-Да. Война. Только какая-то другая... — добавил чей-то голос.
Баргр покачал головой:
"Та же у них война, парни. Потому, что они тоже сражаются за свободу! А свобода — одна на всех. И рабство одинаково во всех мирах. И честь везде одна и та же.
Как и у нас, там воины молча седлают коней, получив приказ.
Как и у нас, там исчезают во мгле волки, уходя в рейд.
Как и у нас, там рыдают матери, получая похоронки на сыновей...
Как и у нас, там воют волчицы, оплакивая на холмах Скорби родичей, павших в бою...
Как и у нас, там с завистью смотрят мальчики на висящий на стене клинок отца, который мама запрещает трогать даже пальцем...
И, как и у нас, там приходит день, когда мать, сняв со стены, сама вручает этот меч своему повзрослевшему сыну и отправляет его в армию, запретив оборачиваться. И так же стоит на пороге, смотрит вслед уходящему и глотает слезы.
И даже враги у них те же самые. Может быть, они не чернолицы, может, мечи у них не такие, может, говорят на другом языке...
Но они те же. Ибо Враг — он во всех мирах один и тот же. Ибо злоба, подлость, жестокость и бесчестие — тоже одинаковы во всех мирах!
Та же у них война. Мы когда-нибудь, конечно, прорвемся к ним. Но они справятся и сами. Не может быть уничтожен народ, воины которого пишут такие песни!"
Кровь на струнах
(374 год Нашествия)
-Мама! А что было дальше?
-...
-Мама! Ну расскажи!
-Линне! Повернись на правый бочок! Так! Молодец! Теперь — закрой глазки... Закрыл? Ну, слушай.
-Иртэ! Стоит ли об этом?
-Ох, Меттере! Я бы и рада сменить тему! Но он не уснет, пока я не закончу. Его кровь... Что поделаешь?
В 374 году имперские войска снова, в который уже раз, захватили Арбад. Кроме того, их западной армии удалось блокировать нертов в их горах. Над Сопротивлением в очередной раз нависла угроза разгрома.
Тогда князь Конх отправил второй корпус под командованием княгини Тьюры на запад с заданием отбить у врага порт Кветору, захватить перевал Нархор, связывающий Кветору с Нертскими горами и передать все это нертам. Тогда они удержат свои горы и оттянут на себя западную армию Черной империи.
Корпус за пять дней пересек Зеленую степь, перевалил Веерные горы и повернул на юго-запад. А нашей бригаде поручили держать Третий Палец — единственный из пяти перевалов Веерных гор, открытый в это время года.
Баргр, наш командир, впервые в жизни разозлился: все воевать будут, а нам тут сидеть и скучать? Ну какой дурак будет снимать войска с главных направлений, чтобы возвращать Третий Палец?
Но такой дурак отыскался. И не таким уж он дураком и был! Старик Чжуан Гэ, помню, пришел в ярость, узнав о плане княгини. Не выбирая выражений, он кричал, что только полный недоумок может приказать удерживать Третий Палец! Возьми имперцы перевал, они бы маршем двинулись в Рыжие горы и взяли бы их штурмом. Надо было разместить пятую бригаду в Зеленой степи с приказом тормошить войска противника, но ни в коем случае не принимать боя. Тогда имперская армия не рискнула бы атаковать нашу ставку, оставив в тылу целую бригаду. И потратили бы немало времени на бесплодные попытки нас поймать!
Баргр и сам до этого дошел, но было поздно: семнадцатый пехотный корпус Черной империи прижал нас к горам. Их было в восемь раз больше, чем нас.
Мы поняли, что нам — крышка.
...Нам пришлось спешиться. Лошадей загнали на перевал. Мы поставили фалангу по себекскому образцу. На флангах разместили лучников.
Музыканта посадили на холме, позади нашего строя. Может быть, думал каждый, нам удастся прорвать их строй и уйти в степь? Тогда Музыкант будет спасен!
Но верилось с трудом.
Знаешь, Линне? На поле боя всегда очень шумно. Десятники срывают голоса, пытаясь докричаться и передать приказ своим воинам. Там так шумно, что глохнешь...
А голос лютни услышали все. Негромкий, печальный этот голос напоминал, что нет у нас права проиграть этот бой, что там — на востоке — Рыжие горы, куда семнадцатый пехотный двинет, если пройдет по нашим костям. И вновь музыка вселяла уверенность, мужество, добавляла сил.
Лонна рубилась с холодным сердцем, как на учениях, не видя лиц врагов. Усталость, которая давно должна была прийти, где-то заблудилась. В ее ушах играла лютня.
Вокруг нее гибли друзья... Пехотинцы в черных плащах наседали, ни на мгновение не разрывая строй. Меч Лонны застрял в ребрах очередного врага. Она вытащила кинжал.
Знаешь, Линне, чем так труден бой в окружении? Тем, что шансов прорваться почти нет, и ты это знаешь. Сотня Лонны была отрезана от основных сил и окружена. То же самое творилось по всему полю боя. При восьмикратном перевесе в силах, командир семнадцатого корпуса мог себе позволить такую роскошь. Они разрезали наш строй на девять частей, блокировали их и приступили планомерно уничтожать.
Все?
Нет! Еще нет! На поле боя появились всадники. Девятеро, в черных плащах, только без эмблем, на черных конях, только мечи их были бледны, а не черны, неспешно скакали они по полю, как по ковыльной степи. Поднял руку один из них, и все они направились к нашим окруженным отрядам. Никто почему-то не пытался их убить... Только падали мертвыми черные пехотинцы, мимо которых проезжали всадники. Расступилось кольцо врагов, всадник выхватил меч.
Я никогда не видела такого! За несколько мгновений он зарубил несколько десятков прекрасно обученных имперских солдат. Клинок так и летал в его руке! Враги попятились. Тогда воин засмеялся. И жуток же был его смех! Даже наши опустили мечи. Самые смелые из нас испугались! Воин покачал головой и стряхнул капюшон... Нет, он был не чернокож. Он был бледен. Длинные золотые волосы рассыпались по плечам, по черненой кольчуге. Воин был очень высок. "Держитесь, воины вейрмана! Помощь близка!" — мертвым голосом сказал он. И взгляд его упал на Лонну. Лонна не испугалась его. Единственная на поле боя — не испугалась.
Спрыгнул с коня незнакомец, подошел к Лонне, посмотрел в глаза и неожиданно улыбнулся. Такой светлой оказалась его улыбка! Так напомнила она Лонне улыбку Музыканта...
Воин осторожно отобрал у нее кинжал и протянул свой меч, рукоятью вперед.
-Возьми, сестра. Пригодится. — И почудилась Лонне боль и печаль в его голосе.
Миг! И снова воин в седле. Когда он повернул коня, Лонна спросила его:
-А как ты без меча?
-Не беспокойся, сестра: меня нельзя убить.
-Спасибо, неизвестный друг! Как звать-то тебя?
-Нет у меня имени, сестра. Прощай! — с этими словами воин махнул рукой. Сверкнул на солнце золотой перстень с единственным камнем... Воин умчался. И возобновился бой. Но появление девятки помогло нам: бригада вновь соединилась, отступив к перевалу.
Клинок незнакомца вернул надежду. Он, казалось, сам знал, что ему делать. Тело Лонны пело, рука, державшая меч, порхала, как птица. В ее ушах играла лютня.
Лишь на миг этот голос умолк. Как будто Музыкант стиснул пальцами гриф. И опять...
Топот копыт теперь стучал в его музыке, свистели стрелы, шуршал в ушах ветер... И завывала боевым волчьим кличем лютня...
Шли часы, близился вечер... Мы держались.
-Мама! А ты их знала?
-Кого?
-Музыканта и Лонну.
-Знала, сынок.
-А какие они были?
-...
И вдруг что-то изменилось на поле. Как будто внезапно сменился ветер. Как будто посветлело опять небо. Повеяло полынным запахом восточных степей... И на вершине далекого холма, там, за строем врагов, вырос одинокий всадник.
И грянул клич, который уже тридцать лет никто не слыхал, послышался вой... Во весь опор вылетали из-за холма низкорослые степные кони, желтым светились над их гривами волчьи глаза... Короткий приказ! И прыгают с седел в бой волки, и натягивают луки всадники народа Тогул! Народа, погибшего сто сорок лет назад. Степной спецназ!
Они же все погибли! Лонна сама видела перевал мертвых в Олтеркасте: целое поле скелетов, конских, человеческих, волчьих. Ей рассказывали, как три десятка лет назад путь восточной армии Черной империи преградил степной спецназ. Почти сутки длился безнадежный тот бой. Они легли там все. Но сто тысяч беженцев из Олтеркаста смогли уйти в северные леса.
И вот теперь степной спецназ (из прошлого? из легенды? из памяти нашей?) снова пришел на помощь друзьям.
Баргр приказал атаковать. Имперцев все равно было вчетверо больше, но их же взяли в клещи! Такого шанса нельзя было упустить. И мы прорвали строй врага, развернулись и ударили во фланги. И музыка вела нас в бой.
Бой закончился. Никто не заметил, как исчез степной спецназ. Следопыты потом не нашли ни единого следа. Наши вейры облазили все поле, но так и не учуяли их запаха. Только стрелы — неповторимые тогульские стрелы — доказывали нам, что все — было! Степной спецназ пришел на помощь ниоткуда, помог и снова возвратился в Легенду.
А когда мы поднялись на холм, где оставили Музыканта...
-...
-Спасибо, Меттере! Спасибо, родная... Мне лучше...
-Мама! А что потом-то было?
-...Сейчас расскажу.
Когда мы поднялись на холм, где оставили Музыканта, мы увидели, что он был мертв. И мертв давно: кровь успела подсохнуть. В сердце его торчала черная стрела. Мертвая рука сжимала гриф лютни, залитой кровью. Струны продолжали дрожать. И затихала в ушах музыка.
Лонна не плакала. Ей было все равно. Все равно — жива она, или нет... Она не чувствовала ран, не слышала слов... Запредельное горе отключило чувства... Так бывает... Вот и тетя Меттере согласна...
Только она склонилась над телом мужа, только погладила его волосы...
-Рубашка порвалась... — зачем-то подумала Лонна. — Надо зашить. А-то как же он...
И с опозданием — ему уже не надо. Его больше нет!
Лонна взяла лютню из руки Музыканта. Взяла, не замечая, что руки ее в крови. В крови величайшего из музыкантов... Провела непослушными пальцами по струнам. Зачем? Она так и не научилась играть.
И лютня зазвучала вновь!
-Мама! А потом?
-...
-Мама! Ну что ты плачешь? Ну почему ты в этом месте всегда плачешь?
-...
-Спи, Линне. Спи, сынок. Я с тобой...
Пепел Боргильдсфольда
(53 год Победы)
Иртэлонна Ульфдоттир арнМеттере не дожила до Победы. Она сражалась во всех битвах, прошла путь от десятника до командира бригады. И лютня в ее руках была ее оружием, не менее грозным, чем клинок, подаренный ей когда-то назгулом. Звуки этой лютни наводили страх на врагов.
Да! Сражалась она, как человек. А в быту предпочитала быть волчицей. Ох, и красавицей она была! Глаз не оторвать! Уж если я, сама волчица, говорю, значит — так оно и было! Вы, люди, насколько помню, считали иначе... Хе-хе! Что вы, двуногие, смыслите в красоте? Когда она проходила, волки все дела бросали... Богиня! Все волки, от матерых самцов до первогодков, были влюблены в Иртэ по самый хвост. И было за что! Боги мои! Какая у нее была фигура! А шерсть! А глаза — необыкновенные глаза цвета сумеречного неба... Эх, что говорить! Мы даже не ревновали... Впрочем, она не давала повода. Она просто никому не давала. Она десять лет хранила верность погибшему мужу. А потом выполнила долг кровной сестры. Дело в том, что у Бронвин не оставалось дочерей, и оплакать ее было бы некому. И Иртэлонна родила трех щенков: двух мальчиков и девочку. И, едва поставив ее на лапы, перед Советом Старших объявила матери по кровной клятве: "Ныне я возвращаю тебе дочь — Меттере дотБронвин вторую. Да будет она тебе дочерью, а мне — сестрой!"
Старая Бронвин была тронута.
Когда же пробил час Бронвин, и она ушла в свой последний бой, чтобы умереть, как подобает волчице, на холм взошли они обе: Иртэлонна и Меттере — ее дочь-сестра.
...В 400 году в одном из сражений она заслонила своим телом юную княжну Арьерэ дотКатерина — третью Безымянную.
Черное копье пробило ее и лютню, висевшую за спиной.
Казалось, что инструмент погиб вместе с хозяйкой. Но, когда Линне тонИртэлонна передали лютню, пробитую копьем, залитую кровью отца и матери, она снова зазвучала. Отчаяние и скорбь играла теперь лютня. В кольце вокруг холма Скорби сидела сама княгиня Кэти. А на вершину взошла, не имея на то права по закону, юная третья Безымянная. Чтобы оплакать ту, которой была обязана жизнью. И рядом с ней сидела Меттере, оплакивая свою мать-сестру.
Линне принял наследие родителей. Инструмент он ремонтировать не стал — не было необходимости. Лютня в его руке теперь внушала ужас. Запредельный ужас. В сражениях он даже не прикасался к мечу. Его музыка сводила с ума целые армии. Его музыка убивала! Вы не представляете, какой это кошмар — видеть, как десятки тысяч солдат падают мертвыми, едва услышав аккорд лютни Линнурта. Три года Линне носился по Континенту, неся смерть врагу. Он и сам был тогда Смертью. Так же, как его великий отец был Музыкой. И только лютня и волшебные руки Эланхалу вернули его к жизни.
-Что значит, как? Ты что, парень? С луны свалился? О бое Линнурта с Эланхалу не слыхал?
Угораздило же вождя вождей Нделезе дать дочери себекское имя! Впрочем, себеки говорят, что таких имен у себеков не бывает...
Девочка родилась слепой. Она прошла обучение в ряде храмов Та-Сета: у Наву, Анны, Наргола, даже у Мимира! И нигде не приняла сан. Отовсюду она уходила по-хорошему, без скандала. Она искала свой путь... А, не найдя, спросила совета у лучшей своей подруги. У Та-Амму, дочери Анхсенпамму.
Вздохнула Та-Амму, обняла подругу и решила: "Жаль мне расставаться с тобой, подружка, но если ты не находишь места на родине — ищи свой путь на родине предков!"
И Эланхалу отплыла к нам, в уборе жрицы четвертой ступени, в мирской одежде, сжимая в руке диковинную железную лютню.
-Как? Вот так! Здесь — родина ее предков! Эланхалу — вейра. Чернокожая вейра. Слыхал о Черной Стае Та-Сета?... Нет, жрицей она не была. Убор жрицы был дарован ее музыке!
Так на нашей земле появились два величайших музыканта нашего времени. И их дороги не могли не сойтись.
Встреча состоялась во дворце Ахсарта Нерто, царя нертов.
Эланхалу играла музыку Та-Сета и нашу музыку, в ее собственной аранжировке. Ее лютня звенела, пела, вселяла радость, надежду, пробуждала совесть. Скептически внимал Линнурт ее музыке, пока не почуял силу в лютне Эланхалу. И он вмешался.
Так начался поединок двух гениальных музыкантов. Поединок двух уникальных музыкальных инструментов: банджо и гитары.
Мягкий звон банджо обволакивал гнев и ярость гитары, гитара рвала на части покой банджо, ее ритм поднимал слушателей на ноги, уносил души вдаль. Банджо вязал гитару кружевными звонкими нотами. Мелодия сменяла мелодию, тема — тему. И все чаще не яростны, а печальны были аккорды гитары. И все чаще боль и смерть слышались в звоне струн банджо. Но волчий вой взлетел к небесам с гитарной струны, топот копыт, казалось, высекал искры из банджо... И задумчивые, протяжные песни юга, и многоголосные нертские, и тяжелые рваные ритмы северных гор, и отчаянно-веселые напевы Олтеркаста, и колдовские ритмы тамтамов Та-Сета — все это пела гитара.
