С того места, где алжирский лейтенант Белабише пытался удержать вместе восемьдесят человек своей 8-й роты, ситуация выглядела совершенно безнадежной. Он даже не мог приказать своим людям стрелять, опасаясь, что тени перед ним были скорее друзьями, чем врагами. У Вьетминя, похоже, была аналогичная проблема, поскольку его войска теперь кишели вокруг французов, и Белабише внезапно стало ясно, что бойцы Вьетминя больше не стреляли в людей, а целились поверх голов. Неудивительно, что, как указывает Жюль Руа, небольшой группе офицеров Вьетминя под флагом перемирия было чрезвычайно трудно пробиться сквозь эту компактную массу людей, чтобы встретиться с Лаландом и предложить ему прекратить боевые действия, поскольку дальнейшее сопротивление было бессмысленным.
В 01.50 командный самолет принял самое последнее сообщение, которое француз мог отправить из Дьенбьенфу:
«Выход не удался — абзац— Больше не могу связаться с вами — абзац и конец сообщения».
Это действительно был конец. Конец войны в Индокитае. Конец Франции как колониальной державы. Позже, той же ночью, четырехмоторный бомбардировщик «Приватир» эскадрильи №28-F французских ВМС был сбит при бомбежке линий коммуникации Вьетминя вдоль шоссе №41. Его пилот, мичман Монгийон, и его экипаж, из восьми мичманов и старшин, были последними французами, убитыми в бою в ходе битвы за Дьенбьенфу.
Снаружи, 7 мая 1954 года
Разница в часовых поясах между Парижем и Дьенбьенфу составляет семь часов. Было 10.30 7 мая по парижскому времени, когда красный флаг был поднят над командным блиндажом де Кастра в Дьенбьенфу. Новость, вероятно, дошла до французского правительства около полудня. В 16.30 французское правительство проинформировало Национальное собрание, главный законодательный орган Франции, о том, что премьер-министр представит ему важное сообщение. В 16.45 шестидесятипятилетний Жозеф Ланьель, нормандец с бычьей шеей, поднялся на трибуну в сопровождении нескольких министров своего кабинета. Премьер-министр был одет во все черное. Весть о катастрофе уже достигла Парижа, и полукруг был заполнен законодателями. Все места в галерее для посетителей и в секции прессы были заняты.
Премьер-министр, голосом, который он тщетно пытался контролировать и который поначалу был настолько тихим, что его едва было слышно даже с помощью системы громкой связи, сказал:
— Правительство было проинформировано о том, что центральная позиция Дьенбьенфу пала после двадцати часов непрерывных ожесточенных боев.
Когда он произнес эти слова, его голос сорвался. В зале раздался громкий вздох и под грохот кресел законодатели, посетители и пресса поднялись на ноги, за исключением девяносто пяти коммунистов и Шарля де Шамбрана, законодателя от Прогрессивной партии, союзной с коммунистами.
В последовавшей мертвой тишине, прерываемой только громкими рыданиями женщины-законодателя, Ланьель продолжил:
— Опорный пункт «Изабель» еще удерживается. Враг хотел добиться падения Дьенбьенфу до открытия конференции по Индокитаю. Он считает, что мог бы нанести решающий удар по моральному духу Франции. Он откликнулся на нашу добрую волю, на стремление Франции к миру, пожертвовав тысячами (своих) солдат, чтобы сокрушить их числом героев, которые в течение пятидесяти пяти дней вызывали восхищение всего мира…
…Франция должна напомнить своим союзникам, что вот уже семь лет армия Французского союза неустанно защищает особо важный регион Азии, и в одиночку защищает интересы всех. Вся Франция разделяет скорбь семей бойцов Дьенбьенфу. Их героизм достиг таких высот, что общечеловеческая совесть должна диктовать врагу — в пользу раненых и тех, чье мужество дает им право на военные почести, — такие решения, которые больше всего будут способствовать созданию климата благоприятствующего миру.
Известие о катастрофе накрыло Францию, как толстое одеяло. Кардинал Морис Фельтен, архиепископ Парижа, приказал отслужить торжественную мессу по погибшим и попавшим в плен в Дьенбьенфу. Парижская опера, которая должна была впервые после окончания Второй мировой войны принять балет Московской оперы, отменила целую серию русских представлений. Французское телевидение — во Франции и радио, и телевидение контролируется правительством — отменило свои вечерние программы, а радиосети отменили все развлекательные шоу и заменили их программами французской классической музыки, в частности, «Реквиемом» Гектора Берлиоза. Это был единственный реквием, который когда-либо получили тысячи погибших в Дьенбьенфу.
В Ницце, на французской Ривьере, глава некоммунистического государственного режима Бао Дай (чье имя в переводе означает «Хранитель Величия», но который предпочитал жизнь на французской Ривьере заботам о войне во Вьетнаме) выступил с собственным заявлением, в котором он поблагодарил французов за жертвы, которые они принесли:
«Теперь, когда Франция признала независимость Вьетнама, ни у кого не может быть сомнений в бескорыстном благородстве ее защиты вьетнамского народа и Свободного мира… Французы могут быть уверены, что Вьетнам не забудет о жертвах Франции».
В Сайгоне была двойная спешка. С одной стороны, призыв 120 000 молодых вьетнамцев дал только 7000 призывников, из которых 5000 были признаны негодными к службе. И известие о поражении вызвало лавину вьетнамских и французских переводов в Гонконг, где вьетнамский пиастр внезапно упал на черном рынке с шестидесяти до восьмидесяти пяти за доллар США.
Новость о падении Дьенбьенфу попала в Соединенные Штаты слишком поздно для утренних газет 7 мая, но именно это делает их вдвойне интересными. Ибо Дьенбьенфу, на самом деле, исчез как новость на первой полосе гораздо раньше. В то время, как французы умирали на «Элиан», Америка прилипла к своим телевизорам, наблюдая как ныне покойный младший сенатор от штата Висконсин допрашивал министра по делам армии и армейского генерала о том, почему неизвестный армейский дантист с предполагаемыми левыми наклонностями, был повышен обычным образом с капитана до майора. В тот самый момент, когда минная галерея Вьетминя разорвала «Элиан-2», Дьенбьенфу попал на 6-ю страницу самой уважаемой газеты Америки.
В день падения Дьенбьенфу сенатор Маккарти оспорил право исполнительной власти скрывать секретные данные от Конгресса, а Дьенбьенфу поднялся на 3-ю страницу. Однако, сенатор от Техаса Линдон Б. Джонсон, выступил с речью перед ежегодным ужином Демократической партии в День Джефферсона-Джексона в Вашингтоне, в ходе которого он ясно продемонстрировал зарождающийся глубокий интерес к Вьетнаму, который должен был вырасти после того, как он стал президентом:
«Какова американская политика в Индокитае? Все мы слышали о мрачной череде поворотов, путаницы, тревог и поездок, которые произошли в Вашингтоне за последние несколько недель.
Очевидно только, что американская внешняя политика никогда за свою историю не претерпевала такого ошеломляющего поворота.
Наши враги поймали нас на блефе, наши друзья и союзники напуганы, и, как и мы, задаются вопросом, куда мы направляемся. Мы стоим перед явной опасностью остаться нагими и одинокими во враждебном мире.
…. Эта картина нашей страны, напрасно ослабленной в современном мире, настолько болезненна, что мы должны отвести глаза от заграницы и взглянуть на родину».
Последовавшая после его решающего выступления 3 апреля, речь будущего президента от 6 мая обязала его занять определенную позицию по проблеме Вьетнама. Когда-то, президент Линдон Б. Джонсон, вопреки мнению тех, кто отказывал ему в глубоком знании иностранных дел, действовал в соответствии с уроками, которые он извлек из Дьенбьенфу: американского Дьенбьенфу не будет так долго, пока он сможет этому помешать.
В 21.30 по восточному времени, государственный секретарь Даллес рассказал американскому народу о недавних событиях, в которых он вкратце отдал дань уважение де Кастру и его людям:
«Французские солдаты показали, что они не утратили ни воли, ни умения сражаться даже в самых неблагоприятных условиях. Это показывает, что Вьетнам производит солдат, обладающих качествами, позволяющими им защищать свою страну».
В своей речи госсекретарь Даллес постарался также возложить вину за бездействие Америки как на премьер-министра Великобритании Черчилля, который не согласился на совместные действия во Вьетнаме до Женевской конференции, так и на Конгресс США. И здесь снова то, что Даллес должен был сказать, имело решающее значение для формирования американской приверженности Вьетнаму десятилетие спустя:
«При принятии обязательств, которые могут включать применение вооруженной силы, Конгресс является полноправным партнером. Только Конгресс может объявить войну. Президент Эйзенхауэр неоднократно подчеркивал, что он не стал бы предпринимать военные действия в Индокитае без поддержки Конгресса. Кроме того, он ясно дал понять, что не будет стремиться к этому, если, по его мнению, не будут предприняты адекватные коллективные усилия, основанные на подлинной общности целей в защите жизненно важных интересов».
Другими словами, поражение Франции при Дьенбьенфу будет списано со счетов, и переговорам в Женеве будет позволено пойти своим, предопределенным курсом.
Журналу «Лайф» оставалось найти хоть что-то яркое в конце укрепрайона. «Единственным лучом надежды над могилами Дьенбьенфу», заявило издание в номере от 17 мая 1954 года, — «Является тот факт, что одно препятствие для совместных действий — героическое упорство Франции — было устранено».
Суббота, 8 мая 1954 года
8 мая была девятая годовщина Дня Победы — победы союзников над нацисткой Германией и теперь она также стала годовщиной нового поражения Франции. Накануне вечером на основной позиции Дьенбьенфу бойцы Вьетминя окружили и согнали своих французских пленников в длинные колонны. Они смотрели пустым взглядом на генерала де Кастра и некоторых его старших штабных офицеров, провезенных мимо них на джипах. Это была 308-я «Железная дивизия», которая взяла поле боя под контроль, а ее командир, коренастый седовласый генерал Вуонг Туа Ву, разместил свой командный пункт в командном блиндаже де Кастра.
В 20.00 7 мая доктора Гровена посетил доктор Тай, главный хирург 308-й дивизии, в сопровождение четырех молодых врачей. Тай был высоким для вьетнамца, очень худым и бледным. Он прошел со своей дивизией более 600 миль от китайской границы, и как и Гровен, последние три месяца день и ночь провел за операционным столом. Выпускник французского университета в Бордо и медицинской школы Монпелье, он превосходно говорил по-французски. В тишине он прошел через кошмар переполненных блиндажей госпиталя, окутанных зловонием мертвых и умирающих, и сел на маленький табурет в похожей на нишу комнате Гровена, в то время как сам Гровен сел на свою койку. Военврач коммунистов посмотрел на своего французского коллегу и сказал:
— Мы видели, когда проходили через ваши блиндажи, что они битком набиты ранеными. Мы узнали этот запах. Мы понимаем, через что вам пришлось пройти, но мы ничего не могли с этим поделать. Это все, что я могу вам сказать.
Гровен удивленно поднял глаза: враг тоже оказался человеком. В течение короткого времени врачи договорились, что в первую очередь всех раненых нужно будет вынести из подземных блиндажей и перевести в госпитали и перевязочные пункты под открытым небом. При таком изобилии нейлоновых парашютов, разбросанных по лагерю, установка временных палаток не представляла бы никаких трудностей. Французские врачи и медицинский персонал смогут оставаться на своих рабочих местах под наблюдением медиков Вьетминя. С другой стороны, медики Вьетминя могли бы позаимствовать хирургическое оборудование и, прежде всего, антибиотики, которых почти не было на стороне противника. Гровен предвидел последнюю просьбу и тщательно спрятал часть своего небольшого запаса драгоценных антибиотиков в замаскированных канализационных стоках внутри блиндажей. Однако в то же время, он испытал огромное облегчение, узнав о судьбе своих раненых и был благодарен за понимание, проявленное его захватчиками. Когда два дня спустя политические комиссары взяли все в свои руки, ситуация изменилась.
На «Изабель» ранние часы рассвета были потрачены на сбор французских пленных. Тот факт, что последний бой «Изабель» прошел в темноте ночи, значительно все усложнил. Кроме того, 304-я дивизия Народной армии, которая отвечала за «Изабель» и была в основном набрана в дельте Красной реки, имела с французами кое-какие давние счеты и казалось, решила обращаться с противником более грубо. В 06.00, когда солдаты 2-го батальона 1-го полка алжирских тиральеров сидели под плотной охраной Вьетминя вдоль дороги, ведущей на север из «Изабель», мимо них прошел полковник Лаланд и его штаб, которые шли на север под усиленной охраной и с крепко связанными за спиной руками.
Но теперь для противника началась фантастически сложная работа по сортировке почти 10000 солдат войск противника различных национальностей. С самого начала противник решил разделить пленных по национальному признаку и разделить их на группы по пятьдесят человек: французы будут идти с французами, а алжирцы, марокканцы и вьетнамцы также сформируют отдельные подразделения. Иностранные легионеры, в свою очередь, также были разделены в соответствие с их национальным происхождением на немецкие, итальянские, испанские и восточноевропейские группы. Унтер-офицеры должны были быть отделены от нижних чинов, а офицеры — от всех других групп. Таким образом, основная масса пленных превратилась бы в толпу без единого лидера в руках своих захватчиков. Этот процесс сортировки занял несколько дней. Именно в этот период произошло большинство успешных побегов.
Офицеры были немедленно изолированы и подвергнуты длительным допросам о каждой детали обороны Дьенбьенфу. Каждое их слово записывалось не одной, а несколькими стенографистками, говорящими по-французски, а иногда и записывалось на магнитофон. Часто одного и того же офицера несколько раз допрашивали на одну и ту же тему говорящие по-французски следователи. Особое внимание было уделено офицерам не французского происхождения, таким как алжирцы. Когда лейтенанта Белабише привели на допрос, он с ужасом заметил, что у допрашивавшего его офицера была совершенно точная крупномасштабная карта ОП «Изабель», показывающая точное расположение каждого подразделения внутри опорного пункта. Вьетминь интересовало не только то, что делали французы, но и различные непредвиденные обстоятельства, которые могли возникнуть: возможные контратаки, альтернативные зоны обстрела и так далее. У вражеского следователя было также личное дело Белабише, вероятно, найденное среди бумаг, которые не удалось сжечь штабу его батальона, и он видел его награждение орденом Почетного легиона. Он посмотрел на Белабише и спросил:
— Ты алжирец. Ты собираешься остаться с нами, чтобы бороться за освобождение своей страны?
