Впрочем, Гира мог бы поспорить — ни на каких камерах Блейк все равно не засветилась.
— Давайте просто надеяться, что в следующий раз к вам со спины подкрадется кто-нибудь, кто падает в обморок от одного вида оружия, — ухмыльнулась преступница, протягивая пистолет.
А еще — она совершенно не походила на кого-то, кто всего две недели назад видел, как Гримм сожрали целый город, и потерял в этом бою глаз. Она была расслаблена и спокойна, и ни в интонации, ни в том, как прямо и открыто она встретила его взгляд, не было и следа пережитого — только добродушная насмешка.
Гира даже не знал, почему ожидал чего-то иного.
Вместо вопросов "Как ты?" и прочих глупостей, которые Блейк вряд ли оценит, Гира со вздохом принял пистолет (Прах, он даже забыл взвести курок!), и засунул обратно в кобуру.
— Что случилось? — спросил он, откидываясь в кресле. — У тебя еще два дня больничного.
Блейк протянула ему флешку:
— Здесь все, что я смогла собрать про Белый Клык в Гленн. Никаких настоящих доказательств, к сожалению — только то, что они собирали там силы для какой-то акции. Ну и все остальное по мелочи, что я собрала попутно.
— Следующий шаг? — деловито спросил Гира.
— Ничего, — вздохнула преступница. — Текущие приказы: вести себя хорошо, пресекать беспредел, защищать от копов фавнов и людей. Я не могу добраться до тех, кто знает больше. Да и не надо — и так понятно.
Повертев в ладони флешку, Гира хмуро посмотрел на гостью. Единственный глаз смотрел на него тем самым взглядом, из-за которого новенькую красивую и молоденькую секретаршу побаивалась вся редакция: взглядом человека, для которого насилие столь же привычно, как дыхание.
— Где во время фестиваля сука в костюме и Адам столкнут Черное море и Королевство лбами. Столкнут по-настоящему, так, что запылает весь город.
— Это безумие, — покачал головой Гира. — Их просто раздавят.
— Как раздавили в Гленн? — скривилась Блейк.
— Там были... о.
— Да. В этот раз будут тоже — я уверена.
Он шагнула ближе, положила руку ему на плечо и крепко сжала, заглянув в глаза:
— Будьте осторожны. Я не знаю, какое именно будущее готовят этому городу Сука и Адам, но одно знаю точно: в этом будущем нет места Гире Белладонне. Вас вряд ли тронут до того, как все взорвется, но точно попытаются убить в неразберихе, — поджав губы, она нехотя призналась, — и я не уверена, что смогу защитить вас, будут ли у меня время и возможность. Не хочу делать выбор между вами и целым городом, потому что мне не нравится то, что я выберу.
— Я могу позаботится о себе, девочка, — буркнул Гира, не желая признавать ее правоту. Потянулся было достать пистолет, но обнаружил на его месте лишь пустоту.
Холодное дуло ткнулось ему в лоб:
— Это ищите?
Гира скосил глаза и, разумеется, кожу холодило его собственное оружие.
— Отбросьте эту глупую мужскую гордость. Вы не воин, и не сможете отбиться даже от отряда рядовых бойцов, не говоря уже о ком-то вроде меня. Тряхните сбережениями, я знаю, они у вас есть. Наймите телохранителя — самого лучшего, на которого хватит денег. Спите вполглаза, держитесь подальше от окон, на людях — поддерживайте ауру, не ешьте в незнакомых местах. Вы поняли?
Гира открыл было рот, но дуло надавило сильнее, заставляя откинуть голову назад.
— Либо "да, я хочу жить и сделаю, как ты сказала", либо "нет, я самоубийца, лучше просто пристрели меня".
Вопреки серьезности ситуации, Гира фыркнул и тихо засмеялся. Золотой глаз опасно сузился, щелкнул взводимый курок...
— Прости-прости! — поспешно выдавил он, примирительно вскидывая ладони. — Просто буквально пару часов назад мне описали тебя как "Или ты делаешь, как я говорю, или утром тебя найдут в канаве с перерезанным горлом". А теперь ты говоришь это!
Фыркнув, Блейк опустила пистолет и положила его на стол:
— Лайон вообще больно умный, — сказала она. — Про таких у нас говорили "череп жмет". Но я серьезно. Сделайте, как я сказала. Этому городу нужен Гира Белладонна. Мы не можем потерять его только потому, что вы не можете признать, что и от злой болонки не отобьетесь.
— Хорошо, хорошо! Я обещаю, — улыбнулся Гира.
Блейк удовлетворенно кивнула. Пару секунд они молчали. Гира нахмурился — девушка явно чувствовала себя неудобно, и ему не нравилась ни одна из вещей, которая может заставить нервничать ту, кто мог чертовски убедительно угрожать пристрелить его только для того, чтобы сделать убедительное заявление.
— Ты ведь явилась сюда не только затем, чтобы передать мне информацию и потыкать пистолетом в лицо, не так ли? — задал он наводящий вопрос.
Блейк вытащила из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо лист бумаги и, повертев его в руках немного, протянула Гире.
Развернув листок, он быстро пробежался глазами по канцелярски скупому тексту... и поднял на девушку хмурый взгляд.
— Заявление об увольнении?
— У меня нет времени на редакцию, — тихо ответила Блейк, глядя в сторону.
— Возьми отпуск за свой счет на пару недель. Никто после Гленн тебе и слова не скажет.
Блейк промолчала, все так же избегая смотреть ему в глаза.
— Хотя дело не в этом, — наконец, дошло до него. — Ты собираешься стать Кошкой навсегда.
— Не Кошкой. К Гримм этот псевдоним, его дал мне Белый Клык, — она мрачно улыбнулась, показав зубы, так, что это больше походило на оскал. — Ахиллеса назвали Дьяволом не газетчики, а сами бандиты. Люди любят давать звучные страшные имена тому, чего боятся — так им проще проигрывать. Меня они называют Ночной Фурией. Меня устраивает.
— Почему? Я готов идти навстречу, ты знаешь.
С минуту Гира терпеливо ждал ответа. Технически, Блейк ничего не должна была ему объяснять, достаточно было заявления, но он надеялся, что уважения, которое испытывала к нему девушка, окажется достаточно для честного ответа. Чем больше она скажет, тем больше патронов даст ему, тем больше шанс, что он сможет ее отговорить.
— Когда я ушла от Белого Клыка, — наконец, тяжело вздохнув, ответила Блейк, — то пришла за советом к другу. Я до сих пор помню, что он мне ответил, дословно. Он сказал: "У тебя есть право уйти, я не стану говорить тебе, что быть Охотницей — плохо. Эти люди хранили Королевство до твоего рождения, будут хранить всю твою жизнь и продолжат делать это после твоей смерти. Они будут делать это, с тобой... или без тебя. А еще у тебя есть право остаться. У тебя есть право сражаться за то, во что веришь: за равенство и против жестокости, за фавнов или за людей, за все то, что считаешь правильным. И никто не сделает это, кроме тебя".
Впервые она посмотрела ему в глаза и горько улыбнулась:
— Редакция проживет без секретарши, которая варит кофе и пугает проваливших дедлайны. Проживет она и без еще одного журналиста. Но там, на улицах... Я не могу доверить их никому, кроме себя.
Она вскинула ладонь, и Гира послушно сдержался, понимая, что она еще не закончила.
— Посмотрите, чего добился Ахиллес. Он оказался слишком честен и благороден, чтобы просто отвернуться от того, что увидел, и бросить тех, кто нуждался в справедливости. Слишком ценен, чтобы убивать для одних, и слишком силен — для других. Слишком чертовски упрям, чтобы сдаться, несмотря на то, насколько монументальна задача, ограничены средства, тщетны усилия и низка благодарность. И вот... Озпин, желающий заполучить его себе, двигает проект новой воздушной пристани, которая могла бы оживить это место, и не продавил до конца только потому, что не вовремя умер. Государство готово прощать преступления, пока он убивает для них драконов. Мать, которой раньше было плевать, бросает все дела на родине и переезжает в другую страну, чтобы помочь ему не только выйти сухим из воды, но и закончить начатое Озпином. Все вокруг, едва прикоснувшись к нему, становятся либо друзьями, либо врагами. Я думаю, что так происходит потому, что он посвятил Дьяволу всего себя, связал с Черным морем свое будущее. Знаете, как говорят... иногда лучший способ осветить путь, лежащий перед тобой — это мосты, горящие за спиной. Если это позволит мне лучше выполнять задачу, которую могу выполнить только я... то пусть мои мосты горят.
Гира отвел взгляд первым, аккуратно разгладил заявление, собираясь с мыслями. Это было необходимо — то, что он увидел на ее лице... нет, это была не решимость, и не воля. Обреченность и смирение — вот что это было.
Словно она уже похоронила себя.
— Ты действительно этого хочешь? — наконец, сказал он. — Ты не обязана жертвовать собой — никто не обязан. У тебя есть право быть счастливой, так же, как у всех остальных. Этот мир был проклят еще до твоего рождения, до моего — и стоял с тех пор. Выстоит и дальше.
Подняв голову, он поймал ее взгляд, в котором обреченность мешалась с надеждой.
— Посмотри мне в глаза и скажи, что хочешь этого. Скажи, что у тебя нет сомнений.
Она засмеялась: горько и зло, и Гира совсем не удивился, увидев слезы в уголке глаза.
— Нет сомнений? У меня?! Да я вся из них сделана! Я уже не знаю, ни куда я иду, ни как собираюсь там оказаться. Не знаю, дойду ли вообще. Не знаю — какого черта это должна быть я, кроме дебильного "А больше, блин, некому!" Я даже не знаю...
— Что? — спокойно спросил он, у резко замолчавшей Блейк, не позволяя этому взрыву задеть себя.
Эмоции — это хорошо. Это значит, он бьет по правильным местам, и что она совершенно не такая железная, как любит делать вид.
Вместо немедленного ответа Блейк отвернулась. Гира не торопил — она уже начала, уже сорвалась и дала понять ему, что ХОЧЕТ поговорить об этом, и теперь уже никуда от него не денется. Он терпеливо ждал, пока она соберется с мыслями и храбростью, молча следил, как она подошла к окну, прислонилась к стеклу лбом... Когда она заговорила — это был почти шепот, столь тихий, что о всей глубине испытываемых эмоций можно было лишь догадываться:
— Что бы подумала обо мне моя мама, вернись она к жизни и узнай, кем выросла ее дочь?.. Скольких людей искалечила или убила? Скольких ПОЗВОЛИЛА убить, что почти тоже самое?.. Смогла бы я посмотреть ей в глаза и сказать, что оно того стоило? Смогла бы сказать, что собираюсь продолжить, что впереди будет еще больше смертей и сломанных жизней?.. Прах, да я почти уверена, что она отреклась бы от меня в ту же секунду.
Вот оно — уязвимая точка, приоткрытая слабость, в которую он мог ударить: невозможно переспорить мертвых, но вложить в их уста можно любые слова. Это решит проблему, хотя бы временно, но...
Доверие — очень мощное оружие в умелых руках, но очень хрупкое. Сейчас Блейк доверила ему самое сокровенное, что только может быть у сироты — потерянного родителя, и предай он это доверие, почуй она любую фальшь... из ближайшего аналога "отцовской фигуры" Гира мгновенно превратится во врага. И Блейк Белладонна была опасным врагом — сильным, по-звериному хитрым и, если чувствует себя загнанной в угол, поистине безжалостным.
Вместо прямого удара, обещавшего мгновенный результат, но лишь одну попытку, Гира выбрал другой путь — возможно, менее эффективный тактически, но куда полезнее стратегически.
— У меня нет детей, — признался он. — Я по-глупому потерял женщину, которую хотел бы назвать своей женой, и так и не нашел другой. Но... будь ты моей дочерью... несмотря на все вещи, в которых мы не согласны... я бы тобой гордился.
Гира, конечно, знал, что это произведет определенное впечатление, но видеть, как девушка, еще пять минут назад угрожавшая ему пистолетом, явственно вздрагивает, словно услышала выстрел, и, резко обернувшись, смотрит на него таким удивленным взглядом, словно он сказал что-то по-настоящему невероятное, а не чистую правду.
...Она даже забыла вытереть одинокую слезинка, блеснувшую в тусклом свете настольной лампы.
— Ты очень сильная девушка, Блейк, — ответил он на незаданный вопрос. — И очень храбрая.
Она презрительно фыркнула и, наконец, сообразила вытереть лицо, смущенно отвернувшись.
— Уж поверь мне, я видел много трусов, и ты не одна из них. То, что у тебя есть сомнения — не делают тебя трусливой. Твои страхи не делает тебя малодушной. Твои поступки — вот единственное, что имеет значение. Трус не смог бы противостоять Адаму, пока ты еще была в Белом Клыке. Трус сбежал бы от боя, спрятавшись в самом безопасном месте или самой глубокой дыре и не бросил бы вызов Королевству и бывшим друзьям, чтобы защитить то, что считает правильным. Трус не поддержал бы Ахиллеса, когда ему так нужна была твоя помощь.
Она вздрагивала от каждого предложения.
— Я едва не сделала каждую из этих вещей, — выдавила она.
— Но не сделала.
На это у нее не нашлось возражений.
— Мы знакомы всего несколько месяцев, Блейк, но я знал это уже через десять минут: ты — достойный человек, кто-то, кем я мог бы гордиться, будь в твоем воспитании хоть доля моей заслуги. Даже если ты совершаешь какие-то неправильные поступки, то делаешь это по правильным причинам. Твое сердце ведет тебя вперед — твое чувство справедливости и ответственности за тех, кто слабее. То, что тебе страшно — не делает тебя хуже. То, что у тебя есть сомнения, не делает менее храброй. Это просто делает тебя человеком.
Она не ответила, и Гира поднялся с кресла, в два широких шага пересек кабинет и, поколебавшись немного, положил ей ладонь на макушку, осторожно погладил, в любой момент готовый отступить, если она покажет любой знак дискомфорта. Она не показала. Наоборот расслабилась и задышала чаще, свободнее — как человек, вынырнувший на поверхность после затяжного нырка.
— Я думаю, что твоя мать любила тебя, Блейк. И любовь не отрекается.
— Она любила, — тихо, но твердо ответила девушка. — Я даже не понимала — насколько, пока была маленькой: это казалось естественным. И только потом, повзрослев и насмотревшись, как это происходит с другими, я поняла, насколько она была замечательной. Мое первое воспоминание о ней — завтрак. Я помню, после того, как заварить нам свой любимый зеленый чай с молоком, она отрезала два куска хлеба, для себя и меня: первый мазала горчицей, а второй — маслом. Я помню, как однажды, получив зарплату, она дала мне пять льен и отправила в булочную напротив, чтобы я купила себе любые сладости, какие захочу. Когда я вернулась с упаковкой масла и сказала, что это для нее — она расплакалась и долго извинялась, хотя я тогда так и не поняла, за что... Она была лучшей мамой на свете.
— Похоже на то, — мягко улыбнулся Гира, погладив девушку по голове. — Хотел бы я узнать ее лично... это было бы честью.
— Вы бы поладили... о! Сейчас!
В очередной раз вытерев что-то на лице (Гира на всякий случай притворился, что не понял — что), она сунула руку за пазуху и вытащила тощий бумажник, а оттуда — старую выцветшую фотографию, с четырьмя белыми полосками сломанной краски по линиям сгиба.
— Вот. Это — моя мама.
Гира едва услышал.
Это была она. Проклятье, это была она — самая красивая женщина на свете: маленькая и изящная, с большими золотыми, блестящими озорством золотыми глазами, округлым личиком и теплой улыбкой; с другой прической, в другой одежде, старше и чуть полнее, чем он помнил, но несомненно она.
