, месторождение. А вот Ядрей порадовал. Все силы кинул он на доведение варницы, в которой уже труба забурена была, и даже цырен для варки заказал. За лето сотворить успели многое, и приказчик честно обещал, что уже через лето даст соль с нового места. Потом был отчёт по сбыту уже вываренной соли. Немного, конечно, но копеечка к копеечке, вот и рубль в кармане. В местах, намеченных под деревеньки, всё лето тын городили, благо денег на работников хватало. Ну да, места там, почитай, до екатерининских времён неспокойны были. А в ближайшей перспективе войны с Казанью и черемисой предстоят. Да и окромя людей ещё и зверь дикий не редкость какая. Так что лишним высокий забор точно не будет. Ещё Ядрей печалился, что рабочих рук ему не хватает, но холопов для ведения хозяйства Андрей ему уже направил, так что вскоре ожидал отчёта, как их обустроили. Феодализм феодализмом, но людей беречь надо.

Порадовал птичник. Путём долгого отбора, включая и крестьянские хозяйства, удалось получить двух кур, яйца которых из категории С доросли до В. Этих наседок пометили особо, дабы по весне отсадить и все яйца на потомство пустить. А что уж там из них получится, после поглядим.

Наконец-то, заработала школа. Не сказать, чтобы все ученики шли к свету знаний с радостью, но и против барина сильно не попрёшь, особливо ежели ты в холопском звании состоишь. Ну а в конце обучения уже и выбирем годных людей, по итогам, так сказать. Так что будут, будут у него свои грамотеи. Ведь не всем же на земле работать. Да у него и земли-то столько не будет. Мала вотчинка, мала, что уж тут говорить.

Ещё порадовали пленённые литвины. Точнее их слуга, что вернулся-таки назад. Расторопный малый, он умудрился отыскать печатника Швайпотля. А задержался так долго именно потому, что оный немец не сидел в Кракове, а переехал ныне в городок Левоча, где занимался уже не печатным, а горным делом. Что уж он там ему говорил, как упрашивал, чем угрожал и на что сговорился, он так и не проговорился, но клялся и божился, что по весне в Ивангород придёт корабль со всем, что Андрей заказал. Что ж, раз так, то на том же корабле благородные паны смогут и покинуть русские пределы, поменяв, так сказать, груз на пассажиров. А то ему их кормить и содержать тоже как-то накладно выходит.

И когда уже показалось, что жизнь-то и вправду налаживается, в гости пришёл Годим...

Мда, не считайте себя умнее других, чтоб потом от стыда не краснеть. Годим повел речь о сельском хозяйстве, в которое князь вмешался с грацией слона в посудной лавке.

— Видишь ли, княже, поначалу людишки отвергали саму возможность какого ни то улучшения в хозяйстве от твоего травосеяния, да и сейчас ещё, скажу честно, не все верят. Ну да не о том речь. А вот горюют они, что разбита пахотная землица так, что не в каждое поле можно скот пригнать. Нету свободного прохода прямо от деревни. Оттого сложно дальние делянки унавоживать. Вот и боятся люди, что земля там запаршивеет и неурожай получится.

Андрей крепко задумался. Ну да, было такое, борясь с чересполосицей, он нарезал новые поля равной мерой, а вот про то, что пар тут пользуют как пастбище, даже и не подумал. Как же, нёс новое и светлое, прогрессор, блин. А ведь даже в условиях отсутствия минеральных удобрений как класса, удобрять землю всё равно нужно, ведь внесение удобрений в землю является лишь возвратом того, что было взято у неё в долг, извлечено, так сказать, корневыми системами растений и использовалось ими для построения своего тела. Постоянно, из года в год, таким образом полезные вещества выносятся из почвы с урожаем, а с корневыми остатками возвращается лишь незначительное их количество и, естественно, это обедняет землю. И единственным способом улучшить её для крестьянина в настоящее время оставался только навоз. Потому как в нём содержались основные питательные вещества — азот, фосфор и калий. А регулярное внесение навоза в почву изменяет как её состав, так и её свойства.

К примеру, его вотчина расположена на песчанных почвах, а хорошо унавоженные они лучше удерживают влагу, в них начинает накапливаться гумус. Причем, не только за счет органического вещества навоза, но и за счет роста урожайности и соответственно повышенного поступления корневых и пожнивных остатков. Нет, этого Андрей не знал (не агроном же), но хорошо знал другое: для его полей навоз вещь очень и очень нужная.

А что получилось на деле? По принципу хотели как лучше, ага. Навоз ведь вносится на поля либо специально, привозимый на телегах, либо методом выпаса скотины по полю. Но в последнем случае части поля грозит "вытаптывание". И вот чтобы пастух не вытаптывал только чужое и не удобрял только своё, и служила чересполосица. А он-то её того, отменил. Да ещё сделал это так, что к некоторым полям теперь и не провести было даже своих коров, не потоптав чужие делянки. Мда, ситуёвина, однако.

Но, как оказалось, это было ещё не всё. Срочно вызванный Генрих лишь подлил масла в огонь. Нет, всё же не зря немец раньше был управляющим в поместьях. Сельскую науку он изучал не в тиши кабинетов, а на практике и экзаменом ему была не сессия с зачётами, а урожай на полях и рост доходов. Уже живя здесь, он внимательно присмотрелся к хозяйству березической вотчины и пришёл к неутешительному выводу: для такой земли, как тут, ей мало достаётся удобрений. А всё потому, что местные крестьяне содержали слишком мало скота. В среднем, в каждом хозяйстве было по коровёнке да по коню, ну и у некоторых куры да гуси. И не лень крестьянская была тому причиной, а то, что в вотчине слишком мала была кормовая база, отчего крестьяне просто не могли содержать лишних животных. Банально не хватало сена. А нехватает кормов — мало держат скота, нехватает животины — нехватает и навоза. Ну и далее по цепочке. Какое уж тут увеличение урожайности, тут бы своё не пролюбить. Как бы не пришлось обратно к подсечно-огневому земледелию возвращаться. Немец ещё много чего говорил, но Андрей из всей его речи для себя вывод сделал простой: для увеличения урожайности необходимо было срочно увеличивать количество скота, который в данный момент был единственным производителем качественных удобрений. Так сказать, наср... на поля, чтобы лучше земля родила! Конечно, хорошим удобрением является и птичий помет, особенно куриный. Но ведь количество птицы в вотчине тоже не велико. Так что предстояло срочно изыскать места под пастбища и покос, и сделать это можно было двумя способами: либо за счет полей, либо выжигая лес. А ещё необходимо было заново перепланировать поля так, чтобы на каждое новое поле имелся прогон для скота прямо от деревни.

Вобщем, константировал он, Шурик — вы балбес! Не будучи агрономом, а всего лишь садоводом-любителем, решили, что всё равно умнее тех, кто на земле веками работал. Нет, разумеется, его идеи многополья и травосеяния правильные и проверенные временем, вот только делать это, наверное, нужно было постепенно. А вообще, иметь под рукой человека годами занимавшегося хозяйством и не использовать эти возможности — глупость величайшая. А он ещё про кадры, которые решают всё вспоминал. И ведь Генрих не такой уж и глупый, и уж точно не ретроград. Он честно попытался разобраться во всём том, что тут наворотил Андрей, внимательно выслушал все его лекции по сельскому хозяйству и даже пытался что-то там выращивать на огородах. Но Андрей, уверенный в своих силах, пёр буром и, кажется, добурился до больших проблем. Или всё же нет?

Как бы то ни было, а Генрих вдруг вновь, неожиданно даже для себя, превратился в студента. Андрей, напрягая память, тщательно вспоминал всё, что когда-то говорил его дед и то, что он успел применить на практике, будучи дачником. А немец накладывал эти знания на свой опыт и пытался совместить всё в одну стройную систему. Потому как за зиму им предстояло родить план по выводу хозяйства вотчины на достойный уровень, пусть даже в ближайшие два-три года, если всё будет совсем плохо, и придётся закупать зерно на стороне. Но тут, как говорится: сам дурак — сам и расплачивайся. Радовало лишь одно: народ на практике убедился (спасибо хорошему лету), что на паровом поле сена косится больше, чем на обычном лугу. А уж на господской запашке в первый год так и вообще, чуть ли не вчетверо более чем с лугов скосили. Правда, не все ещё окончательно согласились с новым типом хозяйствования, ведь в их обычный, освящённый предками и веками уклад это вносило такую ломку, что не могло казаться всем безусловно необходимым. И будь они свободные, то, наверное, удрали б от такого хозяина, но холопство заставляло делать так, как велят. А это тоже не входило в планы Андрея. Ему нужно было, чтобы крестьяне сами поняли всю выгоду и приняли новый строй, как единственно верный. Но пока что они больше ворчали. Ворчали, что клевер и дойник у них не будет родиться, что клевер вытягивает землю, а сено донника не съедобно, что у них нет достаточно пастбищ, и что от баринова многополья будет у них одно стеснение и неудобства. Ворчали, что после клевера нельзя хорошо обработать землю под овес да ячмень и оттого он будто бы будет плохо родиться, а главное, ворчали, что отцы и деды жили и без этого и жили сытней. Но не всё было так плохо. Появились уже и те, кто приспособился к новому хозяйствованию и даже защищал его на деревенских сходках. Так что Андрей верил: будет, будет у нас образцово-показательное феодальное хозяйство, просто нужно сделать так, чтобы им кто-то постоянно занимался, а не как Андрей, наездами. Потому как нельзя объять необъятное.

Глава 26

Дворцовый дьяк Лука Семёнов хоть и жил за пределами Кремля, но двор имел обширный, а дом — в два жилья — добротный. Причём первый этаж был сооружён по новомодному — каменный, а второй по старине — из брёвен. Всё ж привычней русскому человек в деревянной избе жить, где даже стены дышат, а не в холодной каменной храмине, которую зимой и не протопишь.

Сегодня дьяк поднялся поздно — отдыхал от дел государевых. Как перевели его в особые дьяки — ведать делами поместными — так и зарылся в свитках. Жалованные грамоты, купчие, несудимые: всё просмотреть надобно было. Потому как государь надумал заняться наведением порядка в использовании земель государственных. Вот и просматривали дьяки старые уложения, дабы оценить да подтвердить кто, какими землями и на каком основании владеет. Ох и нелёгкая это была работёнка. Ведь теперь его подпись на любой грамоте как бы подтверждала их законность. А ежели не подтвердить, то, получается, заведёшь себе врага из сильных мира сего. И ведь не откажешь государю. Кто он? Бедный сын боярский был, а теперь дьяк Дворца! Сколь людишек ему завидуют, а за что? Глупцы! Побывали б в его шкуре — мигом бы поняли, что к чему. Одна заступа у него — государь, дай бог ему здоровья. Только он может прикрыть от гнева княжат да бояр. И пока что всё так и было. До него сим неблагодарным делом занимался дьяк Болдырь Паюсов и ничего, ныне у Траханиота под рукой сидит. Да и правду сказать, сильно-то никого не задирали. Так, в основном вели пересмотр старых жалованных грамот с целью ограничения содержащихся в них иммунитетных привилегий. А то в былые годы бояре да монахи столько себе понавыпрашивали, что казалось, будто одного права на держание земли им мало было. И ведь чего только не просили: одним хотелось иметь право принять на себя часть управленческих решений, что бы, к примеру, не пускать в имения непонравившихся им людей, да тех же скоморохов, попрошаек или незваных гостей; другие просили право судить самим на своих землях; но в большинстве своём у государя добивались освобождений от уплаты на время или навсегда различных видов податей и несения повинностей. Ну, это и понятно, предоставление фискального иммунитета или перевод на себя части выплат от той же таможни давало огромные преференции, и было вожделенной мечтой и князей, и бояр, и церковников. И столько ныне было этих грамот, что государь всерьёз забеспокоился о наполняемости казны, потому и задумал всё перебрать и навести в этом деле хоть какой-то порядок. А пока шло дело, жаловал подданых землёй без освобождений от податей и лишь за очень редким исключением даровал кому-либо такую милость. Очень редким!

А ведь окромя разбора старых грамот, необходимо было вести выдачу новых, ведь жизнь-то не стояла на месте. И даже если не ему самому, потому как имелись у него в подчинении и писцы, и подьячие, но визировать-то грамоты да государю нести — то работа только его. Его и второго дьяка. В общем, дел на работе Луке хватало.

Накинув шубу прямо на исподнее, дьяк вышел на гульбище и по-хозяйски оглядел двор. Но придраться было не к чему: расторопные слуги работали не покладая рук. Эх, лепота! И день тоже выдался под настроение: по-зимнему тёплый и солнечный. А уж вкусные запахи, разносящиеся от кухни, и вовсе размягчили его. Мда, хорошо поспал, вон и обед уже скоро.

И тут дьяк вздрогнул. Охти, обед скоро, а на обед ведь гость пожалует. Не сказать, что дорогой, но всё ж таки. Князья к нему, дьяку, редко захаживают. Так что нельзя лицом в грязь ударить, а он ещё даже не одет.

И спустя пару минут спальня дьяка превратилась в маленькое подобие сумасшедсшего дома.

Прошли те времена, когда у Андрея было всего два костюма. Ныне он в этом отношении ничем не выделялся из местных. Ну, почти ничем, так как в отличие от них всё же больше предпочитал одежду тёмных цветов — от чёрного до средне-синего. Вот и сейчас на нём была накинута долгополая, распашная расширяющаяся книзу, с длинными широкими рукавами шуба, отороченная мехом и с большим меховым воротником. Снаружи она была обшита узорчатой темно-красной парчой. Правда и тут Андрей отступил от обычаев — шуба его была не до земли, как у местных, а заканчивалась где-то посреди голени. Под шубой скрывался короткий кафтан из тёмно-синей тафты с золотой вышивкой. Из той же тафты пошиты были и штаны, заправленные в мягкие сафьяновые сапоги расшитые жемчугом. Меховая шапка довершала его наряд. Впрочем, хоть и выглядел он богато, но всё сидело просто идеально и практически не сковывало движений настолько, насколько это вообще возможно в верхней одежде. Князя сопровождали четверо боевых холопов, одетых с иголочки, дабы показать богатство своего хозяина. А что поделать, поговорку "встречают по одёжке" не вчера выдумали.

Украшенные деревянной резьбой ворота к приезду князя были уже отворены, и Андрей степенно въехал во двор. Ратники соскочили с коней сразу после въезда, а Андрей проехал почти до крыльца, где уже встречали его дьяк с женой, державшей в руках чашу с мёдом. Традиции, традиции, кругом одни традиции. И порой их столько, что и на дела времени не остаётся.

Спрыгнув с Хазара и отдав поводья в руки конюха, князь шагнул к встречающим. Хозяйка тут же вышла вперёд и, поклонившись в пояс, протянула гостю кубок со словами: "Здравствуй, гость дорогой! Просим!". Что ж, надо отдать должное, мёд в нём был хорош. Выпив, Андрей вернул кубок женщине и поклонился ей. После чего почтил хозяйку поцелуем в обе щёки, держа руки за спиной, как того требовал этикет. И лишь затем все последовали в дом.

Стол, покрытый скатертью, стоял по обычаю в "красном углу", под иконами, на которые Андрей привычно перекрестился. По его мнению, место было не ахти, так как с боков от него были неподвижно закреплённые к стене лавки, сидеть на которых, однако, считалось почётнее, чем на приставных. Разумеется, Андрею предложили сесть именно на "почётное" место, хотя он бы, честное слово, предпочёл бы ему обычный стул.

Поклонившись мужу и гостю, жена вышла из горницы, и настало время обедать. Андрей уже давно привык к тому, что современные традиции, касающиеся порядка подачи блюд, существенно отличались от будущего: в первую очередь тут ели пироги, затем приступали к мясным, рыбным блюдам, дичи, а завершали трапезу супами, после которых переходили к сладким заедкам. И хоть правило: пока я ем, я глух и нем — тут не действовало, но и вести деловой разговор было не принято. За столом говорили о чём угодно: о погоде, о видах на урожай, об охоте, о слухах и новостях, наконец, просто шутили и пели, но только не о делах. И к этому Андрей никак не мог привыкнуть. Он-то хорошо помнил, сколько дел решалось в былой жизни за столом да под рюмочку.

Но, слава богу, приём пищи сильно не затянулся (ну по местным меркам). А вот когда слуги унесли последние тарели с остатками трапезы, настало время иных бесед.

Казалось бы, какой разговор может быть у князя с дьяком. Ведь тот простой винтик, ну ладно, пусть большой винтик, в огромной государственной машине. Однако, именно такие винтики и ведут всю техническую, текущую и иную черновую работу, оставляя начальникам лишь право поставить свою подпись. Они пишут бумаги, раскладывают бумаги, получают и отправляют бумаги, а бумаги управляют государством. И как бы ни хотел начальник, но вникнуть во всё он просто не может, это выше человеческих сил. Для того и существуют помощники, которые должны вовремя заметить, исправить, отобрать и вставить нужное. Да, иногда бывают накладки и тогда, по итогам, летят головы и дьяков и князей, но в основном хорошо отлаженная управленческая система при правильно расставленных клерках работала без сбоев и выдавала вполне удобоваримый результат.

Да никто и не поверит, что государь сам вникает в имущественные проблемы каждого удаленного монастыря или любого служилого человека, наделяемого поместьем. И раздачу земель, и выделение поместий осуществляют чиновники. Степень же личного участия Василия III Ивановича в выдаче этих жалованных грамот чаще всего сводилась к их подписанию, ведь они всё же выдавались от его имени. В то же время, конечно, какая-то их часть делалась и по личному распоряжению монарха или с представлением перед ним принятого решения (кстати, процедура такого представления называлась доклад, а принятое по нему постановление — приговор). Но, конечно, далеко не все. И имя Василия III Ивановича как лица, якобы выдавшего ту или иную грамоту, здесь никого не должно вводить в заблуждение.

И вот именно к такому винтику и приехал Андрей. Да, он хорошо понимал, что тем самым вновь способствует росту коррупции, чудовищу, способному сожрать само государство, но от того, как дьяк обскажет его "хочу", будет зависеть сам великокняжеский приговор. И тут приходилось действовать по присказке: не подмажешь — не поедешь.

Дьяк тоже прекрасно понимал, чего от него хотят. Он уже получил челобитную на земли близ городка Усолье-на-Камском и был крайне удивлён размером прошения. Князь бил челом государю, что нашли его людишки в том уезде соляные ключи в большой дали от Усолья. Вокруг лишь необжитая местность, да лес стоит. Вот и просит он право чистить ключи, рубить лес, ставить дворы, заводить пашню и зазывать к себе людей, "нетяглых и неписьменных".

Странная, право скажем, просьбишка. Странная в том, что любому знатному боярину нужны были вотчины с селами и крестьянами. А земля где-то в тридевятом царстве, да еще без работников — зачем она такая нужна? Да и размеры.

Нет, бывало, просили и больше, но то были главы больших родов. А его гость, при всём уважении к титулу, таковым, увы, не являлся. Да такое и мимо княжеских ушей не пропустишь. Чай не малое поместье, тут уже и самому головой платить придётся, коли что. И вот теперь, глядя в такое молодое и бесхитростное лицо князя, гадал, как тот поведёт разговор.

Андрей некоторое время молчал, собираясь с мыслями, а потом заговорил. Обстоятельно, упирая на худородность земель, об удалённости и опасностях приграничного края, отчего людей в нём меньше, чем нужно для работ, а значит надобно будет нанимать их в других местах, о тяжести соледобычного промысла, ну и на закуску о том, что пожгли те места немирные самоеды и стоят они уже который год в запустении. Ну а следом всплыл вопрос освобождения от податей. Ага, и именно в тот момент, когда государь с этим борьбу ведёт. Нет, вряд ли он на подобное согласен будет, хотя, как герою смоленской обороны... Тут дьяк хитро посмотрел на князя. Тот тоже усмехнулся и, подмигнув, похлопал себя по поясу, где висел расшитый речным жемчугом кошель. Вышло очень даже однозначно.

Вот теперь обе договаривающиеся стороны и подошли к самому главному: сколько будет стоить правильный доклад и во что станет положительный приговор? Торговаться умели обе стороны, и мероприятие готово было затянуться надолго. Первым всё же решил остановиться Андрей, мысленно прикинув, что запрошенная сумма вполне корректна и не сильно обременительна. Дьяк против такого тоже был непротив, а потому кликнул служку и велел подать квасу, так как князь от хмельного решительно отказался. Традиция традицией, а напиваться не хотелось.

Посидев ещё немного, Андрей засобирался домой. Тут уж отвертеться от чарки не получилось. Обязательно следовало выпить рюмочку на посошок и посидеть немного "на дорожку".

Во дворе его уже ожидал оседланный Хазар и дружинники, сытые и довольные. Поблагодарив хозяина за хлеб да соль, Андрей легко взлетел в седло.

— Скатертью дорога, князь, — с поклоном проводил его дьяк.

Выезжая из ворот, Андрей в который раз посмеялся над причудливостью бытия. В его время такое пожелание имело очень негативную окраску. Ныне же на Руси так желали легкого пути, чтобы дорога была ровной, гладкой и чистой, как скатерть, дабы гости быстро и безопасно добрались до дома.

Занятый своими мыслями, уезжающий князь даже не обратил внимания на то, что наверху сквозь приоткрытые ставни за ним кто-то пристально наблюдал. Зато это заметил вышедший на середину двора дьяк и досадливо крякнул. Там, за ставнями скрывалась в своей светёлке его дочь. Девка практически на выданье, да только кто её такую возьмёт. Худа, глазищи на пол лица. Тьфу. А ведь дьяку так хотелось породниться с кем-нибудь из знатных. Сотворить, так сказать, баш на баш. От них имя и титул, от него земли. Ведь сколько он видал князей, у которых окромя титула ничего и не было. Некоторые из таких и от самого титула отказывались. Нет, он знал, что брак это, как правило, союз равных, и что мезальянс рассматривался обществом как исключение. Но ведь такое случалось! И совсем недавно. Двоюродная сестра Федьки Курицына вышла замуж за князя Федора Ивановича Стригина Оболенского. С точки зрения отечества брак Федора с Евдокией выглядел как мезальянс. Курицыны были, конечно, родом честным, но измельчавшим. Однако вспомните положение дьяков Курицыных при дворе, и многое станет ясным. Да и сама Евдокия (стараниями родственников) была наследницей значительных вотчин во Владимирском и Дмитровском уездах. А такое богатство вполне могло компенсировать "худую породу". Вот потому, в последние годы среди дьяковской братии всё большее значение стало приобретать личное богатство. И многие из них, едва появлялась такая возможность, стремились обеспечить себя и родственников поместьем, а лучше вотчиной.

Вот и Лука для дочери приданное давно готовил. А уж сев на такую хлебную должность, развернулся вовсю. Теперь его кровиночка владела довольно крупным наделом близ городка Романов, что на Волге-реке. Да вот статью подкачала. А ведь гость-то для его планов очень хорошо вписывался. И в меру родовит и не богат. Ну да камские земли и впрямь худородные, с волжской вотчиной и не сравнить. Так что, вполне ещё не всё потеряно. Тут ведь главное, как к делу подойти. Эх, не была б его дочка такой худющей, а то ей богу жердь ходячая...

* * *

**

Торжество в Кремле представлялось Андрею как-то иначе. Правда он и сам, наверное, не мог сказать как. Просто иначе и всё.

В огромной, ярко изукрашенной палате собрался весь цвет московского государства. В глазах рябило от ярких красок и обилия золотого и серебрянного шитья. Приятный запах сгоравших восковых свечей слегка дурманил голову. Кремлёвские печники расстарались вовсю, и в зале было довольно жарко, однако это отнюдь не мешало многим стоять в шубах и шапках, обтекая потом.

Андрей, которому тоже было жарко, молча стоял в плотной кучке, которую образовывал клан Шуйских. Это внутри они могли собачиться и делиться на роды, а на людях выказывали единство. Впрочем, подобным страдали все родовитые семейства.

Государь появился в окружении рынд, одетых в белые атласные кафтаны, опушенные дорогим соболем. Проводив его до трона, они статуями застыли у блиставшей позолотой и изображениями святых стены. Появление Василия сопровождалось поклоном всех присутствующих.

Андрей с большим интересом разглядывал государя. Это был статный мужчина с величественной осанкой, чей проницательный взор буквально прожигал насквозь. У него было умное, волевое лицо, но общий вид слегка портил крючковатый "палеологовский" нос. Впрочем, портил не сильно.

Само действо Андрей запомнил смутно. Вот ведь хохма. В своё время ему приходилось общаться со многими чиновниками высокого ранга, и даже с президентом виделся дважды. И вот на тебе, приём у средневекового князя, вся деятельность которого в учебнике истории вылилась в пару строк, вдруг заставил его почувствовать настоящее волнение. Весь прием в памяти разбился на фрагменты. Помнил, как его позвали пред очи государевы, помнил, как дьяк подал ему свернутую грамоту с вислой красной печатью на золотом шнурке и словами:

— Государь тебя за службу верную жалует землёю.

Ещё помнил начало пира, а потом всё, как отрубило. Волнение и алкоголь сделали своё дело. Ведь какими бы лёгкими ни были меды стоялые, а по голове били не хуже водочки. И лишь на следующий день он смог внимательно вчитаться в написанные ровным полууставом строчки. Что ж, чем там дьяк улещал великого князя, Андрей даже не пытался угадать, но вот дело своё сделал, как и обещался. Государь милостливо признал за ним все просимые земли, но вот льготой не одарил ни одной. Увы, своей политике Василий Иванович остался верен. Вот его сынок к Строгановым был более благосклонен: и земель поболе дал, и льготами не обидел. Но и совсем обижаться тоже было бы неправильно. Всего три года назад он был бедным, безземельным князем, одним из многих, чей удел — служба за жалование, да ожидание поместья. А теперь он владелец тысяч десятин земли, своих солеварен, складчик в торговых делах и в скором времени мануфактурист — довольно неплохой задел, чтобы стать очень богатым человеком. Ну а жалованная грамота была лишь первым шагом, а там, как говорится, время покажет. Курочка ведь по зёрнышку клюёт и ничего, сыта бывает.

Ну а убыточность производства в ходе налаживания процессов придётся покрывать из других источников. То есть всё опять сходилось на польских купцах. А значит, настала пора перебираться поближе к морю.

Глава 27

Подготовка к летней навигации начинается задолго до того, как последние льдины проплывут мимо берегов, уносимые течением в сторону далёкого озера-моря Ладоги. Хотя в последнее время туго стало в Великом Новгороде с мореходами. Увы, это в былые годы единственным препятствием на водном пути являлись лишь пороги. Но эту беду давно уже научились обходить. Зато сами пороги служили надежным заслоном для непрошеных гостей. Отвесные известняковые берега, стремительное встречное течение, невозможность обходного маневра лучшим образом заменяли мощную крепость.

Да, так было. А теперь словно бог ополчился на Великий Новгород. Сначала государь-батюшка, Иван III Васильевич, отстроив на Нарве-реке Ивангород, повелел всю заморскую торговлю перенести туда, установив там весы для взвешивания соли и воска. И посадив своего таможенного представителя. Правда, потом словно сжалился, и такого же таможенника направил в Невское Устье — маленький городок, недавно поставленный на месте слияния рек Невы и Охты. Но тут грянула новая беда. Волхов — главная торговая дорога — в последние годы вдруг начал мелеть. И там, где когда-то, пусть и с трудом, но проходил гружёный струг, теперь и малая ёла шаркала днищем. А потому всё больше и больше купцов стремилась по санному пути вывезти товары либо в крепость Ладогу (а то и в само Устье), либо по недавно отстроенной ивангородской дороге в Ивангород, чтобы потом уже по большой воде спокойно уйти на судах в море. Ну и сами лодьи да бусы хранились теперь там, куда могли дойти. А следом стали разъезжаться и те, кто эти суда водил. И если те, кто ходил до Ладоги, ещё могли жить в Новгороде, то те, кто ходил до Ивангорода начинали потихоньку переселяться в принаровье. А если прибавить к этому гибель мореходов от рук пиратов и штормов, то не стоит удивляться, что в ставшем вдруг словно отрезанным от моря Новгороде возник дефицит морских умельцев.

К сожалению, с данным фактом Андрей столкнулся, уже приехав в город на Волхове. По пути он ещё обследовал так называемый мстинский путь, по которому доставляли товары в Новгород из низовых земель. Увы, в его время различные новохронологи и любители от истории много писали о невозможности сплава по Неве, Волхову и Мсте, да и о многом другом, при этом, правда, начисто игнорируя свидетельства как иностранцев, посещавших Русь, так и русских, ходивших по ним и оставивших о том свои записки. Но лучше, как говорится, один раз увидеть...

Что сказать? Всё же ближе к истине был Галанин, чьи опусы по волокам Андрей читал и перечитывал, хотя и не всё было так радужно. Методом опроса жителей, он очертил для себя следущую картину: спуститься и подняться по Мсте было можно, но лишь в полную воду, а потом и впрямь, этот путь становился непроходимым для речных судов. То есть, стоило чуть задержаться и всё — куковать вам в затерянной среди лесов деревеньке до нового половодья. Получалось, что речной путь сильно зависим от капризов природы, и это превращало новгородчину в отдельный регион, мало связанный с центром. Кстати, не в этом ли и крылась причина своеобразного "духа сепаратизма" новгородцев?

А что? Новгородские дворяне стояли особняком от других — их даже на "береговую службу" не вызывали. Когда низовой дворянин вынужден был всё страдное время нести службу в седле, новгородский занимался хозяйством. Нет, на войну они ходили, но охрана Берега велась ведь не только в военное время. Новгородские купцы, гости и даже священники больше ориентировались на торговлю с Ганзой и Ливонией, чем с низовыми землями. Вот и получалось, что Русь словно отдельно, а новгородчина отдельно.

Но с другой стороны, не стоит забывать о том, что клан Шуйских был тесно связан именно с Новгородом. И если где и мог рассчитывать на помощь своим планам князь Барбашин-Шуйский, так это именно в Новгороде. Ведь само собой понятно, что торговое дело оформляться будет не на его имя (ибо невместно), и крыша в виде Немого позволит легко обойти многие острые углы. Хотя причину постройки вышневолочской системы он теперь осознал, как говорится, на своей шкуре. Логистика доставки товара к морю его просто добила. Получалось, что лучше всего доставлять товары зимой, по санному пути. Этим, кстати, и грешило большинство купцов, и грешить будет ещё весь семнадцатый век.

Ну а в самом Новгороде его ожидала просто уйма дел. Для начала нужно было органзовать новый торговый дом. Легче, конечно, было войти к кому-то в дело на принципах складничества, но там придётся подстраиваться под партнёра, а он уже давно понял, что легче всё сделать самому, чем объяснить местным нужность новшеств. Так что проще было организовать свою компанию и лишь потом приглашать других. За основу им была взята английская Ост-Индийская компания, до основания которой было ещё почти сотня лет. Правда, в его исполнении получалась и труба пониже, и дым пожиже. Никакого монопольного права, никакого уставного капитала. Всё своё. Но лиха беды начало.

Зато ныне на Руси, как и в Англии времен создания той самой компании, напрочь отсутствовал фондовый рынок. Ну не было его, просто не было. Потому и подходил больше английский опыт, а не голландский. Как и в своё время у англичан, здесь для тех, кто захочет войти в долю, можно будет продавать что-то типа облигаций с фиксированным вознаграждением. Владелец этой бумаги не будет иметь права на пропорциональный доход от прибыли предприятия, только свои деньги плюс процент. Правда, его не будет никоим образом касаться и успешность плавания — все риски достанутся владельцам. Зато и всю разницу между затратами на плавание и барышами от него получат тоже они. А держатель облигации ну никак не совладелец, нет, он обычный вкладчик. Облигация, это вам не акция, к тому же она имеет конкретный срок погашения.

Говорите, купцы не пойдут? Ну-ну, коль дело будет расти и приносить прибыль — толпами повалят. Ну а сгорит торговый дом — так и идти не к кому будет. Да, кой-кого придётся и в совладельцы принять, но тут уж не до жиру, главное, чтобы контрольный пакет всегда оставался в руках княжеского дома.

А ещё нужно было подумать над святым покровителем нового дела. А как же, в Святой же Руси живём. Тут люди для того, чтобы избежать бедности, финансовых падений и для более успешного хода дел в торговле часто обращаются за помощью к святым угодникам. К примеру, купцы новгородские объединяясь в целые артели, принимали покровительство какой-нибудь церкви и святого патрона. То же Иванковское сто — знаменитое купеческое общество — названо было так по имени церкви Ивана Предтечи на Опоках, где оно не только за удачу молилось, но и склады имело, и эталонные образцы мер держало. Кстати, ну чем не готовая компания была! Эх, не хватило ребяткам размаха! Вот бы в чьи времена-то попасть. Но, мечтать, как говорится, не вредно. Вредно, как раз, не мечтать. Итак, святой покровитель. Кого бы принять? Дело-то новое, а значит и святой должен быть по возможности новым, незаезженым и, желательно, к торговым делам привязанный.

Мозговой штурм длился довольно долго, пока к делу не подключили церковников. Невинные вопросы, богатые вклады и вот вам, как говорится, информация к размышлению.

Жил себе лет двести назад в Трапезунде один купец. Часто путешествовал он на кораблях для продажи и закупки товаров. Торговые дела отнимали у него много времени, однако не забывал он и о своих христианских обязанностях, был, говорят, благочестив и милостив к бедным. И вот однажды был он схвачен мусульманами, которые стали принуждать его к измене вере православной. Но купец остался твёрд в убеждениях своих, и предпочёл погибнуть, чем изменить. Подвиг его был достойно оценён константинопольским патриархом и стал тот купец святым великомучеником Иоанном Новым. А когда мощи его были перенесены в молдовлахийский город Сочаву, получил он и приставку — Сочавский.

А ещё оказалось, что почитание нового святого достигло Руси ещё в те годы, когда между Молдавским княжеством и Великим княжеством Московским был заключен военно-политический союз, скрепленный в 1483 г. браком наследника престола Ивана Молодого и дочери господаря молдавского Стефана Великого Елены. Принят он был русской православной церковью, но культ его пока ещё не сильно разошёлся по русским землям. А ведь это было то, что надо! Святой великомученик Иоанн Новый, Сочавский при жизни сам был торговцем, а потому, знать, имеет особую благодать от бога помогать занимающимся торговлей. Нет, ну прямо в масть всё легло! Тут, правда, не проговориться бы, по каким критериям он этого святого выбирал, а то не поймут люди-то. Да и на церковь разориться придётся. Но тут уж никуда не денешься.

А дальше уже пошла рутина. Все бумаги на ведение заморской торговли для новой компании оформились практически без препонов. Здесь Андрей без зазрения совести пользовался расположением Немого и своим родством с ним. А чтобы не светить княжеский титул основателя компании, все документы были оформленны на купца Андрюшку Барбашина, а Сильвестр был представлен как его доверенное лицо. Товар был своевременно закуплен и препровождён в Ладогу. И тут неожиданно большие проблемы вызвал поиск кормщика. Увы, но лучшие из них уже давно были наняты такими зубрами торговли, как Таракановы, Сырковы, Саларевы или Боровитиновы. С остальными сговаривались те, кто был победнее, но всё же мог позволить себе приобрести лодью либо бусу. Иные купцы выступали в двойной роли: и купец и кормщик. Так что новой компании оставалось лишь либо найти тех, кого ещё не успели нанять (хотя вряд ли такие вообще ещё остались), либо рискнуть, и сделать ставку на молодых. Взять в капитаны тех, кто уже несколько навигаций отходил подкормщиком и был готов самостоятельно встать у руля. В любом случае решать проблему было нужно быстро, до половодья...

Сегодня Остафий Фёдоров поднялся рано, с петухами, но всё же не раньше жены. Та уже вовсю хлопотала по хозяйству. Теперь вот, подоив корову, цедила молоко сквозь ситечко по кринкам. Вкусно пахло подходившим хлебом. Почувствовав определённую нужду, старый кормщик поднялся с лавки и стал одеваться.

— Внука-то будила? — спросил хозяйку.

— Успеется ещё, — махнула та рукой: — Нат-ко, выпей молочка!

— Погодь, старая, приду — попью. А ты внука буди.

Внук! Внук — это всё, что осталось от сына. Прибрало того море. Не само прибрало: людишки помогли. Вёл он бусу купца Ваньки Васильева да милях в четырёх от Ревеля напали на них воровские люди. Только трое тогда и спаслись. Остальных ватажники порубили. Жена его как раз на сносях была. Второго вынашивала. Так родами и померла, не выдержала. Восемь годков с той поры прошло, а не заживает рана. На внука глянешь — ну вылитый сын. Хотел его от моря уберечь, да куда там, упёрся: хочу быть кормщиком и всё тут. Вот и пришлось учить, как сына когда-то. Да только в те времена он сам в кормщиках ходил, а внука вот на берегу обучал. А какая это наука — на берегу-то. Морское дело только в море и узнаешь. Вот и пристроил внучка к старым знакомцам. Тем, кто ещё его кормщиком застали, да и отца знали. Пусть парня делу обучают.

Внучок и вправду морским человеком был: от зуйка безбородого, до подкормщика за несколько лет поднялся. И верилось, что скоро и сам к кормилу станет, хоть и годами молод. Хотя Остафий вот свою первую бусу почитай в двадцать лет получил. Да и сын таким был. Видать, на роду так написано, чтоб Федоровым рано кормщиками становиться.

Когда Остафий вновь поднялся в горницу, внук Григорий уже плескался у рукомоя. Да, к своим двадцати двум годам, парень догнал в росте покойного отца, и был на целую голову выше деда. При взгляде на его торчащие вихры, улыбка непроизвольно тронула старческие губы. Ну да, во внуке он души не чаял. Лишь одним попрекал его: дабы женился побыстрей и детишек нарожал. Дабы не исчез федоров род, коли что. Всё-таки море есть море.

Между тем внук, приняв из рук бабки кринку, приложился к холодному глиняному краешку и выпил теплое парное молоко без роздыха.

— Вкусно, — смущённо бросил он, вытирая губы.

Бабка тихо рассмеялась и вторую кринку протянула мужу. Внучок же тем временем стал натягивать на себя однорядку.

— Куды собрался, а позавтракать, — грозно свёл брови Остафий.

— Дед, ну право неохота. Да и спешу: ну как передумают.

— Иди уж, — усмехнулся в седую бороду бывший кормщик. Вспомнил, как сам на первый покрут нёсся, тоже ведь боялся. Сколь бы раз подкормщиком не хаживал, а в первый-то раз завсегда трясёт. Ибо от твоего умения теперь зависит, придёт ли лодья домой аль нет. Так что ступай, внуче, а он к обедни в церковь сходит, помолится Николе-угоднику, да свечу поставит.

А Гридя уже тем временем шагал по улице, будто на крыльях летел. Это ж удача какая, три года подкормщиком походил-то всего и тут гость нежданный с приглашением. А ведь дед сказывал, что и он и батька не менее пяти годков в помощниках хаживали. Эх, батько, батько. Каким кормщиком, сказывают, был, а погиб от рук латынян безбожных. Ур-роды! Сказывать они ещё будут, куда нам ходить можно, а куда нельзя. Сколь славных парней через то домой не вернулось за эти годы. Его бы воля, он бы этим латынянам показал бы, где такие раки-советчики зимуют.

Но пока что парень спешил совсем по другому поводу, спешил и не замечал, какими взглядами его провожали встречные барышни. А что, летит мимо симпатичный паренёк, на щеках здоровый румянец играет, русый волос из-под шапки вьётся. Полы однорядки, надетой нараспашку, на ходу разлетаются, пуговицы блестят, солнце на шелковых вставках вспыхивает. Ну, франт франтом! Словно не по делу спешит, а на гулянье вышел.

Так и добрался до нужного двора, что расположился на перекрёстке улиц в Торговой стороне. Жили тут купцы средней руки и такого же достатка. Ну, это-то и понятно: пришлый человек новое дело начинает. Раз бумаги на заморскую торговлю добыл, то деньги имеются, однако мошной тягаться с новгородскими толстосумами покамест неспособен. Впрочем, Григорию до того дела не было никакого. Его другой вопрос мучил: возьмут аль нет? В себя-то он верил. А вот поверит ли купец? Хотя, с кормщиками и в былые-то годы было напряжённо, а уж как ныне открылись для торговли города ганзейские, так и подавно стало их не хватать. Одни только братья Таракановы ажно пять лодий только в Ригу собирать стали. А в Выборг, а в Колывань, которую немцы Ревелем обзывают. И это только они, а ведь другие купцы тоже носом по ветру держат. Впрочем, что тут гадать, вон она, дверь, за которой ответ уже, наверное, припасён. Кстати, а кто это из неё выходит?

— Здорово, дядько Игнат, — первым поклонился Григорий, признав в жилистом мужике, выходившем из дверей, своего первого, ну после деда, наставника.

— О, Гридя, и тебе здравствовать. Как дед Остафий?

— Крепок, как и всегда. А ты как, уже покрутился?

— Да, поспрошали, сколь да где хаживал, да почто в последнее время не у дел был, а потом и бумагу поднесли. Подписал чин по чину.

— И как?

— Да как у всех. Жалованьем не обидели, а там видно будет. Купцы, они все одинаковые. А ты никак тоже?

— Ну да, — слегка стушевался Григорий. Игнат был старше его лет на десять и все эти десять лет хаживал кормщиком, пока в бурю не разбило бусу о камни, да не стукнуло того обломком. Лекарь сказывал, что не выжить ему, да видать отмолила жена мужа у смерти. Игнат пару лет вылежался и вот снова в море засобирался.

— Ой, как времечко летит. Помню, зуйком у меня начинал, — улыбнулся Игнат. — Ну, удачи тебе, Гридя.

— Спасибо, дядько Игнат. Пойду я.

Комната, куда он вошёл, была непривычно оббита досками и уставлена невиданной им раньше мебелью. Перекрестившись на иконы и поклонившись хозяевам, парень замер у двери, незная, что делать. Уж слишком обстановка отличалась от привычной. Однако сидящий за столом человек (явно не сильно старше его годами) молча указал на стул, что словно специально стоял у торца стола. Что ж, хозяин — барин. Гридя по возможности степенно прошёл от двери к стулу и осторожно присел, понадеявшись, что тонкие ножки того не подломятся под его весом.

А дальше начался разговор. Поначалу такой же, как и с дядькой Игнатом. Тут уж Гридя не тушевался: любому хозяину нужно знать, кого он нанимает, а ему скрывать нечего. А вот потом в горницу вошёл ещё один парень. И засыпал вопросами, которые Гриде совсем не понравились. Знает он компас? Знает, чай кормщик. А астролябию? А карты морские? А как пути-дороги в море находит? А может ли многопарусным судном управлять? И кучу иных, но с морским делом связанных. А зачем? Чудит вьюнош, но раз приказчик молчит, видать из набольших кто-то. Может и самого купца сынок. Хочет кормщиком стать. Плохо, ежели в дело мешаться будет. Море ошибок не прощает.

А Андрей, глядя в умные глаза парня, лишь грустно улыбался. Всем тот хорош: и повадки моря знает, и по компасу в тумане ходил и по звёздам. А всё же многое мимо него прошло. Попроси простую широту взять: не сумеет, про долготу вообще молчок. С нею мороки и в двадцать первом веке хватало, ежели без того же "Бриза" ходить. Эх, ему бы хоть какие часы бы сейчас, а за настоящий морской хронометр он не знал, что и отдал бы. Но для Балтики знаний парнишки хватит, а дальше время покажет. Он потому и решился нанять молодого, но перспективного подкормщика, что тот ещё не заматерел в своём мастерстве. Его легче будет обучить новому, а то, что обучать придётся, становилось ясно, как божий день. Ведь он не собирался каботажить по старым маршрутам, ему предстояло выйти сначала в море (да, да, Балтийская лужа по нынешним временам вполне себе большое море), а потом и в океан. Правда, вставал вопрос в учителе, но это вполне решаемый вопрос.

* * *

**

Ладожская крепость раскинулась на мысу образованном слиянием рек Волхова и Ладожки. Одетая в камень, она прикрывала собой Новгород от разных там не прошеных гостей с севера. А с некоторого времени неожиданно переквалифицировалась и в его морские ворота, словно в дополнение к тому, что она уже и так веками предоставляла для судовладельцев профессионалов, умевших проводить суда и плоты с грузами через опасные речные пороги. Эти профессионалы, именовавшиеся "спущиками", сопровождали купеческие караваны через пороги и обратно не только по Волхову, но и по Неве. Всё это привело к тому, что население городка давно высыпало за крепостные стены и ныне сильно разросшийся посад пришлось даже окружать земляным валом.

Купеческие корабли, оснащаемые к плаванию, стояли выше по течению Ладожки, там, где река, заметно расширяясь, образовывала заводь. Там же выросла и верфь, на которой ныне строились суда для морского хождения. Впрочем, её перенесли сюда из под Новгорода довольно давно, ещё в те времена, когда река и мелеть не начинала, но морские суда уже стали расти в размерах. Правда, сильно крупнеть ладожским лодьям да бусам было некуда, так как Ивановские пороги на Неве служили для них своеобразным мерилом. Всё, что оседало в воду больше одной сажени, имело большой шанс застрять и быть разбитым сильным течением. В этом отношениии Ивангород с его довольно глубоководной Наровой отличался в выгодную сторону.

Именно здесь, в Ладоге, и стояли обе бусы, купленные для компании и обошедшиеся ей по пятьдесят рублей за каждую. Едва Ладожка вскрылась ото льда, их, уже заранее проконопаченных и осмоленных, тут же спустили на воду и загрузили товарами и припасами.

К концу апреля Волхов полностью очистился от последних льдин, однако неотложные дела задержали князя в Новгороде. Потому, едва добравшись до крепости, Андрей не стал затягивать с отплытием. Итак, можно сказать, уходили одними из последних.

Тронулись рано утром — сразу после заутренней. Над Волховом стлался плотный белый туман, потихоньку уползая вверх по крутым берегам. Несомые течением, гружёные бусы ходко шли по воде. Однако Ладога недаром славится своим крутым нравом. Едва отплыв, пришлось почти на неделю встать в устье Волхова, дожидаясь, пока не прекратится толчея волн, превратившая озёрную гладь в подобие кипящего котла. Выходить из реки в такой ситуации было просто смерти подобно. На такой толчее и более совершенные суда гибли.

Наконец ветер, нагонявший волны, поменял направление, и озеро стало постепенно успокаиваться. Воспользовавшись этим, купеческие суда, скопившиеся в реке за эти дни, стали один за другим сниматься с якоря. Дошла очередь и до андреевых бус. Вздев полотнянные паруса, под резкие крики чаек, носившихся кругами над головой, они со всей возможной скоростью устремились вперёд.

Путь от Волхова до Невы был не близок и изворотлив. От устья Волхова низменный озёрный берег сначала круто изгибался на северо-запад, образовывая тупой выступ, а потом почти так же круто уходил на юг, уступая место большому мелководному заливу. В западном углу которого и брала своё начало Нева. Вроде и небольшое расстояние между двумя реками, да пройти его могли отнюдь не все. Обломки многих сотен судов покоятся на дне озера. Потому как погода на Ладоге непредсказуема, а мест, где можно укрыться от шторма в южной части практически нет. Тут даже переждать непогоду, вытащив суда на берег, было довольно проблематично. Потому как были они почти сплошь болотистые и найти более-менее сухую стоянку, как потом и спихнуть с такого бережка вытащенное судно было ой как нелегко.

Но пока что погода радовала. Дул попутный юго-западный ветер, достаточно сильный, но ровный, без порывов. Бусы шли ходко. Уже через пару часов достигли острова Птинов. Этот небольшой островок — всего-то пять километров в длину и шириной до трех — был отделен от берега очень узким проливом, который полностью зарос камышом. Вот только берега этого покрытого кустарником острова были прикрыты малыми глубинами и множеством подводных и осыхающих камней. Так что от греха подальше остров обошли дальней стороной. Дальнейшее плавание не отличалось разнообразием. С левого борта непрерывно тянулся низменный берег заросший кустарником и мелким хвойным лесом, с правого блестела в лучах солнца синь озёрной глади.

Как не спешили, а всё же до темноты добежать до Невы было невозможно. Слишком мал был световой день, да и скорость нынешних изделий новгородских корабелов никак не равнялась моторным судам. Хорошо уже то, что с попутным ветром добрались аж до губы Чёрная Сатама, где и бросили якорь почти впотьмах.

Орешка достигли лишь на второй день плавания. Город-крепость, раскинувшийся на острове в истоке Невы, надежно запирал выход в озеро, а его посад служил местом отдыха для купцов и команд, идущих как к морю, так и к Ладоге. Для андреевых бус дальнейший путь предстоял уже по самой Неве. Всего каких-то 75 километров. Было бы меньше, если б текла она по прямой, но нет, причудами природы река извивалась словно коромысло. Один скат которого направлен на северо-восток, а другой на северо-запад, ну а перегибом служили те самые Ивановские пороги.

Орешек покинули следующим утром. Широкая и полноводная Нева, сжатая крутыми, а местами обрывистыми берегами, легко несла небольшие судёнышки. Плавному течению хорошо помогал ветер, дующий прямо в паруса. Так, можно сказать, с комфортом и добрались до порогов.

Ивановские пороги были интересным местом. Здесь притоки Невы, Тосно и Святки, словно отсекают двухкилометровый отрезок, на котором Нева сужается, а скорость течения резко возрастает. Однако никаких надводных и подводных камней с пенящейся и скачущей каскадами водой тут нет. Причина порожистости была в том, что здесь течение реки пересекало обнажающийся на дне каменный кряж. И если б не скорость протекания воды, никто бы и не заморачивался по их поводу. Вот только Нева-то здесь как раз и неслась, словно была горной рекой. Бурный поток воды сначала устремлялся к правому берегу, а затем, встретив у него каменистую отмель, круто поворачивал к левому и лишь потом, у устья реки Тосны снова стихал, потому как Нева здесь опять разливалась достаточно широко.

Но именно этот поток и делал прохождение порогов делом довольно опасным. Андрей сам наблюдал, как сунувшийся в проход карбас разлохматило по воде, погубив сложенный в трюма груз и лишь по божьему соизволению да близостью берега, не погубив никого из мореходов. Саженях в ста от самих порогов раскинулась каменистая луда, на которую с хода и ткнулся ставший вдруг непослушным рулю карбас, разворотив себе всю носовую часть. Однако купание в холодной воде само по себе вещь тоже достаточно неприятная. Потому-то потерпевшие крушение люди ещё долго потом отогревались и сушились возле наскоро разведённых костров.

В общем, проходить пороги решили с утра, а покамест бросили якорь и дополнительно крепко привязали кораблики к прибрежным деревьям. Ночь прошла спокойно, но с рассветом русло окутал густой туман, и пришлось ждать, пока он не рассеется. И лишь после обеда настала возможность преодолеть речную преграду. Причём за проводкой своих бус Андрей наблюдал с берега. Как и весь его отряд. Смысла испытывать судьбу он не видел.

После порогов и до самого моря не случилось больше ничего неординарного. Так, обычное плавание. Подзадержались лишь в Устье, общаясь с таможней. Но все вопросы закрыли быстро и вот, наконец, впереди блеснула синяя гладь залива.

Глава 28

К началу XVI столетия территория нынешней Финляндии всё ещё оставалась заселённой в основном лишь по морскому побережью. И представляла собой не самую развитую шведскую провинцию, львиная доля жителей которой занимались крестьянским трудом. Городское же население было в разы менее значительно, чем сельское, да и то его значительную часть составляли немцы, вернее купцы, говорящие на нижненемецком диалекте. Именно они избирали бургомистра и совет, а также делились на гильдии, как и в немецких городах. Впрочем, и этих-то городов было не так много, всего шесть: Або, Выборг, Ульфсбю, Раумо, Нодендаль и Борго.

И всё же Финляндия, занимающая узловое положение на торговых путях, была очень значима для шведской казны. Раскинувшиеся по побережью Финского и Ботнического заливов города были довольно оживлёнными торговыми пунктами и приносили вполне ощутимый доход. Главным торговым партнёром для финских купцов являлся лежавший напротив ливонский Ревель, однако оживлённые контакты с финскими городами имели также Любек и Гданьск.

Большую часть экспорта из Финляндии составляли меха, кожа, сливочное масло, мясо и рыба (поскольку оказалась, что северная часть Финского залива ею много богаче, чем южная). И этого вполне хватало, чтобы оплатить ввоз нужных для жизни товаров. Однако кроме основного списка, была ещё пара товаров, которые пока что не стали основой финского экспорта. Природа ведь, как известно, не наградила страну благоприятными условиями, и жителям её, чтобы просто прокормиться и получить хоть какой-то достаток, кроме земледелия и рыболовства, приходилось заниматься и отхожими промыслами: охотой, смолокурением, добычей древесины и обработкой болотного железа. Да, пусть до открытия первого предприятия по добыче железной руды в Оямо оставалось ещё почти три десятка лет, но кузнецы-умельцы веками работали с болотной рудой и выковывали из неё вполне годные изделия. По крайней мере, русские армии, зорившие финские поселения, железные вещи брали охотно. Так вот, смолу и кричное железо и везли крестьяне в города, где их скупали немецкие купцы и на своих судах развозили по балтийским портам.

И именно смолой и железом и был загружен корабль, выходивший ранним утром из маленького городка Борго, что приютился в устье реки Порвоонйоки. Владелец кораблика — ревельский купец Гред Критманн — довольно потирал руки, предвкушая хорошую прибыль. Ведь смола ныне была в цене на ревельской верфи. А это значило, что дыры, образовавшиеся в купеческой казне после того, как в ходе прошедшей войны датчане обобрали его судно в Зунде, окончательно затянуться. И купец вновь полноправно войдёт в число богатых и уважаемых граждан. А заодно и подумает о смене судна. Всё же его кораблик уже давно просился на слом.

Выйдя из каюты, купец поднялся на кормовую надстройку и огляделся. Но зацепиться хозяйскому взгляду было незачто: моряки занимались своим делом, а охранники стояли наготове по своим местам. Шхеры — место не только красивое, но и довольно опасное. Вдоль всего южного побережья раскинулись на таких вот многочисленных островах деревеньки, чей промысел составлял рыболовство и скотоводство. Но некоторые со временем предпочли совсем иной род деятельности, посчитав, что перехватывать купеческие корабли в этом лабиринте мелей и островов, где лёгкие и маневренные гребные шкутты имели преимущество над кургузыми парусниками занятие более прибыльное. Увы, но отнюдь не все желают заниматься честной коммерцией. Вот и приходилось степенному купцу раскошеливаться на внушительную охрану.

К задумчиво застывшему у борта купцу неспеша подошёл шкипер.

— Герр, на горизонте судно. Похоже русские. И идут в Борго.

Критманн встрепенулся. Ну вот, опять всё настроение испортили. И кто? Московиты! Их недавно построенный Ивангород стал притягательным местом для датчан, шведов и купцов из немецких земель, не входивших в Ганзу. Все они презжали в него и вели торговлю настолько большую, что его Ревель завел старую песню о гибели города. Да! Уж кто-кто, а он-то знал, как часто ревельский рат жаловался в Любек и просил воздействовать на русское судоходство: "Мы стоим на стенах и со слезами смотрим, как торговые суда идут мимо нашего города к русским". И это было именно так.

Убытки, которые несли ревельские купцы, росли с каждым новым кораблём. А в последнее время и сами русские стали разъезжать по морю всё дальше и дальше. И даже свои, прикормленные пираты, базирующиеся на Аэгне — острове недалеко от Ревеля — не могли остановить этот всё возрастающий поток. И вот теперь эти варвары добрались и до Борго, города, с которым Критманн давно вёл выгодную торговлю. Нет, ну такую наглость спускать явно не стоило.

Подхватив шляпу, купец стремительно перебежал на нос когга и внимательно вгляделся в приближающийся кораблик. А ведь тот был явно меньше его судна и народу на нём тоже, наверное, не сильно много. Думается, дюжине его молодцов они будут на один зуб. Так может?! Ну да, ведь море вполне молчаливый свидетель, а Критманну уже не раз приходилось преображаться из мирного купца в грабителя. В этих водах встреча двух одиночек часто означала конец плавания для одного из них. Ну а товары, что везут эти схизматики хорошо дополнят груз в трюмах его когга.

Обернувшись, Критманн подозвал начальника войсковой команды:

— Вайс, как только мы поровняемся с ними, берите их на абордаж. Шкипер, курс на схизматиков!

Последний раз вместе торговые бусы ночевали на Березовых островах. А с утра они разделились. Буса, ведомая Игнатом, отправилась по не раз уже хоженному маршруту в Выборг, а вот вторая, с самим Андреем и его людьми, двинулась вдоль финского побережья, собираясь продефилировать мимо всех портов вплоть до Або. Рассчёт у князя был на то, что кто-то из купцов не выдержит и соблазнится лёгкой добычей. Ситуация вполне в духе нынешних нравов, где каждый второй купец был готов стать пиратом, а каждый первый им по совместительству и являлся.

Однако первых три дня не происходило ничего, хотя им и посчастливилось повстречать пару коггов. Но те спокойно прошли мимо, и тогда Андрей решил заглянуть в Борго. В его время этот городок, сменивший имя на Порвоо, стал неплохим туристическим местом, расположенным всего в полсотни километров от Хельсинки. Однако теперь он был по местным меркам крупным перевалочным центром, так как будущей столицы ещё не существовало и даже Густав Ваза — основатель города — ещё был простым дворянином и даже не мечтал о короне.

И вот сейчас, идя узким проливом между островами, они наткнулись на очередного ганзейца. Разрезая податливые воды высоким носом, неуклюже переваливаясь с волны на волну, прямо навстречу им под огромным полосатым парусом шёл одномачтовый когг. Свисток дудки сорвал дремлющих бойцов, заставив их облачаться в бронь и натягивать тетиву на луки. Часть людей, по привычке, укрылась рогожей, дабы не бросаться преждевременно на глаза. Ну так, на всякий случай. С виду лежит себе какой-то груз, укрытый от непогоды, и пусть себе лежит. Сам князь встал у руля, рядом с кормщиком. Гридя же лишь крепче вцепился в румпель, удерживая бусу на курсе. Умный парень, он давно уже понял, что на его судне творилось что-то интересное. Гридя, конечно, не был воином, но глаз имел намётанный и прекрасно видел, что большая часть тех, кто грузился к нему, были людьми больше привыкшими к сабле, чем к иному труду. Да и ворох вооружения, сваленного в трюме, тоже говорил сам за себя. Нет, многие купцы нанимали охрану на корабли, ибо в море любой встречный может оказаться пиратом. Но чтобы целый корабль из охранников. Это больше напоминало сборы ушкуйников, байки про которых часто рассказывали в новгородских корчмах. Но мысли свои он покамест держал при себе.

Однако встречный когг поначалу как шёл своим курсом, так и продолжал им следовать, и даже начало казаться, что и в этот раз они просто мирно разойдутся каждый по своим делам. Но потом ганзеец ловко подвернул, и стало ясно, что на этот раз драки точно не избежать. Андрей оскаблился: что-ж, никто не упрекнёт его в том, что это он нанёс первый удар. Ну а то, что он, можно сказать, на это вынудил, так мысли к делу не пришьёшь. Между тем расстояние между кораблями потихоньку сокращалось. Вскоре стали хорошо различимы фигурки арбалетчиков, замерших в готовности на баке когга. Глядя на них, Андрей тут же пожалел, что на бусе нет никаких пушек, даже таких, что когда-то стояли на его струге. Залп картечью мог многое изменить в раскладах на бой.

— В укрытие! — истошно заорал Годим, увидев, как арбалетчики вскинули своё оружие.

Люди на бусе тут же прикрылись щитами, по которым дробным перестуком забарабанили болты. Кто-то застонал: увы, отнюдь не все они пролетели мимо. В ответ захлопали тетивы луков, посылая одну стрелу за другой в сторону изготовившегося к абордажу когга. Хотя Андрей и не надеялся нанести перестрелкой серьёзный ущерб нападавшим.

Наконец деревянные борта кораблей сошлись с глухим стуком и на бусу полетели кошки, намертво привязывая её к коггу. А потом с верхотуры надстроек ганзейца стали прыгать вооружённые люди.

— Сигай в укрытие и не высовывайся, — бросил Андрей кормщику и, выхватив саблю, кинулся в самую гущу вспыхнувшего сражения. Сейчас ему было не до командования — сейчас нужно было сбить атакующий напор врага.

Оказавшись перед противником, князь нанёс удар, вложив в него весь свой вес, и удар этот оказался настолько сильным, что у него мгновенно онемело запястье. Однако время на переживание ему никто давать не собирался, а потому, отбив чужую атаку, он начал свою. Целясь выше плеч, князь с силой нанес новый удар прямо в бледное лицо воина, словно поделенное пополам выступом шлема, защищающим нос. Он и сам не ожидал такого, но его сабля врезалась противнику прямо в рот, выбив зубы и раздробив кости. Издав несколько булькающих звуков, ганзеец выронил из рук оружие, покачнулся на подогнувшихся ногах и завалился на бок. Не обращая внимания на фонтан крови, что брызнул сквозь его пальцы на потемневшую от времени и воды палубу, Андрей резко развернулся на одной ноге и принял на лезвие свирепый удар, летевший прямо ему в голову. Совершив ещё пару отбивов, князь дождался момента, когда нападающий потерял равновесие, и сумел вонзить саблю ему в живот с такой силой, что лезвие вышло с другой стороны, а ему самому с трудом удалось высвободить свое оружие.

Уложив двоих, князь на мгновение застыл, оглядываясь. Бой явно пошёл не так, как того хотели ревельцы (ну да, он уже разглядел чей флаг трепыхал на мачте), однако и заканчиваться тоже не спешил. Потери были с обеих сторон, но русичам ещё предстояло захватить вражеское судно. А ведь там абордажникам будет помогать и команда, понимающая, что щадить не будут никого. Но ведь не останавливаться на полдороге! Как говорил один мудрый древний: "боишься — не делай, делая — не бойся". И махнув рукой, князь повел своих людей на абордаж.

Когг взяли довольно легко. Как оказалось, основную ударную силу положили ещё на бусе, а команда тренированым бойцам пришлась на один удар. Вообще, соотношение потерь было просто разгромным, ведь это был не бой строем на строй, где всё решает выучка и взаимодействие бойцов. Нет, это была свалка, где всё решало индивидуальное мастерство, а вот тут его парни давали ганзейцам сто очков вперёд. Всё же их умение лет так на пятьсот опережало нынешнее. Ну и что такое двенадцать охранников для его двух десятков? Это ведь не пиратские посудины с семью десятками головорезов или военные корабли, забитые под четыре сотни бойцов. Так что ещё с утра шедший под ревельским флагом когг ныне сменил его на флаг Компании. Кстати флаг этот был специально придуман Андреем, чтобы показать другим бедолагам-попаданцам кто тут рулит. Представте себе флаг Евросоюза и внутри звёздного круга вышитая эмблема ВАЗа — белая лодья. Такой если кто и увидит, сразу поймёт, откуда ноги растут. Ну, или, по крайней мере, заинтересуется.

Нет, а что, закинуло же его сюда. А других? Хотя бы тех, кто с ним в машине ехал? Кто-то из европейцев? Ну, будем посмотреть на адекватность. Здесь им совсем не тут. Будут против — ликвидируем и скажем, что так и было. Нам чужие прогрессоры и даром не нужны. И пусть вероятность подобного мала, но и пренебрегать ею совсем не стоит.

Как ни странно, но на когге убили не всех. Спаслись те, кто находился на мачте или успел бросить оружие. Хотя, говоря по правде, нескольких сдавшихся всё же зарубили, просто не успев остановиться. На поверку осталось пятеро матросов и шкипер, который простоял весь бой у румпеля и даже не схватился за саблю. А вот купец боя не пережил, хотя Андрей и грезил надеждой захватить того в плен. Но вышло так, как вышло.

Шкипера тут же взяли в оборот и вытрясли из него всё, что смогли. Потом занялись и кораблями. Для начала их расцепили и, пользуясь попутным ветром, отогнали ближе к берегу, где уже и принялись потрошить добычу. Чужих убитых, раздев до исподнего, просто побросали за борт, своих на лодках перевезли на берег и похоронили по обычаю, обложив неглубокую могилку камнями и водрузив крест, сколоченный из досок, взятых с когга.

Сам корабль Андрея не впечатлил. Старый одномачтовый когг с клинкерной обшивкой. Такие уже лет двадцать как окончательно прекратили строить. Вместо них балтийские просторы давно завоевали хольки (которые по всей Балтике упорно прозывались по-старому коггом), появившиеся лет полста назад. Ведь хольк по сравнению с коггом (чья вместительность в лучшие годы доросла лишь до двух сотен тонн) имел вдвое большее водоизмещение. Его кормовые и носовые надстройки составляли теперь единое целое с корпусом, а вдоль бортов нового корабля тянулись привальные брусья. И, главное, он был уже трёхмачтовым судном. Его передняя мачта — фок-мачта — несла парус, площадь которого составляла лишь третью часть поверхности грота — паруса на второй, грот-мачте. Третьей была бизань-мачта, наклоненная в корму и несущая на косом рее латинский парус, называвшийся, как и мачта, бизанью. Такая оснастка позволяла использовать большой парус — грот — для приведения судна в движение за счет энергии ветра; с помощью же меньших парусов можно было маневрировать. Но, как и его прародитель когг, хольк всё равно оставался довольно неуклюжим и маломаневренным судном.

Увы, но за более чем 300-летнее свое существование, Ганза не внесла никакого существенного вклада в развитие судостроительной техники. И её корабли с клинкерной обшивкой всё больше и больше устаревали технологически. А потому всё, на что годился захваченный кораблик — это доставить добычу до Ивангорода и быть проданым на дрова.

Сама же добыча вызвала двоякое мнение. Железо можно и в Ивангороде сбыть, а вот со смолой надо было подумать. Цена её в том же Гданьске была 9 прусских гривен за ласт, что по грубому подсчёту давало 12 рублей с хвостиком. А в той же Англии за него давали уже 20 прусских гривен. Рост цен больше чем в два раза! Однако отнимите стоимость перевоза и зундскую пошлину, и всё будет выглядеть уже не так радужно. Да и к тому же, смола больше пригодилась бы и самим. Андрей уже понял, что изделия местных умельцев его, мягко говоря, не впечатляют. И когги, и хольки, и лодьи с бусами были сделаны по одной технологии. Небольшие отличия, как говорится, не в счёт. Ему же нужны были специалисты, могущие сотворить судно по новым меркам. И главной тут являлась обшивка корпуса "вгладь". Этот тип обшивки, более технологичный и имеющий лучшие мореходные качества, уже почти полностью вытеснил клинкерную на крупных кораблях в самых передовых "океанских" странах. Ведь в первую очередь, такие корабли были прочнее и могли быть построены намного большего размера, чем при клинкерной технологии. Что и познали англичане, построив огромный корабль с обшивкой внакрой: Grace Dieu. Эксперимент оказался явно неудачен: несмотря на трёхслойную обшивку и 23 тонны переведённого на одни только крепления железа, корпус получился недостаточно жёстким, и после единственного плавания огромный парусник был оставлен гнить в затоне на реке Хэмбл, где и был уничтожен пожаром в 1439 году.

Прибавить к этому то, что суда, обшитые вгладь, замедляются волнами гораздо меньше, чем обшитые внакрой; и то, что в бортах с клинкерной обшивкой невозможно без недопустимого ослабления прорезать порты для орудий — становится понятно, почему старым типам кораблей подписали смертный приговор.

Кстати, хоть вносить новое в кораблестроение Ганза и не умела, но вот воспользоваться чужими плодами, это завсегда могла. Захватив своими каперами в ходе англо-ганзейской войны 1470-1474 годов множество английских, испанских и других кораблей, она их тщательно изучила и уже в 1509 году новым флагманом флота Любека, всё ещё состоявшего из тех же хольков, становится новомодная каравелла.

Ну а Андрею и сам бог велел не связываться со старыми технологиями. Правда, тут опять в полный рост вставал вопрос с мастерами. Это ведь только кажется, что перейти с одного способа обшивки на другой плёвое дело. В жизни всё было отнюдь не так легко. Примерно в это же время с такой же проблемой столкнулись и англичане, ещё отнюдь не ставшие "владыками морей". И им пришлось выписывать из-за границы специалистов по конопачению швов и защите подводной части судна (каковая на кораблях с обшивкой вгладь принципиально отличалась от старых, с клинкерной). И даже плотников, хотя верфи Англии и были полны своими умельцами. Вот только приучены они были строить по старинке. И их пришлось учить по-новому. И учили англичан, как ни странно, генуэзцы. Те самые, которых хотел нанять ещё Иван III Васильевич для своего задуманного, но так и не построенного флота. То есть, получается, что московский государь, как это модно было говорить в будущем, был очень даже в тренде.

Но вернёмся к англам. Генуэзский урок им пошёл очень даже впрок: с началом 16-го столетия английские верфи полностью переходят на строительство кораблей по новой технологии; клинкерную обшивку с этого времени имеют только лодки да небольшие рыболовные и речные суда. Вот и получается, что король Англии Генрих VII Тюдор поступил примерно так же, как впоследствии поступит и Пётр I Романов в России.

Однако до Балтики новшества добирались с большим опозданием. Ведь все грузовые перевозки по ней в подавляющем большинстве своём всё так же выполняли хольки и когги, сделанные по старому, а глядя на них и русские корабелы не спешили менять свои умения. А это уже мешало планам Андрея. Ведь смысла строить марсельную шхуну шитую вицей и обшивкой внакрой не имелось никакого.

Вот потому, оценив перспективы очередных преобразований, Андрей лишь печально вздохнул и вновь принялся за шкипера. По принципу: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Начав с откровенного наезда, он плавно подвёл дело под требование поучить его и молодого кормщика всему тому, что тот знает о кораблевождении. Тут Андрей сильно не обольщался: ганзеец это вам не шкипер с трансатлантических каравелл, но и он, на поверку, знал довольно много. По крайней мере, с астролябией и картами работать немец умел. Впрочем, подвёл князь итог разговору, тот мог и отказться: петля для пиратов у русичей завсегда найдётся. Немец столь тонкий намёк понял правильно и согласие своё дал безотлагательно.

После состоялся разговор и с Григорием. Тот ведь давно уже понял, что его наниматель не совсем купец. А его умения Андрей тоже оценил, да и сработались вроде бы. Потому, закрывшись в кормовой каморке, князь спокойно выложил перед парнем весь расклад по конвойному судну, чьей задачей было сопровождение купеческих лодий и борьба с пиратами и вражеским судоходством. Идея такого корабля была не нова. Её давно уже использовала всё та же Ганза, ну а сам Андрей про неё читал ещё в детстве, листая коммовские "Фрегаты идут на абордаж".

Григорий над предложением думал не долго. В конце концов, повышенный оклад (за вредность, как выразился наниматель) с долгосрочным контрактом и долей в добыче его очень даже устраивал. Да и быть на морских просторах не беззащитной рыбёшкой, а зубастым хищником значительно интереснее, хоть и не менее опасно. Ну а уж от получения новых знаний отказыватся даже и не подумал. Морское дело его влекло, и узнать что-то новое было ему страшно интересно. Так что вопрос с навигатором каперско-конвойного корабля новой компании закрылся сам собой.

А на следующее утро, починив и подлатав пострадавшие в бою снасти, оба судна подняли паруса и двинулись в сторону русского берега.

Как уже не раз говорилось выше, Ивангород был поставлен на реке Нарова с расчётом на то, чтобы стать если не "окном в Европу", то уж, во всяком случае, "торговыми воротами Руси". И этот расчёт московского правительства довольно быстро оправдался. Уже скоро через него развернулась довольно активная торговля, в первую очередь с купцами из скандинавских стран и Ливонии, не допущенными в состав Ганзы. Им русско-ганзейский разрыв стал манной небесной. А количество судов, приходящих к русскому берегу росло с каждым годом.

Аванпостом крепости, расположенной в глубине реки, довольно быстро стало село Норовское, расположенное в устье Наровы при впадении в нее реки Росонь. Его жители занимались не только рыболовством и земледелием, но также держали постоялые дворы для торговых людей и несли лоцманскую службу, встречая и провожая купеческие суда. Ещё бы, ведь реку недаром Наровой назвали. Как раз за её норов, с которым она упорно мешала судоходству. Серо-сизая при любом небе, она каждый год меняла русло, играя с мелями. А ведь были ещё нагоны и непредсказуемые шторма, что заваливали приустьевое взморье песчаными барами. Потому многие из крупных кораблей даже не заходили в реку, а разгружались прямо тут, для чего в селе со стороны моря даже возвели деревянные пирсы. А уж потом товар перегружали в плоскодонные шитики, построенные тут же, в селе, и уже в них везли его до Ивангорода. И с этого перевоза кормилась не одна норовская семья.

Ливонцы, конечно, пробовали бороться с этим явлением инженерным искусством, ведь ливонская Нарва стояла напротив Ивангорода, и путь к ней был так же труден, как и до русских, но тут уж ивангородские власти шли им наперекор. У себя на берегу твори что хочешь, а на русский не лезь. А что толку укреплять левый берег, если река подмывает правый? Да, русские и сами от того страдали, ибо вместе с землёй бывало, смывало и постройки, зато сколь бы ни намывала Нарова мелей и кос, шитики над ними проскакивали, а всякие там когги нет. Так и болтались на взморье, пока не определялись нарвские лоцманы с фарватером. А значить не придут внезапно вражеские вымпелы под стены крепости, как было это уже однажды. Ну и зачем тогда воеводе за немцев думать?

Ну а норовчане, имевшие с немецких трудностей свою деньгу, и подавно с воеводой были согласны.

Буса и захваченный ею когг подошли к устью реки сразу после обеда, где и встали на якорь, поджидая представителей властей. Те, кстати, не заставили себя долго ждать и вскоре от берега отошла быстроходная ёла. Разгоняемая сильными ударами весел, она быстро преодолела расстояние до кораблей и аккуратно прижалась к просмоленному борту когга, где у местных чиновников и состоялся долгий разговор с князем. Впрочем, титулом своим Андрей не светил, дабы не порождать преждевременно ненужные слухи.

Легенда-же, сложенная им по заранее подготовленным тезисам, проверку выдержала с блеском. Увы, пиратские нападения были делом обыденным, так что тут их случай ничем не выделялся из других. Ну а то, что божьим соизволеньем одолели супостатов, так и то бывало. Редко, но бывало: и одолевали, и даже привозили пиратских капитанов, чтоб уже тут, на русской земле придать их казни через повешенье. И даже то, что ныне всех врагов в бою порешили не сильно насторожило дьяков — бывает, чай не к тёще на блины ходили. Так что стали они, можно сказать, героями. А груз? Так какой у пирата груз, коли он без добычи остался? А на железо и смолу документы вот лежат. Чин чином оформленные. В Борге купили, благо пришли туда ранее всех. Хотели в Ригу везти, да вишь, какая оказия вышла. Ну а то, что с бумагами этими повозиться пришлось изрядно, так то таможенникам и ненадобно знать. Для них и таможенных сборов хватит за глаза.

Когда же представители власти, наконец, убыли, когг и буса снялись с якорей и, пользуясь хорошим ветром, вошли в реку. Но идти к Ивангороду не стали, а свернули в Россонь, где и встали в затоне, в котором полвека назад хоронился новгородский флот, поджидая флот орденский. Здесь тоже были оборудованы места для стоянки судов. Тут же расположилась и верфь, на которой блестели свежеоструганными рёбрами недостроенные лодьи. Стоя на баке когга, Андрей с интересом рассматривал их. Даже отсюда было видно, что норовские суда значительно больше своих ладожских визави. Ну да, им-то пороги проходить не надо: всё, чем они ограничены, это глубина фарватера реки. Оттого сюда и потянулись все новгородские толстосумы. И не прошло и двух десятков лет, а село уже было практически всё поделено между купцами (если не считать великокняжеской трети, дающей доход напрямую в казну), которые строили тут и складские помещения, и жилые дома. У наплавного моста через реку Россонь находилась широкая торговая площадь. Тут тороватые поморяне оптом скупали заморский товар да продавали свой иноземцам. Жизнь в селе кипела не переставая.

Едва корабли встали к причалу, князь тут же поспешил перебраться с когга на ближайший постоялый двор свободный для проживания. Как ни мало было плавание, а уже хотелось отдохнуть от корабельного "комфорта" по-человечески. Чтоб и в баньке попарится, и постираться по нормальному. На что и потратился остаток дня. А с утра навалилась работа: оценить и продать груз, да избавиться от ганзейца. Пришлось его ребяткам много побегать, но, в конце концов, и то и другое дело сладили. В трюмах бусы остались лишь бочки со смолой, которую всё же решили продать в ганзейских портах. Да в довесок докупили ещё, благо этого товара в Норовском хватало. А потом, подновив запасы воды и провизии, буса вновь вышла в море.

Однако в этот раз погода явно решила не баловать мореходов. Началось с того, что едва покинув реку, судно попало в полосу густейшего тумана. А когда тот рассеялся, задул такой крепкий встречный вест, что они предпочли вернуться и бросить якорь в бухте на южном берегу острова Большой Тютерс. Всё же неприспособленны были русские суда ходить против ветра.

Ну да нет худа без добра. Воспользовавшись противодействием самой природы, князь решил присмотреться к острову, что вырос из моря прямо на нарвском ходе.

Вот уже много веков две скалы: острова Гогланд и Большой Тютерс, отстоящие друг от друга всего на девять с половиной морских миль, первыми встречали корабли, идущие на Русь.

Причем вытянутый с севера на юг, скалистый и поросший лесом остров Гогланд находился в более привилегированном положении из-за своего расположения. В ясную погоду он был виден издалека и воспринимался наблюдателями как четыре холма поднимающиеся из моря. Вот только навигация около него оставляла желать много лучшего. Рядом с ним лежало множество островов, банок и подводных скал, о которые уже разбилось множество кораблей, и ещё сотни найдут своё последнее пристанище в будущем.

Остров Большой Тютерс тоже являл собою гранитную скалу поросшую лесом. В давние времена он был пристанищем для викингов, затем приютом контрабандистов. Здесь, возле острова, пираты не раз грабили купцов, шедших в Нарву, здесь же, случалось, и прятали награбленное. Да и сейчас его вряд ли оставляют в покое. Ведь официально Тютерсы не входили в состав Ливонии, а потому ими пользовались все, кто мог.

Как выяснилось, кормщик Гридя уже приставал к этому берегу в прошлых походах и помнил, что удобное место находилось с южной стороны острова. Вот туда он и повёл судно, надеясь, что стоянка никем не занята. Ведь, как уже говорилось, встречи одиночек в этих водах не всегда кончались хэппи-эндом. И не то чтобы Андрей сильно боялся стычки (пират, боящийся боя нонсенс), но когда буса вошла в довольно уютную бухточку, всё же облегчённо выдохнул, убедившись, что они здесь оказались в полном одиночестве. С борта было хорошо видно, что и никакого жилья, чего Андрей особенно опасался, на побережье тоже не было, хотя кое-где и видны были места старых кострищ. Ну, да это не беда. Главное, что можно было спокойно переждать противный ветер. Хотя в планах у князя на остров были большие виды. Как и любому пирату, ему нужна была маневренная база, где можно было бы отстояться, починиться и пополнить запасы, а заодно и перегрузить захваченные товары на обычные суда для дальнейшей перепродажи. Хотя, возможно, для этой цели более подходил другой остров — Лавенсаари — более известный в будущем как Мощный. Тот расположен был у входа в Лужскую губу и имел свои преимущества. Но это ещё будем, как говориться, посмотреть, а пока что, надёжно привязав судно в дополнение к якорям, мореходы принялись устраивать лагерь, который решили разбить на берегу: кто его знает, сколько будет дуть противный ветер — так и зачем ютиться на борту?

А с утра, убедившись, что ничего пока не поменялось, Андрей, взяв с собой десяток вооружённых молодцов, направился осматривать остров.

Что сказать, Тютерс князю понравился. Остров был поразительно красив. В некоторых местах, куда они забредали, было так тихо, что в ушах звенело. Сосны, дюны, грибы, рыба, ягоды, скалы, лес, чистейшая вода. Поистинне райское местечко. И в отличае от его будущего ещё не загаженное смертельно опасными отходами человеческой цивилизации. Нет, место тут точно надо столбить. Хотя бы для того, чтоб не было как в его прошлом: когда польские и шведские каперы внаглую поджидали добычу прямо тут, под боком у Нарвы.

А вообще прогулка вышла великолепной: кроме позитивных эмоций удалось подстрелить парочку птиц, и мясной бульон был неплохим добавлением к ужину.

А ветер переменился лишь через день...

Глава 29

Подгоняемая попутным ветром, буса легко скользила по спокойной глади моря. Ветерок, заметно посвежевший под утро, выгнул дугой полосатый парус, отчего лёгкое судёнышко стало ещё сильнее раскачиваться на волнах, но её поскрипывание и ритмический плеск волн всё равно не мог прогнать дрёму, с которой усиленно боролись вахтенные.

Андрей, взявший на себя самую сложную, так называемую "собачью" вахту, держась обеими руками за румпель, и время от времени протирая покрасневшие глаза, молча вглядывался в горизонт. По всем прикидкам земля уже должна была показаться, но, видимо, в расчёты, которые они делали под приглядом пленного штурмана, вкралась-таки ошибка. Да это и не мудрено, учитывая то навигационное оборудование, которым пользовались местные навигаторы. Князь вообще удивлялся, как они могли в таких условиях ходить в океан, да ещё и попадать куда надо. Да если б он с такими погрешностями решал задачи у флагманского штурмана, его уже бы всех допусков полишали. А теперь это считалось очень хорошей точностью.

Справа от ног Андрея с грохотом откинулся люк и на палубу, зевая, вылез Гридя. Окинув взглядом безбрежное море, он повернулся к князю.

— Думаю, скоро объявится, — ответил тот на невысказанный вопрос.

Кивнув головой, кормщик поёжился от свежего ветра и поспешил спуститься вниз. До вахты ещё оставалось время, и парень решил добрать сном.

А долгожданная земля показалась лишь через час.

Да, наглеть так наглеть! Именно так думал князь, решая, куда вести судно. Любек — глава ганзейского союза. Проведём демонстрацию флага в самом логове, а заодно посмотрим, как они договоры блюсти будут. Всё же давненько русские суда не входили в его гавань. Но не только это вело туда князя.

Методом опроса он уточнил для себя одну вещь: Любек очень славился своими стеклоделами. Ещё бы, ведь балтийские города были основными потребителями изделий из его стекла, а больше всего — Гданьск, Рига и Ревель. Стекло в Любеке поначалу изготовлял цех стеклодувов, но нынче появилось множество мастерских и в городских окрестностях. А поскольку цеховые правила ещё никто не отменял, то был довольно большой шанс найти и сманить с собою какого-нибудь подмастерья, давно уже работающего самостоятельно, но так и не ставшего мастером. Пора, давно уже пора запускать стекольное производство в вотчине.

А ещё Андрей надеялся найти умельцев-плотников для верфи. Хотя тут не был полностью уверен. Уж слишком поздно Ганза занялась внедрением новых технологий. Так что толп свободных артелей, умеющих делать новомодные суда, он вряд ли найдёт в германских землях. А потому он планировал в следующем году посетить английский остров, если, конечно, не получится договориться с итальянцами. Московский купец Юрка Урвихвост подрядился, коль получится, нанять мастеров, но до зимы известий от него не дождёшься.

И вот теперь русская буса, подгоняемая ветром, ходко шла к чужому берегу. Андрей, на всякий случай, велел воинам вздеть брони. Договор договором, а бережёного, как известно, и бог бережёт!

Часы шли за часами. Воины, не снимая доспехов, лежали в тени, мореходы занимались своими делами. Так, без приключений и вошли в Любекскую бухту — длинный узкий разветвлённый залив, окаймлённый песчаными пейзажами. Теперь уже море не казалось пустынным, корабли разных размеров и под разными флагами поодиночке и группами шли как навстречу, так и одним курсом с бусой. Глядя на последних, Андрей в который раз убедился, что при попутном ветре строенные русскими мастерами кораблики легко обходили своих европейских визави. Вроде бы мелочь, но при неблагоприятном исходе, этим свойством всегда можно было воспользоваться и уйти от преследователей.

Вскоре стали видны небольшие рыбацкие судёнышки занимавшиеся ловом в прибрежных водах. Проходя мимо одного такого, поинтересовались у рыбаков последними новостями. Выслушав сбивчивые пояснения, уяснили главное — в столице Ганзы было спокойно. Ни эпидемий, ни политических катаклизмов не наблюдалось.

Перед самым устьем затеяли гонку с трёхмачтовым хольком. Не известно, на что надеялся ганзеец, но приз — первым войти в реку — выиграли русичи.

Дальнейший путь пролегал по реке. Андрей, всегда любивший природу, с жадностью рассматривал открывавшиеся перед ним пейзажи. А посмотреть было на что. Берега Траве, степенно нёсшей свои воды к морю, покрывала густая растительность, ещё не сведённая человеческой деятельностью. И среди этой зелёной буйности сновали зайцы, белки, даже косулю удалось заметить, прежде чем она скрылась в густом кустарнике. А ещё князь обратил внимание на деревья: они все были покрыты мхом и... влагой что-ли? Нет, он читал, конечно, что из-за повышенной влажности стволы деревьев на севере Германии имеют своеобразную окраску, но видеть в живую это ему ещё не приходилось.

Проскочив Травемюнде, бывшем пока ещё заштатной рыбацкой деревушкой, они продолжили свой путь и наконец, их взору открылся Любек — "Королева Ганзы", Свободный Имперский город, возвышающийся над рекой и над окружавшей его холмистой местностью.

Когда то давно, в том месте, где в Траве впадает река Швартау, на узком полуострове располагалась крепость и небольшой торговый посёлок славян под названием Любице. Пожары и набеги не раз опустошали поселение.

В очередной раз крепость основал герцог Генрих Саксонский на маленьком острове площадью всего в два квадратных километра. Так появился Любек. Бурный приток переселенцев с юга быстро увеличил городское население и уже через несколько лет его защищали крепостные стены, он имел улицы, дома, пристани, церкви, городское самоуправление и даже свои городские законы. Благодаря своему удачному положению он быстро стал свободным городом и достиг значительного богатства и могущества как столица Ганзейского союза. Основой экономики и богатства Любека считалась торговля солью. Соль добывали в глубине страны, в Люнебурге, дальше её везли в Любек, и уже отсюда она расходилась по всей Северной Европе.

Новый век город встречал на пике своего могущества.

Первым, что увидели мореходы кроме золочёных шпилей костёлов, был лес из мачт и рей, верёвок и канатов сквозь который невозможно было разглядеть даже причалов. Любекский порт был буквально забит кораблями. От подобной картины опешил даже Гридя, хотя он-то уже бывал в ганзейских городах и считал, что знает, как выглядят порты полные судов. Что ж, Любек это вам не Ревель и не Рига.

Маневрировать среди всего этого скопища кораблей было затруднительно, стоявший у руля Гридя обливался потом, а дружинники застыли вдоль бортов, готовые в любой момент оттолкнуться от борта набегавшего судна.

Им повезло. Буса не когг и не хольк, и свободного куска причала, замеченного князем, ей хватило, чтобы пришвартоваться. А дальше предстояли рутинные мероприятия: таможенный досмотр, взимание пошлины, беседа с чиновником.

На русское судно прибывший немец смотрел с плохо скрытым презрением. Ну да, на фоне остальных она выглядела неказисто и больше походила на прибрежно-речные буера, чем на мореходный корабль. Но главное было не в этом. Впервые за две сотни лет в Любек прибыл русский корабль. И это нагляднее всех договоров показывало, что привычный ганзейцам мир меняется. На торговле с Восточной Балтикой поднялось не одно патрицианское семейство, и появление новых конкурентов было им как серпом по одному месту.

К досмотру чиновник подошёл со всей немецкой дотошностью: гонял кнехта по трюмам заставляя проверять чуть ли не каждую бочку и помечая бумаги цифирью, задавал различные вопросы. Но Андрей, глядя на его потуги лишь посмеивался. Цель прибытия торговля. Почему так много воинов? Так пушек нет, а моря ныне не безопасны. Пираты, знаете ли, шалят. Больных на борту нет, а в город выходить будем мало, так что добропорядочные бюргеры могут спать спокойно.

Но вот досмотр окончился. Как бы не относился конкретный чиновник к московитам, а Любек город торговый и почитает тех, в чьих руках звенят монеты. Ведь на этом строится его благополучие.

— Знаешь, княже, никогда не верил, что смогу зайти так далеко в Варяжское море.

Прислонившийся спиной к фальшборту Гридя задумчиво смотрел на подсвеченный факелами вечерний город.

— Подумаешь, Варяжское море. Да мы с тобой, кормщик, ещё в Америку сходим, — усмехнулся Андрей.

— Это те земли, что испанские немцы за морем-окияном нашли?

— Они самые, Гридя.

— А зачем нам туда?

— А вот как поймём, так и сходим. Как там наш немец?

— Да куда он денется. Этот договор его по рукам и ногам связал. Хитро ты, князь, всё обставил. Теперь ему и бежать смысла нет, будет учить. А если б он в ратуше взбрыкнул?

— Тогда б его ждала верёвка, и он это прекрасно понимал. Ганзейцы слишком долго добивались договора с государем, чтобы из-за какого-то кормщика портить отношения. Да и плату я ему положил приличную, так что выгоду свою тот просчитал давно.

— А не жалко монет?

— Чушь, вот ты много нового за это время узнал? Вот то-то. Без искусства навигации в открытое море соваться не след. А нам торговлю развивать надобно. Своими кораблями товары возить, а кораблям кормщики нужны. И их учить надобно.

Этот разговор состоялся на пятый день их стоянки в порту. Сегодня как раз разгрузили трюма от бочек: нашёлся покупатель на финскую смолу. Да и как ему не найтись, чай верфи были буквально завалены работой. Андрей не поленился, сходил посмотреть, благо тут про режимные предприятия пока не додумались. Да, строили ладно, но, как и опасался князь, свободных корабельщиков в Любеке не оказалось. Точнее были, но не те, кто ему требовался.

Сейчас князь в сопровождении послужильца собирался вновь выйти в город. На вечерние посиделки в таверне. Ведь где, как ни там можно услышать нужную тебе информацию. А для того, чтобы не сильно выделяться из толпы, он ещё в первый день приобрёл в лавке местную одежду. Донат латинянскую обновку одевать поначалу не хотел, но Андрей настоял, на полном серьёзе сказав, что грех сей он на себя берёт, так что пришлось воину облачаться.

В большом порту даже вечером всегда полно людей. Русичи шли сквозь эту толчею, старательно оберегая кошели, подвешенные к поясу. Это на Руси он привык носить деньги во внутренних карманах, а вот в новой одежде таких карманов не было. А воришек в этой толпе из грузчиков, матросов, купеческих слуг и просто праздношатающегося плебса и просящих милостыню нищих было полно.

Идя по мощёным улочкам города, Андрей с тревогой ожидал, что вот-вот на его голову выльют горшок с нечистотами. Ведь он так часто читал о подобных конфузах в книгах и видел в кино. Но, на его счастье, пока что никто не покушался на них.

Зато он мог сколь угодно долго рассматривать средневековый Любек.

Только-только начавшийся упадок Ганзы пока ещё совсем не сказался на количестве людей в городе. Любек процветал, и местным торговцам, купцам, промышленникам требовалось всё больше рабочей силы. А потому в окружённый водой город устремлялось всё больше и больше людей. И для их расселения требовалось новое жильё, так как за пределами городских стен селиться было запрещено. И тогда на месте бывших огородов местные коммерсанты стали строить для своих работников ряды одноэтажных и двухэтажных домов. Эти дома с просторными длинными дворами-переулками, получили даже своё название — ганги, что в переводе звучало как коридоры, ходы.

Но не только дома строили местные олигархи. Прагматичные и сдержанные люди, они демонстрировали своё благосостояние, возводя на собственные деньги церкви в готическом стиле. А любекская готика — это множество башенок и медных шпилей, вздымающихся над городом мачт и флагштоков. И эти постройки своими силуэтами создавали облик ганзейской столицы.

В трактирах Любека было как всегда людно. Сюда шли, чтобы утолить голод или жажду, послушать новости, развлечься игрой в кости или потискать девиц. Правда, чем дальше от порта, тем меньше приветствовались шумные игрища, ведь обозлённые соседи могли и в суд подать, дабы запретить трактирщику вести дело, которое мешает добропорядочным гражданам отдыхать. Но именно потому чем дальше от порта, тем публика в трактирах становилась добротнее. И именно поэтому Андрей не посещал портовые забегаловки. Для них хватало и воинов с мореходами.

Сегодня они шли конкретно в трактир старого Герхарда, так как именно там им позавчера улыбнулась удача. Впрочем, почему только удача. Там, где есть цеховики, там всегда найдётся место неудовлетворённым подмастерьям. Да и как не появиться, если вся деятельность горожан строго регламентировалась — начиная с обучения подмастерьев и заканчивая технологией производства, торговой этикой и установлением цен. Здесь нередко делали выговор тем молодым людям, которые "пили лишнего, били стекла, объедались, прыгали с бочки на бочку, швырялись тарелками на пол, хватались за нож, играли в кости".

Да что там, даже держать пари считалось не по-любекски.

Так что всё искусство поиска заключалось лишь в том, чтобы дождаться нужного клиента. А удача это то, что нужный клиент повстречался практически сразу (всего-то три пивных вечера и одна драка с местной гопотой). Вообще-то, Андрей надеялся на разговор ещё вчера, но вчера парень в трактир не пришёл.

Папаша Герхард как всегда встречал гостей у стойки. Дела его шли настолько хорошо, что он мог позволить себе нанять не только вышибалу — этакого Шварценеггера в молодости — но и пару слуг, которые рассаживали гостей по местам и приносили заказы. Публика у него собиралась не патрицианская, но и не нищеброды. Мастера-цеховики, ученики да подмастерья, у кого завёлся излишек монет, приходили в гости к трактирщику, отведать свежесваренного пива да посудачить о новостях.

Андрей и Донат заняли место напротив входа и, заказав пива с орешками, принялись ждать, надеясь, что сегодня-то нужный им подмастерье всё же заявится, дабы излить душу собеседникам за кувшинчиком вина.

Однако их ожидание затягивалось, и Андрей уже в который раз пожалел, что не подошёл к человеку в тот день. Ну и что, что тот назюзюкался? Зато сейчас бы не тратили время. Хотя, время, проведённое в трактире, тоже зря потраченным не назовёшь. Во-первых, тут варили воистину вкусное пиво, без красителей и консервантов. А во-вторых информация, нужная и не нужная, прямо-таки рекой лилась отовсюду. Главное было извлечь из этого потока то, что было действительно необходимо.

Неожиданно к их столику подошёл неизвестный молодой человек, одетый вроде бы просто, но добротно.

— Простите, господа, но кто из вас герр Парпашин? — с поклоном спросил он.

— Барбашин, молодой человек, меня зовут Барбашин, — поправил его Андрей. — И да, это я. С кем имею честь?

— Отто. Меня послал мой господин, герр Мюлих. Матиас Мюлих. Он просит герра Барпа — башина посетить его завтра в обеденное время, — слегка запнувшись на фамилии, чётко выговорил незнакомец.

Андрей присвистнул. Ого, сам Матиас Мюлих приглашает безвестного русского купца! За эту неделю он уже навёл кой какие справки и знал, что братья Мюлих, будучи родом из Нюрнберга, давно перебрались в Любек и уже успели приобрести здесь бюргерское право. Они вели торговлю на десятки тысяч любекских марок, а среди их контрагентов засветились даже Фуггеры. Правда в основном они занимались торговлей между Любеком и Южной Германией. Но имели также интересы и в Ливонии со Скандинавией. А Матиас Мюлих был самым богатым из четырёх братьев. Так что отклонить просьбу такого человека было бы верхом глупости.

— Передайте герру Мюлиху, что я непременно буду.

Поклонившись, Отто сразу же покинул трактир, оставив Андрея в смятённых чувствах. Понятно, зачем господин Мюлих позвал русского, но вот сможет ли он стать ему контрагентом. Всё же кошельки купца и князя были пока что несопоставимы. Впрочем, что тут думать, придём на встречу и будет видно, а там положимся на русский "авось".

Тут Годим слегка толкнул князя и кивком головы указал на вход в трактир. Глянув туда, Андрей с облегчением узрел давно ожидаемого им любекчанина. Совсем забывшись, он приглашающе махнул рукой, и только увидев удивлённый взгляд парня, сообразил, что сделал что-то не то. Но где наша не пропадала! Он снова, уже осознанно махнул рукой, приглашая горожанина за стол. Тот раздумывал недолго и скоро уже шагал к ним через весь трактир.

— Простите, герр, не знаю, как вас зовут, но мне показалось, что вы приглашали меня, — сказал он, приблизившись.

— Именно так, герр Брунс. Ведь вы Хинрих Брунс, подмастерье цеха стеклодувов? — дождавшись утвердительного кивка, Андрей хлопнул по дубовой лавке, приглашая парня присесть. — Меня зовут Андрей Барбашин и, как я слышал, у вас возникли небольшие, скажем так, затруднения с вашими коллегами.

Брунс удивлённо вскинулся:

— Простите, но я вас не знаю. Хотя, — тут взгляд его потух, — я, кажется, догадываюсь. Позавчера, когда я перебрал с вином, я видимо, вывалил на вас свои проблемы. О, простите, герр, это всё вино...

— Конечно, конечно, — согласно покивал головой Андрей. — Но вдруг я тот, кто сможет вам помочь?

На этих словах Брунс надолго задумался.

Ему было двадцать пять лет, и полжизни он провёл в мастерских. Его отец был стеклодувом и по этой стезе должен был пойти и маленький Хинрих. Мальчику нравилось видеть, как из простого песка в жарком огне рождается прозрачное стекло, и как умениями отца красная капля на конце трубки превращается в изящную вещицу. Но, увы, пришли другие времена. Отец умер, и цех тут же воспользовался этим, чтобы сократить число своих членов. Да и вообще, последнее время всё труднее стало переходить из подмастерьев в мастера. Кроме дел, установленных цеховыми статутами, от них стали требовать предоставления различных "служебных писем". Да и вообще, придирались до каждой мелочи. Его вот вообще обвинили в несоблюдении "цеховой благопристойности", а всё потому, что он связался с Греттой — девушкой, якобы пользующейся дурной славой. Но ведь это же полная чушь! До встречи с ним Гретта была абсолютно невинна, а теперь и вовсе стала его женой. И вот теперь из-за этой женитьбы его собирались отчислить из цеха стеклодувов из-за этой самой благопристойности.

Он уже и не думал о звании мастера, ведь если его изгонят, то что ему оставалось — бегство и бродяжничество. Или попытаться стать "вольным мастером". Вокруг Любека уже действуют несколько стекольных мастерских таких вот мастеров, но цех любыми способами старается ограничить их деятельность, ведь они тем самым наносят ему убытки. Да и чтобы стать таким вот "вольным мастером", нужны деньги. А коли денег, чтобы начать своё дело, нет, то остаётся только идти работать по найму. Ну и разница: подмастерье ты или наёмный рабочий? Из подмастерья хоть цеховым мастером можно стать.

Андрей, попивая пиво, с ухмылкой наблюдал за лицом Брунса, в душе лелея надежду, что парень согласится на его предложение. Хотя, если и нет, то уж порекомендовать-то кого точно сможет. Так что без умельца князь из Любека не уедет.

— И как вы можете мне помочь? — очнулся, наконец, Брунс.

— Вы что ни будь слышали про Московию, герр Брунс?

— Что? А, да, конечно слышал. Простите, так вы вербуете мастеров на работу в Московию? Но, говорят, там ужасно холодно. Да и покидать Любек и жену...

— Ну, город можно и покинуть на время, а жену можно взять с собой. Как вам пятилетний контракт и золотой парашют по его окончанию.

— Простите, что?

— Тьфу, нечистый, — по-русски ругнулся Андрей. Вот же не вовремя всплыло в памяти понятие. — Я в смысле премиальных по окончанию договора. Вернётесь в город обеспеченным человеком, станете "вольным мастером" и заставите цех стократно пожалеть, что так поступил с вами.

— Выглядит слишком заманчиво.

— О, только не сравнивайте меня с посланцем сатаны. Я же не требую от вас душу. Всего лишь контракт на работу и обучение умельцев из местных.

— Наверное, мне надо подумать, — стушевался немец.

— И обязательно посоветоваться с женой, — согласился с ним Андрей, вставая: — Что ж, предложение своё я озвучил. Если согласны, найдёте меня в порту, но прошу учесть, что долго я задерживаться в вашем гостеприимном городе не намерен, так что советую долго не думать. До свидания герр Брунс, и надеюсь до скорой встречи.

С утра в Любеке было прохладно. Свежий ветер, дующий с моря, чувствовался и здесь, на городских улицах. Но ближе к обеду солнце нагрело воздух и теперь ветерок, заставлявший утром людей дрожать от озноба, приятно охлаждал разгорячённые тела.

Андрей шагал по мощёным улицам, практически нигде не останавливаясь, хотя иногда и позволял себе засмотреться на какое-нибудь особо красивое здание. Всё же каменный город отличался от деревянного тем, что лучше хранил красоту былых веков. А Любек даже в этом сумел отличиться от других городов. Ведь, как известно, средневековая Европа строилась из известняка, а его-то в Любеке и не было. И ввозить было дорого, а потому, когда после череды пожаров ещё в 12 веке, магистрат принимал решение о строительстве в городе только каменных построек, было принято решение строиться из обожжённого кирпича. Ну а те, кому нравятся белые стены, пусть покрывают свои дома штукатуркой.

И вот теперь, рассматривая особо затейливые строения, князь ловил себя на мысли, что ведёт себя как турист, впервые приехавший на новое место. Для полноты имиджа только фотоаппарата не хватало. Тогда он усмехался сам себе и шёл дальше, до следующего красивого здания.

Мюлих владел в Любеке десятком домов, но жить предпочитал в центре, ближе к торговой площади и магистрату. И чем выше поднимался князь, тем лучше становились дома. Это уже были не каркасные домики плебса, прилепившиеся один к одному, подобно осиным гнёздам. Нет, эти дома вглядывались в прохожих своими окнами на величественных кирпичных фасадах, за которыми скрывались добротные, но довольно скромные здания. Чем богаче был купец — тем мощнее был фасад!

А улочки всё бежали и бежали вверх. Вообще центр занимал самую макушку города. Там располагалась главная торговая площадь, прижимавшаяся к церкви Марии и городской ратуше. И это, кстати, вызывало определённые проблемы для горожан. Потому как подъем с тяжёлыми телегами по мощёным улочкам был сам по себе непрост, но и спуск обратно к городским воротам с многочисленными покупками не обходился без приключений.

На спуске повозки развивали довольно большую скорость, и, оказавшись, наконец, внизу, возницы облегчённо вздыхали: "Слава Богу, на этот раз обошлось!". А ведь были и те, кому не повезло и перевернувшаяся повозка устраивала затор на улице, а рассыпавшийся товар частью становился добычей городских нищебродов.

Зато в этой части Любека постоянно царило оживление. Здесь кипела торговля. В многочисленных лавках можно было купить самый разнообразный товар, привозимый сюда чуть ли не со всего света. Вереницей тянулись грузовые фургоны; сгорбившись под тяжёлой кладью, шли носильщики; степенно прогуливались толпы праздных мужчин и женщин.

К назначенному часу Андрей достиг большого двухэтажного дома, украшенного богатой лепниной, и решительно постучал в тяжёлые дубовые двери.

Те отворились почти сразу, и перед князем предстала молоденькая служанка, учтиво поприветствовавшая гостя. Приняв в прихожей его шапку и епанчу, она провела Андрея в просторный зал, где уже стоял укрытый белоснежной скатертью стол, который слуги спешно сервировали.

— А вы рано, герр Барбашин, — вдруг раздался голос с боку. Повернув голову, Андрей увидел входившего в комнату хозяина дома. Это был мужчина выше среднего роста, чуть полноватый, с резкими чертами лица и спокойным проницательным взглядом. Он носил усы и короткую бородку, которую ещё не прозвали эспаньолкой, и одевался в одежду тёмных цветов, но сшитую из дорогих тканей.

— Рад вас видеть в добром здоровье, герр Барбашин, — любезно продолжил он, усаживая князя в кресло и сам садясь в такое же, стоявшее рядом. — Ведь здоровье — это самое важное, что есть у человека. Его не купить ни за какие деньги.

— Спасибо, герр Мюлих. Вы абсолютно правы — здоровье не купить, а больному человеку многого не добиться.

Купец жестом подозвал слугу, который изваянием застыл в сторонке с подносом. Тот сноровисто расставил на столике перед ними бокалы, налил в них вина и отошёл.

— Пока стол не накрыт, предлагаю распить этот чудесный напиток.

— Только из уважения к хозяину.

— Вы не пьёте вина?

— Почему же, пью, вот только трудно сказать, какой сахар туда добавили виноделы. Свинцовый сахар, знаете ли, вредит здоровью не хуже свинцовой пули.

— Хм, интересное наблюдение, — Мюлих задумчиво приголубил рубиновую жидкость.

Андрей сделал тоже самое. Что ж, он, конечно, не был великим знатоком, но в винах относительно разбирался и мог поклясться, что разлитое по бокалам было очень, очень хорошим.

— Великолепный букет, герр Мюлих, — похвалил он хозяина. — Вам стоит позавидовать — на Руси не часто встретишь такого.

Купец улыбнулся. Да, доброе слово и кошке приятно. Мюлих был делец, но и он любил похвалу.

— О да, солнечная Испания славится своим вином. Хотя я предпочитаю итальянские, — он снова пригубил бокал. — Вот смотрю на вас, молодой человек, и удивляюсь: неужели вам совсем не интересно, зачем я пригласил вас к себе?

— Вы хозяин и сами решите, когда пора переходить к деловой части, — усмехнулся князь. — К тому же, я догадываюсь, чего вы хотите.

— Да? Ну, в принципе, это не сложно, — рассмеялся немец. — Вы правы, я пригласил вас для делового разговора, потому что понимаю, что означает ваш визит в Любек.

— Да вроде ничего, кроме обычной торговли, — пожал плечами Андрей. — Я ведь даже не самый богатый человек на Руси.

— Увы, нет. Вы ещё молоды, а я много пожил и если что и научился хорошо делать, кроме зарабатывания денег, конечно, так это делать выводы. Ваш визит лишь первая ласточка. И за вами обязательно последуют другие, а это означает, что в огромном Любеке наступают беспокойные времена. Грядут перемены, в которых новые торговые союзы могут образовываться на глазах, а старые компании чахнуть и распадаться. Так, как это случилось с Новгородфарер, например! А ведь сколь много пользы принесла она и нам, ганзейцам, и вам, русичам... Но, увы! Прошли те добрые времена, — купец вновь отпил из бокала. Андрей слушал внимательно, по глотку наслаждаясь дивным вкусом виноградного напитка. — Но плох тот, кто не умеет увидеть хорошее даже в, казалось бы, самой плохой ситуации. Я — умею. И прекрасно вижу, что ваш рынок для Любека очень перспективен. Да что я говорю, Шенцель до безумия рад, что прикупил смолы так дёшево. А ведь вы вряд ли торговали себе в убыток. Торговля напрямую, минуя ливонских посредников, была бы взаимовыгодна, вы не находите?

— И это говорит житель города прозванного королевой Ганзы, — усмехнулся Андрей. — А как же корпоративная этика?

— Хм, интересное выражение. Не совсем понял, что оно значит, но смысл вроде бы уловил. Видите ли, герр Барбашин, завязывая отношения с вами, я ничем не нарушаю договорённостей, подписанных в Новгороде теми же ливонскими городами от имени всей Ганзы, зато этим оказываю услугу некоторым своим контрагентам.

— Однако, смелое заявление, — усмехнулся Андрей. — Как я понимаю, те ваши контрагенты — это Фуггеры? Я слыхал, они давно хотят выйти на русский рынок напрямую. Так в чём дело? Ивангород готов принять любого, кто приедет торговать.

Мюлих вдруг закашлялся, хватаясь руками за грудь. Опешивший Андрей слишком поздно понял, что купец пытается унять смех, распиравший его изнутри.

— С вами точно можно иметь дело, — произнёс тот, откашлявшись. — Вы правы, Фуггеры хотят торговать напрямую. Да и я, говоря по правде, заинтересован в этом. Видите ли, ваша страна лежит очень удобно, что доставляет её купцам немало выгод: можно широко брать и широко давать. Ведь одной своей стороной вы соседствуете с Западом, а другой с Востоком. Восток же сказочно богат. Португальцы за один рейс делают состояния, но время, которое тратит судно на поход от Лиссабона до Индии довольно велико. Думаю те же товары можно значительно быстрее и дешевле провести через вашу Руссию.

— Боюсь, это разговор не одного дня, герр Мюлих, — осторожно вставил князь.

— Разумеется, герр Барбашин. И может даже не одного года. Потому ваш воск и пушнина меня тоже устроят. А ещё пенька и зерно, ворвань и кожа. Разумеется, дерево, желательно предварительно высушенное. Взамен могу предложить широкий выбор: сельдь в бочках, металлы, шерсть, стеклянные изделия, хмель, соль.

— Селитра, квасцы?

— Кхм, формального запрета нет, но...

— Бросьте, герр Мюлих. Я прекрасно понимаю, что не всё что не запрещено — разрешено. Увы, очень знакомо. Но ведь товар можно не грузить демонстративно в порту, для этого всегда найдётся укромная бухточка.

— А вы не лишены авантюризма. Что ж, я думаю, вопрос стоит обсуждения. Кстати, слуги уже накрыли стол. Приглашаю вас отведать искусство моего повара.

— С большим удовольствием, герр Мюлих.

Да, стол купца был сервирован знатно. Да и на вкус оказался выше всяких похвал. Гвоздём обеда стал знаменитый любекский марципан. Предлагая гостю опробовать "незнакомое" блюдо, купец даже рассказал местную легенду. Всё началось во время осады в 1407 году. Город тогда сильно страдал от голода, в городских амбарах не осталось ни грамма муки. Зато на складах хранилось достаточное количество миндаля. И тогда изворотливые пекари решили выпечь хлеб из измельчённого в муку миндаля смешанного с сахаром. Так на свет появился знаменитый Маркус-пан, хлеб святого Марка.

А совсем недавно в городе был открыт первый магазин по его продаже, доступный только знати города. В нём продавали марципан, выпеченный из миндаля, сахара и розовой воды.

За обедом разговор зашёл об опасностях плавания по Восточному морю, о войне Руси с Литвой и захватом московским государем Смоленска. Купец рассказал, что польский король на всю Европу раструбил, что разбил 80-ти тысячную армию московского князя всего-то 30-ю тысячами своих воинов. На что Андрей рассказал присказку про поляка, слегка переделав анекдот про немца. Ну, там где тот хвалился как пятерых русских бил: "Эй вы пятеро, которых четверо, все трое ко мне. Подбегают двое, ну я его одного и побил". Купец смысл сказки понял сразу и даже посмеялся, но потом посерьёзнел и добавил, что многие этим памфлетам верят. Андрей согласно покивал головой, в душе обозвав себя скотиной. Ну ведь помнил он о такой вот информационной войне 16 века, которую поляки выиграли полностью. Помнил, и ничего не предпринял. А ведь были мысли про листовки и лубочные картинки, были. И где они? Да как всегда, в отхожем месте. Ладно, поставим галочку, что придётся зимой вплотную заняться этим вопросом.

Памятуя о пиратах, которых было немало в Балтийском море, Мюлих посоветовал во время плавания пристать к какому-нибудь каравану, следующему в восточном направлении. Андрей обещал подумать, хотя и посетовал, что с караваном идти придётся дольше.

Разговор о делах продолжили после обеда. Теперь он касался конкретных грузов и их стоимости и вымотал Андрея довольно сильно. Но расстались князь и купец, вполне довольные друг другом.

А через два дня после посещения городского патриция, бусу стали готовить к выходу в море. На судно загрузили питьевую воду и продовольствие. Почистили трюма. Потом стали принимать грузы: тюки с очищенной шерстью, штуки прекрасного сукна для верхней одежды, несколько бочек сельди. Эту брали на пробу. Рыбка хоть и была уже известна на Руси, но большим спросом пока не пользовалась. Как ни смешно это прозвучит, но всё дело было как в той рекламе, про кошек. Ну, помните: "Ты просто не умеешь их готовить". Подумать только — селёдку солили, не вынимая жабры и потроха! От такого вкуса нос воротили даже нищие. Правда, прошло уже почти полтора столетия, как из селёдки научились делать очень даже вкусный продукт, но победного шествия её по Руси пока ещё не наблюдалось.

Ещё Андрей присмотрел лавочку, в которой торговали книгами. Но это был скорее прицел на будущее. С латинским языком у князя было пока ещё не ахти, а большинство книг напечатаны были именно на латыни. Так что книги были отложены на потом.

Хинрих появился на причале за день до отплытия. В принципе, и он, и его жена согласились, что предложение московита очень даже неплохое, а потому парень готов был обсудить условия.

Ну, тут вопрос решился быстро. Андрей сказал, что отплывает и предложил подмастерью, пока его не будет, подобрать ещё людей, готовых рискнуть на чужбине. Только одно условие — это должны быть обязательно умельцы в своём деле. Наниматель не собирается просто так платить деньги. Зато за каждого мастерового Хинриху будет выплачено вознаграждение. Своё прибытие в Любек Андрей планировал на август, так что времени у парня было вагон. Заодно и свои дела с цехом закончит.

Недолго подумав, Хинрих согласился с доводами и тут же уточнил, какие профессии нужны. Андрей продиктовал небольшой список и распростился с любекчанином. Теперь, когда все задачи вроде как выполнены, пора было и домой. При хорошем ветре путь до устья Наровы займёт неделю, плюс время пристроить товар и загрузить новый, который уже должен был подготовить Сильвестр. Ну и неделю-полторы на обратный путь. Всё же Балтика маленькое море.

Вот только ветер вновь подвёл князя-купца, и до устья Наровы пришлось добираться почти две недели. Если так дело пойдёт, то вернуться до осенних штормов он точно не успеет. А штормовать на утлом судёнышке ему как-то не хотелось.

В этот раз таможню прошли без хлопот, и вскоре Андрей первым сошёл по скинутым сходням на бревенчатый вымол.

Сильвестр, как и планировалось, дожидался князя в селе, готовый отчитаться по всем указаниям, оставленным в письме. Вот только выполнить удалось далеко не всё. Место под склады так и не было куплено, потому приказчик просто нанял амбары, сдаваемые в аренду местными жителями, заодно уплатив амбарную пошлину, по деньге за неделю. Увы, но вопрос с покупкой и оформлением земли готов был затянуться до бесконечности, и без вмешательства князя было явно не обойтись. Андрей лишь поморщился от таких известий, но на заметку взял. Будет чем дождливой осенью заняться.

Купленный в Любеке товар прямо с утра стали свозить в амбар, хотя Малого уже осадили ушлые купчики, готовые приобрести его по "выгодной" цене. Андрей, наблюдая за этим со стороны, лишь усмехался. Ну-ну, пусть стараются. Нет, кое-что им обязательно перепадёт, но большую и самую ценную часть они повезут в Москву сами. По осеннему паводку до Новгорода, а оттуда санным путём в столицу. Что, таможни говорите? Так иные купцы возят и всё одно навар имеют. Недаром у него учёный муж в приказчиках. Всё уже давно подсчитано.

А в Москве купцы-сотоварищи уже новый струг ладят, потому как часть товара напрямую на юга пойдёт. Балтика хорошо, но и волжскую торговлю забывать не след, тем более что кое-какие ганзейцы делают довольно прозрачные намёки. Копию листа с товарами и расценками он отдал Сильвестру, дабы тот знал, что нужно и до каких пределов можно торговаться. Вторая копия достанется Петру и Чертилу. Если дело пойдёт, можно будет подумать и о расширении. Хотя, конечно, лучше всего было бы самим в Персию за товаром ходить. Да кто ж нам даст. Казань и Астрахань пока что самостоятельные ханства и свои интересы блюдут основательно.

— Что с кораблями?

— Мастер готов к весне построить мореходную лодью, но цена, князь.

— Чего просит?

— Сто рублей, княже.

— Сколько? — Андрей аж поперхнулся.

Нет, понятно, что добротное мореходное судно сто тонн водоизмещением будет стоить больше, чем буса, которая больше идёт по классу "река-море", но чтобы настолько. Может ну её, новую лодью. Побегаем на бусах пока что. А с другой стороны для хорошего пиратства нужен кораблик повместительней. Не столько для груза, сколько для команды. Ведь Сильвестр людей до сих пор подбирает. Ну а когда шхуну сготовим, лодью и по назначению использовать можно. Вот только казна тоже не бездонная. В общем, посчитать надо, хотя, а Малой для чего тогда? Он-то уж точно всё прикинул.

— Выделить сможем?

— Да, княже, вот только в самый обрез всё будет. Коли какой форс-мажор, как ты говоришь, случится, лишней копейки у нас не сыщется.

— На товары хватит? А на жалование тем, кого привезём?

— На товары да, хватит. А вот людишкам трудно сказать. Ведь неизвестно, сколь много их будет.

— Хм, тогда скажи мастеру нет. Покамест и бусами обойдёмся. Ну, что там у нас дальше-то?

Дни летели с быстротой молнии, а количество вопросов, требующих решения, казалось, не уменьшалось. И это при том, что Сильвестр взял большую часть на себя. Нет, воистину, с приказчиком ему повезло. Вот только одного его мало, нужны люди, и люди грамотные. Да ещё такие, что готовы поехать за море, поработать торговым представителем. Иначе дело компании с места не сдвинешь. Иноземцы недаром о торговых дворах пекутся, понимают их выгоду.

Судно на этот раз забили под самую завязку. Кроме товара пополнили и абордажную команду, отчего люди размещались ныне как сельди в бочке. Нет, всё же судно надо менять. Десять мореходов и три десятка воинов — для лёгкой бусы явный перебор. Хорошо хоть ивангородские власти на такое количество "охранников" внимания не обращают. Хотя серебришко излишне любопытным всё же отложено.

Но вот, наконец, все приготовления окончены. Сброшены чалки и подгоняемая быстрым течением Наровы буса резво миновала речное устье, плавно закачавшись на покатой зеленоватой волне. Низменный берег, поросший кустарником, начал потихоньку отдаляться, единственный парус наполнился ветром, и судно скользнуло вперёд, в синюю дымку.

* * *

— Парус на горизонте! Ещё парус на горизонте!

Тимка-зуёк, взятый для обучения морскому делу, сидя верхом на рее свесив босые ноги и держась рукой за мачту, указывал куда-то в сторону носа.

Крик паренька оторвал князя и кормщика прямо от очередного занятия. С помощью посоха Якова они пытались определить широту судна путём измерения высоты солнца.

— Сколько парусов? — громко гаркнул Гридя в рупор.

Да-да, ещё год назад, глядя на всё это безобразие, связанное с передачей сигналов, Андрей задумался над таким, казалось бы, привычным предметом, как простейший рупор. Хотя, кому и простейший, а в реале изобретён он был только в 17 веке. Просто Андрей-то его видел, и даже не зная, как он работает, мог обрисовать, что ему нужно. Методом проб и ошибок кузнецы справили, наконец, вполне рабочий, хоть и тяжеловатый вариант и вот теперь Сильвестр привёз его на опробование. Надо сказать, рупор очень понравился Гриде, особенно когда пришлось ему перекрикивать свист ветра в снастях, отдавая приказы.

— Два! Два паруса!

Кормщик повернулся к невозмутимо стоявшему на корме Андрею.

— Два паруса, княже. А где-то рядом остров Аэгна, будь он проклят.

Андрей молча кивнул головой. Да, остров Аэгна, расположенный в виду ливонского Ревеля, был давно облюбован пиратами, сделавшими его своей базой. Оттуда они нападали на купеческие суда и туда свозили добычу и пленников, прежде чем продать их на городских рынках. Причём власти вполне знали о таком "бизнесе" некоторых своих граждан, но предпочитали закрывать на всё глаза, а то и сами принимали в нём участие.

— Отойдём в море и посмотрим, что эти господа будут делать. Коль мимо пройдут, то и доброго им пути, а коль погонятся... Ну, там и посмотрим.

Следующие два часа прошли спокойно, хотя и стало понятно, что неизвестные корабли идут наперерез бусе. В который раз Андрей пожалел об отсутствии бинокля или, хотя бы подзорной трубы. Блин, и ведь линзы-то уже делают. Надо было закупить несколько штук и справить такую нужную вещь. Да, на просветлённую оптику это будет вряд ли похоже, но хоть какое-то изображение даст. А теперь вот гадай, кто это там такой борзый!

Спустя ещё два часа корабли приблизились настолько, что их уже вполне можно было рассмотреть и невооружённым взглядом.

— Что скажешь, кормщик?

— Доньский бот и краер, князь.

— Сколько у них может быть людей?

— Краер большой, думаю, человек сорок легко взял. Ну а на боте пятнадцать. Но может быть и больше, если они ревельские.

— Насколько больше?

— Полсотни на краер вместится. А то и все шесть десятков. Да и на бот три десятка набьются. Если довернём, то от него точно уйдём. Не догнать ему нас, а вот краер не знаю. Три мачты, два паруса простых и один латинский. Видать недавно переделывали. И идёт ходко.

— А давай потягаемся! — в каком-то мальчишеском запале воскликнул князь. — Доворачивай под ветер и поглядим.

И вновь полетели часы. Гонка парусных судов штука неспешная. Иной раз по нескольку дней длились такие вот преследования, и случалось, что преследуемый успевал добежать до ближайшего порта, прежде чем преследователь мог хоть что-то ним сделать.

Зато скоро стало понятно, что краер действительно хороший ходок. Гонясь за бусой, он всё дальше и дальше уходил от бота. И князь, глядя на него, начал задумываться о прихватизации кораблика. Нет, а что? Коли деньжат на хорошую лодью нет, то почему бы её у товарищей пиратов не позаимствовать? Зря, что ли, они за ним увязались? Перевес в людях, конечно, большой, но у него нонеча для таких вот любителей халявы сюрприз заготовлен. Ага, мушкетоном зовут. Спасибо Айболиту, напомнил. Помните старый фильм Айболит 66, где Бармалей ходит с интересной такой штуковиной, словно с раструбом на конце? Вот-вот. И Андрей про него вспомнил, когда ему буквально оскомину набила вдруг ожившая в памяти песенка про героев, что всегда идут в обход. Не, ну не идиот ли? Да, самопалы пищальников палят не быстро, не далеко и не точно, но разве это основание отказываться от огнестрела? Ему что, снайперская стрельба нужна? Нет, ему нужно массовое поражение живой силы, а для этого хорошо подходит картечь. Картечь, а не пули! И ведь предки были тоже не дураки и нечто подобное вполне себе придумали. Причём совсем совсем рядом по времени.

Уже скоро, в 20-х годах XVI века испанцы усовершенствуют аркебуз, который, после этого станут именовать мушкетом. По сравнению со своим предшественником, он пробивал самые прочные латы, что имело решающее значение в борьбе с тяжелой кавалерией. Однако мушкет имел и ряд серьезных недостатков. Главными из них была сильная отдача и низкая скорострельность. Кроме того, он оказался слишком громоздким для всадников и моряков. Вроде бы выход напрашивался сам собой — нужно было укоротить и облегчить оружие. Но тогда значительно сократится дальность и точность стрельбы, что при всё той же низкой скорострельности ставили на таком оружии крест. Но тут чьи то умные головы решат ствол короткого мушкета оснастить раструбом, а вместо пули использовать крупную дробь. Так, приблизительно в середине XVI века, в Европе и появится новое оружие — мушкетон или боевой дробовик.

Вот только зачем ждать, если он может подобное повторить? И работа закипела. Первые полученные образцы были годны только в переделку, но потихоньку вотчинный кузнец набирался опыта и где-то через год выдал-таки удобоваримый вариант.

Он представлял собой короткое и довольно тяжелое гладкоствольное дульнозарядное ружье с фитильным замком, канал ствола которого расширялся к дулу и заканчивался воронкообразным раструбом, благодаря которому заряд из 10-12 картечин при выстреле разлетался в разные стороны. Дальность стрельбы из этого прообраза мушкетона была невелика — всего около 30 шагов, но в остальном оружие было неплохим.

Во-первых, стрелять можно было навскидку, практически не целясь.

Во-вторых, при определенном везении, один дробовой выстрел мог убить либо ранить сразу несколько человек.

В-третьих, меньшие габариты и раструб на конце ствола значительно облегчали и, соответственно, ускоряли заряжание оружия. В результате скорострельность повысилась до 3-5 выстрелов в минуту.

В-четвертых, мушкетон был очень нетребователен к боеприпасам. В критической ситуации его можно было зарядить всем, что попалось под руку и подходило по диаметру канала ствола — рублеными гвоздями, битым стеклом, мелкими камнями и тому подобным.

Ну а точность компенсировалась большой площадью поражения при стрельбе картечью. Тем более в морском сражении мушкетон будет использоваться при абордаже, где большая дальность стрельбы не имеет особого значения, а огонь ведётся почти в упор. Зато высокая плотность огня, позволит буквально сметать все живое с верхней палубы, и будет более кстати, поскольку даст стрелявшим ощутимое преимущество в предстоящей рукопашной схватке.

Правда быстро оснастить свою армию этим оружием князь не мог, так как на его изготовление шла не болотная, а хорошая покупная руда, да и фитильные замки тоже приходилось закупать. Задача перед кузнецом, конечно, была поставлена, чтоб научился такие замки делать, но нельзя объять необъятное. Кузнец ведь не только разросшуюся армию князя, он ещё и вотчину обихаживал. А забить на крестьян не давали остатки старого воспитания. Со временем, конечно, будет у него своё производство, но пока что всё упиралось в мощности и кадры. Пришлось стволы заказывать у городских умельцев, тратя драгоценное серебро, но овчинка выделки стоила. И вот ныне на борту бусы хранилось три десятка ещё нигде ранее не виданных ружей, которым вскоре предстояло пройти первую проверку боем.

Словно решив подтолкнуть князя к действию, ветер, что гнал бусу прочь от пиратов половину дня, после обеда стал менять своё направление, отдавая тем самым преимущество в ходе пиратскому краеру. Теперь, чтобы вновь встать на полный ветер, русичам нужно было довернуть, но манёвр этот предстояло совершать в сторону преследователей.

Повинуясь кивку князя, кормщик упёрся босыми ногами в палубу и, навалившись на румпель, заставил бусу увалиться под ветер. Теперь оба судна начали сближаться.

На баке краера неожиданно вспухло белое облако дыма. Там, поняв, что добыча опять может проскочить мимо, причём буквально под носом, решили припугнуть купца, заодно окончательно обозначив свои намерения. Что ж, Андрей тоже принял решение.

— Брони вздеть, картечницы к бою! Гридя, как будем расходиться, доверни.

А ведь страшно! От избытка адреналина в крови его даже потряхивать начало.

Скинув кафтан, он стал натягивать кольчугу прямо на рубаху. А уже поверх опять натянул кафтан. Со стороны и не заметно, что в броне. Свои мушкетоны отложил в сторону, лишь убедившись, что фитиль не потух.

Вблизи краер оказался очень даже крупным кораблём. Его борт почти на метр возвышался над бусой, и был он явно длиннее русского судна. И даже то, что на нём отсутствовали высокие надстройки — так и называемые кормовой и носовой замки — преимущество в абордаже всё равно оставалось за ним. Без хорошей артиллерии у кого борт выше тому и лучше. Недаром ахтеркастл и форкастл просуществуют на кораблях вплоть до восемнадцатого века.

Поняв, что ждать больше нечего, князь взмахнул рукой:

— На абордаж!

На краере, увидев, что добыча сама идёт к ним, принялись радостно вопить и размахивать руками. Они были уверенны в победе! Не дожидаясь подхода товарища — чего Андрей боялся больше всего — ревельцы поспешили в бой. Вскоре кошки с глухим стуком воткнулись в борт бусы и подтянули её к краеру. И тут ревельцы нарвались на неприятный сюрприз. Отовсюду: из люка трюма, кормовой каюты, из-под откинутой рогожи или просто прячущиеся до времени за фальшбортом возникли вдруг на палубе вооружённые воины, направившие на атакующих непривычного вида стволы. Залпы мушкетонов загремели один за другим, посылая в толпу град картечи, а хороший ветер быстро сносил клубы порохового дыма за борт. Нет, всё же огнестрел, пусть и с фитильным замком, это сила! Первую волну нападавших смыло гарантированно, ведь при стрельбе практически в упор не каждый доспех картечь сдержит. А пираты в большинстве своём были одеты лишь в нагрудные кирасы. И потому ставка на огневой бой сыграла полностью. Ну а потом в дело пошли сабли и вскоре яростный звон клинков заглушил все звуки. Исход боя всё ещё решался железом.

Лишь хладное железо

царствует над всем.

Холодное железо —

решенье всех проблем!

А ведь в умении владеть холодным оружием большинство пиратов всегда уступало подготовленным воинам. Потому те, кто с князем был уже не первый день, уверенно дрались на скользкой от воды и крови палубе, постепенно переламывая ход боя в свою пользу. Через некоторое время всё было кончено. Первоначальный запал ревельцев утих, а после того, как Андрей насадил на саблю какого-то хлыща, махавшего своим мечом и отдававшего команды, из них словно выдернули внутренний стержень. Сначала прекратил сопротивление и бросил оружие один, потом другой. Двое не нашли ничего лучше, чем броситься за борт. Потоки крови растекались по палубе. Молили о пощаде раненые. Их осматривали. Тех, чьи ранения были признаны смертельными, добивали. Убитых сбрасывали в море, предварительно обшарив карманы и сняв всё имеющее хоть какую-то ценность. Тут же рубили верёвки, стягивающие два корабля. Все помнили о приближающемся боте и готовились к новому бою.

Вот только нового боя так и не произошло. Капитан каботажника решил не испытывать судьбу. Поняв, что краер захвачен, он предпочёл повернуть домой. И Андрей был рад такому решению. Его абордажная команда лишилась двух бойцов, остальные имели ранения разной степени тяжести. Зато он стал обладателем вполне неплохого кораблика.

Старый его хозяин многое сделал для улучшения ходкости, да и содержал вполне себе пристойно. А уж замена бизани на латинский парус и вовсе было драгоценным подарком само по себе. Одно было плохо, строен он был всё по той же клинкерной технологии, но тут уж по поговорке: дарёному коню в зубы не смотрят. Зато четыре небольших вертлюжных пушки делали кораблик грозным противником. Это счастье, что ревельцы не стали лупить картечью по бусе, а предпочли сразу схватиться за сабельки. Иначе потерь бы было значительно больше.

Разобравшись с добычей и наведя порядок на палубах, Андрей задумался о дальнейших действиях. Совершенно неожиданно у него на руках оказалось почти полтора десятка пленников, которых можно было либо казнить, как пиратов, либо продать тем же татарам (чай не православные) или обменять их на русский полон. И не говорите, что жестоко. Каждый сам свою судьбу выбирает. И он тоже. Зато как по его, то обмен вполне себе приемлемый: полтора десятка душегубов за полтора десятка русичей, вернутых в хозяйство. Или кто-то думает, что морского разбойника можно к сохе поставить да без надёжного присмотра оставить?

Вот только для этого придётся возвращаться, а время и без того поджимало. Так что, видимо, придётся разделяться. Перегрузить весь груз с бусы на краер и идти в Любек, имея немца-шкипера под рукой. Заодно попробует самостоятельно с судном управиться. Ну а Гридя с ранеными и пленниками домой пойдёт. Там Сильвестр своё дело знает, да и он письмецо черкнёт. Да, скорее всего так и придётся поступить.

Гридя, которому сей план был вскоре озвучен, собирался недолго. Отобрал четверых мореходов, чтоб с парусом справиться могли, и занялся перегрузкой товаров. Оно, конечно, на бусе всё уже уложено было как надо, но уж слишком тесновато стало на её борту. А ведь обратно ещё и людей везти придётся. Да и сам он не так давно мечтал о вместительной мореходной лодье. Вот и получил кораблик тонн в 60 водоизмещением. Мореходов, правда, для такого кораблика у него в обрез было, но для первого раза и дружинушка подсобит, а потом в новогородских землях наймём недостающих.

Вот так получилось, что следующим утром корабли под одинаковым флагом разошлись в разные стороны. Бусе до дома было значительно ближе, но и шанс нарваться на разбойников тоже был выше. Зато успеет до ледостава в Новгород вернуться. Всё же для открытого моря маловат был кораблик, а потому ходить ему отныне вместе с другой бусой из Новгорода в Выборг или Борго. А для нарвского плавания суда нужны покрепче и повместительнее.

Глава 30

Больше до самого Любека никаких приключений не свершилось и краер, переименованный в "Святого Николая", благополучно бросил якорь на рейде столицы Ганзы.

Здесь уже начали работать договорённости с Мюлихом: русский груз был принят, обсчитан и на получившуюся сумму в трюма краера были загружены любекские товары. А вот Хинрих Брунс подкачал. Точнее, это Андрей, скорее всего, завысил ожидания. В общем, к исходному дню на "Святой Николай" взошли лишь две семьи: самого Брунса и литейщика Коппа, так же решившая попытать счастье на чужбине. Впрочем, учитывая, что у него так и не появилось государево разрешение на найм инородцев, и этого было много, ведь их ещё нужно было контрабандно доставить до мест, где им предстояло трудиться.

Обратный путь получился скорым, ведь теперь не нужно было подолгу ожидать попутного ветра. Хотя, поначалу, мореходам и было трудно, но опыт и практика вещи воистину великие: весь обратный путь они уже вполне сносно работали с парусами, позволяя краеру идти своим курсом практически при любом ветре.

В общем, до Тютерса они добежали довольно таки быстро, однако в знакомой бухточке их уже поджидал Гридя, пришедший туда на небольшом карбасе. Именно отсюда должна была начаться операция по незаконному въезду княжих работников. Как таковой пограничной стражи в этом мире ещё не существовало, и возможности проскочить мимо государевых застав было просто валом. Саму операцию взвалили на плечи Годима, тем более что Брунсов как раз и нужно было доставить в родные Бережичи, ну а Коппы тронутся в камские земли уже по зимнику.

Сбросив гостей, краер теперь вполне официально появился на виду у норовских таможенников и спокойно бросил якорь в ожидании их появления. Благодаря Гриде и Сильвестру дьячки уже знали об очередной напасти корабельщиков, а потому разрешение на вход было легко получено и вскоре краер с тихим стуком приткнулся у причала, открыв трюмы для разгрузки.

Впереди предстояло ещё много работы, ведь с разгруженного судна нужно было снять всю оснастку и вытащить его на берег, подготовив к зимовке. Но этой работой займётся уже ревельский шкипер, как полновластный работник компании, за что ему в карман ныне стабильно капали серебряные монеты. А вот Андрею предстояло провести зимний марафон по знатным семействам, завлекая их в дольщики. И главной надеждой тут был, конечно, Василь Васильич. Имея в компаньонах такого человека, можно было не бояться, что молодую компанию сожрут до того, как она оперится.

Но прежде чем покинуть портовое село, князь в сопровождении дружины заехал в гости к ивангородскому наместнику, чтобы решить вопрос с землёй под строительство. Не с пустыми руками, как понимаете, ехал.

Город-крепость вырос по указу Ивана III Васильевича в 12 верстах от берега залива быстро став форпостом русской земли на Западе, на границе с Ливонией. Место для него выбрали очень удобное. Девичью году, на которой Ивангород был поставлен, с трёх сторон защищала быстрая Нарова, делающая в этом месте сильный изгиб. Понимая всю важность крепости-порта, а так же учитывая все недочёты, что выявили прошедшие войны, уже сын основателя повелел поставить в городе новую крепость, чтобы улучшить её обороноспособность.

Прямо напротив, на левом обрубистом берегу реки Наровы высился замок с высокой четырёхугольной башней, построенной из плитняка. Это ливонский город Нарва. От русской крепости до рыцарского замка всего шестьдесят саженей и русские пушки вполне добивают до неё.

Несмотря на жаркий денёк, в большой комнате наместничной избы, было прохладно. Воевода был ростом невысок, зато выделялся своими объёмами. Вьющиеся от природы волосы уже тронула благородная седина, а узкая борода росла почти до пояса. Гостя принял с распростёртыми объятиями: всё же, как-никак Шуйский, а Шуйские в поморских землях это было имя. Да и с Великим Немым гость был в хороших отношениях. Так почему бы и не приветить человека, а там, глядишь, и он чем поможет. В жизни ведь всё случиться может.

От предложенного угощения Андрей и не подумал отказываться: и хозяина обижать не след, да и проголодался в дороге. Стол накрыли прямо в горнице. Поскольку день был постный, то преобладали на нём рыбные блюда. Андрей с большим удовольствием отведал отварного осётра, пожевал пирог с грибами. А вот хмельного не пригубил, высказав туже мысль, что и любекскому олигарху. Воевода словам князя подивился, но тут же нашёл выход. Вместо иноземного вина на стол встала корчага с мёдом. А вот медовуху князь любил, что в той, что в этой жизни. Особливо на берёзовом соке стоянную. Так что угощение вышло на славу.

— И почто тому купчишке благоволишь так, князь?

— А пото, что он мой человек. Он товары продал, мне в кубышку серебро упало. Чем больше у него товара, тем больше мне навара. Но товар на землю не сложишь, для него амбары нужны, а землицы под строения нету. Всё купцы новогородские выкупили. Право слово, не на государнвой же трети моему человечку строится.

— Ну, княже, любой вопрос решаем. А купчишка твой зело силён. Уже дважды морских разбойников побил.

— Ну ещё бы, я ж ему своих дружинников в охрану даю. А что, сильно разбойники те мешают?

— Ой, князь, — махнул рукой воевода, — иной год спасу торговому люду от них нет. Некоторые лодьи топят, некоторые в полон берут. Купцы мне пишут, жалуются, а что я могу. Шлю ревельцам письма, а те от всего открещиваются. За руку-то их никто не ловил. А в море обороняться я не в силах. Нет у меня лодий.

— Так обскажи купцам, чтоб не к тебе слёзно жаловаться бежали, а объединялись в ватаги и так бы и шли караваном, как то немцы делают. Да пусть в складчину возьмут одну лодью с воинами, чтоб было кому силу показать. Вон мой купчишка сам говоришь, уже двоих побил. Морские разбойники токмо силу понимают.

— Так-то оно так, да кто ж из толстосумов этих раскошеливаться захочет?

— Да тот, кто барыши считать умеет. А коли не захотят, так и плюнь на них. Ты, воевода, человек государев, твоя доля — крепость блюсти, а не лодьи купеческие.

Дальнейший разговор плавно перешёл к проблемам самого князя и его "купца" и окончился взаимными договорённостями. Потом, по обычаю, пришло время подарков. Для хорошего человека не жалко. Да и для дела выгодно: как известно, "таможня даёт добро" нужно не только в фильмах. А таможенные дьяки ведь под воеводой ходят. Расстались князь и воевода вполне довольные друг другом.

В Великий Новгород Андрей направился Ивангородской дорогой, проложенной ещё повеленьем старого государя, не дожидаясь обоза с товарами. Всем этим занимался приказчик, которому для охраны оставили десяток воинов из личной дружины князя.

Дорога эта служила самым коротким путём доставки продовольствия и грузов, а, в случае необходимости и войск. Но хоть путь и был самый короткий и почти прямой, но оставался довольно трудным. Он проходил по западной части Водской пятины, причём почти сразу от Новгорода дорога уходила в непроходимые Мшинские болота у озера Вялье, и почти треть пути представляла собой гать из связанных брёвен, набросанных прямо в болото. Поскольку дорога была важна, то по её краям уже появились ямы, пункты замены лошадей и деревни, в которых жили дорожные рабочие — гать и вообще дорогу приходилось часто подновлять. Впрочем, это не мешало купцам жаловаться на качество дороги, которая не позволяла перевозить тяжёлые грузы, на отсутствие мостов и ночлега.

В Ям-городе ему передали письмо от Годима, в котором тот сообщал, что счастливо миновал все преграды и ныне держит путь в вотчину. Что ж, это радовало, но самой проблемы не снимало. Срочно требовалось выпросить, вымолить да любым путём заполучить от государя жалованную грамоту на право нанимать иноземцев. Иначе вся работа встанет колом.

В славный город Новгород князь въезжал поутру, едва открылись крепостные ворота. После Любека он уже не казался ему таким большим и богатым, да и шумным тоже. Но всё же чувствовалось, что в городе крутится довольно крупный капитал. Да и образ жизни горожан был всё же ближе к европейскому. Впрочем, сам Андрей не считал это ни хорошим, ни плохим и принимал это просто как данность. Но вот наконец-то показались и ворота Торгового дома, который по совместительству стал и новгородской резиденцией князя. Измученные долгой дорогой всадники споро втянулись во двор, где их ждали вкусный обед и горячая банька.

Весь последующий день ушёл на самообслуживание, а то и кони и всадники уже пахли одинаково. Ну а следующим утром, когда князь наслаждался горячим взваром и вареньем, на подворье Торгового дома прибыл Сильвестр с каким-то незнакомцем. Это был кряжистый мужик лет сорока, с обветренным, морщинистым лицом и выцветшими волосами. На его грубоватом лице удивительно смотрелись голубые глаза, ярко выделявшиеся из-под кустистых бровей, в которых так и читалось недоверие.

— Позволь познакомить тебя княже с человеком, который, как и я в своё время обучался в университете славного города Ростока. Токмо, в отличие от меня, он имматрикуляцию не проходил, а посещал занятия на свободных правах.

Теперь Андрей уже с интересом оглядел незнакомца. Ну что за страна у нас такая? Вот стоят перед ним два человека с высшим образованием, а толку-то им от него? Стоило архиепископу Геннадию умереть, и раскидали их, затюкали дьяки да церковники, обвинив чуть ли не в сотрудничестве с еретиками. Вот и разбежались, забились как мыши в норки, лишь бы оставили, лишь бы не трогали. А вот фиг, коль вам не надо, то нам-то образованные людишки позарез нужны.

— Данило больше книги для архиепископа скупал, но учился гораздо.

— А сам-то что молчит? — хмыкнул Андрей, вперив взгляд в мужичка.

— Да не верит он, княже. Опосля того, как Ондрюшку, ещё одного студиоза нашего сожгли с другими еретиками, так и пропал из Новгорода. Лишь пару лет назад возвратился да на глаза мне попался. Меня-то, как ты знаешь, от суда грамотка архиепископская защитила, а всё одно, страшно было. А уж что остальные товарищи пережили и подумать страшно. Ныне вот, помогаю, как могу.

— Понятно. Ну а ты, Данило-мастер чем жил-то? — уже напрямую обратился князь к мужику.

— Крутился в ватажки, да за мехом иль зубом рыбьим хаживал, княже.

— И на Белом море бывал?

— То море не ведаю, княже. А мы всё более к Студёному хаживали.

Андрей мысленно чертыхнулся с досады. Ну конечно, какое Белое море! Он бы ещё про Шпицберген бы поинтересовался. А вот мужичок разом стал ещё более интересен. Балтика что? Балтика лужа — Зунд закроют и прощевай торговля. А вот с Арх..., а чёрт, с Холмогор, конечно-же, путь в Европу прямой и беспошлинный. И вот ведь странность какая: русские люди об сём пути знают, бывало послы по нему до самой Дании доходили, а пользовать его для торговли как-то недосуг. Точнее, поморы-то к норвегам ходят, но то так, местный каботаж, а вот чтоб развернуться от всей души, то никак. А ведь путь от Великого Устюга до Холмогор давно уже наезжен. Ну, зато вот и будет мужику задание: просчитать логистику для доставки товаров, с учётом всех таможен, будь они неладны. Впрочем, и ватаги на Грумант тоже не лишними будут. Барыш они приносят славный. А там и до китобойного промысла руки дойдут. Ворвань вскоре ух как в цене возрастёт! Эх, нам бы время да денег побольше, да завистников поменьше, уж мы б развернулись!

— Это хорошо, что те места тебе знакомы. Но о том после разговор будет. Сильвестр, ты сам всё знаешь. Как обычно, берём на испытательный срок, а дальше по итогам. Заодно вот и задание: разбить места под дом и амбары и подготовить всё для строительства в Норовском.

— Да, княже.

— И что там про нашу школу? Мне тут птички напели, что на Софийской стороне вполне себе такая есть. Для дворян да житьих, из тех кто побогаче.

— Нашёл нескольких обучителей, княже.

— Ну и? Проект я тебе дал? Дал. Ты его обсчитал, во сколько он нам выйдет?

— Дороговато, княже. Малый двор с избой сорок рублёв, но может и подешевле найдём, да жалование, как ты сказал ежели по три рубли в год, то как есть пятнадцать рублей только обучители выйдут, а ещё листы для писания. Пособия, для обучения нужные, уже найдены и куплены мною. Всё, как ты заказывал: и "Грамматика" есть, и "Цифирная счётная мудрость", и "Хронограф", и даже "Космография". Только и стоило это денег немалых.

— А ты думал наука вещь дешёвая? Нет, Сильвестр, образованные люди оттого и ценятся, что дорого их обучение. А нам ведь ещё и языки учить надобно. И не только греческий, а и немецких земель разных. Да и латынь, вестимо, тоже. Ты вот, Данило, латынь-то не забыл?

— Не совсем, княже. Ране лучше на ней гутарил, но вспоминать, не заново учить.

— Ну так вспоминай. И немецкий вспоминай. "Гаудеамусы" петь не будем, но учить наших людей нужно, как в том университете. Что бы и цифирь знали и слово божье, как отче наш цитировали. Ну, в общем, цели определены, задачи поставлены, за работу товарищи, за работу.

* * *

*

Гаудеамус игитур, ювенес дум суумус.

Песня из студенческой юности после слов князя сама всплыла в памяти. Ах, какое это было весёлое время. Епископ новгородский, отправляя их за рубеж, велел учиться прилежно, но на прелести латинские не поддаваться. И то и то они выполняли с превеликою охотой. Зачем им чужая вера, коль своя есть? Ну а девки — девки это же другое. Хотя до девок более Сильвестр жаден был, а он да Ондрюшка больше по окрестностям рыскали, книги да свитки для Геннадия собирали. Их-то именно для того и отправляли. Это Сильвестр целенаправлено учиться ехал. Но Данило на то не обижался. Архиепископ учиться им не запрещал, а на занятия и без них много кто свободным образом ходил. А потом попали они в мастерскую, где учёные немцы книги печатали, и прикипел тогда Данила к книгопечатной машине всем сердцем. Хотел такую на Русь привезти, тем более, что сам архиепископ о таком стане разговор заводил и в письме повелел всё как есть прознать. Оттого Данила у тех немцев часто крутился, станок тот печатный со всех сторон разглядел, и работать на нём наловчился. С тем и на Русь возвернулся.

Нет, хороша чужая земля, да своя во сто крат лучше! Вот только после смерти архиепископа обернулась она для своих сынов мачехой. Он-то быстро сообразил, куда ветер дует, а вот Ондрюшка не поверил. И сгорел на костре, как еретик. Ну а он в простые ватажники подался. От людей подальше. Заматерел в походах, деньгу кой-какую скопил, да спустя время потянуло в Новгород со страшной силой. Не выдержал, возвернулся. За прошедшие годы позабыли о нём в горних сферах. Но то к лучшему. Стал он по новой жизнь устраивать. А потом повстречал Сильвестра, что тогда в служках у наместника подвязался. Не подвёл старый друг, подсобил. А теперь вот привёл к молодому князю в службу проситься. Он-то, по началу, отнекиваться пробовал, но Сильвестр уж очень напорист был. А уж как князя расписывал: и умён, и образован. Ну, то Даниле не в новинку. Уж какие люди вокруг Геннадия вращались и не передать. Но Сильвестру и тут его удивить удалось:

— Сижу как-то, бумаги расписываю и вдруг вспомнился наш студенческий гимн. Ну, вот сижу, значит, тихо напеваю, задумался. И вдруг слышу, кто-то подпевает. Поднял глаза, а это князь зашёл. И ведь не учился он нигде, а песнь знает. И латынь у него хорошая. Но тут-то всё понятно, латыни его сам Митя Герасимов учил, а вот откуда он песню знает, даже ума не приложу.

Вот только чем больше расхваливал князя Сильвестр, тем меньше хотелось к нему идти. Уж больно тот покойного архиепископа напоминал. Этак, глядишь, и в еретики наново попадёшь. Но дал себя уговорить, а теперь и не знает, что и думать.

Молодой князь действительно был необычен. Знатный человек, а печётся о делах, в которых иные и менее знатные нос сунуть отказывались. Мол, не их это дело. А тут и воин справный, и в науках знаток, и в деле морском — трудном деле — справляется. Чудный князь, но жалованье платит своим людям отменное. А у него ведь за спиной и жена, и детишки малые. Так что прав Сильвестр, лучше ему, пожалуй, предложенья не найти.

— А что за срок такой, испытательный? — поинтересовался он у старого товарища, когда они вышли на мощёную деревянными плахами улицу.

— А то князь придумал. Берём человека на половинное жалованье и смотрим, что он умеет, да как. Коли подходит, то правим покрут чин по чину, а коли видно, что человечек с гнильцой, али глуп да не справляется, то такому от ворот поворот. Тут с этим строго. Но зато те, кто покрутился, на жизнь жаловаться точно не будут.

— Странный какой-то князь, — вздохнул Данило.

— Это точно, — легко согласился Сильвестр. — Зато, поверь мне на слово, работать с ним легко, коли правила не нарушаешь.

— А коли нарушишь?

— Пропадёшь, — сразу посуровел старый товарищ.

— Как?

— А вот так! Был человечек, и нету. Потому как основное правило: верность. Но об том отдельный разговор будет. Зато много ты знаешь князей да бояр, с которыми ты, простой подьячий, поговорить можешь о том же мироздании? А с князем можно. И сдаётся мне, что о мире нашем он поболее университетских профессоров знает.

— А ну как еретиком признают?

— Тут, я ничего не скажу. Но покамест с церковью нашей князь близок. По заказу самого митрополита книгопечатный станок сооружает. По весне от немца Швайпольта шрифты привезли. Кстати, ты же с печатным станом дело имел?

— Было дело, а что?

— Вот я дурень, — хлопнул себя Сильвестр по лбу. — Ладно, завтра всё князю обскажу, но чую, придётся тебе в дорогу собираться.

— Это ещё зачем?

— Как зачем? Печатный-то двор в самой Москве ставим. Понимать надо.

— Ну её, эту Москву.

— Э, паря. Не хочешь, никто тебя там силком держать не станет. Как наш князь говорит: запустишь производство и домой.

— Вот как даже? Ну и задал ты мне загадку, Сильвестр. И хочется, и боязно.

— Брось, Данила. Я ведь тоже, когда от наместника к князю переходил, всё разрывался. А сейчас прямо скажу: что-что, а образование князь уважает. И коль работа у тебя в руках горит, то и милостью его обойдён не будешь. Да и капитал пристроить можешь знатно.

— Как это?

— Да в компанию вложить. На рейс. Лодья туда-сюда сходила, ты с наваром денежки забрал.

— А коль потопнет или люди разбойные переймут? Их и в Студёном море хватает, бывало, наскочат норвеги и поминай как звали. А уж тут завсегда разбойников хватало.

— А то не твои проблемы. Вот коль складником пойдёшь, то да, там протори на всех распределяют, но и доход, коль плавание удачно будет, тоже выше, чем у тебя. А дольщик завсегда с деньгой будет, хоть и малой.

— Хитро всё как-то, — произнёс Данила, задумчиво почёсывая затылок. — Словно в неметчине.

— Так я ж и говорю. Князь умён. Он чужие обычаи под себя ломает, дабы они ему доход приносили. Так что поверь старому другу, собирай вещи и поезжай, наладь печатное дело. А князь тебя наградит всенепременно. За жену с детишками не беспокойся, я тут за ними пригляжу, подсоблю, коли что.

В ответ Данила только хэкнул, хотя внутри понимал, что уже согласен пойти на службу к молодому князю. Потому как самому интересно стало. Потому как мечтания юности вдруг сбываться стали. А значит и верно, придётся вещи собирать в дальнюю дорогу. Ну да Москва чай не Студёное море, выживем.

* * *

На улице Рогатица, что пролегла на Торговой стороне Великого Новгорода, раскинулся большой двор, обнесённый высоким тыном с башенкой над воротами. А за тыном на каменном фундаменте вознёсся двухэтажный кирпичный дом, окружённый садом.

Ярким осенним днём, когда жара ещё напоминала об ушедшем лете, а пожелтевший лист, опавший на мощёную колодами дорожку, уже говорил о другом, в светлой горнице на втором этаже сидели разодетые в дорогие одежды двое немолодых уже мужчин. Хоть и выглядели они по-разному, но были чем-то неуловимо похожи, потому как оба были родными братьями.

Владимир и Василий Таракановы были сыновьями московского гостя Никиты Тараканова, что переселился в Новгород аккурат после его присоединения к Московскому княжеству. Таракановы очень быстро стали влиятельной и успешной торговой династией Новгорода, охотно вкладывавшей средства в городское благоустройство и храмовое строительство. Владели они и обширными землями в новгородчине с которых получали доходом и деньги, и хлеб, и белок, и сыры, и пятки льна. Присматривались к далёкому Каргопольскому уезду, где конкурирующий с ними Ивашка Елизаров держал свои вотчины. В том полурусском, далёком от Новгорода и важных дорог районе находились богатые железные и рыбные угодья, пропустить которые мимо своих рук братьям-купцам было просто невмоготу. Знали их и в Москве. Совсем недавно по прямому указу государя Владимир Тараканов руководил постройкой новой крепости в Ивангороде.

Вообще братья в той истории, что здесь помнил только Андрей, были довольно-таки хорошими купцами. Смелыми, предприимчивыми и в чём-то очень дальновидными. Ведь это именно их корабль первым в 1517 году достиг Копенгагена, а десяток лет спустя и Антверпена. Но всё же, по сути своей, были они, как и большинство торговых гостей русских, простыми перекупами, создав свой капитал по принципу подешевле купить, подороже продать. Может потому их династии и прекращались так быстро: век, от силы полтора, а потом раззор и запустение. Ладно, Таракановы окончательно надорвались в ужасный год новгородской опричнины, и даже их дом отошёл под кабак, но другие-то? Саларевы, Елизаровы, Сырковы, Боровитиновы, Урвихвост, а в следующем столетии Шорин, Гусев. На их фоне Строгановы, с их тягой к промышленности и промыслам прошли через всю историю Империи, с 1517 по 1917 как какое-то разительное исключение, подчёркивающее правило. А ведь у Таракановых было всё: и благорасположение государей, и огромные капиталы и большие вотчины (не сравнить, конечно, со строгановской, но ведь их отец был богатым человеком уже в 1470 году, а Аника в 1517 только-только первые солеварницы покупал). Но они так и просидели на купле-продаже до самого конца. Андрей, размышляя над сим феноменом, даже начинал думать, что Аника тоже из попаданцев, потому как мыслил слегка по иному, чем большинство видных купцов, да и промышленников нынешнего времени. И именно он определил путь развития семьи на века вперёд.

Но вернёмся к братьям.

Сегодня они ждали в гости дорогого гостя, да простят мне эту тавтологию. Хотя насколько он будет дорогим, братья ещё не определились. С одной стороны небогатый князь с захудалыми вотчинами, каких в стране сотни, и многие из которых уже сидят на финансовой игле в виде займов. С таких просителей братья спесь давно сбивать научились, благо расположение государя им многое позволяло.

С другой, принадлежал сей князёк к могучему роду Шуйских, которых в Новгороде только последний дурак не знает, а уж дорогу переходить и таких не сыщется. И пусть ветви князь был боковой, но с Великим Немым последние годы он сильно сошёлся, а в Смоленске, люди говорят, вообще правой рукой того был. Вот и думай, как тут быть!

Так что многое зависело от самого разговора. К тому же доброхоты уже донесли, что непонятный Торговый дом, появившийся недавно в Новгороде, находится под патронажем их скорого гостя, а купец, которого никто, впрочем, не видел, а только его приказчиков, и вовсе из княжеских холопов происходит. Это может и было бы странно, если б не приставка Шуйский. Те с купцами давно уже дела водят. Так что осталось только посмотреть, что молодой князь хочет.

Гость появился точно к обеду, разодетый в бархат и парчу, в сопровождении десятка конных дружинников. Был он непозволительно молод для тех слухов, что собрали о нём таракановские людишки. Встречавшие его на крыльце братья многозначительно переглянулись: молодой да ранний!

Гость легко спрыгнул с коня и скорым шагом направился к ним. И это тоже о многом говорило понятливым людям. Ведь обычным стилем поведения княжат и бояр было стремление к неподвижности. Их движения отличались медлительностью, плавностью и широтой. Князь или боярин редко торопился. Он соблюдал достоинство и величавость. А вот гость, то ли по младости лет, то ли ещё почему, но явно привык к другому типу поведения. Да и основы красоты, что в последнее время стало проявляться у царедворцев — дородности — в нём не было ни на грамм. Он даже подпоясан был не под животом, как это делали многие, желающие выставить её напоказ, а по талии.

Подошедшего гостя встретили поклонами (как-никак, князь приехал, не брат-купец), вежливо спросили про здоровье, ответствовали про своё да проводили в горницу, где уже исходил паром накрытый стол. Кстати, вина на нём не было, хозяева как-то прознали про не любовь гостя к виноградному напитку, зато мёд был самый разный и лёгкий, и стоялый.

Перемены блюд следовали своей чередою, тарелки полнились костями (для чего, в принципе, их и выставляли на стол), серебряные бокалы никогда не пустовали, а разговоры велись на общие темы. Всё было чинно и делалось не спеша. И только когда все уже изрядно насытились, Василий, на правах старшего, предложил перейти к делу.

— Что же, дорогие хозяева, начнём, помолясь. Вы, поди, уже знаете, что человек мой хаживал в этом году за море. В самый Любек-град.

— Да, князь, слыхали об сём. Смел твой человек, коль ни моря, ни разбойников не побоялся.

— Да что ж тут такого, купцы? В иные времена только новгородские лодьи по морю и хаживали. А ныне до Риги дошли и считают, что дальнее плавание совершили. Ну да не об том разговор. В общем, был он в гостях у знатного купца тамошнего и тот купец готов закупать русский товар. И цену, при том, даёт хорошую. Вот тут всё сказано, — и Андрей небрежным движением бросил свёрнутый в трубу лист, перетянутый красной лентой (больше для антуража, чем для скрепления, просто так он часто в кино видел).

— Так почто твой человек, княже, сам не пришёл?

— Так ты б, Василий, его б и на порог не пустил, по худости-то его, а коли б пустил, то и разговор по-иному вёл. А я же вот что сказать хочу. Знаю, думали вы уже про то, как самим в дальние страны хаживать, а не только в Ливонию. Вот только одной думкою только дурак богатеет, а умные люди дела делают. Потому купцы и вопрошаю вас: не пора ли и вам лодьюшки в столь дальний град отправлять?

Василий Тараканов, крякнув, поднялся с лавки и, сделав пару шашков, спокойно взял со стола переписанные набело предложения Мюлиха и вдумчиво вчитался в написанные ровным полууставом строки. Пока он читал, разговор подхватил Владимир:

— Знаешь, князь, люди говорят, что за морем телушка — полушка...

— Ну да, — усмехнулся Андрей. — Знаю, знаю: только рубль перевоз. Однако ответь, мне, купчина, почто немцам это не мешает к нам ходить, а? Может, поговорка та в корне не верна? Немцы, чтоб вас до своих портов не допустить, готовы на всё: и демпинговать, и сговариваться, чтоб не покупать у вас товаров по вашей цене. А на тех, кто и этого не боится, спускают своих псов-пиратов. И что, как побитым собакам, уползти в свою конуру?

— Да, слыхали мы, слыхали, как твой купец тех разбойников побил, — молвил Василий, закончивший чтение. — Но большая охрана идёт взамен товара, а это убытки.

— Ивангород позволяет строить лодьи побольше, чем местные бусы. Вот и получится столь же товара и место под ратников. А лучше, как немцы, собираться в караваны и нанимать охранное судно. Вскладчину-то всё дешевле будет. Да и сами вы, вон в Ригу аж пяток лодий зараз отпускаете. Вот и пусть одна с воинами будет. Мало кто тогда напасть решиться.

— А в чём твой интерес, князь? — прямо спросил Василий Никитович.

— А в том, что одного скопом завсегда забьют. Потому, надобно мне, чтоб и иные купцы начали в дальние страны за море хаживать. Вы же, купчины, сидите на старых связях и боитесь хоть шаг в сторону сделать. Не стало Ганзы и всё, полегла торговлюшка. А ведь кроме Ганзы есть и иные немецкие земли. Даны, свеи — все идут к нам торговать. А сколь русских лодий было в Стекольне, а в Копенгагене? Вот то-то и оно. Так как, купцы, пойдёте в следующем году с моим человеком в Любек?

Братья молча переглянулись, а потом заговорил Василий:

— А ты, князь, не боишься, что мы всю любекскую торговлюшку под себя заберём?

— Нет, — весело отвествовал князь. — Потому как тот рынок и вам втроём не заполнить. В общем, коли согласны, то приказчик Малой все вопросы согласует с тем, кого вы укажите.

А про себя подумал: "нам сильно этот Любек не нужен, наша основная торговля в иных местах будет, но вот об сём я вам точно не скажу".

— Что же, предложение твоё суть интересное. Мы с братом его обдумаем. Как я понимаю, с делами мы покончили? — спросил Василий, вставая. — Тогда позволь, княже, угостить тебя одним блюдом заморским, да развлечь песнями, да сказаниями.

Когда же гость покинул столь гостеприимный дом, братья сели обсудить случившиеся.

— Я думал, он денег просить будет, как все, а получилось, что вроде как он нам дополнительный доход обрисовал, — Владимир в предвкушении барыша даже руки потёр.

— Да, интересный молодой человек, — задумчиво протянул Василий. — А ведь он, Володька, нас как есть обскакал. Сколь мы с тобой думали в иные грады суда отправить? И так, и эдак рядили, а он взял и сделал. А ещё меня интересует, откуда он про наши замыслы прознал.

— А ведь верно, мы про те думки ведь никому не говаривали, — словно прозрел Владимир. — Это что же, кто-то из дворни нашей в шпегах ходит?

Василий в задумчивости покачал головой:

— Незнаю, брате. Но поискать придётся. Зато подумал я тут, сложил всё, что наши людишки сказывали и сдаётся мне, что нет никакого княжеского холопа да удачливого купца Барабаша.

— Да? А кто есть? — Владимир был явно озадачен словами брата.

— Кто-кто? Да сам князь и есть. Или ты думаешь, что ему надо самому за прилавком стоять? А сам-то давно этим занимался, а? Всё приказчики делают, а мы, почитай, далее Новгорода и не выезжаем.

— Да что б князь и торговал? Нет, братец, это ты загнул.

— Ты меня слышишь? ОН САМ не торгует. Всё делают его люди, а он во главе стоит и что делать указует. Потому-то и к нам сам приехал. Молод, князюшка, вот и не скрыл все концы, а как заматереет...

— То что? — спросил Владимир, не дождавшись продолжения.

— Что? А ты подумай! Он — знатный человек! Возможно, будет в Боярской думе сиживать. А это же... — Василий аж задохнулся от открывшихся вариантов.

— Но, брат, коли все князья да бояры начнут сами торговлю вести, то нам придётся из гостей в приказчики переводится.

— Нет, Володенька. Все не будут, слишком горды. А кто не горд, тот глуп. Даже Немой, уж сколь сделал для нас, а сам ни-ни. Невместно ему. Да и гость наш потому сие и скрывает, хоть и не умело. Другие князья его же и не поймут.

— Так может то к лучшему? Намекнуть, что мы прознали, да попугать слухами. А правильный слух, он и до плахи довести может.

— А вот этого я делать не стану и тебе не советую. Юноша непрост. Сблизился с Немым, к нам пути-дороженьки ищет. Да, ныне мы и богаче, и у государя в фаворе. Но сдаётся мне...

— Что? Что сдаётся, договаривай.

— Да то, что коли мы супротив пойдём, то через какое-то время он нас просто сметёт. В распре между князем и купцом мало кто на купца поставит. Слух — это, конечно, сила. Вот только за ним будет род Шуйских, а за нами? То-то! А ещё, быстро ты забыл, что он про наши потаённые замыслы как-то прознать сумел. Нет, думаю, не зря он именно к нам приехал, а не к Ивашке тому же. Именно из-за наших думок. Шпега, конечно, найти надо, но и предложение князя стоит принять, да и за зиму товара припасти побольше. Дай-ка письмецо, что там этот немец хочет...

Глава 31

К Полоцку Олекса пробирался то лесными тропами, то берегами чащобных речушек, то глухими урочищами. Не то чтобы сильно таился, но и лишних встреч старался избегать. Слишком много золота было с ним, чтобы верить неизвестным попутчикам. Города с крепостными стенами и караульными башнями он так же объезжал стороной, просто не желая платить литовским мытарям, а то ведь на заставах караулили проезжих людей воеводские приставы, собирая дань путную, и проезжую, и торговую, и постойную. Брали с человека, брали с коня, брали с клади. А оно ему надо? Ему и в лесу неплохо, а провизией можно и в деревнях запастись.

Однако, скажу я вам, пешком ходить — не на коне скакать. Тот путь, что раньше проделал бы за седьмицу, ныне прошёл за значительно большее время. Но вот, наконец, он набрёл-таки на разлившуюся во всю ширь реку, с радостью признав в ней Двину. Теперь, если он, конечно, не сильно сбился в пути, до города оставалось совсем ничего. Отойдя от берега и отыскав ложбину, он устроил себе привал. Снял и постирал одёжку, вдоволь накупался, жалея, что не может принять настоящую баньку. Быстро сготовил сытный ужин и, накидав лапника, провалился в сон.

Когда он проснулся, над головой уже вовсю светилось чистотой бездонное синее небо, а солнечные лучи били прямо в глаза. Именно они и разбудили разоспавшегося парня. Потянувшись всем телом, он подскочил с импровизированной лежанки и принялся натягивать высохшую за ночь одежду. Наспех позавтракав хлебом с луковицей, он подхватил котомку и тронулся в путь, надеясь к полудню достичь города.

И действительно, Полоцк открылся взору где-то после обеда. Неприступный и величавый, он гордо высился на холмах, окружённый полупустыми посадами. Ну да, многолетняя война не способствует развитию.

Олекса остановился в тени деревьев и некоторое время просто наблюдал. Полоцк жил своей жизнью: перед воротами творилось настоящее столпотворение. Одни везли товары в город, гнали скот, другие наоборот, вывозили покупки из города. На реке было не протолкнуться от лодок и барж. Начало осени — время возвращения купцов из немецких земель.

Отряхнув одежду, Олекса не спеша побрёл через луг уставленный копнами ещё не вывезенного сена к видневшейся впереди дороге. Когда он вышел на обочину на него не обратили никакого внимания: ну путник и путник, много таких по стране бродит. Олекса лишь хмыкнул про себя, поправил котомку и скорым шагом пошагал в сторону ворот, используя как посох подобранную где-то в лесах берёзовую ветвь.

Шагать пришлось довольно долго, он даже слегка запыхался, но к воротам добрался задолго до темноты, так что ночевать в поле перед городом ему не пришлось. Подойдя к воротам, он остановился, снял шапку и перекрестился на образ, умело намалёванный на штукатурке прямо над въездом. Вход внутрь стен преграждали стражники и пара мелких чиновников, державших в руках бумажные свитки. Чернильницы на поясе и гусиные перья за ухом выдавали их принадлежность к местной таможне. Ну а кади, весы, ковши, мерные палки — всё, что потребно для обмера товаров, лишь дополняли общую картину. Вот и сейчас они увлечённо суетились возле возов какого-то купчика, а на подошедшего пешком Олексу даже не взглянули. Что возьмёшь с нищеброда.

— Кто, куда? — лениво поинтересовался один из воинов, и уже по вопросу чувствовалось, что ответ-то ему сильно и не нужен.

— В город, работу ищу, — честно смотря в глаза, ответил Олекса.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся воин. — Не один ты такой. Много ныне вас подвалило, а работы на всех не хватает. Так что смотри, коль надумаешь татьбу вести, верёвка у магистрата завсегда найдётся, — и, посчитав свою миссию выполненной, стражник отвернулся.

Бросив медную полушку в подвешенную на цепи кружку, Олекса вошёл в Полоцк.

Поспрошав вечно спешащих куда-то горожан, он по их советам поселился в постоялом дворе на Великом посаде. И целыми днями бродил по торжищу и в посадах, узнавая, не продаётся ли где изба, а заодно знакомясь с людьми и впитывая в себя разнообразные новости и городские сплетни. Как говаривал князь, информация лишней не бывает.

Жильё в Полоцке продавалось, пусть и не много, но продавалось. Но не это было главное: главным было то, что в последние годы в городе появилось пустое жильё. Самое настоящее, брошенное своими обитателями. Опасаясь военных разорений (только за последние 15 лет враги уже восемь раз зорили окрестности), неурожаев, эпидемий, пожаров и произвола шляхты, люди начали потихоньку покидать столицу полоцкой земли. Особенно теперь, когда упорный московит взял-таки Смоленск, поползли по Полоцку слухи, что следующей целью восточного правителя будет именно их город. Честно, Олекса тут был ни при чём. О них он сам с удивлением узнал уже тут, хотя князь, отправляя его сюда советовал запустить именно такие слухи, но кто-то постарался уже до него. Нет, из Верхнего замка ещё никто не съехал, но из посадов (и из Острогского, и с Заполотья, и даже с Великого) народ уже побежал. И никто не думал, что поток этот со временем будет лишь расти и дойдёт до того, что через каких-то десять лет, в 1525 году, магистрат даже станет умолять великого князя о помощи, потому как "многие мещане ушли из города, оставив свои дома". И князь, опасаясь за свои доходы, пообещает десятилетнюю льготу тем, кто наново поселится в Полоцке. Но Олексе это знать было не дано, да и не интересно.

Зато интересно стало другое, и он теперь не просто слонялся по городу, а высматривал именно такие пустые дворы. Ну а зачем платить кому-то, коли есть пустое — оформи в магистрате, въезжай и живи. Всё дешевле выйдет.

Так он и наткнулся на довольно неплохой двор совсем недалеко от ворот Великого посада. Как только все бумаги были оформлены, Олекса съехал с постоялого двора и принялся обустраиваться на новом месте. К зиме купленный двор был практически полностью перестроен, а с новыми соседями налажены хорошие отношения.

Конечно, Великий посад ещё не сам город, но, обнесённый бревенчатой стеной, он был надёжно защищён от тех, кто приходил под полоцкие стены. Да и чтобы заиметь недвижимость в замке, нужно было стать кем-то больше чем простым мещанином.

Да-да, выполнить наказ князя, даже имея деньги, оказалось непросто. Местная торговля отнюдь не была свободной. Она была стеснена привилегиями шляхетства и постановлениями ратуш и купеческих обществ. Оные же общества создавались в княжестве с целью упорядочения торговли, потому как в города приходили отовсюду самые разные люди и занимались ею, не принося пользы ни купечеству, ни самому городу. Нет, конечно, братства не только с иногородними торговцами боролись. Например, постоянная угроза быть ограбленными по дороге заставляла их создавать кассы взаимопомощи, дающие возможность тем, кто выжил, начать всё сначала. Был при братстве и институт купеческого ученичества, который рекрутировался прежде всего из купеческих сыновей, а затем из приказчиков, рекомендуемых их хозяевами. Но именно их правила и не давали Олексе развернуться во всю мощь. Потому как в купеческое братство входили только лица, записавшиеся в купеческий реестр, внёсшие в братскую скринку вклад в 2 копы грошей и принёсшие присягу. Вот только для иногородних вступление в него было затруднено тем, что эти люди должны были показать сначала своё "почтивое" происхождение и вписаться поначалу в мещанский реестр, а уж потом просить о записи в купеческий. А мещанская торговля была стеснена больше всех.

Впрочем, само братство тоже не было однородным. Зарубежную торговлю вели верхи купечества — гости. Это были богатейшие люди, чьи товары оценивались в 200, 400 и даже 600 коп грошей. А местные купцы-прасолы, ездившие торговать не дальше чем за 10 вёрст от города, ввозили, каждый в отдельности, товары на очень скромную сумму, иногда всего на 10-15 копов.

В общем, работы для послужильца было много. Чтобы не выделяться, он перво-наперво вписался мещанином и стал искать подходы к купцам. Так и познакомился с Никифором полоцким прасолом занимавшимся сбором льна в округе. Долго ли, коротко ли его обхаживал, но по весне пришло время и о деле поговорить.

Корчма была свежей, недавно строенной. Слюдяные окна шли по двум её сторонам, впрочем, после солнечной и суматошной улицы было в ней тихо и прохладно, даже и не скажешь, что находилась она близ торга. Оттого что время было самое торговое, весь народ толпился сейчас меж рядов, и в корчме было относительно малолюдно.

По новому обычаю для увеселения гостей имелся в корчме и свой певец. Он сейчас тихо сидел в углу и настраивал гусли, смешно шевеля краями губ.

Олекса и Никифор уселись за стол близ окна, и пока работники корчмы обслуживали их заказ, болтали о разном. Потом степенно хлебали мясные щи, а когда дело дошло до хмельного кваса, начали деловой разговор.

— Нет, Олекса, душит Ганза нашу торговлю. Чай дальше Риги и прохода нашему купцу нету.

— А тебе-то, Никифор в том какая корысть? Чай и дальше нас ганзейца не пускаем, а в самом Полоцке им вразнос торговать запрещено! Ну а по волостям немецким товаром ты же и торгуешь.

— Во-во, а сколь я за тот товар гостям отдаю? Вот в том и корысть, что хочется мне самому в гости выйти.

— Так возьми меня в товарищи, глядишь, через год и выправим себе гостей!

— Ох и тороплив же ты, Олекса, — усмехнулся в густую бороду купец. — Я вот почитай десять лет товар вожу, а на гостя никак не потяну. Уж поверь, молодец, сама скупка товаров дело нелёгкое. Чтобы собрать транспорт всего в 450 пар юфтей и в 500 с лишним других кож и мехов (а это всего на 2-3 воза), двое купцов скупать этот товар у десяти разных лиц должны. Да не в одном месте. Ох и намаешься, пока по округе наездишься. А ведь это всё ещё и довести надо. А для сего надобно коней приобресть, подводы сладить, возчиков нанять да в дороге многие подати платить: весчее, мостовое, подорожное, ямское, побережное. Вот и считай. А времена-то ныне не мирные. Да ты и сам знашь, чай от московита с малой сумой ушёл, а не с достатком.

— А я те говорю, наторгуем на гостя, Никифор, мне б только в братство вступить. Итак, почитай, всю зиму по округе скитался, а много и не добыл. Не по мне такой торг.

Никифор взял со стола сулею, разлил хмельное по чарам и сказал, улыбнувшись:

— Ин ладно, готовь копы, Олекса. Знал, про что ты разговоры говаривать будешь, а потому поспрошал в братстве. Почтение своё ты выказал, да и мне товарищ в делах ныне надобен. Ну а барыш делить будем соразмерно вносу.

— Как и убытки, — тут же ввернул Олекса.

— А как же, — легко согласился Никифор. — На то мы и товарищество!

Олекса согласно покивал головой. Дороговато обходится вступление в купеческое сословие. Две копы грошей это четыре золотых дуката, которых здесь звали злотыми, или рубль и двадцать новгородок. Годовой доход с деревеньки! Но дело есть дело, и ради него денег было не жалко, да и князь велел не мелочиться.

В это время певец вдруг складно проиграл наигрыш и, приглушив струны, запел. И Олекса с удивлением услыхал песню, что певали князю вотчинные музыканты:

Ой, калика перехожий,

Ты на свете много пожил.

Да не будь на нас в обиде,

Расскажи, где был, что видел.

Когда певец окончил петь, Олекса не выдержал и подошёл к нему.

— Отколь песня сия?

— Не знаю, купечь, — пожал плечами тот. — Дружок мой, скоморох, года два тому сгинул, а ныне вдруг объявился. Князь какой-то их полонил да велел своих скоморохов игре да песням учить. А как отучили — отпустил на все четыре стороны. Так вот там он сии песни и выучил.

— И как, поются?

— Да рази я всё у них выучил, — с обидой в голосе воскликнул певец. — Но кое-что упомнил. Многое людям нравиться, не всё, конечно, но многое. Ватажка та ныне большие деньги берёт, а я так, мелочью перебиваюсь.

— Понятно, — усмехнулся Олекса и кинул певцу монетку: — На вот, за песню да рассказ интересный. А где та ватажка, не подскажешь ли?

— Спасибо, мил человек. А ватажка та ныне нарасхват. Но на ярмарку возвернутся обязательно: кто ж такие дни пропустит.

Олекса кивнул, соглашаясь, хотя сам уже думал о другом: признают его скоморохи, коль встретят, или нет. Не хотелось бы вот так нелепо спалиться, как князь говорит. А, впрочем, Полоцк город и без того немаленький, а уж в ярмарку от приезжих и вовсе не протолкнуться будет. Да и вряд ли признают его: не так уж и часто они его видели. Ну а опаску на всякий случай иметь будем. Однако, всё же, прав был князь, говоря, что хорошие песни сами в народ уйдут. Ведь вся корчма певца того слушала и не один он деньгой исполнителя отблагодарил.

Буйный дождь, всю ночь шумевший над лесом, к утру обессилел и прекратился. Пропитанная влагой земля не принимала больше в себя ни капли и в глубоких колеях и впадинах вода стояла сверкающими зеркальцами. Уже много ночей провёл Олекса в пути, находя приют то в придорожном дворе, а то и в лесу у костра.

После того, как имя его внесли в реестр купеческого братства, Олекса развернул бурную деятельность. Вот и сейчас небольшой обоз из двух возов медленно скрипел на раскисшей дороге. Мимо неспешно проплывали высокие, стройные сосны. Ветви деревьев от порывов ветра роняли радужные капли. Иной раз их обгоняли кавалькады шляхтичей, спешащих куда-то по своим делам или одинокие всадники. Пару раз пришлось вступать в спор, когда дорога сужалась именно тогда, когда навстречу попадался такой же купеческий обоз. Сокращая путь, Олекса, по советам старого возничего, иногда уклонялся от больших дорог, сворачивая на просёлочные шляхи и тропинки. Так и добрался до местечка, где его уже ждал Никифор, тоже собравший товара на пару возов.

— Да, с четырёх телег мы точно в гости выйдем, — весело приветствовал он измученного дорогой Олексу.

— Будем, будем, — устало отмахнулся он. — Дай только срок.

Хлынувший под утро дождь задержал их в местечке на лишний денёк, который товарищи потратили на излишества. И вот сейчас, страдая головной болью, оба полулежали на охапке соломы, вздрагивая от холодных капель, попадавших за шиворот.

— Ох, что-то мы вчерась, Никифор, лишку взяли.

— Да уж, последняя сулейка явно не впрок пошла.

— Эх, счас бы в баньку да жирненького похлебать.

— Ага, размечтался старый дед о молодой полюбовнице.

Тут восседавший на передке возница обернулся к купцам:

— Боюсь, господин, у нас неприятности.

И Олекса и Никифор тут же словно забыли о похмелье и резво подняли головы. Так и есть, на узкой лесной дороге проход возам перегородили всадники. Трое. Но ещё с десяток вооружённых слуг стояли возле них в пешем порядке. Что это такое и гадать не стоило. Шляхтич из мелких решил подзаработать. Хоть великий князь и даровал Полоцку магдебургское право, однако, шляхтичи не собирались считаться с правами горожан и все настойчивее усиливали своё стремление превратить в источник своих доходов торговую и ремесленную деятельность полочан. Полоцкий воевода самовольно взимал пошлины с купцов, возивших товары по притокам Западной Двины. Таким же путём обирали полоцких купцов полоцкий же владыка, князья и бояре, установившие на пути следования купцов по Западной Двине и её притокам свои заставы для взимания побора за проезд через их владения. Ну а шляхта помельче искала наживу в разбоях и грабежах на дорогах, устраивая засады.

Вот же блин, срезали дороженьку. А ведь казалось, что судьба оберегала их. Ни дикие звери, населявшие леса Белоруссии, ни разбойничьи шайки, совершавшие набеги на купеческие обозы, до сих пор не покусились на малый караван.

— Эй, купчины, проезд по этой дорожке платный, — громко крикнул один из всадников и заржал.

Двое других продолжали хранить молчание, но вид их не предвещал ничего хорошего.

— Ну что?

— Неподъёмное шляхтич потребует, — голос товарища был сух. — Но отдавать придётся.

Поморщившись, Олекса ещё раз оглядел враждебное "воинство". Хмыкнул.

— А может, поджарим им пятки, товарищ, а? В броне-то и нет, почитай, никого.

— Да ты, что! Стрелами закидают и порубят. Их вот полтора десятка, а нас всего шестеро. Да и шляхтич всё же.

— Стрелы и у нас есть.

— У тебя только и есть.

— А этого и хватит. Не дрейфь, Никифор. Плюнь на этих благородий. Суд им тайга и медведь-прокурор. Али ты про огнестрел мой позабыл? А зря. В четыре ствола так жахнем, чертям в аду жарко станет.

— Думашь пришло время спытать твой странный пистоль? Тот, что всю зиму мастерил?

— Именно, — весло согласился Олекса, протягивая товарищу пару мушкетонов. — Буду я ещё с какой-то швалью делиться. Идём до первого возу и оттуда сразу стреляем. Там всего-то саженей восемь до врага: в самый раз будет. В прошлом году похуже было, но ведь отбился же, вспомни.

Кряхтя как старый дед, Никифор спрыгнул с телеги и, сделав успокаивающий знак хлопцам, пошёл в сторону всадников. Олекса пошёл за ним с другой сторону телеги.

Шляхтичи и их люди явно не ждали нападения. Их всё же почти полтора десятка вооружённых против шестерых мужиков — кто же в здравом уме атаковать будет. Но Олекса за годы службы у князя успел набраться здорового авантюризма. Да и шляхтичам спасибо сказать стоило. Всё же хорошо, что не из засады напали. Хотя и глупо с их стороны.

Выстрелы грянули неожиданно. Всхрипели напуганные лошади, повалились на землю убитые и раненые. Один из хлопов, бросив копьё, с воем схватился за голову. И лишь шляхтичи среагировали правильно. Выхватив сабли, они ринулись в бой, увлекая за собой тех, кто не был убит и не поддался панике. Вот только было их ныне совсем не так много.

Ещё не рассеялся дым от выстрелов, а Олекса уже со всей прыти поспешил к возу, на котором лежал взведённый возчиком арбалет.

Уф, успел! Стрелял он практически навскидку, но всадник был настолько близок, что промазать было просто невозможно. Отбросив разряженное оружие, он выхватил саблю и нырнул под воз, уходя от второго всадника. Никифор и возчики схватились с пешими слугами.

Чужого коня было жаль, но себя было жальче больше, а потому, едва представилась возможность, он прямо из-под телеги с силой рубанул по конским ногам. Бедное животное с жалобным ржанием повалилось на дорогу, увлекая за собой и всадника. Тот не успел среагировать, и был придавлен конским боком. Недолго думая, Олекса добил пытавшегося высвободится человека и поспешил к возу, возле которого бросил мушкетоны. Вот только его вмешательства уже не потребовалось.

Шляхтич, разозлённый сопротивлением жалких купчишек, умудрился нарваться на копьё, которым ловко владел немолодой возничий, в котором по ухваткам угадывался неплохой боец. Увидев гибель последнего вожака, слуги, понёсшие и без того большие потери, предпочли пуститься в бегство. Преследовать их не стали, так как сами тоже были не в лучшем положении. Никифор, держась за прорубленное плечо, устало сел прямо на дорогу, опершись спиной в колесо. Возчий, наколовший шляхтича, пытался помочь раненному, с горечью поглядывая на двух уже остывающих товарищей.

— Хороши твои огнебои, Олекса, — кривясь от боли, прохрипел Никифор. — Только и мы с потерями.

— Ничего, Никифорушка, счас трофеи соберём и в путь тронемся. До Полоцка и вчетвером доедем, а там уж будь добр, с ладьёй сговорится.

— Ну ты даёшь, Олекса. Мне б не помереть в дороге, а ты о ладье разговоры ведёшь.

— Потому и веду, что б ты помирать раньше времени не собирался. Проходную грамоту до Риги тебе обещали выправить, не мне. Так что давай, держись. Счас перевяжемся и поедем. Тут в деревне знахарь есть, он те кровь затворит.

— Ох, связался я с тобой. Теперь и сам не пойму: к добру аль к худу.

— А ты не ломай голову. Вот из Риги вернёмся, там и подумаешь.

Правда, дальнейший путь был не так прост, как говорил Олекса. До знахаря-то они добрались, но Никифора к тому времени уже начался жар. Почти седьмицу метался мужик между миром земным и горним, но вытянул и с той поры медленно пошёл на поправку. Однако дорога от этого только увеличилась, ведь ехать пришлось медленно, дабы не растрясти едва поджившие раны.

Олекса был зол. Все планы летели к чертям собачьим. Раньше следующей весны идти в ливонскую Ригу явно не светило. Это, конечно, вносило в планы свои коррективы, но не ломало их. Князь, словно зная о чём-то таком, заранее указал, что коль в Риге встречи не будет, Игнат или Донат навестят Олексу по зиме, благо где он живёт было им теперь известно.

Глава 32

Тихо скрипнув, открылась маленькая дверца, и в келью, светлую от льющегося сквозь слюду большого окна дневного света, бочком вошёл монастырский служка. В руках у него была большая кипа бумаги, которую он с видимым облегчением водрузил на грубо сколоченный стол.

— Новую стопу принёс, отец Есиф, — молвил он, хотя занятый своим делом монах и не думал ничего спрашивать.

Служка немножко помялся у стола, а потом, словно набравшись смелости, подошёл поближе, зачарованно глядя на дело мастера-доброписца.

Рано поседевший от житейских неурядиц Есиф сидел на скамье, положив на колени специальную дощечку, на которой был закреплён лист бумаги. Для удобства под ноги монах подставил маленькую скамеечку. Справа, на невысоком столике с пюпитром, лежала книга, с которой он и списывал текст. На этом же столике находились письменные принадлежности. Обмакнув перо в чернильницу, Есиф не спеша дописал несколько строк, отложил перо в сторону и со вкусом потянулся, надавив ладонями обоих рук на поясницу. Потом посыпал лист мелким песком из особой песочницы, чтобы чернила скорее высохли, и поднялся на ноги.

— Что, Гаврилка, нравятся книги?

— А то, отче, — глаза парнишки радостно блеснули.

— Это правильно. Как писано мудрыми людьми: "книги — суть реки, напояющие вселенную, ибо они — источники мудрости, в них неисчётная глубина, ими мы в печали утешаемся". Оттого и труд мой востребован, что всё более людей к книжному учению приохочивается. Почитай без роздыху перепись веду. Ещё Берсеню заказ не сполнен, а ужо от Тучкова получен. Сынку его "Моления Даниила-Заточника" ко дню ангела переписать надобно.

Беседуя с послушником, монах между тем снял исписанный лист и, подойдя к самому окошку, принялся перечитывать написанное.

— Ну вот, без единой помарочки сделал, — гордый сам собой молвил он и отложил готовый лист в сторону. — А ты бы, Гаврила, перья бы подготовил, а то совсем все исписал.

— Сейчас и сделаю, отче.

Послушник спешно выскочил из кельи. Ему предстояло сбегать в кладовую и взять надёрганных перьев, давно заготовленных братом-экономом. Перья предпочитали брать из левого крыла птицы, поскольку их изгиб был более удобен для правой руки. Потом его оставалось лишь подготовить для письма. Для этого стержень пера обезжиривали, погрузив его в раскалённый песок, затем кончик срезали наискось особым ножиком, который с той поры так и зовётся "перочинным", и расщепляли. Теперь очинённым пером можно было проводить широкие, жирные линии "с нажимом", а без нажима — тонкие, "волосяные". Опахало — волоски, придающие перу красивую форму — в перьях для брата Есифа тоже нужно было срезать. Монах считал, что такое подстриженное перо хоть и было менее красивым, но зато становилось более практичным.

Пока послушник готовил писчие принадлежности, монах-доброписец занимался тем, что тщательно разлиновывал лист, намечая ширину полей и высоту строк. В отличие от большинства других мастеров-книжников, отчерчивающих поля при помощи обычной линейки, а высоту строк отмеряющих циркулем, Есиф предпочитал работать с помощью "хараксалы" — специального трафарета в виде рамки.

К тому времени, когда Гаврила вернулся с перьями, лист бумаги был расчерчен и готов к переписи. Взяв у послушника одно из перьев, он внимательно оглядел его и устало вздохнув, направился к своему рабочему месту.

— Ну что-ж, приступим, помолясь, — проговорил он, опускаясь на лавку. — А то урок я до самой темени не исполню.

— Отче, — внезапно спросил Гаврила, — а правду говорят, что в иных землях книги не переписывают доброписцы, а печатает машина?

Монах с сомнением покачал головой:

— Слыхал я о том, да только божеское ли это дело, Священное Писание бездушной машиной печатать?

— Так видать всё же божеское, — мотнул головой послушник. — Мне давеча Онька шепнул, что в Симоновой обители такую машину ладят.

Неожиданно Есиф рассердился:

— Ты думай, что говоришь! Онька ему сказал! Что твой Онька понимает? Охламон, что он, что ты! А ну ступай, квасу принеси. — И когда смущённый Гаврила выскочил за дверь, тихо добавил: — В писанную книгу человек душу вкладывает, а что та махина вложит? Жили мы без печатных книг и дальше проживём!

Вот только Есиф был неправ. Онька, простой служка при Симоновом монастыре, точно знал, что в специально отведённой просторной монастырской келье приехавшие мастера ладили чудную махину. Знал, потому, как был выделен игуменом в помощь тем людям. А аккурат после Пасхи была намечена первая печать.

И именно поэтому всю зиму Андрей носился как заведённый.

Сначала он заскочил в Березичи. Заслушал Германа о проделанной работе и остался доволен. Вотчина содержалась в порядке (немецкий орднунг, однако). За счёт унавоживания и травосеяния, к которому у немца неожиданно проснулась нестерпимая охота и интерес, урожайность ржи удалось дотянуть до сам-6, что позволило сделать неплохие запасы хлеба с одной только барской запашки. А оброк в размере четверти ржи, четверти овса и два алтына денег с каждой обжи принёс чистого дохода по сорок четвертей зерна и восемьдесят алтын, то есть два рубля и сорок две новгородки, что было очень даже прилично: большинство помещиков имели со своих владений всего рубль, от силы полтора дохода в год. К тому же сеянные травой поля и покосные луга дали не виданные ранее три сотни копён сена (а ведь в первый год едва сотню подняли!). В переводе на пуды это дало тысячу пятьсот пудов зелёной массы, что позволяло спокойно прокормить два десятка коней. А поскольку вся конюшня состояла из семи лошадок и пяти жеребят, то Герман, не долго думая, продал излишки сена по цене деньга за пуд, что дало вотчинной казне ещё шестьсот денег или три рубля. На коров же и иную живность вполне хватало тех копен, что достались князю по оброку. В общем, вотчина в этом году, с вычетом государевой подати в 30 алтын, обогатила князя на четыре рубля с хвостиком.

К тому же, силами бобылей, живущих в деревнях и питающихся работой "меж двор" Герман закончил-таки строительство "стекольного завода" и теперь там во всю распоряжался дорвавшийся до самостоятельной работы Брунс. С ним Андрей так же обстоятельно обговорил будущее производства и наказал Герману оказывать любекчанину всю возможную поддержку. Плюс немцу было велено продумать об увеличении сенокосных угодий, так как, не облагаясь налогом, они приносили в казну чистую прибыль большую, чем сама вотчина. Впрочем, Андрей и сам понимал, что из Березичей выжато практически максимум. Сам же заселил под самое не могу. Так что реальное увеличение доходности стоило ожидать только после пуска стекольного заводика.

Из Березичей отправились прямиком в Усолье.

Тут тоже чувствовалась хозяйская рука. Дом был обустроен, и в нём поддерживалась чистота и порядок. Сам Ядрей заявился на следующий день. Солеваренный промысел рос и креп. Хорошо показала себя вновь построенная варница, дающая около 20 пудов соли в день, что уже принесло за год почти 5,5 тысяч пудов (варничный-то год помене будет, паводок да ремонт с обслуживанием своё берут). И это был явно не предел. Ядрей, волнуясь, объяснил, что благодаря большой насыщенности рассолов суточную выварку можно поднять до 70 — 120 пудов (и это он ещё не знал, что Строгановы в этих местах добьются вообще гигантских цифр в 150-210 пудов в день). Но даже нынешние темпы дали бы Андрею 220 рублей только с одной варницы. Но варницу обслуживают люди, а им надобно платить за работу, плюс налог в рубль с варницы, да добавьте судовые издержки при транспортировке — вот и получается, что чистого дохода только треть и остаётся. Много это или мало? Да скорее много: боярин за должность 62 рубля в год получал, а простой дворянин, как уже говорилось, с поместья на 1-2 рубля в год существовал. А ведь были ещё свои варницы и доли в делах. Хотя с войны и пиратства, следует признать, он всё же больше заработал.

А неугомонный Ядрей уже предлагал целый бизнес-план. Поскольку рассол шёл хорошо, то на одну скважину можно было вполне поставить ещё три-четыре варницы. Быстро прикинув в уме порядок получаемых цифр, Андрей без раздумий дал согласие потратить доходы от продажи соли на строительство. И то: лучше вложиться сейчас, когда есть, так сказать, левая подработка, чем потом изыскивать лишние деньги. Он и так разом выбился в "лучшие люди" (как прозвали владельцев трёх и более варниц), а такими темпами ещё больше в отрыв уйдёт. Зато, когда на земли сии положат глаз Строгановы, ему будет, чем давать им от ворот поворот. Богатых земель и без Соликамска хватает, пусть там свою вотчину строят.

После Ядрея в гости пожаловали Иоганн и Игнат. Тут тоже всё было описано в радужных тонах. Да, медь они-таки нашли. На Григоровой горе, что стояла недалече от Усолки, только выше по течению Камы, а Пыскор-то, наоборот, стоял ниже по течению. Потому-то его искатели в первый год ничего и не отыскали, что совсем не там искали. Но исправились и нашли, и теперь точно можно было начинать своё литейное производство.

— Прости, княже, но почто нам новый немец, мы уже своих медников отыскали, — опустив взгляд, сказал Игнат.

— И что? Одно другому не помеха. Надобно мне, что б немец тот обучил наших мужиков главному, то, чего они не умеют: доменную печь ложить и на ней работать. Дабы, когда железо отыщем, не дедовским обычаем, а по-умному дело делали. И пушки чтобы лить обучились. И то мне к зиме надобно. Что б без немецких глаз орудия для ладей наших отлить, ибо не простые пушки те будут.

— А ныне что?

— А ныне пусть как есть льёт. Пушки лишними не будут.

Побарабанив пальцами по столу, князь вновь обратился к послужильцу:

— А заводик тут недалече ставь. Нечего на Пыскор таскаться. В трёх верстах, по речке Талице местечко отыщите, пруд отроете и плотину поставите. И про форт не забудь. А то, не приведи господь, не добегут мужички до городка. Кстати, что с местными?

— Всё, как ты обсказывал, княже. Через городских пермячей вышли на их лесных сородичей. Торговлюшку ладим честную, не притесняем. Ясак берём умеренный.

— И многие под нашу руку пошли?

— Увы, лишь небольшое племя князька Асыки. Они сильно соседями биты были, вот и откочевали сюда. А места-то ныне, по государевой грамоте, наши. Вот и примучили их малёхо.

— Ты с примучиванием не сильно-то торопись. Нам с аборигенами ссориться пока не след. Пока Казань под боком, слабы мы. А у Асыки этого сынки-то есть?

— Двое, — хмыкнул Игнат. — Младший, Айтюх, ныне новиком стал. А Салтык как есть, на себя роль окса примеряет.

— Что, отец слаб?

— Да нет, крепкий старик. Но сыну не препятствует.

— Вот что. Надобно этого Айтюха Асыковича сюда выманить. Да не силой, а лаской. А здесь уже по-нашему воспитать. А если с ним ещё сынков их набольших людей прихватить, то совсем хорошо было бы.

— Зачем, княже?

— То потом скажу, коль получится у тебя княжича выманить. В чумах-то их бывал?

— Бывал, кивнул головой Игнат. — И в чумах, и в избах ихних.

— В избах? — Андрей не сильно знал историю сибирских народов, а потому был честно уверен, что вогулы — лесные кочевники и живут в чумах (ну как в кино показывали).

Вот только оказалось, что он слегка ошибался. Вогулы вполне себе жили в поселениях, делившихся на постоянные и сезонные, создаваемые на местах промысла. Посёлок, или как они говорили, "павыл", обычно населяли несколько больших или малых, в основном родственных семей. Зимнее жилище в павыле — прямоугольные срубные дома, нередко с земляной крышей, и лишь на промыслах и пастбищах ставились конические берестяные чумы или четырёхугольные каркасные постройки из жердей, крытые берестой, ну а у оленеводов — оленьими шкурами.

Что же, понятие относительной осёдлости у вогуличей только шло на руку далеко идущим планам.

— В общем так, Игнат. Медеплавильный заводик ставь, как немец тебе обскажет. Ему помощь оказывать в первую очередь. К зиме с тебя умельцы пушки лить. Холопов для работ докупишь в том же Нижнем, ну и бобылей нанимай. Пущай за сытый живот поработают. Медный рудник разрабатывайте, но государеву долю откладывать не забывай. Как получу грамоту на владение, тут же потребуют сполна выплатить. Вот чтоб мне тут муха нос не утёрла. Ясно?

— Ясно, князь-батюшка.

— Ну, а раз ясно, то пошли поснедаем чего, а то уж брюхо ворчать стало.

Перекрестившись на надвратный образ, Андрей уверенно шагнул за ворота Симонова монастыря. Сегодня был великий день, к которому он шёл все эти годы. С благословения митрополита печатный стан начинал свою работу. И первой русской печатной книгой, как и в той, иной истории, вновь стал "Апостол".

Ну а почему бы и нет? "Апостол" — сокращённое название книги 'Деяния и Послания апостолов', входящей в состав Нового Завета. И эта книга была очень популярна на Руси.

Как и в той, иной истории, прежде чем пресс прижал шрифт к листу, была проведена огромнейшая работа. Для начала Данила с помощниками сконструировали и построили печатный станок. У московских литейщиков заказаны были новые шрифты по образцу, полученному от Швайпольта (причём спустя короткое время Андрей у них же заказал уже для себя ещё два комплекта, уплатив фантастические деньги). Потом монахами, под руководством самого Вассиана, было отыскано старое, не раз выверенное рукописное издание, с которого и предстояло набирать текст. Ну и изографы приготовили гравюры, которыми предстояло украсить книгу.

И вот, наконец, вся предварительная работа была окончена, и можно было приступать к печати. В келье, половину которой занимала махина станка, было не провернуться, но люди, пришедшие сегодня сюда, не обращали на стеснённость никакого внимания.

Брат Осьма раскрыл первую страницу рукописного "Апостола", и брат Илья, сверяясь с текстом, стал выкладывать литеры одну за другой на узкую железную полоску. Когда она заполнилась, он взял следующую. Каждая заполненная полоска — набранная строка текста. Брат Пётр аккуратно вставлял готовые полоски в особую раму. Вот так, строка за строкой, и была набрана первая страница.

Теперь брат Илья специальной кистью — мацой — представлявшей из себя кожаную подушечку, прикреплённую к деревянной рукоятке, нанёс на литеры чёрную краску. Потом, отдельно, промазал красной краской заглавные буквы абзацев и лишь затем положил сверху лист бумаги, надёжно закрепив его деревянными гвоздиками. После этого задвинул раму под пресс. Брат Осьма налёг на рычаг, поворачивающий винт, и пресс медленно опустился, прижимая лист к набору.

Все затаили дыхание.

И когда первый отпечатанный лист вышел из-под пресса, его тут же почтительно подали митрополиту, что специально прикатил в монастырь ради нового начинания. Тот внимательно всмотрелся в чёткие, блестящие влажной краской ряды букв.

— Воистину благое дело мы начали, братия. Отныне церкви наполнятся мудрыми книгами, донося свет истинной веры до прихожан, и не будет в них разночтений и пропусков ошибочных. Благословляю вас на труд ваш, братия, — и митрополит протянул отпечатанный лист брату Петру, который тут же повесил его сушиться.

Осенив работников крестом, митрополит удалился, и работа потекла своим чередом. Мерно опускался и поднимался пресс, молодые послушники рядками развешивали на верёвке отпечатанные листы.

Поняв, что он здесь теперь лишний, Андрей так же покинул келью, волей судьбы ставшую первой русской типографией. В коридоре его перехватил служка, сказав, что князя зовут к митрополиту. Вздохнув, направился следом за ним.

В келье, кроме митрополита находились старец Вассиан, пара незнакомых Андрею монахов, бывших явно не в малых чинах, и отец Иуавелий. Вот его присутствие точно вызвало у князя удивление. Он и не думал, что игумен летает так высоко!

— Что же, отрок, — тихо молвил митрополит, — слово своё, церкви данное ты сдержал. Это благой поступок, но скажи, почто заказал себе ещё буквиц печатных?

Андрей, услышав вопрос, непроизвольно хмыкнул. Надо же, а он у церковников-то под плотным колпаком. Впрочем, этого и следовало ожидать, вот только интересно, где течёт? Хотя, уже столько людей втянуто в оборот его дел, что подсунуть шпега для братии вряд ли составило труда. Ну да шут с ними, пока не мешают, но Лукьяну одно место накрутить придётся однозначно. Что б ворон не ловил.

— Так не дело это, блаженнейший владыко, церковную книгопечатню нецерковными книгами загружать. Вот и хочу в своей вотчине друкарню поставить, дабы поучительные повести да азбуковицы печатать.

— Неполезным делом задумал заниматься, отрок, — нахмурил очи митрополит.

— Отчего же, блаженнейший владыко. Всё одно мастера-доброписцы те повести под заказ пишут. Так позволь и мне сим делом заняться.

Митрополит Варлаам долго буравил взглядом стоявшего перед ним князя. Потом усмехнулся в начавшую седеть бороду.

— Смотрю на тебя, князь, а слышу слова покойного Геннадия. Что же, возьми на себя мысли его высказанные, но помни: коли что супротив церкви или государя печатать станешь, то не будет тебе прощения. Впрочем, позвали мы тебя по иному спросу. Слишком часто стали сбываться твои предсказания. Вот и хотим мы вновь поспрошать тебя. Почто не приемлет государь доводов наших?

— Потому как милы ему слова Иосифа о роли царя в жизни церковной. Давно ли архиепископа новгородского и псковского Серапиона с кафедры отринули? А всё почему? Потому как он за старину стоял, а действия Иосифа рушили традиционную систему взаимоотношений между иерархами Русской православной церкви, основанную на канонах. Вот только государю лестно было слушать льстивые речи волоколамского игумена, ведь в них тот высказывал мысль о приоритете светской власти над духовной не только в гражданских, но и в церковных делах. А на что ссылался игумен? На ромейских писателей, которыми в прошлом был выведен постулат о божественном происхождении монаршей власти, которой богом поручены забота и попечение о своих подданных, в том числе и о клире, а потому церковные дела должны были находиться под неусыпным контролем государя.

Ну и кто же от такого откажется? Вон римский патриарх возомнил себя выше государей и владетели тех земель сколь сил потом положили на борьбу с ним. Вы же, вопреки словам Иосифа, стоите за равноправие власти церковной и светской, а то и превалированием церковной власти над светской. Увы, но не даст государь никому над собой властвовать. Помните, как дед его митрополита Исидора с его унией своею властью отринул.

— То уния супротив православия была, — вскочив, Вассиан бодро прошёлся по небольшой келье. Не смотря на годы, старец был в неплохой форме, так как, не смотря на монастырское житьё, не иссушал плоть, как некоторые фанатики, длительными постами и непосильной работой, но, правда, и не грешил, как многие иные.

— Не будем о том, — согласно кивнул Андрей. — Хотя именно тогда московские князья и поняли, что даже митрополит ничто перед их властью. Во что это обернётся, я уже говорил, блаженнейший владыко.

Но вернёмся к государю. Приняв сторону Иосифа, он, всё же не отказался и от того, что даёт ему учение нестяжателей, — Андрей повернулся в сторону Вассиана: — Именно потому, когда между тобой и Иосифом пару лет назад возникло открытое столкновение, и когда Иосиф призвал великого князя провести розыск новых еретиков в Нило-Сорском скиту, государь, прочтя твоё "Слово ответное" занял сторону твою, отче, и даже запретил Иосифу вести с тобой письменную полемику. А ведь именно сочинениями своими взял Иосиф верх в деле Серапиона.

Проблема в том, что, кто бы не победил в этой борьбе — иосифляне или нестяжатели — церковь всё одно уже не будет такой как ныне. И не надо льстить себе, отче, и ты, и Иосиф готовы рушить церковные традиции, не цепляясь за каноны, как бы хороши они не были. Да, мать наша, церковь застыла буквально в шаге от реформ. И всё чаще высшие иерархи начинают признавать главенство великого князя над церковью. Вспомните: свергнутый собором за ересь митрополит Зосима и сменивший его митрополит Симон уже прямо называли великого князя в своих посланиях "самодержцем". И это елеем льётся на сердце государя.

— Но в Ромейской империи патриарх не подчинялся императору, и Церковь была свободна от воли государя, — вставил Вассиан.

— Ну и где ныне та империя, — усмехнулся Андрей, а про себя добавил: "и под кем ныне тот патриарх сидит".

— Да как можно, господь выше царей... — неожиданно вскочил с лавки один из незнакомцев, но властный жест митрополита тут же уронил его обратно.

— И в видениях своих ты видел, что и последующие государи будут низвергать митрополитов, буде те восхотят власти над ними? — усталым голосом вопросил он.

— Да.

— Понятно, продолжай.

— Важным вопросом, от которого государь и держит нестяжателей, является земля. Но тут, преподобный Вассиан, я с тобой не могу согласиться. Да, для Нила Сорского нестяжательство было принципом личной жизни и жизни его обители, а ты стремишься к тому, чтобы нестяжательство стало принципом жизни всей Русской Церкви. Вопрос о том, что церковь не имеет права владеть сёлами и землёй, поднимается тобой как самый главный. Более того он превратился в единственно главный, а все остальные проблемы отошли на второй план. Именно из-за земли за тобой пошли знатные люди, ведь они также за то, чтоб у монастырей не было вотчин. Вотчины по их пониманию — достояние только князей и бояр. И не к лицу инокам гоняться за землями и усадьбами, как это делают иосифляне. И я соглашусь, что вопрос о земле краеугольный.

Но что мы видим? Едва начав свою "Кормчую", ты уже столкнулся с вопросом, что никаких канонов, в которых было бы ясно выражено, что монастырям запрещено владеть сёлами, нет. А вот правила, в которых упоминаются села, а также экономы-монахи, в обязанности которых входит управление ими встречаются.

— Но ни в Евангелие, ни в Апостоле нигде не указано что монастырям, инокам и церковнослужителям надобно владетельствовать вотчинами, — пошёл в атаку Вассиан. — Есть лишь в святых правилах супротивно святому Евангелию и Апостолу и всех святых отец жительству. Та же ромейская Церковь в имущественном вопросе стояла на высказываниях Климента Александрийского, согласно которым богатство само по себе непредосудительно, а потому владение им, даже монастырям, даже в виде "сел с житейскими христаны" допустимо. Но грешно братии владеть душами, яко язычники да магометане, а самим предаваться неге и лени. Оттого идут все прегрешения, а люд христолюбивый отворачивается от Церкви.

— Но разве это требует лишить монастыри всех вотчин? Чем займёшь ты святых братьев, и откуда они будут брать себе пропитание? Нет, тут я с тобой не соглашусь. Надобно оставить монастырям ровно столько земли, сколь они могут обработать своими силами. А вот крестьян всех из монастырских владений забрать. Пусть божьи люди живут по заветам Сергия Радонежского. Ведь тот, будучи игуменом, и сам работал, и братию заставлял. Ну а ту землю, что в пусте будет лежать — отъять. Тогда монастыри сами ограничат себя той вотчиной, что смогут обработать, и сила и богатство обители будут зависеть уже от количества братьев, а не от количества сёл и крестьян.

— Но тогда знатные люди не возжелают пострига, ведь им придётся, словно смердам, возиться с землёй. И кто тогда будет править церковью? Мужик-лапотник?

— Прости, отче, но глупость то, что тобою сказано. Разве ж Сергий Радонежский не происходил из рода боярского? Но работы смерда не чурался. А ныне почитается Русской православной церковью святым и считается величайшим подвижником земли Русской. Или, по твоему, знатные люди в монахи идут не ради служению господу и дел подвижнических, а ради чревоугодия и безделья?

Больше всего во время спора Андрея интересовала реакция митрополита. Ведь обсуждался вопрос его силы и власти, а он выслушивает спорщиков так, словно его это не касается.

— Как у тебя всё просто, княжич. Признать главенство государя над церковью, а в замен забрать лишние земли, — съехидничал князь-инок.

— Конечно, — словно не замечая издёвки, согласился Андрей. — А когда государь захочет развестись — одобрить его желание.

— Ну это уже слишком! — опять вскочил всё тот же незнакомец. — Венчаных людей только господь разлучить может. Потому вдовцам да вдовицам в новый брак вступать не грешно. А при живой жене...

— Прости, отче, а не припомнишь ли ты, как дядя Димитрия Донского — Симеон по прозванию Гордый — на тверской княжне женился?

Ну да, удар был рассчитан точно: историей в нынешние времена, если это не касалось местнических дел, мало кто интересовался. Вот и монах как-то разом потух.

— Ну так напомню, — с язвительной улыбкой продолжил Андрей. — Он был женат, но не мог с женою творить дело детородное. А значить, не имел и наследника. И как бы клир и митрополит не сопротивлялся, а князь и года не прожил в браке, как развёлся и женился по новой тут-же. И тот, кто вопреки воле митрополита князя оженил — большую карьеру сделал. А митрополит, как ни ярился, а был вынужден тот брак признать. Так что, как писал мудрый Екклесиаст: "ничто не ново под луною". Василий мечтает о наследнике, и, если княгиня, не принесёт дитя, он задумается о разводе. И всегда найдётся тот, кто поддержит государя, как бы вы не сопротивлялись. И пусть вы разберётесь с Даниилом, но разве ж он один такой?

— Спасибо, князь, — вновь махнул рукой митрополит, останавливая поток красноречия. — Я услышал тебя. — Он повернул голову к Иуавелию. — Сопроводи крестника своего, игумен.

— Что, отче Иуавелий, — устало произнёс Андрей, едва они вышли из кельи. — Считаете речи мои слишком смелыми?

— Да, сын мой. Старец Вассиан давно не получал такой отлуп.

— А что владыко по этому поводу подумает?

— Мог бы вопросом этим задаться до того, как речи повёл, — строго произнёс игумен.

— Прости, отче, устал я. Да и не вижу подвижки в делах церковных, а мне с иосифлянами не по пути.

— Не всё, что внутри церкви деется на общее обозрение выносится, — многозначительно произнёс Иуавелий. — Но ты прав, вопрос второго брака главенствует над всеми спорами. Большинство стоит за неизменность. Ведь стоит дать поблажку в одном, и потом не остановишься.

— А коли случится, как в моём видении было, то кому легче станет, отче?

— Да уж явно не нам с тобою, — горько усмехнулся игумен.

Они в задумчивости остановились в коридоре.

— Прости, отче Иуавелий, а не мог бы ты пособить мне в одном деле?

— Денег опять просить будешь?

— Что ты, отче, я ведь не просто так былые заимствования закрыл. Денег мне ныне хватает.

— Так о чем же ты просить хочешь?

— Помочь получить из рук государя грамоту, позволяющую нанимать на службу иноземцев.

Игумен задумался.

— Что ж, я поговорю с владыкой, — наконец сказал он.

— Спасибо, отче, — горячо поблагодарил игумена Андрей.

— Ступай уж, непоседа, — с ухмылкой на лице ответствовал тот.

Когда князь выехал из ворот монастыря, уже вечерело. Темно-багровая полоса заката тускло мерцала из-под косматых фиолетовых туч.

Направляясь домой, он остановился возле деревянных лавок, в которых торговали книгами. Ради интереса заглянул в одну. Торговец, уже собиравший товар, немедленно подскочил к возможному покупателю.

— Чем торгуешь, братец? — спросил книгопродавца князь.

— Много чем, — засуетился тот. — Всё, что интересует покупателя. Есть жития святых отцов, благоверного князя Александра Невского, сочинения Иоанна Лествичника, изборник "Пчела", "Повесть о Вавилоне". А вот совсем недавно привезли: "Повесть о Дмитрии Басарге и его сыне Борзосмысле"

— А дай-ка мне её посмотреть поближе, — заинтересовался Андрей.

Взяв в руки тяжёлый том, он откинул обтянутую кожей крышку переплёта и увидел плотный, чуть шершавый желтоватый первый лист с причудливо выписанным красной киноварью заглавием, а дальше ровные ряды строк. Вчитался. Повесть захватила практически с первых строк уже тем, что явно выбивалась из традиционных норм литературы этого времени.

— А что стоит?

— Так, два рубля, да четырнадцать алтын, — ответил книготорговец.

"Ого! — про себя присвистнул Андрей — да тож доход с моих Березичей за год будет! Действительно дороги книги на Руси. Но ничего, скоро мы это поправим". Он минуту ещё поколебался, но, пересилив себя, протянул монеты продавцу. Книга была новая и занимательная, а он давно ничего нового не читал!

Глава 33

В это воскресное утро Андрей под мерный звон благовеста скорой рысью (все, на что способен был постаревший мерин, самый неказистый из всех имевшихся в родительских конюшнях) ехал по улочкам Москвы. Лицо его так и лучилось удовольствием. Да и почему бы ему не радоваться, коли жизнь бьёт ключом и, что самое главное, совсем не по голове.

Весь погруженный в приятные воспоминания, он выскочил из узенькой и безлюдной улочки на мощёный плахами перекрёсток и неожиданно для себя увидал знакомые лица.

Прямо ему навстречу гордо шествовал впереди своего семейства дьяк Лука Семёнов. Следом за ним важно семенила его жена, а рядом с ней шла девушка в накинутом поверх шушуна белом кортеле — короткой шубке, мода на которую пришла совсем недавно из-за рубежа. Чтобы не быть узнанным (зачем ему лишние пересуды?) князь слетел с седла и прикрывшись мерином, пропустил важную чету, тайком пытаясь рассмотреть девицу. И надо же было такому случиться, что, когда женская часть семьи проходила мимо, дочь дьяка (ну а кто бы ещё так вышагивал рядом с женой, мамка да служанки шагали следом отдельно) буквально на мгновение бросила взгляд в его сторону.

Но Андрею и этого мгновения хватило, чтобы понять, что он попал. Потому что мимо него шла Золушка из чешской сказки про три орешка, только глаза её были не карими, а зелёными. Забыв обо всём, он соляным столбом застыл на мостовой и лишь молча смотрел во след удаляющему видению. И только громко всхрапнувший и дёрнувший уздой мерин вывел его из ступора.

Мда, вот вам и извечный вопрос: верите ли вы в любовь с первого взгляда? Надо же, а он и не думал, что с ним, можно сказать на пятом десятке прожитых лет, может случиться такая оказия. Или это гормоны юного тела в голову бьют? А впрочем, какая разница. Тут с одной стороны мимо прошёл предмет воздыхания его юности, а с другой был брат, сосватавший-таки Ивана и теперь вплотную пытающийся взяться за него. И если братца нельзя послать на три буквы, то может, послать его к дьяку? Этот вопрос следовало хорошенько обдумать. Чем жениться на кракозябре, как брат Феденька (и ведь умудрился-таки ребёночка заделать!), уж лучше выдержать бурю эмоций и нравоучений, зато потом хоть на супругу полюбоваться можно будет без страха и лишнего стакана!

Ласково похлопав мерина по морде, Андрей вскочил в седло и тронулся дальше. Нужно было поспешать, ибо сегодня к нему должен был пожаловать давно ожидаемый гость.

Слава богу, к моменту его приезда братец Миша всё ещё был в церкви. Отдав мерина конюху, князь поймал первого попавшегося холопа и велел притащить горячей воды в баньку. Заодно туда же принести отданное на постирку и поглажку исподнее и верхнюю одежду.

Да, глажка. Вот кто бы знал, что такая привычная вещь, как утюг на Руси ещё не практиковалась. Для того чтобы погладить постиранное и отжатое вручную бельё, его наматывали на валик или скалку, образуя тугой свёрток и хозяйка сверху прокатывала его "рубелем" — длинной деревянной плашкой с рёбрами на нижней поверхности и рукоятью на конце. Катали так, что даже плохо постиранное всё одно становилось белоснежным, как будто из него все "соки" выжали. Отсюда, кстати, и пословица появилась: "Не мытьём, так катаньем".

Андрей долго присматривался к процессу, вспоминал исторические фильмы, и, наконец, решил-таки попрогрессорить. В конце концов, утюг на углях не такая уж и не выполнимая вещь, что и доказали кузнецы-умельцы. Зато теперь постиранная и откатанная по старинке одежда ещё и подвергалась какой-никакой, а термообработке. Ну и стрелочки можно было бы навести, если б было на чём. Правда на ура новинка пока расходиться не собиралась. Ну и пусть, важнее было то, что его одежда и бельё гладились горячим утюжком.

Сполоснувшись и одевшись во всё чистое, Андрей поднялся в свою комнату и там рухнул на лавку, дабы скоротать время до встречи, листая новую книгу, купленную на торгу.

Этого мастера корабельщика отыскал всё тот же купец Урвихвост. Где и как он умудрился это сделать, Андрея не интересовало. Главное, чтобы этот Ионуц Викол умел строить корабли по-новому. Хотя и смешно звучать будет: русские новомодные корабли будет строить молдаванин.

Да-да, это там, в 21 веке словосочетание молдавский флот уже само по себе вызвало бы улыбки, а вот тут, в 16, оказывается, это был действительно флот. Не военный, нет, до этого он, видимо, так и не дорос. Но торговый и каперский был вполне себе. Молдавские каперы позволяли себе грабить даже турецкие суда, а торговцы достигали Венеции и Генуи. Правда рождение и пик этого флота пришлись на времена Штефана Великого, но и поныне были живы те, кто строил и ходил на кораблях под молдавским флагом. И пусть Оттоманская империя ныне отторгла морское побережье у Молдавского княжества, но его корабли, спускаясь по Дунаю, всё ещё ходили до Стамбула.

Молдавский мастер прибыл точно после послеобеденного сна. Дворовый служка сразу же отвёл его в комнатку на первом этаже, где Андрей собирался провести переговоры. В верхние покои не повёл не потому, что хотел умалить его достоинство, а просто не хотел в очередной раз выслушивать сентенции Михаила по поводу чрезмерного общения с неродовитыми людьми. Да-да, заразу чванства старший братик давно уже подхватил. Да и как иначе, коли постоянно крутишься при дворе. И не объяснишь ему, что личные беседы для дела нужны. Пробовал, было дело. Потому-то и стал всё чаще задумываться о собственном домике в столице.

Викол-же оказался сухощавым крепким стариком, длинные усы которого были как будто свиты из узловатых верёвок. Лицо его, заросшее редкой, словно выщипанной гусями бородкой, изрезано было морщинами. Ему уже перевалило за семьдесят, но волосы у него оставались черными. Только левая бровь была рассечена пополам старым рубцом — явная отметина давней раны.

Одет он был в кунтуш из голубого фландрского сукна, на ногах красные сафьяновые сапоги, а старая кушма была ловко сдвинута набекрень.

— Здрав будь, Андрей-водэ, — степенно поклонился старик. Его русский был довольно неплох, что радовало, так как молдавского языка князь не знал. — Донесли до меня добрые люди, что ищешь ты мастера-кораблестроителя.

— И тебе того же, мастер. Да, ищу. Да вот не абы какого, а такого, кто умеет борт стык в стык рубить, а не внахлёст.

Старик хитро улыбнулся.

— Та наука мне ведома, да вот не шлёт ваш государь грамот о найме.

— По государевой жалованной грамоте я имею право нанимать иноземцев, — строго произнёс Андрей, прекрасно понявший, о чём намекал мастер. Но, спасибо митрополиту, у него теперь было чем отмахнуться от любого государева служаки.

— То добрая весть для меня, князь, — сложив ладошки у груди, поклонился старик.

— Почто? Али убил кого дома, а ныне сбежать желаешь?

— Почти так, князь, — спокойный ответ старика буквально ошарашил Андрея. А тот, не давая собеседнику возмутиться, продолжил: — Только дело то стародавнее.

— Так даже? И что за дело?

— А ещё по молодости прошло. Служил я тогда у купца Александрэла Чорного. Хаживал с товаром до самых земель италийских. Но чаще в Кафу лежал наш путь, покуда не надумал турецкий султан избавить Крым от христиан. Году от рождества Христова 1475 осадила безбожная армия генуэзский город. На четвёртый день внешние стены были разрушены. Генуэзцы вынуждены были прекратить артиллерийскую дуэль и вступить в переговоры. Ответ Кедук-Ахмет-паши был высокомерным и непреклонным: "Защищайтесь, если можете!". И тогда перетрусившее кафское правительство во главе с консулом Габеллой предложило беспрекословную сдачу города, полагаясь на милость победителя. Глупцы! На жителей побеждённого города была наложена огромная контрибуция. А затем началось воздаяние по заслугам. Сначала полторы тысячи юношей и подростков были отторгнуты от семей и отправлены для пополнения войска янычар. Лучшие христианские церкви были разрушены, те, что похуже, обращены в мечети. А на девятый день победитель устроил пиршество, на которое пригласили всех, кто участвовал в сдаче города. После пира каждого из них сводили по узкой лестнице за крепость к морю и убивали. Консула-же Габеллу пощадили, осудив на работу гребцом на галерах. Все италианцы и все именитые граждане города были изрублены. Повезло тем, кого турки вывезли и поселили в бывшей генуэзской части Константинополя — в Пере. Богатая, великолепная Кафа превратилась в кучу развалин, где скитались чудом уцелевшие жители.

— Хорошая история, но ты-то тут причём? — пожал плечами Андрей, когда старик остановился, чтобы перевести дух.

— А при том, что государь наш, Штефан-водэ, уже точил свои мечи супротив агарян. И одним из таких мечей стали вольные каперы. Разумеется, купец Александрэл не мог пройти мимо таких доходов. Он приобрёл новенький пынзар — это наше, молдавское судно, — поспешно добавил он, увидев непонимание на лице Андрея. — Небольшой, на три десятка человек, а я вызвался быть командиром. Молод я тогда был, и тридцати лет не исполнилось. Горячая кровь играла, да и разбогатеть хотелось, что уж там. В общем, стали наши мореходы из портов Килия и Четатя Албэ, рассредоточившись по основным маршрутам следования османских судов, захватывать их и отбирать добычу. В одном из таких вот походов взяли мы на меч очередное судно. И надо тому случиться, возвращался на нём к себе в туретчину какой-то бек. Ну, схватились мы с ним на сабельках. Ох и отчаянный он был рубака. Только божье заступничество меня и спасло. Как ударил он меня по лбу и левому виску, всего кровью залил. И поныне рубец от того удара виден на брови. Ан не убил. Выжил я, а его в море поскидали вместях с остальными. Добычу мы тогда богатую взяли, да вот видать спасли черти того бека.

Увы, ныне-то Молдова не та, что при Штефане Великом. Зорят её ляхи, зорят османы, зорят татары. И как назло сыскался тот бек в окружении нынешнего султана Селима, что стоял тогда с войском, воюя с отцом своим, у границ княжества. И надо же было мне на него напороться. В общем, нет мне ныне хода обратно, потому как господарь наш, Богдан, как есть вассал султана и непременно выдаст меня тому беку на расправу.

— А как же ты в строители попал?

— А всё через того-же Чорного. Надоело наше молодчество туркам. Говорят, что сам султан Магомед говорил: "Сколь времени Килию и Четатя Албэ держат молдаване, столько мы не сможем одержать ни одной победы". А потому в году 1484-м послали на нас 100-тысячную армию и 100 кораблей. И после длительной обороны крепости Четатя Албэ и Килия пали. Вместе со всеми верфями. Вот тут и задумал Александрэл свою малую верфь на берегу Дуная отстроить. А меня на ней приказчиком оставил, потому как я к тому времени в первые люди при нём вышел. Стал я в том деле разбираться — затянуло. А купец к тому же и умельцев из Генуи вызвал. Так и обучились мы пынзары наши по-новому строить. Вот только всё меньше заказов на суда стало, а людям семьи кормить надобно.

— А русский-то язык отколь знаешь?

— А приходилось с купцом и в Литву хаживать, и на Москву. Совсем недавно, когда Смоленск-город возвращён был под руку государя русского, наши послы посетили Москву, как посредники между Литвой и Русью. А с послами и Александрэл своего внука с товарами отправил, да меня к нему приставил, мне на спасение, а ему в помощь. Тогда я окончательно и покинул свою родину.

— Хм, ну что же, коль найму тебя, когда людей твоих ждать и много ли?

— Так, почитай, человек десять к июню будут, князь, — твёрдо ответил старик.

Дальнейший разговор пошёл уже деловой. Обсудили сумму жалования и время контракта, кто кого и как будет учить и что станет мерилом мастерства для обученных русских кораблестроителей. После чего ударили по рукам и подписали контрактные листы.

А когда довольный мастер ушёл, Андрей задумался. Десять умельцев — это хорошо. Можно будет по примеру того же Чорного основать свою верфь и уже начинать строить шхуны. Как раз и единороги подоспеют. Вот тогда и поглядим, кто кого в море бояться будет.

А вообще, стоило уже задуматься о будущем. Он в каком-то журнале помнится, читал, что генуэзцы выращивали дубы для флота в специальных питомниках, где изгибали их под нужным углом ещё при росте, так что на выходе получалась нормально изогнутая и в меру упругая деталь набора. Плюс морильные пруды для дуба, да и про сушку тоже не стоило забывать. Ну а кто сказал, что флот это просто?

* * *

*

Князь Михаил Иванович Барбашин пребывал в последнее время полном раздрае и виной тому был его собственный младший брат Андрей. Когда гонец из монастыря привёз нерадостную весть о том, что княжич присмерти, он опечалился, но потом выяснилось, что болезнь чудесным образом отступила, вот только братик вдруг передумал становиться монахом и возжелал вернуться в мир. Но его возвращение вышло не таким, как его представлял себе Михаил. Брат действовал совсем не так, как все. Сначала он не пожелал служить в государевом полку, а ведь о такой чести мечтали многие безудельные или малоземельные князья. Потом занялся какими-то тёмными делишками с купцами и полностью погряз в вотчиных делах. И даже немилость государя его не опечалила! Подумать только, ему отказали от двора, а он был даже рад этому! Казалось, брат покатился по дороженьке протоптанной Феденькой и Боренькой.

Но нет. На войну тот выходит и несёт дело государево без урону родовой чести. И ему даже начало казаться, что малец образумился. Но не тут то было. Вскоре выяснилось, что он рано обрадовался. Несмотря на его угрозы, братик продолжил чудить. Вместо населённых крестьянами деревень вблизи столицы, он просит у государя дать ему пустующую землю где-то на окраине. Нет, ну какой нормальный боярин в такие дебри заберётся? Да ещё и пустующие! Ох и наслушался же он тогда ехидных слов про безумство младшего. Ей ей, хотелось за хворостину взяться.

А что вышло? А вышло, что брат с тех земель денег больше, чем он со всех своих вотчин собрал. И ведь Феденька с Ванечкой, гады такие, тоже в эти земли вложились и тоже неплохой хабар поимели. Но окончательно его добило слышанное им самим заступничество митрополита перед государем за непутёвого Андрейку. Это же надо, митрополит сам — САМ! — просил у государя какую-то жалованную грамоту для того! Ну разве это справедливо? Он годами жилы рвёт на службе, а такого заступничества ни разу не удостоился.

А потом этот прохиндей потребовал сосватать ему дочь простого дьяка. Ему, рюриковичу! Михаил даже опешил поначалу. Нет, такое, конечно, бывало уже на Москве, но он-то хотел через братца с видным домом породниться. Однако выволочку делать не стал (чем, кстати, несказанно удивил молодшего) потому как вспомнил, что ничего братцем просто так не делается. Так что, поразмыслив на досуге, решил он к этому дьяку приглядеться. В конце концов, Андрей не девица, в старых девах не засидится.

Однако, как оказалось, брат только начал его обхаживать. Вот и сегодня за обедом он вдруг спросил о его личных дружинниках.

— Зачем они тебе? — только и смог он удивиться неожиданному вопросу.

— Хочу пощипать литвинов за мягкое место, но воинов не хватает. Там по минимуму надобно сотни три. А у меня стольких нет. Приказчики мои, конечно, без дела не сидели: покрутили с сотню молодцов. Но это так, голытьба для массовки. А мне нужны воины, умеющие владеть саблей, и чтоб слушались меня беспрекословно.

— Ты чего надумал? Государь полки на крымскую украйну собирает. Вести худые пришли. Умер старый хан Менгли-Гирей. Ему наследовал его сын — Мухаммед. Теперь каждый борется за привлечение его на свою сторону.

— Но, в конце концов, Сигизмунд предложил ему больше, — хмыкнул брат. И невесело добавил: — Вся проблема, брат, в том, что мы никак не поймём, что эти людоловы не царство, а сборище разбойников. Не послы, а меч нужен для них. Слышал небось, как в народе-то говорят: "Сколь волка не корми, а он всё одно в лес смотрит". Так и Крым. Сколь ему подарков не неси, а он всё одно в набег пойдёт.

— Много ты в государственных делах понимаешь! — мгновенно вскипел Михаил. — Нашёлся тут, понимаешь, яйцо — старую курицу учить.

— Понимаю я много, брат, — Андрей говорил всё так же спокойно, и это спокойствие охладило старого князя. — Вот увидишь, татары пойдут и к нам, и к литвинам. И им будет плевать, кто сколько денег заплатил. А казна государева чай не бездонная. Но я не о том. Даже если ты в поход и пойдёшь, всё одно у тебя воинов более чем по реестру надобно. Так отдай лишних мне. Поверь, вернутся они с большими прибытками. Ну и ты в накладе не останешься. Хватит, брат. Ты отказался вложиться в камские земли, и что? Ты же видишь, какие деньги приносят они. А ведь это только начало. Я тебе по-братски предлагаю вложиться в предприятие и получить свою долю в доходах. В конце концов, деньги лишними не бывают.

— Что, с другими уже говорил? — устало усмехнулся Михаил. Молодому напору младшего он давно уже не мог ничего противопоставить, кроме авторитета старшего в роде.

— Конечно! Все братья поделятся бойцами.

— И что же ты такого задумал?

— Эх, брат. Задумал я следующее....

Глава 34

Что делал Стивенсон, прежде чем написал свой "Остров сокровищ"? Правильно, рисовал карту. Вот и Андрей, сиживая долгими зимними вечерами за столом, при дрожащем свете свечей занимался тем же самым. Только рисовал он не выдуманный остров, а реальные места. Основой всему служили карты. Хотя какие в средневековье карты? Привыкший работать с морскими картами и лоциями далёкого будущего, он долго учился разбираться в вычурных изделиях местных картографов. И вот теперь, с помощью линейки и циркуля вычерчивал для себя удобоваримый вариант. Хотя мог бы и не стараться. Точность такой карты и без того плюс минус два лаптя. Но это изделие делалось для двух целей. Во-первых, по возможности найти картографа, который согласился бы изготовить рабочие экземпляры в предоставленном виде, а во-вторых, помочь самому Андрею лучше разобраться с планированием.

А с последним у него начинались трудности. Особенно со стратегическим. А всё потому, что чем больше он вмешивался в события, тем меньше у него оставалось возможностей. Парадокс? Увы, нет. Ведь в чём главное отличие попаданца от хроноаборигенов? В его знаниях. И не технологий (хоть это было бы вообще отлично), а именно последовательности событий. Именно знание о том, кто, что, где и когда даёт возможность ему выходить сухим из воды. И даже с прибытком. Вспомните Смоленск. Он ведь ЗНАЛ, кто возглавит заговорщиков и именно поэтому смог их найти и тем самым войти в ещё большее доверие к дяде, засветиться в выгодном свете перед государем и неплохо набить карман. И не только! Ведь Васько Ходыкин в этой версии истории официально в заговорщиках не значился, но и из Смоленска его тоже турнули. А свои смоленские вотчины он кому отписал? Вот то-то же! И всё по закону. Ибо грамоты на старые вотчины смолянам, тем, кто под его рукой остался, государь утвердил, и распоряжаться они были ими вольны, как на Руси устроено. Оно, конечно, Андрею те земли пока нафиг не нужны, но ведь их и продать можно, а можно устроить на них льняные плантации. Вот вы знаете, сколько уходит льна на один парус для той же бусы? От трети до половины десятины, в зависимости от урожайности! А ведь только в прошлом году на верфях Ладоги и Ивангорода построили два десятка новых бус и лодий. А парус-то имеет свойство рваться и его надобно менять. Да и лён — это не только паруса. Тот же батист весьма дорогая ткань и пользуется успехом как на Руси, так и в Европе. Что? Наши не умеют? Да ну, это вряд ли. А даже если и так, то найдём, обучим, заставим. Как говорится, устроим им Петю Первого на два века раньше.

А не хотите лён — можно и коноплёй засадить. Он ведь не дурик Никитка, что в ООН всякие бумажки подписывает не задумываясь. Вот и осталась с той поры конопля известна лишь как дурман-трава. А то, что трава эта просто кладезь — почти все забыли. А зря. Конечно, самое основное "призвание" конопли — это её неограниченные текстильные возможности. Конопляное волокно отличается крепостью, стойкостью против гниения при длительном пребывании в воде и поэтому издавна служило лучшим материалом для канатов, верёвок, рыболовных снастей, мешков, брезента, холста и парусины. Но кроме этого из конопли можно также получать этанол, как его получают из древесных опилок (так называемый гидролизный спирт). А ещё из конопли делают бумагу. Да-да, и это, кстати, в 16 веке ни для кого не секрет. А вот многие ли в будущем знают, что для первых бумажных денег, первой печатной Библии Гуттенберга, конституции и декларации независимости США использовалась бумага именно из конопляного волокна? И Андрей не знал, пока до сайта попаданцев не добрался. А ведь конопляная бумага не требует отбеливания хлором, не желтеет, она прочнее и долговечней бумаги из древесины. Для её производства используется меньше едких и токсичных химикатов. К тому же из конопли, собранной на одном гектаре, можно получить в четыре раза больше бумаги, чем из деревьев, выращенных на такой же площади. И не надо ждать лет 50 до следующего урожая.

А уж на Руси где её только не использовали. Даже в еде. То же конопляное масло не только в светильники заливали, но и в каши. Да и саму кашу из конопли варили. Андрей, когда первый раз пробовал, про себя ржал: "наркоманю, наркоманю" — а ничего, вкусная каша оказалась. А жареные семена конопли ещё бабушка в качестве семечек использовала.

Так что выхлоп в любом случае от новых земель будет!

Мда, это он куда-то не туда ушёл. Ну, так вот. Чем больше попаданец вмешивается в ход истории, тем меньше она становится похожа на ту, которую он знал и в один прекрасный (или наоборот, несчастный) момент его послезнание сводится к нулю. Почти абсолютному! Нет, на климат, конечно, попаданец влиять не может и тот же голод начала 17 века случится всё одно (и попаданец будет к нему готов!), но много ли человек помнит таких природных катаклизмов?

Вот потому он и тянул с изменениями как мог. И так не ясно, чем обернётся победа нестяжателей (ну не дурак же Варлаам от власти отказываться, да и Вассиан на самоубийцу не тянет). Но это всё же дело внутреннее, отчего история сопредельных стран вряд ли изменится, а вот любое воздействие на соседей уже грозит серьёзными изменениями. А он их запланировал уже два. ДВА! Это и Полоцк, и борьба с польским каперством. А как они повлияют на историю?

К примеру, захват Полоцка, не приведёт ли к образованию Речи Посполитой на полстолетия раньше? Ведь тогда откроется прямая дорога на Вильно, запертая ныне именно полоцкой крепостью. А может наоборот, совершится очередной массовый исход православных земель от Литвы к Руси? Кто скажет?

Но ведь и Полоцк для Руси нужен. Зачем? Ну как же. Уже в годы правления Ивана Грозного развитие флотов Англии и Голландии вызовет огромный рост спроса на пеньку из конопли, центр производства которой находился в Смоленске, столь удачно захваченный Василием III в это время по соображениям престижа и веры (ну не думали тут пока об экономике, не думали). А так как продавать её напрямую по Западной Двине не было возможности, её сухопутными путями из Смоленска через ту же Западную Двину тащили в бассейн Нарвы. И уже там продавали англичанам и голландцам. Вот и получается, что контроль над Ригой и Полоцком резко бы снизил для русских купцов транзакционные издержки. К тому же захват Полоцка разорвёт всю устоявшуюся экономическую цепочку самих литвинов, заставив чахнуть соседний Витебск (с трёх сторон зажатый русскими землями) и подсаживая рижан на более плотные отношения именно с Русью, в ущерб Литве.

А каперы? В той истории их удачные действия привели к тому, что аж до самой Ливонской войны поляки были уверены, что королевский военный флот им не нужен. И даже потом, справившись с пиратами Карстена Роде, мешали королю как могли. В результате поляки трижды пытались создать его, но так ничего и не вышло. Правда, со второй попытки польский флот сумел одержать победу над шведами в битве при Оливе, но это была самая громкая и единственная его победа. Ну а последнюю попытку им задробили уже датчане, устроившие флоту Владислава IV Мерс-эль-Кебире 17 века.

А вдруг теперь, получив по щам, они согласятся с королём? И тогда когги и пинки с поднятым королевским штандартом — рука с саблей на красном полотнище — из частных на королевской службе превратятся в государственные. Не станет ли от этого только хуже?

Каждое принятое решение тянет за собой изменение. И кто подскажет — что лучше? Не окажется ли реальная история более щадящим вариантом, чем его альтернатива? Не проще ли плыть по течению, снимая сливки отовсюду, докуда сможем дотянуться? Кто знает. Однако — делай, что должно, и пусть будет, что будет!

Вот так, гоняя подобные мысли, он чертил очередную карту, пока не подошёл к небольшому участку побережья, на котором было обозначено какое-то поселение с немецким названием Polangen. Думаю, мало найдётся людей, кто без Интернета сообразит, что это такое! А ведь литовская Паланга очень известное место! Именно тут по преданию жила вайделотка Бирута — жена Кейстута и мать великого Витовта.

Этот рыбацкий посёлок, возникший то ли в XII то ли в XIII веке, долгое время совместно со всей Жмудью был местом раздора между Великим княжеством и Орденом. Какие-то жалкие 20 вёрст не давали двум рыцарским государствам объединится и заиметь общую границу. А зажатый между ними кусок земли был для Литвы единственным выходом к морю.

Конечно, и Витовт и купцы хотели бы иметь во владении устье Немана и Мемель, как торговый порт, получив тем самым удобный путь для транзита товаров от самой Вильны до моря, но, даже проиграв, великий магистр сумел удержать их в своих руках. Вот так и получилось, что нынешний курортный городок, возникший всего в 27 километрах к северу от Клайпеды (как ныне зовётся бывший орденский город Мемель), когда-то служил единственными морскими воротами Великого княжества Литовского.

Конечно, полноценным портом он так и не стал, но долгое время конкурировал не только с Мемелем, но и Ригой. Дошло до того, что магистраты Риги и Лиепаи обратились к шведам за помощью и в начале Северной войны флот Карла XII разрушил портовые сооружения в Паланге и соседней Швянтойи. А устья протекающих сквозь них рек забуторили песком и камнями. Как говорится, не конкурируй с сильными.

Ой, только не думайте, что Андрей знал это всё! Он же не ходячая энциклопедия. Всё, что он помнил о Паланге это её уничтожение шведами. Его просто зацепило в своё время, что ведя судьбоносную для всей шведской империи войну, Карл позволил себе отвлечься на такую второстепенную цель. Хотя, конечно, стоит признать, что в первые годы мало кто думал о судьбоносности войнушки где-то на задворках Европы. Ведь и Карл и его союзники так и планировали: быстренько всех разбить и вперёд, делить наследие испанского короля!

Зато где-то в мозгу отложилось знание, что Паланга — порт и довольно успешный, раз кто-то хотел его уничтожить. И вот теперь, глядя на надпись на карте, он вдруг понял, что чувствовал Стивенсон. Но если у того только родилась идея романа, то у Андрея родился план пиратского набега. В духе Генри Моргана и Стеньки Разина. А что? И тот и тот брали на саблю богатые города, так неужели ему не поддастся какое-то местечко, где всех жителей всяко меньше тысячи. Тут, главное, правильно к делу подойти.

Как всё же хорошо, что он во времена Василия III попал. Тот, в отличие от сынка своего, вотчинников сильно к ногтю не пригибал. Это Иван Грозный сразу после Стоглавого собора ещё и новое правило введёт, уравняв и помещика и вотчинника в обязанности по первому зову в походы ходить. А при Василии такими только помещики и были, чем многие держатели вотчин и пользовались. Да что далеко ходить: братцы Федя да Боря. Сидят себе по домам и в ус не дуют. Больно им это надо в бой идти! Конечно, для государства это было край как не выгодно, вот Грозный и исправит упущение, но на данный момент Андрею этот изъян в законодательстве был только на руку. Не надо думать, как от службы откосить. Заодно и голову ломать — где воинов набрать — тоже не надо. Как говорится — введём всё лучшее, что есть! Пиратские экспедиции ведь не один человек оснащал. Там целые компании были. Вот и Андрей решил испробовать подобную практику. Пока что с собственной семьёй. Потому как не дело это — от рода отбиваться.

А выгода от налёта однозначно будет — какой-никакой, а порт в Паланге был. Да и просто чухонцев привезти тоже неплохо. Холопские руки всем нужны!

Вот так холодной зимней ночью и созрел план набега на вражеское побережье.

Братья на авантюру самого младшего — но зато и самого удачливого — повелись с охотою. Труднее было уговорить старшего. Однако Михаил в последнее время сильно озадачивал Андрея тем, что практически перестал отчитывать его за "неподобное поведение". Да что там, он даже идею сватовства к дочке дьяка принял без обычных нотаций! Так что может и с набегом не пошлёт сразу.

И ведь действительно, не послал. Выслушал, посидел задумчиво и... согласился! Так под рукой у Андрея и оказались полторы сотни хорошо укомплектованных дружинников. Прибавьте к этому сотню молодцов-ватажников, и станет ясно, что спасти Палангу сможет только чудо. Но чудо — это уже не его епархия.

* * *

*

В этом доме все время гостит кто-нибудь,

Не стесняйтесь, коль вам довелось.

Знать, беседа длинна,

Я налью вам вина.

Добрый вечер, мой пленник и гость.

Слова романса как никогда лучше подходили к этому вечеру, разве что не было тут никаких пленников. Зато собралось очень даже изысканное общество.

О нет, это были не чванливые князья да бояре, наоборот, большинство из собравшихся были роду захудалого. Правда это не всегда сказывалось на их благосостоянии, но в сословном обществе не всё меряется деньгами. И собравшиеся в просторной горнице люди это знали как никто другой. Но это не мешало им проводить время в удовольствии. В удовольствии от умной беседы, а не от вин и яств.

Здесь, в небольшом бревенчатом доме, скромно, на фоне боярских-то хором, жавшемуся у самых стен Кремля, часто собирались самые образованные люди Московского государства. Многие из них знакомы были ещё со времён литературного кружка архиепископа Геннадия, некоторые присоединились позже. Но всех их объединяла тяга к знаниям.

Андрея в это общество ввёл в своё время игумен Иуавелий. И бывать здесь ему нравилось больше, чем в государевых палатах или боярских чертогах. Здесь царил дух вольнодумства и книжности. Здесь спорили до хрипоты, обсуждая новый трактат, и хвалили автора за точность перевода. Здесь обсуждались вопросы, о которых Андрей и подумать не мог. Да сами представьте такую картину: игумен и дьяк обсуждают устройство мира и игумен, ссылаясь на учёных древности, объясняет дьяку, что Земля видом похожа на желток и окружена тонким слоем аэра, как белком. И этакое вот яйцо мчится себе божьим помыслом в великом эфире! И даже яичной скорлупе находили место в этом устройстве. То была твердь небесная, не дающая аэру истечь от Земли. Да-да, вот такие встречались тогда монахи на Святой Руси. А некоторые шли дальше и утверждали даже, что Птолемей был не прав и это не Солнце кружится вокруг Земли, а Земля и другие планеты вокруг Солнца. Потому как всё созданное богом к свету стремится. Вот так! И куда всё это делось потом? Уже ведь всего через век те же монахи будут считать подобные измышления ересью. И Петру придётся приложить немало сил, чтобы продавить церковное сопротивление.

М-да, неисповедимы пути господни!

Кстати, самого Андрея в ближний круг приняли не сразу. Но стоило ему принести первые главы его "Повести о богатырях земли Русской", как на него уже стали смотреть совсем по-другому. А некоторые даже помогать взялись. Тот же псковский дьяк Мисюрь-Мунехин привёз переписанное сказание о псковском удальце, и Андрей принял его с благодарностью. Его труд рос и ширился на глазах, а шероховатости удалялись при бурном обсуждении написанного. Многие подсели на "Повесть" как на наркотик. Тот же Мунехин не раз писал Андрею, прося прислать новые главы, поскольку дела государевы не дают ему возможности приехать в столицу. Что же, для хорошего человека ему было не жалко!

— О чём задумался, княже, — вырвал Андрея из мыслей голос Дмитрия Герасимова. Посольский дьяк, в своё время обучавшийся в Ливонии, был уже стар, но по-прежнему крепок и полон сил.

— О том, что неправильно это, Митрий. Вот мы космографию всё по книге Козьмы Индикоплова изучаем, хотя когда ещё патриарх Фотий дал ему весьма низкую оценку. Да сам вспомни: недавно обсуждали устройство мира, но ведь Козьма прямо говорит, что только язычники верят, что небеса сферичны. А его труд на Руси-матушке популярен чрезмерно.

Старый посол внимательно оглядел князя.

— А кто новое напишет? Слыхал ведь, что немцы испанские за морем-окияном новую землю нашли. Мир меняется, но не все за этим поспевают. Видел я космографии немецкие новые. Но не смог приобресть ныне.

— А что нам немецкие? Вот ты и напиши, — с жаром набросился Андрей на старика. Тот даже опешил.

— Я? Господь с тобой, княже, о чём я напишу?

— Да о поездках своих. Ведь в скольких землях ты был, сколь разного видел. Вот и опиши. Вон послы немецкие чуть в чужую землю заехал: талмуты испишут. Неужто послы Руси Святой хуже!

К их разговору стали прислушиваться остальные гости. Кряхтя, подошёл Григорий Истома. Но видимо только для того, чтобы и на него набросился молодой князь.

— Вот ты, Григорий. Почто не опишешь своё плавание в земли датские? Ведь оно интерес не малый вызовет. С флотом князей Ушатых вышел, видел, как бусы шведские в море били, а потом отдельно вдоль норвежских берегов плыл аж до самого Дронта. А Митрий Зайцев — он ведь, когда из Копенгагена в Холмогоры возвращался, морского разбойника Якова в море полонил. Чем не поучительная история, как надобно государево дело править! Так почто не опишите сие? Считаете деяния свои не героическими? Скромность украшает человека, не спорю. Но как потомки наши о том знать будут? Чем гордится? А ведь гордиться славой предков не только можно, но и должно!

— Не принято такого на Руси, — строго проговорил Власий — толмач Посольской избы.

— Много чего не принято было, да появилось в княжение отца государя нынешнего, — запальчиво отреагировал Андрей. — Да и почему не принято-то? Разве мало "Хождений" написано русскими людьми. Да вот даже у меня есть список с рассказа тверского купца о его мытарствах в землях индийских. Нет уж, мужи, коль собрать все сказки ваши вместе, это же какая космография получится! Должны, должны деяния ваши быть описаны в назидание потомкам.

— А ты не кипятись, молодец, — усмехнулся в бороду монах Савватий, приехавший в Москву из Троице-Сергиева монастыря, ещё не ставшего лаврою. — Ты дело высказал, дай людям обдумать. Чай не глупей тебя будут. А я вот что хочу сказать. Помнится, обсуждали мы в Хронографе повесть о взятии Константинополя. Так вот, привезли тут нам в обитель древнее сказание. Писано оно неким Нестором и повествует о взятии града Константинова безбожными агарянами. Да вот писано была больно плохо. Тяжёл язык, да и поучительного мало. Вот наш брат Василий, ну да вы его знаете, и взялся её переписать, чтоб зазвучала она благозвучно и поучительно.

— А прочесть её? — вскинулся Андрей.

— Ох и тороплив же ты, княже, — опять усмехнулся монах. — О том и речь, что привёз я её. Так честь, аль не честь?

— Чти, отче, — махнул рукой Герасимов.

Савватий, хлебнув из чаши холодного кваса, степенно развернул свёрнутый рулоном лист и хорошо поставленным голосом начал чтение.

Слушая красочный и очень образный рассказ, Андрей лишь усмехался про себя. Нет, мастерство автора не подлежало сомнению, но вот простой солдат Нестор вряд ли столь хорошо владел словом. И ведь не отличить, где писатель приводит свои мысли и знания, а где цитирует неизвестную рукопись. Вот только в истории навсегда останется именно эта, прилаженная и причёсанная версия. А что конкретно хотел описать, донести до потомков неизвестный автор так и останется тайной.

Но всё же повесть была великолепна. Труд автора стоил похвалы. И Андрей предвидел, что читающая часть русского общества примет её и будет привычно гоняться за редкими экземплярами, которые вряд ли доживут до знакомого ему будущего...

* * *

*

Ещё вилось русло средь полей, а уже потянуло знакомым запахом. Запахом моря: йодом, водорослей и рыбой. Где-то там, за горизонтом раскинулось оно, и именно к нему не спеша плыл по Луге большой караван судов. Струги и дощаники глубоко сидели в воде, вот только не позавидуешь тем речным разбойникам, что решились бы пошарпать таких "торговцев". Потому как ничего, кроме воинов и воинского припаса кораблики не везли.

Поначалу Андрей хотел пройти путь до побережья на лошадях, но потом отказался от подобного, так как табун выходил очень даже приличный, а ведь на корабли его не посадишь, и придётся кому-то им заниматься, пока он ходит в набег. Оттого пришлось срочно наймовать все речные суда, что ещё оставались не востребованными. Зато, хоть и намучились на переволоках, но в основном путь был очень даже лёгкий. На вёслах махали в четыре смены, а всё остальное время предавались отдыху.

Устье Луги с его деревеньками проскочили поутру, и смело вошли в Лужскую губу. Где-то верстах в трёх от устья, подальше от любопытных глаз должны были ждать их морские суда, нанятые Сильвестром. Однако то ли Гридя слегка ошибся, то ли наоборот, решил перестраховаться, но три морских лодьи стояли аж в семи верстах. Сам Григорий ожидал командира на краере.

Да, в этом году учли свои ошибки и кормщиков наняли заранее. Причём ставку делали на молодых, с которыми проще было работать. Ведь компании нужны были не просто кормщики, а шкиперы и умельцы-навигаторы. На это, кстати, и была рассчитана новая школа, основанная Сильвестром по совету Андрея. Там занятия велись с бывшими зуйками четырнадцати-пятнадцати лет. Морскую школу они прошли неплохую, многие аж по шесть навигаций отходили. И вот теперь их отобрали для того, чтобы превратить в будущих штурманов и капитанов для кораблей княжеской торговой компании. Учиться им предстояло много, и не только навигации. Но это был задел на будущее. Ведь нельзя же постоянно решать лишь сиюминутные задачи!

Кстати, пленённый у Борга шкипер был Андреем честно отпущен. Работу свою он сделал, а для более серьёзного обучения необходимо было найти навигаторов более высокого уровня. Вот только вряд ли на Балтике, где в основе лежал прибрежный каботаж, они водились пачками. Искать их нужно было совсем у других берегов.

Суета с погрузкой и переселением продлилась до самого вечера. Впрочем, Андрей сильно не спешил. Ему предстояло ещё дождаться каравана от Таракановых, к которому примкнули и обе его бусы. Всё одно идти в одну сторону, так заодно хоть под охраной побудут. А то мало ли что ребяткам с Аэгны в голову взбредёт.

Ждать пришлось долго, почти двое суток. Пока на горизонте не запестрели паруса восьми судёнышек. Да, размахнулись братцы, нечего сказать. Что ж, тем лучше. Ежели поход оправдает их чаяния, они уже своего не упустят, а следом и конкуренты подтянутся. А нам только того и надо!

Ведь для чего Иван III Васильевич заселял Новгород своими людьми? Понятно же было, что перетянуть на себя весь товаропоток Русь просто не могла, не имела она такой массы товаров. Нет, государю нужно было порушить экономическое ориентирование Новгорода на Ливонию. Ибо уж больно тесно и купцы, и дом святой Софии были связаны с тем же Ревелем. Но получилось так, что понаехавшие московиты за два поколения стали политически теми же новгородцами, имеющие лишь свой, местный, региональный интерес. И, само собой, товары были тоже местные, свои, новгородские, традиционные. А отсюда недалеко было и до возвращения сепаратистских настроений.

Заставляя купцов рвать старые связи, московский князь вынуждал их обратить свой взор на товары из центральной России. Да, доставка их была трудна, да и стоимость росла от многочисленных таможен. Но ведь купцы даже не попытались ничего исправить, скорым образом переориентируясь на привычные товаропотоки и номенклатуру товаров. Так может хоть эта попытка заставит их сделать то, что хотел от них государь. Иначе ни Ливонской войны, ни новгородского погрома избежать и в этот раз не удастся.

Так думал Андрей, пристраиваясь на краере в кильватер мини-армады.

Небольшая шкута, гонимая ветром, легко резала острым носом водную гладь Финского залива. Гридя Шубов — новгородский купец и по совместительству кормщик — скинув сапоги, босыми ногами упирался в нагретые солнцем сосновые доски палубы, удерживая обеими руками тяжёлое кормило. А вот душа у него буквально пела.

Ещё бы, в прошлом году он слегка подзадержался с погрузкой и вынужден был в одиночку идти мимо Ревеля, надеясь, что ему вновь повезёт. А то ведь если не тати морские, так патрульные корабли могли легко задержать одиночного купца. И без разницы — бело-голубой на них флаг или красный с крестом. Всё одно за собой идти велят. А всё почему? Да потому, что выдали ревельцы сами себе очень вкусное "складочное право" — право на торговлю Европы с Русью. Ни один корабль не мог миновать Ревель. Своего, из закатных стран оштрафуют, товар конфискуют, а самого домой отправят. А вот если русский попытается миновать город, то его бы непременно догнали, команда была бы казнена, а сам корабль вместе с товаром конфискован. Ныне, конечно, не посмеют казнить, но и мимо пройти так просто не позволят. Мол, в договоре сказано: "торг держать по старине", а по-старому значить у нас. Ревельцы ревностно следили за тем, что каждый русский корабль должен был прибыть к ним, выгрузить товары и взвесить их на важне. А за это ведь платить надо! И плевать они хотели на "чистый путь". Правом первоочередной покупки пользовался именно ревельский купец. Нет, можно, конечно, и мимо проскочить, как он это не раз уже делал, да вот раз на раз не приходится. Вот и в прошлый раз не удалось. Пришлось идти в Ревель и торговать там. Не без прибытка, конечно, но иные вон и побольше наторговать смогли.

Семейство Фёдоровых он знал. Как-никак не раз вместе в моря хаживали. А потому, прослышав, что внук Остафия в какую-то новую компанию порядился, вызвался с парнем переговорить. В конце концов, дело-то купеческое про конкурента побольше вызнать велит! Много интересного он тогда услыхал от тёзки, и загорелось ему тоже в столь дальние земли сходить. А то, почитай, дальше Риги и не бывал нигде. Вот возле Котлина острова и пристроился он к большому каравану, вышедшему из Устья на пару дней позже. А возле Лужской губы к ним ещё четыре кораблика пристроились. На такую-то силищу ни один ревелец не полезет!

Ох, кажись, накаркал! Появились вороньё!

Три боевых ревельских когга под красным с белым крестом флагом ходко шли наперерез каравану. В ярких лучах солнца выгнутые дугой серые льняные паруса казались белоснежными. Шли безбоязненно. Привыкли хозяевами здешних вод себя считать.

Но тут три лодьи и краер, что присоединились к каравану последними, дружно повернули навстречу гостям, выстраиваясь так, чтобы не дать пройти к остальным. С ближайшего из них замахали флагами: зелёным и жёлтым. Гридя напряг память: ага, велят продолжать путь. Что ж, морской ход не быстрый, всё одно увидим, чем у тех дело кончится. А коль до боя дойдёт — и на помощь прийти успеем. Эх и многое бы отдал Гридя, чтоб сейчас на лицо немца посмотреть.

А ревельский капитан пребывал в глубокой ярости.

Каким бы узким ни был залив, а всё одно весь его перекрыть было невозможно, оттого из Ивангорода и в Ивангород постоянно проскакивали торговые суда, минуя ревельский стапель. А это било уже по карману добропорядочных граждан, лишая одних выручки, а других работы. Вот и высылались далеко в море дозоры из кораблей береговой охраны, ходить в которые мечтали все капитаны. Ещё бы, это вам не окрестности города охранять: тут ведь особо неуступчивых и пощекотать можно. На подобное, коли свидетелей не оставалось, власти города давно закрывали глаза: всё одно деньги мимо казны не пройдут. Жалованье-то морячки в городе прогуляют!

Увидев такой большой караван московитов, Герхард Бернсторф поначалу обрадовался. Их, конечно, не пограбишь, но и привести в город разом столько контрабандистов (а как ещё обозвать тех, кто не хочет платить порядочным ганзейцам их деньги) тоже мимо ушей магистрата не пройдёт. А значит, будут и награды!

Вот только последующие действия этих лесных варваров его озадачили. Четыре судна (одно из которых было вовсе не московитским) пошли наперерез дозорным коггам, явно оттесняя их от купцов. На их палубах строились одетые в доспехи воины, разбегались по местам лучники. А потом капитан рассмотрел, что флаги на этих четырёх были не зелёные торговые, а красные. Вот так, эти медвежьи увальни умудрились перенять у них — немцев — идею конвоя! Четверо против троих — расклад явно не в его пользу. А драться эти варвары (и Герхард это знал не понаслышке) умеют.

С приближающегося краера что-то засигналили. "Ага, похоже, желают переговоров" — усмехнулся в небольшую бородку капитан. — "Что ж, давайте поговорим!" И велел положить когг в дрейф. Вскоре семь кораблей застыли небольшой кучкой в тревожном ожидании. С краера спустили шлюпку, и спустя четверть часа, на борт флагманского корабля поднялся довольно молодой, поджарый московит.

— Десятник Донат Капуста, — выговорил он на вполне понятном немецком языке, хоть и с сильным акцентом.

— Капитан Бернсторф, — сухо представился Герхард, отдавая инициативу посланнику.

— Господин капитан, мой адмирал, князь Барбашин, просил узнать, по какому праву вы пытаетесь напасть на русский конвой?

— Напасть? — степень охре... хм, удивления ревельца легко читалось на его доселе бесстрастном лице. — Я ни на кого не нападал, а всего лишь хотел отправить ваши корабли в Ревель.

— На каком основании? — нет, явно, в понимании капитана, московит вёл себя нагло.

— Стапельное право, дарованное вольному ганзейскому городу Ревель от совета Ганзы требует....

— Простите, капитан, что вынужден прервать вас, но какое отношение ваш стапель имеет к нам. Согласно первой статьи договора с Ганзейским союзом лета 7022 или года 1514 от рождества Христова, купцам обоих сторон дарован беспрепятственный проезд: "ехати с товаром, горою и водою; путь им чист приехати и отъехати" — буквально процитировал московит. Бернсторфу даже интересно стало: он что, весь договор наизусть знает?

— Но на судах может быть заповеданный товар, который....

— Я вновь прошу прощения, капитан, но согласно статьям 1 и 4 того же договора купцам даровано право свободной торговли всем товаром без исключения. "Торговати всем товаром без вывета, соль, серебро, олово, медь, свинец и сера". А то, что вам кто-то какие-то товары заповедовал, то не наше дело. Караван идёт в иные города земель германских, и посещать славный город Ревель не намерен. Так что разрешите откланяться. Ах да, адмирал просил уведомить, что любое движение ваших кораблей в сторону каравана будет расценено, как нападение и он будет вынужден вас атаковать, сугубо защищая своих подопечных. Разумеется с последующим составлением рапорта и подачей оного государеву наместнику в Новгороде и магистрату города Ревель. Всё это изложено в письме, которое князь-адмирал передаёт вам.

Наглый московит сунул руку за отворот своего кафтана и вытащил запаянный сургучом бумажный прямоугольник, который Бернсторф машинально взял.

После этого московит отвесил лёгкий поклон, скорым шагом прошёл к вывешенному за борт шторм-трапу и спустился в шлюпку. И никто из команды когга не увидел, как опустившись на банку, посланец московского адмирала облегчённо выдохнул:

— Фу, кажись, ничего не переврал, всё сказал, как господин учил. Ох и тяжёлая это работа посольская. А ну, братцы, греби, давай.

Вот, глядя в след удаляющейся шлюпке, капитан Герхард Бернсторф и впал в глубокую ярость.

Он много чего ожидал от этих обитателей лесов, но не того, что произошло! Вот так, с позиции силы, давно с ревельцами никто не говорил. А ведь этот десятник практически издевался над ним и городом, который он представлял. Прикрывшись статьями этого чёртового договора, он буквально из-под носа увёл огромный куш, что пролился бы в городскую казну. А заодно лишил его наград и почестей. Нет, это надо же — конвой, адмирал! Кто бы мог ожидать подобное от этих московитов. А ведь прежде и не видно было их на море. Но хуже всего то, что если эти схизматики начнут все ходить такими караванами, то славному городу Ревель придёт конец. Потому как именно на торговле с ними местные купцы настолько обогатились, что перестроили весь город. Да ещё как! Подумать только, даже входы в жилые дома горожан представляли из себя каменные порталы! Порталы — словно это были входы не в дом, а в церковь. К тому же порталы эти ещё и расписаны были. А на первых этажах — огромные застеклённые окна, а это, поверьте, очень, очень дорого. Так неужели всему этому приходит конец?

Печально жить в годины краха! Увы, с тех пор, как московский князь "свернул шею" свободному Новгороду всё и началось. Этому государю было решительно наплевать на немецких купцов — он их знать не хотел. А теперь и его подданные, получается, не желают с ними знаться. С каким бы удовольствием он атаковал бы этих наглецов, но приходится сдерживать себя. Четыре военных корабля — это много. А случись бой, в стороне никто не останется: торговцы, не торговцы — все на ревельцев навалятся. Уж он-то знал этих варваров, как никто другой! И одолеть их Бернсторф не сможет. А дальше будет так, как сказал этот посланец — всю вину свалят на проигравших, навсегда запятнав его честное имя. Что же, остаётся вернуться в город с нерадостной вестью, и пусть магистрат решает, что предпринять в свете вновь открывшихся обстоятельств.

Зато Андрей встречу с ревельцами вспоминал с двояким чувством. С одной стороны хорошо: указали им их место и обошлись без драки. А с другой — какие ещё будут последствия? Ганза, конечно, уже на ладан дышит, но до смерти ей ещё не близко и укусить она может сильно, коли захочет!

Да и жалко, если честно, такие кораблики упустили! Не то, чтобы образцы военной мысли, но не хотелось бы часть добычи выкидывать только потому, что банально некуда грузить будет. Ведь что-что, а людишек он собирался вывезти подчистую.

Наставляя своего послужильца, Андрей честно думал, что ганзеец на его слова обидится и ринется в бой. Потери, конечно, будут не слабыми, но сюрприз в виде мушкетонов и резерв в виде краера, готового помочь огнём и мечом, должен были быстро свести дело к победе русичей. Но ревелец оказался то ли сообразительным, то ли очень осторожным.

Впрочем, нет ничего хуже, чем сожалеть о содеянном. Хорошо хоть приказчики Таракановым всё как было распишут и тогда те, возможно, наконец, о себе заботиться сами начнут. А Андрею ведь это и надобно. Да и не закончилось ещё путешествие. Мало ли кто в море повстречается.

Подумал и как накаркал!

С торговцами расстались уже после того, как обогнули Моонзундские острова. И едва растаяли вдали их паруса, на эскадру (ну раз самоназначил себя адмиралом, то значит и отряд судов вполне себе эскадра) выскочил одинокий неудачник. Точнее тот-то вполне считал, что ему повезло. А как же, четыре торговца — вполне достойная добыча! На море и не такое бывало. Случалось, один забитый под завязку капер семерых брал. Не часто, конечно, но сотня молодцов на два десятка команды (торговцу ведь профит нужен, а не лишние рты кормить) вполне себе достойно. Даже если кто и убежит — ему и пары призов хватит. А то, что побегут, рижанин даже не сомневался. Чёрный флаг вольного города Риги с белым крестом на море не только уважали, но и боялись. Ведь под этим флагом ходили не одни лишь богатые купцы, но и вполне себе лихие ребята.

Надо сказать, что расчёт-то у пирата был правильный, вот только с выбором добычи ему не повезло. Как там, в народе говорят: пошёл по шерсть, а вернулся стриженным. Только понял он это поздно. Для себя!

В результате выживших разбойников заперли в трюме, своих погибших отпели по морскому обычаю и уже впятером пошли к довольно близкой отсюда Паланге.

* * *

*

Мариус был жмудином. И первые двадцать лет жизни прожил крепостным. А поверьте, врагу не пожелаешь быть крепостным у ливонского рыцаря. Жмудина могли убить, просто так, а могли прогнать семью из хутора, обрекая на голодную смерть, потому как немцы их за людей не считали. Понятное дело, что при первой возможности самые смелые пытались сбежать. Хотя выбор, куда можно было бежать, для них был небольшой. Либо в города, где всегда требовались рабочие руки, либо за границу орденских земель, в Литовское княжество. Мариус в своё время выбрал второе. И не прогадал.

С той поры он вот уже пять лет работал в артели старого Ольсы, занимаясь тем, что боронил море. Да-да, кто-то пашет землю, а Мариус "пахал" море. Зачем? Да за янтарём!

Когда-то давно его добывали просто — искали на побережье и собирали руками.

Затем технология добычи изменилась. Теперь стали изготавливать специальные сачки на 3-х — 4-х саженных шестах. Ловцы, вооружённые ими, заходили в воду или выходили в море на лодках и вылавливали водоросли с запутавшимся в них янтарём. На берегу сачок вытряхивали, и женщины и дети выбирали самоцветы.

А в прошлом году старый Ольса привёз от хозяина артели иной способ, значительно улучивший их труд.

Давно было замечено, что в спокойной воде самоцвет был хорошо заметен на глубине до 4-х саженей. Оставалось лишь выйти на лодках в море и отыскать их скопления на дне между камнями. А потом специальными шестами остаётся проборонить морское дно, вследствие чего золотистый камень освобождался от ила и всплывал на поверхность, откуда его и доставал ловец. Почему янтарь всплывает, никто сказать точно не мог. Говорили, что солнечный камень просто стремится к солнцу и всё.

Новой жизнью Мариус был вполне доволен. Не то чтобы разбогател, но и нищим себя не чувствовал. Ел и пил куда лучше, чем когда крепостным был. О женитьбе подумывать стал. Да и то, почитай третий десяток идёт. Для многих старик уже. Да и избранницу присмотрел — племянницу Ольсы. Оттого и работал как вол, чтобы будущее семейное дело улучшить. Солнечный камень, он ведь не всякому даётся. Есть и такие из добытчиков, что еле-еле концы с концами сводят. А некоторые и вовсе всё бросают и в рыбаки идут. Рыболовство тоже дело нелёгкое, но рыба ловится чаще, чем янтарь.

Это артели Ольсы хорошо, она на самого жемайтского старосту — Станислава Кезгайло — работала. Понятно, что тот львиную долю от дохода себе оставлял, но и парням неплохо перепадало.

Сегодня они собирались сходить на новое место, что отыскали совсем недавно. Проблема была лишь в том, что слишком уж близко оно к границе тевтонов расположилось. Поди потом, докажи, что ты не на их территории промышлял. А тевтоны в янтарном вопросе жестоки. Хотя местному населению и было дозволено собирать самоцвет, но его нельзя было хранить и обрабатывать на территории ордена. Весь добываемый янтарь шёл на продажу, а крестоносцы получали с этого баснословные барыши. За малейший кусок янтаря, скрытый от властей, к жителям побережья применялись пытки и казни вплоть до повешения и колесования.

Но зато делянка та была ещё никем не запахана и сулила богатый улов. А это стоило риска!

— Эй, Волимонт, надеюсь, ты хорошо просмолил лодку? Или опять нам придётся вычерпывать её? — Ольса со смехом обратился к высокому, широкоплечему парню с воловьими глазами. Этот бугай не отличался остротой ума, зато работал как вол и был чересчур добродушен.

— Аж на два раза, дядько.

— Ну, хорошо. Велимут, Мариус, несите мачту. Под парусом пойдём, нечего руки напрягать. Обед-то все взяли? До вечера домой не воротимся.

Мариус лишь похлопал по кожаному мешку, спеша за длинноногим Велимутом. Вдвоём они притащили из сарая мачту и рей с намотанным парусом и сноровисто укрепили её. Помолившись святому угоднику Николаю (а Мариус, в тайне ото всех, и старому Перкунасу) артель, поднатужившись, столкнула тяжеленную лодку с песчаного берега в морские волны. Море, не смотря на лето, было ещё прохладным. Да и вообще в этих местах оно редко прогревалось достаточно хорошо, что, впрочем, не мешало Мариусу купаться в нём. Устроившись кто как, артельщики вздели парус и старая, но надёжная лодка понесла их мимо застывших в стороне от берега кораблей торговцев.

Поскольку основной торг начинался поздним летом, то и кораблей на рейде было мало. Всего три. Но и их было чем нагрузить. Литовское княжество богатое!

— Ой, смотрите, — вдруг подскочил дальнозоркий Петрус — Ещё торговцы идут.

— Да сядь ты, олух, — вспылил Ольса. Однако голову тоже повернул. Далеко далеко на горизонте белели паруса нескольких кораблей.

— И с чего ты взял, что они к нам идут? — пробурчал он. — Ну как просто мимо, в Мемель путь держат.

— Так коль в Мемель, то однозначно мимо нас пройдут, — усмехнулся Мариус.

— Не хотелось бы. Ведь не дураки, поймут, чем занимаемся. Мож сами и не пограбят, так своих добытчиков пошлют. А нам это не с руки. Ты вот что, Петрус, поглядывай, давай. Коль к нам пойдут, сразу кричи.

— Исполню, Ольса, — кивнул довольный Петрус. Ещё бы, по сторонам смотреть — это вам не в холодной водице возиться.

И никто из них даже представить себе не мог, что выходя сегодня в море, они в последний раз видят своих близких живыми, но зато спасают себе свободу, а возможно и жизнь.

Глава 35

Долгожданная земля Жемайтии показалась на горизонте ранним утром. Вообще ночь выдалась суетливой — как раз наступило новолуние и идти пришлось практически на ощупь. Но в июне к четырём часам утра уже начинало светать, так что видимость потихоньку восстанавливалась.

Корабли, опасаясь мелей, медленно приближалась к песчаным берегам. Мореходы готовили к спуску большие лодки, на которых десанту предстояло достичь берега, отвязывали якорь, готовясь в любой момент бросить его в воду. На носу передовой лодьи вперёдсмотрящий мореход бросал в море грузило и выкрикивал глубину. Стоявший рядом с рулевым кормщик, ухватив в кулак небольшую бородку, напряжённо вглядывался вдаль. В этих местах ошибиться было нельзя — пропадёшь.

Несмотря на лето, было довольно прохладно. Андрей, запахнувшись в подбитую мехом епанчу, стоял на юте краера, гадая, как отреагируют местные на их прибытие. Но пока что вокруг было всё тихо и спокойно. Лишь мерно шелестел прибой, да с берега доносился смолистый запах дыма. Где-то далеко, за песчаными дюнами, негромко пролаяла собака, но тут же заткнулась.

Дружинники, одевая брони, жались от ночного холода, искоса поглядывая на него. А он взмок, да так, что льняная рубашка прилипла к телу. Адреналин бешеными толчками бился по венам, заставляя дрожать в боевой лихорадке. Это был его первый самостоятельный десант, и он просто не мог провалиться!

Лодки с тихим плеском упали на воду и закачались вдоль бортов, удерживаемые канатами. Повинуясь команде, десантники начали споро спускаться в них, заполняя всё пространство. Пять лодок по два десятка молодцов. Сотня воинов. Если не вмешается капризная дама Фортуна — для местных рыбаков за глаза хватит.

Вскоре одна за другой лодки стали отходить от кораблей. Андрей повернулся к нетерпеливо мнущемуся у трапа Дружине. Это был рослый малый, служивший полусотником у старшего брата и прошедший уже не одну баталию. Ныне же ему предстояло руководить первой партией десанта.

Андрей, чьи нервы были натянуты как струна, с завистью посмотрел в устало-спокойные глаза полусотника.

— Что ж, всё уже не раз говорено, — сказал он.

— Помню, княже, идём кругом и отрезаем посёлок с обратной стороны. Сигнал к атаке — твоя шутиха. Главная задача не дать никому утечь.

Андрей кивнул. Ну да, он долго думал над системой сигналов, но ничего лучше петровской сигнальной ракеты сообразить не смог. Не позволяли технологии. А петровская сигналка вполне себе работала на порохе и была воспроизводима в условиях шестнадцатого столетия.

Полусотник легко соскользнул в шлюпку и дружинники с силой навалились на вёсла, догоняя ушедших вперёд товарищей. В утреннем рассеянном свете было видно, как лодки одна за другой прибились к берегу, и воины споро высадились на песок. А заранее назначенные гребцы сноровисто стали сталкивать шлюпки обратно в воду, в то время как остальные пошагали к темнеющему прямо за дюнами лесу.

Обратный путь у гребцов занял времени чуть дольше. Но вот, наконец, все лодки были взяты на буксир и парусники вновь двинулись вперёд.

— Устье реки видишь? — спросил Андрей у морехода, ворочавшего тяжёлый румпель.

— Вижу! — кивнул тот.

— Вот и правь туда, теперь немного осталось. Как выгрузимся, лодки назад отправим, за оставшимися.

Мореход лишь молча покивал, показывая, что понял и налёг на румпель, поворачивая руль. За бортом зашумела вода, краер, повинуясь его действиям, чуть изменил направление.

В своё время Андрей долго думал с кого начать свою пиратскую деятельность. Дело в том, что портом у княжества выступали сразу два поселения — Паланга и Швянтойи (или как его ещё по старинке некоторые называли Элия). Между ними было всего двенадцать вёрст разницы, но тревожный гонец всё одно успевал бы упредить второе поселение много раньше, чем туда заявились бы его корабли. А потрясти хотелось обоих!

Он долго гадал, прикидывал так и этак и, в конце концов, решил начать со Швянтойи. Потому как, в отличие от Паланги, уже доросшей до местечка, тот всё ещё оставался небольшим (с натяжкой сотни две, от силы три человек) рыбацким посёлком.

И вот теперь именно к нему подкрадывались корабли в предрассветной мгле.

Швянтойи раскинулся практически в устье одноимённой реки, которая перед самым морем изгибалась большой дугой, почти версту протекая вдоль берега сначала в одном, а через полверсты в обратном направлении. Именно на этом речном выступе, всего в полуверсте от моря и вырос два столетия назад рыбацкий посёлок. Расцвет его был ещё впереди, но в деревянных амбарах, раскинувшихся на низменных берегах, и сейчас хранилось немало товаров, ожидая прихода заморских купцов.

Вот только гидрология тут была та ещё, почти как устье Наровы, где песчаные бары гуляли после каждого шторма. Тут же вполне хватало сильного ветра, наносившего песка с берега. А потому близко подходить не стали, бросив якоря на самой границе мелей.

Быстро подтянув лодки, вновь загрузились в них под самую завязку и дружно погребли, целясь в устье реки.

За всеми этими перемещениями Андрей даже не заметил, как пролетел час и лишь налившийся алым небосвод над заросшим тёмным лесом берегом, с белой полоской песка у самого моря, оповестил его, что пришло время восхода!

— Навались, братцы, — негромко шикнул Андрей. Хотя гребцы и так старались вовсю. Просто лодки уже вошли в русло и теперь лавировали между мелями, идя вверх по течению. А Швянтойи хоть и малая, но всё же река, так что приходилось лишь смириться и ждать.

Где-то в невидимом ещё селении вдруг громко запели петухи, предвещая скорое появление солнышка. Громко забрехали собаки, словно перелаивая друг друга. Замычала надоенная скотина. Казалось, что всё идёт удачно, их так никто и не обнаружит до самого нападения. Но тут на берегу неожиданно показались люди. Трое. Правда почти сразу один повернулся к ним спиной и бросился назад. Ему вслед громко захлопали тетивы. Андрей вздохнул и подтянул к себе шест с сигнальной ракетой. Таиться больше не было смысла — вооружённых людей в лодках местные за купцов точно не посчитают!

С диким шипеньем шутиха рванула ввысь, чтобы там расцвести огненным цветком. Солнце вставало за спиной отряда полусотника Дружины и не разглядеть сигнала они просто не могли. И запевшие где-то вдали рожки подтвердили это.

Гребцы сделали ещё пару гребков и с противным шорохом, лодки въехали в прибрежный песок. Громко заорав, новоявленные викинги выскакивали из лодок и со всех ног бросались бежать к маленьким неказистым домишкам. Они действовали столь стремительно, что небольшой переполох, вызванный криками прибежавшего дозорного, быстро перерос в панику. Вот только не все поддались ей. Купеческие охранники оказались психологически более устойчивы, чем рыбаки и их семейства. Защищая хозяйское добро, они успели выстроить жиденький строй из тех, кто стоял в карауле.

Вот только их порыв пропал втуне, потому как Донат, натренированный князем до автоматизма и заинструктированный до слёз, устраивать бой стенка на стенку даже не думал. Охранники это же не одоспешенные воины, а потому залпа мушкетонов им хватит за глаза. Правда, братовы дружинники относились к этим пукалкам с известным скепсисом, но на амбары, к несчастью охранников, наступали абордажники Андрея. Не останавливаясь, они просто шарахнули навскидку в сторону врага картечью, и ещё не успел развеяться пороховой дым, а те из охранников, кому посчастливилось уцелеть, уже валились на колени, бросая оружие в сторону. Единственная попытка оказать хоть какое-то сопротивление была подавлена на корню.

Вот так, не прошло и часа, как посёлок был зачищен полностью. И без потерь, если не считать, что двоим аникам-воинам всё же досталось. Сунувшись по дурости в дома, они отхватили один чем-то похожим на коромысло, а второй вилами. Вот только деревянные вилы пробить кольчугу не смогли, но дух из паренька выбили. Бабу, что столь сурово встретила налётчика тут же и оприходовали, а над пострадавшим ещё долго потом посмеивались его более успешные товарищи. Других потерь отряд не понёс. Зато тех, кто пытался убежать в окрестные леса переловили всех, ну а особо ретивых просто расстреляли из луков. После чего занялись любимым воинским делом: тащить всё, что имело хоть какую-то ценность.

Андрей же, пока Гридя с мореходами осматривали вытащенные на песок рыбацкие баркасы, пошёл проверять купеческие амбары. К его сожалению, набор товара в них был ожидаем: всё те же меха, воск, сырье и выделанная кожа, рожь, зола, поташ, лес и лесоматериалы, пенька и некоторые ремесленные изделия. Великое княжество Литовское по ассортименту недалеко ушло от Великого княжества Московского.

Ну да он и не надеялся найти тут что-то сверхдорогое. Зато для последующей перепродажи, конечно, было что взять, но этим заняться предстояло только после того, как свершится рейд на Палангу.

Ближе к обеду, оставив в устье Швянтойи захваченный рижский корабль, два десятка бойцов и Доната с задачей грузить лишь самое ценное, Андрей с оставшимися силами тронулся дальше. Впереди них шли экспроприированные баркасы, в которых до поры до времени под тентом и сетями скрывались бойцы десанта.

Паланга — "морские ворота княжества" — лежала в шести с половиной миль южнее Швянтойи, так что, даже не смотря на слабый ветер, уже через два часа они подходили к её рейду, по пути проскочив мимо кучи вышедших с утра на промысел лодок с рыбаками и ловцами янтаря, отвлекаться на которые даже не подумали. Потому как вряд ли овчинка стоила выделки.

На рейде Паланги их встретили стоявшие на якорях три купеческих корабля. Андрей внимательно вгляделся в еле трепещущие на слабом ветру флаги, определяя, кому они принадлежат. Война — войной, но лишних инцидентов следовало избегать. Конечно, их всё одно объявят варварами, но слухи про то, что московиты не тронули нейтралов, разлетятся по прибрежным городам, работая против фантазий литвинов.

Так, так, что там у нас? Ага, на самом крайнем когге был поднято красное полотнище с двумя белыми вертикально расположенными крестами у самого древка, а над крестами изображалась золотая корона. Ну, здравствуй, ганзейский город Гданьск! Что там, в будущем либералы вопили? Тупые московиты не понимали разницу между Литвой и Польшей, объединённых одной короной? А нам плевать! Ведь это именно гданьские козлодои уже со следующего года будут охотиться за русскими судами. И им будет начхать на то, что Польша не воюет с Русью. Так что, лево руля и на абордаж!

Поляки даже сообразить ничего не успели, как их корабль был захвачен, а их самих повязали и побросали в трюм. Точно так же были захвачены и остальные корабли, после чего десант на шлюпках устремился на помощь первому отряду, уже высадившемуся в местечке с рыбачьих баркасов.

Драка в Паланге получилась знатная. Тут нападавших встретили наёмники, которых Станислав Кезгайло нанял охранять доходное местечко. Немного, всего полсотни бойцов, но именно они и оказали самое значительное сопротивление. А поскольку дружинники Дружины огнестрел не жаловали, то и рубиться им пришлось по настоящему, грудь в грудь. Андрей потом долго сожалел, что не послал с ними своих парней. Десятка мушкетонов вполне хватило бы, чтобы если не убить, то хоть поранить часть наёмников. А с раненным драться всё одно легче. Но не подумал и в результате защитники Паланги взяли свою дань кровью. И это ещё повезло, что наёмники свои имевшиеся аркебузы зарядить не успели. Что ж, урок на будущее: не хочешь нести лишние потери — лучше планируй операции.

Паланга пала, когда сопротивление наёмников жемайтского старосты было окончательно сломлено. По всему местечку разносились плач перепуганных детей, предсмертные крики мужчин (тех, кто рискнул сопротивляться неизбежному) и пронзительные вопли женщин, молящих о пощаде. Перепуганных людей вязали на татарский манер и сводили в одно место. А их дома беспощадно разграблялись. Купеческие амбары взламывали и перетряхивали, отбирая наиболее ценный товар.

Несколько отрядов по десять человек выскочили в море на парусных баркасах, поохотится на тех, кто ещё не понял, что произошло в родных пенатах.

Андрей же, занявший домик старосты, велел тем временем привести к себе капитанов захваченных кораблей. Спустя полчаса те настороженно вошли в комнату, ожидая от молодого предводителя пиратов любой подлости. Однако тот вёл себя спокойно и первым делом предложил капитанам сесть.

— Сначала разберёмся с вами, — обратился Андрей к капитану из Гданьска. — И прошу, избавьте меня от нытья по поводу вольности вашего города и всего прочего. Для меня вы, прежде всего, подданные Сигизмунда, а Сигизмунд воюет с моей страной. Поэтому ваш корабль и груз конфискуется в пользу победителей, то есть меня. Но лично вам и вашей команде, если вы не будете бунтовать, я гарантирую жизнь и свободу. В противном случае вас ждут рынки Крыма, ведь ни вы, ни ваши матросы не являетесь православными. Надеюсь, капитан, мы хорошо поняли друг друга?

Немец, молча выслушавший всю речь, внимательно вгляделся в лицо князя, о чём-то подумал и согласно кивнул. После чего его под конвоем двух дружинников вывели во двор.

— Теперь с вами, господа, — Андрей разом обратился к двум оставшимся капитанам. — Мне некогда связываться с вашими торговцами, так что ситуацию им опишете сами. Русь не воюет с Ганзой, и поэтому вы признаны нейтральной стороной.

— Однако это не помешало вам захватить наши корабли, — вклинился в разговор самый смелый из капитанов. Или самый глупый, это с какой стороны посмотреть.

— А разве кто-то при этом пострадал? Подумаешь, наполучали тумаков. Ведь никто не убит и груз не разграблен. А захватили вас, чтобы вы не натворили глупостей. После того, как мы уйдём, корабли и груз останутся вам в целости и сохранности.

— Груз давно уже хранится в местных амбарах. А мы должны были загрузиться местными товарами.

— Хм, что ж, тогда зовите ваших купцов. Думаю, мы сумеем договориться.

Андрей не лукавил. Он уже понял, что забрать всё он просто не в состоянии, а значит, вполне мог и уступить часть товаров ганзейцам. Всё одно лишнее придётся уничтожать. Тем более самое ценное из местных товаров — янтарь — всё одно предназначалось для гданьского купца. Ведь с 1477 года в этом городе, "освобождённом" от власти крестоносцев появился свой цех янтарных мастеров, составивших здоровую конкуренцию янтарным цехам Любека и Брюгге. Кстати, сундук с серебряными монетами, найденный на гданьском когге, предназначался именно в уплату за него. Видимо князьям Кезгайло больше требовалось серебро, чем европейские товары, раз они, если верить словам приказчика, вот уже несколько раз просили за свой товар именно монеты. Да и вообще, как выяснил князь, это была довольно частая практика, когда купцы из Любека, Гданьска и других отдалённых городов слали в Прибалтику сундуки с монетами, для закупки больших партий товаров. Потому как сырья им требовалось всё больше и больше, а восточные земли просто не могли переварить такой же по объёму поток промышленных товаров. Такое вот средневековое разделение на промышленный запад и сырьевой восток.

Когда же дела с "нейтралами" были закончены, Андрей задумался о дальнейших шагах. Изначально он планировал разграбить ещё и Кретингу, до которой от Паланги было всего ничего, но уже сейчас добычу было буквально некуда пихать. Ведь людской полон никто не отменял. Да, пусть детей и стариков никто брать не собирается, но и молодых людей здесь и в Швянтойи набиралось и без того достаточно. Ну и бежавшие жители успеют предупредить тамошних жмудинов, и те или успеют спрятаться в своих лесах, как это они делали при набегах крестоносцев, или, что ещё хуже, организуют засады на дорогах. А оно ему надо? Да и что возьмёшь с обычных крестьян? Тот же людской полон, да дешёвое железо. Лучше уж выскочить в море и прибрать к рукам пару торговцев — всё навар жирнее будет. Так что поход вглубь придётся отменить и начинать грузится всем самым ценным.

Погрузку начали на следующий день. Первыми на краер повезли мешки с "морским уловом". Андрей специально пришёл посмотреть на него. Что сказать, необработанный янтарь почти всегда выглядит непримечательно, солнечный камень чаще всего оправдывает своё название уже после профессиональной обработки, приобретая в руках мастеров свою таинственную, древнюю красоту. А потому, подержав в руках невзрачные камушки, князь лишь просто кивнул и отправился проверять тех, кто солил и вялил мясо. Из-за наличия стольких лишних ртов, провизии на обратный путь требовалось в разы больше, чем было запасено. Потому весь домашний скот и птицу безжалостно пускали под нож.

Морские охотники притащили с собой несколько лодок полных рыбы, янтаря и молодых, крепких мужиков. Всю рыбу отдали заготовщикам, а янтарь и людей в добычу.

Пять долгих дней Паланга и Швянтойи находились под властью новоявленных викингов московского князя. Пять дней их осматривали и обирали, выискивая всё, что представляло собой ценность. На пятый день Палангу покинули купцы, гружённые "закупленным" товаром, увозя с собой команду из Гданьска. Пленных жмудинов грузить стали под самый конец, когда всё самое ценное было уже загружено на корабли. А на шестой день тяжело осевшие в воду корабли покинули литовские берега, оставив позади весело полыхающие огнём товары и постройки.

* * *

*

Староста жемойтский Станислав Кезгайло если не находился в своих имениях или в Вильно, то обычно проводил время в городке Варняй. Ещё совсем недавно Варняй носил название Медининкай и был важным поселением Жемайтии, хоть и располагался на отшибе этого региона. Тевтонский орден несколько раз пытался покорить разбойничий город, но каждый раз с позором отступал. Близость непроходимых топей и дикий непокорный нрав местных жителей отбивал всякую охоту к завоеванию этих краёв.

Сам Варняй находился в очень красивой местности, на берегу озера Лукстас, где можно было найти янтарь, что делало озеро редким природным феноменом. А главное, именно с Варняй начался переход в христианство закоренелых язычников жемайтов.

Князь Витовт сумел обуздать непокорный народ и включить Жемайтию в состав Великого княжества Литовского. А Варняй постепенно становился важным христианским центром. Правда, поначалу местные жители в штыки воспринимали насильно навязанную им веру. Первые построенные здесь церкви сжигались в нём с завидной регулярностью. И всё же католицизм со временем прочно обосновался в бывшем разбойничьем вертепе.

Именно здесь с 1417 года строится резиденция литовского архиепископа. И именно потому он вскоре превратился в негласную столицу всего Жемайтского староства.

Обычно в своём старостве Станислав надолго не задерживался. Ровно настолько, насколько нужно было, чтобы тряхнуть чиновников, да проверить артели, что приносили в казну князя неплохую прибыль. Ведь что могло случиться в этом медвежьем уголке? Ну, подумаешь, пошалят горячие жемайтские парни, да пограбят пограничье Ливонского ордена. Или рыцари в отместку нанесут "визит вежливости". Обычное дело! Главное в старостве было всё спокойно. Дороги содержались во вполне проходимом состоянии, разбойников вылавливали довольно быстро, так что купцы редко когда жаловались. Доход с приморских Паланги и Швянтойи потихоньку рос. Так зачем задерживаться тут надолго, в то время как в Вильно и при дворе шла большая игра, в которой представители больших родов так и норовили оттеснить Кезгайлов в сторону. В конце-то концов, не дело княжескому роду Кезгайлов повторять участь другого литовского княжеского рода — Гедройцев, который уже ныне не играл той роли в политической раскладке сил государства, какую имел ещё при прошлом великом князе. Хотя Матеуш Гедройц по праву мог считаться его другом. Ведь недаром именно Станислав стал поверенным его любви к княгине Анне Крошинской, ныне ставшей женой Гедройца.

Вот и сейчас, прибыв в Варняй, он собирался посетить их уютное гнёздышко, отдохнуть да славно поохотиться, однако все его планы сломало известие, доставленное срочным гонцом с побережья. Прочитав его, князь с хрустом сжал кулак, смяв само послание. Написанное не укладывалось в его голове. Флот московитов напал на Палангу. Флот! Откуда у московитов взялся флот? Мало того, что они отобрали у княжества Смоленск, так они ещё и на его побережье замахнулись. Господи, Исусе, а ведь туда вскоре должны прибыть деньги за его янтарь. Кляты московиты, как же не вовремя они появились.

К чести своей, князь раздумывал недолго. Уже к обеду было объявлено о сборе шляхты. Жемайты ещё не были развращены польскими вольностями, а потому уже на следующий день староста во главе приличного отряда выдвинулся в сторону Паланги. Основу небольшого войска составляли дружины его и Матеуша Гедройца, который так же вышел с ним в поход.

Конная армия шла со всей всевозможной скоростью, но всё равно опоздала. Когда перед взором князя предстали пылающие остатки Паланги, лицо его буквально позеленело от злости. Дева Мария, ведь им не хватило совсем чуть-чуть! Клятые московиты не просто сожгли местечко в его владениях, они умудрились ограбить его самого! Ещё в Кретинге он от сумевших спастись жителей Паланги выяснил, что судно из Гданьска успело прибыть, и было захвачено вместе с остальными судами этими лесными варварами. И это был страшный удар. Удар, как по его финансам, так и по его престижу.

Князь в бешенстве рубил дорогой саблей придорожные кусты, а его слуги в страхе стояли поодаль, боясь обратить княжеский гнев на себя. Гедройц, подъехавший было успокоить друга, лишь молча поглядел на его сражение и отъехал в сторону, буркнув:

— Пусть рубит, глядишь, быстрее успокоится.

А ведь он ещё в первый день хотел поделиться радостной вестью, что родственники жены поспособствовали его дальнейшей карьере и он в скором времени собирался отбыть в Краков, к королевскому двору. Но теперь чувствовал, что такой вестью он с другом поделится не скоро. И он хорошо понимал его состояние. О янтарном промысле Станислава он знал, да что там, он сам участвовал в подобном и тоже понёс потери от налёта. Но Кезгайло был, кроме всего, жемайтским старостой и ему ещё предстояло отвечать за разорение подведомственных земель перед великокняжеской комиссией. Война — войной, но московские войска ещё ни разу не забирались так далеко. И подобным промахом вполне могли воспользоваться многочисленные противники Кезгайлов.

Спустя час Матеуш во главе небольшого отряда выдвинулся в сторону Швянтойи, но лишь затем, чтобы констатировать и её сожжение тоже. Кто бы не командовал московитами, он нелохо порезвился на жемайтской земле.

Глава 36

Длинная вереница пленных и горы добра, выгруженные из трюмов, вызвали в обитателях водской деревеньки Краколье настоящий ажиотаж. Такого наплыва людей здесь видели редко. Обычно-то торговые караваны, идущие с верховьев, сворачивали задолго до них и уходили по Россони в Нарву, мало кто до устья Луги спускался. А уж с моря и вовсе единицы приходили. И те в основном были свои, ямгородцы. Вот и смотрели на подобное столпотворение кракольяне с нескрываемым интересом. А через некоторое время, привлечённые вездесущими слухами, появились и жившие в четырёх верстах к западу жители Лужиц — другой водской деревни на берегу Лужской губы.

Крестьян понять было можно: с кем, как не с такими вот караванщиками им торговать. До Ям-города то путь всё же не близкий. А так, глядишь, за нехитрый свой товар выручат пару монет, не покидая родных мест. Вот и возник на речном берегу стихийный торг.

Андрей препятствовать ему не стал, наоборот, пока другие торговались, одновременно перегружая товар и пленных на поджидавшие их тут речные струги, он занялся тем, что обежал на краере всё окрестное побережье, выявляя годные для стоянки морских судов места.

Ну а что? Ведь сколь ни тянули в его истории, а строить порт в устье Луги всё одно пришлось. Так почему бы ему и не воспользоваться своим послезнанием?

Давно известно, что борьба за выход к морю — один из главных сюжетов российской истории. Причём горячие споры и профессиональных историков и любителей велись в основном только о том, чем считать действия России: "захватывала балтийское побережье" или "возвращала своё новгородское наследие". И мало кто обращал внимание на самую популярную ошибку, гуляющую по книгам и учебникам: "Иван Грозный начал Ливонскую войну за выход к Балтийскому морю". Какой, к чертям собачьим выход! Такое ощущение, что все словно забыли, что у Ивана Грозного он уже был, этот самый выход! Причём почти такой же, что и у послесоветской России: от устья Наровы с Ивангородом, до устья Невы с Невским Устьем и далее на север, где граница была больше условной, но Выборг был уже датским городом. Выход-то в море был, да вот нормальных портов на нём, однако, не было. Ивангород пытался занять эту нишу, но всё же больше рассматривался как пограничная крепость, нежели как корабельная пристань.

И понимание сложившейся ситуации постепенно проникало в умы власть предержащих на Руси. Первыми строительством причалов озаботилось ещё правительство Елены Глинской. (Их останки были найдены в селе Венекю́ля (как ныне зовётся Норовское), но кроме пары заметок в специализированных журналах о них и не пишут нигде). По известным причинам, строительство было заброшено аж на четверть века. И только в июле 1557 года дьяк Иван Выродков и окольничий Дмитрий Шастунов по указу царя Ивана Грозного вновь начали ладить на реке Нарова пристань корабельную. Тогда же появилась и первая идея строительства ещё одного морского порта, восточнее Нарвы, в районе устья реки Луги.

Однако, неожиданно получив в свои руки ливонскую Нарву, правительство кардинально поменяло прежние планы. Строить с нуля новый порт в таком разе — непозволительная роскошь. Проще показалось использовать чужое, ведь к тому времени давно уже сложились и устоялись грузопотоки через Нарву, Выборг, Ревель и Ригу. И последующие 23 года Русь по максимуму использовала нарвские мощности, ведя прибыльную торговлю. А дальше всем известно: Смута, захват побережья шведами и Северная война.

Молодой царь, отношение к которому у Андрея было неоднозначным, но надо отдать ему должное, тоже интересовался Лужской губой. В 1701 году по его указу небольшим отрядом там проводился промер глубин. Но возведение Санкт-Петербурга и захват прибалтийских портов опять сделали строительство в устье Луги неактуальным.

Следующая попытка выдалась уже во времена Союза. Мало кто знает про военно-морскую базу в Ручьях, так и не достроенную в итоге. А порты присоединённых в 1940 году Эстонии, Латвии и Литвы вновь пагубно сказались на планах строительства в Усть-Луге своего торгового порта. Потом были ещё планы построить его там к Олимпиаде-1980, но тогдашний секретарь ЦК Компартии Эстонии сумел убедить Брежнева, что лучше вложиться в строительство Новоталлинского порта. А затем пришёл 1991 год...

И пришлось уже новой России всё одно вкладываться в Усть-Лугу — в порт, который всё сильнее отнимал транзит у прибалтийских лимитрофов в последние годы жизни Андрея в том его прошлом-будущем.

И вот теперь, обходя на краере места тех будущих терминалов, Андрей внимательно приглядывался к ним. Нет, он не настолько обезумел, чтобы строить здесь город за свой счёт. Но плотбище и амбары для Компании здесь заложить было бы неплохо. А со временем обустроить причалы для торговых и боевых кораблей. Ведь недалёкая Россонь позволит пользоваться ивангородским мытом, не нарушая лишних раз государевых наставлений.

Ну а потом, когда до власть предержащих дойдёт, наконец, необходимость иметь свою пристань (видимо сложится такая необходимость к тридцатым годам), он и предложит свой вариант с готовыми планами и расчётами. Да и проследит, чтобы в этот раз не затухла работа в виду ранней смерти правительницы...

Так в трудах и заботах пролетела неделя и, наконец, настало время, когда речной караван был собран и поутру отбыл вверх по течению, увозя добычу и "лишних" ратников. На следующий день отпустили нанятые Сильвестром лодьи, щедро заплатив кормщикам. И под рукой у Андрея разом осталось лишь три корабля и шесть десятков человек наёмной дружины, обходившихся ему в довольно кругленькую сумму — 120 рублей в год, не считая зерна.

Теперь настало время выяснить, какой из двух доставшихся ему корабликов был более крепкий. На три-то судна у него ни обученной команды, ни кормщиков пока не хватало. Всё, что удалось нанять за зиму, всё ушло в Любек и Выборг.

В конце концов, сошлись на том, то гданьский когг лучше, всё же недаром Гданьск был одним из центров кораблестроения Ганзы. Ну а рижанина решили использовать как запчасти. В конце концов, тросы, паруса и другое шкиперское имущество тоже денег стоят. Об охране оставляемого трофея договорились с кракольским старостой, после чего перегрузили весь оставшийся товар, мало нужный на Руси, но пользующийся спросом на западе, на два корабля и, подняв все паруса, вышли в море.

В капитанской каюте царил полумрак. Слабый свет, пробиваясь сквозь слюду окна и бархатные занавески, тускло отсвечивал на деревянных стенах. На койке, полузакрытой ещё старым хозяином зелёными шторками, спал, не раздеваясь, Андрей, ныне ставший капитаном и навигатором на "Святом Николае". Гридя же теперь распоряжался на когге, перекрещённым им же в "Верную супружницу". Над обоими кораблями гордо реяли красные флаги с белой лодьёй в круге из двенадцати звёзд, издали сообщая всем, что перед ними конвойные корабли торговой компании из Руси.

Снаружи к привычному скрипу набора и снастей вдруг добавился новый шум. Глухо донеслись слова команды. По палубе затопали тяжёлые башмаки и краер, вздрогнув, стал валиться на борт.

Вот уже пятый день оба корабля крейсировали недалеко от острова Осмуссаар, вознёсшемуся из воды в самом устье Финского залива. Здесь они по договорённости поджидали возвращение торгового каравана из Любека. Но тот почему-то запаздывал.

К самому острову старались не приближаться. Морское дно вокруг него, особенно севернее, скалистое и спускается в глубину обрывистыми террасами. Якоря держит плохо, а на мель выскочить раз плюнуть. Недаром люди рассказывают, что островитяне не держат собак и петухов, чтобы те своим лаем и кукареканьем не подавали знак проходящим судам, потому как корабль, наскочивший в тумане на камни острова, становился их законной добычей.

Сам остров был не высок и не велик. Поверхность имел ровную, чуть наклонённую в сторону побережья. Поэтому в ясную погоду при хорошей видимости остров почти весь просматривается даже с недалёкого материка. Что уж говорить о мимо проходящих судах.

Спустя какое-то время в дверь капитанской каюты громко постучали. Спящий князь вздрогнул и заворочался. Стук повторился. Андрей с трудом разлепил глаза и бессмысленно огляделся, словно соображая, где это он. Новый требовательный стук заставил его вздрогнуть и, наконец, проснуться. Чёрт, сколько же он поспал? Судя по состоянию, совсем немного. Видимо там что-то случилось, раз его всё же будят. На своём корабле он быстро установил привычный ему по службе обычай не беспокоить командира по пустякам. Иначе, зачем нужны вахтенные офицеры?

Хриплым "да", он разрешил будящему распахнуть хлипкую дверцу и вырасти на пороге. Ну, кто бы сомневался, что мужики пошлют с вестью зуйка. Жизнерадостная физиономия Тимки вызвала у Андрея непроизвольную улыбку.

— Княже, на горизонте паруса. Вахтенный начальник повернул им навстречу. Ты просил будить, когда наш конвой покажется. Вот, значить, наши и идут.

Андрей вспомнил, что действительно, давал такое распоряжение и поморщился. Что ж, сам виноват. Кивнув, он отпустил зуйка и, свесив ноги с койки, принялся нашаривать скинутые сапоги.

Когда он появился на палубе, краер уже довольно близко подошёл к каравану, видом которого Андрей невольно залюбовался. Тяжелогружённые лодьи шли, переваливаясь с волны на волну, разбивая гребни своими крепкими носами. Попутный свежий ветерок надувал льняные паруса, белоснежные в солнечных лучах. Князь быстро пересчитал их: возвращались все. Что ж, наконец-то их нудное крейсерство туда-сюда окончено. Теперь оставалось лишь сопроводить караван до устья Наровы, и можно было идти по своим делам.

Постояв на палубе ещё немного и дав ценные указания вахтенному, Андрей спустился обратно в каюту, досыпать, велев будить лишь ввиду неприятеля.

Однако обратный путь до Норовского прошёл без помех. У Ревеля, правда, было сунулись парочка на ботах, но тут же скрылись обратно, сообразив, что тут им явно ничего не светит. А когда впереди открылись знакомые берега, краер и когг, отсалютовав флагами, развернулись в обратную сторону и вскоре скрылись в туманной дали. Теперь настал их черёд поработать "купцами". Путь им лежал в Любек, ибо где ещё продавать янтарные заготовки. Не в Гданьск же заявляться. А в Кёнигсберге хорошей цены за сырьё не дадут, его там и своего хватает.

На этот раз стоянка в Любеке затянулась. И тому было много причин.

Во-первых, нужно было выгодно распродать захваченное. Самим сбытом занимался прихваченный как раз для этого с бусы приказчик. И дело своё он знал туго: торговался долго и вдумчиво. Цену не гнул, но и сильно не занижал. Мало ли, что товар ворованный, а ты пойди — докажи: бумаги то выправлены чин чином. Да и во времени приказчика не ограничивали.

Во-вторых, у Андрея были свои дела в столице Ганзы. Для начала он посетил мастера, у которого забрал заказанные ранее линзы. Не стеклянные, нет, а выточенные из горного хрусталя. Дорого? Да. Те же линзы из стекла стоили бы дешевле. Но жаба была безжалостно загнана вглубь, потому как линзы эти предназначались для нужного дела. Ведь Андрей, наконец-то, озаботился созданием оптического прибора. А то сколько можно всё на глаза полагаться.

Как известно, если две двояковыпуклые линзы вставить в трубку на определённом расстоянии друг от друга — получится подзорная труба. Правда, следует помнить, что изображение в ней будет перевёрнуто с ног на голову. Для того, чтобы изображение было прямое, окуляр нужно сделать составным — из двух-трёх линз. Технологически это заметно сложнее, но даже для средневековья это не являлось невозможным.

Однако мудрить Андрей не стал. Он просто прибёг к хитрости ещё не родившегося Галлилея. Тот в своём телескопе использовал выпуклую фронтальную линзу и вогнутую в окуляре. А по такой схеме изображение не переворачивается.

В-третьих, предстояло теперь эту самую трубу собрать. И если кто думает, что это плёвое дело, то он зря так думает. Конечно, сидя в своё время на разных исторических и алтьисторических сайтах, теорию создания примитивной подзорной трубы он более-менее узнал. Но от теории до практики шаги бывают разные. Всё, даже оптимальную длину между линзами, приходилось нащупывать всё тем же "великим" методом "научного тыка" и множественных экспериментов. Однако, изрядно намучившись, и чуть не растеряв драгоценные линзы, Андрей всё же получил на выходе свой первый удобоваримый экземпляр. И пусть корпус его был сделан из бумаги, покрытой густым слоем лака, и он не складывался, как в фильмах, но зато дальность обзора увеличилась в разы! Что давало в его руки дополнительные возможности.

После успешного испытания князь поспешил заказать у шлифовальщика новые линзы с расчётом ещё на три трубы. Но горный хрусталь — это долго и дорого. Пора было торопить Брунса. Конечно, надеяться, что у него сразу получится оптическое стекло, по меньшей мере, наивно, но начинать с чего-то надо. Пусть запустит производство, а там и свинцовое стекло "придумаем" (хотя нет, именно придумаем, так как пропорций он не знал, помнил только, что варят его с поташем).

В-четвёртых, кроме всего прочего надо было пробежаться по книжным лавкам и среди всего того мусора, что лежало на деревянных прилавках отобрать нужное. Долгий забег и длинные разговоры с книготорговцами значительно облегчили его карман, зато сделали владельцем поистине бесценных изданий. Всё же недаром Любек был морской столицей! Одно "Руководство об изготовлении и использовании астролябии" Штёфлера чего стоило. А его же астрономические таблицы и "Эфемериды" Региомонтана продлённые неизвестным автором с 1506 года по 1530? Ну а несколько чисто художественных книг, прихваченных для кучи, можно и не считать. В общем, две кипы перевязанных верёвкой книг и несколько бумажных рулонов были принесены на корабль и сложены в капитанской каюте.

Ну и в-пятых, нельзя забывать про новых знакомцев. Быть в Любеке и не посетить такого человека как Мюлих по меньшей мере было бы не вежливо.

А потому ещё в первые дни Тимка-зуёк был отправлен с запиской по известному адресу и принёс ответное послание, в котором богатый патриций приглашал русского торговца в гости. Чем Андрей и не преминул воспользоваться.

Матиас Мюлих встретил его в своём кабинете. Несмотря на напускную весёлость, было видно, что купец явно чем-то озабочен. Угостив гостя знаменитым марципаном и перекинувшись парой слов о пустяках, он вскоре перешёл к делам насущным.

— Вы как всегда удачливы, герр Барбашин. О вашем янтаре уже судачит весь городской цех его обработчиков.

— Разве я что-то нарушил?

— Ну, если только ценовую политику, — усмехнулся купец. — Но и то, на чуть-чуть.

— Значит, ничего страшного. А вот вас что-то явно гнетёт.

— Проблемы торговли, знаете ли. Горожане так не любят, когда у них отбирают их хлеб, что готовы пойти на любые крайности. Но ведь и мне надо торговать не только их товаром.

— И что же случилось на этот раз?

— Да всё то же самое. Брат прислал слишком большую партию, вот любекчане и волнуются. Всё бы ничего, но местные производители посуды возмутились слишком большим количеством металлической посуды из цинка и обратились в совет.

— И? Неужели совет запретил вам торговать?

— Нет, что вы. Но он по привычке ограничил время торговли. И, увы, оно истекает.

— Ага, а мне вы пожаловались в надежде, что всю эту посуду скуплю я.

— Скажем так, я был бы премного благодарен такому развитию событий.

Андрей хмыкнул. Купец всегда купец и свою выгоду отыщет везде. С другой стороны цинковая посуда это весьма неплохо! Из неё можно было получить цинк. Конечно, пушки можно было отлить и из обычной бронзы в соотношении 90 к 10. Но англичане недаром придумали особый сплав, обозвав его пушечной бронзой, куда добавляли ещё две доли цинка. Правда, с учётом привоза всех металлов из-за рубежа, такие пушки явно выходили золотыми. Но не с чугунием же возится. Был бы он инженером-технологом, может и взялся бы. А так, берём что имеем.

— Не хочу вас огорчать, герр Мюлих, но столько посуды мне вряд ли понадобится. Лучше бы вы весь свой цинк привезли рудой.

— А вы опять за своё, герр Барбашин — рассмеялся купец. — Я помню ваши слова и предложения. Но продавать посуду по цене лома я не собираюсь.

— Да я и не надеялся, — покривил душой князь.

— Ну и прекрасно. Конкретные вопросы обсудим позже, а пока вернёмся к вам. Ведь вы явно хотели что-то от меня?

— Ваша наблюдательность делает вам честь, — усмехнулся Андрей. — Да, я бы хотел с вашей помощью найти бумажного мастера.

— Ну и аппетиты у вас. Бумага — очень ценный товар и делиться секретами её производства, не очень умное решение. Вы начнёте делать её сами, а значит, перестанете покупать её у меня.

— А разве вы торгуете бумагой? Что-то я не видел её в списке ваших товаров. А подставить ножку конкуренту — сам бог торговли велел.

— Увлекаетесь языческими богами?

— Ныне это входит в моду.

— Да уж, боги Греции и Рима вновь возвращаются в Европу. Ну а над вашими словами я подумаю. Бумажные мастера ведь ныне в цене.

— Главное, чтобы цена не была заоблачной.

— Хм, а как долго вы ещё намерены простоять в Любеке?

— Достаточно, чтобы не попасть на осенние шторма.

— Тогда, думаю, вопрос вполне решаем.

Андрей знал, о чём говорил. Времена пергамента и бересты постепенно уходили в прошлое. Возросший документооборот требовал относительно дешёвый писчий материал, и таким давно стала бумага. Вот только своё производство на Руси как всегда развивать не стали и пользовались исключительно привозной. В 14-м — начале 15-го века использовалась в основном бумага итальянского производства, в 15-м веке — французская, а в 16-м — немецкая и польская. И лишь Иван Грозный захочет изменить эту тенденцию. А ведь при всей своей дешевизне, бумага приносила неплохой доход. Привозили её стопами, которые содержали 480 листов. Но в розницу продавали уже дестями. А каждая десть содержала 24 листа. То есть в одной стопе было 20 дестей. Стоила десть на русском рынке 3 деньги, хотя временами прыгала и до 6. Вот только в той же Франции она была в два раза дешевле. И получается, что каждая стопа бумаги с учётом транспортных и других побочных расходов приносила не меньше 40-50% доходности. А ведь везли её сотнями стоп. И с учётом, что цена на бумагу ещё вырастет, это было поистине золотое дно! Конечно, государева казна, дворцы и приказы закупали бумагу не как все, у скупщиков из числа русских купцов, а напрямую у иностранцев, но всё одно, закупала. Потому как взять больше неоткуда.

Вот, обдумав всё это, и решился Андрей подхлестнуть развитие и в этой области. Как и в случае книгопечатания, зачем ждать времена Ивана Грозного, если можно сделать сейчас и стать поставщиком двора? Поначалу он надеялся найти мастеров в соседней Литве, но, как оказалось, Великое княжество Литовское тоже ещё не дошло до своей бумажной промышленности, и пользовалась исключительно привозной бумагой (ну не знал он, что первую бумажную мельницу литвины сообразят лишь в 1524 году). Вот и пришлось искать мастера на чужбине. И если Мюлих поможет, то это значительно облегчит задачу, ну а если нет, что ж, не только на него одного полагались. Но своя бумага была нужна и нужна в больших количествах.

А вообще поход в гости прошёл конструктивно. Кроме латунной посуды, князь неплохо закупился такими нужными вещами, как сера и селитра. Как говорится, пороховая мякоть хорошо, а гранулированный порох значительно лучше. Андрей процедуру знал, причём на этот раз не только теоретически. И зимой смог даже повторить сей подвиг, обучая двоих отроков, которым и предстояло стать зелейными мастерами его вотчины. Нового пороха сделали немного, но Андрею для сравнительной стрельбы хватило. Теперь вот в Бережичах ладили зелейный амбар на другом берегу Жиздры. Потому как полностью гарантировать безопасное производство Андрей не мог, и, как умел, спасал деревню от катастрофы.

Кстати, ввиду ахового положения с удобрениями, идею селитряных ям пришлось рубить на корню. Порох порохом, но продуктовая безопасность вотчины всё же стояла на первом месте. Вернуться к ним придётся, это не вопрос, но уже на полностью "научном подходе", то есть на том сырье, что будет оставаться сверх того, что на поля нужно. Ну а пока потребности в порохе придётся удовлетворять по старинке, закупками.

Что Андрея удивило, так это то, что Мюлих действительно помог. Братья и вправду никак на поставку бумаги на Русь завязаны не были, зато имели свои интересы в Нюрнберге, родине бумажной промышленности Германии. Вот и появился с его помощью на краере новый пассажир, привлечённый обещанием неплохих заработков в далёкой Русии. Контракт с ним оформили стандартно, на три года с условием обучения местных умельцев. Вот только остро вставал вопрос: где ставить производство? В Москве не хотелось (слишком быстро узнают истинную стоимость создаваемой им бумаги, а он-то хотел хоть пару лет посидеть на монополии и поснимать сливки), в Бережичах и так всё уже забито под швах, а камская вотчина уж слишком далеко и не обустроена. Похоже, пришло время прикупить новых земелек.

Тут Андрей непроизвольно хрюкнул. Куча знатных людей, служа государю не за страх, а за совесть, еле сводили концы с концами, досуха выдаивая скромные вотчинки. А он тут о покупке новых думает. Хотя ещё шесть лет назад, едва появившись тут, был по статусу ничем не лучше тех же Шуморовских. И ведь не скажешь, что братья глупее его. Просто его взгляд на то, где и как можно получить деньги сильно отличается от их. Тут, правда, вставала другая проблема: как бы не превратиться в адепта золотого тельца. Он видел таких дельцов в иной реальности. Ощущение своей избранности, своей сверуспешности, представление, что вот они подняли бабло, и теперь могут учить жизни всех остальных так и пёрло из них через край. Они истинно верили, что ничего, кроме умения наварить денег, людям не нужно. А любое другое знание не просто лишнее, а даже вредно. И в этом была главная опасность. Незаметно, он мог скатиться до их уровня и тогда всем его прогрессивным мыслям придёт конец. Считая, что схватил бога за бороду, он будет мерить всё, как и они, лишь одним критерием: критерием денег. Деньги для него станут целью и смыслом. Я имею больше — значить я лучше. Вы не смогли — вы хуже. Это была самая настоящая прелесть с точки зрения православного человека, и не каждый мог с ней совладать. Одно радовало: раз он способен думать об этом, значить ещё не всё так плохо. Главное почаще напоминать себе, что деньги это не цель, а средство, и к власти он стремится не ради власти, а ради большой цели.

А новую вотчину покупать всё одно придётся.

Вот с такими мыслями их владельца "Святой Николай" и "Верная супружница" покинули гавань Любека и взяли курс домой.

Глава 37

К сожалению, с большей частью селитры и серы по приходу в Норовское пришлось распрощаться. Таможенный дьяк, как государев чиновник, воспользовался правом первоочередного покупателя, и выкупил их в казну. А что делать: современная война требует пороха. Вот только Русь-матушка пороховыми ингредиентами небогата. Но лезть в бутылку по этому поводу Андрей не стал: хлопотно это, с государством бодаться да и не достойно его, столько лет пробывшего "государевым человеком". Тем более не за бесплатно забрали и свою маржу он на этом поимел. Да и не всё под чистую дьяк вымел, будет, чем и свою мельницу загрузить.

Зато сразу после визита таможни князь прямиком направился на местное плотбище. Там, стараниями нанятого Сильвестром приказчика, была взята во временное пользование часть берега и набранная с бору по сосенке команда плотников уже вовсю трудилась под руководством мастера Викола и его приехавших помощников, осваивая по ходу дела новые приёмы и умения. Впрочем, и сам Викол учился тоже. Потому как строить ему пришлось вовсе не пынзар или местную лодью, а кое что иное, родившееся веками позже.

Как уже упоминалось выше, коротая долгие зимы, Андрей вновь вернулся к любимому хобби: мастерил по памяти деревянные модели. Во-первых, это позволяло убить время и лучше вписаться в местные реалии, когда все дела делались неспешно, словно с ленцой (что, впрочем, не мешало старикам ворчать на суетливость молодёжи). А во-вторых, вспомнить всё, что он знал об эпохе парусных кораблей и выбрать такой тип судна, что позволил бы удешевить и ускорить перевозку грузов. Ну и для других действий был бы при этом годен. И вот после долгих раздумий и прикидок, он, наконец, решил остановить свой выбор на шхуне.

А почему бы и нет? В местных реалиях 150-200 тонное судёнышко смотрелось бы вполне себе прилично. А вот преимуществ имело бы в разы больше. Обычная двух или трёх мачтовая шхуна парусное вооружение имела гафельное, что позволяло ей ходить круто к ветру и при этом иметь совсем небольшой экипаж. Достаточно вспомнить, что самой известной книжной шхуне — "Испаньоле" — хватило всего девятнадцати матросов, чтобы пересечь океан.

При этом её узкий корпус и большая площадь парусов позволяла развивать довольно приличную скорость, которая при попутном ветре превышала 11 узлов. Осадка же шхуны была невелика, что давало им возможность свободно плавать среди отмелей и рядом с берегом (а для Балтики с её-то шхерами и дюнами это было совсем не лишне). Недаром этот вид судов первыми облюбовали рыбаки и пираты. При водоизмещении до 100 тонн пиратская шхуна несла 8-10 пушек и экипаж около 75 человек, что за глаза хватало для любого нынешнего торговца.

Кстати, именно "Испаньола" и послужила основой для копирования. Потому как князь просто вспомнил старую, ещё 70-х годов советскую экранизацию "Острова сокровищ", в которой для съёмок использовали самую настоящую марсельную шхуну. И этот вариант ему показался самым лучшим, потому как она, в отличие от чисто гафельных, несла кроме косых ещё и прямой парус. Считавшийся вспомогательным, он был хорош именно при попутном ветре, когда косые паруса так любят "покапризничать". Сначала он вообще замахнулся на вариант, где прямой парус несли и фок и грот, да ещё и с так называемым "исландским" вариантом уборки, при котором постановка и уборка марселей производилась прямо с палубы при помощи специального цепного полиспаста и вращающегося вспомогательного рея. Но потом решил, что для начала сойдёт и простой вариант с одним фок-марселем. И лишь потом, когда люди наберутся опыта, можно будет строить и более сложные варианты, если, конечно, местные технологии позволят воспроизвести механизмы века так 19-го.

Ионуц Викол при первом знакомстве с тем, что он должен будет построить, долго и с интересом разглядывал и рисунки, и саму модель, кряхтя и прикидывая. Его опыт строителя и морехода подсказывал, что кораблик этот будет достаточно быстроходен и удобен в маневрировании при встречных ветрах. Да к тому же был довольно вместительным. Но боьше всего его поразили паруса! Да-да, самые что ни на есть простые гафельные паруса. Вот только это для Андрея они были простыми и даже где-то устаревшими, а для мастера из 16 столетия это было что-то новое.

И лишь когда мастер начал задавать вопросы, Андрей понял, как он лопухнулся! Это в его время гафельное вооружение было классикой. К тому же практически всюду уступившей место бермудскому парусу, поскольку гафельный проигрывал тому на острых курсах. Вот только появился этот тип паруса на рыболовецких судах Атлантики и Северного моря лишь в XVII веке. А пока что везде и всюду использовался простой латинский (вспомните те же средиземноморские шебеки). Но не менять же конструкцию лишь от того, что подобное ещё не изобретено! Ведь гафельный парус, по сравнению с латинским, имеет то преимущество, что он гораздо более эффективен в тех случаях, когда нужно обеспечить движение галсами, да к тому же подобные паруса не перестают "работать" даже при курсах круто к ветру.

Еще один важный аспект, который стоит учесть, это повышенная остойчивость гафельной шхуны и меньшая склонность к брочингу за счет низкого расположения центра парусности. Так что будем "изобретать велосипед".

Викол внимательно выслушал все пояснения, кивая головой. Откуда князь-наниматель взял такую оригинальную конструкцию, старик спрашивать не стал, а вот построить такое судно стало для его мастерства старого корабела настоящим вызовом.

Князь же таким мыслям старого мастера был только рад. Ведь если человек горит желанием, то его не нужно слишком часто контролировать и понукать: он сам себе будет лучшим кнутом и контролёром. А потому он с большим удовольствием отвечал на многочисленные вопросы, что возникли у того по мере знакомства с проектом. Тут он был в своей среде, не то, что в вопросах сельского хозяйства или железоплавильного производства.

И вот сейчас, вернувшись из похода, князь с интересом наблюдал, как на прибрежном песочке вырастал скелет будущего корабля. Викол, в своей неизменной кушме, стоял чуть сбоку, одновременно наблюдая и за нанимателем, и за рабочими.

— Материалы вовремя доставляют? — наконец отвлёкся от созерцания князь. — Дерево сухое?

— Всё в лучшем виде. Лиственница на киль и шпангоуты, дуб на обшивку и сосна на палубу и мачты. Сам всё смотрю, плохое дерево в стройку не пущу.

— Хорошо, коли так. Ты, мастер, построй мне крепкий корабль, что б я на нём до самой Америки доплыл. А я тебя наградами не обойду. И мастеров мне подготовь. Сделаешь — жить будешь, словно сыр в масле кататься.

— Я свою работу всегда хорошо делал, — слегка обиделся Ионуц. — А зачем тебе Новый Свет, князь?

— Эх, мастер. Не задавай глупых вопросов, не получишь уклончивых ответов. Лучше придумай, как свою верфь ставить будешь. Сильвестр тебя на Лугу-то возил?

— Возил. И место я присмотрел.

— Вот и думай, что для неё надо. И не куксись, мастер. Как в народе говорят: меньше знаешь — крепче спишь. Да и живёшь дольше, — тихо, чтоб старик не услышал, добавил Андрей.

После Норовского и короткой остановки в Новгороде (где, однако, он успел всё осмотреть и всех озадачить), дорога привела его в Москву.

Тут главным вопросом встал вопрос местожительства. Конечно, отчий дом есть отчий дом, но давно уже пора было заиметь в столице и своё собственное место, где не нужно будет выслушивать нудные нотации и отчитываться в делах. Вот только места в Кремле, где и старались жить самые знатные люди, были давно уже все заняты. Настолько, что боярские и княжеские дворы выплеснули за его пределы. Да так, что ныне на территории Великого посада почти не осталось дворов ремесленников. Если купцы средней руки, теснимые родовитыми людьми и богатыми гостями, потихоньку перебирались в Замоскворечье, то ремесленники и вовсе переселялись в заливаемое водой и потому непривлекательное для знати Зарядье. Однако сам посад, ещё не ставший Китай-городом, кроме рвов и палисада ничем укреплён не был. И потому, в случае опасности, его жители должны были, бросив добро и дома, просто спасаться в Кремль. А зная историю, Андрей долго колебался — стоит ли в это вкладываться? Но со временем всё же пришёл к выводу что стоит. Да и деньги, полученные не совсем честным способом, способствовали принятию такого решения.

Конечно, Москва далеко не захолустное Усолье, но и тут недвижимость вполне себе продавалась и покупалась. Так что оставалось лишь дождаться подходящего случая. А когда тот подвернулся, просто купить и оформить всё чин чином. Вот так и получил он в свои руки довольно широкий двор на Никольской улице. Конечно, по нынешним временам она ещё не стала аристократической, как к концу столетия, и пока что считалась всеми улицей богатых торговцев с редким вкраплением дворов знати. А участок между Никольскими и Спасскими воротами был самым оживлённым торжищем на всей недавно расчищенной от дворов и амбаров площади, тоже ещё не ставшей Красной.

Но зато двор Андрея располагался совсем близко к началу улицы, а значит и к спасительным кремлёвским стенам. Что было совсем немаловажным, особенно в виду его послезнания.

Теперь оставалось лишь удобно обустроиться на новом месте.

Повеленье разобрать все старые строения вызвали у плотницкой ватаги, нанятой хозяйничавшим в отсутствие князя Лукьяном, удивлённую оторопь. Ладно там сараи, которые и впрямь от времени уже покосились, но купеческие хоромы были ещё очень даже лепые. Но раз хозяин платит, то им то какое дело? И застучали топоры, заскрипели отрываемые брусья да доски. Плотники работали на совесть, и вскоре двор в буквальном смысле опустел. Все детали былых строений тщательно разобрали: сухое и крепкое дерево было сложено отдельно, а всё, что успело подгнить или поломаться, определили на дрова.

Так же поступили и с тыном, окружавшем двор. Плотники простучали чуть ли не каждое брёвнышко, меняя те, что казались "уставшими". Заодно прорезали и вторые ворота, дабы гружёные повозки проезжая к амбарам не мозолили глаза хозяину с домочадцами.

А затем пришёл черёд зодчего. Потому как дом свой князь собирался строить из кирпича. Впрочем, каменным строением в нынешней Москве никого не удивишь. Мода на подобное постепенно проникала в среду русской знати и богатого купечества. И примером тут служил сам государь, чьи каменные хоромы отстроили совсем недавно. Правда, многие предпочитали этакий своеобразный эрзац, когда первый этаж был из кирпича, а второй из дерева, ведь русский люд был искренне убеждён, что в деревянных домах жить здоровее. Ну и Андрей, кстати, собирался сотворить тоже нечто подобное.

Ещё по зиме они с зодчим долго колдовали над проектом, испортив не один бумажный лист, пока не получилось что-то удовлетворившее эстета-попаданца. Это что-то было классическим русским домом, в котором полуподвал (называемый подклетью) и первый этаж планировалось возводить из кирпича, а второй из брёвен.

Подклеты планировались как жилые, так и глухие. Для прислуги и для кладовых.

В общем, получилось красиво, уютно и... накладно. Княжеский бюджет трещал, как тот знаменитый тришкин кафтан, а остановить хоть один проект мешала ложно понятая гордость. Нет, родная церковь никогда не откажет в займе, но хотелось справиться со всем самому, так что вся палангская добыча ушла сразу, не задержавшись ни одной лишней минуты. Лишь громко взбрыкнуло зелёное земноводное, когда этот купеческий гад — Юрка Урвихвост — озвучил цены на янтарь бытовавшие на стамбульском рынке. Как говорится, оцените разницу и почувствуйте себя ослом. По сравнению с Любеком, он мог удвоить, а то и утроить сумму. И ведь ничего не мешало справиться об этом заранее. Хотя нет, мешало: инертность мышления и вбитый с детства европоцентризм восприятия. В приключенческих книгах часто описывались янтарные чётки и крестики монахов-католиков, да и фраза "орден снабжал янтарём всю Европу" буквально впечаталась в память. Вот и попёрся не думая. Что ж, в следующий раз умнее будет.

Но вернёмся к дому.

Обычно его ставили в глубине двора. А уже за ним располагались постройки для скота, а ещё дальше — сад и огород. Тут Андрей не стал изобретать велосипед, а просто указал разбить двор на три части: чистую, где стоял бы сам господский дом; хозяйственную, где планировалось разместить хлева, конюшни, амбары, сараи, сеновалы, погреба, ледники и колодцы; и садовую. Все они должны были быть отделены друг от друга дополнительными внутренними заборами с калитками для прохода и проезда.

Когда всё было размечено, пришло время разбивать место под сам дом. Но прежде чем его ставить, холопы принялись ладить сливную канализацию, по тому же принципу, что и в ставших давно уже родными Бережичах. Потому как не дело это, горшками пользоваться. Правда и бегать вечно на первый этаж тоже не дело, можно ведь и не успеть, а потому пришлось помудрить с трубами и вентиляцией. А заодно и баком на чердаке, воду в который предстояло закачивать простым поршневым насосом.

В общем, дел по строительству было много, и Андрей с большим удовольствием сплавил их все на послужильца. А сам занялся другими, не менее животрепещущими вопросами.

Для начала он навестил братца Федю, практически безвылазно живущему в своей вотчине. Быстро редеющая казна навела его на правильную мысль не тратиться лишний раз. Зачем покупать новую деревеньку, если у братьев есть куча земель? Уж где поставить бумажную мельницу точно найдётся. А от лишнего дохода никто не откажется.

Брат к предложению отнёсся более чем благосклонно. После того, как камская авантюра и векселя торговой компании принесли вотчинному сидельцу изрядный доход, он готов был без всяких расспросов вкладываться в андреевы идеи. Тем более что многого от него и не требовалось. С постройкой мельницы даже тянуть не стали, благо мастера Андрей сразу с собой привёз. Немцу в помощь дали послужильца, с которым он и отправился строить первую на Руси бумажную фабрику.

А Андрей, погостив с недельку и потренировав тёзку-племянника владению саблей, двинулся дальше.

Бережичи встретили его градом проблем. Больше всего бесился Герман, который никак не мог понять, почему крестьяне вовсе не желают перенимать удачный опыт и пытаются всё делать по старинке. Ведь технологии травосеяния здорово улучшали плодородность барских полей. Но нет, вредные мужики упорно держались за старину. Хотя стоит признаться, не все. Яким, заключивший отдельный ряд с князем, честно старался освоить новое.

А ведь у немца и кроме уламывания упрямцев дел было невпроворот. Одна селекция семян чего стоила! Он, конечно, начал обучать этому делу наиболее смышлёного парнишку, но до настоящего мастерства тому было ещё очень далеко. А, как говаривал его работодатель: "селекция должна вестись непрерывно". И это касалось не только ржи.

Андрей мысленно почесал в голове и велел Герману забыть о крестьянах и полностью сосредоточиться на барской запашке, чтобы достигнуть устойчивого урожая минимум в сам-6. А уж потом он с холопами поговорит. Обидно, конечно, но никакой мягкой сельскохозяйственной революции у него, похоже, не получилось. Что ж, после отладки технологии в дело вступит кнут. Как говорил один бандит: добрым словом и пистолетом вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом.

Зато школа порадовала. За прошедшую зиму читать научились все, кто проходил обучение. Теперь им предстояло освоить письмо и цифирь. И новый набор мальчишек был уже подготовлен и как только окончится страда, засядет за парты, чтобы к весне тоже научиться читать. А ещё Герману князь указал отобрать тех, кто к иноземным языкам способен и начать их обучать своему наречию. А коли кто из родителей возмущаться будет, а паче того, мешать удумает, ссылаться на его слова и пороть кнутом для вразумления. Это на Руси людей грамотных много, а вот лично ему таких ой как не хватает.

Пороховую мельницу он посетил после того как отправил в столицу дощаник с кирпичами и пиленными досками, свернув по пути к стекольному заводику. Здесь всё шло по накатанной. Благо сера и селитра прибыли вовремя. Порох мололи, мочили, зернили, сушили, сеяли. Андрей особо придирчиво осмотрел весь технологический процесс. Это ведь только кажется, что в технологии порохового производства ничего сложного нет. Увы, всё с точностью наоборот. За те шестьсот лет, что люди использовали дымный порох метательная способность его выросла примерно в 12 раз, хотя состав практически мало менялся. Зато технология подготовки ингредиентов и их смешивания, а так же изготовления самого порохового зерна изменилась весьма кардинально, что и привело к получившемуся результату. Нет, не зря в своё время он читал того же Шиллинга. Конечно, сразу к уровню 19 столетия он приблизится не смог, но и того, что уже внедрил, хватало, чтобы сделать его порох в разы лучше того, что использовали местные. И ведь это был ещё не предел!

Бочки с готовым порохом свозили в амбар, где составляли отдельно ружейный, а отдельно пушечный. Мастера технику безопасности блюли и никаких ЧП пока что не допускали. Проверив качество получаемого пороха, князь был удовлетворён и с лёгким сердцем направился в сторону стекольного заводика.

Там, в отличие от прошлых лет, ныне вовсю кипела жизнь. Печи, сложенные под приглядом Брунса, дышали жаром, в глиняных горшках варилась непонятная масса, которой вскоре предстояло стать стеклом. Недалеко стояли ванночки, куда будут его заливать, предварительно наполнив расплавленным оловом. В соседнем помещении подмастерья калили добытый и отсеянный песок.

Да уж, Брунс к тому сумбуру, что вывалил на него князь, подошёл с практической точки зрения. Первые партии он изготовил так, как привык делать, доказав работодателю, что не зря получает своё жалование. И лишь потом начал экспериментировать. Что-то у него получалось сразу, что-то нет. То же листовое стекло всё ещё делали по старинке, с помощью большого гончарного круга. Но немец не унывал: ведь работодатель не ругал за неудачи, а настаивал на творческом поиске. Конечно, это не снимало с Брунса ответственность за производство требуемого количества стекла и обучения парней, приставленных к нему. Но зато здесь не было того давления, что оказывал цех с его приверженностью к однажды принятым правилам. Да, это было заявлено сразу, но осозналось только недавно, когда он выдул графин с четырьмя бокалами, значительно отойдя при этом от принятых в цехе канонов ради красоты. Князь долго любовался полученным результатом и, наконец, потребовал сделать ещё несколько таких наборов, а то и лучше. Заодно и на ученика его произведение произвело неизгладимое впечатление.

Кстати, если с чем и мучился мастер действительно, так это с языковым барьером. Увы, немецкий тут, кроме князя, знал только управляющий, но он не мог вечно работать переводчиком. Так что пришлось любекчанину учить язык нанимателя. Через полгода он стал вполне сносно изъясняться на нём, одновременно успев забраковать не одного кандидата. При всём "богатстве" выбора, Андрей всё же не пошёл во всём по стопам Петра I, так как считал, что человек должен любить свою работу, а не считать её навязанной сверху. Да и сам Брунс к делу подбора учеников тоже подошёл основательно. Да, он взялся учить только одного, но зато обещал сделать из него настоящего мастера.

В общем, дела потихоньку налаживались, и влезать в них с новыми идеями Андрей не имел пока что никакого желания. Тут наоборот, сам Брунс подкинул князю идею. Да ещё какую! Оказалось, что в его стекольном цехе для осветления стекла, точнее удаления зеленой окраски которую дает окись железа, почти всегда присутствующая в кварцевом песке, использовали окислы марганца. Как их добывают, Брунс, к сожалению не знал, но знал, у кого их можно было приобрести. Вот и предложил князю закупить их для осветления своего стекла. Но мысль Андрея мигом свернула в иную ипостась. Он практически сразу вспомнил, что в пушечном литье в своё время использовали не только пушечную бронзу с цинком, но и марганцевую. А марганцовистая бронза намного прочнее, кроме того она не подвержена ликвации даже при температурах порядка 300 градусов (перегрев пушек из обычной оловянистой бронзы до такой температуры — гарантированный разрыв при выстреле). Так что это было отличнейшем решением его артиллерийских задач. А стекло? А что стекло. Да, оно получалось пока не очень, но для теплиц и такое сойдёт вполне, а окна по первой можно и слюдой закрыть. Зато вот теплицы строить было уже пора. Потому как в дорожной сумке привёз он с собой плоды не виданного ещё на Руси растения — помидора.

Это опять всё тот же Урвихвост постарался. Ох и долго же он его искал. Скрипку и ту быстрее нашёл. Хотя и понятно, почему долго. Испанцы привозили его из новооткрытых земель не как растение, годное в пищу. Наоборот, сначала они, а за ними и все остальные европейцы свято поверили, что его плоды несъедобны и даже ядовиты. Просто их привлёк его внешний вид: тёмно-зелёные резные листья, нежные цветочки и яркие плоды.

До Италии, точнее тех земель, где хозяйничали испанцы, первые помидоры добрались где-то около 1510 года и массовостью похвастаться пока явно не могли. Этакая заморская экзотика, которую выращивали в горшках среди других комнатных растений, и иногда в клумбах. Правда, темпераментные итальянцы уже прозвали его "золотым яблоком", что звучало как "поми д'оро", но до повсеместного употребления это название ещё не доросло. Потому, общаясь со своими венецианскими и генуэзскими коллегами, купец с трудом мог объяснить, что же он хотел. Но помогло то, что из Нового света ещё пока мало что пришло в старушку Европу и после долгих переговоров в руки русского купца всё же попали три помидоринки, которые стали ему в довольно кругленькую сумму. Жаба в Андрее от услышанной цены умерла от разрыва сердца, но князь безропотно уплатил купцу все затраты и обещанное вознаграждение. А потом старательно извлёк все семена из дозревших за дорогу плодов (недаром же рассказывал купцу, как их хранить). Тут его опыт садовода помог на все сто. Это вам не хлеба ростить. Процесс извлечения и хранения он ещё в прошлой жизни отработал. Ведь один помидор давал от 60 до 120 семян, а сколько их было в покупных пакетиках? Вот то-то. Последние лет десять они садили только свои помидоры и ничего, собирали очень даже неплохой урожай. А теперь предстояло ввести эту практику и тут. Недаром Герман присутствовал при всех процедурах. Ну а теплицы итак уже строились, ведь князь хотел уже в следующем году полакомиться любимым салатиком из лука, огурцов и помидорчиков.

Когда все дела в вотчине были разобраны, а споры между холопами рассужены, Андрей снова засобирался в дорогу.

Глава 38

Столица встретила его нерадостным видом Михаила. Прекрасно понимая, что палангскую аферу скрыть вряд ли удастся, на собрании "акционеров" было решено послать его к государю с победной реляцией об удачном рейде и разгроме портовых городков Литовского княжества. В принципе это было лучше, чем, если б слухи о палангской авантюре достигли ушей великого князя стараниями иных "доброхотов".

Однако Василий объяснениями старшего брата не удовлетворился и потребовал предоставить пред свои очи главного исполнителя. Понимая, что заставлять государя долго ждать только бога гневить, Михаил сразу же отослал в Бережичи гонца, с которым Андрей, видимо, разминулся по дороге. И вот теперь приходилось лихорадочно соображать, что же такое говорить великому князю, потому как уже на следующий день после приезда Михаил потащил его на приём.

Кремль встретил их настороженными взглядами своих обитателей. Михаила тут знали многие, и теперь гадали: к добру или худу будет ему государево внимание. Ведь кто предскажет, во что оно может вылиться. Как там поэт скажет: "минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь". Иван, тоже с утра находившийся во дворце, подойдя, крепко сжал плечо Андрея:

— Крепись, брат. Государь грозен, но отходчив. Главное сильно встречу ему не иди.

Понятливо кивнув головой, Андрей поспешил за Михаилом, прекрасно понимая, что не идти встреч вряд ли получится.

Расторопный служка провёл их до дверей малого зала и оставил ждать, когда государь освободится. Андрей лишь иронично хмыкнул: как у адмирала в приёмной. Сидишь и не знаешь, чего вызывали: толи хвалить будут, толи драить. Чтобы зря не психовать, он присел на край лавки и прикрыл глаза, пытаясь настроиться на будущий разговор.

— Ну, ты, брат, даёшь. Спать в приёмной у государя, такого я давно не видывал, — укоризненно и вместе с тем восхищённо проговорил Михаил.

— Да не сплю я, брат. Думу думаю. Просто так привычнее, — отмахнулся Андрей, но закрывать глаза больше не стал и даже поднялся с лавки. Если нельзя думать сидя, то он будет думать по-другому, ходя из угла в угол.

Время шло, но про них никто не вспоминал. Из-за закрытой двери постоянно неслось бормотание, звучавшее то громче, то тише. Даже сквозь дубовые доски чувствовался накал страстей. Андрею даже стало интересно: а в бороды уже вцепились горячие финские парни, или пока приноравливаются? А что, подборку лучших баттлов депутатов Госдумы он в инете любил пересматривать. Хотелось бы теперь сравнить с нынешним положением вещей. Словно в живую представив себе мутузящих друг друга бояр, он невольно заухмылялся, чем вызвал неодобрительное покачивание головой со стороны брата и удивление дружинников, застывших на посту.

Наконец двери распахнулись, и в коридор степенно вывалилась распаренная толпа людей в дорогих одеждах. Почти сразу распавшись на группки, она быстро расползлась в стороны, не прекращая что-то увлечённо обсуждать. Последним из зала появился Немой. Застыв в дверном проёме, он оглядел комнату и, увидав братьев, кивком головы позвал их за собой, после чего вошёл обратно в зал. Вздохнув, Михаил и Андрей последовали за ним. Дежурившие у двери дети боярские плотно прикрыли створки, едва они вошли внутрь.

День уже клонился к вечеру, и сквозь высоко проделанные полукруглые оконца его тусклый свет боролся с мерцающим светом восковых свечей, горящих в медных поставцах. Массивные каменные колонны подпирали расписанный красками потолок. Высокий, худой, с крупным мясистым носом на бледном лице и короткой темной бородой государь восседал в кресле, поставленном на специально сколоченном помосте, чтобы возвышаться над остальными. По правую и левую руку от него вдоль стен, увешанных оружием, стояли лавки, на которых ещё недавно восседали думцы. Князь Шуйский немой скалой застыл в сторонке, красноречиво показывая, что он лишь зритель в этом театре.

Остановившись посреди зала, братья согнулись в поясном поклоне, приветствуя государя. Грозное молчание окутало их, заставляя нервничать.

Первым негромко заговорил сам государь.

— Дошло до меня, что ты, Андрейко, самовольно покинул пределы державы моей, — начал он, барабаня пальцами по подлокотнику. — Отчего так? Меня не чтишь, али порядки наши, от дедов завещанные? И что делал ты в пределах брата моего, Жигмонта?

— Службу твою, государь, нёс, — Андрей решил, что время многословных объяснений ещё не пришло.

— И как же? Хватая полон и набивая свою мошну?!

— Прости, государь. Но что с бою взято, то свято. Однако, повели объясниться.

Василий с интересом глянул на него. Гнев ещё плескался в чёрных глазах, но вместе с тем блеснул и огонёк интереса.

— Повелеваю, — коротко кивнул он и откинулся на спинку трона. До того он сидел прямо, словно кол проглотил.

— Нынешняя война, государь, это, прежде всего, деньги. И нет, я не оговорился. Именно на деньги нанял литовский князь тех наёмников, что привёл переветник Острожский под Оршу, а потом и под Смоленск. Ведь шляхта литвинская не дети боярские, на войну собираются долго, а уходят с неё быстро. Вот и получается, что нет денег — нет у супротивника и большой армии. А деньги, они в казну по-разному собираются. В том числе и от пошлин торговых. Ведь не только наши купцы ходят в земли дальние.

Который год пря меж нами идёт. Не по разу мы земли литвинские жгли, но ведь дальше Полоцка не ходили русские рати. А люди в тех местах живут без опаски, жируют да деньгами казну Жигимонтову наполняют. Вот тут и вспомнился мне поход князей Ушатых, что отец твой отправил зорить внутренние земли свейского наместника. А как лучше к тем местам прийти? Да только по морю. Вот и наняли мы лодьюшки у купцов, да и отправились в те места. Разорили и сожгли дотла два местечка портовых, да товар, что в амбарах был и на суда не поместился, тоже огню предали.

Оттого поруха казне жигимонтовой изрядная вышла. И ещё выйдет, ведь порт им всё одно восстанавливать надобно. А значить хоть на одну роту, но меньше наёмников наймёт Жигимонт, на бой с тобой государь собираючись.

Сидевший до того без движений, словно статуя, государь вдруг негромко бухнул концом окованного посоха в пол.

— Лепо говоришь, князь. Да только сам сказал, что Ушатого государь воевать послал, а ты самовольно то свершил.

— Винюсь в том пред тобой, государь. Но не было в том злого умысла. Боялся, коль приду, отстранишь меня от дела за младостью лет. А дело морское от сухопутного вельми разнится. Князю Петру лишь доплыть до берега надобно было, а потом сухим путём шагать. А здесь лишь земельку разорить, а основное в море вершилось.

— Считаешь, и Василь Васильевич не потянул бы?

Андрей вздрогнул. Это что, попытка вот так незамысловато вбить клин между двумя ветвями одного рода? Разделяй и властвуй по-русски?

— Василь Василич муж опытный. Под его рукой я не раз в походы хаживал и знаю, что он бы с делом справился точно. Вот только ныне он наместник Смоленска и я и думать не мог, что ты, государь, его ради малого похода от дел наместничных оторвёшь.

— А иные бояре, значить, не совладают?

— Отчего же, научиться всему можно. Вот только захотят ли учиться? Ибо делу морскому учиться долго.

Василий Иванович легко поднялся с трона. Мягко постукивая посохом, подошёл почти вплотную, заглянув в глаза княжичу.

— Ведомо мне стало, что ты с купчишками якшаешься более чем с людьми знатными. Отчего сие?

— Не верь, государь, тому, кто сей навет принёс.

— Стало быть, не просил ты за купчин проезжую грамоту для торга заморского?

— Было такое, государь. Так не за абы кого! То холоп мой, Ондрюшка, сильно к торговлюшке пристрастие имеющий. Винюсь в том пред тобой, просил за него. Дал ему обельную грамоту — пусть торговое дело пытает. Он торгует, а с него мытом да пошлиной деньга в казну капает.

— А в твою мошну, знать, не капает?

— Как без того, государь, чай мой же человек.

— А Федьке Карпову, что про Казань говорил?

Андрей сглотнул. Разговор с боярином у него состоялся на одном из литературных вечеров. Фёдор Иванович как бы отвечал за восточную политику и не поделиться с ним своим видением казанского вопроса он просто не мог. Они тогда довольно долго проспорили, но Андрей чувствовал, что боярина он не убедил. Почему-то все были строго уверенны, что с ханством делать нужно именно так, как покойный ныне Иван Васильевич. То есть, не вводить там "прямое федеральное управление", а держать на казанском троне вассального хана. А с учётом невиданного упорства, с которым его сын, Василий, добивался поставленных целей, становилось понятно, что сажать будут до последнего. И ведь весь опыт Василия Ивановича и думцев (отнюдь не дураков в шубах, как их любят выставлять некоторые) показывал, что надеяться на постоянство казанцев не стоит. Но, взвесив все "за" и "против", они решили— таки Казань не брать, а оставить все как есть. Даже после того, как было заключено перемирие с Литвой, а в 1523 г. ногаями был убит Мухаммед-Гирей I и Крым почти на десять лет погрузился в пучину смут и раздоров, перестав быть реальным фактором восточноевропейской политики, казанский вопрос так и не был решён. Что, не было сил? Да полноте! На Смоленск три раза ходили, а уж рать на Казань собрать, до которой не как до Смоленска, пешочком, а легко по воде добраться можно было, точно бы насобирали. Измором бы взяли, коли было бы на то политическое решение. Но его-то почему-то и не было.

В последние годы его пребывания в 21 веке об этой проблеме начали задумываться многие. Андрей тогда с интересом читал статьи, блоги, альтернативы и участвовал в спорах. И, разумеется, кой какая информация отложилась в его голове.

Прежде всего, все оппоненты вспоминали пресловутые "четыре татарские сабли" секущие русскую землю. Но они-то как раз и стали возможны в результате взятия Казани и Астрахани, когда перед лицом московской экспансии, враждующие татарские юрты смогли объединиться по принципу "Против кого дружить будем?". А ведь в казанской истории (да и в астраханской тоже), помимо самих казанцев, были задействованы ещё три основных силы — Москва, Крым и ногаи.

С Москвой всё понятно — курс брался на вассального хана поддерживающего мир и торговлю.

Крым же рассматривал казанский и астраханский "юрты" как объект для своей экспансии и поглощения. Но как к этому отнеслись сами казанцы и астраханцы? Неужели их собственная знать была готова поступиться своими правами и привилегиями в пользу чужаков? Ой, вряд ли дальнейшее усиление Крыма вызвало бы сильнейший восторг и в Казани, и у ногаев, да и в Астрахани тоже. И попытки Крыма установить свой протекторат над Казанью и Астраханью неизбежно вызвал бы ответную негативную реакцию среди казанской и астраханской аристократии (как в своё время вызывал протекторат русский).

Ногайская аристократия тоже с подозрением взирала на попытки Крыма расширить сферу своего влияния и пыталась вставлять Гиреям палки в колеса где только могла. К тому же у ногаев были свои экономические и политические интересы и в Казани, и в Астрахани, и тем более в Москве, торговля с которой для значительной части ногаев была жизненно необходимой. Поэтому попытки крымцев усилиться в Казани и Астрахани неизбежно должны были способствовать дальнейшему обострению отношений между ногаями и Крымом (а не между ногаями и Москвой, как вышло в реальности, когда Москва покорила Казань и Астрахань, создав угрозу ногайским кочевьям).

Не верите? А давайте вспомним реальность. Когда Мухаммед-Гирей сумел посадить в Казани своего хана и отправился вместе с ним на Москву, что получилось? А получилось, что пока он гонялся за Василием Ивановичем, несколько сот астраханцев положили впусте его собственный улус. Решив отомстить астраханцам, хан покорил Астрахань, но лишился там своей головы, ибо ногаям его усиление было совсем не в масть, и в итоге, Крым на 10 лет выпадал из обоймы активных политических игроков. Так что, учитывая разногласия внутри татарской элиты, нужны были очень серьёзные основания, чтобы объединить её. И падение Казани как раз и дало такие основания. Казанские и астраханские беглецы, стакнувшись с врагами Москвы при ханском дворе, образовали мощную партию, которая, подпитываемая литовским золотом, усердно раздувала огонь войны. И сдержать её было некому — агрессивная политика Москвы как бы намекала — и вас ожидает то же самое. А ведь деятельный и активный Сахиб-Гирей, предшественник Девлет-Гирея на крымском троне, по отношению к Москве был менее агрессивен, чем его преемник, затрачивая немало усилий на борьбе именно с теми же ногаями.

Вот и вопрос — а стоило ли торопиться с этим? Может и вправду стоило продолжать старую политику игры на противоречиях внутри казанской и астраханской элиты. Похоже, что при таком повороте событий в той же Казани политическая борьба бы только усилилась, а Москва, опираясь на помощь ногаев, успешно противостояла бы попыткам Крыма подчинить казанский 'юрт' своей власти. Такое же положение сложилось и в Астрахани, и к тому же враждебность ногаев по отношению к Крыму с каждым годом только бы усиливалась. И в итоге татары бы резали друг дружку, подогреваемые из Москвы, к вящей славе последней. У крымского хана добавилось бы головной боли, и было бы не до организации регулярных походов на Москву, а Москве было бы легче сторговаться с ним на предмет совместных действий против Вильно. Что позволило бы избежать одновременного резкого обострения отношений и с Литвой и Крымом — этих двух подводных камней, о которые разбился государственный корабль Ивана IV.

Ведь именно на этом и строилась дружба Ивана III Васильевича и Менгли Гирея I. Общий враг в виде Ахматовой орды. Исчезла она — прекратилась и дружба. Путём уступок и внятной политики, на её место можно было назначить хотя бы тех же ногаев, и тогда Крым видел бы в русских надёжный тыл, одновременно опасаясь совместного ногайско-русского похода. Это, конечно, не избавило бы от мелких налётов, но сотня разбойников и многотысячная армия всё же не одно и тоже. К тому же отказ от завоевания Казани и Астрахани выбил бы козыри из рук сторонников агрессивной политики по отношению к Москве при османском дворе. А без поддержки из Стамбула хану было бы сложновато своевольничать — ибо в таком случае ему было бы трудно мотивировать своё нежелание участвовать в султанских экспедициях против его врагов.

Зато Москва все силы могла бы бросить на решение литовского вопроса. И без крымской гири на ногах додавила бы его до приемлемых результатов. Ибо вся мощь Крыма рухнула бы на Литву, потому как рабы турецкому султану были, тем не менее, очень нужны.

Ну а, покончив с литовским вопросом, можно было вновь взяться и за казанский.

Такой был взгляд одной из сторон спора.

Однако у апологетов южного пути развития тут же вставал вопрос о плодородных землях Поволжья и Дикого Поля.

Да, это хорошее дело. Но! Проблема Руси это не земля — а рабочие руки, то есть те самые мужики, которые бы эту землю обрабатывали. А где их взять и, самое главное, где взять деньги на их обустройство на новом месте? Уже сейчас встречались помещики, имевшие по несколько сот десятин земли и сами пахавшие, сами оравшие, сами и денежку бравшие — этакие будущие однодворцы и горючий материал, хорошо полыхнувший в Смуту. Конечно, боярам и монастырям под силу было организовать переселенческое и колонизационное движение, но хорошо ли это было бы для власти? Таким путём пошла Польша и что, хорошо ей стало?

Однако апологеты не унимались. Да, говорили они, проблема Руси — это не просто земля, а плодородная земля с мужиками. А без Казани и Поля, да с беспокойными южными и восточными границами реально приносить нормальный прибавочный продукт могли только очень скромные земли в Центре, ведь в новгородских землях уже к 1550-ым реальностью стал недостаток пахотных земель. Да и погода начинала портиться — Малый ледниковый уже дотягивался своим дыханием до ещё ничего не понимающих людей. И возможно, что экспансия на запад и была лишь иным вариантом разрешения аграрного вопроса. Вместо того, чтобы возиться долго и нудно с освоением юга взять уже готовое в Литве и Ливонии.

Да, на первых порах, за счёт заметно большей мобилизованности вооружённых сил, добиться удалось многого, в том числе и Ливонию взять до Риги. Но потом...

Это Великое княжество Литовское (при всём к нему уважении) само по себе давно уже было неспособно долго сопротивляться Москве. Но когда к войне всерьёз подключилась Польша — чаша весов сразу качнулась в другую сторону. Ведь Речь Посполита превосходила Русь ресурсами и не уступала, как минимум, технологически. А в игре в долгую побеждает тот, у кого больше ресурс!

И потому альтернативы южному пути нет! Даже если Грозный и воевал за море (имея и без того выход к нему и долго довольствуясь одной Нарвой, ага), то Великий волжский путь был просто необходим Руси. Ведь именно сейчас португальцы, словно слон в посудной лавке, крошили арабскую торговлю в Индийском океане и подминали рынки Индии под себя. Отчего торговые потоки индусов потянулись в Персию, а оттуда по Волге дальше. Уже в 1515 году на рынках Новгорода Великого были отмечены первые купцы-индусы, совершившие своеобразное хождение за три моря в обратную сторону. Так что разворот "на восток" — это историческая необходимость. Та же Балтика с волжско-каспийским путём, объединённая в единую сеть — прибыльнейшее предприятие, не потерявшая свою актуальность и в 21 веке. И чем меньше на этом пути "транзитных" пассажиров, тем выгоднее торговля.

И в реале Иван Грозный правильно пошёл на юг, но потом взял и переключил всё своё внимание на Ливонию, ограничившись на крымском направлении пассивной обороной. А нужно было не останавливаться, а идти дальше, как Годунов. Он стал возрождать древние города, и даже пошёл существенно дальше, далеко в Поле, основав Царёв Борисов. Но потенциал у него был уже существенно меньше. А вот Грозный вполне мог построить ту же Белгородскую черту, что тут же позволило бы начать хозяйственное освоение огромных территорий бывшего великого княжества черниговского. А ведь в Киевской Руси черниговские земли были чуть ли ни самыми населёнными. И их потенциал был бы весомой прибавкой в игре, как против Крыма, так и против Литвы.

Но Грозный построил Псельский город, да и сжёг его. Сам сжёг. А ведь тогда ещё левобережье поляками не осваивалось, а у Литвы не было на это сил. И левобережье было ничье. И тот же Сигизмунд на постройку Псельского городка побухтел, побухтел, недовольство выказал, да и успокоился, потому как условий перемирия постройка этого города не нарушала.

В общем, в учёном и интернет сообществе сложились две версии, имеющие равные права на жизнь. И примеряя их к нынешней ситуации, Андрей прекрасно видел, что Василий Иванович с боярами принадлежал к партии "миротворцев" и движения на запад, за отчинами и дединами. Сам же Андрей, понимая и принимая все плюсы первой версии, всё же прочно стоял на второй — "экспансивной". Тем более, что уже сын нынешнего правителя сменит свои приоритеты и на первых порах добьётся значительных успехов. А его южные завоевания, в отличие от западных, прочно останутся в пределах России. Что говорит как бы само за себя.

Но государь, это ведь не боярин. С ним споры вести себе дороже может выйти. И отвечать надобно. Потому как здоровьишко Мухаммед-Эмина пошатнулось, да так, что пред казанским правительством ребром встал на очередь вопрос о престолонаследии. И естественным наследником являлся Абдул-Латыф, как брат царствующего государя, ныне содержавшегося под охраной на Руси.

— Говорил, государь, что Абдул-Латыф плохой кандидат на ханское место. Волк в овечьей шкуре. Он не простит своего заточения. Да и вообще, пора Казань под твою высокую руку приводить, а вместо хана наместника назначать. Как в Новгороде.

— Ишь какой, — Василий отошёл на пару шагов и вновь, более внимательно оглядел парня. — Почитаешь себя умнее думцев моих?

"Да", — чуть не буркнул Андрей, слава богу, вовремя удержавшись. Такого тут точно не поймут. И ведь не скажешь же, что он умнее их всех знанием событий. Ну вот как сказать в лицо государю, что ты, мол, князенька через пять годков из-за своего нынешнего решения будешь под Москвой в стогу сена от татар прятаться. А Казань всё одно брать придётся. Ага, ляпни такое, и голова может с плеч и не слетит, а вот на многих планах точно крест ставить придётся.

— Даже великий мудрец, государь, может ошибиться, не углядев изменение реалий. То, что было хорошо в прошлом не всегда получается спустя какое-то время.

Тут Остапа, как говорится, понесло, хотя Михаил всеми возможными способами пытался остановить его, бледнея на глазах. Но великий князь вместо гневных речей внезапно усмехнулся и обернулся к молчаливому Шуйскому.

— Умён, смел, дерзок и удачлив. Всё, как ты обсказал, князь. Но смотри, и он Абдыла на ханское место не хочет. Это у вас родовое, да?

Василий вернулся обратно и вновь присел на трон.

— И что же такого не учли мои думцы?

— Главного, государь. Отец твой с Гиреем в дружбе состоял, потому как им обоим Ахмат мешал. Ныне же Орды нет, и Гиреи все эти земли своим юртом почитают. Не возьмёшь ты — заберут они. И тогда татарский смерч с двух сторон обрушиться на Русь.

Великий князь грохнул посохом о пол.

— То не твоего ума дело! Млад ещё! Вину же твою прощаю. За службу твою бывшую и заслуги. Но в следующий раз не прощу. Ныне же ступай, отпускаю тебя.

Андрей выдохнул.

Низко поклонившись, он покинул малый зал и только в коридоре понял, как вымотал его разговор. Следом вышли Михаил и Василий Васильевич.

— Что, племяш, почитай легко отделался, — первым заговорил Немой, словно поняв, что Михаил сейчас ни на что, кроме выволочки не способен.

— Спасибо, великий дядя. Чую, без тебя было бы хуже.

— Хм, — пожевал бороду Шуйский. — Смотри-ка, понял. Знать есть кое-что в буйной головушке. А вот не будешь впредь поперёк батьки в пекло лезть. Отчего раньше со старшими не посоветовался? Всё сам да сам. А ты, Михаил, тоже хорош. Седина в бороду, а ведёшь себя, словно отрок неразумный. То-то Петюня Горбатый поперёд тебя боярство получил. Что? — он вновь обернулся к Андрею. — Вижу же, что что-то спросить хочешь.

— За науку спасибо дядя, а всё же, знать хотелось, кто государю в уши слова вложил?

— А то не тайна, — усмехнулся теперь Михаил. — Чаще бы в Кремле бывал, тоже знал бы, что Ванька Сабуров, кравчий государев, супротив тебя разговоры ведёт.

Андрей резко остановился:

— А ему-то я где ноги оттоптать успел?

— Вот где-то умный-умный, а где-то дурак-дураком, — буркнул Михаил. — Слухи ходят, что ты с Вассианом о бесплодии великой княгини говорил, да о новой жене государю заикался. Было это? Что молчишь? Или думаешь, в монастырских стенах чужих ушей нет? Сабуровы через Соломонию к власти пришли, так-то род их не из великих, хоть и древний. И любой слух им как сам знаешь что. При дворе все знают, что государь ныне к нестяжателям более склонен, вот и испугался он. Всё же родной брат княгини. Да только он-то думает, что ты не сам по себе, а по наущению Василь Василича речи те ведёшь.

— Но убрать на всякий случай решил, — докончил за брата Андрей. А про себя подумал, что Сабуровы хоть и не великий род, а к трону дважды через дочурок своих подбирались.

Блин, вот же не было печали. А ведь мог бы и догадаться. Власть, она штука притягательная и мало кто сам от неё откажется. И рассуждая о второй жене, он тем самым нажил врагов там, где не ожидал. Он-то о судьбе страны пёкся, а вот нынешние людишки совсем по-другому думали. Нет, всё же людям 21 века невозможно понять психологию своих же соотечественников Средневековья. Большинство из них могли закусить удила только от того, что другой не мог похвалиться своей дородностью (в смысле родовитостью). А уж родовая выгода это вообще что-то запредельное. Счастье их, что в нынешнем судебнике нет такого понятия как враг народа, а не то большую часть знати давно бы уже к стеночке поставили.

Эх, Ванька, Ванька. Жаль. Но раз так, то Соломония у царского ложа ему явно становится помехой. Потому как про ночную кукушку все слыхали. И ведь не хотел влезать ни в какие дрязги, а влез. Вот она, принадлежность к довольно разветвлённому и разлапистому родовому древу Шуйских. Не ты так тебя. И за что? Будете смеяться: за фамилию!

— О чём задумался, племяш.

— О грамоте каперской, — не задумываясь, выпалил Андрей и тут же прикусил язык. Но было поздно. Немой уже навострил уши.

— Что за грамота такая?

— Да в двух словах и не скажешь.

— Так зачем в двух? Зайдём в гости, посидим по родственному, тут-то ты всё и обскажешь.

Что ж, а это был выход! Как помнил Андрей, Шуйский скоро вновь станет новгородским наместником. А имея такую руку можно было не хило развернуться в своих морских деяниях. Да и просто распить чарку другую мёда после всех сегодняшних треволнений он бы точно не отказался. Как говаривал его замполит: сто грамм водки сплочению коллектива только способствуют. А идей и предложений для Немого у него было достаточно!

Глава 39

— Да как ты его пьёшь? — Иван с отвращением отставил кружку с чёрным дымящимся напитком.

— С удовольствием, — усмехнулся Андрей.

А про себя подумал, что брат ещё не знает, что такое на вкус кофе растворимый. Хотя, надо признаться, в прошлой жизни он часто встречал людей, которые подобный кофе ценили больше, чем настоящий. Как знать, может и Ивану он тоже больше понравился бы. А пока же тот пил натуральный кофе "по-венски" и морщился от отвращения. Сам же Андрей предпочитал вариант с точки зрения иных кофеманов абсолютно неправильный. То есть с молоком и сахаром. Вот только некому было на Руси 16 столетия указывать на это. Потому как кофейные зёрна до неё ещё не дошли, хотя известны и были, но только среди тех немногих, кто по делам выезжал в восточные страны.

А ведь он в своё время честно думал, что кофе пришло в Европу из Америки. Но когда погрузился в историю вопроса, оказалось, что напиток из привычных обжаренных зёрен это отнюдь не Новый Свет, а Йемен 15 века. И йеменский кофе — классическая арабика. Её, кстати, и в 21 веке там выращивали. Так что привезти пару мешков дорогого, но всё же не редкого на Востоке товара большого труда не составило, если б не одно "но"! Кофе неожиданно попало в опалу. Совсем недавно, в 1511 году, собор законоведов в Мекке признал его, на ряду с вином, "одурманивающим зельем дьявола" и проклял. Неповиновение каралось сурово: вплоть до отрезания языка. Однако, как и все запреты, и этот не стал всеобще соблюдаемым. Люди на Востоке как пили, так и продолжили пить кофе, просто не так открыто, как раньше. Зато Андрею сей запрет напомнил, что христианская церковь в его истории хоть нигде и никогда кофе официально не запрещала, но ведь и не приветствовала. Так что надобно было поговорить об этом с митрополитом, дабы не нарваться на глупое непонимание там, где его можно было легко избежать. В конце концов, обозвать кофе латинской прелестью ныне всё одно не получится, ведь кофе начнёт своё победное шествие по Европе ещё очень не скоро! А к новинкам с Востока церковь, за годы совместного сосуществования с Золотой ордой, как то привыкла и не столь сильно встречала их в штыки, как идущие с Запада.

Ну а как попали зёрна кофе к нему можно, наверное, и не объяснять: конечно же, всё через того же купца-сурожанина Урвихвоста. Вообще вести совместные дела с хватким москвичом Андрею нравилось всё больше и больше. Тот, конечно, своего не упускал, но и заказанные ему вещи, если они только уже существовали в доступности, находил постоянно. Вот и ныне, кроме помидоров и кофе, он привёз ещё и несколько книг, как рукописных, так и отпечатанных, в которых описывались различные хитрые механизмы. Разбирая их, князь неожиданно наткнулся на старинный "Кодекс Джованни Фонтана", рукописный труд, в котором венецианцы описывали ковшедолбёжные землечерпалки, использовавшиеся ими для углубления дна каналов и расширения морских гаваней. Книги эта стали поводом в очередной раз посетить обитель старца Вассиана. Не то чтобы он сам не мог перевести латинский текст, но ведь он собирался сделать из них своеобразный справочник по тем машинам и механизмам, которые ещё не дошли до Руси, а церковь, да мало ли как она посмотрит на всё это. Оказаться же под перекрёстным огнём ему как-то не хотелось. Ведь ныне в церкви шла глухая подковёрная борьба, невидимая непосвящённым, но достаточно ясно отслеживаемая Андреем по тем переменам, которые в его истории не происходили. Так нестяжатели сумели отомстить за Собор 1509 года и новгородского владыку Серапиона, не так громко, конечно, но сместив пару ключевых фигур в церковной иерархии. Досталось и ученику и преемнику игумена Волоцкого монастыря Даниилу, который должен был через четыре года примерить белый клобук с нашитым крестом. И вылези он сейчас со своими переводами, вполне может угодить под раздачу, ведь Даниил проецировал себя не только как борец с нестяжательством, но и с ересью, а о том, что юный князь в чести у его главного врага Вассиана, а заодно и митрополита, не знал ныне, наверное, только глухой, или живущий в самом далёком, медвежьем уголке. Ну а принцип: ударь по соратнику, чтоб рикошетом отскочило к главному, нормально дожил и до 21 века.

Визит в обитель прошёл не совсем гладко. Нет, принципиальное добро с благословлением митрополита было им получено, но потом старец занялся тем, что в иные времена было принято называть выносом мозга. Благо Андрею хватило ума не перечить старику и при первой же возможности свалить оттуда побыстрее.

Решив расслабиться, он посетил свою московскую пассию и тут выяснил, что пока он творил историю, его любовница успела вытравить плод, которым он наградил её по неосторожности. С одной стороны Андрей прекрасно понимал женщину (позор то какой!), но, как идейный противник абортов ещё с той, прежней жизни, в душе всё же был недоволен. Хотя, чтобы сделал он, сохрани вдовица ребёнка? На нынешней Руси бастардов не жаловали, и признать его своим нельзя было ни при каких обстоятельствах. Всё, что он мог: дать ему образование и потом пристроить к выгодному делу. Но, что сделано, то уже сделано. Зато удалось выяснить, что его нынешнее тело вполне могло иметь детей — проверено, так сказать, на практике.

В общем, дважды получив неплохую встряску, он не нашёл ничего лучше, чем напиться в компании брата Ивана. А теперь вот вдвоём они занимались устранением последствий вчерашнего загула.

— Ты, кстати, не забыл, что тебя Немой звал? — окончательно отставляя чашку с кофе вдруг сказал Иван.

— Кхм, кх гда, — Андрей, как раз сделавший большой глоток, чуть не поперхнулся.

— Так вчера слуга его приходил. Что, не помнишь? А вроде одинаково пили. Да не спеши. Ждёт он тебя после обеденного сна.

— Это уже лучше. А скажи, Иван, ты Одоевского знаешь?

— Какого? Швиха?

— Нет, племянника его, Романа.

— А, этого знаю. Только он молод, не сильно-то нас моложе, и вряд ли что решает.

— А с чего ты взял, что мне...

— Окстись, брате, ты никогда просто так никем не интересовался, — весело рассмеялся Иван. — Аль задумал чего?

— Ну, они ж всё-таки соседи мои по березической вотчине. Не поможешь познакомиться?

— Ну, лишь бы от старшого не влетело, — улыбнулся Иван во все тридцать два зуба.

Послеобеденный визит к главе клана принёс хоть и ожидаемые, но от того не менее радостные вести: государь позволил наместнику новгородскому оформлять каперские грамоты при условии, что каждый третий корабль отойдёт казне. Именно того же требовал в иной истории Иван Грозный, да и тот же Вильгельм Оранский, давая приют морским гёзам.

А потом разговор как-то сам собой перешёл на восточный вопрос. Тут Андрей добавил князю информации для размышления. Ведь если брать Казань под свою руку, то плодородные и густо заселённые земли ханства можно будет потом раздать под поместья и вотчины, отобрав их у тех, кто будет противиться великокняжеской воле. А от дел казанских плавно перескочили на татар и Дикое Поле.

Князь Шуйский, бывавший по делам в рязанских землях, не понаслышке знал их хлебородность. И чем южнее уходили земли, тем тучнее они становились. И лишь постоянная угроза татарского нашествия мешала ввести их в оборот. Ведь кто будет сажать хлеб, зная, что, возможно, завтра прихлынет небольшой отряд, спалит постройки и посадки, а самого земледельца уведёт на аркане в Крым. Однако Андрей, зная, как будет развиваться история, упрямо стоял на том, что Пояс Богородицы, некогда спасший Москву от Золотой Орды, ныне устарел. Передовым рубежом следовало делать не берег Угры и Оки, а смело идти дальше на юг, строить города и острожки и ставить меж ними засечные черты, благо леса в донских землях ещё хватало. А там, где лес не рос, его требовалось насадить, везя саженцы телегами вместе с войсковым обозом. Причём сажать можно в два этапа. Хвойные породы осенью, а остальные весной.

Да, он прекрасно понимает, что работа предстоит титаническая, но выгоды от подобного переноса границы перевешивала все минусы.

Сказать, что Шуйский был удивлён, это ничего не сказать. Великий Немой был сражён. Ведь совсем недавно младший брат государя, князь Андрей Старицкий совместно с воеводой Хабар-Симским внёс в Думу предложение соорудить Засечную черту южнее Оки примерно от Козельска до Тулы с возможностью продления аж до Нижнего Новгорода. И Дума была поражена объёмом работ и их стоимостью. А тут родной племянник предлагает вариант намного грандиознее по масштабам. С другой стороны рязанские земли были и вправду богатые, на которые любой вотчинник слюной изойдёт. Даже на миг представив себе, что получится, если подобную черту соорудить, Шуйский надолго выпал в осадок.

А Андрей, вполне довольный собой, вернулся в отчий дом поздним вечером в изрядном подпитии.

А потом грянули святочные гуляния!

Трещал мороз, снега причудливыми сугробами развалились вдоль бревенчатых островерхих тынов, а по накатанным тропинкам брели гуськом от дома до дома развесёлые компании ряженых. Вваливались в сени, шумели, озоровали, плясали и пели разгульные песни, тешась сами и веселя хозяев. А наплясавшись и нашумев, трогались дальше, смело выбегая из тёплых изб на рождественский холод, под черно-синее небо, затканное искорками далёких звёзд.

Русь гуляла так, как умела: широко и хлебосольно. Гуляли везде — и на посаде и в Кремле. И никто не смотрел под личины, не выворачивал одежду, хоть и знали, что под женской шубкой вполне может оказаться добрый молодец, а у разухабистого молодца вдруг выпадет из-под шапки уложенная по такому случаю коса. На улицах шум и гам, гремит разгульная плясовая, весело звучат доступные простому люду сопели и домры. С Рождеством тебя, люд московский!

Андрей в эту ночь тоже не усидел дома. Прихватив Ивана и послужильцев, так же таскался по дворам, прикрытый расписной "харей" и вынашивая наполеоновский план. Очередной двор, куда постучалась развесёлая компания был для всех одним из, а вот для него особым. Здесь, в верхней светёлке жила та, которая умудрилась одним взглядом свалить с ног пятидесятилетнего мужика чудом попавшего в тело юноши. И он страстно желал с ней увидеться, поговорить. А Святки — это ведь время чудес!

На дворе ярко горели факелы и повсюду виднелись следы того, что здесь уже кто-то успел побывать до них. Но разве это кого-то остановит? Грянула задорная плясовая, отбиваемая ложками и единственной дудкой, что была при них. Хозяева, то ли словно угадав, что зашли на огонёк не совсем простые гости, то ли от хлебосольства зовут всех внутрь, отведать праздничных пирогов. Не обделили и медовою чарою.

— Эх-ма, хозяин в дому — как Адам на раю, — весело произнёс Андрей, обнимая хозяина. Приподняв личину, но так, чтобы не было видно лица он выпил из поднесённого кубка. А потом продолжил обнимать всех присутствующих.

— А хозяйка в дому — что оладьи на меду, — воскликнул он, когда в его объятия попала жена дьяка. И лишь потом повернулся к той, ради кого шёл в такую даль:

— А красной девице да сыщется добрый молодец, — и легко приобнимая, успел шепнуть: "Выдь в сени, красавица, мёрзнет добрый молодец".

А гости продолжали славить хозяев, обнимая и распевая то рождественский тропарь, то задорные частушки. А потом завзятый танцор Донат пустился в пляс. И никто в этом бедламе не заметил, кроме Андрея, с надеждой следившим за девушкой, как та, покрывшись алым румянцем, украдкой огляделась — ведь не дай бог заметит кто! — и, закусив губу, приоткрыла дверь и выскользнула в холодные сени. Тут же пройдясь в присядку мимо всех, князь на несколько мгновений застыл у входа и, поняв, что никто за ним не наблюдает, выскользнул следом, буквально налетев на возвращавшуюся девушку.

Они так и застыли друг перед другом, лишь в последнее мгновение Андрей умудрился скинуть "харю".

— Князь, ты?

— Свет очей моих, не пугайся и не зови в помощь, не опасен я, — судя по тому, как выдохнула девушка, она явно собиралась закричать и его предостережение высказано было ой как вовремя. Тут в его памяти вновь всплыла старая чешская сказка. — Скажи, коль зашлю сватов, не дашь ли им от ворот поворот?

— То батюшке решать.

— А ты сама? Коль не мил, аль есть кто на сердце так скажи.

— Не надо князь, к чему всё? Будет так, как решит отец.

Он вдруг понял, что испуганная и своей смелостью и его присутствием красавица готова уже бежать куда угодно, лишь бы не застали её с ним сейчас никто: ни домашние, ни слуги.

— Жди сватов, красавица, — сказал он, отходя в сторону, пропуская девушку к двери. — По осени станешь женой моей.

В дом он зашёл, выждав достаточно долгое время. Даже подзамёрзнуть успел. Но, похоже, его отсутствия так никто и не заметил. На губах князя играла дурацкая улыбка, и лишь деревянная личина не давала никому рассмотреть её. Вроде ведь ничего и не было, даже толком и не поговорили, а он был счастлив.

* * *

**

Как ни странно, но Станислав Кезгайло в эти дни тоже пребывал в приподнятом настроении. Королевский двор весело справлял Рождество и Новый год, и Станислав, прибывший в Краков по делам, вовсе не спешил ныне покидать его, тем более что дела могут и подождать.

Он стоял у большого окна, сквозь мутное стекло которого нельзя было ничего рассмотреть, кроме чистейшей белизны. Вчера весь день сыпал снежок, а ночью ударил мороз. Проснувшись утром, он увидел чистый город, сверкавший на солнце словно бриллиант. Там, снаружи, давил мороз, а внутри королевских палат было жарко и князь, оттанцевав пару танцев теперь просто наблюдал за танцующими парами.

Летнее потрясение от налёта московитов на его земли давно прошло, и он вновь превратился в холёного, уверенного во всём человека. В синем жупане, расшитом золотом и щегольских сапожках, он выделялся в толпе царедворцев предпочитавших в последнее время носить европейские наряды. Вот и старина Гедройц был ныне в красной суконной куртке, расшитой золотом, в чулках и башмаках. Княгиня Анна щеголяла в синем с серебром платье, украшенном высоким кружевным воротом, и смотрелась весьма премило.

— Что-то ты сильно задумчив, друг, — сказал Матеуш, протягивая Кезгайлу серебряный кубок, в котором плескалась рубиновая жидкость. — Хорошее вино тебе явно необходимо. Или ты ныне предпочитаешь всему хлопское горелое винцо?

Кезгайло аж передёрнуло. Он словно воочию представил, что вновь попробовал ту гадость, что пили его дружинники. Бесцветная жидкость с резким запахом, обжёгшая горло и пищевод не хуже мышьяка. Хотя надо отдать должное, хмелелось от него значительно быстрее, чем от обычного вина.

— К чёрту горелое, хочу эгерское.

— Вот и правильно. Грубую горилку пусть пьёт быдло. Кстати, в этом бокале эгерское по особому рецепту. Сдобренное специями, что привозят из-за морей испанцы и португальцы.

— Ах, князья, — голосок княгини Анны ворвался в их беседу. — Всё бы вам о вине. Посмотрите, кто прибыл во дворец.

Оба князя разом обернулись ко входу, чтобы сразу увидеть вошедшего. Среднего роста, слегка тучноватый мужчина в щегольском наряде. Не узнать его было просто нельзя.

Иоганн фон Хоффенс происходил из рода немецких купцов Хоффенсов, которые занимались изготовлением канатов в славном городе Гданьске. Однако его мать, полька по происхождению, привезла сына на воспитание в Краков. В Ягеллонском университете он получил степень бакалавра и сразу стал помощником королевского писаря. Вот только звался он ныне на польский манер — Ян Дантышек, то есть Ян Данцингский.

Молодой человек принял деятельное участие в татарских и турецких походах польского войска и сумел завоевать благосклонность короля. Затем сменил доспехи на посох и побывал в Греции, Италии, "святых местах" Палестины и даже в Аравии. Новый король Сигизмунд предоставил подававшему большие надежды юноше высокий ранг своего тайного секретаря и стал направлять с деликатными поручениями. А потом и вовсе перевёл его на свою дипломатическую службу. Так Ян Дантышек стал первым послом в истории польской дипломатии.

Весёлый балагур, прекрасно образованный, приятный в обхождении Ян пришёлся ко двору у императора Максимилиана. Тот столь высоко ценил Дантышка, что много раз польский посол по просьбе императора ездил в Вену, Брюссель и другие европейские столицы улаживать разные государственные и дипломатические дела германского венценосца.

Не забывал он и своего короля. На венском съезде, том самом, "трёх свадеб", где был разрушен столь опасный союз Империи и Московской Руси, именно он представлял Сигизмунда. За что был возведён в шляхетство и так и остался в Вене постоянным послом.

Хоть Дантышек и был с молодых лет духовным лицом, это не мешало ему вести разгульную жизнь. Скорее духовный сан служил ему лишь для получения пребенд. Он числился священником церкви, но вряд ли даже знал, где находится опекаемый им храм божий.

А ещё Дантышек был поэтом. Его эротическими элегиями, застольными песнями, эпиграммами и сатирами, написанными на латинском и немецком языках, зачитывались во всех уголках Европы. И вот теперь этот неординарный человек появился в бальном зале королевского дворца. И не стоит удивляться, что первым его собеседником стал король, присевший отдохнуть после очередного круга.

О чём они говорили литовским князьям, стоявшим в стороне, слышно не было, но неожиданно к ним подошёл паж и передал приглашение короля присоединится к беседе. Удивлённые вельможи, тем не менее, поспешили исполнить королевскую волю.

Сановники с поклонами приблизились, бросая настороженные взгляды на пана-посла, понимая, что заинтересованность короля вызвана именно его словами. Оставалось понять: к добру это или худу.

Настроение у короля было праздничное. Рассевшись в мягком кресле, он небольшими глотками пил белое токайское вино из золотого кубка и благожелательно поглядывал на подошедших князей.

— Вот тут, вельможные паны, мой посол завёл очень интересный разговор, а я, памятуя о происшествии на вверенном вам побережье, князь, решил, что вы сможете мне помочь в принятии решения.

— К услугам вашего величества, — поклонился Станислав. Ему и впрямь стало интересно о чём может говорить Дантышек, если последние годы он прожил вдали не только от моря, но и Польши?

— Продолжайте, Ян, — это король обратился уже к поэту.

— Так вот, ваше величество, я, пользуясь предоставленным мне правом говорить вам, хочу напомнить о беде ганзейских городов Ливонии. Сейчас, когда Ганза распадается на части и желания Любека уже не во всём совпадают с желанием Гданьска, я считаю, что пришло время Польши твёрдой ногой стать на Восточном море. А московита нельзя допускать к берегам. Друзья семьи пишут, что после последних договоров слишком много московских гостей стало идти мимо.

— Но причём здесь Ливония, пан Ян? — вмешался в разговор Гедройц.

— Притом, что сейчас, когда мы почти добились признания императора не оказывать помощь крыжакам, участь Ордена — это дело времени. Но ведь Ливония — отголосок того ордена и нам просто придётся заняться и его судьбой. Или им займутся московиты. И лучше, если в той войне богатые города поддержат нас, а перед московитом закроют ворота. Но это намётки вдаль, а вот если мы сегодня не прекратим московитское мореплавание, то это выльется в большую беду. Ведь вы, пан Станислав, подтвердите, как важно для Литвы обладать Восточным морем.

Король поднял на князя вопрошающий взгляд.

— Смею заметить, ваше величество, что Литва долго боролась за право иметь свой кусок побережья. И даже получив не совсем хороший участок берега, уже сумела понять всю важность обладания им.

— Вот видите, ваше величество. Море всем приносит выгоду, а потому особо опасно пускать в него московита. Нельзя. Они должны вернуться к тем временам, когда самый дальний заплыв был для них лишь в ливонскую Ригу. А это можно сделать только сейчас, когда они ещё не поняли всех преференций. Но и это не главное.

Как известно, в наше время воевать без пушек, аркебуз и пороха невозможно. И московский князь это понимает тоже. Ежегодно к нему идут корабли датского короля, везущие всё, что необходимо для современной войны. А его купцы закупают в Любеке не только соль и ткани, но и свинец, медь, олово, серу и селитру. Для него со всей Европы сманивают мастеров, и как результат всего: московская артиллерия привела к падению Смоленска.

— И какой вывод у всей вашей пламенной речи, пан Ян? — слегка снисходительно поинтересовался Гедройц.

— Мы должны прекратить свободное плавание всем, кто идёт в Ивангород. Торговля с Московской Русью должна лечь на наши плечи, и тогда именно мы будем решать, что можно везти, а что нельзя.

— Насколько я знаю, Ганза хотела того же, — усмехнулся Кезгайло

— Ганза — сборище купцов, за наживой не видящих реального положения дел. И не смотрите на меня так, князь. Да, я уроженец Гданьска, но именно я много сделал, чтобы город меньше бунтовал против короля, потому что понимаю, что времена меняются. Интересы Любека и Гданьска расходятся всё дальше. Им выгодно московитское мореплавание. Нам — нет! И в этом наши чаяния созвучны с чаяниями ганзейских городов Ливонии. Гданьск может стать для них тем, чем Любек является для всей Ганзы. А Польша — гегемоном на море.

— Флот — дорогое удовольствие, — напомнил Станислав.

— Ну, на первых порах нам и не понадобится королевский флот, — усмехнулся Дантышек. — У Гданьска неплохая флотилия каперов, а их лидер — Стефан Зассе — готов поднять королевский штандарт и начать охоту за врагами моего короля. В конце концов, именно каперы выиграли битву при Салаце, принеся победу на алтарь королевского величая.

И я считаю, что действовать нужно уже сейчас. Потому что кто-то умный внушает московиту те же мысли. И он уже опробовал своих моряков на ваших землях, князь. Кстати, не расскажите подробностей?

Кезгайло поморщился. Напоминание о летнем афронте было очень неприятным, особенно если вспомнить сколь много он потерял лично!

— Да какие подробности? Поутру из тумана вышли пять или шесть кораблей и высадили воинов на побережье близ Швянтойи. Им практически не оказали сопротивления: не кому было. А потом они скорым маршем дошли до Паланги и захватили её тоже.

— Причём заметьте, — влез посол, — все корабли, кроме гданьского, были московитом отпущены без ограбления. И это очень умный ход. Слух уже разнёсся по всему побережью и моряки верят, что московит воюет не со всеми, а только с польским королём и его людьми. Но вы, князь, описали всё как-то общими словами. Не верю, что вы не провели тщательного дознания.

— Да, князь, — вмешался король, — расскажите нам о сём деле подробнее. Я, конечно, читал ваши реляции, но запамятовал. Ну и вы, Гедройц, вроде тоже находились при этом.

— Да, ваше величество. И мы выступили с войском сразу, как только пришло известие о нападении.

— Прекрасно, вельможные паны, расскажите же нам всё с подробностями.

Проклиная в душе попа-гуляку, видимо стакнувшемуся с кем-то из его врагов и ныне отрабатывавшем свои тридцать серебряников, князь начал рассказ. Когда он закончил, король допил очередной бокал и вопросительно взглянул на Дантышка.

— Как видите, ваше величество, московит сделал свой ход. Подвоз в Ивангород военного снаряжения умножает силы московского князя, и было бы желательно пресечь его как можно быстрее.

— Всё же предлагаешь дать магистрату королевскую грамоту?

— Да, ваше величество. Гданьские каперы наведут порядок на морских путях.

— А вы, пан Станислав?

— Если каперы не дадут московским кораблям грабить моё побережье, то я присоединяюсь к предложению пана посла.

— Что же. Я вас услышал. А теперь, вельможные паны, предлагаю петь и веселиться. Сегодня бал, а о делах подумаем завтра.

И король решительно поднялся с кресла.

* * *

**

В то время как в королевских дворцах вершились судьбы стран, в гостевой горнице старого барбашинского дома так же вели разговоры о будущем. Вот только размах у них был этакого местечкового значения.

Красавец князь Одоевский, Роман Иванович, сидя за столом, крытом льняной скатертью и уставленном дорогими явствами, внимательно слушал то, что предлагал ему младший из Барбашиных, ставший некоторое время назад их нечаянным соседом.

— Пойми, Роман, Ржавец может принести нам обоим громадную выгоду.

— Да это-то я понял. Скажи, а зачем нам брать в долю тебя? Думаешь, нам не хватит денег, чтобы построить этот твой заводик?

— Так я же и говорю, дело не в средствах. Дело в умении. Я предлагаю привезти заморских мастеров, и они построят возле вашего сельца новомодные домны, которые позволят лить чугун. Дедовской ковкой вы теряете до половины того дохода, что можно получить, начав железо плавить! Вот я и предлагаю: с меня мастера и поставленный процесс, а с вас Ржавец с его рудными запасами.

Роман, зажав в горсть подбородок, машинально почесал пальцем короткую бородку.

— Так к тебе к дяде обращаться надо было.

Иван, сидевший рядом, толкнул Андрея локтём в бок. Мол, я же говорил!

— Понятно, что без дяди не обойдётся. Но одно дело, когда говорить буду только я, а другое, когда меня племянник поддержит. Вообще, я бы лучше купил у вас село, и дело с концом.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Роман. — Кто же родовые земли распродаёт? Тем более с которых железо на всю вотчину расходится.

— Так ведь и Ржавец у вас не один. Слыхал я, вы и под Лихвином места рудные отыскали.

— Хороший слух у тебя, князь, — насупился Роман.

— Железо нужно, вот и собираю все слухи, что округ витают. Авось найду никем не занятую жилу.

Вообще, Андрей лукавил. Незанятую жилу он уже нашёл. Точнее ему нашли. Немец Краузе с учениками на летней, так сказать, практике.

А началось всё с того, что однажды он вспомнил про знаменитые мальцевские заводы (а чего не вспомнить, коль про них в каждой второй аишке пишут). Так вот, часть из них, как известно, хоть и стояли вдали от Козельска, но всё же ориентировались на Жиздру-реку. А ведь пользовались они сугубо местным сырьём. Вообще на свою память он в последнее время сильно обижался: ведь про Мальцева и его заводы он ещё в той поездке к Березичам узнал, когда с Дениской ездили. Он вообще любил читать о местах, которые посещал. Но как узнал, так и забыл, и лишь недавно своенравная память его связала Мальцева, Жиздру и железо в одну цепочку. Зато теперь на уши были подняты все, и уже вскоре прилетела первая ласточка от безопасника Лукъяна. Он сообщил, что в селе Ржавец, что раскинулся в тридцати верстах к северо-северо-востоку от Березичей на правом притоке Жиздры, издавна добывают железо. Тут уж память не подвела: недалеко от деревушки с таким же названием там, в его прошлом-будущем долгое время стоял чугунолитейный заводик, погибший, как и многие иные предприятия в эпоху 90-х.

Получается, как минимум на сто лет местного сырья ему хватало. А поскольку сам он мог построить явно не гигант 20-го столетия, то ржавицкой руды ему тем более хватит надолго. Проблема была лишь в том, что данное село было ныне под рукой князей Одоевских. И не просто под рукой, а ещё несколько лет назад было центром их вотчины. И лишь с отстройкой Лихвина, он утерял свой статус. Однако надежду купить село при таких раскладах пришлось глушить прямо на корню. С другой стороны, он уже не раз говорил себе, что в одиночку Русь ему не поднять. Так почему бы не втянуть в железорудный бизнес такой клан как Одоевские? Заодно и получить вменяемых соседей, и железный заводик под рукой!

Вторая новость пришла уже этой осенью. Молодые рудознатцы — ученики Краузе — используя дедовский метод с берёзовой корой, сумели отыскать неплохой такой пласт болотной руды, которой хватить должно было тоже не на один десяток лет. Но и с этим месторождением была проблема. Места эти были сущим Пограничьем. Не в смысле как Козельск, а в смысле самой настоящей границы. Для полноты картины не хватало лишь пограничных столбов. Хотя укреплённый городок, больше сравнимый с селом, обнесённым стеной, тут уже стоял. Правда и рытью железа никто препятствовать не собирался, наоборот местные, за разумную плату, готовы были добывать руду для князя. Тем более что технология её добычи была не ахти какая сложная.

Бурый железняк (лимонит) — та самая "болотная руда", которой так богата местная земля — откладывается в основном в виде конкреций и рыхлых масс на глубине 15 — 20 метров, с мощностью рудного слоя в среднем один-полтора метра. Ну а лучшие залежи лежат на глубине 17 — 34 метра, где встречаются линзы руды мощностью до четырёх с половиной метров. Но до них в иной реальности добрались уже в 18, а то и 19 веках, когда все легкодоступные месторождения выбрали. Так же значительное количество железа находили в железистых песчаниках, или "звездунах", которые часто встречаются в окрестностях. В общем, железо лежало буквально под ногами, просто в одном месте его только кузнецу местному и хватало, а в другом вполне себе на хороший заводик набрать можно было. Разработки же таких залежей велись с помощью "дудок" — вертикальных ям-колодцев глубиной 5-10 метров. Добытую руду перегружали на телеги и везли к домницам, где в результате прокаливания руды с углём получалось тестообразное кричное (или по-другому губчатое) железо. Потом крицу долго очищали от шлаков ковкой, выдавливая примеси сильными ударами молота. И долгое время ковка была основным процессом в технологии производства железа, причём, с приданием изделию формы она была связана в последнюю очередь: ковкой получали само железо.

Конечно, всех этих подробностей Андрей не знал, как не знали и князья Одоевские (серчавшие на то, что Воротынские потихоньку изгоняют их из родного Одоева), что забирая под владения новые земли, они умудрились прибрать к рукам почти все, сколь ни будь значимые месторождения лимонита, кроме жиздринского. Но главная ирония судьбы была в том, что воспользовались этими месторождениями не они или их потомки, а совсем другие люди.

Зато Андрей знал точно, что при помощи доменной печи и плавки процесс можно было ускорить и облегчить в разы. Нужно было лишь найти специалиста по ним. Но Андрей был истинно уверен, что нечто подобное в Европе уже существует, а значит надобно приложить усилия, дабы завлечь на Русь хоть одного умельца. А уж потом с помощью его учеников развить дело на настоящих рудных залежах, которые уже будут принадлежать лично ему.

Ну а разговор с племянником был нужен именно для того, чтобы обработку главы рода начал родственник (да не простой, а, как ни как, сын старшего брата) который был бы в принципе и сам не против нового дела. А для этого и шло ныне охмурение молодого княжича с раскрытием перспектив и всего прочего. Не забыли и про честь княжескую: ведь Пушечный двор лил пушки, а на ядра не всегда хватало времени и сил. Вот и вынуждена была казна закупать "нарядный припас" на стороне. И тут Одоевские, чин чином. Могут количеством государя поразить, а могут и ценой. Но без внимания государева точно уж не останутся.

Так что, получив информацию к размышлению, Роман ушёл из гостей в изрядном подпитии, и теперь Андрею оставалось лишь ждать.

Глава 40

Сразу после рождественских праздников Андрей планировал отправиться в свою камскую вотчину, но в его планы как всегда с грацией носорога вмешался Михаил. Старший брат здорово сдал в последний год, но всё ещё оставался деятельным человеком, который чувствуя, что отмеренное ему время уходит, старался закончить все земные дела, дабы спокойно подготовиться к переселению в мир иной — горний. А дел этих было невпроворот, потому как не менее деятельный Владимир уже почил, а ни Федя, ни Боря этот воз явно не потянут. И вся надежда оставалась лишь на Ивана да Андрея, но, зная всех братьев, он так и не мог выбрать, что для рода лучше. Если Фёдор и Борис жили вотчинными затворцами, то Иван был безмерно честолюбив, а Андрей авантюрен. И если первые максимум что могли так это удержать род и не позволить потомкам лишиться княжеского титула (чего многие, погнавшиеся за лёгкой жизнью уже свершили), то вот вторые могли как вознести род, так и подвести его под плаху.

А ещё он прекрасно понимал, что Иван не сможет так же строить Андрея, как он. И не потому что брат не будет слушаться, а потому, что воспитанный в монастыре и хорошо поднаторевший в риторике, тот просто сможет легко уговорить старшего поступить так, как нужно ему. Что он уже не раз и проделывал за это время. Правда, стоит признать, что идеи те по результатам были очень даже не плохи, но всегда шли как-то по краю. А ведь удача дама капризная, это ещё ромейские греки знали. Вот он и хотел поумерить авантюризм Андрея самым простейшим способом. Ведь ни что так не привязывает человека, как семья и дети. Тот, кого натура ведёт исключительно за приключениями, тот никогда не свяжет себя подобной обузой, по крайней мере, до тех пор, пока не решит покончить с кочевой жизнью и осесть окончательно. За свою долгую жизнь Михаил видывал таких людишек не раз и считал, что неплохо научился распознавать их. Да, Андрейко был близок, очень близок к ним, но всё же не такой. А значит, следовало срочно женить охламона, тем более что тот вроде и сам себе зазнобу нашёл.

Да уж, зазноба. Он ведь поначалу сильно хотел воспротивиться, но потом решил-таки сначала присмотреться к выбору меньшого. И как в воду смотрел! Оказалось, что дьяк — вот же семя крапивное! — умудрился за эти годы для доченьки своей целую вотчину приобрести! Да ещё какую! Два села, десяток деревень, а всего земли без леса — 500 десятин! Правда села да деревеньки эти в разных местах разбросаны были, но земля она земля и есть: не каждый дворянин себе такие владения позволить мог. Да что дворянин: тут некоторые князья победнее были! Воистину мир сошёл с ума, коль жалкий крючкотвор, которого знатный человек и не замечает порой, на деле получается богаче иных рюриковичей. Но и братец-то каков! И как прознал только, что сынок-то у дьяка от огневицы сгорел, и дочка одна наследница и осталась. Хотя, видел он ту девку. И что только меньшой в ней нашёл: худоба ледащая. Ни стати бабской, ни полноты приятной взгляду. Ещё вопрос: сможет ли она ребёночка выносить да родить. Но зато братик вотчинный вопрос закрывает просто удачливо. А он-то ему в своё время предлагал в государев полк пойти, чтобы со временем вотчинку выслужить. И сердился, что младший счастья своего не понимает. А оно-то вон как выходит!

В общем, Михаил решил не тянуть со свадебкой и заслать сватов аккурат после праздников. Когда Андрей узнал об этом, он рванул к брату, но был им обломан в лучших традициях домостроя, который ещё даже не был написан. Как говорится: вертись, братик, как хочешь, а на Красную горку свадебку сыграть придётся. И выходило, что на всё про всё оставалось у Андрея три месяца.

Понимая, что этого времени катастрофически мало, он развил бешеную деятельность. Огромный санный обоз был сформирован в рекордные сроки. В санях, кроме всего нужного для того медвежьего уголка, везли и нехитрый скарб для холопов, прикупленных специально для этого на Холопьем рынке. Немного, всего семь семей. Их планировали уже по весне поселить в деревеньке, что за лето отстроили недалеко от варниц. Увы, но время массовых переселений ещё не настало. Зато он точно знал, что потребует от тестюшки в ближайшее же время. Свой рудник! Дело в том, что Григорова гора расположилась, как и сам городок Усолье-на-Камском, на правом берегу Камы-реки, а земли под вотчины ему были дадены по левобережью. А этак глядишь, и окажется рудник в чужих руках. Так что надобно было все права на него выправить чин по чину. Он уже давно о подобном подумывал, а раз будет ему теперь дьяк родственником, то почему бы ему и не порадеть по-родственному? Как уже говорилось, государь мелкопоместные грамоты редко смотрел, а ему и надо-то всего пару-тройку десятин государевой земли (на саму гору да немного окрест). Так что придётся тестюшке постараться.

Обоз вышел в середине января и покатил со всей возможной скоростью. До Усолья добрались с опережением графика почти на неделю, хотя вымотались все: и животные, и люди. Так что первый день по приезду князь только отлёживался и отъедался. А потом, в сопровождении Игната и дружинников, потащился в Княжгородок, как, не ломая голову, он обозвал острожек, возводимый им на месте будущего Соликамска. Ведь в этой истории старый городок Усолье ещё не успел захиреть, а жители его разбежаться. И у него даже были все возможности вновь разрастись, ведь земли эти уже не станут строгановскими, а останутся вполне себе государевыми, так как Андрей если и собирался расширять свои владения, то только в сторону Камня, ну или Казанского ханства.

Острог, рубленный хоть и наскоро, впечатлял. Пять высоких островерхих башен с бойницами поднялись на высоком холме, недалеко от реки Усолки. И были соединены не остроконечным тыном, а самыми настоящими городнями — двойными бревенчатыми стенами, между которыми была насыпана земля. Четыре башни были наугольные, а пятая — Княжная — воротная. Ещё одни ворота были прорезаны в стене на речную сторону. Острог окружал глубокий ров, по лету наполняемый водой. Уже сейчас эта крепостица вполне могла выдержать вражескую осаду не хуже, чем соседнее Усолье.

Въехав в широко распахнутые ворота, возле которых исправно несли службу городовые казаки, Андрей осмотрелся. Внутри острога было явно пустовато, зато отливал на солнце золотом деревянный крест небольшой церквушки. Оно и понятно: набожность нынешних русских на порядок, если не больше, превосходила их потомков. Ну и улицы, как он и распоряжался, были уже намечены и представляли собой перпендикулярные прямые.

Оценив вживую всю проведённую Игнатом работу, он сожалеюще вздохнул. Подобные строительства выбивали в его бюджете огромные дыры, отчего беря в море богатую добычу, а от торговли хорошую маржу, он всё ещё был, по сути, нищ, как церковная крыса. Но и бросить всё он просто не мог. Потому как, прожив в этом времени шесть лет, он вдруг понял, насколько был не прав. Нет, не так! Насколько мелкие задачи ставил.

Страна, в которой он оказался, была бедна, как та самая церковная мышь. Нефть, газ? Да не смешите, во-первых их ещё не нашли, а во-вторых, кому они ныне нужны? Ничего, кроме меха и воска, страна в больших объёмах предоставить на европейские рынки не могла. А ведь буквально под носом лежал волжский транзит. Как уже говорилось, сейчас, когда португальцы силой оружия гнобили арабскую торговлю в Индийском океане, многие страны начали искать иной путь для своих товаров. И тут очень вовремя появилась на мировой арене Сефевидская держава. С одной стороны её омывали воды Каспия, а с другой Персидского залива. Да и оформившийся союз первого шахиншаха Исмаила с Бабуром-Завоевателем тоже многое значил. Вот и потянулись туда на разведку первые, робкие ручейки индийских да арабских купцов.

Последующее поражение под Чалдыраном остудило амбиции молодого шахиншаха и остановило его агрессивные планы. Ведь, положа руку на сердце, только волнения янычар и спасли его от полного краха. Однако завоёванные им ранее Армения и Арабский Ирак были для державы утеряны. Зато оживились дипломатические отношения с европейскими государствами, с которыми он пытался заключить союзы. Вот только воевать с турками никто не хотел: венецианцы сослались на действующее соглашение с османами, португальцы в лице вице-короля Индии отделались символическим подарком из шести аркебуз и двух маленьких пушек (которые шах, не смотря на урок Чалдырана, продолжал презирать, ибо считал пушки оружием трусов). Остальные вообще отмолчались. Поняв, что военного союза не будет, Исмаил вынужденно обратил свои основные усилия на укрепление созданного им государства, что, возможно, было самым наилучшим решением. Занимаясь государственным устройством, он увидел и оценил, какие высокие доходы приносил в шахскую казну транзит чужих товаров по территории Персии. Поэтому шахским повелением по всем наиболее важным направлениям стали прокладывать хорошие дороги и строить караван-сараи, дабы облегчить жизнь торговым людям. Но тут своё веское слово сказали турки.

Султан Селим, хоть и не продолжил боевых действий, но зато ввёл экономическую блокаду новорождённого соперника. Для того чтобы закрыть проход к Персии через арабские страны, он для начала запретил саму торговлю в этих странах. А попытку организовать транзит через территорию мамлюков османы пресекли в самом скором времени, организовав строгий контроль над караванами и судами, осуществлявшими эту торговлю, что вылилось в захваты всех "восточных товаров", которые они перевозили. Таким образом, в своих устремлениях ликвидировать государство Сефевидов и покончить с опасной ересью — кызылбашеством, султан Селим использовал все меры, от военной до экономической, дабы жёстко ограничить их торговые отношения, особенно в торговле ценным товаром — шёлком-сырцом и экспортом в Персию вооружения и металлов. А это делало персидский рынок весьма перспективным даже для такой бедной страны как Русь. Ведь что бы там не говорили, но при умении и из плохой болотной руды можно было сварить неплохой металл. А ту же серу, столь необходимую для пороха, там можно было закупать по цене 56 копеек за треть пуда.

Всё это Андрей узнал от купцов Петра и Чертила, которые по его просьбе расспрашивали приезжих торговцев в Казани, куда они продолжали ездить каждый год на ярмарку.

Так что вот куда изначально нужно было направлять усилия! Волжский транзит мог насытить и внутренний рынок, и ту же балтийскую торговлю, сделав в Европе русских купцов вполне себе конкурентоспособными. А ведь было и ещё одно архиважное направление! "Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном" — так сказал когда-то великий учёный. И Андрей был с ним полностью согласен. Пора, пора было начинать думать о походе встречь солнцу. И вести его придётся отсюда, как и Строгановым в его прошлом-будущем. Потому как дорога отсюда в Сибирь лежала прямая. И Бабиновская дорога (которой тут скорей всего предстояло стать Барбашинской), сменившая Чердынскую и просуществовавшая аж 200 лет, недаром начиналась отсюда. А значить Княжгородок вскоре должен был стать главным форпостом и мелочиться на его укреплениях явно не стоило.

Нет, это не значило, что идею с Балтикой он отринул. Тем более он точно знал, что поляки в этом году начнут-таки активные действия. Нет-нет! Восточные товары возить должны русские купцы и его задача не дать кому бы то ни было прекратить их нарождающееся мореходство. Даже в той истории полякам понадобилось три года, чтобы добиться своего. Но тогда не нашлось того, кто был готов в ответ давать гданьским купцам по сусалам, как это случилось при Иване Грозном в куда более худшей в политическом плане ситуации. Что же, лавры Карстена Роде его вполне устроят. А вот повторять его ошибки он точно не собирался. Впрочем, в отличие от дитшмардтца, Дания ему была никто, и базироваться он собирался исключительно на русский порт.

Тряхнув головой, он отбросил мысли о большой стратегии и вернулся к делам более приземлённым.

— Хороша, — имея в виду крепость, похвалил он Игната, в нетерпении восседавшего в седле чуть позади князя. Да, строил он не сам, но послужилец доказал, что способен самостоятельно решать поставленные задачи. — Но это только начало. Глину-то нашли?

— Нашли, — кивнул Игнат, раскрасневшийся от мороза и похвалы.

— Вот и хорошо. Пора наш кирпичный заводик сюда переносить. Ядрей где?

— В доме ждёт.

— Тогда поехали. Сегодня посвятим день соли, а завтра покажешь наш медный заводик.

Соляной приказчик не подвёл. Ох не зря он в своё время не поскупился на оклад — мастер давно окупил себя. Как и обещал, этим летом он кроме укрупнения производства, много экспериментировал. Используя тот ворох сведений, что по своему обычаю бессистемно вывалил на него Андрей, он для начала ввёл в обиход несколько из них, включив сюда и предварительный подогрев рассола для повышения его концентрации (и тем самым уже обогнав реальность на век). Когда на выходе опытовая варница начала давать соли в четыре раза больше прежней, уважение к своему молодому нанимателю у мастера возросло на порядок. Уже более уверенно он заказал увеличенный в два с половиной раза цырен (достигший теперь размера в 5 квадратных сажен) и вышел на цифры, сравнимые со строгановскими. И теперь с гордостью докладывал о своих достижениях.

Андрей старания человека тоже оценил. Кроме опытов, он, затратив сто рублей, докупил цырены (правда не новые большие, а те, что давно использовались всеми) и ныне ставил, как и планировал, новые варницы, по четыре на одну трубу. Правда, такое укрупнение производства требовало привлечения и большего числа работников, так что заселение края теперь становилось просто жизненной необходимостью. Конечно, по-хорошему лучше бы было использовать труд наёмных рабочих, но ситуация вела к тому, что придётся использовать опыт всё тех же Строгановых, которые на своих соляных промыслах использовали как наёмный, так и принудительный труд. Зато уже в следующем году он получит от тех же варниц в пять раз больше, чем в нынешнем. А потом, когда в дело вступят ещё пять новых, его казна будет пополняться аж на 2880 рублей ежегодно. Что позволит беспроблемно содержать дружину в две сотни человек и ещё откладывать больше, чем он получал в первые годы своего становления. А ведь потом войдут в действие ещё две скважины и...

И Андрей засмеялся. Что-то слишком часто стало Остапа нести. Как бы не вышло худо. Ядрею же велел пока обходится старыми цыренами, потому как под новые и варницы больше ставить надо, а большой необходимости в этом пока что не было. И за находчивость и старание наградил премией, хорошей такой премией. Потому как труд, любой труд, должен быть оплачен.

На следующий день они отправились на медный заводик. Он находился в трёх верстах от Княжгородка на речке Талица, небольшом правом притоке Усолки. На берегу был построен плавильный амбар, к которому был прирублен пристен, а на речке установили мельничное водяное колесо. Во всем чувствовалась какая-то временность, что, впрочем, было вполне объяснимо. Чтобы обеспечить круглогодичное действие заводских устройств, необходимо было отрыть заводской пруд. Вот только дело это было не быстрое: во всём чувствовалась нехватка рабочих рук. Так что плавили медь можно сказать в походных условиях.

Оглядев всё это, Андрей понял, что единорогов он в этом году не получит. Это, конечно, было очень плохо, но всё же пока не критично. Зато даст время колокольным литейцам лучше набить руку в новом для них деле. Немец-то пушки всё же делать начал. Пусть не единороги, а привычные его уму, но опыт есть опыт, да и стены Княжгородка тоже оборонять чем-то надо.

К тому же, выясняя подробности, он получил вновь возможность выставиться перед мастерами в лучшем свете. А ведь ничего не придумывал, просто вспомнил! Потому как у каждого, кто имел дачу, где-то в загашнике точно имелась садовая тачка. Да-да, та самая, простая, с одним или двумя колёсами впереди. Не бог весть какое изобретение, но ведь здесь и сейчас это был прорыв, ведь тут землю носили мешками, а самая простая тачка позволяла одному человеку за раз вывезти той же земли больше, чем он вынесет, пусть даже используя деревянные "рюкзаки". Правда у местных вопрос количества колёс вылился в целую дискуссию, причём основывался на опыте лишь один князь, а остальным просто хватало опыта и воображения.

А ведь разница между разноколёсными тачками есть, и не малая.

Одноколёсные помощники имеют отличную манёвренность на неровной площадке или в ограниченном пространстве, и легко проедут по самой узкой и извилистой дорожке, однако управление ими затруднено — их довольно тяжело катить, они норовят заваливаться на сторону и требуют для себя больших физических усилий. К тому же при работах на вскопанной земле одно колесо глубоко погружается в мягкий грунт, затрудняя движение. Проще говоря, тачка начинает вязнуть в земле.

Соответственно, для работы на мягкой почве лучше создать двухколёсную тачку. Она легко перемещается на любой почве, масса груза на ней не ощущается так сильно, как на одноколёсной. Но вот манёвренности ей не хватает. Зато перевозимый и собственный вес тачки распределён на колеса равномерно, поэтому она отличается устойчивостью и удобством для погрузочно-разгрузочных работ. Хотя и вес такой тачки несколько больше.

Но ещё по прошлой жизни Андрей помнил простую истину: чем тяжелее перевозимый груз, тем больше колёс должно быть у тачки. К тому же не стоило забывать, что здесь им будут доступны лишь тяжёлые деревянные колёса, а не те к которым он привык в той жизни.

В общем, общими усилиями решили создать и одноколёсный и двухколёсный вариант и уже на практике решить что лучше. Таким образом цели были определены, задачи поставлены. И задачи грандиозные: вырубить со дна будущего водоёма весь лес, дабы не повторять печальный советский опыт, и, сняв отдельно узкий плодородный слой, срыть оставшуюся землю до твёрдого материка, а затем, для верности, хорошо укрепить будущие берега рукотворного пруда. После чего возвести плотину и не забыть сделать в ней два прореза: вешнячный — для спуска лишней вешней и дождевой воды с пруда, и рабочий, по которому вода попадала бы в ларь, по которому стекала бы к водяным колёсам и приводила их в движение. Андрей видел такую систему в музее, и смутно помнил, как гид разливался соловьём, описывая её преимущества. Сам он точно ничего сказать не мог, но поскольку кроме медеплавильного у него должен был появиться и литейный заводик, пренебрегать любой информацией из будущего не следовало.

Ну а для чего использовать плодородный слой, об том он говорил с Игнатом отдельно, за закрытыми дверьми. Потому как, уже хорошо изучив привычку местных забивать на то, что делать надо не "как обычно повелось", он не собирался пускать всё уж совсем на самотёк. И честно намекнул послужильцу о тайных видоках, что будут следить за тем, как княжеские распоряжения выполняются. И если на многое он глаза легко закроет, коли с задачами послужилец справится, то конкретно за земельку ту Игнат никак откупиться не сможет. Он ему это не простит. И, судя по виду послужильца, мысль эту вдолбить ему удалось. Так что он очень надеялся, что тонкий плодородный слой всё же снимут и развезут на поля закладываемых деревень. Пусть лучше она там послужит, чем её просто в ту же плотину закопают. Вовремя всё же вспомнилась ему одна передачка, где обсуждалась идея немцев вывозить чернозем из Центрально-черноземных районов России в бедную Восточную Пруссию, и там использовать её для удобрения земель.

Ну а поскольку производство пушек в этом году откладывалось, то и долгое нахождение в камской вотчине было теперь нецелесообразным. Словом, всё толкало его поскорее идти под венец. Что ж, зачем противится неизбежному? Как там Миронов пел:

Женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки...

Глава 41

Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала,

И крылья эту свадьбу вдаль несли,

Широкой этой свадьбе было места мало,

И неба было мало и земли.

Вот уж воистину широко было русское застолье! Гуляли от души, с размахом. Впервые представленный широкой публике правильно организованный оркестр подпившими гостями был принят на ура. Да и что говорить, это вам не гусляры-скоморохи! Даже привычные песни под его аккомпанемент звучали как-то по-новому. А уж как лихо отплясывал Иван под минусовку Волколака, это надо было видеть! И как уже изрядно набравшиеся гости распевали светозаровские "Люди божие". В общем, свадьба удалась на славу. И продолжала вовсю греметь и веселиться, когда под хохот и не совсем пристойные шуточки, молодых провожали в спальню.

А там пред взором молодой жены предстала огромная кровать с балдахином. Нет, клопы у Андрея в доме не водились, просто ему всегда хотелось иметь нечто подобное (ага, эстет, мля). А вот девушка вдруг заробела, и князю пришлось брать всё в свои руки. Не обращая внимания на её лёгкое сопротивление, он поспешил снять с неё всё, включая и рубашку, и невольно залюбовался открывшимся видом. Да, по нынешним меркам она была не очень, но он-то жил и развивался совсем в другую эпоху, и по тем критериям фигурка у его жены была очень даже ничего! И глянув на покорно лежавшее на белых простынях из самого тончайшего льна очаровательное видение, он плюнул на все условности и пожираемый страстью буквально рухнул сверху.

Празднества гремели ещё трое суток, и лишь потом сошли на нет. В доме наступила столь долгожданная тишина, и князь смог, наконец-то, насладится семейным уютом.

Варвара оказалась девушкой тихой и работящей, и к тому же отличной хозяйкой. Наученная ещё в отчем доме, она быстро прибрала всю прислугу к рукам, и уже к концу первой недели Андрей со смехом наблюдал за тем, как все домашние слушались её, наверное, больше, чем самого хозяина. Однако не всё было так хорошо, как хотелось бы. Те предрассудки, что впитывались в местных можно сказать с молоком матери, а потом вбивались строгим воспитанием, порой раздражали до бешенства. Особенно сильно это касалось всего, что крутилось вокруг секса. До просвещённых Камасутрой и развращённых фильмами для взрослых людей 21 века местным было очень далеко. И главным препятствием тут была, разумеется, церковь и её взгляд на то, что можно и чего нельзя делать супругам. И что самое смешное, но большинство людей само шло к батюшкам и честно признавалось в такого рода грехах. Вот только Андрею подобное вмешательство в личную жизнь было, как серпом по одному месту и он собирался с этим долго, вдумчиво и осторожно бороться. Что, когда и как он делает со своей женой должно касаться только его и жены.

И всё же быть женатым было приятно. Да и личный статус семейного человека в нынешнем обществе, что ни говори, а был выше, чем холостого. В общем, плюшки со всех сторон. Однако долго наслаждаться семейным уютом ему не пришлось. Едва подсохли дороги, князь засобирался в путь.

Сами сборы были недолги: большой обоз брать не собирались. Точнее, идти предстояло совсем без обоза, а всю провизию просто уложили в узкие кожаные мешки, которыми и нагрузили заводных лошадей.

Ныне его ЛИЧНАЯ дружина, для которой во дворе была построена отдельная большая изба, насчитывала три десятка крепких парней. Одетые в одинаковые синие кафтаны с золотой оторочкой (как не раз уже говорилось — понты наше всё), вооружённые одинаковым оружием, включая мушкетоны в кожаных кобурах, притороченных к сёдлам и знаменитыми стрелецкими берендейками через плечо, они больше походили на регулярный воинский отряд, чем всё, что имелось ныне на Руси. А учитывая, как они всю зиму тренировались во владении всем имеющимся оружием, они много кому могли показать, где на Руси раки зимуют.

К заранее означенному числу из Бережичей прибыл Годим, привёзший письменные отчёты от управителя. Бегло осмотрев их, Андрей отложил все бумаги в стол: всё одно подробно разбираться и делать оргвыводы будет по осени. А вот привезённый им гранулированный порох был очень даже кстати: такой порох давал более мощный выстрел и меньше отсыревал, чем привычная пороховая мякоть, что в условиях корабля было значительным преимуществом. Жаль только, что весь он был ружейный, годный только для аркебуз и мушкетонов. Корабельным же пушкам придётся довольствоваться тем, что есть. Просто технологию зернения только-только отточили и на пушечный не хватило ни времени, ни сырья. Зато ныне всем остающимся приказчикам была поставлена задача скупить максимально возможное количество мякоти и за лето наделать большой запас порохов, как ружейного, так и пушечного.

Утром Андрей поднялся до рассвета, хотя ночью он спал мало (и вовсе не от волнения перед походом), однако проснулся бодрым и готовым к любым приключениям. Жена уже гоняла прислугу, готовя ранний завтрак. Во дворе гремела своя суета, обычная, когда большой воинский отряд готовится к маршу.

Сытный завтрак прошёл в молчании. Да и что говорить, если всё было сказано ещё ночью. Поставив на стол кружку с горячим копорским чаем, Андрей поднялся:

— Ну, пора, милая. — И стиснув жену в объятиях, поцеловал её в губы.

Перед крыльцом, удерживаемый мальчишкой конюхом, стоял верный Хазар. Недолго оставалось ему ходить под седлом, но пока что никого другого Андрей ему на смену не готовил.

— Береги себя, — Варя, стоявшая тут же, за спиной на ступенях, быстро перекрестила уезжавшего мужа.

— Знаешь, милая, — обернулся он к ней. — Было давным-давно такое государство — Спарта. Так тамошние жёны, провожая мужа, говорили ему: со щитом или на щите. Мол, вернись живым или мёртвым, но чести не потеряв. Так вот, я сделаю всё, чтобы всегда возвращаться к тебе со щитом. Так что не мечтай так рано стать вдовой.

— Грех такое говорить, вовсе того не желаю, — взмахнув руками, перекрестилась Варвара.

— Шуткую я, малышка моя, — усмехнулся Андрей и, поцеловав жену в щеку, добавил: — До встречи, милая. Жди к осени.

Легко взлетев в седло, он махнул рукой, и отряд неспешно двинулся со двора.

Улицы Москвы были затоплены молочным туманом, так некстати поднявшимся от реки. Немногочисленные пока ещё прохожие шарахались в стороны, увидев столь внушительный отряд. Звонили невидимые в тумане церковные колокола и била. Сделав приличный круг по городским предместьям, они выехали на новгородскую дорогу и уже там прибавили ходу.

Новгород встретил их сыростью и шумной суетой. На подворье компании было не протолкнуться от посетителей. Встретивший их Сильвестр Медведев изрядно исхудал, но был деловит и весел.

— Выборгские бусы ушли с первой водой, — начал было он отчёт, но был остановлен взмахом руки.

— Сильвестр, выборгская торговля — мелкий каботаж, о чём мы уже не раз говорили. Выгода от неё есть, не спорю, но не та, что от Любека идёт. На нём лишь сухопутных мужичков с парусами работать учить, да гардемаринам нашим практику давать. Лучше ответствуй, что у нас с людьми?

— Люди есть, княже. Ныне компания имеет три бусы малые, три лодьи заморские и "Супружницу" с "Николаем". Мореходов на них с избытком наняли. А вот кормщики в основном из молодых: мало у кого и пара навигаций есть. Ушкуйники же, числом шесть десятков по домам сидят, слова ждут.

— А корабельный мастер что?

— Викол что-то хитрое соорудил. Вроде и лодья, но какая-то странная. И с краером поработал, всё как вы велели.

— Людей на эту лодью — не лодью набрали?

— Последних по сусекам вымели. Даже тех, кто в море впервые собрался, взяли.

— Хорошо. Теперь слушай, что делать. Всех неумех перераспределить на торговцев. А на краер и лодью — не лодью или на "Супружницу" — то по просмотру определимся — самых лучших и с запасом. И кормщиков тоже.

— Беда с ними, княже, — вздохнул Сильвестр. — Одни лишь Таракановы сколь на покрут взяли. Ныне, почитай, весь Новгород повымели: ни мореходов, ни кормщиков не осталось.

— Вот и славно, трам-пам-пам, — усмехнулся князь, вставая.

— Что славно? — опешил бывший дьяк.

— Славно, что мореходство наше растёт, Сильвестр. А люди — будут. Спрос он, знаешь ли, рождает предложения. Ладно, собирай ушкуйников. Пора и нам к морю выдвигаться.

— А школу смотреть не будете?

— Всё по осени, Сильвестр. И школу, и училище гардемаринов наших, всё сразу посмотрю.

Старший приказчик компании пожал плечами, как бы говоря: "вы тут босс, вам и решать".

— Когда людей собирать?

— Пусть через седмицу в Норовское прибывают. Там ждать будем.

Солнце уже угасало, мало-помалу тая за окоёмом, когда вдали показались первые домишки. Со стороны близкого уже моря все резче ударял в нос солёный запах. Андрей в предвкушении баньки и отдыха, нетерпеливо понукал коня. Он был весь в пыли и чувствовал, как затекли ноги, обутые в высокие, доходящие почти до колен, шнурованные кожаными ремешками сапоги. Сейчас он проклинал себя за ту остановку, из-за которой они въезжали в Норовское почти в сумерках, под аккомпанемент лая дворовых собак, уже выпущенных хозяевами для сторожения дворов и почуявших чужаков за оградой.

Пока же его дружинушка устраивалась на ночлег на постоялых дворах, уже частично опустевших из-за ухода первых кораблей, князь в сопровождении Доната и Годима решил проехаться к самому морю.

Узкая улочка быстро вывела их к побережью, где на шестах сохли рыболовные сети. То здесь, то там зияли на песке застойные лужи с тухнущими рыбинами, добычей последней рыбалки. Поморщившись от неприятных запахов, Андрей натянул поводья и осадил коня. Потом медленно тронулся вдоль берега в сторону деревянных причалов небольшой норовской гавани. Чуть вдалеке, покачиваясь на якорях, стояли три парусника явно европейского типа, видимо ожидающих своей очереди подойти к вымолам под разгрузку. Подъехав к мужикам, отдыхающим на бочках в начале пирса, уходящего далеко в море, он поинтересовался, кто это прибыл.

— Дык знамо кто, свеи да даны. Чуть не перегрызлись давеча, насилу успокоили. Говорят, война меж ими идёт, вот они и схватились.

— А ну как в море ратиться начнут?

— Э, господине, воевода им прямо сказал, чтоб в ввиду русской земли вели себя тихо, а что там за окоёмом случится, то не его дело.

Хмыкнув, Андрей повернул коня назад. Устал, аппетит нагулял, да и банька, поди, уже нагрелась. А то с моря ветерок-то отнюдь не тёплый подул. Так что можно было и закругляться.

С утра первым делом пошли инспектировать верфь.

Здесь, под руководством молдавского мастера, царил строгий порядок (сказал бы кто про такое там, в будущем — обхохотался бы) и кипела работа. На стапеле в трудах и муках рождалось судно. Нет, не шхуна. Пока плотники не набьют руку в новых для них технологиях, строили этакую смесь из шебеки, пынзара и лодьи. Транцевая корма, изогнутый нос и две мачты. Хотя большинство что лодий, что пынзаров в эти времена были одномачтовыми. Все мачты опиралась своим шпором на киль, как это и было принято на Балтике. Парусное же вооружение на фоке сначала позаимствовали с пынзара, то есть прямой парус и шпринт, но потом подумали, что не стоит плодить сущности и ввели пару фок и гафель, а на гроте поставили один гафель. Поскольку орудийный дек был для рождавшейся малютки излишним, пушечные порты были прорезаны прямо в фальшборте, по четыре на борт и две на корме и в нос. Так же в фальшборте были продуманы места и для вёсел, для манёвров в гавани и безветрии. Кстати сама корма была удлинена жилой пристройкой (хоть и не так сильно, как на пынзаре или шебеке), где были оборудованы небольшие каюты для офицеров и пассажиров. Свисая над водой, они позволили соорудить в них небольшие уборные, дабы их обитателям не бегать по нужде с кормы на бак, где для команды собрали носовой гальюн.

Чтобы румпель не мешал, его убрали под палубу, а управление им завели на колдершток. Конечно, это было не так эффективно, как штурвал, ведь, как известно, самым большим недостатком колдерштока был его неэффективный угол поворота — что-то около 40-50 градусов, что соответствовало повороту руля всего лишь на 5-10 градусов. Однако это не помешало ему просуществовать на флотах почти три века. Ну а штурвал, чью конструкцию сейчас отрабатывали вдали от иностранных глаз, он обязательно введёт в обиход, но не сейчас и не здесь.

В общем, кораблик получился одновременно и узнаваемым и необычным. Недаром старший приказчик так и прозвал его: "лодья — не лодья". А вот Андрею вид получившегося гибрида понравился. Он был весь какой-то хищно стремительный и если на ходу он будет так же хорош, то до появления шхуны быть ему его флагманом.

От осмотра корабля он перешёл к самой инспекции. Его интересовало всё: от запасов материалов до кормёжки рабочих ватаг. Особый акцент обратили, конечно, на умения плотников. Хотя сделанная полностью вгладь "лодья — не лодья" как бы говорила о том, что что-то они уже умеют. Мастер Викол, по довольному виду князя понявший, что кораблём своим он нанимателю почти угодил, охотно лез вместе с ним во все закутки, легко отвечая на возникавшие по ходу дела вопросы. Увиденным Андрей остался полностью доволен. По окончанию инспекции он велел приготовить новое судно к выходу. Конечно, в море тот уже выходил, и не раз, но Андрею хотелось самому почувствовать его на ходу. Оценить, насколько он резок или наоборот, туповат.

Ходовые испытания, затянувшиеся на два дня, хоть и выявили ряд недостатков, но и показали великолепную ходкость получившегося творения. Угнаться за новым флагманом не смог ни краер, обзавёдшийся к этому времени полностью гафельным вооружением и выходивший вместе с ними, ни встреченная в море шкута.

Заведя оба судна в затон, князь велел не мешкая вооружить их и пополнить запасы. Ему не терпелось выйти в море. Нужно было срочно вылавливать какого-нибудь гданьского капера, дабы нынешний новгородский наместник мог с полным основанием выдать ему на руки каперскую грамоту, тем самым узаконив его морские хождения. Тем более пушек за прошедшее время они награбили немало, правда разношёрстных по калибрам, но набрать шесть примерно равных для флагмана, на кормовом подзоре которого ныне горела золотом славянская вязь названия "Пенитель морей", было вполне можно.

На нос и корму были заранее запланированы по одной трёхфунтовке, для которых московскими кузнецами были выкованы доселе не виданные на Руси снаряды: два полуядра, соединённые цепью. Хотя европейцы, хоть и попробовали уже книпели под той же Конитце ещё аж в 1431 году, а чуть позже и его цепной вариант, но для войны на море почему-то приспособят их ещё нескоро. Но ведь то их проблемы. А Андрей решил сразу использовать цепные ядра, минуя тупиковые книппели. Как известно, цепные ядра могли наносить серьёзный ущерб и рангоуту, тогда как книппель был практически бесполезен против него, а так же лучше запутывали рангоут и такелаж. Да и экипажу от знакомства с ними мало не покажется. Зато теперь шанс догнать кого-нибудь или убежать от кого-нибудь значительно возрастал.

И работа на кораблях закипела. Привезённые на телегах пушки талями поднимали на палубу и привязывали к заранее закреплённым в бортах железным кольцам. Ведь пушки для "Пенителя", в отличие от того же "Николая" и других местных аналогов, были установлены на четырёхколёсные лафеты и крепились канатами с возможностью раскрепления. Такие лафеты позволяли быстрее, чем какие-либо другие, накатывать пушку обратно. Но главная революционность заключалась в том, что в данное время пушки на кораблях крепились практически намертво, и чтобы прочистить ствол и зарядить его наново, если это, конечно, не вертлюг, заряжающему приходилось спускаться на верёвке с верхней палубы или вылезать в сам порт и работать за бортом, стоя на узком карнизе. Понятно, что о большой скорострельности в таких условиях говорить не приходится.

Следом за пушками стали подвозить чугунные и каменные ядра, картечь, бочки с порохом, абордажные крючья и всякий другой припас, нужный как для боя, так и для плавания. За два следующих дня оба корабля разительно переменились. А к концу недели в село стали прибывать и новгородцы, уже ходившие с князем в морские походы. Они должны были составить абордажные команды двух оставшихся кораблей: когга "Верная супружница" и краера "Святой Николай". Причём если на краере командиром шёл Гридя, то для когга пришлось искать кого отдельно. Проблема командных кадров становилась всё актуальней и актуальней.

А во вторник (кто же в понедельник в море-то выходит!) шесть кораблей Компании снялись с якоря и начали свой вояж.

Глава 42

Ох и правы были ленинградские яхтсмены, рассказывая о плавании в Финском заливе: плывёшь, плывёшь, а берега всё видны. Да ещё, как назло, дул устойчивый встречный ветер. В сутки корабли проходили достаточное расстояние, но из-за лавирования практически топтались на месте. Выхода в Балтику все ждали с нетерпением. Наконец, на третьи сутки, корабли вышли к острову Осмуссааре. Финский залив остался позади. И тут встречный ветер, против которого они лавировали всё это время, стих. Погода, словно решив испытать человеческую выдержку, разродилась полным штилем. Корабли с повисшими парусами застыли на расстоянии одного двух кабельтовых один от другого. Дабы люди не разлагались от безделья, экипажи заняли приборкой, сушкой одежды и постелей, мелким ремонтом и другими подобными делами, которых на корабле всегда имеются в неограниченном количестве.

Воспользовавшись спокойствием, занялись обучением гардемаринов, взятых на практику. Всё, что зимой они узнали в теории, им теперь предстояло опробовать на практике. Часть моряков отряжали на ловлю рыбы, благо водилось её в местных водах достаточно.

И все-таки после трёхдневной болтанки на встречной волне это был отдых.

С утра с норд-оста, наконец-то, потянул лёгкий ветерок, и моряков свистками погнали настраивать паруса, стараясь не пропустить и малейшего его дуновения. Вскоре ветер окреп, и корабли набрали хороший ход. Идя фордевинд левого галса, проскочили банку Глотова и вышли в открытое море. До следующего пункта, по которому можно было привязаться к карте — восточному берегу острова Готланд — предстояло пройти около 200 миль. Погода в основном благоприятствовала этому переходу. Попутный ветер дул ровно и на вторые сутки на горизонте открылась полоска земли, которую, приблизившись, опознали как искомый остров.

Оставив его по правому борту, караван начал спускаться на юг, когда глазастый вперёдсмотрящий рассмотрел плавающие на поверхности моря доски и человека, державшегося за них и махавшего рукой дабы привлечь их внимание.

Поскольку происходило всё это в сгущающихся сумерках, Андрей лишь позавидовал зрению матроса, поскольку сам смог рассмотреть потерпевшего кораблекрушение значительно позже, хотя и пользовался подзорной трубой, как и вахтенный мореход.

Сильно сбрасывать ход не стали, а просто проходя мимо, кинули человеку канат с петлёй на конце и легко вытянули его на палубу. Тотчас на продрогшего бедолагу накинули тёплое покрывало и протянули подогретый мёд. Стуча зубами, моряк выпил предложенное и поплотнее запахнулся.

— Скидывай мокрое, — скомандовал Евсей, исполнявший на "Пенителе" должность боцмана. — И откель ты такой взялси?

— С лодьи купца Мовчана, — бойко ответил спасённый, сноровисто скидывая мокрое и напяливая сухую одёжку, принесённую зуйком.

— Ага, русский, стало быть. А чего раньше не обозвался?

— Горло от морской воды пересохло.

— Это бывает. Давно бултыхаешься? — участливо поинтересовался Евсей.

— Дык, почитай с обеда.

— И как тебя угоразд..., — тут боцман, заметив подходящего князя, примолк.

— Что тут? — спросил Андрей. Конечно, не дело командира ходить к каждому спасённому самому, но терзали его смутные подозрения, вот и поспешил удовлетворить он своё любопытство.

— Дак выловили вот. Говорит с лодьи, а как в море угодил, про то ещё не спрашивали, — бойко отрапортовал боцман.

— Ну и как это произошло? — уже напрямую к спасённому обратился Андрей.

— Да почитай перед обедом выскочила из-за острова чужая когга. Нас заприметив, вздёрнули какой-то флаг и сразу кинулись вдогон. Ну и взяли на абордаж. Я с зуйком на корме отбивался, а как увидал, что живых-то и не осталось почти никого, взял да и сиганул за борт. Зуёк за мной, а эти нехристи давай по нам из луков стрелять. Попали в мальца, утоп зуёк, а я ныряю хорошо, вот и таился под водой до последнего. Видать тоже потонувшим посчитали. А потом на обломках и купался. Замёрз, спасу нет. Думал, отдам богу душу, а тут вы. Так что, благодарствую за спасение.

— А что за флаг был? — этот вопрос сейчас интересовал Андрея больше всего.

— А кто его знает. Там рука с сабелюкой намалёвана была.

— Точно?!

— Вот те крест, — перекрестился мореход. И, глядя вслед удаляющемуся князю, повернулся к боцману: — Чего это он словно обрадовался, про флаг тот услыхав?

— Не знаю, — пожал плечами Евсей. — Но чую, работёнку ты нам подкинул точно.

Утром, едва рассвело, корабли легли в дрейф, а с "Супружницы" и "Николая" спустили лёгкие ёлы и их капитаны прибыли на борт "Пенителя морей". Здесь Андрей потребовал с них перевезти на флагман по десять ушкуйников, а потом долго инструктировал, что и как делать и кто в конвое главный, потому как, оставляя их прикрывать торговые корабли компании, сам же он собирался отправиться на охоту. Виденный спасённым мореходом флаг — рука с поднятой саблей — был королевским штандартом, что даровал Сигизмунд тем каперам Гданьска, кто отправился бороться с русским мореходством. А значит, говоря пафосным языком, битва за Балтику началась, и теперь всё решат только пушки.

Дождавшись прибытия новых бойцов (для охраны каравана хватит и по два десятка на корабль), "Пенитель морей" отвернул в сторону и, поймав ветер всеми парусам, спустя несколько часов полностью скрылся из виду.

Понимая, что большинство джентльменов удачи предпочтут охотиться в самом узком месте, Андрей распорядился взять курс обратно в Финский залив. Теперь, когда его не сдерживали торговые лодьи с прямыми парусами, "Пенитель" ходко резал волны, дрожа, словно новичок в предвкушении боя.

Андрей тоже ходил в приподнятом настроении, словно ему передалось нетерпение судна. Скинув кафтан и оставшись в белой рубахе из тонкого льна, он часто забирался на ванты и, усевшись там, прочно обхватив ногами выбленку, долгое время наблюдал за летающими вокруг чайками и сверкающими в лучах солнца морскими водами. Он сидел среди парусов и ветер бил его в грудь, остужая голову.

Однако море словно вымерло, вокруг не было видно ни паруса. Так в одиночестве они вновь проскочили мимо Осмусааре и ворвались в Финский залив. И почти сразу напоролись на ревельских торговцев, трогать которых не стали и обошли стороной.

Охота на охотников началась!

Было раннее утро, и весь корабль ещё спал, когда сверху, с вороньего гнезда, вдруг раздался зычный голос:

— Эй, внизу, на палубе!

Стоявший на баке Вениамин, дублёр вахтенного начальника из гардемаринов, поднял сонные глаза к дозорному и крикнул фальцетом:

— Что!

— Парус! Вижу парус! — заорал мореход, указывая рукой туда, где он и разглядел чужой парус.

— Парус?! — не поверил гардемарин, но всё же рванул на ют, к вахтенному начальнику.

Вахту нёс Игнат — огромный, и как большинство больших людей, добродушный парень, у которого, однако, к морскому хождению был дар Божий и которого князь планировал в самом скором времени продвинуть по службе. Он тоже услыхал крик вперёдсмотрящего и теперь, вскинув подзорную трубу к глазам, старательно вглядывался в горизонт. Наконец найдя то, что искал, он принялся внимательно изучать незнакомца, благо тот шёл довольно удачно, освещаемый солнечными лучами. Судя по всему, именно солнце и мешало его вахтенным рассмотреть "Пенителя", который не таясь шёл под гафелем и шпринтом, кренясь от дующего практически в борт ветра.

— Чёрт, не могу рассмотреть его флага, — выругался Игнат и обернулся к гардемарину. — Ну-ка, Венька, дуй, буди князя.

Андрей появился на юте минут через пятнадцать. Выслушав короткий рапорт, он вскинул свою трубу и тоже принялся изучать корабль, идущий встречным курсом. Отняв трубу от глаза, он перегнулся через перила и скомандовал:

— Рулевой — на румб левее!

— Есть, — последовал уже въевшийся в сознание мореходов ответ и судно, заскрипев всеми снастями, сменило курс. Теперь они шли почти наперерез неизвестному кораблю.

— Что скажешь, вахтенный? — обернулся Андрей к Игнату.

Тот по привычке слегка задумался, а потом выдал пространный ответ:

— Если не ошибаюсь, когг, трёхмачтовый со стеньгой на гроте. Идёт под всеми парусами, и идёт прилично.

— И что, заметил в нем что-нибудь подозрительное?

— Да, княже. Пушечные порты. Но орудийных деков нет.

Игнат вновь всмотрелся в чужой корабль:

— О как, похоже, они нас, наконец-то, увидели!

— Что же, сейчас всё и откроется. Хоть флага пока не видать, но коли повернёт к нам, будем считать их врагами. И плевать кто это: гданьские каперы или ревельские таможенники.

Словно подтверждая его размышления, вахтенный начальник громко доложил:

— Они поворачивают к нам, командир, — и спустя ещё несколько мгновений воскликнул: — Я вижу флаг! Красный с рисунком. Вроде похож на тот, что описывал спасённый.

— Вот и отлично! Ищейка взяла наш след и теперь думает, что стала охотником. Что ж, этим они выбрали свою судьбу. Если им так приспичило перекинуться с нами чугунным словечком, мы всегда готовы. Играй тревогу, вахтенный.

Звук трубы и боцманского свистка разнёсся над кораблём и унёсся с ветром в море, сменившись топотом ног выскакиваемых из низов людей. Подчиняясь командам, они разбегались по местам, вскидывая брони и разжигая фитили. Корабли, разрезая носом волны и оставляя по обе стороны корпуса струи шипящей, пузырчатой пены, не сговариваясь, сближались, дабы пролить чужую кровь. Спустя ещё полчаса встречный когг стал виден уже всем: этакая пирамида из парусов и снастей накатывающаяся на них. На когге быстро сообразили, что для сближения им придётся идти в крутой бейдевинд, а потому они вновь отвернули и теперь спешили на встречу, идя, как и "Пенитель" в галфинд. Вновь приложив трубу к глазу, Андрей явственно увидел развернувшийся на ветру чужой флаг, и у него отпали последние сомнения: это был тот, кого они искали — королевский капер. Один из многих вышедших ныне на охоту.

На борту "Пенителя морей" царило молчание. Всё было отработано не раз и не два и теперь всем предстояло просто делать своё дело. Заслышав дробный перестук за спиной, Андрей обернулся и увидел зуйка, нёсшего самопал для него. Ружьё это было не простым. Оно имело нарезы, и для него князь, помучившись, по памяти отлил пули Минье. С новым порохом самопал палил точно в цель раза в три дальше, чем его гладкоствольные собратья вообще могли попасть в ростовую мишень хоть куда-нибудь.

А гданьчанам, похоже, все больше и больше не терпелось. У борта когга вспухло облако дыма, и прежде, чем звук выстрела долетел до русских, ядро, отскакивая от волн, пронеслось в их сторону и исчезло в морской пучине, не долетев до борта пары десятков шагов.

— Надеются взять нас на слабо, — усмехнулся Андрей. — Ну-ну, надежды юношей питают.

"Пенитель" продолжал молчаливо сокращать расстояние. Наконец, решив, что сблизились они уже достаточно, Андрей дал отмашку носовой пушке и тут же скомандовал:

— Лево на борт!

Игнат тут же продублировал команду, и корабль плавно покатился влево.

Бабахнула носовая трёхфунтовка, отправив цепной снаряд в сторону врага. Увы, хоть ему и удалось продырявить вражеский фок, но большего урона он не нанёс. Андрей чертыхнулся. Вот так вот всё как всегда. Хотел как лучше, а получилось, что получилось. Всё же и в нос и в корму надо ставить по паре пушек минимум, тогда шанс нанести серьёзный урон будет значительно больше. Ну да что уже горевать.

Меж тем, заканчивая поворот, "Пенитель" подвёл к цели пару своих бортовых пушек. Вспышка, грохот, бьющий по ушам, и дым, застивший горизонт. Ветер быстро смёл белые хлопья, явив взору вражеский корабль. Увы, ядра прошли мимо. Да и как иначе: ныне на море царило не качество, а количество, которое, согласно поговорке, и должно было перейти в качество.

В подзорную трубу было хорошо видно, как засуетились люди на баковой надстройке когга. Видимо, их командир решил, что русские сейчас сами пойдут на абордаж. Ага, держите карман шире, господа! "Пенитель" вновь начал поворачивать.

— Приготовиться к повороту против ветра!

Оверштаг — сложный манёвр для парусного судна, но зато в нынешней ситуации он позволял повернуться к врагу ещё не стрелявшим бортом, а потом выскочить ему под корму. Нынешняя-то военно-морская мысль считала, что самое вооружённое место корабля должно было быть именно на носу, как то издревле у галер повелось. Потому как представляли себе морской бой всё ещё чуть ли не по античному сценарию. Время классической линии ещё не пришло. Хотя находились уже те, кто указывал, что по борту пушек куда как больше поставить можно. Вот и когг почти всю свою артиллерию расположил именно так: большая часть его пушек стреляла вперёд. Ну и зачем, спрашивается, играть по чужим правилам?

И "Пенитель морей" вновь накренился, рисуя корпусом на взрыхлённой волнами морской поверхности широкий след циркуляции. Вот его бушприт приблизился к линии ветра и Андрей в волнении сжал кулаки, ожидая конца манёвра. А Игнат, наоборот, буквально лучился уверенностью в своих силах и спокойно продолжал отдавать короткие команды, повинуясь которым, "Пенитель" задрожал, застыл на мгновение, словно раздумывая: а стоит ли? — и решительно перевалил через невидимую границу. Заскрипел, перекидываясь, гик, захлопали на мгновение потерявшие ветер паруса и тут же, уловив новый поток, наполнились, разгоняя слегка потерявший ход корабль.

Поняв, что манёвр удался, князь шумно выдохнул, и только потом сообразил, что практически не дышал всё то время, пока корабль "раздумывал".

За спиной раздался грохот кормовой пушки — это канонир продолжал исполнять ранее отданные приказы. Резко обернувшись, Андрей успел увидеть результат его трудов.

Пока "Пенитель", сбросив скорость, совершал разворот, чужой когг значительно приблизился, и цепное ядро в этот раз не просто проделало дыру в парусе, но и смогло порвать пару снастей, чьи обрывки теперь беспомощно трепетали на ветру. Однако на ходе когга это пока никак не сказалось, и он продолжал идти контркурсом, стараясь как можно быстрее сблизиться с кусачей добычей. Но та, пользуясь тем, что идти круто к ветру коггу было трудновато, постоянно отворачивала, держа дистанцию и стараясь быстрее проскочить мимо. Наконец корабли оказались на траверзе друг друга, и тут же оба окутались серо-белыми клубами дыма. Ядра капера плюхнулось в воду, совсем немного не долетев до борта. Андрей лишь усмехнулся: выиграв ветер, капер столкнулся с проблемой английских канониров: из-за крена трудно стрелять по парусам и потому им приходилось бить в корпус, что давало больший шанс на недолёт. Русские же пушкари попали в положение французов, когда тот же крен мешал бить в корпус, но облегчал стрельбу по рангоуту, а заодно устранял причину недолёта. Вот и теперь их выстрел был более удачен, чем у ганзейца.

Когда дым чужого выстрела снесло в сторону, князь сразу заметил, что у того напрочь снесло стеньгу на грот-мачте, а поскольку никаких противоосколочных сеток на когге натянуто не было, то все обломки рухнули на палубу, завалив её и покалечив часть команды.

А пушкари тем временем начали срочно банить откатившиеся пушки.

Глядя на их работу, Андрей с грустью понял, что артиллерийские команды ещё тренировать и тренировать. Как они не спешили, а пушки были изготовлены к стрельбе лишь тогда, когда корабли уже разминулись, а ведь их скорость, по меркам иных времён, была черепашья. Хотя на том же ганзейце только-только закончили заряжать носовые орудия.

Залп грянул вдогон коггу и был более чем удачлив. Цепные ядра, словно ножом срезав ванты, штаги и фалы, напрочь снесли ему бизань. Теперь преимущество в ходе и манёвренности было полностью за русичами. Они могли без труда расстреливать его из пушек, пока он навеки не исчезнет в морской пучине, или пока не выкинет белый флаг. Ну или пока не проредят его команду настолько, что можно будет спокойно брать его тёпленьким.

— Право руля! — приняв решение, рявкнул князь в рупор. — Заряжай картечью. Эй, в гнезде! Не спать, палить по готовности!

"Воронье гнездо" на "Пенителе" было сооружено в виде бочки с зубцами. Это было сделано специально, чтобы защитить находящихся там людей от вражеского огня, позволив им в ответ стрелять из какого-никакого, а укрытия. Идею эту он позаимствовал у карибских пиратов. Их корабли по сравнению с галеонами донов выглядели малютками и при стыковке лишь верхи мачт торчали над палубой, где строились для отражения атаки испанские пехотинцы. И тогда ушлые разбойнички придумали ставить на марсах крепостные ружья или лёгкие фальконеты, из которых и поливали открывшуюся для обстрела палубу картечью.

Когги, конечно, были не настолько выше его корабля, но пару гаковниц на вертлюге и с каморным заряжанием он всё же наверху приспособил. Перед боем туда поднимался второй номер с углями и заранее снаряжёнными зарядами числом по пять штук на борт. Однако методом подбора гаковницы были взяты такие, что их каморы были взаимозаменяемыми (в понятиях 16 века, разумеется). Так что десяток картечных залпов сверху он врагам точно мог гарантировать.

Ну а пока что капер довольствовался ещё одним цепным ядром, вылетевшим из носовой пушки. Правда его полёт был не столь радикален, но, поняв, что ситуация складывается не так, как планировалось, когг начал уваливаться под ветер, стараясь навести на добычу, неожиданно ставшей преследователем, вновь заряженные бортовые пушки. Вот только никто его спокойно ждать не собирался. Довернув, "Пенитель" опять погнался за чужой кормой, готовясь угостить врага из всех своих орудий.

Картечь хлёстко ударила по борту когга, даже с расстояния стали слышны чужие угрозы и проклятия.

— Эй, на мачте, что там?

— Собираются на корме, княже!

Андрей задумался: лезть сразу в мясорубку или попробовать обогнуть и сцепиться ближе к носу? Правда тогда им придётся пройти под дулами уже заряженных чужих пушек. И стоит ли так рисковать? Конечно же, нет! Лучше мы слегка довернём и устроим на чужой корме маленький армагендец.

Сказано — сделано! Всего пары выстрелов хватило, чтобы людей с кормы когга словно ветром сдуло. Да оно и понятно, кому же хочется просто так под картечью стоять.

— Мушкетоны к бою! Приготовиться к абордажу! — громко проорал князь, отдавая зуйку ружьё из которого так и не пострелял.

"Пенитель морей", подчиняясь команде, послушно проскользнул оставшееся до вражеской кормы расстояние. Взлетели в воздух трёхпалые кошки и в мгновение ока оба корабля были крепко сцеплены друг с другом. После чего, используя всё, что годилось, дабы переправиться на вражескую посудину, на когг полезли бойцы абордажной команды. Их напора хватило, чтобы сбить жидкий заслон, всё же организованный ганзейцами на корме и теперь толпа нападавших растекалась по шканцам и шкафуту.

Схватив мушкетон с дымящимся фитилём, князь последовал в бой со второй волной атакующих. Традицию, по которой капитан первым кидался на абордаж, он похерил в зародыше. Пусть этим враги страдают, а его командиры должны руководить боем, а не саблями махать. И эту идею он упорно вдалбливал в головы подчинённых, используя для наглядности даже пример Чапаева из кинофильма, лишь заменив картошку привычной местным репой.

Вот и сейчас, едва перебравшись на чужую палубу, он с подозрением оглядел ганзейцев, столпившихся в носовой части судна. И ещё не осознав, но буквально почувствовав опасность, заорал: "Ложись!". И первым спрятался за ближайшей деревянной конструкцией. Его дружинники посыпались словно горох, а вот ушкуйники замешкались и в полной мере испытали то, что им приготовили враги.

А те внезапно расступились, и русичи увидели, что за ними прятались фальконеты, которые те успели уже развернуть дулом к нападающим. И тотчас же на ушкуйников обрушился шквал огня и металла, раня и калеча всех, кто стоял на пути. Пропахший порохом воздух наполнился криками, стонами и проклятиями. Но это был первый и последний успех гданьчан.

Подскочившие из своих укрытий дружинники дружно разрядили мушкетоны, а потом ринулись в рукопашный бой. Вспышки пистолетов чередовались со сверканием клинков — оружия более бесшумного, но куда более верного, особенно в руках бывалых бойцов. Особо усердствовали ушкуйники, горевшие жаждой мести за погибших и раненных товарищей. И каперы, не выдержав их напора, начали сдаваться по всему кораблю. Когг был захвачен, и тут выяснилось, что его капитана умудрились-таки прирезать в схватке. Но жив был его помощник, так что кандидатов на суд наместника можно было больше не искать. Остальных морячков сковывали в наручники и сгоняли в трюм. Для них вольная жизнь окончилась навсегда, правда они об этом ещё не догадывались.

Осмотр трюмов показал, что своих первых жертв капер уже получил. Вот только где и кого он перехватил, понять было невозможно: пленных на борту не оказалось, хотя методом опроса и выяснили, что специально каперы никого не резали, а просто бросали среди обломков, отдавая на волю волн и господа бога. Впрочем, Андрей итак изначально не собирался отдавать захваченное с боя. Весь товар подлежал продаже и справедливому дележу. Пока же команда занималась тем, что разгружала когг от всего ценного. Особенно порадовали пушки: трёх и шестифунтовки были неплохим подспорьем. Правда, сначала их надобно было поставить на лафеты, но с этим легко справятся мастера в Норовском, благо лафетов за зиму наделали с запасом.

Пока одни осматривали трюмы, плотники вовсю чинили порушенный такелаж. Андрей поначалу хотел просто утопить трофей, но потом передумал. Кораблик выглядел довольно новым, да и сделан был по двойной технологии: когда днище положено вгладь, а надводный борт в накрой, так что ходок из него выходил приличный. За лодьёй или там бусой с шитиком вряд ли угонится, но вот всякие там когги да хольки от него не уйдут. Да и трюм у судёнышка был вместительный, ластов на сто, так что вполне можно будет для флота Компании использовать. Выйдет дешевле, чем новую лодью строить.

С рухнувшей-же грот-стеньгой решили не заморачиваться. В конце-концов не фок-мачту потеряли. Это без неё, по законам аэро— и гидродинамики, парусник теряет управляемость. А тут просто поменяли порванные фок и грот, и судно готово совершить переход до Ивангорода, благо погода стояла тихая. Так что потихоньку добраться можно, а там видно будет, что с трофеем делать.

Глава 43

Глядя на застывший в затоне когг, Викол слушал своего нанимателя и хмурил брови. Его опять отрывали от интересных дел ради мелочей. Хотя мнение своё он изменил быстро: идеи, высказываемые князем, как всегда выглядели оригинальными. Тот предлагал заменить привычный латинский парус на бизань-мачте на уже опробованный гафель и дополнительно добавить прямой крюйсель, как это сделано будет на бригах в более позднюю эпоху (о последнем, разумеется, мастер не догадывался, считая, что всё высказанное князь придумывает сам). То есть плёвое дело опять на глазах превращалось в интересный эксперимент. А ведь ещё надо было подремонтировать и дооснастить "Пенителя морей", которого после долгих споров всё же решено было считать лодьёй.

— В общем, работай, мастер, — так закончил князь свой инструктаж.

Ему же, пока все будут заняты работой, предстояло смотаться в Новгород и обратно. Ведь ныне все условия для получения каперского свидетельства были им выполнены. Грамота короля Сигизмунда, разрешавшего своим морякам захватывать в море русские суда, лежала в шкатулке, пленный помощник каперского капитана сидел в подполе, временно превращённом в тюрьму. Оставалось лишь всё это представить пред очи наместника и можно будет смело открывать новую страницу в истории России.

А вот новгородский наместник последнее время слишком часто подвергался приступам раздражения. И виной тому были челобитные, посыпавшиеся ему от купцов, словно из рога изобилия. Толстосумы, продолжая ябедничать друг на друга и жалится на взятки дьяков и целовальников, вдруг разом взвыли от беспредела, творившегося на морских путях. И без того ранее на море не счесть было опасностей, но в этом году словно специально кто устроил охоту на русские суда. Впрочем, памятуя разговоры с племянником, Василий Васильевич догадывался, кто изволил шалить в водах Котлинского залива, но что делать придумать не мог. Ну не посылать же и впрямь ореховские лодьи в море, как про то племяш говаривал.

Потому появление Андрея с одним из виновников купеческих бед был воспринят князем как добрый знак. Потому как ныне никто не упрекнёт наместника в бездействии. А тут ещё племянник посоветовал провести суд в расширенном составе: вызвав на него всю купеческую старшину. Подумав, Шуйский согласился. И, сам не зная того, совершил прекрасный пиар-ход, который должен был поднять и без того высокий авторитет князей Шуйских вообще на недосягаемую высоту.

Суд состоялся в самом большом зале и то с трудом вместил всех желающих. Зато купцы, можно сказать, из первых уст узнали о той напасти, что поджидала их отныне в морях. И возмущению их не было предела. Андрей, так же присутствовавший на этом действии, даже забеспокоился, как бы мужички по старинке не обвинили во всём всю Ганзу. И потому специально взял слово, дабы развести в стороны ганзейский Гданьск и остальные города торгового союза. Ну а капера, не смотря на все его протесты, просто вздёрнули на виселице, специально сооружённой для этого в новгородском детинце.

Весь следующий после суда день Андрей провёл в обществе наместника. Во-первых, он получил-таки на руки вожделенный пергамент с красной висчей печатью дающий ему право выйти в море под своим именем. Во-вторых, удалось поговорить с дядей в довольно неформальной обстановке о довольно животрепещущих вещах. Одной из которых была политика.

Как уже было сказано, война между двумя великими княжествами подвисла в неопределённом состоянии, потому как ни Василию III, ни Сигизмунду I не хватало сил для организации полномасштабных походов друг против друга из-за угрозы вторжений крымчаков. Эта угроза вынуждала и того и другого держать значительные силы на южных границах. И было понятно, что, только добившись поддержки или лояльности Крыма, можно было бы надеяться на успех военной кампании против соседа. Вот тут-то литовская дипломатия и преуспела...

Ей удалось обойти москвичей и достигнуть договорённости с крымским ханом относительно совместных военных действий против великого князя Московского. По ним Литовское княжество должно было ежегодно выплачивать хану сумму в 15000 золотых, а хан обязывался не разорять южные окраины и, в свою очередь, вести войну с Василием III Ивановичем.

А ещё (Андрей читал об этом в книгах) польский король собирался прибегнуть к своеобразной военной хитрости. Он замышлял послать в Москву послов, договариваться о мире, и одновременно, под прикрытием переговоров, собрать войска и напасть на древний русский город Псков, дабы потом обменять его на Смоленск и закончить с опустошающей казну войной на мажорной ноте.

Обо всём об этом племянник и поведал дяде. Разумеется, Шуйский не поверил и потребовал объяснить источник столь специфических знаний. Но и Андрей давно придумал вполне удобоваримую легенду. Он напомнил дяде о Васько Ходыкине, за которого просил когда-то в Смоленске. А когда дядя вспомнил о нём, проговорился, что тот ныне служит мелкой сошкой при великокняжеском дворе, но имея хороший слух, слышит многое, о чём говорят знатные вельможи. И за денежку, причём не малую, готов делиться с ним, Андреем, по старой, так сказать, памяти. Разумеется, на самом деле о Васько Андрей не слыхал с той поры, как тот уехал из Смоленска, предварительно переписав на него свои вотчины, но кто же это проверять будет? Зато здесь и сейчас опальный шляхтич пришёлся ко двору. Основываясь на якобы полученной от него информации Андрей посоветовал дяде осторожно донести эти сведения до слуха государя как полученные от верных людишек и, когда они начнут сбываться (а они начнут), дядя сможет неплохо укрепить свои позиции, как в раскладах у государя, так и в Боярской думе. Ну а взамен тот про племянника не забудет. Поможет ему советом или ещё как.

Опытный царедворец, не одну собаку съевший в умении плести интриги, с интересом поглядел на Андрея и лишь согласно кивнул головой, давая понять, что тот услышан. Нет, всё же не зря он обратил в своё время внимание на способного юнца. Тот, конечно, порой зарывается, но с кем этого не бывало по юности. Повзрослеет, пообтешется и станет сильным союзником в борьбе за власть. Неплохо познавший человеческую природу, Шуйский не верил ни в чью верность, кроме тех, чьи цели совпадали с его целями или им не противоречили. Цели племянника были странны, но не мешали, а вот сам племянник нуждался в сильном Шуйском. По крайней мере, пока. Иначе те же Бельские сожрут и не поморщатся. Да и Сабуровым он ноги неплохо потоптал. И потому следовало держать его поближе, дабы эта нужда не окончилась как можно дольше. Ведь он не раз уже подметил, что мысли, высказанные племянником (и порой безумные на первый взгляд) со временем превращаются в интересные расклады, которые он же не раз уже обратил к своей выгоде.

А пока что могущественный глава рода вызвал дьяка и принялся составлять донесение государю о препонах, чинимых торговцам ляшскими людьми и его, наместника, заслугах в борьбе с ними. А заодно заготовил тайную депешу, в которой изложил всё, что поведал ему племянник. С верным человечком она отправилась в Москву, и теперь оставалось лишь ждать последствий.

Василий Никитич Тараканов отдыхал в большой столовой своего прекрасного новгородского дома. В отличие от брата Владимира он не забывал московские владения и почасту наведывался туда. Владимир же в основном мотался между Новгородом и Ивангородом, взвалив на себя основную тяжесть заморской торговли.

Вот и ныне Василий лишь вчера прибыл из стольного града и теперь внимательно слушал то, что рассказывал ему брат. И услышанное ему нравилось всё меньше и меньше. После того, как их корабли начали ходить аж до Любека, доходы купеческой семьи возросли в разы. И появление на морских дорогах королевских разбойников было ими воспринято как личное оскорбление. Ещё бы, ведь те посмели покуситься на самое дорогое, что есть у купца — на его деньги! Тут нужно было что-то срочно предпринимать, но что, этого купцы пока не знали. Понятно, что система караванов, о которой говорил в своё время князь, уже принесла свои выгоды, позволив шедшим в Ригу лодьям отбиться от наглых налётчиков. Но ведь от дедов и прадедов известно, что плавание в составе конвоя уменьшает выручку. Ведь уже загруженным кораблям приходится ждать тех, кто ещё не догрузился, и всё это выливается в деньги. Нет, нужно было придумать что-то ещё, что поможет отвадить наглых разбойников.

Василий Никитич, утирая потное лицо вышитым рушником, небрежно развалился на лавке, его кафтан был расстёгнут, а длинные ноги вытянуты под стол. Был полдень, и братья только что отобедали, о чём свидетельствовали стоявшие на столе тарелки с остатками блюд и початый кувшин с медовухой. Теперь же он задумчиво теребил начавшую седеть бороду и гадал, что бы придумал молодой князь. В уме и изворотливости ему не откажешь. Как и в умении находить интересные решения простым, казалось бы задачкам. Взять те же счёты — ну простой же инструмент, а ведь пока не подглядели, как княжеские приказчики лихо костяшками щёлкают — не догадались. Благо те чиниться не стали: и счёты продали, и как работать на них научили за плату малую. Зато ныне таракановские людишки навострились на тех счётах работать и всё не нахвалятся: и быстрее де, и точнее получается. Да и с подсылом не лучше вышло. Уж сколь времени они потратили, ища среди слуг княжеского наушника, а так никого и не отыскали. Порой Василию хотелось на всё плюнуть и честно подойти, поинтересоваться, как и чем он приветил человечка и как от него послания получает. Но не подошёл, понимая, что ответов не получит.

В столовую, громко топая, ввалился ключник Тимофей. Кого другого за подобное уже волокли бы на конюшню, но Тимофею сами братья велели так мимо них ходить. Потому как по-иному ключник ходил неслышно: даже самые рассохшиеся половицы не скрипели под его мягким шагом. Он этим пользовался, подкрадываясь почти вплотную, и смотря, как ведут свою работу домашние служки. И ежели кого уличал в безделии, то мало тому бедолаге не казалось. Однако купцам вовсе не хотелось проболтаться о чём-то важном, не услыхав собственного же ключника, вот и велели тому загодя топать, дабы они его слышали.

— Прибыл Фомка, — объявил Тимофей цель своего прибытия. — Говорит, по важному делу.

Улыбка сошла с губ Василия. На его загорелом лице появилось выражение озабоченности, а кустистые брови нахмурились, и между ними пролегла глубокая складка. Фомка тот ошивался среди людей наместника и коли сам пришёл, то свершилось что-то и вправду непростое.

— Зови, — махнул он Тимофею и тут же яростно почесал подбородок, как всегда делал, когда ситуация была ему непонятна.

Фомка ввалился в столовую, согнувшись в низком поклоне. В нём не было ничего примечательного: так, невзрачный человечек, на котором взгляду и зацепиться не за что. Таких не запоминают и не замечают в толпе.

— Говори, чего пришёл? — буркнул Василий Никитич, неплохо делая вид, что ему приход Фомки абсолютно неинтересен.

— Так сами сказывали: коль будет чего необычного, так мигом к вам лететь. Вот я и пришёл. Ныне наместник родичу своему, князю Барбашину, грамотку хитрую отписал. Вроде как разрешил морским разбоем заниматься.

Василий и Владимир перекинулись недоумёнными взглядами и почти одновременно пожали плечами. Что ж, новость и впрямь была стоящей. Василий подскочил с лавки и быстрым шагом приблизился к Фомке:

— Ещё что есть?

— Нет, господин, — пролепетал тот, так и не сообразив: угодил он всесильным купцам или нет. А ведь хотелось. Наместник что? Сегодня один, завтра другой. А купцы тут, под боком и власти да влияния у них в Новгороде на многое хватит.

— Что ж, молодец, — Василий хватанул из кошеля, всегда висевшего на поясе, несколько серебряных овальчиков и ссыпал их в сложенные лодочкой ладони Фомки. Лишь на мгновение поморщился, подумав, что дал многовато, но потом мысленно махнул рукой. В следующий раз куда охотнее прибежит. А когда за мужичком закрылась дверца, зычным голосом позвал ключника.

— Седлай коней, да человечка на двор компании отошли. Коли князь там будет: проси принять. Да не мешкай. Чай день за полдень перевалил уже.

Вообще приезда кого из больших купцов Андрей ожидал ещё вчера, но, видимо, не учёл каких-то нюансов. Зато нынешний визит Таракановых воспринял как должное. Всё же не зря они были первыми среди богатейших в купеческом сообществе. И хорошо умели держать нос по ветру. Андрей был на все сто уверен, что сегодняшний визит вызван одной грамотой, подписанной наместником и слух о которой удивительно быстро достиг купеческих ушей.

И Василий Никитич его не подвёл.

— Ходят слухи, княже, что дадено тебе наместником право воевать на морских дорогах, — купец решил без долгих раздумий приступить сразу к цели визита, что выдавало его крайнюю степень заинтересованности, ведь ныне на Руси принято было долго ходить вокруг да около. А тут, почитай, сразу и за горло.

— Есть такое, — ну а чего отнекиваться, тем более что он сам хотел поговорить с купцами об этом. — Исполняя волю государя, наместник поручил мне воевать с морскими разбойниками Жигмонта ибо морская дорога — божья, и не дано людям заступать её.

К концу речи Андрей аж сам возгордился от собственной пафосности. Но, как говаривал первый старпом, Машу каслом не испортишь.

— Я позволю себе быть уверенным в том, что неплохо изучил тебя, княже, — слегка усмехнулся Василий Никитич, заметив ироничный взгляд Андрея. — Но хочу понять, в чём выгода?

— Видишь ли, купец, дело в том, что одной обороной войну не выиграть. А Жигмонт нам именно войну и объявил. Морскую. А в ней свои правила. Конвой не панацея. Как только ляхи поймут, что в одиночку мы ходить перестали, так и они объединятся в стаю. А сам знаешь, стая голодных волков скопом порвёт немногочисленных охранных собак и всё одно перережет отару. Потому их волкам надо наших волкодавов противопоставить. Чтобы искали и били этих волков везде, где увидят, а заодно портили жизнь ляшским купцам. Им ведь тоже прибыль терять нерадостно. Вот и намекнуть им мягко, что за грехи своих каперов страдают. Коли развесят их по своим площадям, так и мы грабить перестанем. А пока намекаем, сколь серебра к рукам прилипнет? Вот то-то и оно.

— И что, князь-наместник только знатным людям сию грамотку выписывает? — спросил после недолгого раздумья Василий Никитич.

— Разве в атаманы ушкуйников только бояре хаживали? — вопросом на вопрос ответил Андрей. И тут-же продолжил: — Бояре да купцы находили головушку забубённую, да снабжали дружинушку ратную. А по приходу свой хабар со всего имели. Ну и кто тебе мешает, купец, найти ватажника смелого? А грамоту государь разрешил тем выдавать, кто дело государево править будет и долю государеву отдать не забудет.

— А велика ль та доля?

— Треть хабара.

— Хм, спасибо, княже, за науку. Тут думать надо крепко.

— И не одному. Можно и кого другого в долю взять. Мало ли именитых купцов в Новом городе, — закинул князь информацию к размышлению.

Дальнейший разговор вёлся уже вокруг иных тем. Не обошли стороной и урожай. После прошлогоднего большого недорода, когда даже на Москве негде было куля ржи купить, многие с опаской ждали что принесёт новый год. И словно оправдывая их опасения, зима выдалась суровой, холодной и снежной, а весна — многоводной. Но к лету вроде распогодилось, и у людей появилась надежда, что хлеб уродится. Однако цены на рынках пока держались выше среднего.

Когда купцы покинули подворье, Андрей поймал себя на мысли, что думает о том, как перевезти захваченное зерно в свои амбары и хватит ли под него места. Вот так: не продать, а именно привезти. Он усмехнулся: вот что разговоры про недород делают! Благородные пираты начинают думать о запасах.

Глава 44

Тяжёлые валы, темно-серые, с белыми пенистыми гребнями накатывались на берег. Тёмные тучи заволокли небо. Временами с шумом хлестал дождь. В такую погоду кораблям нечего делать возле берегов, а потому мало кто удивился бы, если б смог разглядеть, как отчаянно пытается уйти дальше в море рыболовная шаланда, что волею ветра приблизилась слишком близко к земле. В этом противостоянии человеческой воли и силы стихии воля уже готова была капитулировать, а немногочисленный экипаж шаланды всё чаще поглядывал в сторону спасательной шлюпки, когда старый капитан, словно шестым чувством почуял, что буря начинает стихать. Его люди давно привыкли ему доверять, и потому с удвоенной силой бросились на борьбу за жизнь своего судёнышка. И когда море более-менее успокоилось, шаланда всё ещё болталась на волнах, хотя и слишком близко от песчаного берега, который все рыбаки уверенно опознали как оконечность Хельской косы.

Что ж, можно сказать, что шторм, заставший их в море, донёс их практически до дома. Ведь только Хельская коса отделяла Балтику от мелководного Пуцкого залива и их деревеньки на берегу этого самого залива. Коса представляла собой узкую полоску суши длиной 34 километра и шириной местами до 2 километров. Но в самом узком месте сужаясь практически метров до 200. Впрочем, причудливостью природы единая коса временами превращалась в цепь дюнных островов разделённых мелководными протоками. Поросшая смешанным лесом, она, к тому же, была довольно опасным местом. Ведь парусникам, следующим в Гданьск, приходилось огибать трудноразличимую в сумерках сушу и, теряя ориентацию, они часто садились днищем на окружающие мыс мели. Чем не преминули воспользоваться местные жители, дабы пополнить свои скромные доходы, приносимые лишь прибрежным рыбным промыслом. Они принялись разжигать на косе сигнальные костры, а за эту услугу с проходящих судов взимали своеобразный "маячный сбор".

Сам капитан прекрасно знавал эти места. Не раз бросал он якорь в порту Хеля. Город рыбаков запомнился ему чистым морским воздухом, замешанном на крепкой примеси соснового запаха и жареной рыбы. Видимо и сейчас придётся заскочить туда, а то их шаланда настолько расшаталась, что текла как сетка для просеивания муки. А терять единственную кормилицу капитану ой как не хотелось.

— Корабль на горизонте! — вдруг заорал рулевой, заставив старика вздрогнуть. Оглянувшись, он увидел, как из-за мыса показался необычный корабль, нёсший странные, ранее им невиданные паруса, чем-то напоминающие латинские. Судя по всему там, за косой он пережидал непогоду и заодно поджидал какое-нибудь сбившееся с курса судно. Идя в крутой бейдевинд, дабы отдалиться от берега, рыбацкая шаланда делала не более одного узла, а вот неизвестный шёл ходко, так что удрать от него шансов практически не было. О том, что неизвестный корабль враг говорило капитану развитое с годами чувство опасности. Хотя со времён датской войны враги так близко к Гданьску не подходили. Ну и где черти носят морскую стражу, которая ныне так нужна?

— Поворачивай к берегу, — заорал старик и, подскочив к румпелю, с такой силой оттолкнул локтём рулевого, что тот чуть не свалился за борт. Не обращая внимания на его стенания, капитан вывернул руль и развернул судно по ветру, после чего вновь передал румпель рулевому.

— Лучше выбросится на берег, чем искупаться в холодной водичке или стать чьим-то хлопом, — пояснил он запоздало свои действия.

И действительно, теперь, когда ветер дул практически в корму, шаланда показала неплохую прыть. Оценив на глаз расстояния между берегом и чужим судном, капитан довольно ощерился: чужаку ныне ничего не светило. Он притрёт шаланду так, что снять её с песка будет можно даже без чужой помощи, зато до берега они доберутся много раньше, чем их нагонит неизвестный. Правда, оставался ещё шанс, что тот в ярости сожжёт шаланду, но тут уж ничего не попишешь.

— Ещё парус на горизонте, — заорал один из рыбаков.

Старый капитан, напрягая глаза, всмотрелся вдаль. Сквозь дымку заклубившегося над морем тумана он увидел ещё один приближающийся большой корабль. Тот шёл явно от Гданьска и на его корме развевался чей-то флаг, но чей, пока что разобрать было нельзя. Покачиваясь на волнах и разрезая носом зелёную волну, тот на всех парусах летел в открытое море.

— Это наше спасение, — устало перекрестился капитан.

— Почему? — удивился рулевой. — А если это не морская стража?

— Ой, дурень, — покачал головой старик. — И как тебя в море отпустили? Да какая разница, кто он. Как думаешь, кого предпочтёт пират: рыбацкую шаланду или купеческую коггу?

— Коггу, конечно, — ответил явно обидевшийся на дурня рулевой.

— Вот то-то, — наставительно подвёл итог беседе капитан.

И верно, словно подтверждая его правоту, преследователь резко отвернул в сторону купца.

— Ну, сейчас пойдёт потеха, — усмехнулся капитан, а потом вновь набросился на рулевого: — Поворачивай, дурья башка. На мель же выскочим.

— Так вы сами легли на этот курс.

— Балда, опасность исчезла, так зачем же теперь шаланду на мель садить? Сейчас, пока пират купца потрошить будет, мы вдоль бережка и до самого Хеля добежим. А вы что встали? — заорал он уже на остальных. — Давай воду вычерпывай, а то потонем на мелководье, хельчанам на смех.

Сам же он принялся всматриваться в открывавшуюся перед ним картину пиратского абордажа. Грохоча пушками, неизвестный крутился возле купца, осыпая его палубу снарядами. Хотя, скорей всего, палили картечью. Ну не станет пират портить груз: он же с него живёт. Когда же избиение беззащитного окончилось, корабли сцепились друг с другом и исход схватки был предрешён.

За всё то время, что длилось сближение пирата и купца и сам бой, шаланда обогнула мыс и теперь на всех парусах удирала в Хель. Капитан истово молился деве Марии и решил, что в Хеле они не только починятся, но и отслужат мессу в церкви Петра и Павла за спасение. Ну и до властей придётся прогуляться: ведь доложить о том, что в польских водах появился пират, был не просто его долг, но и жизненная необходимость. А то в следующий раз может так и не повезти, как сегодня.

* * *

*

Шаланды полные кефали,

Из моря Костя приводил.

И все биндюжники вставали,

Когда в таверну он входил.

Напевая под нос песенку, слегка им же и переделанную под более близкие, так сказать, к современности реалии, Андрей обходил захваченный приз. Ничего особенного, зерновоз полный пшеницы. Но добыча есть добыча. Причём двойного спроса: её и на Западе неплохо продать можно, и на Руси с руками оторвут.

А ведь до сего дня они почти неделю курсировали в водах Гданьского залива, правда, три из них пришлось прятаться от непогоды, но именно этот зерновоз стал первой добычей нового похода. Хотя упущенную шаланду тоже было жалко: кто как не рыбаки лучше всех знают окрестные воды? Так бы сбегали к Пуцку, а соваться без карт и лоцмана в мелководный Пуцкий залив как-то не было большого желания. А теперь эти рыбаки растрезвонят по всему побережью о том, что вблизи берегов бегает чужак. И вместо купца легко можно будет нарваться на корабли морской стражи. Впрочем, нынче часть этой самой стражи во главе со своим командиром занималось тем же самым, что и он: носились по морю, ловя чужих купцов.

Окончив осмотр, он подошёл к группке жавшихся друг к другу людей. Это было всё, что осталось от команды, решившей оказать сопротивление. Ну не рассчитывал местный капитан на артиллерийский обстрел и довольно большую абордажную команду. Не рассчитывал и поплатился за то.

— Кто купец?

Вперёд вытолкнули высокого, худого мужика.

— Кто таков?

— Я не купец, — затараторил тот. — Я приказчик. Сопровождаю груз. А купец в Гданьске остался.

Андрей чертыхнулся. Похоже, надежда на выкуп обламывалась. Что ж, не всё коту масленица. Приказчика тут же отвели в сторонку и быстро допросили на тему, сколько и кого собралось в порту Гданьска и кто собирается в ближайшее время выйти в море. Когда тот удовлетворил капитанское любопытство, его подвели к штормовому трапу, сброшенному с борта и удерживаемого внизу моряком в качающейся на волнах шлюпке.

— Вон там Хель, — Андрей указал рукой в сторону уже не видимой суши. — Море успокоилось, так что на шлюпке доберётесь.

— Город Гданьск не простит нападения на его корабли, — вдруг произнёс приказчик. — А Польша не воюет с московским князем.

— Ну да, — усмехнулся Андрей, — город Гданьск сам напросился. Пока его каперы будут грабить русские суда, мы будем грабить ваши. Так и передай это членам магистрата. И не забудь добавить, что каперство — это обоюдоострое оружие. А теперь убирайся с моего корабля, да поживее.

Когда шлюпка отвалила от борта, Андрей велел разводить корабли и спешно перебрался на борт "Пенителя морей", оставив на когге призовую команду. Прежде чем возвращаться домой, надо было прихватить ещё пару-другую призов, дабы не раз окупить все затраты.

* * *

*

По деревянному настилу портовой набережной Гданьска не торопясь прогуливался слегка полноватый шляхтич в малиновом жупане с золотой вышивкой. Поверх дорогого жупана была накинута застёгнутая лишь на верхние петлицы из декоративного шнура делия с отложным меховым воротником, а по поясу он был подвязан широким поясом, богатство орнамента и материи которого должно было свидетельствовать о высоком ранге носителя. С боку к поясу была прицеплена дорогая сабля в сафьяновых ножнах, так же долженствующая говорить о знатности и достатке гуляющего пана. На голове его красовалась "рогатывка" — польская шапочка с отворотом, разрезанным надо лбом и украшенная султаном из перьев заморских птиц. Дополняли щегольской костюм шляхтича сапоги из тонкой кожи.

Вокруг пана кипела обычная портовая жизнь: сновали торговцы, приказчики, неспешно прошествовал городской патруль, из таверн, окна которых выходили прямо на набережную, доносились звуки умеренного утреннего сквернословия. Утро — время для тех, кто хотел лишь опохмелиться после вчерашнего загула. И повсюду сновали грузчики, выгружавшие из корабельных трюмов русские меха, восточные пряности, шёлковые ткани, пёстрые шали и ковры, сушёные южные фрукты и вина, ткани из Фламандии, драгоценности, металлы и специи. Корабли из разных стран спешили в гавань Гданьска на большую ярмарку святого Доминика. Под неё же по Висле сплавлялись из коронных земель баржи с янтарём, зерном и древесиной, свинцом из окрестностей Олькуша, смолой, мёдом и воском. Следующие две недели предстояли жаркие торги, а городская казна предвкушала поток звонкой монеты, что прольётся в неё и через таможенные сборы, и через многочисленные таверны и гостиницы.

Ян Возняк, так хвали гуляющего шляхтича, не был коренным гданьчанином, хотя родители его и получили владение недалеко от города ещё при короле Казимире, в те годы, когда немецкий Данциг, ещё не ставший Гданьском, склонился перед польским королём. После Радомской конституции, более известной как "Nihil novi" — "Никаких нововведений", род Возняков получил свой герб, вот только на земельном наделе это сказалось не сильно. Точнее не сказалось никак. Владение было не велико, а вот папа был очень плодовит. Ян был четвёртым, самым младшим сыном в семье. В своём семействе у него была репутация шалопая. И он давно смирился с тем, что ему ничего не достанется, кроме отеческого напутствия и старой сабли. Дожив до двадцати пяти лет, он так и не завёл семьи, хотя отец уже чуть ли не требовал соединиться, наконец, узами брака и постоянно подыскивал ему достойных невест. Вот только Ян не клюнул на радости семейной жизни, предпочитая им стезю не совсем привычную для шляхтича. А всё почему? Да потому что отец в своё время слишком часто брал маленького Янека в свои поездки в Гданьск. Вот и увлёкся мальчишка не тем, что шляхтичу более привычно. Нет, и на коне он сидел как влитой и саблей владел великолепно, только мысли его были направленны не к земле, а в море. А ведь давно известно, что по рыцарским понятиям, для шляхтича было унизительно заниматься мещанскими промыслами и торговлею. Только война да земледелие были ему приличны. Но и тут живой ум паренька нашёл выход. Гданьск хоть и стал польским городом, но население его было в большинстве своём немецким, и среди них всё ещё ходили предания о благородных баронах, что промышляли каперством на морских путях. А кто скажет, что шляхтич менее благороден, чем немецкий барон?

Труднее было найти того, с кем можно было выйти в море. Ну, право слово, не с купцом же шляхтичу идти. Но ищущий да обрящет. Вот и Ян вскоре твёрдо встал ногами на палубу корабля, командовал которым благородный Хеннинг Штюк, бывший, впрочем, не менее нищим, чем польский шляхтич. Зато барон был чертовски удачлив, и вместе с морским делом учил парня по иному смотреть на многие привычные вещи. И когда между Данией и Ганзейским союзом разразилась очередная война, поляк спокойно воспринял то, что барон нанялся в купеческий флот.

Все три года войны они пиратствовали, дрались в бою под Борнхольмом, и участвовали в атаке голландского каравана вблизи родного Гданьска, когда сопровождавший купцов конвой обратился в бегство, и ганзейцы захватили и пустили ко дну множество кораблей. И пусть война для Любека закончилась не так, как тому хотелось, но сам Возняк вышел из неё с большим прибытком. И один из них, под именем "Морской дракон", сейчас гордо возвышался среди купеческой шелупони.

На свой корабль пан смотрел с гордостью. Ещё бы, ведь это был не кургузый когг, не мелкая пинка или неповоротливый хольк. Это была настоящая каравелла, одна из тех, что с недавних пор стали строить на гданьских верфях. Вот только всё, что вложил в её постройку Ян — это своё умение воина. Каравелла досталась ему как трофей.

В последние годы Ян подвязался на службе у шведов. Их противостояние с датчанами дошло до вооружённого столкновения и таким людям, как он было на чём нагреть руки. Но когда польский король обратился к Гданьску за помощью в борьбе с московитами он, разумеется, не остался в стороне. Каперский патент давно грел его душу, но предыдущий выход не принёс удачи. Прямо за Хельской косой он наскочил на как ему показалось одиночную лодью, но, увы, та была всего лишь отбившейся от небольшого каравана. Два конвойных корабля, нагнавших их через некоторое время, буквально засыпали его ядрами, после чего пришлось вернуться в родную гавань на ремонт. Что ж, ныне он не будет столь беспечен и значительно усилит как артиллерию своего корабля, так и абордажную команду.

Грохот деревянных башмаков затих за спиной и раздавшийся сзади голос заставил шляхтича оторваться от размышлений.

— Пан капитан, пан помощник зовёт на борт.

— Что-то случилось? — резко обернулся Ян. Что-что, а по пустякам помощник звать капитана бы не рискнул.

— Говорят, вблизи Хеля обнаружен пиратский корабль, — затараторил матрос. — Вернулся экипаж захваченного судна. Поговаривают, что тамошний капитан хвалился тем, что убил Бартунера.

— Бартунера? — удивился Ян и тут же скривился: — Он же мне десять злотых должен! Впрочем, что с того. Ладно, дуй на борт, скажи, скоро буду.

И неспешно двинулся вслед за припустившим моряком.

Когда Ян поднялся по сходням, помощник уже ждал его у борта.

— Чего ты суету поднял? — сразу-же набросился на него капитан.

— Как что? — опешил тот. — Из магистрата уже вовсю шум раздаётся. А тут поутру в море три фламандца и один гданьский хольк вышли. Пират ведь мимо нашего точно не пройдёт. А пока он абордажем будет связан вот тут-то бы по нему и ударить! Это ж, какие преференции от магистрата выпадут, когда мы этого московита приведём.

Ян думал недолго. Пока капитаны морской стражи соберут своих волков с окрестных таверн, он вполне может успеть отличиться перед городом. Правда, немного смущало то, что противником будет такой же охотник, но ведь в своё время он немало переловил таких вот "рыцарей моря". А приз явно стоил риска. Корабли ушли максимум часов пять назад, и догнать их было для быстроходной каравеллы не сложно. И лучше, если подойти именно в тот момент, когда пират пойдёт на абордаж и будет стеснён в манёвре. В принципе, если держаться в сторонке, то можно успеть сцепиться до того, как московиты вырежут купца.

— Людей собрал?

— Последние прибыли прямо перед вами, пан капитан.

— Что ж, по местам стоять, со швартов и якоря сниматься, — бросил Ян, поднимаясь на ют и слыша, как за спиной помощник, надрывая горло, дублирует его команду.

И корабль ожил. Одни матросы, облепившие реи, принялись отвязывать паруса, другие налегли на вымбовки шпиля и, топая по кругу, стали наматывать на шпиль якорный канат, поднимая железный якорь со дна реки. Это была нелёгкая работа: прежде чем якорь покажется из воды, им предстояло обежать не один круг. Взмокшие от пота, с красными от натуги лицами они с облегчением услыхали крик вахтенного:

— Якорь чист!

Шпиль был застопорен. Ветер, раздувший трапециевидные паруса, и течение подхватили каравеллу и понесли её к морю. Потихоньку растаяли позади город, дома, башни, мачты кораблей в гавани. Двое рулевых управляли кораблём, пока он шёл по реке. Рядом с ними, скрестив руки на груди, стоял капитан, придирчивым взглядом поглядывая то на паруса, то на моряков, что озабоченно бегали по палубе, закрепляя канаты. На носу, под руководством боцмана, матросы подвязывали мокрый якорь.

Через некоторое время взору моряков открылась крепость Вислоустье. Она появилась ещё в XIII веке, для охраны входа в гданьский порт. Когда-то она была размещена у самого порта, но песок, принесённый Вислой в течение веков, несколько отдалил её. А потом, в 1465 году, сильный шторм и вовсе уничтожил деревянную фортецию. И тогда на этом месте была построена новая, уже каменная крепость, служившая ныне одновременно и охранником и маяком.

Идя в крутой бакштаг, каравелла шла достаточно ходко и вскоре оставила за кормой последний остров вислинской дельты, оказавшись в водах Гданьского залива, покрытых множеством маленьких лодок, покачивающихся на волнах. Ветер продолжал дуть с той же силой, и корабль бесшумно скользил по воде.

Как Ян и предполагал, купеческие посудины они догнали вовремя. Если трое фламандцев уже вовсю удирали за горизонт, то хольку явно приходилось несладко. Московит вцепился в него мёртвой хваткой. Однако на абордаж пока что не шёл, хотя и было видно, что купец обездвижен. И чего, спрашивается, тот ждал?

А Андрей ждал именно каравеллу. Наличие на борту подзорных труб позволило разглядеть "гостя" раньше, чем тот обнаружил лодью и атакованный ею хольк. А поскольку пошумели они уже знатно (три приза дожидались их у Хельской косы), то появление каравеллы наводило на определённые мысли. Нет, угнаться за ними каравелле не судьба, но и бросать хольк, чей груз он уже считал своим, так же не хотелось. Но и ввязываться в бой — дело ненадёжное. Это вам не купцов потрошить: тут и в ответку прилететь может.

Пока канониры обстреливали гданьского бедолагу, Андрей мучительно принимал решение. Но нигде так воины не получают опыта, как в бою. А рано или поздно, но драться с каперами придётся всерьёз. Так что последние залпы лодья провела картечью и цепными ядрами, в клочья изорвав купцу остатки парусов и такелажа и надёжно обездвижив будущий приз. После чего резко повернула в сторону приближающейся каравеллы.

На палубе лодьи кипела жизнь.

Строились в местах по расписанию вооружённые люди. Возле пушек гремели команды главарта Охрима. Это был рослый, необыкновенно усердный и немногословный малый с голубыми на выкате глазами. Андрей присмотрел его давно, когда сам учился управляться с нынешними монструозами, сильно отличавшимися от артиллерии 21 века. Охрим с его сверхъестественным глазомером, был лучшим среди тех, кого отобрали в канониры и вот теперь дорос до главарта. Ныне он обещал немедленно вставить фитиль в задницу любому, кто слишком медленно выполняет его команды.

Слушая его ругательства, Андрей усмехался в небольшую бородку, отпущенную им в дань нынешней моде.

Когда, на взгляд Охрима, корабли сблизились достаточно, одна за другой выстрелили две носовые пушки. Пороховой дым завернулся в гигантские белые шары и ядра подняли высоченные фонтаны брызг недалеко от каравеллы, давая ей понять, что она уже в зоне досягаемости. Тамошний командир всё понял правильно и стал поворачиваться к преследователю левым бортом, готовясь к артиллерийскому залпу.

— Право руля! — заорал Андрей, заметив это движение. — Главарт, залп с левого борта.

"Пенитель морей" довернул круче к ветру, встав практически в крутой бейдевинд, зато теперь пушки его левого борта смотрели в сторону каравеллы. Обоюдные залпы последовали практически одновременно. Рассекая воздух, взвизгнули улетающие цепные ядра, а мгновения спустя судно содрогнулось от попаданий.

— Плотнику оценить повреждения, — скомандовал Борис, исполнявший в этот момент должность вахтенного офицера.

— Лево руля, — тут же добавил Андрей. — Вахтенный, ложись ему в кильватер.

— Есть, капитан!

К сожалению, когда ветер сдул пороховой дым, выяснилось, что больших повреждений они каравелле не нанесли. Хотя дыры в парусах и виднелись, но на её скорости это не сказалось.

— Охрим, левый заряжай картечью!

— Понял, княже.

Бойко заработали банники, прочищая стволы пушек. После чего заряжающие деревянными лопатками стали засыпать пороховую мякоть. Опять заработали банники, уплотняя засыпанное. Под конец пушки накатили в порты и качественно закрепили, после чего из пороховых рогов в запальные отверстия был засыпан мелкий порох. А канониры бросились к пушкам правого борта.

Теперь оба корабля шли в фордевинд и каравелла, имеющая больше парусов, не давала лодье возможности сблизиться. Матерящийся Охрим сам схватил фитильный пальник, тщательно разжёг фитиль и застыл у носовых пушек в ожидании. Он долго примерялся, но Андрей не торопил своего главарта, понимая, что тот сейчас работает в роли стрельбовой станции и лучше его в этом никто не сработает. Наконец, дождавшись когда лодья застыла на пике, Охрим поднёс фитиль к запальному отверстию. Грохнул выстрел, и палуба лодьи огласилась радостными воплями. Бизань мачта каравеллы медленно, словно в замедленной съёмке, покосилась и рухнула за борт.

— Лево на борт! Выводи правый борт на выстрел.

Борис бойко закричал команды, и лодья плавно покатилась влево. Поворот прекратили сразу, как только все пушки правого борта смогли нацелиться на капера. Охрим застыл на баке, оценивая позицию, а запальщики не отрываясь смотрели на него, ожидая приказа. Вот главарт коротко махнул рукой, и вышколенная долгими тренировками команда опустила пальники. Одна за другой загрохотали пушки, изрыгая в сторону врага пламя, дым и раскалённый металл.

Цепные ядра не подвели: они рвали паруса, такелаж, перешибали рангоут и косили людей, неудачно попавшихся на их пути.

— Право на борт! Выводи их под картечь и абордажные группы на нос.

— Есть! — гаркнул Борис и приложил рупор ко рту: — Абордажники на нос! Рулевой, право на борт!

Лодья повела носом в другую сторону. Мореходы, вцепившись в пеньковые канаты, готовились повернуть паруса. Поворот через фордевинд, конечно, не так сложен, как оверштаг, но и у него есть свои волчьи ямы. Наиболее ответственным моментом является тот, когда судно пересекает линию ветра. Тут нужно споро перенести все косые паруса на другой галс, проявив достаточно внимания, чтобы сделать этот манёвр вовремя.

Лодья быстро катилась в сторону поворота, но Борис молчал, не отдавая рулевому никаких приказаний. Андрей напрягся. Как ни старались, но опыта у команды было ещё маловато, а при мало тренированной команде и недостаточном практическом опыте вахтенного лучше одержать корабль, действуя рулём, чтобы линию ветра он пересекал медленно. Потому как на курсе фордевинд судно необходимо задержать и идти так до тех пор, пока паруса не будут переброшены на другой галс.

— Фок и грот на правую! — скомандовал Борис. И дождавшись, когда его команду отрепетуют на обеих мачтах, отдал новую:

— Грота-гика-шкот травить!

Мореходы стали быстро подбирать нужные снасти. Когда лодья увалилась до полного бакштага, Борис прокричал очередную команду:

— Фока-гика-шкот травить!

Мореходы вновь налегли на снасти до тех пор, пока фока-гик и грота-гик не пришли в диаметральную плоскость. Теперь всё зависело от старших мачт и умения мореходов. Когда оба гика-шкота были стянуты до состояния обездвиживания, все дружно начали переносить завал-тали на другой борт. И это следовало делать как можно быстрее.

— Гика-шкоты травить, завал-тали выбрать!

Андрей выдохнул: Борис прекрасно справился с поворотом, лодья легла на другой галс. Теперь оставалось лишь постепенно подбирать гика-шкоты по мере того как судно будет приводиться к ветру и продолжить преследование. И словно в подтверждение последовала очередная команда:

— Гика-шкоты подобрать, завал-тали травить!

Бой продолжался.

И противник вовсе не собирался превращаться в мальчика для битья. Прекрасно поняв, зачем лодья ложиться на другой галс, гданьский капитан тоже решился на манёвр. Поскольку его отстрелявшиеся пушки ещё не были заряжены (в подзорную трубу хорошо было видно, как работают свесившиеся за борт пушкари), он не стал поворачивать в противоход преследователю, а повернулся к нему ещё не стрелявшим бортом, отчего оба корабля теперь шли в галфвинд параллельно друг другу. Причём русский корабль оказался на ветре.

Андрей криво усмехнулся: он читал про то, каково было пушкарям любиться с заряжанием при таких кренах, когда морские волны готовы были слизнуть человечка за борт и, словно испытывая удовольствие, обдавали его брызгами так, что через мгновения на нём не оставалось ни одной сухой нитки. Зато теперь поляку было легче целиться в его паруса, а это было опасно. Ядром снести мачту, конечно, не так легко, как цепными ядрами, но и просто порванные паруса не добавят лодье ходкости. А противник словно мысли читал. Его залп сотряс воздух первым, и в парусах лодьи добавилось немало дыр. А затем последовал залп с "Пенителя морей" и вот тут крен сыграл уже ему на руку. Вся картечь ударила в борт, сметая и калеча всех, кто встал на её пути. Правда немалая часть её застряла в деревянных частях корабля, которые картечные снаряды не смогли пробить, но и то, что пролетело, наворотило немало бед.

— Цепными ядрами заряжай! — Охрим явно не собирался давать передышки врагу.

Вновь заработали банники. Как впрочем, и на каравелле. Не сговариваясь, корабли продолжали идти параллельным курсом, готовясь вновь окатить друг друга железными подарками. Вот только технологии морского боя, развившиеся на Земле за грядущие столетия, играли на стороне русских. И когда у поляков канониры ещё возились с зарядкой на лодье медленно, словно растягивая удовольствие, в пушечных люках борта показались жерла пушек.

Взвизгнули, рассекая воздух, снаряды и через несколько мгновений рангоут каравеллы превратился в облако щепок, разлетающихся над морем, оставляя корабль без хода на волю нападавшему. Однако неугомонный капитан каравеллы тем не менее сдаваться не собирался. В трубу было хорошо видно, как он выстраивает на верхней палубе воинов и стрелков с луками.

— Приготовиться к абордажу.

Ловко маневрируя парусами, "Пенитель морей" приткнулся к поляку по касательной, приняв основной удар на вывешенные за борт пеньковые кранцы, дабы не портить обшивку. Взлетели абордажные крючья, надёжно связывая корабли. Пока совершался этот манёвр, пушкари с вороньего гнезда буквально засыпали чужую палубу картечью, заставляя людей на неё искать спасения. Правда нашлись и те, кто попытался достать стрелков из лука, но стрелы ушли либо в молоко, либо застряли в зубцах бочки. Зато строй врагов был разрушен и абордажники, на ходу спрыгиваля на палубу, были встречены лишь редкими выстрелами. Правда эти стрелы нашли свои цели, но остановить наступающий порыв были не в состоянии. Абордажная команда с криками и матом грозным валом двинулась на врага, паля из мушкетонов во все стороны. Жаркая сабельная схватка с остатками команды капера заполнила всю палубу от бака до юта. Но бой продолжался недолго. Потерявшие слишком многих от огня орудий и мушкетонов и, видя, что шансов практически нет, каперы побросали оружие в надежде на пощаду со стороны победителей.

Андрей куском одежды, отмахнутым от трупа, вытер саблю и огляделся. Его люди уже вовсю хозяйничали на борту, сгоняя пленных в одну кучу. Вложив саблю в ножны, Андрей направился к ним.

— Кто капитан? — рявкнул он на первого попавшегося пленника.

— Да кто его знает... — пробормотал тот. — Но среди нас его нет.

— Помощник?

Вперёд вытолкнули помощника, державшегося левой рукой за пораненный бицепс правой.

— Где капитан?

— Не ведаю, — махнул тот головой.

— Осмотрите море, — отдал князь распоряжение. — А этих в цепи и в трюм. Будет на кого наших полоняников у татар выменять.

Ещё раз окинув взглядом каравеллу, он подозвал к себе Игната.

— Бери под командование. Ставь временные мачты и двигайся к нам. Мы за купцом прогуляемся.

— Понял, княже, — по лицу парня было видно, что он доволен оказанным ему доверием.

Когда лодья отвалила от борта каравеллы, вражеского капитана так и не нашли, хотя из моря и подобрали нескольких несчастных (это если учесть то, какая их ожидала судьба). Видно утонул сердешный. Что ж, ему, можно сказать, повезло. А их ждал купеческий хольк, который, пока длился бой, попытался-таки добраться до мыса Хель. Что, впрочем, ему не удалось, но его команде повезло значительно больше: ведь купеческие экипажи Андрей истреблять не собирался. Дать им шлюпку, ускоряющего пинка и пусть себе плывут к ближайшему берегу. А купец побудет гостем, пока за него полноценные золотые кружочки не привезут. Ну как-то так!

Глава 45

Прибытие вереницы захваченных кораблей вызвало в Норовском изрядный ажиотаж. Одни хвалили удачливых молодцов, другие хмурились. Некоторые купцы и вовсе неодобрительно качали головами: как бы в будущем не отлились эти победы горючими слёзками. Андрей к подобному был готов: наслушался ещё в своё время таких вот всёпропальщиков и всяких там защитников дикой природы и гуманистов с их демагогией про слезинку ребёнка и прочую ересь. Ну их, это ведь просто пассив, на который нельзя положиться ни в каком деле. Правда очень крикливый пассив, вечно требующий соблюдения каких-то своих прав и интересов. Слава богу, на дворе стоял 16 век, а не 21-й, и вся эта когорта ещё даже не народилась, да и люди ещё не научились считать идиотизм нормой жизни (по крайней мере, в тех масштабах, что их далёкие потомки). Ну и Андрей тут был тем, кто входил в элиту государства, и большую часть таких людишек (если б они и были) мог попросту игнорировать. А для таких вот купцов у него давно был заготовлен лишь один ответ: настоящее добро должно быть с кулаками. И кто с этим не согласен, пусть идут своей дорогой.

Захваченные корабли один за другим загнали в затон и оставили стоять на якорях в ожидании приезда государевых дьяков, которые и должны были оценить всю добычу, ну и взять всё, что государю положено. По договорённости с дядей, один такой дьяк был заранее направлен в Ивангород. Вот он-то и прибыл на следующий день и взялся за свою работу очень даже рьяно, не то, что выкупщики от казны. Уж те-то поволокитить купцов любили. Но Андрей, глядя на его потуги выбрать всё самое лучшее, лишь посмеивался: пусть его, всё самое ему необходимое нынче лежало на острове Тютерс, откуда и будет позже вывезено на стругах. Ему на те товары разрешения на продажу не требовалось, он ведь их для собственных нужд вёз. Так что попозже в Луге-реке эти струги просто присоединятся к его каравану, идущему вглубь Руси. Схема простая и давно апробированная, причём даже не им, но действующая. Особенно если прикормить кой кого в нужном месте. Ну а как вы хотите? Честная торговля это одно, а контрабанда — совсем другое. А вот делиться тем же зерном Андрею вовсе не улыбалось. Да, нынешнее лето выдалось тёплым и этаким среднезасушливым. Но и богатого урожая тоже ждать не приходилось. А у него всё же целая вотчина в малопригодной для сельского хозяйства местности есть. Ну так и пусть поляки возьмут её на частичное довольствие. Он в обиде не останется. А для государя тоже немало хорошего оставлено: от железа и свинца до пушек и пороха. Удачный выдался поход, ничего не скажешь.

Ну а когда все формальности были соблюдены, начали споро разгружать сами кораблики. Добра было столько, что склады Компании были уже забиты под завязку, а из трюмов всё доставали и доставали товар. Но тут за дело взялись старший приказчик Компании Сильвестр и её казначей. Они мигом организовали бойкую торговлю с колёс, то есть, конечно же, с телег, распродавая перекупам самый простой и среднехожалый товар, оставляя себе лишь сливки и эксклюзив. Вскоре амбары были расчищены, а большая часть товаров сбыта с рук. Правда, львиная доля сделок опять была бартерной (ну не хватало своего серебра на Руси, не хватало), однако часть купцов всё же расплатились серебром, которое тщательно взвешивали в присутствии обоих сторон. Увы, но мода на порчу монеты не обошла стороной и матушку Русь.

Пока же шла вся эта возня, Андрей большую часть времени пропадал на верфи, инспектируя постройку шхуны. Работы на ней ладились, хотя и шли медленно. Всё же это был прорывной момент, как для молдавских корабелов, так и для всего русского кораблестроения, прочно застрявшего где-то в 14-15 столетии. А потому сейчас не столько строили, сколько учились. Учились все: от мастера Викола до последнего плотника. И Андрей не торопил, понимая, что торопливость сейчас может обернуться проблемами в будущем. Да, шхуна нужна была ещё вчера, но если он об этом не подумал в своё время, то кто ему доктор? Вот и не надо на людей срываться.

Довольно долго возились с такой хитрой штукой, как балластный фальшкиль. При всей своей простоте (пластина металла, прикрученная болтами или прибитая корабельными гвоздями к килю), это был важнейший элемент конструкции. Неправильно рассчитанный, он мог привести к повороту оверкиль, как шутил небезызвестный книжный герой — капитан Врунгель. Конечно, математических расчётов никто не совершал: трудно вспомнить формулы, которые не знал, да ещё и забыл. Всё делалось на глазок и основывалось на опыте кораблестроителя и обрывочных воспоминаниях попаданца. Викол, хоть и считал, что князь тут изрядно перестраховывается, но переубедить нанимателя не смог, не смотря на всё своё красноречие. Кстати, львиная доля свинца, честно прихватизированная у ляхов, пошла именно на это дело. Зато теперь Андрей был точно уверен, что балластный фальшкиль, да вкупе с внутренним балластом обеспечат шхуне отличную остойчивость и мореходность. И ему не придётся посреди моря играть в капитана Лефгрена и выживший экипаж шхуны "Флора".

А так же он в очередной раз убедился, что необходимо срочно развивать своё доменное производство, потому как на большой флот никакой прихватизации не хватит. А чугуний, или как его тут зовут, свиное железо, для балластного фальшкиля то, что доктор прописал. И пусть свинец из-за большего удельного веса занимает меньший объём и оказывает меньшее сопротивление движению, но чугунный по цене будет всяко вне конкуренции. А свинец и на обшивку корпуса пустить можно, вместо медных-то листов. Это на Балтике лафа. Из-за слабой солёности такой бич деревянных кораблей как черви-древоточцы были здесь слабо распространены. Но стоило выскочить за Зунд, и они сразу становились большой головной болью. Ганзейцы вон двойную обшивку делали не просто так. Пока червячки один ряд сгрызут, корабль уже дома окажется, а то и на слом пойдёт, от старости. Ну а другие, те же англы, к примеру, оббивали днище свинцом или медью. Но уж тут свинец по цене явно вне конкуренции будет.

А пока что скупали этот самый чугуний везде, где могли. Ведь чугунный балласт уж точно лучше каменного. Да и перекладывать его для балансировки судна куда легче. Проблема была лишь в том, что никто это свиное железо ныне в чушках не лил, потому как считал свиное железо отходным материалом. Ну и пусть. Мы и сами перельём, нам ведь для дела надо.

В общем, проблемных вопросов на верфи было с избытком. Но, слава богу, все они были решаемы. Пик драки за море, если верить польским авторам, таким как Бодняк и Лепжи, да и нашим, той же Хорошкевич, придётся на 1520 год. А к тому времени у него будут и новые корабли, и новые пушки и более мощный порох. Хотя поработать придётся изрядно.

Кстати, мастера литейщика его люди из немецких земель привезли. Ну как мастера: тридцатилетний мужик, так и не сдавший экзамен в своей гильдии, но уставший от роли вечного подмастерья. Но именно на таких Андрей и делал ставку. Конечно, это был кот в мешке, но стоит помнить, что и Уатту союз ремесленников Глазго запретил в своё время заниматься работой, так как он, по сути, не получил соответствующего обучения согласно цеховым порядкам. Вот только Уатт остался в истории, а кто помнит про тот цех?

Ещё больший интерес Андрей проявил к самому Норовскому. Сейчас, испытав на себе все "преимущества" местной навигации, он по-другому смотрел на село. Ведь отличное же место под порт! Недаром деревянные пирсы уложены: понимают местные, что швартоваться тут удобнее. Нет, всё же Иван III Васильевич явно не продумал всё до конца, когда Ивангород закладывал. Его желание контролировать Балтику и балтийский транзит было похвальным, но именно поэтому надо было строить не только крепость Ивангород, следящий за ливонской Нарвой, но и нормальный порт ниже по течению, у устья, чтобы купировать ту Нарву. И тогда она быстро бы перешла в разряд второстепенных городов. Потому как пристать к пирсу без 12 верстового похода по изобилующему мелями руслу реки для купца всегда выгоднее. Как минимум, не придётся тратиться на лоцмана. А крупные когги да хольки последнее время и не стремились идти в реку, предпочитая разгрузиться именно тут, в устье.

Понятно, что это вызвало бы изрядный баттхерт со стороны ливонского магистра, ведь Нарва — это его единственный выход к морю, через который он мог торговать самостоятельно. Все остальные города ему принадлежали лишь формально, работая больше на себя и Ганзу. Так что, возможно, Иван III Васильевич учёл это в своих раскладах и не решился на нагнетание обстановки на своей западной окраине. Он был политик, а не полководец, поэтому риск у него был не в чести, и прежде чем что-то сделать, он тщательно прорабатывал свои планы, обдумывая каждую мелочь. И он прекрасно понимал, что никто не любит, когда его бьют по карману. Но за прошедшие десятилетия роли государств сильно изменились. Нынешняя Ливония была для Руси, может и не на один зуб, но не противником уж точно. И сын Василия III Ивановича это докажет, разгромив Орден в течение пары кампаний (ну а то, что началось потом, это уже отдельный разговор). А потому соблюдать интересы чужака вопреки своим было, на взгляд Андрея, уже глупостью. Руси нужен был свой порт, мимо которого никто не мог бы пройти без разрешения русского воеводы. В конце концов, почему бы уже сейчас не сделать то, о чём задумывались и Елена Глинская и Иван IV Грозный до того, как ввязался в серию войн, названых позже историками Ливонской?

Разумеется, ливонским городам это не понравится. Ведь в той истории, когда полякам удалось-таки загнобить вспышку русского мореплавания, Нарва, Дерпт, Ревель и Рига превратились в этакие ввозные и вывозные порты России. И их будущее зависело теперь не только от ливонских товаров (хотя их список тоже был огромен), но и от того, насколько интенсивно сможет развиваться дальше торговля товарами из Руси. Ну а европейцы вообще предпочли бы видеть на прибалтийских землях маленькие и рыхлые государственные образования типа Ливонии, а не огромную, предельно централизованную Русь. Почему? Да потому что это нарушало бы давно сложившийся баланс. Как в торговле, так и в политике. А потому, интуитивно понимая, что паровозы нужно давить, пока они чайники, обязательно начнут кошмарить. И не потому что русские, а просто потому, что новый игрок не нужен никому. Так делали со всеми, проверяя их на устойчивость. Дания, Польша, Швеция, Россия все в своё время прошли через нечто подобное. Так что спокойных дней ждать не приходится, но и пасовать перед трудностями тоже не стоит.

Конечно, куда выгоднее захватить уже что-то готовое, что-то наподобие Риги, но это только дурак думками богатеет, а тут дела делать надо. И делать на перспективу. Да, по-хорошему, Руси свой порт пока не очень-то и надобен, поскольку поток её товаров не так могуч, как хотелось бы и имеющиеся пункты с ним вполне справляются. Но когда Казань и Астрахань лягут под государеву руку, у Руси уже должен быть в наличие порт, способный организовать восточный транзит, а не лихорадочная попытка этот порт сообразить. И флот, дабы уберечь этот транзит в самом узком месте — в Финском заливе. Иначе, как и в той истории, каперы и военные корабли соседей быстро организуются для захвата купеческих кораблей прямо в нарвском фарватере.

Однако порт, это такие деньги, какие есть только у государства. Конечно, самые именитые купцы в складчину тоже вполне могли бы осилить такое дело, но кто же из них согласится поделиться доходом? Их и нынешнее положение вполне устраивает. Вместо того чтобы осваивать собственное побережье, купцы упрямо стремились отстоять свою долю в ливонской торговле. Так что видимо в очередной раз придётся выходить на родственников, благо и Василий и Иван Васильевичи были сейчас на нужных должностях новгородского и псковского наместников.

Псков ведь тоже не на один Дерпт зациклен. Да, нарвские водопады мешают прямому пути, но никто не препятствовал соорудить обходной волок и спускать струги с товаром до самого моря и поднимать их обратно. Ведь как-то шведские корабли в 1615 году добрались до Чудского озера!

В общем, время, проведённое в Норовском, было потрачено не зря. Ну а поскольку наступало время осенних штормов, то пора было обратить свой взгляд на то, что творилось на суше.

А на суше продолжала греметь война....

После судьбоносного 1514 года, следующие два не принесли успеха ни одной из воюющих сторон. И Россия и Литва обменивались колкими ударами, которые, однако, не могли оказать существенное влияние на изменение оперативной обстановки на всём русско-литовском фронте. К тому же обе стороны были вынуждены держать значительные силы на южных границах против Крымского ханства. И оставшихся сил на продолжение войны друг с другом участникам конфликта уже явно не хватало, а для того чтобы склонить весы войны на свою сторону требовалось нечто большее, чем простые набеговые операции. И первыми нарушить установившееся равновесие решились литвины.

Впрочем, а что им ещё оставалось? Разорительная война шла в основном на их территории. И прибывший в очередной раз в княжество король и великий князь Сигизмунд был буквально завален многочисленными жалобами своих подданных, "истощённых войною и налогами на военные нужды". Государю нужно было что-то решать и вот 10 февраля 1517 года собирается Петроковский сейм. На нём были подробно обговорены решения о том, как вести боевые действия и что делать с "ослушниками". Потому как "мешкание" с выступлением в поход и медлительность шляхты стали настоящим бичом в военной организации княжества. Увы, но литовские дворяне не сильно стремились встать под знамёна, почитай каждый второй шляхтич оставался дома, считая, что воевать за него должны другие. И великому князю и панам рады было понятно, что в сложившейся ситуации одними собственными силами рассчитывать на серьёзный успех явно не стоило. Вот потому их взор вновь упал на наёмников, столь сильно помогших им в своё время. Но наёмники стоили денег, а вот с деньгами в казне княжества было не густо. Настолько, что когда встал вопрос об оплате крымскому хану положенных ему 15000 злотых, литвинам пришлось отправлять делегацию к польскому двору с просьбой тем взять на себя половину расходов. Разумеется, делегаты были мягко посланы назад не солоно хлебавши. И тогда по всей стране был разослан королевский указ собирать "серебщину", дабы добыть средства для найма. В итоге литвинам удалось собрать значительный наёмный отряд, во главе которого встал уже отличившийся в сражениях с "московитами" Януш Сверчовский. Ну и крымский хан на этот раз не подвёл. И когда в Полоцке начало собираться польско-литовское войско, крымчаки пошли в набег. Казалось, всё идёт так, как задумал литовский князь.

В начале августа в Полоцк прибыл сам король. Олекса как раз вернулся из Риги, куда ходил от имени купца Митковича. Лавр Миткович пока ещё не входил в список богатейших городских купцов, однако из прасолов до гостя дорос и даже свой двор в Верхнем замке имел. Олекса пошёл к нему в приказчики оттого, что городская гильдия никак не реагировала на его телодвижения и не стремилась ввести его в список тех, кто мог рассчитывать на зарубежную торговлю. Конечно, это не означало, что идею с Никифором он отринул полностью, но в данный момент быть простым приказчиком у гостя ему было более выгодно. Тем более сам Лавр оказался истинно половчанином: в меру разбитной и весёлый, в меру предприимчивый и рачительный. По его заданиям Олекса то ездил приобретать предметы вывоза у крестьян в сёлах, имениях шляхты, на рынках небольших городков и местечек в пределах всего района, что тяготел к рынкам Полоцка. То вёз купленное в Ригу, где надо было не обмишулиться, ведя торговлю с ушлыми немецкими купцами. Ведь в этой торговле было слишком много подводных камней. Достаточно сказать, что полоцкий берковец по-прежнему был на полпуда тяжелее рижского. А рижские мешки были легче полоцких. И всё это нужно было учитывать при расчётах.

А вот на ярмарки, которые дважды в год, каждая по две недели, проводились в Полоцке, и куда съезжалось большое число купцов из других городов, из Риги, портов Прибалтики и даже Польши, купец ходил сам. Но Олекса не обижался: у него были и свои дела, которые требовали его присутствия.

И вот в разгар этих дел до его слуха дошло известие, что уже взбудоражило весь город: король и великий князь Сигизмунд едет в Полоцк. А ведь город и без того был сам не свой. Сбор войска, назначенного у Полоцка, действие само по себе не простое. Город буквально наводнила гоноривая шляхта и не менее заносчивые наёмники. Дабы лишний раз не пересекаться с ними и не влипнуть в какие-нибудь неприятности, Олекса старался пореже покидать свою усадьбу. Но и не взглянуть на короля, которому готовил каверзу, он не мог.

Был прекрасный солнечный день августа. Давно не было дождей, и пыль, поднятая всадниками, клубясь, повисла на дороге сплошной завесой, точно указывая, где движется королевский кортеж. Народ, с раннего утра теснившийся в той части города, где должен был проехать высокий гость, приободрился. Громко ухнули пушки, приветствуя своего сюзерена и заодно оповещая горожан, не попавших к месту встречи, о том, что король и великий князь появился у ворот.

Олекса, тоже с самого утра промаявшийся в толпе, подобрался. Но пока что никого видно не было, лишь слышна стала музыка. Она становилась все громче и громче и, наконец-то, на запруженной народом улице началось движение. Впереди на белоснежных конях, украшенных белыми султанами ехали герольды, разодетые по последней краковской моде. За ними, на некотором расстоянии, следовали конные шляхтичи с развёрнутыми знамёнами. Громкое пение труб заглушало шелест полотнищ и топот копыт.

А потом на мостовую верхом на белом кабардинском жеребце дивной красоты с длинной гривой перевитой лентами и большим, пышным султаном, въехал сам король в расшитом золотом костюме, с алым плащом за плечами, на который он при последней перед городом остановке сменял свои пропылённые дорожные одежды. Ремесленники и купцы громкими криками приветствовали его появление. Толпа ликовала, веря, что сюзерен исполнит их мечту и оградит Полоцк от московитских нашествий. Вспыхнувший колокольный перезвон заглушил пение труб и заставил взмыть в воздух стаи перепуганных птиц.

Сигизмунд Казимирович медленно проследовал по улицам, опустив поводья и правой рукой, затянутой чёрной перчаткой, приветствуя встречавших его горожан. Король в свои пятьдесят лет выглядел моложаво, его круглое лицо с высоким лбом окаймляли длинные, без седины волосы, ниспадавшие до самых плеч.

Следом за королём ехала богатая королевская свита, а за ними трубачи, наигрывавшие что-то бравурное. Последними процокал по мостовой отряд королевской гвардии, после чего основные события перенеслись на главную городскую площадь, где короля встречал полоцкий воевода Гаштольд, члены городского магистрата и самые именитые гости, но уж туда Олекса не пошёл. Его ждали другие неотложные дела.

Сигизмунд прибыл в Полоцк для смотра собирающегося войска. И приёмом горожан и осмотром король остался доволен. Особенно осмотром. К литовской коннице были приданы отряды наёмников из Чехии и Польши, дорого обошедшиеся казне, но неплохо усилившие армию. Зато он увидел перед собой монолитную стену многотысячного шляхетского войска. Под солнечными лучами горело серебро и золото инкрустировавшее сталь доспехов и медь пушечных стволов. Сытые, вычищенные до блеска кони с высокими султанами на головах нетерпеливо перебирали ногами. Лёгкий ветер чуть шевелил тяжёлые прапоры. Это была сила способная сокрушить любого, вставшего у неё на пути. Общее же командование над объединённым войском поручили оршинскому победителю, князю Острожскому.

По окончанию всех торжественных мероприятий, вылившихся в череду балов, дававшихся наместником, магистратом и самыми именитыми гостями, король собрал в воеводском доме своеобразный военный совет. Предстояло решить: куда же вести собранные силы.

Был тёплый августовский вечер. За окном уже вовсю властвовали сумерки и в комнате, где собрались приглашённые, слуги торопливо зажигали свечи в золотых пятисвечниках. Под потолком радужно засияла люстра, разом давшая большое количество света и наполнившая комнату приятным запахом сгоравшего воска. За столом, покрытым бархатной скатертью, на которой лежала брошенная небрежно карта, сидели король, постукивавший пальцем по бокалу с вином, а рядом с ним князь Острожский и командир наёмников Сверчовский. Тихо переговариваясь, расселись по местам остальные вельможные паны, занимавшие различные должности в княжестве. Разнаряжены они были словно не на совет прибыли, а на очередной праздник. Впрочем, о чем совет будет, они знали заранее и многие уже давно обсудили, что и как стоит сделать. Теперь лишь оставалось убедить короля в том, что именно их план лучше.

Король, потягивая вино, жмурился от удовольствия. Его любимый пёс, удобно примостившись в ногах, умильно лизал ему руку. А король бросал скорые взгляды на вельмож, словно стараясь угадать их намерения.

— Итак, вельможные паны, — потрепав пса по морде и отерев вылизанную руку о салфетку, король отставил полупустой бокал и взглянул на собравшихся: — нам пишут, что Василий не желает мира без Смоленска, но мы не можем пойти на это. Уступи мы сегодня, и завтра он потребует и Полоцк, и Киев! Нет, вельможные паны, мы должны заставить его вернуть Смоленск нам! Для этого в Москву отправлены послами паны Ян Щит и Богуш Боговитинович. Их цель добиться мира на наших условиях. Но слова не действенны без силы. И отсюда истекает цель нашего похода. А она изрядна: силой склонить московского князя к миру на почётных и выгодных для нас условиях. Пока послы будут плести кружева словесные, вы, пан Константин и вы, пан Януш, покажете московиту нашу силу. Осталось лишь определиться, куда двинуть полки.

— Если король позволит, — склонил голову Сверчовский, — я бы предложил ударить по Смоленску и вырвать его из лап московита. После можно заключать любой договор, даже по принципу, что с боем взято, то у победителя остаётся.

— Стоит ли менять один город на другой? — усомнился Николай Радзивилл, канцлер великого княжества, которого император ещё не возвёл в ранг князей Римской империи. — Не пора ли напомнить восточному соседу, что когда-то дед его присягал великому Витовту, землями и людьми отдаваясь под его руку? Он мнит себя государем, но есть лишь вассал, поднявший руку на сюзерена.

— Ну да, — усмехнулся Григорий Остикович, маршалок надворный литовский. — К Витовту под руку тогда многие из великих князей просились. И тверской и рязанский. Вот только их потомки счастливо забыли об этом. А теперь тот же рязанский князь, убоявшись соседа, вновь к нам просится.

— Значит, пора напомнить о тех временах, — хмыкнул маршалок господарский Иван Сапега. Представитель герба "Лис", он владел большими наделами земли в Витебском воеводстве, но больше служил княжеству на дипломатической службе, однако и саблю в руках держать умел тоже, к примеру, командовал частью войска в битве на Березине и при Орше в славном для литовского оружия 1514 году.

— Кхм, — крякнул Острожский, почесав подбородок. — О том, Иван Богданович, ты с государем отдельно поговоришь. То твоя ипостась, а нам надобно о цели похода договориться. Кхм. Так вот. Наши лазутчики доносят, мой король, что московский князь собрал все возможные силы на юге, для борьбы с крымским ханом. Но так же войско московитов стоит и у Смоленска. А зачем нам идти туда, где нас ждут московиты? Зачем делать то, что так хочет князь Василий?

Король глянул на обоих военачальников, пригубил из бокала рубинового вина и некоторое время молчал, поглаживая улёгшегося у его ног пса. Соперничество между двумя хорошими полководцами было ему только на руку в нелёгком бремени власти, да и откровенно прямолинейный путь на Смоленск как-то не ложился на душу. Да и интересно стало, а что предложит гетман великий литовский?

— И что же хочет предложить нам пан гетман?

Острожский приосанился:

— Северо-западные окраины московской державы фактически оголены. Но там лежат города столь же нужные князю Василию, как нам Смоленск.

— Псков и Новгород?! — удивлённо-восхищённо воскликнул князь Радзивилл. Не Николай, а Юрий, по прозвищу Геркулес.

— Они самые. Наша дорога на Смоленск лежит в другую сторону, мой король и вельможные паны. Я предлагаю повести наше воинство на Псков. А когда возьмём его, вы, мой король, просто обменяете его на Смоленск и поверьте, московский князь согласится на это.

Король склонился над картой и стал что-то пристально в ней высматривать. Совет молчал, ожидая его решения. Наконец Сигизмунд распрямился и щёлкнул пальцами. Подбежавший служка тут же наполнил опустевший бокал и сразу исчез, дабы не мешать знатным людям.

— Это интересный план, князь, но я вижу, что на пути твоих воинов стоит малый замок Опочка. Так вот, я бы хотел, чтобы и он был бы непременно захвачен, хоть он и не является целью похода, но, как нам сообщили, в нём укрылись многие вражеские дворяне. Ну а после захвата этого опорного пункта продолжите развивать свой успех вплоть до Пскова, а то и на весь северо-запад. В конце концов, Новгород и Псков лучше, чем просто Псков.

— Опочка, мой король, — вдруг горько выдохнул Ежи Михаил Ёдка, мечник великий литовский: — весьма неприятный замок.

— И чем же он так неприятен? — искренне удивился король.

— Ещё великий Витовт пытался взять её и не смог. Да и при брате вашем, покойном Александре Казимировиче, осенью 1501 года воевода Ян Чёрный ходил под этот замок, но и его попытка взять Опочку не увенчалась успехом, и он вынужден был бесславно вернуться назад.

— Она так неприступна? — густая бровь короля взлетела вверх.

— Вряд ли, — пожал плечами вельможа. — Но я не был там и не готов оценить силу крепостных укреплений.

— Ерунда, ваше величество, — хлопнул ладонью по бедру Сверчовский. — Я не знаю, что помешало князю Витовту, но у Чёрного, видимо, была лишь лёгкая рать и не было пушек. На сей же раз мы идём в силе великой и с артиллерией, способной разрушить любые стены. Жалкий замок, где нет и тысячи защитников не долго устоит перед нами. В конце концов, под Оршей московитов было больше, но мы побили их.

Король повернул голову к Острожскому:

— Что молвите в ответ, князь?

— Не буду спорить, сила наша велика, но меня смущает то, что из-за очередного мешканья шляхты мы потеряли лучшие месяцы для войны. Скоро наступит осень, а вместе с ней дожди и распутица.

— Значит, будет лишний довод побыстрее расправится со схизматиками, — буркнул Сверчовский.

По быстро багровеющему лицу Острожского было ясно, что сейчас старый воевода разразится бранным словом, кидаться которыми он был мастак. Но ещё раньше Сигизмунд поднял руку, призывая к тишине.

— Да будет так, панове. Более ждать некого, а потому велю сворачивать подготовку и в субботу восьмого числа, в день Святой Марии, выступать всею силою в сторону Пскова. И да благословит господь это наше начинание.

На том военный совет был окончен.

8 сентября 1517 года десятитысячная польско-литовская рать двинулась в сторону русских земель.

Вот только русские на этот раз были готовы к встрече.

Первым пренеприятный сюрприз ждал вторгнувшихся кочевников — их отряды нарвались на тщательно организованные засады и были разбиты. Что, впрочем, не помешало отдельным ватагам делать набеги вплоть до глубокой осени, заставляя великого князя Московского так и держать на границе часть своих сил. Но угроза большого похода была сорвана решительными действиями московских воевод.

Вторым сюрпризом оказалась подновлённая за лето крепость Опочка, к стенам которой и подошла 20 сентября объединённая армия. Крепость располагалась на островке, на высоком холме, кручи поднимались прямо из воды. Опытные инженеры долго приглядывались к укреплениям, выявляя сложности предстоящей осады. После чего приступили к работам подгоняемые нетерпеливыми начальниками. Литовские воеводы спешили, им уже виделись предместья Пскова и слава полководцев, превзошедших самого Витовта. Вот только маленькая крепость сдаваться явно не спешила.

Андрей, помня, как всё было в той истории, долго думал: стоит или нет вмешиваться в события. И решил, что нет, не стоит. От добра добра не ищут. Воеводы в тот раз вполне справились сами, а у него и без того дел невпроворот. Поэтому, распустив ватажников, он просто отправился домой, по пути завернув в Новгород.

Для начала он собрал в доме Компании тех, кто должен будет отдуваться без него. Ведь следующий год он собирался провести на сухопутном фронте. Таких набралось немного. Первым был, разумеется, главный приказчик Компании Сильвестр. Ну, с ним было легче всего: он должен был заняться тем же, чем и занимался до этого — нагрузить корабли товарами и отправить их в море. Вторым был ещё больше раздавшийся в плечах Гридя, костяным гребешком всё пытавшийся приладить непослушные вихры. На нём висела забота сразу по двум пунктам: штурманское обеспечение перехода торговцев и подготовка новых кадров. Да, следующей весной новгородская школа будет готова выпустить в свет первую партию навигаторов, и их нужно было устроить на корабли Компании. Ведь не для дяди учили парней хитрой навигаторской науке. К тому же местные к подобному обучению настроены были скептически: как же, не так от дедов повелось. Так кому же, как не Компании снять все сливки? Тем более что и кораблей ныне было более чем достаточно.

Третьим же был Игнат, которого Андрей всё же посчитал готовым встать на командирский мостик. Ему выпадало самое трудное: он должен был отконвоировать торговцев и по возможности побезобразничать на торговых путях. И его Андрей инструктировал дольше всех.

Убедившись, что все всё поняли, он собрал дружину и двинулся в сторону Москвы, предвкушая скорое свидание с женой.

Глава 46

Всю первую неделю по прибытию в Москву Андрей честно провёл в неге и любовных утехах. И лишь когда первый порыв страсти чуть поутих, смог, наконец, включить голову и задуматься над тем, стоит ли брать с собой жену в Княжгородок: всё же дорога туда была не из лёгких, а места там излишне диковаты. Однако быстро решил, что и так без семьи кучу времени проводит, так что пусть собирается. Жену не спрашивал, чай не в двадцать первом веке воспитана. Просто сказал, что как установиться санный путь, они отправятся в дорогу и пусть готовится заранее.

А потом до столицы докатилась весть о победах над вторгнувшимся в русские пределы врагом, и город потонул в колокольном звоне. Вот под их разноголосицу семейная чета и покинула городские пределы. Правда, пока что ненадолго. Ехали в вотчину брата Фёдора. Погостить, ну и заодно проинспектировать работу бумажного мастера.

Нет, то, что производящая бумагу мельница уже поставлена и работает, Андрей знал: чай на паях дело делали. Правда до прибылей было пока что далеко: всё же пробное производство для которого ещё не отлажен рынок сбыта. В этом году даже в ноль не вышли, не отбили вложений. Ну так не всё же сразу. Зато зная брата, посмотреть, как ведутся дела, было нужно. И, как оказалось, худшие его подозрения оправдались. Феденька нос свой в дело не совал (ну не княжеское это дело, что поделаешь!), за него приглядом ключник занимался, а немец, не будь дурак, всё под себя сделал. Да и чёрт бы с ним — работает и ладно, но ведь этот фриц забил на главный пункт контракта, в котором обязался обучить своему делу кого-то местного. А вот это уже било по планам самого Андрея. Да нужен был бы ему этот немец, если б на Руси свою бумагу делать умели?! Или если б он сам знал, как это делается? Да ни в жизнь не стал бы тратить столь дорого достающиеся деньги! И не надо тут про разбой: на одном разбое далеко не уедешь. Это всего лишь средство первичного накопления, доходы от которого давно уже пора переводить во что-то более фундаментальное, в то, что будет приносить гарантированный ежегодный доход. Проще говоря, ему было нужно производство, да не абы какое, а то, что найдёт свой постоянный рынок сбыта на нынешней Руси. Для начала на Руси. А бумага будет нужна и в двадцать первом веке. И вот тут такой вот саботаж!

В общем, выбесил фриц Андрея знатно и тот устроил ему шоу под названием "полоскание мозгов в стиле я начальник — ты дурак"! О, у него в этом деле были хорошие учителя, умевшие так отчитать словами, что отчитываемый начинал думать, что уж лучше б ему выговор влепили или премии лишили, вместо этой словесной головомойки. Вот и мастер, застроенный по всем правилам, потеющий и вжимающий голову в плечи, был впечатлён чуть ли не до потери сознания и скорее всего в душе уже каялся, что принял предложение от этих лесных варваров. Впрочем, впечатлился и Феденька, ни черта ни понимавший, потому как разговор шёл на немецком, но сообразивший, что ничего хорошего таким тоном младший немцу явно не говорит. Под конец, пообещав мастеру отрезать уши в качестве компенсации за нарушение контракта (что, впрочем, вовсе не избавит того от необходимости всё одно исполнить его от и до), Андрей уверил немца, что самолично проверит подготовленных им мастеров уже следующей осенью. После чего сухо похвалил того за проделанную таки им работу, а заодно и дополнительно озадачил.

Ну вот хоть убейте, но он не помнил, откуда это взялось в его голове, но он точно помнил, что в бумажной промышленности именно канифоль применяют для изготовления канифольного клея, которым проклеивают бумагу. Ведь непроклеенная бумага, как известно, пропускает чернила и плохо принимает типографскую краску. Именно из непроклеенной бумаги и делали в своё время листы промокательной бумаги (те самые промокашки, если кто помнит, что это такое). Вот только вникнув на месте в дела, он заметил, что мастер использует для проклеивания не канифоль, а животный клей. Как оказалось из расспросов, так ныне делают повсеместно. Но ведь отчего-то же в своё время перешли с него на канифольный? Нет, не спрашивайте, он не знал почему. И вполне допускал, что животный клей был более лучшим ингредиентом, чем канифоль, да и не был он в нынешние времена редкостью и стоил не дорого (ну, тут кому как, разумеется), но в этом направлении явно стоило поэкспериментировать. Хотя бы потому, что в его камской вотчине, где не было недостатка в хвойных деревьях, а значит и живицы, начинали потихоньку гнать скипидар, так как данный продукт, оказывается, пользовался неплохим спросом на рынке. А, как известно, канифоль получают в том же процессе, что и скипидар. И обычно соотношение количества канифоли к количеству скипидара в сырой смоле соотносится как 3 к 1. Так что поработать мастеру было над чем.

А пока, оставив того переваривать услышанное, князь вместе с братом отправился домой. Дела были сделаны, так отчего бы теперь не отдохнуть с семьями да по-человечески.

Пока же мужчины занимались своими делами, их жёны общались между собой. Аглая, жена Фёдора, почти всю жизнь провела в вотчине, редко когда выезжая из неё и была рада любому новому человеку. Тем более жене самого младшего из мужниных братьев. Потому, как слишком уж не похож он был на всех, кого она до того знала. Конечно, довольствоваться больше приходилось слухами, но вот ныне и до их захолустья дотянулись дела младшенького. Набежали в вотчину мужики, отгрохали странную мельницу, а потом и вовсе на ней немец заморский объявился и давай там что-то молоть да варить. Местный батюшка даже ходил туда пару раз, дабы убедиться, что гость заморский не колдовством занимается. И молитвы читал и святой водой брызгал, а всё одно до сей поры с недоверием к той мельнице относится. А делала та мельница бумагу, но, правда, хорошую (ну, так муж говорит, а мужу Аглая привыкла верить). И обещал он что от той бумаги вскорости в их калите лишние денежки появятся, что опять же женщине только в радость было. Но и вопросов то сколько скопилось! Ну и как тут не расспросить того, кто со знающим всё это человеком венчан? Вот и засыпала бедную Варю ими, да только на добрую половину из них той и ответить-то было нечем.

А муж, вот словно специально, и в гостях принялся чудить.

Ещё в первый день потребовал собрать кувшин сливок. Да не как обычно, а чтоб доярки при надое в чистом были. И чтоб крынки с молоком не в тёмный подвал ставили, на сырую землю, где воздух, по его словам, заражён плесенью, а в чистой комнате. Ну а когда собрали с нескольких надоев, сунул в кувшин две ложки, плотно завязал холстиной и отдал слугам с наказом взбивать. Часа три те по очереди трясли кувшин, пока муж не велел прекратить. Потом кувшин развязали и осторожно слили образовавшуюся сколотину. Варвара уже знала, что будет дальше: вокруг брошенных в кувшин ложек собиралось сбитое масло, его осталось собрать, промыть холодной водой и поставить в прохладное место. Подобное масло было значительно вкуснее того, что обычно вытапливали в печи из сливок или сметаны все хозяйки на Руси. Да что говорить, Варя и сама умела такое масло делать (всё же не княжна, довелось хозяйство дома вести), вот только мужу оно, как оказалось, не нравилось. Совсем! Он его прогорклым считал и портящим вкус любого блюда. И вообще, как он сказал: топлёное масло с детства не любит. Что было странно, ведь она поинтересовалась у заходившего в гости Ивана: никто в княжеском семействе иное масло раньше не делал, а ели всем привычное. Но, надо сказать, новое масло и ей тоже очень понравилось. Хлебный тост с ним на завтрак — вкуснотища! И откуда только муж всё это берёт? Ведь у них дома такое масло по-другому делают. В кадке, закрытой крышкой с хитрым механизмом. Слуга крутит ручку, а в кадке специальная палка с крестообразным наконечником вверх-вниз ходит, масло взбивает. Она тогда спросила, где муж про такое узнал, а тот задумчивый был, вот и обронил, мол, так бабушка в деревне делала. Это что ж, княгиня сама масло взбивала?

Разумеется, и Фёдору и Аглае получившееся масло тоже понравилось. Ведь, как сказал муж, тут главное товар лицом показать, да правильно при этом. Впрочем, Фёдор его уже пробовал, а ныне муж лишь его просьбу выполнил: научить местных поваров подобному. Хотя, мог бы и слуг послать, но нет, любит сам делать.

Покончив с маслом, муж потребовал яйца, льняное масло, уксус, а так же ссыпал местному повару в лапищу желтоватые зёрна, что привозил из южных стран купец Урвихвост. Зёрна эти Варя уже знала, из них княжеский повар делал специальную горчащую пасту, которую муж так и звал: горчицей. Вещь жгучая, но придающая привычным блюдам иной вкус.

Но тут уж Варя знала, что будет: муж решил сделать свой соус, который он майонезом прозывает. Пробовала и его уже, тоже понравилось. А что сам готовит, так то понятно. Это у них дома повариха всё сама умеет (ну так её муж и обучил в своё время), а тут вот опять сам стоит над поваром и говорит, что делать. А то и лично показывает (чем жену Фёдора ещё больше удивил). А вот, кстати, интересно, а зачем ему майонез в столь больших количествах? Для еды обычно и малой плошки хватает, а тут явно больше плошки будет.

Но когда муж потребовал мяса, хоть день сегодня и был постный, Варя сообразила, чем тот надумал угощать брата. Пробовала она уже это блюдо. Шашлык называется. Потому и майонеза столь много, что для маринада нужно, дабы мясо было сочным и вкусным. А маринованное мясо это лишь на завтра готово будет. А завтрашний день есть мясное не запрещает. Ну а горчицу уже сегодня к обеду подали на стол.

— Ох и продирает, — вздрогнул Фёдор, откусив кус хлеба с тонким слоем горчичной пасты. — Точно ль сие кушанье христианам можно?

— В Евангелия от Матфея сказано: "Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своём, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его". А зачем человеку что-то сажать, коли он плодами труда своего не воспользуется? Чти святое писание, братец, и не возникнет у тебя вопросов лишних. А вот был бы сегодня день не постный, то я бы посоветовал тебе к тому хлебу, что ты горчицей намазал, ещё сальца солёного подложить. Да солёненьким огурчиком заесть. Ох и вкуснотища.

— И где ты только это берёшь? — вздохнул брат.

— В книгах, брат, в книгах. Ничего, вот завтра шашлычок подойдёт, попробуешь. А уж я твоего повара подучу, чтоб не по разу ещё тебя вкусной пищей побаловал.

Так вот и прогостили у брата всю неделю. Хорошо отдохнули, пару раз на охоту ходили, зайцев на лугах травить, да с племянником позанимались: и не только сабелькой позвенели, но и чтением, и письмом тоже. Нет, всё же есть своя прелесть в вотчинном затворничестве! Только не по душе Андрею такая жизнь. Недельку, от силы две поваляться может, а потом всё, шабаш!

Перед уездом он особо напомнил Фёдору, что б цену на товар не снижали. Ну, если только на деньгу другую. Казна всё одно купит сколь ей надобно, а остальное придётся на торг пустить (если излишки останутся). И пообещал прислать пару смышлёных отроков немцу в ученики, но с условием, чтоб парней никуда, кроме бумажного дела не мыкали. Заодно и о постройке второй мельницы нужно уже подумать. Производство-то расширять надобно, пока конкуренты не появились.

С тем и уехал обратно в Москву.

* * *

*

Этот день выдался на редкость солнечным и тёплым. Хоть осень давно уже вступила в свои права, но солнышко словно решило порадовать людей напоследок. Да и сама природа тоже как будто радовалась последним солнечным дням. Ведь впереди поздняя дождливая осень и холодная длинная зима.

Оштукатуренные стены монастыря приветно сияли в солнечных лучах, отбрасывая на землю длинные синие тени. По жёстко укатанной дороге к выкрашенным зелёной краской воротам неспешно подкатил богато разукрашенный возок. Он подъехал без помпы и большой свиты, но воротники уже привыкли к таким вот наездам и спешно отворяли тяжёлые створки.

Митрополит московский и всея Руси, благословив собравшуюся во дворе братию, тяжело опираясь на посох, поднялся в келью, где его уже ожидали старец Вассиан и игумен, тоже уже привыкший к таким вот наездам святейшего. Послушник, сопровождавший митрополита, остался в коридоре, плотно прикрыв дверь.

— Надёжные людишки пишут, что нашли его, — обронил Варлаам после всех приветствий. И видя недоумённый взгляд старца, добавил: — Объявился-таки немец по имени Лютор.

— Против папы римского уже выступил?

— Ну об сём возможно позже донесут. А вот что мы делать будем? Вновь сбываются слова отрока.

— Всё же не веришь ты ему святейший, — усмехнулся бывший князь. — А зря! Я вот давно в его словах не сомневаюсь. Зато сколь сделать за эти годы успели! Тот же Даниил теперь о митрополитской кафедре и мечтать не смеет.

— Да что Даниил, — отмахнулся митрополит. — Свято место пусто не бывает. Не он, так другой найдётся. Хотя да, пользы от знаний тех мы получили достаточно. Вот и государь ныне нам всё более благоволит.

— Ещё бы, сколь земли он получит, когда монастырские вотчины к нему отойдут. Но как иосифляне взвоют! Боюсь, сей собор пострашнее одиннадцатого года будет.

— Ничего, за это время мы многих поменять успели. Да и не совсем обители оголяем. Всё, что они сами обиходить смогут им и останется. Основной запрет ведь не на земли будет, а на владение людьми. Но ты прав, часть братии встанет против. И, возможно, попробуют, как в прошлый раз, при отце нынешнего государя, пойти ходом на Москву. Да только мы им нынче этого не позволим.

— Ну, собор не завтра соберётся, есть ещё время подумать, а вот с Соломонией что-то делать надо. Вот и государь уже вопрошал о бездетности своей. Надо бы приглядеться к литвинке той. Да и вопрос о количестве браков у православных закрыть не мешает до, а не во время.

— Для того собор в следующем году и собираем. И патриарху, и на Афон отписались. А вот литвинка? Может всё же кого из своих? Соберём невест да и...

— Ну, не знаю, святейший. А вдруг опять бесплодная смоковница попадётся? Вновь развод устраивать? А про ту мы точно знаем, что родит государю наследников. Или всё ещё сомневаешься?

Варлаам, усаживаясь на лавку, лишь рукой махнул в ответ.

— Вот и я про то же, — усмехнулся Вассиан. — А меня, знаешь ли, князь-то наш всё своими схолами да университетами достаёт.

— Не тебя одного, — тоже хмыкнул в бороду митрополит. — Мне тоже написал. И ведь на что ссылается: на Ромейскую империю, от которой на Русь свет истинной веры пришёл. На их Магнаврский университет и Царскую школу Палеологов. Вроде как Софья Палеолог — мать государя и появление Царской школы в Москве лишь дань давней традиции константинопольских базилевсов, а не латинская ересь. Прям так и пишет, что университеты да школы волею базилевса да патриарха православные люди по всей империи ставили, а уж от них латыняне всё это к себе и умыкнули. Вот и считает, чтоб по ромейскому образу и подобию и у нас учили знатных отроков грамматике, риторике, философии, латыни, праву. Да ещё и геометрию, астрономию, музыку да медицину не забыл приписать. Всё как в Царьграде было. Ну и Слово божье, чтобы "обучать оному и простых студентов и будущих деятелей матери нашей церкви, дабы могли они словесно противостоять латинской ереси, смущающих умы православных прихожан". Прям так и написал.

— Хм. Вот-вот. А я ведь заинтересовался: и впрямь, было у ромейцев такое. Да и идея сама по себе неплоха. Ещё ведь Геннадий сетовал на слабые знания паствы, и что грамотного пастыря днём с огнём не сыщешь. Оттого, считал он, и развилась ересь жидовствующих в Новгороде, что пастыри не смогли в спорах побороть еретиков, вот и пришлось, потом, целый собор собирать.

— Это ещё что. Ты позови-ка послушника.

Тот появился сразу, едва приоткрылась дверь и молчаливо положил на столик стопку книг, которую до того держал в руках.

— Вот, полюбуйся, — Варлаам указал на неё старцу. — Прислал мне князюшка учебники для школы, дабы избежать поклёпов от завистников и обвинений в ереси. Одобрить просит.

Вассиан с кряхтением поднялся с лавки и, подойдя к столику, некоторое время молча листал книги одну за другой.

— Красиво сделано. А что писано?

— Да в большей части всё те же "Грамматика", "Цифирь", но и пара новых есть. Вот, к примеру, "Природоведение". Уж её-то не только я читал. И у братии, что читали, мысли по сей книги разные. Ныне вот и ты прочти. Больно интересно мне, что ты по этому поводу скажешь?

— Прочту, святейший, обязательно прочту. Да, кстати, игуменья Агафья тоже весть добрую прислала.

— Это которая, что ткацкий стан по немецкому образцу в своём монастыре ладить согласилась?

— Она самая.

— И как?

— Наткали полотна столько, что думали, не распродадут. Ан нет, полотно вышло зело тонкое и приятное, лучше, чем крестьяне выткали, так что купчишки мигом всё расхватали. В общем, думаю, что даже если и отберут у монастыря земли, те монашки с голоду не помрут.

— Ну а Иуавелий твой что?

— О, и у него наконец-то кое-что получилось. Ну и князь помог, куда же без него, хе-хе. Там ведь больше не в ульях было дело, а в том, как из этих рамок мёд добывать. Поначалу то брали то, что из них накапало. Да ведь то меньшак выходил.

— Так что же придумали?

— А бочку, которая крутится. В неё рамки вставляют, и мёд из них сливается сам. А вообще, конечно, хитростей там много. И, возможно, не всё ещё мы придумали, как князь говорит, но выход мёда и воска ныне куда больше, чем при бортнях было. И с пересадкой нового роя в пустой улей тоже освоились. Ныне монастырская пасека разрослась, так что коль все монастыри этому обучить, мы всю Русь мёдом да воском зальём.

— Ну вот видишь, не помрут обители без крестьян да земельки. Найдётся братии приработок. А вот что по школам, то думаю организовать при монастыре одну, для пробы. Дабы посмотреть, что выйдет. А то книги мы ныне сотнями штук печатаем, да вот читать их скоро будет некому. Даже округ Москвы во многих церквях попы ни читать, ни писать не умеют, службы лишь те ведут, что заучить умудрились, тем и живут. А что уж вдали деется и подумать страшно. Как, игумен, найдёшь для мнихов обучителей?

— Конечно, святейший. Школа — дело благое. Давно говорю, что братию, прежде чем рукоположить в сан, обучать надобно. Ну и а по поводу собора скажу, что обидно будет, коли и он окончится как прошлый.

— Ну, уж нет, — пристукнул посохом митрополит. — Сказал уже, в этот раз собрать ход мы иосифлянам не позволим. А словесно не им ныне с нами тягаться. Даром что ли лучших из дальних обителей выписали, и старые хартии да писания перебирать заставили? Да и государь, хоть и будет третейским судьёй, а всё одно к нам благоволит более, хоть и божественность власти, что иосифляне проповедуют, ему ближе к сердцу. А вот, однако! Потому лучше уступить ныне в малом, чем потерять потом всё. Господь ведь лишь единожды вразумляет человека, и только глупец не прислушивается к его откровению.

А про себя подумал: "если княжич прав, то ныне мы и впрямь благое дело вершим. А если не прав? Нет, верно Вассиан говорил: слишком многое сбылось из того, что тот предсказывал. А заканчивать жизнь в тёмной, сырой келье как-то не хочется. Как и проверять — так ли оно будет, или нет. Стар я для подобного". Вслух же закончил:

— Хотя, думаю, по школам и университету иосифляне супротив не пойдут. Там ведь тоже неглупые люди есть. А вот тебе, Вассиан, задание будет особое. Зрю я, слишком много князя вокруг стало. Во многих делах, куда не глянешь, он отметился. Так ты пошли человечка с разумением во все вотчины княжеские. Пусть посмотрит, что там да как. Но лишь посмотрит. Ну а мы уж решим, что с этим делать.

— Сделаю, святейший.

* * *

**

В Бережичи в нынешнем году Андрей не поехал. Там, если верить приказчику, а так же Годиму, в вотчине всё шло своим чередом. Лесопилка пилила доски, которые влёт расходились на рынке (ещё бы, доски то были ровненькие, все кромлёные, да по цене дешевле, пусть и ненамного). Кирпичный заводик тоже без дела не сидел, хотя и не был так востребован, как лесопилка. Но в любом случае и то и то производство нужно было переносить в иные места. В смысле не переносить отлаженное да отстроенное, а ставить новое, благо и там и там ученики уже в делах поднаторели и могли начинать работать сами. Это впервые всё трудно, а ныне имелся и опыт, и люди знающие. Да и купцы уже спрашивали за те же доски. А ему и не жалко: всё одно всю Русь одному не поднять. Так что ныне ученики ладили лесопилку для Петра с Чертилом, ну и он в сотоварищах, как же без него. Но продукцию с неё купцы по всей Оке продавать намерены, да и Москву стороной не обойдут. Пусть работают. И им прибыль и ему деньга в карман. Зато и проблемы не одному разгребать придётся.

Какие проблемы? Да простые. Или вы думаете, что это только в Англии лесопилки приживались с трудом. Ха-ха, три раза! Если помните, то первую лесопилку на Британских островах, возведённую, кстати, немцами аж в 1633 году, ждала печальная участь — она была разрушена восставшими лесорубами. Лесопилку они называли не иначе как "изобретением дьявола", ставящим под угрозу их заработок и благосостояние.

Так вот, среди лесорубных ватаг Козельска и Калуги уже тоже пошёл недовольный гул. Ведь в отличие от них, всё ещё рубивших стволы топорами, андреева ватажка деревья пилила, что значительно ускоряло и облегчало им работу. Вот и получалось, что деревьев они валили больше, досок пилили больше и рынок наполняли своими товарами тоже в больших количествах, отчего и денег зарабатывали тоже больше. И тем самым представляли угрозу тем, кто работал "по старине" да "как дедами освящено". Ведь гораздо проще обвинить кого-то, чем признать, что сам виноват!

Но у него-то была одна лесопилка и одна ватажка, а купцы собирались развернуться с размахом, потому как купеческим своим умом уже прикинули, какие деньжищи можно было с этого в карман положить (и скольких конкурентов от дела отвадить). А значит, недовольный гул лесорубов со временем непременно перекинется на них. Нет, Андрей тоже от этого возмущения потеряет (доходы то от реализации и ему капать будут), но всё же лучше, чтоб громили не его вотчину. Потому как в ней и без этого проблем хватало.

И главная из них перенаселение. А что вы хотите, в 15 лет тут парень вполне зрелый муж, а не "онижедети" и готов вести своё хозяйство. Вот только заселяя в своё время свою единственную вотчину, Андрей не учёл этот момент. А чужие дети растут быстро. Вот и получил для начала на руки четверых "лишних", потому как дробить наделы вовсе не собирался, а возможности Бережичей по испомещению были полностью использованы.

Но это было раньше, а теперь у него была и Камская вотчина, и куча земли, доставшаяся в приданное. И решать проблему стало возможно простым отселением излишков населения. Жестоко к родителям? Ну да. А ютиться на маленьком клочке земли и умирать с голоду, не имея сил и возможностей выплатить долги и налоги — это не жестоко? К тому же, поскольку были они все поголовно холопы, то и семьёй отселяемые были пока не обременены. Помните Судебник: "по рабе — холоп, по холопе — раба". Из своих невест не выбрали, а вольные сами за них не пойдут. Так что неожиданно нарисовалась ещё одна проблема, решить которую в лоб, посредством покупки молодых полонянок, вряд ли было возможно, хотя и стоило попытаться.

В общем, вместе с обозом из вотчины прикатили и пятеро будущих "переселенцев" (один таки нашёл себе суженную), причём у молодой женщины уже явственно выпирал животик.

Ах да, осталось добавить, что с деревеньками, доставшимися ему в качестве приданного, тоже всё это время работали. Ведь они приобретались тестем по случаю и почти все были разбросаны кто где. По нынешним меркам это было нормально, но Андрея не устраивало. Только объезжая все владения кучу времени потеряешь, а полностью доверяться тиунам да приказчикам явно не стоило. А потому, по возможности, эту проблему пытались всё лето решить самым простым способом: продать или обменять. Причём, чтоб дело лучше шло, Андрей вполне мог сменять село с деревеньками одного количество десятин на такое же село, но десятинами поменьше. По местным понятиям это было что-то сумасшедшее, но не по его. Ему нужна была одна большая вотчина, ну или несколько, но крупных, а не малоразмерные плевки в сотнях вёрст друг от друга. И совместными усилиями тестя и его людей кое-что получилось сделать! Их стараниями возле небольшого волжского городка Романова возникла вполне себе большая и компактная вотчина из сёл Подлесное и Кузилово с прилегающими к ним деревнями и починками общей площадью в 250 десятин с гаком. Хотелось бы и больше (ведь далеко не всё приданное ещё обменяли), но окрестные земли в большинстве своём были государевыми, и пахались в основном черносошными крестьянами. Ну и русский правитель, слава богу, ещё не сошёл с ума и не отдал все окрестности во владение татарским мурзам, как это совершит лет через пятьдесят царь Иван Грозный.

Правда, расширить свои владения возможности всё же были. Так его Уварово граничило с деревеньками Мартыново и Голенищево, которые ещё со времён чуть ли не Дмитрия Донского принадлежали ярославскому Спасскому монастырю. А учитывая инсайдерскую информацию о предстоящем соборе и ограничении монастырского землевладения (а в том, что митрополит своего добьётся, Андрей ныне не сомневался) это наводило на довольно интересные мысли. Тут, как говорил один зощенский киногерой, главное надо было делать всё быстро!

Ну а так деревеньки и сёла его новых владений ныне стояли полупустые, так как крестьян с них ухватистые помещики и монахи постарались сманить на свои земли ещё при старых хозяевах. Впрочем, это давало Андрею лишнюю возможность разворачивать сельское хозяйство по своим лекалам, неспешно формируя крестьянские хозяйства нового типа. Он уже давно понял и смирился с тем, что кавалерийским наскоком тут не справится и перешёл к долгой, планомерной осаде. Благо основной доход ему отнюдь не земли приносили.

Зато можно было не торопясь опробовать одну задумку. Ведь кто лучше всего воспримет новшество? Тот, кто никогда не работал по старинке. Вот и решил он посадить на землю тех, кто в иной жизни с землёй связан не был и не мог утверждать, что "так было всегда". Тут, правда, возникала другая проблема — их знания были чисто теоретическими, не помноженными на многовековую практику. Но, как уже говорилось, убытки на первых порах он готов был терпеть и компенсировать. Труднее было найти того, кто бы присмотрел за ними, заставляя делать как надо и подгоняя нерадивых. И вот тут-то он и обратил внимание на жену. Как там, в фильме: спортсменка, комсомолка и, наконец, просто красавица! Конечно, ни спортсменкой, ни комсомолкой Варя не была, но с ролью управляющего справлялась на отлично. Это с мужем она была тихой и ласковой, но когда на ней повисла ответственность за всё немалое хозяйство, пока он весело пиратствовал в морях, быстро сориентировалась и взяла всех в ежовые рукавицы. И ведь справилась, причём там, где он оставил конкретные указания, что и как делать, проявила исключительную исполнительность. Ну и чем это не зам? Женщина? Ну и что. Скольких он в своё время женщин видел, что способны были держать кого угодно в узде. А для местных у неё и свой статус есть: княгиня и жена хозяина. Зато шанс, что предаст за спиной сильно, очень сильно ниже, чем у любого его послужильца. Так почему же отказываться от того, кого сам бог в руки даёт?

Вот так и получилось, что начал он с женой говорить о том, о чём большинство современных мужчин и помыслить не могли, честно считая, что раз баба, то "волос долог, да ум короток".

Здесь, кстати, на руку сказалось то, что Варя в детстве ходила к дьячку и была обучена читать и писать. Ведь все наработки, все удачи и ошибки, что свершили за эти годы, скрупулёзно записывались в тетради, которые Андрей с дотошностью проверял каждый раз, как появлялся в Бережичах. И теперь эти тетради были гонцом привезены в Москву и отданы жене в качестве учебного пособия. А Андрей, глядя на пожелтевшие и истрепавшиеся страницы, вдруг понял, что надо бы как-то обобщить полученный опыт и издать для начала хотя бы рукописный трактат.

Эта мысль навела его на другую. Ведь чем был славен Союз? В нём различные тематические журналы печатали не только о великих стройках и высоких надоях, но и делились реальным опытом. Что уж говорить, если даже в двухтысячных Андрей с удовольствие листал старые подшивки, в которых можно было найти не только рецепт посадки моркови по методу Эклебена, но и способ, как сделать цемент для раствора. И эти знания, нанесённые на бумагу, помогали другим облегчить работу. А в этом времени сколько секретов умирает с теми, кому некому передать своё мастерство? А будь они записаны? Да, мастера предпочитают не делиться своими достижениями: увы, эхо средневековья. Но попытаться то, наверное, стоит?

В общем, Андрею было над чем поработать в долгие зимние ночи.

Глава 47

В свою камскую вотчину выезжали громадным поездом, ибо везли с собой кучу нужных и полезных вещей. Да только давно известно, что зимняя дорога нелёгкая. А лошадки, впряжённые в сани, хоть уже и были не те слабосильные крестьянки, что он видел в первые годы, но ещё и не стали полноценными тяжеловозами и в сутки делали от силы 25 вёрст. Таким ходом, как прикинул Андрей, полутора тысячевёрстный путь они одолели бы аккурат за пару месяцев, что князя явно не устраивало. Поэтому уже через пару дней он рванул вперёд небольшой группой из трёх возков запряжённых цугом лучшими княжескими конями и десятком охраны. Двигались они теперь куда быстрее тяжелогружённого каравана и уже через месяц и три дня втянулись через распахнутые на день крепостные ворота Усолья-на-Камском. Кони в дороге подбились, отощали. Притомились и люди, каждой ночёвке были рады. А уж коли баня в пути — целый праздник устраивали. Но не роптали — привыкшие. Андрей больше за жену беспокоился. Хоть и ехала она в крытом возке с жаровней для тепла, да подушками для мягкости обложенная, а всё ж утомлялась сильнее воинов. Вот под неё основной перегон и рассчитывали. А так-то и быстрее добежали б.

Сразу же по приезду в Усолье выдвигаться в Княжегорск хоть и хотели поначалу, но не стали. Надоело в дороге быть, устали, да и зады поотбивали изрядно, что уж там. Хоть и осталось не более десятка вёрст, а решил Андрей не мучиться, и остановится в одном из своих городских домов.

Усолье город небольшой, петлять по улочкам долго не пришлось, и вскоре санный поезд остановился возле закрытых ворот большой усадьбы. Поправив отороченную мехом шапку, молодой, статный десятник подскочил к ним и забарабанил по доскам рукоятью плети с окованным концом. Высунувшийся на стук заспанный воротник тут же схлопотал оплеуху и разом засуетился, широко открывая проезд. Выскочивший по зову на крыльцо ключник мигом разобрался в ситуации и тут же зашумел на челядь. Те, повинуясь его указаниям, засуетились, забегали. Вскоре задымили трубы, жарко протапливая покоевые хоромы и молодечную. Проворный холоп помог Варваре выбраться из возка. Остальные спешно вносили внутрь тюки с имуществом.

— Не забудь баню истопить, а коней обиходить да в тепло поставить, и зерна им полной мерой отмерь, — бросил Андрей через плечо ключнику. Вообще сильно влезать в управление домашним хозяйством он не собирался, понимая, что Варвара справится тут куда лучше. Да и та, потихоньку осваиваясь на новом месте, уже начала раздавать распоряжения.

У порога князь оббил сапоги, потоптался, вытирая подошвы, и только после того толкнул дверь входя внутрь. Наконец-то доехали!

Когда же он, распаренный после баньки, в чистой одёжке и мягких татарских туфлях без задников примостился с чаркой холодной медовухи в кресле, сделанном по его же эскизам, напротив горящего очага — этакого эрзац-камина — то почувствовал, как по его телу разливается блаженная истома. Хотелось лишь вот так и сидеть, глядя на пляшущие языки огня, да потягивать холодный, сладкий и слегка хмельной напиток. И к чёрту всё! Зачем ему все эти скачки, походы, суета? Тысячу лет стояла Русь и ещё тысячу простоит, уж он-то точно знает. А жизнь, она одна и короткая.

Фух, что-то частенько стали такие мысли в голову закрадываться. А ведь ничего ещё, по сути, не сделано! Эх, ему б команду из будущих времён, с технологом, агрономом, кораблестроителем и ещё кой кем — он бы развернулся! Ну, или маленький ноутбук с учебниками. А на деле даже губозакаточную машинку и ту не дали.

Иногда, в такие вот минуты расслабленности анализируя свои действия, Андрей вольно или невольно задумывался, как поступили бы на его месте другие. Кто-то более опытный, или хотя бы тот, кто не сдался как он, наплевав на временный откат в карьере, и продолжил грызться за должности, став таки тем, кем хотел. Возможно, им не были б свойственны его метания, выливавшиеся в один сплошной нерационализм. Ведь сколько раз приходилось начинать одно и тоже, хотя можно было, наверное, продумать всё сразу и лишь потом браться за дело.

А, к чёрту всё! Надо расслабиться и не думать ни о чём. Пусть мозги отдохнут, глядишь, что умное и вспомнят. Он ведь знал, что когда он как следует отдохнёт, то от подобных рефлексий не останется и следа. И он опять ринется в дело, чтобы, возможно, в очередной раз всё сделать неправильно, набить очередные шишки и получить столь необходимый опыт.

Но это будет завтра, а сегодня нужно было расслабиться и забыться в объятиях жены.

Княжгородок жил тихой жизнью небольшой провинциальной крепости. Впрочем, и людей-то в нём жило не так уж и много. Зато много было детей. Купленных чуть ли не за медное пуло, так как не считались тут дети достойным товаром. Но то для местных, а не для Андрея.

Времена разудалой нахрапистости, когда казалось, стоит только захотеть и всё получится, прошли безвозвратно. Мир не прогнулся под попаданца, продемонстрировав тому простую истину: что бы что-то свершилось, для этого должны созреть обстоятельства. Или эти обстоятельства надобно подготовить самому.

Вот церковь была готова к изменениям и действия Андрея лишь поменяли вектор силы, не более того. А те же крестьяне так и предпочитали вести полунищенское существование в деревнях, но не отказываться от образа жизни предков. И хоть что делай! Нет, возможно, он бы и справился, если б набросился только на сельхоз и занимался там ручным управлением. Но тогда остальные проекты и вовсе лежали б мёртвым грузом. И это выводило на понимание того, что ему катастрофически не хватало грамотных людей, способных понять его задумки, оценить их перспективы и продолжить их самостоятельно. Проще говоря, ему нужны были управленцы, воспитанные иначе, чем местные кадры. Нет, и на Руси можно было встретить тех, кто, можно сказать, опередил время. Взять того же Ядрея. Да он бы и в двадцать первом веке не потерялся: уж больно по-другому его мозги работали. И возможно именно поэтому соляная промышленность то единственное дело, куда он не сильно лез с советами, а она продолжала развиваться и приносить всё большую прибыль. Но ведь таких людей само по себе мало, да и найти их ещё надо. Это вот с приказчиком ему повезло (так недаром все солепромышленники Усолья его нанять хотели, чуяли, возможно, даже подсознательно, что это именно тот нужный человек). А в других делах таких не встретилось, вот и пришлось иноземцами обходиться. И то в результате даже на самоокупаемость мало кто вышел, тянут деньги из кармана, вместо того, чтобы туда что-то вкладывать.

А с другой стороны, что он хотел? Один человек много не потянет. Давно пора было определиться с главным, а для всего иного просто растить кадры. А что главное? Да теперь уже море, ведь тут уже финал близок. И от того каким он будет, многое зависит. Ведь если каперы не надают тем же Таракановым по голове, то они в Амстердам корабли не в 30-х годах, как в его истории, а значительно раньше отправят. Почему только Таракановы? Да потому что они и в том времени за свою заморскую торговлю бились-держались и в этом единственные, кто плюсы от конвойных кораблей понял. Молодцы всё же оказались. И себя охраняют и других за деньгу малую сопроводить готовы. Совсем как немцы какие-то. Но выстоять против сигизмундовых каперов без поддержки флота (которого ещё и нет) у них вряд ли получится (по прошлой реальности проверено). А потому придётся ему вновь подставлять головушку под пули и ядра, рискуя погибнуть и тем самым угробив всё, что он начинал. Хотя нет, всё же не всё. Нестяжательская православная церковь, для которой единственным реальным доходом останутся производства, всё же быстрее настроит людей на предпринимательский лад. А это уже само по себе сильно изменит и Россию. Так что кое-чего он всё же успел добиться. Но как же этого мало по сравнению с тем, что ещё хотелось сделать!

Ну а эти дети как раз и станут теми, кто должен будет двигать его мысли со временем. Его долгоиграющая инвестиция. А пока что они были согнаны в некое подобие интерната совмещённого с суворовским училищем. Мальчики, в большинстве своём лет восьми-десяти, были разбиты на отряды, к которым приставлены были дядьки, нанятые за неплохое жалованье следить за своими "воспитанниками". Труднее было с преподавателями. Ибо взять их было практически неоткуда. Его люди перешерстили кучу городов, отыскивая тех, кто занимался обучительством, только вот большинство из них были либо местными попами, либо дьячками, на обучительстве подрабатывавшими и переманить их в дальнее захолустье было делом не сильно реальным. Андрей одно время даже думал своего бережичского учителя выдернуть, но в последний момент передумал. В конце концов, в его первой вотчине тоже подрастали грамотные кадры, которые не только читать и писать умели, но и парочка даже немецкий у Германа выучить умудрилась. Так что трогать того учителя он не стал.

Всё как всегда решил случай!

Ульяна — его вдовушка-любовница — понимая, сколь важна грамотность в делах, отдала своего старшего на учёбу, вот только тамошний дьячок оказался не из лучших, хоть и учил по букварю, но выходило у него худо: едва половина мальцов грамоту постигала. Вот и ульянин сын тоже не в отличниках ходил. Но вдовушка рук не опустила и, послушав соседей, нашла для сынка другого учителя, из посадских. Сутуловатый, широкоплечий, с копной тёмно-русых волос, парень рьяно взялся за дело и вскоре результат его трудов стал виден невооружённым взглядом.

Вот про него-то и вспомнил Андрей, когда понадобилось. Его люди парня нашли, и оставалось лишь сделать предложение, от которого тот бы не смог отказаться.

В общем, пройдясь гребёнкой по городам и весям (очень редкой гребёнкой, правда), с грехом пополам проблему решили, найдя аж трёх учителей. Конечно, можно было обратиться к митрополиту и уж по монастырям бы отыскалось их сколь угодно, но вот зависеть от церкви ещё и в этом вопросе ему пока не сильно хотелось. Всё же надеялся выкрутиться своими силами, оставив церковь как последний козырь.

Теперь оставалось лишь отработать учебный процесс.

Для начала были введены уроки минут по сорок (именно настолько были рассчитаны песочные часики у дежурного, в чьи обязанности входило звонить в колокольчик, отмеряя начало и конец урока), единые учебники и классы с партами (по типу старых, советских). Было составлено ежедневное расписание, какой отряд к кому на урок идёт и что после учёбы делает. Ведь кроме чтения и письма, мальчишки много времени занимались физкультурой, для всестороннего, так сказать, развития.

Ученики "замотивированные" угрозой еженедельной субботней порки за неуспеваемость, впитывали в себя знания в меру своего разумения. А поскольку разумение у каждого было своё, то вскоре каждый отряд поделился ещё и на способных и тех, кто частенько гостил на конюшне.

Пока дело касалось письма и чтения, больших вопросов не возникало: тут дело для учителей было привычное. Но уже с математикой начинались проблемы. Когда дело дошло до арабских цифр и умения с ними работать. В общем, вопросов было много, и решать их было нужно. А ещё нужно было вырастить своих учителей. И вот для этой цели князем были "придуманы" дни самообучения, когда ученики вели уроки для своих же товарищей. Так искали тех, кто умел не просто вызубрить и рассказать, а тех, кто мог донести полученные знания до аудитории, растолковать их, то есть способных к обучительству. И Андрей очень сильно надеялся, что лет через пять система выстрелит, позволив ему идти дальше. Ну и, разумеется, поиски "свободных" учителей тоже не прекращались.

И если школа более-менее работала, то вот работы на заводе оставили у Андрея двоякое впечатление. Все пожелания по созданию тачки были местными похерены и земляные работы на пруду велись по старинке. Правда, выполнили их в полном объёме, так что и выговаривать Игнату было, в общем-то, не за что. Он же не велел именно тачку построить, а яму для пруда вырыли, убрав землю до самого скального основания (как и в другой реальности). И не просто вырыли, а и укрепили, чтоб не размывало берег. И плотину соорудили прочную, даром что ли тут у него работали лучшие розмыслы из Пскова, которых помог нанять всё тот же дьяк Мисюрь-Мунехин. По весне наполнят пруд водой, и завод заработает в полную мощность. Так что завод у него будет

А вот про пушки и говорить не хочется.

Тут нужно брать плётку и вставать над мастерами. И не потому что они неучи, а по тому, что технологии были такие. На основе одной формы, изготовленной для отливки, можно было отлить одно-единственное орудие и то на его изготовление обычно уходило уйма времени. К тому же оружейники не знали стандарта и никогда не повторяли не только чужие образцы, но и свои собственные. Готовые орудия отличались не только внешним убранством — практически все их боевые и технические характеристики зависели от воли и знаний мастера. По собственному усмотрению он назначал длину, толщину, калибр орудия, его наружные очертания и, разумеется, характер декора. А ему это надо? Конечно же, нет! Андрею нужны были не произведения искусства, на каждое из которых надо везти свои припасы, а как можно более одинаковые стволы. Понятно, что при том развитии метрологии, что была в его распоряжении, идеального однообразия не получить, но максимально возможное подобие просто требовалось.

И вот тут выходило, что Игнат не справился!

Впрочем, делать оргвыводы сразу, Андрей не стал. Выволочку, конечно, сделал, ну и сразу предупредил, что второго раза у послужильца не будет. Либо он понял всё сейчас, либо потом легко не отделается. А потом, закатав рукава, пришлось браться за работу.

Сладить пушку дело не лёгкое. В своё время Андрей не раз читал, как это делали в старину, но читать и видеть воочию это вещи разные. А ведь им не просто одну пушку сладить надобно, а несколько одинаковых — а это тот ещё геморрой. Ведь каждую форму нужно как можно тщательнее вымерять. И всё это для одноразового изделия! Поневоле о мсье Монже вспомнишь.

Кстати, Андрей о нём и вспомнил. Ведь читал же о нём когда-то. И о его способе изготовления пушечных стволов в двух опоках, который появился именно тогда, когда французским республиканцам потребовалось большое количество однообразной артиллерии. Но получилось как всегда: "умная мысля приходит опосля". Сейчас его первые единороги формировали старым дедовским способом. И процесс этот был отнюдь не быстрый, недаром в истории он так и остался под названием "медленная формовка".

Пока же одни формовали будущие пушки, другие были заняты плавлением меди. Точнее не столько плавлением, сколько очищением. Ведь просто выплавленная из руды медь была гадкого качества из-за кучи содержащихся в ней примесей, главные из которых железо, сера, никель, висмут, мышьяк, сурьма, золото, серебро, селен, теллур и кислород. Эти примеси сильно изменяют свойства меди в худшую сторону, особенно её пластичность. Разумеется, века использования не прошли даром и люди научились очищать готовый продукт, но получалось у них это не всегда хорошо. И Андрей только порадовался, что первым литейщиком на его заводе был немец, потому как он привёз с собой давно применявшийся способ очистки, который, как оказалось, его русским коллегам известен не был. Видимо недаром считалось в его прошлом-будущем, что первенство в области очистки и использования меди в средние века принадлежало Германии. Было за что хвалить! Сам же техпроцесс этот можно было кратко описать как обжигание-плавка-обжигание-плавка. И на выходе получалась действительно довольно неплохая медь. Но Андрей, глядя на эти танцы с бубнами всё время думал, что немец чего-то недоделывает. И однажды он сообразил.

За это "сообразил" надо сказать спасибо разным сайтам попаданческой наклонности. Но не потому, что они описывали действенные процессы, а потому, что они заставляли Андрея искать интересующую его информацию. Он не помнил, что за книжку тогда обсуждали, но дело всё упёрлось в медь и её свойства, и львиная доля читателей утверждала, что без рафинирования оной волочить проволоку герой просто не мог. И, разумеется, тут же все пошли разбираться с этим самым рафинированием.

Оказалось, что процесс этот на первый взгляд не так сложен. Всего-то несколько операций. Андрея тогда больше добило, что для одного из процессов в медь погружают сырое дерево. Может оттого это в памяти и отложилось?

В общем, всё просто и в первом приближении делается так: примеси из меди удаляют воздухом, который вдувают через железные трубки, погруженные в расплавленную медь и который окисляет эти самые примеси. Тут главное не отлынивать и почаще убирать шлак с поверхности. Потом из полученного металла удаляют растворенные в нём газы как раз бросанием сырого дерева. Потом процедуру продолжают шестами свежесрубленной древесины и перекрывают обнажённую поверхность древесным углём. Всё, чистая до 99% медь готова. Лучше можно сделать лишь электрическим способом, который Андрею был уж точно недоступен.

Легко?

Легко!

А теперь детали!

Упс!

И тут большая часть всезнаек, не имея интернета под рукой, садится в лужу. Потому как именно в деталях-то и кроется вся хитрость. Но нет таких преград, которые не смогли бы взять большевики! Да, Андрей не был технологом, но у него было понимание, что и зачем делать, а всё остальное это практика и опыт, опыт и практика. Тем более что большую часть процесса немец уже настроил. Просто он не додумался до продувания воздухом. Потому что не знал, что такое кислород и как он работает. Ну так и пусть себе работает по старинке. А вот русские розмыслы теперь мучились под "чутким" присмотром Андрея, нарабатывая свой, отличный от других опыт очистки меди. Конечно, от таких "точных" указаний не всё получилось с первого раза, но к тому моменту, как формовщики закончили первые образцы, процесс был налажен и обкатан.

И вот, наконец, настал день отливки. Одевшись попроще, князь не утерпев, отправился в литейную. Правда, мастеру, что выскочил ему навстречу, сразу сказал, чтоб делали всё сами, на него внимания не обращая. И пристроился в сторонке, наблюдая за процессом.

Глухо фухали мехи, качая в огненные пасти воздух и известковую толчёнку. От печей нестерпимо полыхало жаром, и от жары перехватывало дыхание. Литейщик — весь в саже, высокий, плечистый мужик, светлый волос которого был перехвачен ремешком — колдовал у крайней из печей. Он, по одному только ему понятному признаку проверял, готова ли бронза. Наконец он кивнул сам себе и жестом позвал рабочих. Тут же подскочили двое подручников.

— С богом! Пошла-а-а! — предупредил мастер и ударил ловко по обмазанному глиной каменному чеку. Огненная жижа, нестерпимо яркая, потекла по желобу.

Готовая пушечная форма уже давно стояла вертикально в земле, ожидая свой черёд. Точно по центру её с чрезвычайной осторожностью был установлен железный сердечник — он занимал место будущего канала ствола. Это была ответственная операция, ведь если стержень установить криво, то стенки пушки получатся неравномерными по толщине и такое орудие при стрельбе могло разорвать. Поэтому доверяли её не каждому. И вот теперь расплавленная жижа, обтекая этот сердечник, заливалась внутрь формы.

На свежий морозный воздух из пышущей жаром литейной Андрей выскочил с большим удовольствием. Мороз тут же остудил потное тело и князь, дабы не подхватить лихоманку, поспешил в жилище. Что ж, лёд, как говорится, тронулся. Скоро бронза застынет, и тогда форму разобьют, и на свет явится полуфабрикат, который нужно будет очистить от наплывов бронзы и высверлить запальное отверстие. Обычная, рутинная работа. Потом за первой отлитой пушкой пойдёт вторая, за второй — третья. И если испытания покажут приемлемый результат, то у него будут, наконец, пушки, которые помогут устроить кое-кому на море маленький армагендец.

Глава 48

Пока же шли работы по рафинированию меди и подготовке форм, у Андрея нашлись и иные дела.

Первым, кого посетил сам князь, был первый настоятель храма святого великомученика Иоанна Сочавского, что уже начали возводить в Княжгородке и который обещал пробить брешь в княжеских доходах почти на пятьсот рублей, правда, с рассрочкой на три года.

Отец Филарет (так звали прибывшего священника) был интересный во всех смыслах человек. Невысокий, слегка дородный, нос картошкой, уголки губ приподняты, словно в вечной улыбке — на вид простак и весельчак. А на деле очень умный, всё замечающий и при этом истинно верующий человек, но не фанатик, что было особенно важным. Впрочем, Андрей верил, что фанатика в его земли не пошлют. Потому что, когда он подавал прошение митрополиту на возведение в его вотчинах нескольких храмов, то заодно просил прислать таких людей, что готовы были бы не только службы вести, но и крестить местных вогулов, всё ещё пребывающих во тьме язычества. Ибо как бы сам он скептически к церкви не относился, но вот местные пока что идентифицировали друг друга именно по вере, а не по национальному признаку. Так что хочешь, не хочешь, а с этим приходилось считаться.

И вот вскоре после подачи прошения игумен Иуавелий, заставший Андрея в Симоновом монастыре, и познакомил его с отцом Филаретом.

В ходе первой беседы обе стороны уяснили, что на некоторые вещи они смотрят вполне одинаково. Особо Андрея порадовал взгляд священника на проблему грамотности окружающих людей. Причём вышли они на эту тему случайно, обсуждая притеснения православной веры в иных землях. Ведь со всех сторон её теснят. Земли православной некогда Ромейской империи ныне захвачены османами, и вместо креста купол святой Софии увенчал полумесяц, а в соседней Литве католики не мытьём так катаньем затягивают православных литвинов в свою веру. Да что там Литва, коли разного рода ереси уже и до самой Руси дошли, и вот тут выяснилось, что тех, кто способен православную веру хотя бы в спорах и полемике защитить, на Руси мал, мала меньше. И пришлось целый собор собирать, дабы с еретиками покончить. А о чём это говорит? Да о том, что уровень образования священников надобно было поднимать, и поднимать знатно. И для того школы по византийскому канону были бы вполне уместны. Но ведь у нас не только в грамотных попах недостаток. Куда ни кинь взор, всюду чувствуется нехватка специалистов. Везде не хватает грамотных людей, хотя читать и писать многие учатся. Тогда-то Андрей и поделился со священником своим виденьем решения проблемы и тот пообещал по приезду присмотреть за его детищем. И слово своё сдержал!

А вы думали, это Игнат школу-интернат в порядке содержал? Ага, куда там! У него и без того дел невпроворот. Нет, это именно отец Филарет, уяснив, что тут и для чего, впрягся в дело народного просвещения, заодно строго следя за тем, чтобы ничто тут не перечило учению церкви, потому как малая ошибка сейчас может потом такую ересь породить, что всем собором расчищать придётся. Знаем, проходили уже. Но вроде, на его просвещённый взгляд, ересью тут и не пахло. Даже в невиданном им ранее уроке природоведения особо подчёркивалось, что все законы, по которым живёт природа, установлены самим господом. И людям их надобно лишь понять и изучить, дабы опять же выполнить его волю, прямо указанную в Библии.

Впрочем, положа руку на сердце, радел отец Филарет вовсе не бескорыстно, а за обещание отдать ему тех из учеников, кто изъявит желание стать священнослужителем. И Андрей почему-то был уверен, что такие под конец обучения точно найдутся. Но обещание дал с лёгкостью, прекрасно понимая, что за школой нужен глаз да глаз, а он бывает тут лишь наездами. Ну а то, что придётся кого-то отдать, так не он ли поднимал разговор о грамотности попов. А инициатива она завсегда любит инициатора.

Кроме школьных дел, отец Филарет так же руководил постройкой своего храма в вотчинном замке (потому как на город Княжгородок пока всё же не тянул), вёл службы, съездил в Усолье, где переговорил с местным священником, да иногда объезжал все окрестные стройки-производства, интересуясь, что тут к чему и зачем.

Поездка к местному священнику была совершена не просто так, ведь добрая половина жителей городка были крещённые вогулы, кто во втором, а кто и в третьем поколении. А вместе с отцом Филаретом в этот глухой край прибыл ещё и брат Антоний. Впрочем, сразу после той поездки он ушёл в лес. В буквальном смысле. Дабы проповедовать среди язычников. А отец Филарет остался при храме, и Андрей часто захаживал к нему так сказать на огонёк. Ведь беседовать с ним было одно удовольствие, но Андрей на счёт священника не обольщался, прекрасно понимая, что стучать на него теперь будут напрямую (а то что митрополит не оставит его без внимания, он тоже прекрасно понимал). Но умный соглядатай всё же лучше глупого, а ему и скрывать-то тоже сильно нечего (по крайней мере, пока). Зато помощь от священника была весомой, и потому князь очень надеялся, что сложившемуся укладу были довольны обе стороны.

Следующим его собеседником стал приказчик Ядрей, ошарашивший Андрея предложением избавится от плохого актива в виде соляной трубы на реке Боровка, потому как рассол там ну уж очень беден шёл. Однако Андрей это предложение не поддержал. Во-первых, зачем усиливать конкурентов, а ведь купят (если купят, конечно) тут только усольцы — другие-то в эти места не шибко пока стремятся. Всё же край земли русской, да ещё и Казань под боком. А во-вторых, беден рассол был лишь по сравнению с усольским, но коли сравнить его с иными местами на Руси, так ещё неизвестно, где он побогаче будет. Так что о продаже даже и речи быть не могло — качать и варить до полного истощения.

Ну а чтоб о глупостях у человека головушка не болела, затеял с ним князь долгий и обстоятельный разговор на тему, как жить дальше будем.

Потому как вспомнил он о такой вещи, как пятилетний план развития. А что, почему бы и нет? Ведь гораздо лучше планомерно развивать свои мощности, корректируя по мере поступления проблемные вопросы, чем метаться из стороны в сторону. К тому же это позволит более-менее спланировать и предстоящие расходы (которые и без того росли как на дрожжах). Итогом всего стало рождение плана с чётким указанием, что и к какому сроку надлежит сделать и когда, и как управляющий будет об итогах и проблемах докладывать. Такой подход к делам Ядрея может и удивил, но виду тот не показал: в конце концов, ничего сверхъестественного в том плане не было.

Ну а третьим его визави стал среднего роста молодой человек, внешний вид которого сразу указывал на его принадлежность: скуластое лицо, прямые мягкие чёрные волосы, чёрные, бойкие, любопытные и слегка раскосые глаза и маленький приплюснутый нос с прямой спинкой и приподнятым кончиком. Но в то же время было заметно, что парень был явный метис с большой примесью европейской крови. Одет он был в традиционную для местного народа малицу, богато украшенную орнаментом и сшитую из хорошо выделанных оленьих шкур, под которой были те же традиционные рубаха, перетянутая поясом и штаны, заправленные в меховые сапоги. Причём и рубаха и штаны были пошиты из довольно приличного полотна, который завозили сюда купцы и который стоил отнюдь не дёшево.

— Пливетствую тебя, княже, — поклонился парень на русский манер.

— И я тебя, Айтюх Асыкович, — не остался в долгу князь.

Что ж, вот и свиделись, называется.

Младший сын местного вождя, прежде чем приехать в Княжгородок, долго раздумывал над предложением человека, что волею большого белого окса стал хозяином окрестных земель многие века принадлежавшие лишь манси. Увы, но ныне сила была не на их стороне и чужие отряды, несколько раз пройдясь войной, приучили людей леса не то, чтобы к покорности, но к тому, что лишний раз тревожить далёкого правителя не стоит. Да что говорить, если родной дядя — воин не из последних — не смог ничего сделать захватчикам и некоторое время даже провёл в далёкой Москве как пленник и заложник. А род от того поражения так до сих пор и не оправился. Уж слишком много воинов полегло в тех битвах.

Многие тогда ушли за горы, но многие и остались. Жизнь ведь для простого охотника практически не изменилась, им всё так же приходилось нести повинности в пользу своих оксов, выплачивая им мехами, шкурами, рыбой, дичью и другими продуктами, да выполнять разные работы, что временами возлагали на них белые воеводы. Ну да, добавился новый побор. Но был он, впрочем, фиксированный в 4 соболя на мужчину и взимали его с каждой юрты или полностью с рода. А вот у оксов и старейшин не поменялось практически ничего: они всё так же правили своими людьми, сами собирали с них наложенный ясак и сами же сдавали его чужим воеводам, за что те во внутренние дела рода старались не вмешиваться. Лишь изредка присылали своих людей обновить списки облагаемых налогом мужчин.

Правда, теперь среди племён стали часто появляться чужие шаманы. Но в свою веру они никого силой не вели, наоборот, крещение считали делом добровольным. Кто не хотел, продолжали верить в своих богов. И в каждом пауле продолжали стоять кумиры, нередко украшенные личинами из серебра. И всё так же вершили племенные шаманы обряды и жертвоприношения в святилищах. И мало кто обратил внимание, что чужие жрецы обхаживали в основном лишь оксов и старейшин. И что именно среди них всё больше и больше становилось последователей нового бога.

Сам Айтюх сменить веру предков был ещё не готов, но слова жреца прочно поселились в его голове. А вот то, что из него здесь собирались сделать агента влияния, юноша даже не догадывался. И даже слов таких, "агент влияния", не знал. Зато знал Андрей. Как и то, зачем ему сын местного князька нужен. А планов у него на этот счёт уже было громадьё, и поэтому прибывшего гостя взяли в обиход можно сказать прямо с порога. Ведь парню шёл уже четырнадцатый год и время, когда есть шанс кардинально изменить психологию и мировоззрение человека, стремительно уходило. Эх, ему б кого из тех спецов, кто готовил янычар для турецкого султана, вот кто был мастером своего дела! Уж их-то методики для нынешних-то времён были что надо. Ну а то, что турки сами янычарам много воли дали, так это не только их беда: вспомните рождённую Петром гвардию и последовавшее затем гвардейское столетие, оборванное пушками на Сенатской площади. В любом деле важен баланс. Но поскольку заполучить такого спеца для него пока что ненаучная фантастика, то за неимением гербовой, как говорится, будем надеяться, что и батюшка на что-то способен. Умеют ведь некоторые из них ярых язычников в ярых христиан обращать. Так что тут ему флаг в руки и полная свобода действия, лишь бы результат был.

А пока что Андрей исполнял роль радушного хозяина, угощая гостя "чем бог послал". И внимательно слушал, что тот говорит. А сын окса оказался довольно знающим человеком и интересным рассказчиком. Он знал множество преданий, а его рассказы захватывали своей простотой и задушевностью.

— А в реке той не только рыба водится, но и жёлтый камень, из которого лучшие умельцы льют изображения богов и духов, — окончил молодой окс очередную историю и князь мигом встрепенулся.

Жёлтый камень, из которого льют что-то, вполне мог оказаться золотом. Он мало интересовался золотыми приисками России, поэтому точно сказать есть ли оно в местных землях или нет, не мог. Но и сомневаться в словах вогулича тоже не стоило. Их охотники исходили всё вокруг и что-что, а замечать необычное умели хорошо.

— А где это было точно ты не помнишь? — решил уточниться он.

— Отец мне говорил, что камень этот любят все пришлые, а потому я поспрашивал у стариков, прежде чем принять твоё предложение прийти в гости ...

Дальнейшее утонение позволило Андрею сложить вполне цельную картинку, по которой выходило, что всего-то чуть менее двухсот вёрст к югу от Княжгородка в реках есть золотые россыпи. Насколько много в них драгоценного металла сказать трудно, а вот отчего его Строгановы не добывали (по крайней мере, в 16-м и 17-м веках точно), это был вопрос, ответить на который Андрей не мог при всём желании. Может вогулы просто забыли "рассказать", а может ещё почему. Ведь золотодобычу втайне не провернуть, а желающих "помочь" сбежится немало. И, возможно, поняв это, именитые купцы и не стали связываться с подобным делом. Но тогда и ему тоже это не с руки будет. Узнает государь, мало не покажется. Золото многим глаза застит. Тут и вотчину отобрать могут. Хотя, если только действовать тайком через вогулов и при прямой передаче добытого Айтюхом прямо ему, Андрею. Но как заставить вогулов забросить свои дела и пойти мыть для него золото? Блин, вот уж точно по поговорке: близок локоток, а не укусишь. Наверное, стоит поговорить обо всём с братом и, наверное, дядей. Да, они могут просто оттереть его, если что, от золотых ништяков, но и сожрать придворной клике не позволят. Уж Немой точно. А то, что на золото найдётся много претендентов и гадать не стоит. Хотя, был ещё один вариант: просто забыть на время об этом и вернуться к вопросу тогда, когда он достаточно освоится и укрепится так, что не каждый с ним связываться рискнёт. Да, наверное, это самый лучший вариант, так и стоит поступить. А с сыном окса поговорить, чтоб не сильно распространялся про ту речку. А то ему только золотой лихорадки вокруг не хватало.

Ну а по итогу вечера можно было смело сказать, что первый контакт был установлен, и теперь предстояла долгая и кропотливая работа, итоги которой должны были сказаться через годы и годы.

Ещё одним пунктом его контроля была типография. Прошедшие годы (и левое финансирование, которого были лишены большинство книгопечатников мира) не прошли даром и теперь в большой и светлой избе стояли целых два печатных стана, а литейщикам был заказан полный набор шрифтов на третий. Именно тут и были отпечатаны те учебники, по которым ныне учились его отроки. И если продукцией официальной типографии под патронажем митрополита были, естественно, богослужебные книги, то оба его печатных станка уже год с лишним большую часть времени трудились над выпуском другой литературы.

Во-первых, наконец-то переведённый и слегка исправленный (с учётом знаний русских розмыслов и самого князя) "Кодекс Джованни Фонтана" с рисунками, которые вырезали на сосновых досках, для чего пришлось искать и нанимать резчика-умельца с помощниками. Во-вторых, "Хождение за три моря" тверского купца Никитина, в вольной редакции князя, переведшего на русский все записи купца сделанные им на иноземных языках и нарисовавшего грубую карту его путешествий. Ну и не обошли стороной и героический эпос, отпечатав для начала "Повесть о разорении Рязани Батыем". Всю печать делали в диких для нынешнего времени тиражах, по две сотни книг. Но прежде чем выбросить их на рынок, по одному экземпляру было презентовано митрополиту, как подарок с тонким намёком на толстые обстоятельства.

Ныне же оба станка работали над тиражом "Повести о создании и попленении Тройском" Гвидо де Колумна и очередное хождение, только на этот раз торгового гостя Василия, посетившего Малую Азию, Египет и Палестину.

Его "хождение" представляло собою записки, которые он вел во время путешествия и которые не отличались изысканностью стиля. Эти краткие записи деловиты, изобилуют диалектными словами и в них отсутствуют библейские сюжеты. Зато сей купец обладал зорким взглядом и мастерски описывал укрепления виденных им городов, их водоснабжение, торговлю, состав населения и его вероисповедание. То есть давал правдивое описание далёких земель, а не сказочку об очередных пьёсеглавцах.

В общем, Андрей взял твёрдый курс на то, чтобы создать в России что-то наподобие знаменитой типографии Альдова в Венеции, чьи книги он наблюдал на полках книжных лавок Любека. Он даже в подражание им начал использовать свою издательскую эмблему, представлявшую собой герб КГБ, только без серпа и молота. Да и третий комплект шрифтов отчего делали так долго? Да потому что он тоже собирался значительно уменьшить размер книг, сделав их более удобоносимыми. А для этого и было необходимо изобрести новый, более мелкий и плотный шрифт. Нечто подобным в Венеции как раз сейчас и занимался Альд Мануций Старший, но в отсутствии нормальной почты, Интернета и телефонии Андрею приходилось "изобретать" всё самому.

А ведь была ещё одна область, куда ему уже давно и обязательно следовало приложить если не руки, то хотя бы голову. О чём речь? А про полевую артиллерию. Ведь именно лёгкая пушка сделала в своё время непобедимой армию Густава Адольфа. А всё почему? Да просто его мастера сумели создать пушку весом всего в 7 пудов — в четыре раза легче прежних орудий. Её могла везти одна лошадь, а два-три солдата могли катить её по полю, то есть она теперь могла сопровождать наступающую пехоту, оперативно вмешиваясь в бой. Стенки ствола этой пушки были настолько тонкими, что она не могла стрелять ядрами, и секрет её и состоял в том, что это была первая пушка, предназначенная для стрельбы картечью. Да, стреляли эти пушки лишь картечью, но вражеским солдатам и кавалеристам хватало и этого. А ещё вдобавок шведские оружейники создали зарядный патрон — плотный матерчатый мешок, куда помещались картечь и порох. И благодаря применению этих патронов пушка обладала невиданной скорострельностью: она делала до шести выстрелов в минуту и буквально засыпала противника картечью. Эти открытия определили победы шведов в Европе 17 столетия. Ну и почему бы не использовать чужой опыт чуть раньше?

Причём не просто использовать, но и усовершенствовать. Ввести не только трёхфунтовые тонкостенные пушки, но и трёхфунтовый единорог. Да, он будет потяжелее, и возить его станет пара лошадок, но зато он мог стрелять не только картечью, но и ядрами, и гранатами. Впрочем, гранат у него тоже ещё не было. И, наверное, стоило сразу браться за эти самые полевые пушки, но Андрей всё же решил что нет. Полоцкий поход уже на носу, а изготовить ранее не виданную пушку всё же не так просто. Да и на корабль нужны не пять-шесть стволов, а десяток на борт минимум. И за предстоящее лето их как раз должны были изготовить в нужном количестве. Именно поэтому единороги отливали сразу в морском варианте (который отличался от сухопутного длиной калибра, не 9-10, а 16-17). Ну а на Полоцк придётся идти по старинке, правда, имея в запасе один действенный, но жестокий способ.

* * *

*

Пока же Андрей занимался в вотчинах своими делами, в Москве кипела бурная дипломатическая деятельность, в которой первую скрипку играли имперские дипломаты. Главой имперского посольства был барон Герберштейн прибывший в русскую столицу прямиком из Кракова, куда он "по пути" сопроводил будущую жену польского короля, а заодно и напрямую выслушал условия, на которых тот готов был заключить мир. Однако всё его красноречие не смогло пробить византийскую невозмутимость московского правителя. Наоборот, запугивая Василия III Ивановича и его бояр картиной османской опасности, барон добился лишь обратного эффекта — русские еще раз убедились в необходимости сохранять дружеские отношения с Великим Турком. Но и отвергать призывы императора сходу не стали, создав у барона впечатление, что они, в общем-то, не прочь присоединиться к антиосманской коалиции, но вот обстоятельства...

А обстоятельства были не радужные.

Шел уже седьмой год русско-литовской войны. Выложившись по полной в ее начале, Москва и Вильно, тем не менее, не сумели добиться быстрой и решительной победы. Да, русские смогли-таки захватить Смоленск, но поражение под Оршей сильно понизило этот успех. И теперь война здорово била по казне обоих государств, потому как получилась не как планировали: скоро и победоносно, а долго, тяжело и кроваво. И теперь, основательно поистратившись, оба государства искали выход из изнурительного и затянувшегося конфликта. Но при этом никто не хотел уступать. А в таком случае садиться за стол переговоров желательно с дополнительными козырями. И что могло быть лучше в таком случае, чем громкая победа?

Вот и поспешил Сигизмунд Казимирович повоевать Псков, да утёрся кровавыми слезами под Опочкой. А заодно и дал москвичам в руки повод безболезненно отвергнуть имперское посредничество в переговорах о прекращении боевых действий и заключении мира, которые сам же и предложил.

Теперь все усилия Герберштейна смягчить требования Василия III натолкнулись на упорное нежелание русских идти на уступки. И даже снятое было в угоду императору требование русской стороны относительно Витебска и Полоцка было вновь возвращено в протокол, в ответ на речи литовских послов о возвращении утраченных в ходе войны земель. Да ещё и лекцию им прочитали, припомнив все прегрешения Ягеллонов — от стародавних, еще времен Казимира, до самых последних. После опочкинского разгрома крыть литовским послам было нечем, и все усилия имперского посредника пошли прахом. Итог же переговоров был таков: Смоленска, государевой вотчины, Сигизмунду I Казимировичу не видать, как своих ушей. Да ещё и на иные города, что ныне под властью литовского князя находятся намёк был сделан более чем явственный.

В общем, никто не сомневался, что едва подсохнут дороги, возобновление боевых действий будет неизбежно. Оставалось лишь определиться, куда вести рати. И тут у думных бояр случилось размолвка.

Дума в тот раз собралась в одной из малых кремлёвских палат, куда слуги специально принесли малый государев трон. Окна в ней хоть и были большие, стрельчатые да слюдяные, что делало её неплохо освещённой, но поутру это было не так заметно. Утро в Кремле вообще самое унылое время. В коридорах и палатах царят холод и темень, и сонные слуги да стражники споро поджигают свежие лучины лишь завидев кого из набольших людей. Вот и в малой палате поначалу было довольно прохладно и бояре не только от спеси кутались в расшитые золотом шубы.

Поскольку боярин-конюший ныне томился в литовском плену, то роль главы Боярской Думы взял на себя один из её старожилов, князь Александр Владимирович Ростовский. Ну, в самом деле, коль государь никого не назначил конюшим, то не ясельничных же Ваньку Сукова или Федьку Хлопова в думу звать, раз уж они в Конюшенном пути исполняли функции последнего. А князь Ростовский могуч и славен был и богатством, и родовитостью, и удачей воинской. Оттого и взял столь тяжкое бремя на себя, а думцы то решение приняли без лишнего местничания.

В принципе для чего они собрались бояре да окольничие знали, но покамест хранили молчание, ожидая, что государь спросит.

Тот вошёл как обычно стремительно. Постукивая посохом, прошёл по палате мимо склонившихся в поклоне думцев и сел на трон, перед этим поправив атласную подушечку, что положили слуги для мягкости. Следом за ним в палату вошли и встали с обеих сторон у всех дверей на часах рынды в своих бело-золотых кафтанах и с серебряными бердышами.

— Что же, бояре, каково слово ваше будет? — глухо спросил Василий и перевёл взгляд на Ростовского, как на набольшего. — Как дальше войну вести станем?

С тех слов и началось то думное сиденье...

Боярин-князь Василий Васильевич Шуйский-Немой молча сидел на лавке, покрытой коврами, сжимая в холёной руке отполированный тысячами прикосновений посох с инкрустированным драгоценными камнями тяжёлым набалдашником, которым так удобно было огреть кого-либо промеж лопаток, внушая свою волю или отстаивая своё мнение и честь. Другой рукой он оглаживал аккуратно расчёсанную на две стороны бороду и, хмурясь, слушал выступающих.

Впрочем, таковых было не много.

Сабуровская клика — а именно так иронично прозвал неугомонный племяш окольничего Ваньку Сабурова (что о прошлом годе вошёл в состав думы) и тех, кто с ним был заодно (хотя более верным было обозвать её бутурлинской) — хором выступала за поход на Киев, советуя собрать войска ещё по зиме прямо во владениях Шемячича. Так, дескать, и литвину урон нанесут и супротив татар, буде те вновь пойдут на русское порубежье, острастку дадут.

Однако большинство думцев насуплено молчало. Особого желания ввязываться в "прямое дело" ни у кого из них не было. Ещё свежи были в памяти оршанская конфузия и связанные с ней хвастливые восхваления ляхов да литвинов, что те устроили по всем закатным землям на поруху государевой чести. А ведь никто не гарантирует, что в новом походе не вырастет на пути ляшское войско (литвинов-то уже почитай с Ведроши не боялись, привыкли бить и скопом и по частям). Так что и хочется и боязно одновременно.

Тут Немой скривился, словно кислого фрукту заморского, именуемого лимоном, откусил. Надо же, племянничек-то, словно в воду смотрел, когда говорил:

— У большинства думцев главной идеей будущей кампании будет одно — учинить набег на неприятельские владения. Оно ведь и полезно, и приятно. И супостата уязвим, и своих детей боярских ублаготворим. Один сплошной профит кругом: в бой вступать не надо, знай себе, хватай полон — не война, а сплошное удовольствие. Токмо от той войны никакого проку не будет, дядя. Почитай три года набегами зорим литвинов, а толку? Тут, князь, надобно по иному дело вести.

Шуйский тогда за думцев сильно на него озлился. Ишь, блоха, на мудрых людей поносные речи вести вздумал. Но доводы, успокоившись, выслушал, а потом и осмыслил. И выходило, что прав племяш кругом. Ну а что думцев не почитает, так вон они, сидят и словно по его слову думают. А значит, пора ему показать, что не зря Шуйские первейший род, после государя. Так что, дождавшись, когда тёмные глаза Василия Ивановича уткнулись в него, боярин степенно поднялся с лавки, снимая с головы высокую, горлатную шапку.

— Нешто, князь, дельное что предложить удумал? — государь был явно не в духе. Ещё бы, сколь уж времени просидели, а решения так и не нашлось.

— Есть у меня предложение, государь. Но позволь издалека начну, — и, дождавшись утвердительного кивка, боярин продолжил: — Вот некоторые предлагают на Киев идти. Что ж, дело хорошее — то твои, государь отчины и дедины. Да только не время ныне тот град возвращать. Места там ныне безлюдные, татарвой не раз порушенные. Да и Васька Шемячич тоже не одну сотню полона с той стороны увёл. Ну а Киев тот как городишко и вовсе слишком худ.

Опять-же дорога торная по Днепру не всегда за Русью будет, отчего купчишкам больших прибылей тамо не сыскать.

Думцы от последней фразы почти дружно фыркнули. Нашёл боярин, о чём печалиться: о купчишках. Впрочем, оно и понятно. Эвон Шуйских за глаза не просто же так "шубниками" прозвали. Впрочем, сказать такое вслух, желающих было мало. Помнится, старый Бутурлин упрекнул однажды Немого сим неблаговидным прозвищем, так был посохом бит нещадно, насилу разъяли.

— И неча фыркать, словно кони стоялые, — вскипел Шуйский, прекрасно понявший всю подоплёку. — О купцах сам государь заботу проявляет, поскольку более вашего в том понимает. Али кто тут себя умнее государя почуял?

Тут думцы почти осязаемо вздрогнули, ибо от слов князя враз повеяло чем-то очень нехорошим. Лишь князь Ростовский, которого сменил Шуйский на новгородском наместничестве, усмехнулся и прикрыл ладонью свою обильно умащенную бороду:

— Ты, Василий, не обессудь. Это они от ума малого не поняли, о чём ты глаголешь. Но, может, хватит ходить вокруг да около?

— И то верно, боярин, — государь неожиданно поднялся с места и ни на кого не глядя, прошёл к дальней стене, остановился перед ней, сцепив сзади руки, и застыл, словно любуясь, как игриво поблёскивают солнечные блики на оконной слюде. — Ты, по сути, давай. А про купцов сам знаю, что ныне им тяжко. Жаловались мне, что ныне в Варяжском море тех, которые идут к нам из земель закатных ляшские разбойники морские грабить пытаются. Оттого помеха торговлюшке большая. А нам пищали потребны и всякие иные припасы военные. Слишком многое надобно того, чего на Руси нет покамест. Но и купчишкам большой потачки яз давать не намерен, ибо честь государева дороже.

— Так и я к делу подхожу, государь, — так же усмехнулся Шуйский. — Вот тут у меня хитрый чертёж земель порубежных с собой взят. Дозволь развернуть, — и, дождавшись утвердительного кивка, споро раскатал пергаментный рулон прямо поверх разложенных на столе карт и схем. — Глянь, государь, вот Смоленск на Днепре. По сей реке да её притоках, коли выше подниматься, достигнем мы Двины, что к Варяжскому морю течёт из земель наших. А на реке той стоят два града торговых, сильных да богатых — не чета худому Киеву.

И города те, государь батюшка, — Полотеск да Витебск — Вильну литовскую сторожат от силы твоей ратной крепко. Да и изменник твой, Костька Острожский,— степенно продолжил боярин, — из того же Полотеска града на Опочку приходил. Так вижу я, государь, что надобно нам в ответ те городишки под твою государеву руку имать. Заодно и путь торговый аж до самих рижских немцев под неё же и возьмём. Так что, коль дозволишь, то я с братом моим меньшим Ванькою на Полотеск город сходим, авось, и возьмем его. И тебе честь, и Жигимонту, супостату нашему, позор и посрамленье!

Василий, вновь севший на трон, некоторое время помолчал, ожидая чьего либо вмешательства, но думцы сидели, словно в рот воды набравши. Тишина в зале стала практически ощутимой, когда со своего места поднялся князь Ростовский.

— А хороша задумка у Шуйского, государь, но токмо не до конца продумана. Ведь уже ходили братья под те грады не раз, а взять не смогли. Потому как не одной силой новгородской да псковской ходить надобно, а как на Смоленск град собирались. Исполчать полки многие да с разных мест выступать под стены полоцкие. Заодно по пути полкам зорить землю жигимотову, дабы не осталось у него сил и средств супротив тебя войну вести. Особлево ныне, когда немецкий мейстер в друзья напрашивается, дабы помогли мы ему в его будущей войне с Жигимонтом. Ну а коль Орден на ляхов исполчится, то тем враз не до литвин будет.

— Понял я тебя, князь, — хлопнул ладонью по резному подлокотнику Василий Иванович. — Что же, мысли ваши мудры и мною принимаются. Теперь давайте думать, кто с какой силою пойдёт.

И Дума враз взорвалась разговорами. Ещё бы, цель-то похода была предложена и утверждена (что разом определяло выдвинувших её в те самые пресловутые козлы отпущения, коли что не так сложится) и теперь предстояло привычное дело: распределить воинские должности. Правда, Шуйский, помня предупреждения племянника, всё же решил настоять на том, чтобы государь расщедрился да и выделил припасы для наступающей армии, которые потом доставят к ней судовой ратью. Государь, конечно, поартачился (всё ж закупка да доставка припасов в одно место денег стоит), но доводы князя были слишком весомыми (ещё бы, сколько ночей Андрей над ними корпел, да и сам Шуйский не по разу думал) и тому ничего не оставалось, как согласиться.

В общем, пошумев да поругавшись, бояре, в конце концов, вынесли единый вердикт. По государеву указу да боярскому приговору решено было создать несколько полевых армий для одновременного удара по врагу.

Первой из Великих Лук на Полоцк предстояло выступить большой рати Василия Шуйского и его брата Ивана. Пять полков "силы новгородской" в две-три тысячи детей боярских с послужильцами, да "псковской силой" в шестьсот-восемьсот поместных. А еще пищальники, которых Псков с пригородами мог дать до тысячи, а Новгород до двух тысяч. Ну и "сила тверская" доводила общую численность этой рати до семи тысяч "сабель и пищалей". И это не считая судовой рати, воеводой над которой с лёгкой руки Немого был утверждён молодой, но уже снискавший славу князь Барбашин-Шуйский, и посохи, которую предстояло собрать для доставки к Полоцку новгородского и псковского наряда, запасов провианта, фуража и прочей снасти, необходимой для ведения осады, а также дорожных и саперных работ.

Из Белой на Витебск формировалась рать родственника Шуйских, князя Андрея Бучен Борисовича Горбатого. Те же пять полков, но, поскольку воевод в ней было помене, то и ратников она насчитывала четыре-пять тысяч детей боярских с послужильцами. Её действия на витебском направлении должны были обеспечить успех двух главных группировок, псковско-новгородской и смоленской, на полоцком направлении.

Третья рать была смоленская. Князь Михайло Горбатый Кислица с силою московскою. Это войско (пять полков и около пяти тысяч детей боярских с их послужильцами и посохой) было, тем не менее, самым главным. Ведь именно к нему должен был присоединиться со своим двором сам великий князь и его братья, доведя, таким образом, численность рати до семи-восьми тысяч "сабель и пищалей", а то, и больше. С ним же должен был подойти и осадный наряд.

Четвёртая — стародубская — рать, была самой небольшой. В набег шли князья Семён Курбский и Иван Овчина-Телепнев со своими людьми и немногими стародубцами — хорошо, если их набралось бы с тысячу человек. Их задачей был тот самый милый боярскому сердцу набег — разорение и опустошение неприятельской территории, захват пленных, и, естественно, отвлечение внимания неприятеля.

Разумеется, не забыли и про крымскую угрозу.

Новый хан Мухаммед-Гирей, отказавшись от сохранения союза с Русским государством ввиду давней уже гибели той угрозы, ради которой он когда-то и создавался, тем не менее, не торопился полностью рвать отношения с Василием III Ивановичем. Наоборот, он хотел заручиться русской поддержкой в деле подчинения своей власти другого осколка единой когда-то Орды — Астрахани. Василий же и его бояре стремились, не обременяя себя чрезмерными расходами и обязательствами, повернуть острие татарского нашествия против Литвы. Так что тут дело оставалось за дипломатами, оттого и готовили ныне богатые подарки, чтобы всех оделить и задобрить, ибо мир с Крымом был очень важен. От этого мира зависело, будет ли Русь вести войну на две стороны, воюя и с Литвой, и отбиваясь от татар, или же можно будет обезопасить себя от Крыма и всеми силами выступить против Литвы, принудив её-таки к миру. А в Крыму, как известно, подарки любили все: не только сам хан, но и многочисленные его родственники, его жены, царевичи и царевны, мурзы, князья и уланы. И ведь на всех казны не напасёшься. А стоило лишь обделить какого-нибудь мурзу или князя, и он самовольно, со своим собственным войском, шел на промысел в Русскую землю. Правда, это был бы уже не большой поход Орды, а с малыми порубежные воеводы привыкли уже справляться. Так что посольство — посольством, а на Берег всё одно были отряжены усиленные отряды поместных войск. Бережёного, как известно, и бог бережёт.

Да и как ещё там, в Крыму сложится. Ведь подобный расклад хорошо понимали и в Литве. И Сигизмунд тоже слал большие подарки хану, переманивая его на свою сторону. И в тайне мечтая всё же вынудить Крым выступить в далекий и трудный поход через безводную степь за богатой добычей и многочисленным полоном...

Вот таким вырисовывался план боевых действий на предстоящий год. Обе стороны готовились решить всё одним махом, но, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. В той, иной реальности всё это рухнуло от столкновения с действительностью, породив так называемое Чудо на Двине. И ныне эти самые овраги и предстояло исправить тому, кто столь невероятным способом оказался в этом витке времени, создавая своими деяниями иную реальность или новый параллельный мир.

Глава 49

Весна во Пскове выдалась шумная да многолюдная. Цены на рынке взлетели хоть и не до небес, но ощутимо: съестной да воинский припас ныне многим был нужен. Ибо получив росписи, стягивались под городские стены окрестные дети боярские, да и свои пищальники тоже не святым духом в походе питаться собирались. А под конец зимника, пока дороги ещё не раскисли, подтянулись в город и посошные обозы из Новогорода, доставившие сюда новгородский наряд, пушечное зелье, ядра, холсты, канаты, сбрую, да добавив ещё многолюдства, ибо посошных ныне набрали много.

Во второй половине апреля солнышко начало сильнее пригревать землицу, наметённые за зиму сугробы из белоснежных превратились в серые и принялись оседать, истаивая в его лучах, а лёд на реках, прудах и озёрах, некогда прочный, сделался рыхлым и потемнел. Между льдинами заскользили трещины, не предвещая путнику ничего хорошего, хотя ещё долго находились те, кто по недоумию или излишней храбрости спешил перебраться по нему с одного берега на другой пешком, конным, а то и в санях.

Наконец случилось то, чего в последние деньки нетерпеливо ожидали почитай все псковитяне: Великая вскрылась ото льда. С глухим, но сильным шумом льдины потянулись мимо города. Они плыли, словно огромные рыбины, крупные и толстые, голубовато-зелёного или желтовато-белого цвета, рыхлые, подтаявшие сверху. Иногда они наскакивали друг на друга и потом ломались с треском и грохотом. Иногда они шли сплошным ледяным потоком, иногда между льдинами появлялись оконца чистой речной воды.

Красивое явление, любоваться которым высыпали многие жители от мала до велика, не прошло-таки бесследно. В нижней по течению реки Великой части города всё русло оказалось запружено льдом аж до самого Снетогорского монастыря. И из-за образовавшегося ледового затора произошёл подъем уровня воды примерно на полторы-две сажени, что вызвало затопление многих прибрежных строений. Некоторые сарайчики да баньки ушли под воду по самую крышу. Хорошо хоть, что ледовые массы практически не двигались, иначе бы их снесло на потеху толпе и горе хозяевам. Пскова также вышла из берегов, затопив луга и низины. Небольшой в обычное время ручеёк — приток Псковы превратился в бурный поток мутной воды. Подтопило и Мирожский монастырь, что стоял при впадении реки Мирожи (откуда и получил своё название) в реку Великую. Вода плескалась под самыми стенами южной части монастыря. Ну а те льдины, что толчеёй товарок выползли-выбросились на бережок, быстро таяли под лучами полуденного солнца. Старики качали головами: давненько так река не разливалась. Ох, не к добру это, видать быть лету мокрому.

Но всё проходит, прошёл и ледоход. Застучали тут и там топоры. Со скрипом поползли в воды Великой зимовавшие на берегу струги да насады. На них грузили пушки, пороховое зельё, корм. Грузили не мелочась — половодье неплохо углубило русло. И вот, едва подсохли дороги, под звон колоколов и благословление священников псковское войско выступило в поход.

По реке, тяжко выгребая против течения, шли суда, на которые кроме посохи погрузились и пешие пищальники, со своими пищалями, порохом, свинцом и провиантом. Одетые в серые однорядки, они легко сливались с посошными мужиками, когда им выпадала участь помогать тем тянуть бечевой струги против течения Великой. Конница поместная и пищальная (были и такие во Пскове) шла берегом, ведомая псковским наместником князем Иваном Васильевичем Шуйским. Впереди речного каравана летели лёгкие ёлы, проверяя глубину. Князь льстил себя надеждой добраться по реке аж до самой Опочки, откуда до Полоцка оставалось бы всего 130 вёрст.

Пока же псковская рать и наряд собирались во Пскове, новгородская ратная сила и тверичи делали тоже самое под стенами Великих Лук, которые недаром стали местом сбора войск: дальше, за извилистой Ловатью, не было больше русских городов. Лишь на самом рубеже, что пролегал в сорока верстах, стояла небольшая крепостица — Невель. Потому сюда уже привычно свозились припасы, сюда добирались отставшие ратники и здесь воеводы окончательно приставлялись к полкам.

Сам же город привычно уже за последние годы был забит людьми, телегами, лошадьми. Узкие улочки его были грязны и изнавозженны. Купцы, слетевшиеся как пчёлы на мёд, радостно потирали руки: войско ежедневно хотело есть, кому-то требовалась новая рубаха, сермяга или кафтан. Не остались в накладе и ремесленники: починить сбрую, подковать коня, поправить снаряжение — многим находилось дело. Страдали лишь сёла да деревни, через которые проходили отряды воинов — взятое с собой было для похода, а покамест все кормились за счёт местных, отнюдь не всегда отдавая взамен медь или серебро. И порой вся разница между походом по своей и чужой земле выливалась лишь в отсутствии разоренья да хватания полона.

Набольший воевода, боярин князь Василий Шуйский едва приехав в Луки, сразу потребовал к себе разрядных дьяков со списками, а затем устроил смотр полкам. В отлогой прибрежной низине войско смотрелось внушительно: конные и пешие, в доспехах и со знаменами стояли полки. Увиденное князю пришлось по нраву и согрело душу. После долгих обсуждений плана предстоящей компании в узком, семейном кругу (он, брат Иван и племяш) он истово верил, что сможет взять Полоцк и ещё больше возвыситься среди знатнейших людей государства. А там, глядишь, и чин конюшенного перейдёт к нему, и на следующем собрании Боярской Думы уже он будет её главным распорядителем. В конце концов, Шуйские куда знатнее Челядниных и ныне, коль уж должность та у последних государей столь возвысилась, то не грех будет ему её занять. А там, глядишь, и о другом помыслить можно будет...

А вот князь Андрей Иванович Барбашин-Шуйский сильно в Луки не спешил: покуда река не вскроется, судовая рать не двинется. А вот побыть лишние деньки с женой да устроить её быт хотелось сильно. Непраздна была Варя и по возвращении из похода ждать его будут уже не одна, а две души. Кто будет — мальчик али девочка — Андрей не загадывал. Любой ребёнок от бога. Правда, планы свои слегка пересмотрел. Мало ли что ныне женщины буквально в поле рожали. Лично ему это было не надо, а потому Варвара была оставлена в Княжгородке (заодно и за Игнатом присмотрит), а сам он в обратный путь пустился верхом, что значительно ускорило дорогу. А по пути, как изначально и планировал, заехал в свою волжскую вотчину.

Деревенька Новосёлово стояла в шести верстах к северо-западу от городка Романов на правом берегу небольшой речки Вздериножка, недалеко от того места, где она впадала в Волгу. Речушка эта, ещё не убитая человеческой деятельностью, была вполне себе полноводной и сюда на нерест даже заходила рыба. Отсюда до сельца Подлесное, которое Андрей собирался сделать центром этой своей вотчины, было версты две, но, поскольку именно тут собирались разбить первое опытовое хозяйство, то пришлось озаботиться и возведением барского дома со всеми бытовыми улучшениями, что уже были отработаны в иных местах.

Деревенька эта, кстати, в купчей числилась пустошью, поскольку Андрею она досталась полностью безлюдной и, судя по виду, пустовала уже не один год. Хотя земли тут и пахали иногда наездом, но чаще использовали для сенокоса, отчего многие поля стали уже зарастать лесом и требовать расчистки. Ну да ничего, будет, чем парням заняться. Ведь всё лето пятерым бережечским переселенцам предстояло обживаться на новом месте по примеру тех же Бережичей. Андрею чёрных изб тут было не надобно (хоть оно и много дешевле для кармана, но раз решил двигать цивилизацию, так нечего кряхтеть и над златом чахнуть), а мастеров по печам с трубами было покамест на Руси не так много.

Насколько нелёгкое дело восстановить пахотную землю на пустошах Андрей знал лишь теоретически, но ведал, что крестьян, которые обязывались это сотворить, нынешние землевладельцы освобождали от податей. То же он с лёгким сердцем пообещал и своим холопам, так как изначально планировал, что в первые пару лет вряд ли что получит от нового поселения. Кроме того, он вдруг подумал, что для распашки таких подъемок лучше всего подошли бы плуги. Они ведь уже были известны на Руси, но большим спросом у крестьян не пользовались. Соха тому была много привычней, да и стоила меньше. Ну и в более тяжелый плуг требовалась пара лошадей, а не одна, как для сохи, что тоже для крестьянина было немаловажным.

Но опытовое хозяйство на то и опытовое. Так что пришлось князю плуги у мастеров заказывать. Поначалу те, что уже ими делаются, а по лету в немецких землях велел Андрей купить плуг да иной сельхозинвентарь, дабы сравнить своё и чужое и, коли понадобится, то со временем улучшить своё. А покамест следовало мастера лучшего присмотреть, а то ныне-то мастеровые люди изготовляли плуги кустарно, по вдохновению, так как никаких определенных правил у них не было. И даже у одного умельца один плуг, что по качеству, что по работоспособности на другой не походил.

А когда дело дошло до нарезания полей, Андрей учёл весь свой печальный бережический опыт. И применил лучшее. Причём площадь лугов под сенокос специально уменьшил изначально, дабы новосельцы сразу приучались использовать травосеяние для увеличения кормовой базы под планируемое большое поголовье скота. Ибо в условиях отсутствия минеральных удобрений, только оно позволит хорошо унавозить паровые поля.

Ну а чтобы парни действительно старались, перед ними вывесили сладкую морковку в виде обещания личной свободы и денежного вознаграждения, разумеется, обставив всё довольно жёсткими условиями. Заодно и тиуну местному наказал приглядывать особо, но трогать только на конкретно указанные работы, а в остальном мешать не сметь.

И лишь более-менее покончив с организационными вопросами, князь убыл в войска.

Дорогу удалось рассчитать так, что к Торопцу они вышли ещё до обеда, переночевав в ближайшей к нему деревеньке. Встав пораньше, плотно позавтракали и ранним утром в дымке седого рассвета выехали с постоялого двора. Почти сразу их окружила тёмная громада соснового бора, резко прочерчивающаяся на фоне светлеющего неба. Скрытые в низинах ручейки и болотца выдавали себя редким низовым туманом. Лёгкая свежесть, разлившаяся в воздухе и жадно вдыхаемая после затхлых комнат, вызывала приятные ощущения радости и счастья. Еле уловимый ветерок ласково обволакивал тела. Близился рассвет, и природа потихоньку отходила от ночного оцепенения. Где-то несмело вспорхнула первая птица, кто-то пугливо прошуршал в кустах. Вот на востоке порозовело небо, а потом на горизонте будто зажглась свеча — это появилось солнце. И лес преобразился, засверкав бриллиантами из застывших на травинках, листочках, ветвях и паутине капелек влаги.

По утреннему холодку шли достаточно ходко, а когда солнце поднялось достаточно высоко, взору открылась цель их похода.

Город возник как-то сразу. Вытянувшись по берегу большого красивого озера, одетый в шубу зеленых лесов, Торопец удачно вписывается в окружающий пейзаж. Вокруг, насколько хватало глаз — леса, тонущие у горизонта в голубоватой дымке. Сверкающей змеей извивалась Торопа, блестели зеркала крупных озер.

Сам город раскинулся на острове, куда его перенесли прошлые хозяева этих мест — литвины вскоре после разрушения древнего Торопца, помнящего ещё Мстислава Удалого и Александра Невского. Остров лежит при выходе реки Торопы из озера Соломено. Река в этом месте двумя протоками нехотя покидает спокойные просторы озера. Переселению ещё во многом способствовало и усовершенствование военной и особенно осадной техники. Летописи единогласно отмечали, что река Торопа и часть озера в этом месте не замерзали. Новый город круглый год был надежно защищен со всех сторон. К его укреплениям нельзя было близко придвинуть осадные орудия и пушки.

Однако надолго всем места в городе не хватило, и вскоре наиболее предприимчивые горожане начинают селиться на обширных просторах правого берега реки Торопы и на северном берегу озера. Там постепенно возникает новый посад. Прежнее же место, сохранив за собой название Старого посада, осталось незаселенным, и на нем теперь торопчане разводили огороды.

Андрей, а за ним и весь его отряд не спеша подъехал к крепостным воротам, где его уже ждали настороженные стражники. Отойдя всего шестнадцать лет назад к Московскому княжеству, Торопец стал приграничным городом со всеми вытекающими отсюда последствиями. И приближающийся воинский отряд не мог не насторожить людей. Однако, разобравшись, кто прибыл, город гостеприимно распахнул свои ворота.

За бревенчатыми крепостными стенами пролегали узкие улочки, на которых размещались невысокие домишки. Основной городской магистралью была Большая улица, проходившая через весь островной 'город' от Егорьевской к Московской башне, и далее к Большому мосту через Торопу. Затем эта улица выходила на Торговую площадь и пересекала посад. Недалеко от Московской башни эта магистраль проходила через большую площадь, на которой располагался обширный воеводский двор с жилыми и хозяйственными постройками. На воеводском дворе стояла и приказная изба. А неподалеку возвышались Егорьевская и Троицкая церкви.

Именно на воеводский двор и направился князь.

Хозяином города ныне был отдаленный потомок Радши, боярин Фёдор Никитич Бутурлин. И встреча с ним вызывала у Андрея лёгкое беспокойство. Это с братом его — боярином Иваном Никитичем Всячина Бутурлиным, служившем когда-то ивангородским наместником — у него сложились вполне себе деловые отношения. А вот с Фёдором жизнь ещё не сталкивала. Зато он точно знал, что тот, как и третий братец, Семён, неплохо сносились с Ванькой Сабуровым, у которого на Андрея в последнее время образовался большой такой зуб.

Однако встречи с боярином (и, возможно, к счастью) не состоялось. Фёдор Никитич уже отбыл к войскам и в городе всем заправляли дьяки, которые прибытию князя очень даже обрадовались. Ведь теперь вся эта орава, именуемая судовой ратью, наконец-то покинет их владения, и жизнь вернётся в привычную всем колею.

Андрей, к их радости, тоже долго задерживаться здесь не собирался. Тем более что струги уже были спущены, загружены и готовы к походу. Тут расстарался боярский сын Семён Заболоцкий, назначенный к князю Барбашину в товарищи. Вообще, род Заболоцких был довольно-таки именит и родословную свою вёл от рюриковичей, имея в предках брянских князей. Но со временем он разросся и обнищал, утратив даже право на княжеский титул, но не амбиции. Дед Семёна в правление Василия II Васильевича и сына его, Ивана III Васильевича выслужился до боярина, а уж его дети верно служили московским государям послами и воеводами. Андрей даже был знаком с одним из них, с Алексеем Григорьевичем, что ездил послом к императору, а на обратном пути завернул к магистру Тевтонского ордена, где и пересёкся с князем. Вот только откуда разрядные дьяки выкопали этого Семёна, Андрей даже представить не мог. Отец его, Угрим Григорьевич, в отличие от братьев Петра, Алексея и Константина, ничем не прославился и даже в воеводах не побывал. Тихо прожил в своих отчинах (ну совсем как Феденька с Боренькой), а вот сын его, Семён Угримович, видать такой жизнью пресытился по горло, раз в разряды попал. И может нынешним назначением своим и не был доволен (всё ж дядья да братья двоюродные уже в полноценных воеводах да полномочных послах числились), но дело своё знал туго. Людей держал в строгости и порядок чувствовался во всём, что касалось судовой рати. Это Андрей отметил сразу, едва начал инспектировать доставшееся ему войско.

Хотя, какое войско! Бойцов от силы две сотни, да три сотни судовщиков. Не рать, а провиантский обоз в три десятка корабликов, причём добрая половина из них были стружки малые, по тысячу двести пудов грузоподъёмности. Зато остальные грузились на все пять тысяч пудов и весь караван, таким образом, легко вёз месячный запас пищи на семитысячную армию. А с учётом месячного запаса в обозе наступающих ратей это давало временной лаг в полтора месяца на осаду Полоцка, если его план не сработает. Так что Андрей не сильно расстраивался ролью обозного воеводы. Как говорится: дилетанты изучают тактику, любители стратегию, а профессионалы логистику.

Особое внимание он обратил на кормщиков, которым предстояло вести струги. Конечно, реки нынешние не чета себе будущим, но и торной дорогой их назвать было нельзя. Порогами да перекатами изобиловали все реки. Однако опрос показал, что кормщики были подобраны со знанием дела. Да, до Полоцка давно уже никто не хаживал (сколь лет-то война идёт), но в своё время бегали туда струги торопецкие и дороженьку многие помнили. По словам мужиков, выходило, что пока стоит высокая вода, работ по перевозу через мели да пороги будет не в пример меньше, чем в обычное время. А, следовательно, терять хорошее время не стоило.

Однако назначенным для отплытия утром плотный туман заполнил ложе реки, полностью закрыв противоположный берег. Плыть в таком тумане было бессмысленно, и пришлось задержаться почти до обеда, пока его остатки не истаяли над проснувшейся рекой. Наконец тронулись.

Неторопливо течет Торопа. В ее прозрачной воде хорошо просматривалось неглубокое дно, густо поросшее травой с редкими проплешинами из галечника. Длинноногие цапли вышагивают среди водорослей, опасливо поглядывая в сторону показавшихся стругов. Нависают над рекой старые ивы, купая в воде свои ветви. Берег зарос камышом, из которого иногда взлетают потревоженные кем-то одиночные утки, и, покружив над рекой, вновь садятся на воду. Тянет устойчивый южный ветерок, предвещая хорошую погоду. Мерно вздымаются и опускаются в воду вёсла, помогая течению нести тяжёлые струги. Но работой заняты не все. Большая часть рати отдыхает, готовясь сесть на вёсла, когда придёт их черёд.

Полуденная жара вызывает жажду, а густая, прохладная зелень леса так и манит под свою защиту. Но струги идут без остановки. Даже обед прошёл на ходу.

Верста за верстой убегают за корму. А пейзаж, окружающий рать, меняется не сильно. Лес то подходил к самому урезу, то отбегал, словно испугавшись, вдаль. Низменный берег иногда сменялся высоким, отвесный обрез которого был испещрён маленькими норками. Это были гнезда береговых ласточек, которых Андрей чаще видел в мультиках, чем вживую. Сами ласточки носились в воздухе, охотясь за насекомыми. Иногда инородным пятном попадались на глаза деревеньки, напоминая, что люди живут в этих местах издавна.

Но вот, наконец, и день прошёл. Солнце садится за лесом. Тени деревьев полностью перекрывают реку. За небольшим перекатом тихий плес и песчаная отмель. Удобное место для ночевки. Тут и встали. Прямо от берега узкая извилистая тропинка уходила в гущу леса прямо к роднику с кристально-чистой, холодной водой. Видать не они первые вставали на ночёвку в этой глухомани. Вскоре запылали костры, а через некоторое время над стоянкой разнёсся дразнящий аромат горячей пищи.

Выставив дозоры, рать легла почивать.

А с утра начался новый день, ничем не отличимый от предыдущего.

Так и шли неторопливо четверо суток. А на пятый день впереди показалась Двина.

Здесь, перед устьем, илистое дно Торопы сменилось каменистым. Дремучий лес с обоих берегов наполз на реку. Высокие ели тёмной непроходимой стеной вплотную подошли к воде. Тут же начинался длинный каменистый перекат, преодолевая который чуть не потеряли один струг. С помощью мата и какой-то матери повреждённое судно дотащили до берега, благо русло после переката стало песчаным, а лес немного отошёл от воды. Ремонт не занял много времени, но Андрей был зол: любая задержка играла на руку врагу.

Наконец струги покинули извилистую Торопу, и вода вокруг них стала заметно мутнее — корабли вышли в Западную Двину. Двина была намного больше Торопы — полноводная, шириной 23 — 37 саженей и глубиной около сажени. Тут в помощь течению и гребцам можно было и парус поднять при попутном ветре, что позволит ещё быстрее двигаться к намеченной цели...

В земли литовского княжества вступили, пройдя мимо Велижа. Говорят, когда-то он был весьма многолюдным городом, но когда между Литвой и Русью началась череда войн, и край и сам городок запустели. Люди покидали насиженные места, уходя сами или уводимые в полон. В той, иной истории жизнь в новый Велиж вдохнул брат Андрея — Иван в 1536 году. Место было довольно удачное, и Андрей даже подивился, что литвины не организовали тут наблюдательный пост. А поставив тут крепость можно было вполне перекрыть всё движение по Двине даже нынешними пушками. Но раз противник не догадался, то и подсказывать ему не стоит.

Зато теперь шли весело, не оставляя своим вниманием ни одно прибрежное поселение. Добыча, конечно, была так себе, людишки, в основном, успевали разбежаться по лесам, а ловить их времени не было, но красиво вышитый плат или, там, кусок холстины в любом случае лишними не будут.

Мимо Витебска проходили настороже. И что, что передовые рати уже крутились окрест, заставляя витебцев затворить ворота? Торговый город на реке имел вполне сносный флот, да и удальцов среди местных тоже хватало. Скажите торговый насад не боевое судно? Ну да, только кому это мешает. А напади витебцы — мало никому не покажется. Остановить караван они, конечно, не остановят, но пощипать могут основательно.

Однако, то ли у горожан не нашлось отчаянного сорви-головы, толи они посчитали, что мимо проплывает не провиантский обоз, а самая настоящая рать (что при полной загрузке легко давало при подсчёте полторы тысячи только воинов, не считая команд), но на перехват никто не вышел. Лишь постреляли со стен из пушек, даже умудрившись нанести какой-никакой ущерб.

Наконец витебские стены остались позади, и караван продолжил свой сплав к Полоцку.

Неплохо так прибарахлиться удалось в Бешенковичах. Поселением владели князья Друцкие-Соколинские и насчитывало оно почти три десятка дворов. У самого берега желтела свежими досками недавно отстроенная пристань, возле которой стоял привязанный канатами купеческий насад. Хоть до своего расцвета Бешенковичам было ещё сто лет, но и сейчас тут хватало товаров, которые можно было отправить водным путём и в Полоцк, и в Витебск и в Ригу.

Первыми в берег воткнулись лёгкие струги с воинами, устроившие немалый переполох в поселении. Правда часть поселенцев уже успела схорониться, опасаясь лёгких отрядов московской конницы, но часть всё же была захвачена практически врасплох. Тут и порожний насад пришёлся ко двору: было куда и полон и хабар складировать. Поселение грабили со вкусом, задержавшись на сутки. Отсюда до Полоцка оставалось менее ста вёрст, и операция по захвату города изгоном входила в решающую фазу.

Не смотря на многочисленные налёты вражеских отрядов, деревенька Улла, что выросла на левом берегу Западной Двины при впадении в неё одноимённого притока, процветала и даже доросла до статуса местечка. Принадлежала она шляхтичам Саковичам герба "Помян", хоть и ставших в последнее время третьеразрядным родом, но, тем не менее, поднимавшихся до должности полоцких наместников. Последним таким был Богдан Сако́вич, чья дочь Эльжбета была женой нынешнего канцлера великого литовского Николая Радзивилла. Однако это вовсе не спасло Уллу от налёта.

Улльцы, конечно, были уже предупреждены беглецами из разных мест, и застать их врасплох не удалось, но новгородским пищальникам что пограбить здесь всё одно нашлось. Слава богу, хоть струги, на которых в Уллу прибыл Олекса не сожгли по запарке. Вообще то, он для всех приплыл сюда по обычным своим делам: ему предстояло доставить в Полоцк товары для купца Митковича и боярина Охромея Орефьича (очень значимого среди полоцкой знати человека). И только один Олекса знал, что нынешний рейс будет не совсем обычным.

Ныне его струги, так же захваченные, как и корабли других купцов бедолаг, стояли пустые у пристани, дожидаясь прихода судовой рати. И она пришла спустя сутки после захвата местечка.

В центре Уллы сооружена была большая площадь, где крестьяне устраивали базары с обилием овощей, фруктов и ягод, кроме того, продавали там и множество живности — цыплят, телят, коров, лошадей. Рядом с ней ушлые людишки понастроили харчевен, дабы продавцам и покупателям было где отдохнуть и подкрепиться. Но ныне и на площади и в корчмах было тихо и пусто. Захватившие местечко новгородцы уже отбезобразничали своё и теперь вовсю приводились в чувство своими десятниками и полусотниками. А населению было явно не до торгов и гуляний.

Однако в одной из харчевен всё же было людно. Только это вряд ли радовало хозяина, сидевшего сейчас вместе со слугами в подполе и со страхом ожидавшего решения своей участи. А собравшиеся в зале начальники спокойно занимались планирование ближайших действий.

— Отсюда до Полоцка чуть больше сорока вёрст, — говорил Олекса, водя пальцем по довольно большой и подробной карте. — Если выйдем после обеда, то на ночёвку встанем вот на этом месте. Тут кругом болота и довольно безлюдно. Зато под стенами города появимся с самого утра.

— Так ныне город-то в осаде, поди, — Заболоцкий сам себе выбрал роль скептика на этом совете.

— И что? Это уже не первая осада и, как я видел, коли прямо под стенами врага не наблюдается, то Полоцк обычной жизнью живёт. Ну, может стражу на воротах да башнях усилят. А так всё как обычно: город-то от торговли живёт. А ныне даже загоновых отрядов ещё никто не видел.

Слушавший их препирательства Андрей согласно покачал головой. Это было самое сложное: скорректировать поход так, чтобы не навредить делу. Ныне армия, дабы не плутать в болотисто-лесной зоне, шла привычным уже маршрутом из Великих Лук на Полоцк с таким расчётом, чтобы выйти к городу в заранее определённый день. Шла особо не хоронясь, но и не наглея, планомерно очищая окрестности от людей и добра. Потому разъезды, в прошлые годы уже гулявшие бы под стенами Полоцка, пока что там и не показывались. То есть полочане знали, что московиты идут, но в осаду ещё не сели, лишь спешно собирали ратных со всех окрестных земель.

— Хорошо, — согласился Семён, — но четыре струга это полторы сотни ратников. Мало будет.

— Вот потому, — вступил в разговор князь, — все лёгкие струги от товара и разгрузили, а князь-воевода пищальников да поместных прислал. Пойдём все вместе. Я ворота захвачу, а там и вы подойдёте. Наша главная задача взять Замок.

— Хватит ли сил? Не думаю, что в Полоцке воинов нет.

— Есть, как не быть, — вновь взял слово Олекса. — Дружина городская да бояре окрестные съезжаются. Только помещики в основном на Посаде собираются, а в Замке ныне кроме стражи лишь гаштольдовы люди, да немного боярских послужильцев. Сотен шесть от силы будет. Так и у нас столько. А во всём граде от силы пара тысяч ратных наберётся.

— Это коль посадские на стены не встанут, — буркнул пищальный сотник.

— В общем, ясно всё, — подвёл итог совещанию Андрей. — Делать мы будем следущее...

Хорошо стоять на башне ранним утром. Солнечный свет заливает лес, реку, лодки. Но жары еще нет и воздух, наполненный ароматами леса и трав, приятно вливается в лёгкие. А вверху небо высокое, голубое, бездонное.

Феофан, молодой жилистый мужик, который час уже стоял на наблюдательной башне и пристально разглядывал раскинувшийся перед ним пейзаж. Несмотря на тревожные вести, город продолжал жить своей жизнью. Привычно суетились люди, разгружая суда, плотно заполонившие причал у слияния Полоты и Западной Двины, от пристани, вверх по крутому песчаному съезду не спеша тащились в город гружённые телеги, бабы с бельём спешили на помостки, рыбаки, взмахивая короткими удилищами, радовались приличному улову.

Близилась смена, и Феофан уже вовсю представлял, как скинув сапоги, растянется на топчане, чтобы вздремнуть перед очередным дежурством. А вечерком навестит соседей, чья дочка ему давно уже приглянулась. Но пока ты на службе, лучше о подобном не думать, а то расслабишься и получишь от начальника, пришедшего с проверкой, по полной. Вздохнув, Феофан вновь вгляделся в теряющийся в сизой дымке горизонт. Сначала ему показалось, что в глазах зарябили мошки, но, сморгнув, он понял, что это на реке показались тёмные точки. Они постепенно увеличивались в размерах и вскоре превратились в четыре струга приближавшихся к берегу.

Сообщив о них вниз, Феофан продолжил наблюдать за окрестностями, но ничего подозрительного не увидел. Да и то сказать, все дороги к городу подходили с других сторон, а у него лишь речная даль да противоположный берег и Ивановский остров, поросший берёзами. Одно развлечение видеть, как десятки стругов да малых долбленых лодок спешат приткнуться к причалам Великого Посада. Из-за войны кораблей ныне в Полоцк приходило меньше и это сильно огорчало Феофана, ведь охранники замковых ворот содержались на доходы от городской таможни. Зачахнет торговлюшка — упадут и его доходы. Эх, надо было пушкарскому делу учиться. Вон простые пушкари по девять коп грошей получают. Некоторые с купцами в долю входят, а некоторые так вообще своё дело ведут. Вот то жизнь. А у него лишь дом отчий на посаде да служба в драбах.

Ну вот, подумалось парню, опять отвлёкся. Так и десятника провороню. А тот шибко любит дозорных проверять. Ну когда там уже смена-то придёт, устал ведь и в сон клонит.

Когда струги приблизились достаточно, он с облегчением опознал их: свои, местного купца Митковича. А это значит, что придётся внизу парням попотеть, поднимая решётку (добротные дубовые створки ворот и так были распахнуты на день). Потому как в калитку телеги с товаром не пройдут. О, точно, струги прямо к узвозу правят. Значит точно, придётся кому-то решётку поднимать. Впрочем, ныне это не так напряжно: в связи с ожидаемой осадой количество стражей у ворот увеличили.

Отставив копьё в сторону, он с интересом наблюдал, как пришедшие кораблики швартуются у свободного места. Правда, не все. Один вон дальше, к устью Полоты ушёл. Видать тем либо через Устейские ворота ближе, либо вообще в Заполотье идут. Ну да бог с ними. А вот с причалившего первым струга на бревенчатый настил резво спрыгнули человек пять, и споро пошагали вверх к воротам. Ну да, приказчик сейчас будет с воротниками договариваться, а одного из сопровождавших в дом купца да боярина пошлёт, дабы подводы слали. Не впервой Феофан такую картину наблюдал: чай не один гость аль боярин в Полоцке-то живёт. И многие сейчас съестной припас везли, дабы осаду без нужды пересидеть.

Но тут внимание парня привлекли новые точки, появившиеся на горизонте. Скоро стало понятно, что то шли очередные корабли. Шли довольно ходко, и было их далеко за десяток. Феофан забеспокоился: неужто то московитская судовая рать, о которой доброхоты вести донесли, появилась. Он уже приготовился сообщить о ней вниз, когда услыхал шаги поднимающихся по лестнице людей. Наверное, десятник идёт с проверкой. Ну и хорошо, сразу и про корабли непонятные доложить можно будет.

Глянув вниз, он увидел, как от трёх стругов прямо к воротам подбегают люди. Много людей и все в воинской справе. Феофан резко обернулся, и с ужасом понял, что и поднявшиеся на верх были вовсе не из драбов. Схватить копьё он ещё успел, а вот ударить в колокол, что был прикреплён тут же, на площадке, уже нет.

Глупо было надеяться, что полочане проспят захват полностью. Да на этом расчёт и не строился. Используя опыт тех же литвинов только времён Ливонской войны, когда те уже не могли в осаду, но хорошо брали города "изгоном", Андрей и планировал захват ворот и перенос боя за стены с последующим подходом основного войска, с которым давно была установлена надёжная связь посредством конных вестовых. И вот это сработало.

В давно и детально разработанный план он внёс лишь одно нововведение: полсотни пищальников были отправлены в сторону Устейской башни, через которые Замок связывался с пристанью на Полоте и Заполотоским посадом. Во всём остальном действовали без изменений. Олекса сразу отправился вверх к воротам, чуть погодя за ним, потащилась вереница мужиков, сгибавшихся под тяжестью тюков. Зрелище было привычное: повсюду от пристаней, вверх по крутым песчаным съездам, до самых ворот тянулись в беспорядке сложенные бочки, ящики и тюки привезенных товаров. Так что подобраться к ничего не ожидавшей страже удалось легко. А взять в ножи — дело для поместных обычное.

Когда подошла основная часть его отряда, данные ворота были уже в руках нападавших, а над городом поднимался истошный гул набата.

Оставив возле захваченной башни сотню ратников, Андрей повел остальных по направлению к дому воеводы и воротам из Замка на Великий Посад. Если удастся взять ещё и их под контроль, то участь Замка, лишённого помощи от посадского ополчения, будет предрешена. Да и вообще, врага нужно бить по частям.

Отряд прошёл сквозь взбудораженный Замок как горячий нож сквозь масло, бесхитростно уничтожая всё, что мешало их проходу. Стражу у ворот они сняли столь же легко и быстро, ведь их и было всего-то два десятка, а мушкетоны у личной дружины Андрея никуда не делись. Причём под картечью полегли не только воины, но и горожане, кто не успел убежать или спрятаться. Ворота, открытые по случаю дня, затворили — сейчас любая лишняя сотня могла решить исход боя не в пользу русичей. Армия Шуйского уже показалась из леса, но на то чтобы подскочить, ей ещё нужно было время.

Вообще весь захват прошёл как-то сумбурно. Постоянно где-то возникали стычки с защитниками, которые безуспешно пытались отбить ворота, но большое сражение случилось лишь раз. Наместник Гаштольд, собрав вокруг себя личную дружину и собираясь навести в городе порядок, выскочил прямо на шагающих ему навстречу русичей. Встреча произошла на центральной улице и оба отряда увидали противника одновременно и на достаточно хорошем удалении.

Гаштольд, поняв, что против него лишь пешая рать, решил втоптать её в мостовую копытами своих коней. Литвины, опустив копья, молча рванулись во весь опор.

Это было страшно. Вид накатывающейся на тебя конной лавы действовал на нервы не хуже ревущего танка во время обкатки. Но расстояние сыграло свою роль в обоих направлениях. Если литвинам оно давало возможность лучше разогнаться для копейного удара, то Андрею дало возможность использовать единственное своё преимущество.

К несчастью для литвинов, впереди у Андрея шли пищальники с изготовленными к бою самопалами. Вот их-то он и построил в несколько шеренг, полностью перекрыв всю ширину улицы. Громко гремя копытами по мощёной плахами мостовой, конный вал стремительно наваливался на нестройные шеренги и литвины уже предвкушали победу. Но тут пищальники дали первый залп и на импровизированном поле боя сразу же воцарился хаос. Какими бы ни были крепкими доспехи, но удары свинцовых пуль, даже не пробивая их, выбивали конников из седла, наносили им боль и увечье. Часть пуль досталась лошадям и, рухнув на мостовую, они создали своими телами добротный затор, о который спотыкались сзади несущиеся, заодно погребя под собой тех всадников, кто не успел вовремя среагировать и высвободить ноги из стремян. Залп второй шеренги только добавил потехи, а пороховой дым окутал улицу своеобразной дымзавесой. И в эту серую муть привычно разрядили свои мушкетоны дружинники Андрея.

— В сабли их! Ату! Руби песьих детей!

Новгородские помещики, вынужденные непривычно сражаться пешими, с рёвом бросились на расстроенные вражеские ряды. Потерявшая скорость конница была уже не так страшна, как шедшая до того единой лавой в копейную атаку. И пусть всаднику пешего легче рубить, но бывают моменты, когда всё меняется. Вот и ныне поместные неожиданно оказались в более лучшем положении, чем и неприминули воспользоваться.

А потом в Замок стали вливаться сотни поместного войска. Ненадолго сдержать их смогли лишь во внутренних воротах Великого посада, но это была уже агония и вскоре русичи просто растеклись по улицам обречённого города, предав его грабежу и насилию.

Следующий день Андрей встречал во дворе Олексы, который был не тронут лишь по причине быстрого появления на нём княжеских дружинников. Зато удалось хорошо выспаться, а то сегодня предстояло заняться большими делами. Хотя, захваченный Полоцк его лично разочаровал. Ведь город всегда описывали как многолюдный и богатый, а на деле населения в нём едва перевалило за десять тысяч. Хотя, возможно, до своих тридцати-сорока он и дорос бы до времён Ивана Грозного, но пока что это была лишь тень того Полоцка, за который боролся грозный царь. Нет, он, конечно, был богат, но богат на свой нынешний уровень. А Андрей-то настраивался именно на тот, другой Полоцк, вот и разочаровался.

Впрочем, это вовсе не помешало взять в нём довольно приличную добычу. И не только ему. На посадах до сих пор резвились отряды поместных. А сам Андрей думал, как бы половчей вывезти захваченных его людьми мастеров, ведь ему отбирали лучших.

Завтракал он вместе со всеми послужильцами.

— Что ж хозяйки то не нашёл до сей поры? — весело попенял князь Олексе.

— Так и ты, княже, не сильно под венец спешил.

— Ничто, я уж остепенился.

— Так и я, глядишь, тоже, коль позволишь отлучиться.

— Позволю, но не сейчас, — вздохнул Андрей. — Ты у Митковича всё прибрал?

— Обижаешь, княже. Подчистую.

— А груз, что ему привезут в Ригу, кто примет?

— Так не определился купец в своё время. А теперь и определяться некому.

— Да, зря он под сабельки полез. Но теперь мы за него определимся. Справишь все бумаги на себя и трогай в Ригу. Зачем добру пропадать? А как вернёшься, так и езжай, личные дела устраивать. Лодью мы тебе справим.

— Как скажешь, княже.

— Вот и хорошо. Годим, после завтрака седлай десяток, поедем в дом наместника.

— Исполню, княже.

— Ну, давайте рубать. Еда стынет, — подвёл итог импровизированному собранию князь и первым взялся за ложку.

По городу ехали медленно. Впереди четверо дружинников, позади оставшаяся шестёрка. Андрей ехал в центре колонны. На князе был парчовый кафтан, подбитый куньим мехом, высокие сапоги красной кожи, обшитые по голенищу золотой вителью. Голову покрывала шапка-колпак с меховой оторочкой. Не спешили, потому как Андрей обдумывал что говорить на предстоящем совете. Город они взяли, но Заполотский посад, отделённый от Замка рекой Полотой и обнесённый отдельной стеной всё ещё был в руках литвинов. Не то чтобы это было сильно страшно, но когда к городу подойдут литовские войска, они могут найти в нём неплохую базу. А зачем дарить врагу хоть какое-то преимущество? Нет, штурм посад вряд ли выдержит, но и класть людей на нём тоже не хотелось. Решение у Андрея было, но примут ли его воеводы? Вот и думал, как бы настоять на своём.

Но как бы они не медлили, а в дом наместника, где остановились братья Шуйские, прибыли одними из первых. И как оказалось, не зря: дяди хотели поговорить с племянником до начала совета.

Иван и Василий сидели, развалившись в мягких креслах, и пили дорогое вино из подвалов Гаштольда. Оба были довольны. Как же, обещали государю Полоцк и взяли его. Причём даже главных войск не дождавшись. Своими силами, так сказать. А это слава и почет им и роду всему. А то, что всю операцию почитай племяш спланировал и провёл, так и ему слава будет, а почёт всё одно всему роду. А племяш вежество знает, своё, конечно, истребует, но и лишнего не запросит. Все бы такие были.

Ныне же предстояло решить, как с Заполотьем поступить. Сдаться им уже предложили, но те гордо отказались. Видимо надеялись на скорый подход своего войска и освобождение всего Полоцка. Вот и пригласили молодого по-родственному посидеть, да послушать: авось, что интересное придумает. И как оказалось, не зря.

Как любитель истории, Андрей в своё время любил смотреть специализированные каналы, где показывали порой очень интересные вещи. Так в цикле про древние открытия он наткнулся на рецепт зажигательных смесей древности, которые энтузиасты от истории не только воссоздавали, но и проверяли их действие на соответствие древним текстам. Состав их был прост, и вполне выполним в его нынешних условиях, ведь и дёготь, и животный жир, и воск были буквально под рукой. Оставалось лишь найти нужные пропорции, что и было давно уже проделано путём экспериментов, подчас довольно опасных, но, слава богу, больших пожаров не вызвавших. Зато потушить огонь, вызванный подобной смесью, было практически нереально, а жар он давал такой, что способен был расплавить бронзу. Оставался лишь один вопрос, как нанести горючую массу на стены и ворота, но тут могло помочь такое древнее изобретение, как катапульта, благо нужные розмыслы были прихвачены Андреем заранее. Вот Андрей и предложил просто сжечь защитные сооружения посада подобной смесью, а потом посмотреть, что из этого выйдет.

Оба дядюшки к предложению отнеслись с пониманием, благо время пока что не поджимало да и войско литвинов в окрестностях пока не наблюдалось. Ну а дабы осаждённые не чувствовали себя спокойно, войско плотно обложило посад со всех сторон...

Эйфория у полочан, вызванная лёгким отбитием попытки штурма, улеглась сама собой и теперь на лицах осаждённых читалась откровенная тревога. Занявшие город войска штурмовать посад больше не желали, зато обложили его очень плотно. И что самое главное, никаких известий от своей армии всё ещё не поступало, а вот продовольствие заканчивалось довольно быстро. А тут ещё со стороны Замка стали вдруг прилетать камни, словно московиты решили вместо пушек пробить стены по старинке, катапультами. Правда, когда камни стали в основном попадать в ворота и стены, неожиданный обстрел прекратился, но большой радости осаждённым это не прибавило. Ведь давно известно: если ты не понимаешь действия противника, значит ты что-то упустил и тебя ждёт неприятный сюрприз.

А через пяток дней после начала осады из ворот Верхнего замка медленно выехал всадник и направился по мосту (который осаждённым помешали сжечь московиты и зарядившие дожди) прямо к воротам Заполотского посада. Белый флаг прикреплённый к древку копья недвусмысленно указывал на причину его появления.

Дозорные сразу послали за набольшими, сами гадая, что в этот раз предложат им агрессоры. Руководители обороны появились довольно скоро.

— Чего надо?

— Предложить вам почётную сдачу, — тут же ответил парламентёр, легко удерживая на месте переступающего с ноги на ногу коня.

— У нас изменников нет, ворота отворять некому. Стены посада крепки, а в холопство идти мы не желаем. Мы — горожане, и этим всё сказано! Так что вали, московит, покудова стрелами не посекли.

— Что ж, поговорим, когда сожжём ваши стены. Только тот разговор вам вряд ли понравится, горожане, — особо выделенное голосом последнее слово в устах парламентёра прозвучало как издёвка, заставив воевод нахмурится.

— Ты зажги сначала, — захохотали в ответ посадские, не обратившие внимание на задумчивость набольших людей. И их можно было понять. Буквально вчера хлесткие струи дождя хорошо вымочили всю древесину, да и сегодня хмурое небо явно намекало на то, что скоро вновь прольётся на землю тяжёлыми каплями.

— Я сказал — вы услышали, — крикнул всадник, поворачивая коня.

Он ещё не въехал в ворота, как из Замка послышался глухой стук дерева о дерево и тяжёлый горшок со свистом перелетел через посадскую стену, разбившись на куски и оставив вокруг места падения темное масляное пятно. Следом полетели новые горшки, разбиваясь в основном на воротах и воротных башнях, и оставляя после себя чёрные потёки. А когда почти вся стена и ворота покрылись чёрной блестящей плёнкой, полетели стрелы, обмотанные зажжёнными паклями.

Мокрые ворота занялись с неохотой, но все попытки посадских залить разгорающийся пожар водой к успеху тоже не привели. Но вскоре среди осаждённых нашлись умные головы, приказавшие тущить песком, но к тому времени стало уже поздно: заполыхало так, что жар достиг Замка, а что уж творилось на посаде, даже думать не хотелось. Одно было понятно: тушить подобное было просто бесполезно. Больше всего Андрея волновало то, что от такого жара вполне мог заняться и сам посад, но, вроде, пронесло, да и горожане боролись как могли, понимая, что в ином случае сгорят вместе с домами.

Полыхало довольно долго, а когда всё же догорело, то ни ворот, ни воротных башен у Заполотского посада больше не было. Штурмуй — не хочу. Но штурма не состоялось. Устрашённые утренней угрозой и нетушимым пламенем, осаждённые предпочли сдаться на милость врага.

Так Полоцк пал окончательно и теперь воеводы всерьёз задумались о Витебске...

Глава 50

Когда канцлеру литовского государства принесли весть о том, что пал Полоцк, он в первые мгновения онемел. Московит как всегда ударил первым и выиграл, а сбор литовского войска хоть и был объявлен, но шёл как всегда медленно. Шляхта не стремилась воевать, словно не понимала, что при московите им таких вольностей не будет, а на нормальных наёмников денег в казне просто не было. И одолжить у Польши не получится, потому как поляки ныне вовсю готовятся к маленькой операции по принуждению Тевтонского ордена к миру, а точнее по приведению великого магистра к лённой присяге. И сам великий князь, а по совместительству король польский Сигизмунд ныне всё время проводил в королевстве.

Но как, как могла пасть пусть и деревянная, но хорошо укреплённая крепость?

Радзивилл вновь развернул послание и принялся вчитываться в ровные строчки. Предательство! Опять предательство. Правда на этот раз не наместника, а самих горожан, впустивших загонный отряд в ворота, но суть от этого не меняется. Полоцк — это защита столицы от сразу двух противников — Ливонии и Московской Руси. А теперь эта защита пала и что сможет остановить восточные орды? И как быть с Витебском? Теперь вся московитская сила непременно направится туда и кто поклянётся, что и там не найдётся свой предатель.

Канцлер скомкал письмо и с раздражением запустил им в угол. Чёртов Острожский! Не смог взять даже слабую Опочку, а похвалялся Псков принести. А ныне что? Полоцк пал, Витебск в осаде, а армии, способной разогнать врагов, нет. И денег нет. Шляхта! Позор великих предков. Даже не верится, что это их деды стояли в своё время под стенами Москвы под знамёнами великого Ольгерда. Ну почему, почему тогда не смогли, не покончили, отступили? Что удержало? Кто помешал? А теперь их потомки бахвалятся делами предков и предпочитают уничтожать бочки с вином, а не врагов на поле боя.

Одним махом осушив полный бокал токайского, канцлер вызвал слуг и повелел собрать всех панов-рады, кто ныне обитал в столице. Попытался успокоиться и не смог. Мысли свернули на личное. Какие имения принесла ему жена и что теперь — всё это достанется грубым холопам московского князя? Господи, вразуми! Что делать, как быть? Без польской помощи ничего не получится, но как заставить соседей обратить свой взор на восток? Особенно сейчас, когда стало известно о переговорах между Орденом и Московией.

Совет собрался в виленском замке почти в полном составе. Князья сидели подавленные: удар, нанесённый соседом, был очень чувствительный. К тому же неизвестна была судьба и полоцкого наместника Гаштольда. Что с ним: пал в бою или попал в плен?

Сапеги, чьи витебские вотчины ныне разорялись чужой армией, громко требовали идти на выручку, в чём их горячо поддержал родной брат канцлера, гроза татар и автор Чуда на Двине в другой реальности князь Юрий Радзивилл. Однако большинство осадило их напоминанием, что армия ещё не собрана, да и погода словно помогает врагу: который день дожди льют не переставая. А вести несколько тысяч всадников с заводными и вьючными конями в опустошенную и залитую дождями местность, к тому же обезлюженную всё тем же врагом, дело не простое. Идти же малыми силами — глупо, ведь московиты не татары, их из-за стен в поле трудно выманить, да и отвоевать крепость не получится. Но в том, что делать было что-то надо, сходились все.

Сам канцлер высказал предложение отослать прошение королю, дабы тот отвлёкся от орденских дел и обратил своё внимание на Литву. Однако, оказавшийся в этот момент в столице Острожский, тут же высказал свою озабоченность тем, что король, а главное, паны можновладцы, могут усмотреть в этом признание слабости княжества. И вернуться к обсуждению условий Мельницкой унии. Надеюсь, не стоит напоминать панам-рады, говорил он, что подписанный совсем недавно, в 1501 году, договор в Мельнике, не был реализован лишь потому, что Вальный сейм отнёсся к нему с большой прохладцей и просто не ратифицировал соглашение. Но показав свою неспособность справляться самостоятельно с врагом, они могут сами подтолкнуть короля и панов вернуться к забытой теме. А готовы ли паны-рады к подобному?

Как оказалось, некоторые были вполне готовы, особенно если условия будут подстать прошлым: государственные должности, вольности и суды сохранялись бы отдельные в Польше и княжестве. Но большинство всё же продолжало придерживаться желания полной самостоятельности с сохранением, возможно, только союзных отношений с соседом. Как высказался князь Сангушко, нынешний староста Владимирский, лучше быть первым в своём княжестве, нежели подвизаться на вторых ролях в едином королевстве. Ведь стать в один ряд с польскими магнатами им вряд ли дадут. Недаром польские паны столь настойчиво продвигают унию и неуступчивы в переговорах. Да и пример шведов должен насторожить панов-рады. Ведь не просто так они отказали Кристиану в его желании короноваться в Стокгольме и тем самым разорвали Кальмарскую унию, которая скрепляла весь север Балтийского моря уже сотню лет. Скорее стоит напрячь все силы в борьбе, чем идти на поклон в виде просящего.

В конце концов, в прошлой войне было утеряно куда больше, чем ныне, но отдать свою самостоятельность в обмен на польские полки никто из них не захотел. Так отчего ныне стоит ломать свою гордость об колено? Это пока вопрос об унии с римскою церковью отложен на дальнюю полку. Но тот же Александр вынашивал проект возрождения флорентийской церковной унии, поддержанный в этом киевским митрополитом Иосифом Булгариновичем и виленским епископом Альбрехтом Табором. В нынешнюю годину им ещё и шатанья в вопросах веры недоставало.

Проще объявить посполитое рушение и показать агрессорам, что сила литовских рыцарей ещё не оскудела.

А сам канцлер напомнил, что все из здесь присутствующих не по разу общались с великим князем Сигизмундом и прекрасно знают, что он вовсе не сторонник унии, и рассматривает княжество, как лённое владение для своего наследника.

В общем, споры были жаркими и написать королю всё же решили, но основную надежду возложили на войско, сбор которого решено было ускорить, а к шляхтичам, кои надумают избежать службы, применить все законные меры для наказания.

Между тем зарядившие на Петрово говение дожди, не переставая лили весь Петровский пост, растянувшийся в этом году на четыре недели. И всё это время армия сидела в Полоцке, спрятавшись от развергнувшихся хлябей небесных городскими крышами и не испытывающая никаких проблем с продовольствием. Воеводы, с большой охотой уничтожавшие винные запасы наместника (ныне томившегося в тюрьме, как и большинство иных знатных людей, словно в отместку за страдания оршанских вязней), глядя на это водяное буйство лишь качали головами и даже думать не хотели: а каково же им было бы сейчас, находись они по другую сторону стен. А тот, кто точно знал, что бы с ними было, ныне сидел за одним с ними столом, но молчал, понимая, что во многих знаниях многие печали. В конце концов, всё сложилось просто прекрасно, а лично для него — отлично.

Мошна, изрядно прохудившаяся, вновь разбухла от добычи. Лучшие мастера (да не все, но по возможности) уже находились на пути в его вотчины под присмотром Годима, уходившего, кстати, совсем в другом статусе, чем пришёл под Полоцк. Дворянский сын, подписавший кабальную грамоту по бедности, ныне всё же стал дворянином, но не государя, а князя Барбашина, под что ему была выделена в условное держание деревенька, одна из находившихся на отшибе от основных вотчин и доставшаяся ему в приданное за жену. Таким образом, Андрей решал сразу две проблемы: оставлял при себе проверенного человека и показывал послужильцам, кем они могут стать и какой статус оставят детям.

А главное, дядюшка не обошёл его заслуги в докладе, что отправил на имя государя. Ну, подумаешь, слегка перепутал кое-кого местами, всё же это была его идея брать Полоцк изгоном, а не Немого, но тут лучшее — враг хорошего. Он и так по совокупности заслуг уже грозит стать великокняжеским боярином раньше, чем самый успешный из Барбашиных — Иван. И это не смотря на то, что Иван его годами старше. А с другой стороны он считал, что места в Боярской думе уже достоин. Пусть в первой жизни не срослось стать генералом, так хоть во второй карьера должна быть успешной.

Кстати, о государе.

Армия ещё потому стояла в Полоцке, что ожидала прибытия великокняжеской рати, задерживающейся по понятным для Андрея причинам. Как и в иной реальности, проливные дожди и внезапная смерть брата, удельного князя калужского Семена Ивановича, вынудили Василия III повременить с отъездом в действующую армию. Андрей, узнав про смерть Семёна, лишь вздохнул. В своё время ему попалось интересное исследование, по которому в смерти государева брата была виновата мать Елены Глинской, княгиня Анна Глинская, урождённая Якшич. Не зная так это или нет, но Андрей как смог, предостерёг Семёна на данный счёт, и теперь ему оставалось лишь гадать: то ли Анна оказалась хитрее, то ли версия та выеденного яйца не стоила. Но как бы там ни было, а ситуация повторялась вновь, с той лишь разницей, что Полоцк был уже захвачен и сил для взятия Витебска у объединённой армии хватало с избытком. Настолько, что, как и в иной реальности, князь Михайло Горбатый с большей частью своих людей отправился из-под Полоцка по раскисшим от дождей дорогам вглубь владений Сигизмунда I. Только теперь он ушёл не от бескормицы, а в привычный уже поход за холопами и зипунами. Заодно, возможно, заставит литвинов больше думать о собственных домах, а не о походе под Полоцк.

Петров день отмечали торжественно. Даже слишком. Тут многое сошлось: и победа (всё же захват города на пост пришёлся), и праздник, и конец поста, и окончания дождливой погоды. Громко звонили колокола, во всех городских церквях шла торжественная служба. А на посаде и в окрестных селищах простые люди православные устраивали "гулянки Петровки", водили хороводы, качались на качелях да затевали игры. Вот только свадеб не играли, как-то не до того было.

Как в народе говорят: "Пётр лето зачинает, Илья лето кончает". Впереди ждали жаркие денёчки. Кому озимые убирать да травы косить (косцы по деревням уже начали отбивать косы, и веселое клепанье разносилось далеко окрест), а кому под пули лезть. Ибо от государя грамота с гонцом быстроконным прибыла. Государь извещал, что к Полоцку не идёт, а идёт сразу под Витебск и велел воеводам спешно идти к нему, оставив в городе надёжный гарнизон. Наместником в нём оставался опытный воевода, герой нижегородской обороны Иван Хабар-Симский из рода Добрынских и рюрикович по крови, как потомок смоленских князей, хоть и без княжеского титула.

Кстати с ним Андрею познакомиться хотелось даже больше, чем с другими, оставившими след в истории. Всё же Хабар был героем не только учебника, но и книг, читанных им в детстве (если кто читал "Басурман" Лажечникова, тот поймёт). Конечно, Иван оказался не тем рубахой парнем, как его описал романист, но и сильно детских впечатлений не испортил. А теперь даже заставил Андрея напрячься: ведь если он надолго осядет в Полоцке, то кто тогда будет под Рязанью честь государеву спасать? Воеводы-то по паре лет в должностях сидели, а это аккурат под Крымский смерч получается. Вот так и вмешивайся в исторический процесс. Кажется, изменение реальности начало своё чёрное дело и к чему это приведет, оставалось только догадываться.

Но, как бы там ни было, а по окончанию празднований русская рать снялась с насиженных мест и двинулась в обратную сторону. Андрей, как воевода судовой рати, которую ныне дополнили пищальниками, а суда загрузили артиллерией, не понадобившейся под Полоцком, уходил по реке, которая из-за проливных дождей и не собиралась мелеть. Хоть идти и пришлось против течения, но к Витебску они подошли раньше основных сил армии Шуйского.

Город открылся за очередным извивом, могучей крепостью на холме. Вокруг каменных стен чернели обугленные остовы посада, а за ними, на приличном расстоянии белели многочисленные шатры осаждающей армии с пятнами кострищ между ними. Взяв город в осаду, русская рать ныне бездействовала, ожидая подхода главных сил. Витебчане, которые сами себя именовали витеблянами, ворот не открывали и вылазок не устраивали, как ни пробовали их выманить, но чувствовалось по всему — по густоте стрельбы сверху, по шумам и гулам, доносящимся из-за стен, что ратных там собралось не мало.

По прибытию полоцкой рати мест, что на земле, что на воде стало резко не хватать. Пушкари, не теряя времени, стали устанавливать орудия в помощь тем, что уже обстреливали городские стены. Правда калибр их оставлял желать лучшего, но против деревоземляных укреплений большинства городов что Руси, что Литвы, да ещё и построенных по допороховой технологии этого хватало. Вот только Витебск в этом отличался от большинства городов. Его Верхний замок был ещё при Ольгерде сооружён из камня. И пусть стены эти уже порядочно обветшали, но для лёгкой артиллерии они были непробиваемы. Теперь же новгородцы подтянули свой наряд, в котором были и довольно монструозные представители стенобоев. А ведь на подходе был и главный наряд Московского княжества. И по всему выходило, что скоро вибелянам не поздоровится. Кажется, это стало доходить и до них. Сквернословие со стен хоть не прекратилось, но словно сдулось, потеряло свою изюминку. В нём ещё не было обречённости, но и былого задора тоже уже не наблюдалось.

Андрей, вспомнив эпизод из более поздних русско-шведских войск, тут же организовал отправку в город рукописных (сам себя уже материл за отсутствие передвижной типографии) памфлетов с описанием того, как легко был взят Полоцк, а потом под ним вдобавок разбили и шляхетскую армию, идущую на помощь. И как вывод внизу говорилось, что теперь у витеблян есть лишь два пути: либо в холопы после штурма, либо быстренько выбегать с поклоном и ключами от города. В общем, полностью повторил ситуацию под Свеаборгом. А что, сработало тогда, почему бы не сработать и сейчас? Никто никакую армию не разбивал? А витебляне об этом знают? Вот то-то и оно!

На создание памфлетов работали все грамотные андреевы люди. Каждый в день писал по пять копий и вечером полторы сотни листков уходили за стены. Сработают или нет, это ещё бабушка надвое сказала, но и бесследно точно не пройдут. Ну а на крайний случай есть 'напалм' и ещё кое-что из европейских новшеств, которые и в Европе-то пока редки. Вот литвины-то удивятся. А уж как историки удивятся. Хотя, нет, те товарищи быстро диссертацию напишут, что это, мол, от датского короля или императора мастера прибыли и грубых московитов обучили.

В этот день погода хмурилась с самого утра. По небу плыли низкие темно-синие тучи. А вот у земли ветра не было. И хоть солнце и не показывалось, было очень жарко, и люди обливались потом от духоты. Пыль, поднятая колесами и конскими копытами, долго стояла столбом над дорогой.

Именно в этот день и прибыл под стены Витебска великий московский князь Василий, Третий в своём имени. Звуки труб и барабанов оповестили об этом не только своё войско, но и осаждённых. Полки, построившись ровными колоннами, радостными криками встречали своего государя. Церковный клир, прибывший с ним, вместе с полковыми попами запел молебен с водосвятием, встав на небольшом холме, на виду всего войска. Поплыл над войсками гул колокольного звона из походной звонницы, не заглушая, однако, молитвенных песнопений.

Пока пели молебен, во всех полковых обозах готовили обед для воинов, а на видном пригорке, специально очищенном и разровненном посошными мужиками, ставили большой государев шатёр. Именно там будет располагаться ставка, и именно оттуда государь будет руководить осадой.

Туда же, по окончанию молебна государь пригласил воевод на обед. Впрочем, обед был по-походному умеренный. Выпили лишь здравницу за государя, воевод да за все воинство православное. А по окончании трапезы тотчас же был собран военный совет.

— Ну, воеводы, — начал государь, — поведайте мне, что делать надумали.

— А что речь-то, государь-батюшка, — ответил князь Шуйский, развертывая малый чертежик, — вот ныне полки наши расставлены вокруг всего города.

Он подвинулся на скамье ближе к великому князю, положил пред ним этот чертеж и, указуя пальцем (пора указку "изобрести" что ли, подумал вдруг Андрей, так же присутствовавший на совете), продолжил:

— Туто поставим пушки, что с тобою прибыли и аккурат с заутрени начнём стены да ворота ломать, да град обстреливать. А коли за седьмицу горожане послов не вышлют, будем штурм готовить.

— А возьмём ли? На смоленские стены сколь почитай раз лазали.

— Коль ворота пробьём, никто нас не удержит.

— А пробьём?

— Да, государь.

— Отчего так уверен, князь Василий?

— А про то более лепо племяшь мой скажет, — усмехнулся Шуйский. А Андрей понял, что настаёт его звёздный час. Коли задумка сработает — быть ему на коне и ждёт его карьера быстрая. Ну и дядю тоже (как же, родственничек чай отличился). А не сработает — все шишки ему. Впрочем, почему не должна сработать? Ведь он предлагал всего лишь на полвека раньше 'изобрести' петарду. А что такое петарда в языке сапёров прошлых веков?

Она была изобретена в XVI веке в Нидерландах, входе войны с Испанией, для подрыва крепостных ворот, частоколов и других преград. Петарда состоит из отлитого металлического котла, который своим отверстием навинчен на квадратный брус — так называемую мадрильную доску. Иной раз, для усиления пробивающего действия петарды, вместо пыжа в неё вкладывали так называемый "поддон", а на него несколько картечин. Воспламеняющее устройство находится на дне котла. Перед употреблением петарду заряжали специально замешанным "крутым" порохом.

Как её использовали. Да просто! С двумя помощниками, которые несли котел, петардист приближался к взрываемым воротам и прибивал или привинчивал крюк к одной из створок. На него вешали петарду за кольцо на мадрильной доске и немедленно поджигали.

Не смотря на простоту конструкции, петарда часто применялась в осадах и позволяла брать хорошо укреплённые города решительным штурмом.

Устройство её Андрей себе вполне представлял, она ведь проходила сразу по двум его увлечениям: и истории, и артиллерии. Первую рабочую петарду он сотворил ещё в своей камской вотчине, а месяц в Полоцке был им и вовсе использован на всю катушку. Был лишь один минус: работать со всем этим могли лишь его люди. А это чревато потерями. Но война без них хоть и бывает (вспомните казус между Голландией и архипелагом Силли), но редко. А взятие Витебска было в планах самого Андрея. И очень хотелось бы, что бы город взяли с боя, а не переговорами, а то вдруг как государю опять в голову взбредёт крамольная мысль оставить им все или часть их привилегий. Так что придётся рисковать.

Государю же суть своей идеи он объяснял не долго, потому как вскоре разговор свернул на тему зернения пороха и преимущества такого пороха перед пороховой мякотью. Не удержавшись, Василий повелел изготовить пушки и провести, так сказать, наглядное сравнение. На смотрины отправились все, кто был в государевом шатре. Сначала пушкари палили своими зарядами, а после зарядили те же пушки уже новым, специально сгруженным со стругов. Ветер давно уже рассеял дымные облака, а воеводы всё ещё обсуждали увиденное. Как и следовало ожидать, новый порох показал себя во всей красе. А кончился тот разговор так, как втайне и планировал Андрей: Василий повелел наладить изготовление такого пороха на государевых мельницах.

После смотрин государь отправился к себе, отдохнуть после долгой дороги. Воеводы тоже разошлись кто по своим шатрам, а кто и по чужим, обсудить услышанное да пропустить чарку другую. А усталые полки, расставив на ночь, где нужно, сторожевую охрану и выставив дозоры, заснули, как убитые...

О том, что дело принимает дурной оборот, витебляне поняли сразу, как только в немузыкальный рык осадной артиллерии включились могучие пушки великокняжеского наряда. От прилетавших из-за водных преград ядер рушились дома, тряслись и стонали крепостные стены. В некоторых местах начинались пожары, правда, с ними быстро справлялись. Однако страшнее вражеского обстрела были подмётные письма, что ежедневно летели из московского стана в город. Поначалу им не верили и жгли, смеясь над глупыми московитами. Но дни шли за днями, а осаждающие преспокойно стояли себе под стенами, и ничто не говорило о том, что они опасаются подхода деблокирующих сил. И это начало наводить некоторых особо не стойких на дурные мысли. И нужно было что-то предпринять, чтобы не дать им набрать критическую массу, после чего оборонять крепость станет бессмысленно, и она падёт в руки осаждающих сама как переспелый плод. И витебский воевода решил изматывать врага вылазками.

Януш Костевич был и без того одним из самых богатых сановников Великого княжества Литовского, а после того, как женился на Марине Угровской, принёсшей ему в приданное Венгрув в Подляшье, прочно вошёл в первую десятку. Должность витебского воеводы он исполнял уже пятый год, сменив на этом месте Ивана Сапегу, и возможности своей крепости знал превосходно. Пусть каменные стены и обветшали, но выдержать многомесячную осаду они могли. Наученный налётами прошлых годов, он заранее распорядился завести в город строевого леса для заделки проломов и починки строений. Да и сами стены подновили после падения Смоленска, справедливо ожидая новый главный удар на их направлении. К тому же с собою он взял почти всех своих воинов, а это сотня и ещё десяток умелых рубак, к тому же очень хорошо обмундированных и вооружённых. Плюс в самом Витебске имелись так называемые "конные мещане", которые, живя в городе и будучи горожанами, одновременно владели имениями, служа за это государству 'конем'. Главной их обязанностью было несение службы "збройно" в конном земском ополчении во время "посполитого рушенья" вместе со шляхтой. А это ещё ровно сотня копий. И пусть никакого рушения не объявляли, но не защищать родной город они просто не могли. Остальной гарнизон составляли вооружённые горожане, которых насчитывалось под тысячу человек и пушкари.

Ну а чтобы не оказаться посреди осады на голодном пайке, в город всю зиму и весну свозили съестные припасы. Так что обороняться крепость могла долго, но лишь до тех пор, пока в защитниках имелась стойкость. Поэтому правильно оценив угрозу от "московского писания", на борьбу с подмётными письмами воевода бросил значительные силы. А так же обратился к церковникам, дабы те на проповедях и богослужениях внушали народу, что писано в тех бумагах ложь, дабы убить в горожанах силу к сопротивлению и превратить их в рабов московского владыки, ведь, понятное дело, никто об их правах на той стороне думать не будет.

Принятые меры позволили воеводу удержать ситуацию под контролем, но смутное ощущение тревоги так и не покинуло его.

В это утро Андрея разбудил не слуга (прошли времена, когда он без слуг в походы хаживал), а тарарам, начавшийся в лагере. Выскочив из шатра, поставленного недалеко от берега, он потратил некоторое время, чтобы разобраться в ситуации, хотя сообразить мог и сразу: горожане пошли на вылазку.

Впереди бежали пешцы, вооружённые копьями и топорами, а за ними из ворот уже выскакивали конные ратники. Удар был хорошо рассчитан, а сами горожане бились очень справно: их удар опрокинул жидкий заслон и позволил коннице ворваться в растревоженный лагерь.

Понимая, что спешка делу не помощник, Андрей поспешил одеваться, дав команду собираться у его шатра. И когда строй пищальников с дымящимися фитилями вырос перед входом, он вышел уже облачённый в доспехи. На нём был тяжелый шлем с золочёным тульем и длинными, торчащими в стороны наушами, из-под которых свисала на плечи густая мелкоколетчатая бармица — подшеломная кольчужка, защищающая шею, — тяжелое зерцало, одетое поверх кольчуги, тоже отблескивало золотом.

Окинув взглядом своих молодцов, он мановением руки повёл их в бой, который давно уже из избиения полусонных превратился в знатную рубку. Всё говорило о том, что вскоре витебляне начнут отход под прикрытие своих пушек и воеводы готовили конные сотни дабы попытаться ворваться в город на плечах отступающих.

Скорым шагом пищальники подошли к месту боя именно в тот миг, когда отошедшие для разгона конные десятки литвинов начали новую атаку, стремясь сбить атакующий порыв русских, и подставили под пули свой фланг. Таким подарком Андрей не воспользоваться не мог. Первая шеренга, разрядив самопалы, присела, и следом прогремели выстрелы второй шеренги. После чего первые две стали спешно перезаряжать ружья, а вперёд вышла третья шеренга, напряжённо вглядывающаяся вперёд.

Нельзя сказать, что их вмешательство было судьбоносным, но и свою лепту в общие потери врага они внесли однозначно. Витебляне, подхватив раненных, отошли в город, сумев закрыть их перед самым носом поместных всадников.

Итогом их вылазки стали довольно чувствительные потери среди осаждающих полков, расслабившихся в последнее время до потери осторожности и взлетевший до небес боевой настрой горожан.

Оскорблённый в лучших своих чувствах, Василий III Иванович велел готовить войска к штурму. Перед ратниками выкатили бочонки с медовухой, что Андрею сразу напомнило штурм Смоленска в ходе первой осады. Штурм назначили на послеобеденное время.

Ратники, разгорячённые словами воевод и пенным напитком, похватав деревянные щиты и лестницы, бросились к стенам города. Воду, окружавшую город, преодолевали на лодках и плотах. Защитники стен, дабы сбить атакующий настрой, палили из пушек, пищалей и луков, кидали камни и лили горячую воду и горящую смолу. В ответ жахнули пушки государева наряда, добавив сумятицы.

Бой, тяжёлый, кровавый, шёл с переменным успехом два часа. В какой-то момент показалось, что нападающим удалось заскочить и закрепиться на стене. С яростным рёвом к месту прорыва потянулись новые десятки, и пара-тройка новых лестниц прислонилась к потрескавшимся и обагрённым кровью стенам. Однако Костевич, по счастливой случайности оказавшийся в нужном месте, не задумываясь бросил в бой своих жолнеров и сам повёл их в рукопашную. Удар опытных рубак и решил исход схватки. Последние русичи, видя, что в плен их брать не собираются (и горожане и жолнеры рубили всех, в горячке боя не обращая внимания на попытки врагов сдаться на милость победителям) попрыгали со стены вниз и та вновь вернулась под власть витеблян. Однако схватка тяжело далась и им. А главное, в последний момент был ранен воевода Костевич. Он уже не лез сам в бой, углядев, что весы победы качнулись в их сторону, а стоял пеший, отдавая приказы, и тут какой-то московит углядел его и скорей всего в бессильной ярости просто метнул, изловчившись, обломок копья. Наверное, сама богиня судьбы посмеялась в тот момент над обоими. Московит не успел узнать, попал или не попал, так как был пронзён аж двумя копьями сразу, а бесстрашного и умного воеводу, не раз водившего полки в сечу, подхватили на руки его же воины и истекающего кровью отнесли в Верхний город.

Но штурм был отбит и теперь оба лагеря готовились к новым битвам.

Государь под впечатлением больших потерь, понесённых при штурме, опечалился и даже стал подумывать, что на Витебск придётся хаживать, как на Смоленск и брать его измором. Потому как за всю войну его ратники не смогли взять ни один город "правильно". Вот только воеводы, почуявшие свою силу, были с ним не согласны. И смогли настоять на своём. Новый штурм спланировали провести через два дня. А всё это время палить по городу беспощадно.

В этот раз атаку начали сразу с трёх сторон. Пищальники и пешие дворяне рвались к стенам не взирая на шквальный огонь, который обрушили на них защитники. Вот первые лестницы уткнулись в стену, и казалось, всё будет как в прошлый штурм, но на сей раз среди атакующих бежали ничем не приметные людишки, сгибаясь под тяжестью непонятных вещей. Так в толпе они добрались прямо до ворот и принялись споро мастерить непонятное для многих сооружение. Наконец старший из них поднёс тлеющий фитиль к хорошо просмолённому шнуру и когда тот занялся, махнул рукой и рванул в сторону от ворот.

В общей какофонии боя новый взрыв ухнул как-то незаметно, но результат его был замечен сразу всеми: и защитниками, и нападавшими. Створка ворот рухнула и открыла путь внутрь Нижнего города. Тотчас вал поместных с рёвом устремился в проход, не давая защитникам возможности что-то сделать. Посоха уже несла длинные связанные между собой брёвна, дабы починить взорванные мосты через ров, а от основного лагеря уже накатывалась лавина конных масс.

К вечеру Нижний замок был взят и замирен. Лишь небольшой горстке его защитников удалось укрыться за стенами Верхнего замка, усилив его гарнизон. Вот только настроение у них было близким к панике, что мало способствовало стойкости обороны. В надежде на помощь извне слабый от ранения и большой потери крови Костевич решил потянуть время. Он выдвинул 'пункты', на основании которых мог вести речь о сдаче укреплений. Все его предложения базировались на привелеях данных городу в 1503 и 1509 годах.

Великокняжеские воеводы были тоже озабоченны затягиванием осады. Ведь это создавало угрозу деблокирования крепости, так как никто не верил, что литвины оставят такие поражения без ответа. Для того чтобы не пропустить момент появления чужого войска, во все стороны были разосланы усиленные дозоры, а наиболее быстроходные струги мотались в Полоцк и обратно, узнавая, что слышно у тех. И все прекрасно понимали, что встречать литовскую армию лучше имея полностью покорённый Витебск за спиной. Потому к предложению витебского воеводы отнеслись со вниманием, но тут против горячо выступили братья Шуйские и их младший родич Барбашин. Они упирали на то, что нет чести государю принимать условия от тех, кто уже проиграл. Да и зачем на Руси нужны города основанные на чужих привелеях? В огонь всю эту писанину и готовить новый штурм. Петарды уже доставлены и жить защитникам осталось недолго.

Ободрённый наметившимся успехом, Василий Иванович согласился не принимать почётную сдачу от витеблян и наоборот, потребовал сдаться по всей воле государской. Поняв, что его уловка не удалась, Костевич велел готовиться к битве, втайне всё ещё надеясь на помощь извне.

Увы, его надеждам не удалось сбыться: на следующий день Витебск пал. Многие горожане, признанные защитниками крепости, были пленены и розданы боярам и дворянам в качестве холопов. Воевода Костевич стал пленником государя, а шляхтичи поменьше были поделены между воеводами. Хуже всего досталось купцам: их и ограбили подчистую, и приговорили к выселению на восточные рубежи. Никаких выездов в Литву, как это было под Смоленском, на этот раз не было: государь, подстрекаемый Шуйскими, прошлый урок усвоил на отлично.

Так что когда литовское войско всё же появилось, над Витебском и Полоцком развивались уже великокняжеские стяги.

Глава 51

Очередной военный совет, куда Андрей попал как всё тот же воевода судовой рати, собрался в покорённом Витебске в доме местного наместника. На сей раз решали, что делать дальше, и большинство воевод стояло за то, чтобы идти прямиком к Вильно и, как про себя пошутил князь, заканчивать войну на развалинах вражеской столицы. Нет, сам по себе план был неплохой, вот только в эйфории больших побед все как-то позабыли о том, что литвины не сидят на попе ровно, а собирают армию, куда обязательно возьмут польских наёмников. Да и вообще, зачем нам полевое сражение с непредсказуемым результатом? Андрей честно считал, что отсидеться по крепостям куда выгоднее. Пусть литвины мокнут в поле и тратят последние гроши из и без того пустой казны на дорогостоящих ляхов. Зато Полоцк, Витебск и Смоленск буквально нависнут над Вильно, заставляя её обитателей знатно понервничать. Этакое английское Fleet in being в сухопутном воспроизведении. И пусть гадают, откуда и куда в следующий раз русские нанесут удар.

Именно в подобном ключе он и высказался, когда дошла и его очередь. Укрепить гарнизоны захваченных крепостей, завести провизии и посмеяться над попытками врага вытянуть их в поле. А вместо похода вглубь литовского княжества лучше сильнее укрепиться на двинских берегах. Поставить или обновить крепости в Улле, Дисне и Дриссе, взяв тем самым под надзор весь путь от Витебска до Полоцка и от Полоцка до земель Ливонского ордена. К тому же Дрисса станет одномоментно и защитой от Браславля и угрозой ему же.

Государь, прекрасно понимая чьи интересы представляет молодой Барбашин, искоса поглядывал на Шуйского. Но тот лишь согласно кивал головой. Ещё бы, как всегда, всё уже давно было обговорено, продумано и согласованно. Немой с братом ещё меньше, чем сам Андрей были заинтересованы в том, чтобы их триумф оборвался какой-нибудь очередной Оршей. Тут уж лучше синица в руках, чем журавль (как возможная победа в полевом сражении) в небе.

О чём думал сам Василий Иванович, понять было трудно. Предположения, конечно, строили, но насколько они были верны, мог показать только вердикт, который вынесет сам государь. Андрей же в своих расчётах исходил из того, что Василий был ещё более осторожным человеком, чем даже его отец и кидаться в омут с головой в надежде на авось не в его правилах. Разумеется, это были изыскания не его самого, а историков, читанных им в прошлом, но другой информации у него не было, а всё наблюдение уже изнутри, так сказать, наводило на мысль, что историки были скорее правы. Так что князь решил рискнуть и теперь, как и все, с волнением ждал, что же скажет государь.

И тот не подвёл. Выслушав внимательно всех, он взял небольшую паузу, растянувшуюся на обед, и только потом вынес своё решение. Согласно ему полки в очередной раз перетряхивались, разделяясь на несколько новых ратей. Основное войско и наряд убывали домой, вместе с судовой ратью, которая эти самые пушки и должна была дотянуть до Торопца. Вот только главой рати становился Семён Угримович, а для молодого Барбашина у государя нашлось иное дело. Главные герои летней баталии князья Шуйские так же убывали по своим наместничествам, а вот пятерым государевым избранникам предстояло в скорейшем порядке отыскать места под крепостицы и закрепить тем самым двинские берега под государевой рукой. Но не это было самым смешным, а то, что судьба словно посмеялась в отместку за попытку изменений упругой ленты реальности. Шедший в великокняжеском войске резко окрепший здоровьем Михаил был назначен воеводой одной из пяти новых ратей. В помощь к нему назначались Пороша Иван Осипович, сын последнего самостоятельного дорогобужского князя и князь Охлябинин Василий Федорович. А ещё родные братья Иван да Андрей. Причём если Иван шёл с повышением из простого ратника государева полка до головы, то у Андрея получалось своего рода понижение из самостоятельного воеводы до подчинённого. Но так часто бывало в походах, так что возмущаться не приходилось. Тем более что главой стал ни кто иной, а старший брательник. Тут вон Ивану больше впору возмутиться тем, что меньшой брат выше стал. Он простой голова в большом полку, а младший — воевода судовой части рати. Однако, формально ничего нарушено не было. Старший брат под младшим не ходит, ибо большим полком самый старший командовал, а Андрей по большому счёту никакого отношения к данному полку не имел. Но всё одно тем же вечерком за бутылочкой лёгкой медовухи, братья обсудили сложившуюся коллизию и изрядно поломали голову над вопросом, а зачем кому-то понадобилось так тасовать назначения. Кому и зачем мог понадобиться возможный местнический спор среди них? Причём Андрей был больше чем уверен, что целили именно в него. При всём уважении, остальные Барбашины сидели, покамест, в тени и мало кому были интересны. А вот он, похоже, успел отдавить уже не одну чужую мозоль. И это отнюдь не радовало. Влезать в придворные интриги дело хлопотное, тут ведь и головы лишиться можно.

Отвлечься от грустных мыслей как всегда помогло дело. Барбашинской рати предстояло совершить многовёрстный марш до самой дальней границы полоцкой земли, там, где она граничила с Браславским поветом и Ливонским орденом и восстановить разрушенные ещё в 1515 году русской ратью принадлежавшие князьям Масальским Друю и Друйский замок. О нём вспомнили в последний момент и все великокняжеские советники сошлись, что одной Дриссы для угрозы Браславлю будет маловато, а вот совместно с Друей это уже другой разговор.

В общем, двинулись в путь разом и землёй и водой. Речную флотилию сформировали из кораблей, что конфисковали в Витебске и Полоцке. На судах везли крепостного розмысла и посоху, которым и предстояло вести основные земляные работы.

Однако сразу пройти к нужному месту не удалось. Едва отошли от Полоцка, как их перехватила идущая на выручку своим городам литовская рать. Точнее, перехватили слухи о появлении врага, что заставило немногочисленную барбашинскую рать возвратиться в Полоцк и за стенами пережидать вражескую осаду, усилив собой и без того крепкий гарнизон.

Что ж, недолго ждали полочане освобождения, вон оно, встало лагерем в двух верстах от города. Только с городских заборол хорошо видно, что армия сия ну отнюдь не сильна числом: на взгляд всего-то тысяч двадцать, если не меньше, да и то по преимуществу конница. И, что важнее всего, практически без артиллерии, а та, что имелась, была явно маловата для настоящей осады. Как всегда, супротивник не осилил мобилизацию. От того и попытался взять город изгоном, вот только в отличие от русской попытки, их не удалась: стража хорошо помнила, каким образом им самим достался город и чужих ошибок совершать не собиралась. Лишние проволочки у ворот, конечно, нервировали горожан, но мало влияли на службу. Да и кому было волноваться: львиную долю старых горожан давно уже отправили многовёрстными обозами в центральные и восточные части Руси, а намеченные на их смену жильцы ещё не прибыли и от того Полоцк представлял из себя заброшенный город с кучей пустых дворов. Чем Андрей не преминул воспользоваться, подыскивая хорошее место под двор для своей торговой компании, себя любимого и пару мест под гостиницы. Олексин двор оставался за ним и, скорее всего, парню предстояло стать главой полоцкого отделения.

Ну а пока Андрей, воспользовавшись оказией, решал свои проблемы, великий гетман Острожский, окружённый магнатами и многочисленной свитой, гарцевал на белоснежном жеребце, молчаливо разглядывая ощетинившиеся стены. Судя по всему, Полоцк и вправду не сильно сопротивлялся: лишь в Заполотском посаде золотились ещё не потемневшие от времени заплатки в стенах. Остальные сооружения стояли нетронутые.

Глядя на них, князь испытывал острое чувство дежа-вю. Точно так же, но четыре года назад на него смотрели стены Смоленска. Чем кончилось то дело, вспоминать воеводе не хотелось. Правда, тогда у него было меньше воинов, но вот осадной артиллерии ни тогда, ни сейчас не было совсем.

"Боже, за что ты ополчился на литвинов?" — в который раз обращался он к небесам, но те безмолвствовали. Собравшаяся с таким трудом армия спешно (ну, по своим представлениям) вышла на помощь Витебску, но на полдороге их настигла весть, что город не дождался помощи и пал в руки московита. Весть вызвала шок и закономерный вопрос: что теперь делать? Собрав совет, решили, что к Витебску теперь идти нет смысла, и стоит попытаться отбить ближайший к войску город, которым был Полоцк, так как кроме гарнизона в нём других подразделений по докладам лазутчиков не было. И вот они тут, стоят на раскисшей от долгих дождей земле, на десятки вёрст разграбленной чужаками, и мрачно взирают на тревожно замерший город. Шансов у войска практически не было, это понимали многие: для штурма не хватало артиллерии, а для осады продовольствия. Но и отступать без попытки тоже было не в их правилах. Возможно, один мощный натиск решит всё. Да, крови прольётся немеряно, но бескровно город не взять точно. Так что пусть вся имеющаяся артиллерия начнёт обстрел, а армия готовится к атаке.

Следующие дни были больше похоже на трагикомедию. Продолжая обстреливать город, литвины предложили русским выйти за стены и сразиться, как подобает рыцарям. Иван Хабар-Симский, получив подобное предложение, даже онемел от подобной то ли наглости, то ли глупости. Ответ его был прост и лаконичен: можешь — атакуй, не можешь — вали на все четыре стороны, а чушь не предлагай. С обеих сторон на одном и том же языке неслись непечатные выражения и сексуальные фантазии о том, что сотворят победители с побеждёнными. Слушая порой довольно интересные конструкции, Андрей с сожаленьем понимал, что времена междоусобиц, начавшиеся в далёком девятом веке, вовсе не кончились. И борьба Руси и Литвы это их логическое продолжение, когда вся мелочь была съедена и остались только два мощных претендента, пережившие века и доказавшие тем самым, что их пути были самыми правильными. Ведь проигравший изначально шёл неверной дорогой, потому и сгинул в пучине времён. Да, говорить про их судьбу можно разное, но факт остаётся фактом — погибает тот, кто меньше приспособлен к меняющимся реалиям. А теперь оставшиеся двое схлестнулись между собой, решая, чья концепция развития самая правильная и кто из них настоящий наследник Руси и трона равноапостольного князя Владимира. Той, Золотой Руси, от которой и ныне так мало осталось, а многое забылось, или пылиться в подвалах дворцов и монастырей, уничтожаемое временем. Лишь крохи от той поры достанутся историкам, справедливо сетующих на скудность информации. Потому как сцепившимся в смертельной схватке было не до прошлого.

Наконец, уязвлённые в лучших своих чувствах литвины решились на штурм.

Построившись в несколько колонн, наёмники и спешенные шляхтичи двинулись к стене. Передние ряды прикрывались ростовыми щитами, остальные несли лестницы и тараны. Несколько сотен всадников гарцевали поодаль, ожидая открытия ворот. Вся немногочисленная артиллерия палила по стенам, раня и убивая защитников в надежде, что те спрячутся от огня и позволят штурмующим беспрепятственно пройти до самой стены.

Но и защитники стен понимали чужие желания. В ответ в атакующих полетели стрелы и ядра. Понятно, что дальше полукилометра ни о каком прицеливании из пушки речи быть не могло, но по скученной массе пехоты можно было особо и не целиться: скачущее по земле ядро обязательно кого-нибудь да зацепит.

Понеся первые потери, литвины лишь ускорили шаг. Им оставалось пройти каких-то сто — сто пятьдесят шагов, когда полоцкие пушки пальнули картечью. Разогнанные до большой скорости куски железного дроба и камни выкосили в рядах атакующих целые просеки, но не смогли сбить их настроя. Шагов за двадцать до стены литвины рассыпались на отряды и в десятках мест вверх взлетели лестницы, по которым, даже не дожидаясь их прислонения, поползли самые нетерпеливые. Со стен на них посыпались камни, бревна и полилась кипящая вода или смола (это кому как повезёт). А вообще лезть под огнём по лестнице, приставленной к стене и ожидая, что вот-вот защитники её столкнут удовольствие то ещё. Чем выше ты поднимешься, тем меньше шансов уцелеть при полёте к матушке-земле. Там ведь не только твой вес зачтётся, но и вес доспеха, который и без того не маленький.

Однако люди остервенело лезли, словно позабыв про страх смерти. Казалось, ничто не сможет остановить их порыв, вот первые удальцы достигли вершин и на стенах разгорелись рукопашные схватки, но, как ни странно это прозвучит, это была уже агония. Большинство лестниц к тому времени уже было сброшено вниз, и очаг прорыва давно был локализован. Попытка поднять новые лестницы окончилась лишь гибелью десятков новых воинов. А потом сверху полетели и те "счастливцы", что смогли дойти до конца, а следом упали и последние уцелевшие лестницы, с которых горохом посыпались взбиравшиеся воины. Штурм захлебнулся кровью, так и не принеся желаемого успеха.

Вечером в шатре Острожского царило мрачное настроение. Отбить город не удалось и теперь всё яснее становилось, что торговый путь из Литовского княжества в Европу через Ригу оказался под властью московского князя. А это был сильный удар по казне княжества. Но и поделать он ничего не мог. Не было сил, а главное, средств, чтобы проломить стены. Да ещё этот дождь, вновь полившийся с небес. В такое время не воевать надо, а сидеть и греться в походных шатрах, а ещё лучше в собственном доме. Это московитам хорошо — они под крышами в тепле и достатке, а храбрые воины литвинов ныне или мокнут в дозоре или мёрзнут в промокших палатках, кашляя от дыма, что давали вместо тепла мокрые дрова.

Из всех знатных панов-рады лишь Юрий Геркулес был настроен решительно, требуя ни смотря, ни на что садиться в осаду и ждать подвоза осадной артиллерии. А коли подойдёт на выручку московский князь с войском, то дать ему бой. Однако слишком многие возражали Радзивиллу, резонно намекая на предстоящую осень и бескормицу. Местность разорена ещё московитами, а своих кормов осталось всего ничего. А от лазутчиков и немногочисленных перебежчиков известно, что московиты завезли в город изрядный съестной припас. Да ещё перед самой осадой гарнизон усилился подошедшей ратью тоже не с пустыми тороками прибывшей. Так что самым лучшим выходом многие находили отступление и созыв сейма, на котором следует объявить Посполитое рушение и наказание тем, кто попытается увильнуть от службы. Заодно собрать всю артиллерию в одном месте и подкопить порохового зелья да съестного побольше. И уже по весне всей силой разом навалится и отбить захваченные города, взяв их либо штурмом, либо измором.

А ныне лучше отойти под Вильно, ведь гонцы один за другим несут весть о появившихся чуть ли не под стенами столицы московитских отрядах. А ну как это не загонные сотни, а московский князь двинулся из-под Витебска всею силою. Хороши же мы будем, ожидая его под Полоцком потерять ещё и Вильно. Тогда уж точно либо под унию, либо на поклон в Москву, мира просить. А ни тот ни другой вариант магнатам не нравился.

Так и спорили, долго спорили, до хрипоты, до хватания за рукояти кинжалов, но пришли таки к общему мнению, да и письмо от господаря, в котором тот велел защищать Вильно всеми силами и в прямое сражение с московитом не вступать, сделало своё дело. Спустя неделю после неудавшегося штурма литовское войско снялось и, не солоно хлебавши, отступило от Полоцка.

А ещё спустя седьмицу, убедившись, что никаких хитростей враг не готовил, рать Михаила Барбашина продолжила свой путь. Времени, чтобы поставить крепостицу, оставалось мало, а потому шли спешно и достигли нужного места быстрее, чем планировали. Заодно получилось, что свалились как снег на голову тем, кто после погрома решил вернуться на пепелище и постараться восстановить былое жильё. Полон был, конечно, не ахти какой большой, но лишними рабочие руки точно не будут.

Селение Друя возникло на левом берегу Западной Двины при впадении в неё реки Друйки как удобная пристань на крупном торговом пути. Холмистый рельеф, извилистая пойма Друйки, широкая и полноводная Западная Двина с зелёными массивами берегов. Красота этого места завораживала взгляд.

Друйский же замок являлся одним из важных оборонительных пунктов Придвинья. Он охранял не только двинской речной путь, но и пути-дороги в Браславщину, являясь одним из четырёх замков, что имелись на данный момент в Браславском повете, хотя Друя управлялась пока что из Полоцка и до реформ Сигизмунда II было ещё полстолетия.

С 1490 года владели замком князья Масальские, которым добрый король Александр со временем даровал и право на свободную торговлю по Двине. Правда, после погрома 1515 года замок лежал в руинах, но сомневаться в том, что хозяева его скоро восстановят, не приходилось. Оттого и спешила барбашинская рать занять выгодное место, пока хозяева не опомнились.

Крепостной розмысл внимательно пригляделся к окрестностям. Конечно, так и подмывало построить крепость на острове, но, сложив только ему понятные плюсы и минусы, он решил, что мастера литвины были правы и крепость стоит строить на берегу, правда, в одном он был не уверен: строить там, где стоял замок Масальских или на другом берегу Друйки. К сожалению, таких подробностей Андрей не знал, и подсказать розмыслу как будет лучше, не мог.

В конце концов, посовещавшись со всеми начальными людьми, Михаил принял решение строить там, где строили литвины. И работа закипела.

Посошные мужики и полоняне валили лес, очищали брёвна от коры и сучков, часть деревьев распускали на доски, которые кромили тут же, на берегу, рыли ров и ямы под фундамент. Ратные же несли дозорную службу, совершали дерзкие набеги на литвинов сами или рубились с отрядами, посланными из Браславля, гарнизон которого, к счастью, был малочисленнен и ничего серьёзного, кроме тех же набегов, предложить не мог.

Глядя на всё это, Андрей был восхищён: всё же умели работать предки. За каких-то три месяца на пустом месте возникла мощная крепость. Несмотря на то, что она была древесно-земляная, она была очень прочная, возведенная в виде деревянных срубов, заполненных глиной. Наружные стены также были обложены глиной. Расположили крепость на высоком месте, да ещё и подсыпали вал землёй извлекаемой из будущего рва. Она имела восемь башен, из них две воротные. Угловая башня северной стены имела въездные ворота, из которых дорога разбегалась к берегу Двины и по мосту через Друйку в посад. Вторые ворота находились на южной стороне. Отсюда дорога уходила на литовский Браславль.

Когда работы были почти закончены, в устье Друйки соорудили плотину, которая подняла уровень воды настолько, что это позволило заполнить глубокие рвы, выкопанные вокруг крепости. Склоны рвов были уложены бревнами, которые от воды покрылись водорослями и стали скользкими. Северо-западная сторона крепости была защищена уже самой Друйкой.

На вооружение новой крепости по Двине из Полоцка доставили пушки, достаточное количество боеприпасов и продовольствия, что позволяло ей выдержать длительную осаду. Расположенная на границе сразу трёх государств — Руси, Литвы и Ливонии — этот форпост грозился стать изрядной занозой для двух последних и надёжной защитой для торговых караванов, что пойдут из Руси в Ригу.

Кстати, кроме самой крепости строители соорудили и пристань на двинском берегу. И первым, кто её опробовал, был Олекса, как раз возвращавшийся из Риги.

Правда, когда он появился, крепость ещё не была достроена, но так одно её появление вызвало у парня лёгкую оторопь. Считай, года три тут никто так не строился. Когда же от берега в его сторону рванули легкие лодочки, заполненные вооружённым народом, Олекса велел бросать якоря, понимая, что с трудом выгребающие против течения струги от преследователей всё одно не уйдут.

Но, слава господу, всё быстро разъяснилось, и таким образом он стал первым торговцем, опробовавшем в деле новое пристанище.

Вечером, попивая медок, распаренный до красна в бане Олекса доложил князю о своих рижских делах. Как Андрей и надеялся, товары, оплаченные погибшим Митковичем, были со спокойной душой отданы его приказчику, который до того уже не раз вёл дела с рижскими купцами. Афёра принесла в княжеский карман неплохую сумму, что разом подняло его настроение. В свою очередь он, не откладывая в долгий ящик, предложил Олексе возглавить вновь образуемое отделение компании и описал всю недвижимость, что удалось для него приобрести практически по бросовым ценам. Олекса, за последние годы буквально сжившийся с Полоцком, был сражён наповал: князь, и так поднявший его из самых низов, словно прочёл его тайные желания и сам предложил то, чего он хотел и на что не смел и надеяться.

Разумеется, он согласился, лишь попросив отпустить его в Бережичи. На вопрос что он там забыл, ответил просто — жениться, если, конечно, не отдали ещё зазнобу замуж за эти годы.

Услыхав ответ, Андрей поперхнулся напитком. Вот чумная голова. А сказать не мог? Присмотрели б за девой да тот же Годим и присмотрел. В общем, доставишь груз в Полоцк и двигай. А коль срастётся всё, то без него свадьбы не играть. Так и быть, побудет у тебя князь посажённым отцом.

Довольный Олекса убыл на следующий день, а Андрей ещё месяц нёс службу, покуда из Разрядной избы не прилетел государем подписанный указ. Воеводой в Друйской крепости оставался князь Михаил Барбашин и с ним две сотни воинов. Остальные могли следовать домой, на хозяйство.

Глядя на довольного старшого, Андрей усмехнулся: нет, не зря он к брату своего знахаря отправлял. Какого знахаря? Да того, что попался ему однажды по пути в камскую вотчину. Молодой парень спасался от смерти, что грозила ему в родной деревеньке. Старушка мать его была ведуньей, помогала людям с болезнями бороться, но не ворожбой, а травками да припарками. Не имея дочери и заметив, что единственному сынку лекарское дело даётся, принялась обучать его своим хитростям. А потом вышла у них размолвка с сельским попом. Что там да как Андрей сильно не углублялся, зато для двух лекарей выяснилось, что, как говорится, против силы не попрёшь. Мать слегла и как-то быстро сгорела в лихоманке, а сам Мишук, после того, как деревенские славно отходили его ногами, подался в бега, проклиная глупых людей, которым сколь ни делай добра, а они всё одно полны злости.

Когда они повстречались, парень исхудал до костей, и жизнь его буквально висела на волоске. А вот Андрей подумал, что видать сам господь посылает ему того, кто займётся медициной под его чутким руководством. Нет, люди будущего, конечно, многое знают о травах, той же ромашке, чистотелу, зверобое или подорожнику. Но местный знахарь знает куда больше. И раз его отвары работают, то знает правильно. А то, что не знает он, но помнит попаданец, всегда можно добавить в копилку общих знаний. А потом собрать всё это и сделать один общий медицинский справочник. Бухтение о том, что умения эти родовая тайна были отвергнуты с налёта. А последующие беседы позволили со временем изменить мнение парня на многие вопросы. В общем, лёд тронулся, хоть и медленно. Андрей вывалил всё, что вспомнил про травки (спасибо покойной бабушке) и оставил Мишку переваривать услышанное. Ну, тот и переварил как смог.

Вот именно этого знахаря под видом личного лекаря и отправил он к брату, который в последнее время стал сильно сдавать. Конечно, Мишук не чудотворец, но прописанные им отвары сделали своё дело. И то, подумаешь, дело к полтиннику подходит. Что теперь, помирать что ли? Хватит и Владимира, что едва сорокалетие разменять успел. Эх, ему б настойку одну сварганить, для общеукрепляющего воздействия, только где ж цветок нужный взять. В прошлую бытность проблем больших не было — прямо на даче выращивал, заказав семена по интернету. Но тут-то интернета не было, заказать семена было неоткуда, а само растение, сколько Андрей не вглядывался, найти не мог. Видимо не росло оно на Руси. Хоть в Китай за ним экспедицию снаряжай, да и то не факт, что китайцы про него уже знают. Да и не факт опять же, что китайский он. Ведь ничего про его историю не помнит. Но эффект от снадобий на его основе был впечатляющим.

А, ладно, чего гадать. Попадётся — прихватим обязательно, а пока что и так получается неплохо. Настолько, что Мишка (который брат, конечно) задумал жениться повторно. Андрей, узнав об этих хотелках, только поржал втихую, но саму идею поддержал. Не дело что от брата одни дочки останутся. Не след фамилии вымирать. А так, глядишь, и сынка под старость заделает. Будет, кому чин и вотчины оставить. Да и на деле вон как сказалось. Последний-то раз братец самостоятельно давненько воеводой был. Ещё при прошлом государе судовой ратью при походе на Казань командовал. А с тех пор всё в государевом полку и прозябал. Вот что менять надо было изначально, а он, как истинный попаданец, сразу на историю замахнулся. Зато теперь, ох, чую, ещё сверкнут Барбашины-Шуйские!

Ныне же оставим братца воеводой, а сами поспешим в Бережичи. Давненько там не бывал, пора и показать, кто истинный владелец вотчины.

* * *

**

О том, что сестра засиделась в девках, Яким начал волноваться ещё в прошлом году, едва Василисе шестнадцать стукнуло. Нет, женихи-то были, как без того. Только не выдавать же её за первого встречного. Хотелось-то пристроить в семью с достатком, да вольную, а в Бережичах, почитай одни холопы и жили.

С той поры, как заключил Яким ряд с князем, жизнь его пошла по восходящей. С новыми способами хозяйствования поначалу мало что получалось, но в последние годы он, вроде, приноровился к ним, хватка появилась, и понял он, чего для работы надобно было. Вот только главного, навозу, так и не хватало. Хоть коровёнка их, полетовав в стаде и принесла приплод, но и с двух коров и конька всё одно на поля недоставало. Однако, выполняя все наказы, стал он замечать, что с годами поля начали приносить хлеба больше, чем раньше было. Конечно, до тех урожаев, как на перелоге, было ещё расти и расти, но, не смотря на частые недороды, жевать одну лебеду они стали куда меньше. А чаще своего зерна стало до нового урожая хватать.

Тут, правда, выявилось, что заготовка семян того же клевера или донника очень трудозатратна. Даже без отбора лучших семян. Но приноровился, да и жена с сестрой тут вполне себе помощницы.

В общем, жизнь наладилась. Да ещё жена сразу двойню принесла. Ныне вон ползают малютки: одного Агафоном крестили, другого Феоктистом. Сыновья! Через пяток лет в помощники выйдут.

Да, а вот сестре всё никак пару не сыскать. Может и вправду в дальних деревнях посмотреть. А то ведь сдурит девка, так и позору не оберёшься.

Но вот по осени появился в деревне Олекса, где-то пропадавший последние четыре года. Парень явно заматерел, а разодет был — не каждый окрестный дворянин так оденется. Явно приподнялся на княжеской службе. Но не зазнался. При встрече обрадованно стиснул в объятиях, расспросил как жизнь, как семья поживает, мать, сестра, жена. Поздравил с первенцами, пообещав в иной раз с подарком для малюток прийти. И верно, зашёл, как обещался. Посидели они за столом, повспоминали былое, а потом, как ушат на голову, вывалил Олекса новость, что желает сватов заслать к Василисе. Уж огорошил, так огорошил. И ведь всем жених хорош: молод, пригож, статен и богат. А что увезёт с собой, так то известное дело бабье: за мужем ехать. Не долго думал Яким, махнул рукой, соглашаясь.

Но лишь вечером "обрадовал" сестру известием. Ух, как та зыркнула. А то Яким не знает, что ей Миколка-холоп приглянулся. Вот только не холопу о вольной мечтать. Переживёт сестра разлуку, а там, глядишь, стерпится — слюбится. Он ведь не только брат, он ещё и глава семьи и должен заботиться обо всех. В ихнем-то уголке лучшей пары для сестры и не сыщешь.

А потом было сватовство, а как князь из похода вернулся, и свадебка.

Сидя на почётном месте, Андрей уловил момент и вполголоса бросил счастливому жениху:

— А я думал, ты на купчихе какой женишься.

— Прости, княже, но и ты не на княгине-боярыне женился, — усмехнулся в ответ Олекса. — Я её ещё тогда, девчонкой босоногой приметил. Знаю, что не люб ей пока, но не отдам её никому.

Князь хлопнул послужильца по спине:

— Ох и намаешься. Ну да твоё дело. Главное помни: тут силком да наскоком дел не справишь. А, да ну тебя к лешему, мы на свадьбе или где? Наливай, давай, гулять так гулять.

О чём думала сама невеста, знали только она да, возможно, её мать, Млада. На дворе стоял шестнадцатый век, и спрашивать желания у женщин, было мало принято в обществе. Считалось, что старшие лучше понимают, что нужно им для счастья. Недаром и до 21 века доживёт поговорка "стерпится-слюбится". Мудрость веков, однако.

Знатно погуляв на свадьбе и навтыкав всем и вся, чтоб не забывали, кто тут хозяин, Андрей поспешил в Княжгородок где его ждала разродившаяся первенцем жена и куча дел. Если он собирался поменять что-то в распределении сил на Балтике, то следующий год обещал стать очень богатым на события. А у него ещё столько недоделано, что иной раз руки опускались, как представлял, что ещё нужно совершить....

конец 1 книги