На обзорных экранах не было видно ничего, — лишь беспорядочно мчащиеся вспышки и сполохи света. Внешний мир уже давно исчез для них. Покинув Вселенную Файау, "Укавэйра" не останавливалась ни разу, вот уже больше двухсот восьмидесяти дней. Это было просто невозможно. Покинь она свой Туннель, — и чуждая физика уничтожила бы её в одно мгновение.
Сначала Анмай очень увлекся Вселенными, которые они пересекали, но о них им почти ничего не удавалось узнать. Сочетания мертвых цифр ничего не говорили ему, а компьютерные реконструкции их физики были столь противоречивыми и странными, что порой он не понимал ничего... а порой его охватывал страх, порожденный глубочайшим одиночеством в этом бесконечно чужом мире. Даже "Укавэйра" теперь почти не говорила с ними. Все её умения и силы без остатка уходили на этот невероятный полет, а они... ничем не могли ей помочь. Они стали просто грузом, пассивно ожидающим прибытия к призрачной цели.
И это одиночество оказалось мучительно. Предоставленные сами себе, они были заперты в жилых помещениях "Товии", — главной рубке и прилегающих к ней комнатах. Все остальные отсеки стали для них недоступны.
Поначалу всё это, — мертвенный жар, головокружение, неотступно звеневшее в ушах глубинное пение, монотонно заглушающее все звуки и не дающее уснуть, — казалось им невыносимым. Порой Анмай думал, что не выдержит и минуты этой пытки... а потом с удивлением понял, что привыкнуть можно ко всему. Даже воспоминания о том, что он поначалу стоял на грани безумия из-за многосуточной бессонницы, казались теперь нереальными...
Анмай встряхнул волосами, уже лишь по привычке — из-за невыносимой жары они были коротко подстрижены. Даже Хьютай подрезала свою гриву до плеч, и сейчас её прическа очень напоминала ту, какую он носил всю жизнь...
Анмай старательно, до хруста, потянулся и встал. На нем был лишь кусок алого шелка, обернутый вокруг бедер, — тоже следствие жары, хотя уже очень давно он перестал её замечать. Хьютай была одета точно так же. Её обнаженные плечи слабо отблескивали в пепельно-сером, мертвенном, рассеянном свете, сочащемся из стен. Окно-экран слабо мерцало, — летящие, танцующие клочья и сполохи тускло-радужного сияния. Вроде бы ничего особенного, но если смотреть на них дольше секунды, голова начинала кружиться, а к горлу подступала тошнота. И он сам словно начинал становиться другим — совсем другим...
Анмай зажмурился. Экран уже давно был погашен, но сполохи в нем и не думали исчезать. Если такое творилось с мертвым материалом, то что же говорить об их живых телах? Теперь он уже ни в чем не был уверен.
Всего несколько дней назад он увидел в рубке странные серые тени, плавающие в воздухе, и, не обратив внимания, попробовал пройти сквозь них... в его грудь словно вонзили тысячи раскаленных игл. Он упал и потерял сознание. Когда его нашли, всё уже исчезло, и он не был уверен, что всё это произошло наяву...
Он уже давно привык не обращать внимания на постоянное ощущение взгляда в спину, глубинное пение тоже стало почти незаметным. Но, едва он успел привыкнуть к этому, как появились странные цветные мерцания на границе поля зрения и не менее странные подергивания отдельных мышц, словно начинающих жить собственной жизнью, — иногда очень приятные, иногда пугающие. При том, он чувствовал себя совсем неплохо, только...
Он вновь взглянул на Хьютай. Её черная грива отливала дымчатым серебром, — так много седых нитей пробилось в них. Анмай знал, что его волосы выглядят не лучше. Пока его вечно юное тело держалось, уступая лишь в этом, но сколько ещё это продлится?..
Он усмехнулся, глядя на Хьютай, — сидя на краю силовой подушки, она внимательно смотрела в плоский прямоугольный экранчик, держа его в руке, как зеркальце. Его отсвет быстрыми бликами скользил по её скулам и лбу, — там жили её собственные фантазии, записанные машиной. На голове у неё были наушники, и она босой ногой отбивала ритм неслышимой песни. Каждый из них боролся со скукой и своим страдающим телом, как мог. Сейчас Хьютай увлеклась так, что ничего не замечала. Анмай боялся её отвлечь.
Едва он вышел, решив навестить Айэта, на него обрушился мягкий, почти неощутимый, но сокрушительный удар, мгновенно погасивший сознание. Едва он приподнялся, растирая ушибленный локоть, его оглушила абсолютная, жуткая тишина. "Укавэйра" вошла во Вселенную со столь чуждой физикой, что даже Туннель Дополнительности не мог её защитить. Сейчас её окружил Лист, и она плыла в своём собственном, никак не связанном с внешним мироздании. Подобные вещи были крайне опасны, — даже сверхплотная внешняя оболочка "Укавэйры" могла не выдержать чудовищного энергетического всплеска при рождении Листа. Но что им ещё оставалось? Анмай знал, что в любую секунду их может настигнуть смерть, но так привык к этому, что даже и не думал.
В этом путешествии самым важным было не сбиться с пути. Никаких ориентиров не существовало, и был единственный способ достичь цели, — лететь строго по прямой, невзирая на любые препятствия. Любая попытка обойти опасное или даже враждебное мироздание означала, что им придется начинать свой путь сначала, — точнее, что его уже нет никакого смысла начинать...
Анмай легко поднялся и зажмурился. Мертвая тишина тоже давила, но всё же, не настолько. А абсолютно черная стена-экран выглядела куда лучше, чем сияющая вызывающими тошноту узорами...
Он осторожно проскользнул в комнату Айэта, — и тревожно замер. Юноша лежал в углу, на низкой подушке, нагишом. Маленькая, совершенно пустая полутемная комната с мертвым экраном неприятно напоминала тюремную камеру. Серая пластмасса подушки и лежавшая возле неё жалкая одежда Айэта ещё больше усиливали сходство.
Анмай осторожно сел рядом с ним. Айэт лежал на животе, неподвижно, лишь его худые бока едва заметно колебались в редком дыхании. Левая рука юноши упала на пол, правая, подтянутая к голове, была неловко подвернута. Большие глаза закрыты, рот мучительно приоткрыт, густые длинные волосы, с которыми так и не пожелал расстаться Айэт, спутаны...
Анмай легко коснулся его лба. Прохладный, но Айэт не проснулся от прикосновения. Вэру нахмурился. Юноше приходилось хуже, много хуже, чем им. Он был один, совсем один...
Они с Хьютай, когда им становилось совсем плохо, искали спасения в объятиях друг друга, — пусть даже через силу. Как ни странно, это помогало. А Айэт...
Анмай смутился, вспомнив, что порой их охватывала безумная, переходящая в исступление страсть, и они могли провести несколько часов, лаская друг друга. А Айэт после этого исчезал на несколько дней, словно его вообще не было на корабле...
Он очнулся от задумчивости, заметив, что юноша смотрит на него. Они смутились, правда, по разным причинам. Айэт спешно схватил покрывало и закутался в него. Анмай видел лишь его лицо с несмелой улыбкой. Такое случалось всё чаще, — при их встречах Айэт просто печально смотрел на него и молчал, иногда улыбаясь... Анмай видел, как он страдал, но никогда не слышал от него ни одного слова упрека... не видел взгляда, что обжигает больнее любых слов... вот только тоски в этих глазах с каждым разом становилось всё больше.
— Ты не знаешь, сколько ещё нам осталось? — неожиданно спросил Айэт.
Анмай пожал плечами.
— Она сама не знает. Слишком много мирозданий и слишком разными способами ей приходится пересекать. А расстояние...
Он поёжился, вспомнив, что поперечник Сверх-Вселенной, даже в световых годах, — цифра с миллионом нулей, и им придется пройти минимум половину этого расстояния... если они не собьются с пути, и не станут блуждать среди мирозданий, что было вполне возможно. По крайней мере, вернуться в свою родную Вселенную или во Вселенную Файау они уже не могли, — те безнадежно затерялись среди бессчетных мирозданий, различных настолько, что это нельзя было представить. И все эти бесчисленные оставленные позади парсеки Анмай тоже не мог представить. Всё чаще ему казалось, что они стоят на месте... но они двигались вверх.
......................................................................................
Много позже.
Анмай теперь всё чаще терял представление о времени. Вот и сейчас он не мог вспомнить, сколько же дней прошло со времени начала их невероятного полета, — они все были так похожи... Конечно, он мог спросить у "Укавэйры", но не видел в этом смысла. В самом деле, какая разница? Даже время внутри их корабля-мироздания не совпадало с тем, внешним. Она однажды сказала ему, что по этому внешнему времени их путешествие длится уже много тысяч лет — они пробирались над самой бездной безвременья понятным одной лишь "Укавэйре" способом. Но Анмай с удивлением поймал себя на том, что его все меньше интересуют технические и физические подробности их путешествия, — наверное, потому, что он всё реже мог их понять. С каждым днем полета мир вокруг становился всё более чуждым. Они уже так далеко углубились в Эккайа, Внешние Пределы, что их цель была определенно ближе, чем начало их пути. Но ничего больше сказать по этому поводу "Укавэйра" не могла.
Анмай вздохнул. Он всё реже думал о том, что ожидало их в конце полета, — всё равно, в этом не было смысла. Так или иначе, они всё равно это узнают, — или умрут, пытаясь узнать...
Он вышел в рубку "Товии". Собственно, он искал Айэта, опасаясь, что тот опять исчез, и вдруг заметил юношу, — тот сидел на полу, уткнувшись лицом в руки, и, похоже, плакал. Это настолько его поразило, что он не сразу решился подойти. Потом он осторожно, беззвучно ступая по черноте погашенных экранов, пошел вперед, остановившись за спиной Айэта. Лишь сейчас он заметил в черных волосах юноши серебряные нити, которых не было раньше...
Почувствовав его присутствие, Айэт обернулся и затих. Лицо у него было мокрое. Несколько минут они растерянно смотрели друг на друга. Юноша молчал. У Вэру перехватило горло, и он тоже не мог ничего сказать.
— Айэт... что с тобой? — наконец спросил он, чувствуя и понимая, что говорит совсем не то. Юноша молчал. — Ты... тебе плохо потому, что Ювана... осталась?
— Нет, — Айэт вытер слезы и поднялся. Он попробовал улыбнуться, но тщетно. — Нет. Знаешь... я даже рад, что её нет здесь... что ей не приходится страдать, как нам. А я... сам пошел за тобой.
— Ты жалеешь об этом?
— Жалею? Разве в этом есть какой-то смысл? Нет. Я... — он замолчал, потом взглянул в глаза Вэру, и с усилием продолжил. — Давай будем честными друг с другом, Анми. Ты думаешь, что это, — из-за неё? Нет, совсем нет. Просто я... мне вдруг стало так одиноко, а вы... — он смутился и смолк.
Анмай вздрогнул. Всего несколько минут назад они с Хьютай забыли обо всем, лаская друг друга. Он не представлял, сколько времени они провели в томном полузабытье — может, и часы. А в это время Айэт...
Он опустил глаза. Юноша криво улыбнулся, заметив его смущение.
— Ты думаешь, я страдаю из-за того, что вы... нет. Просто я... пытался вспомнить, что делал, когда был Всесильной Машиной. И не смог вспомнить ничего. Совершенно ничего. Обрывки, сны... ничего, похожего на реальность. Потом я пытался вспомнить своё детство... и тоже... Я помню свой двор, свой дом, друзей, с которыми играл... но так, словно я сам их придумал, понимаешь? И здесь... Я пытаюсь вспомнить свои дни здесь, и не могу... не помню, чем я занимался, что говорил... дни, много дней... исчезли, не оставив ничего... словно меня в это время не было... совсем не было. С тобой не случалось подобного, Анми?
— Нет, — с внезапным стыдом признался Вэру. — Я помню всё. Начиная с пыльной лампочки в доме, где я родился, и до... — он замолчал.
— Я тоже помню, — продолжил юноша. — Весь этот последний год перед моим воплощением, моим совершеннолетием, помню так реально, что переживаю заново, когда вспоминаю, — начиная от рождения Звезды Айэта... даже на несколько минут раньше, и до моего вступления в управляющую суть Линзы. Остальное — лишь туман, в котором плавают клочья, обрывки, осколки... я пытаюсь их собрать... и не могу. Словно... я жил всего один год из... из десяти тысяч. Когда я понял это, мне стало очень страшно, Анми. Я знаю, помню, что сделал очень много, был... богом для множества миров, я правил ими... а теперь снова стал мальчишкой и чувствую, что становлюсь... Нет ничего страшнее, чем терять память, Анми. Я словно умираю... умирает мой разум... по частям... медленно... Я просыпаюсь и чувствую... что не могу вспомнить... не могу даже мечтать... не могу вообще выжать из своей головы что-то новое, и тогда я понимаю... что это? Я схожу с ума, Анмай?
И вопрос, и лицо задавшего его Айэта были столь жалкими, что Анмай застыл, чувствуя противную слабость, словно его сбросили с высоты. Он видел, что Айэту очень плохо, но... Что угодно, но только не это. Видеть, как медленно угасает, превращаясь в бессловесное создание, его единственный друг... Он скорее убьет его, но не даст превратиться в растение...
При мысли, что он действительно может сделать это, Вэру охватил дикий страх, — и, как это порой с ним бывало, именно страх прояснил его сознание.
— Сколько уровней было в энергораспределительной сети Линзы? — вдруг спросил он.
— Восемнадцать, — мгновенно ответил Айэт. — И... — он прижал руку ко лбу. — Похоже, я ещё не совсем отупел. Я помню... Наверное, это всё от безделья и тоски! Я просто не помню, сколько лет назад я делал что-то полезное... для других, не ради собственного удовольствия... А тут нет никаких дел! Ничего... лишь развлечения! Безделье — худшая из пыток, оно может свести с ума... незаметно. Знаешь, как я от него спасаюсь? Мне стыдно говорить это, но я всё же скажу. Играю на флейте... часами напролет, хотя способностей у меня... слушать не советую. Но всё же, что-то своё... — он с яростью прошелся по залу, пнул выступавшую кромку экрана, поджал босую ногу, зашипев от боли, внезапно потерял равновесие и упал.
Анмай подбежал к нему, приподнял... Обняв Айэта, он почувствовал, что под руками — почти одни кости.
— Когда ты ел в последний раз? — спросил он юношу.
— Кажется... кажется вчера... я не помню... мне не хочется... ничего не хочется. Зато мне страшно, — каждый день, каждый час, когда я сплю, просыпаюсь, ем — всегда! — он вырвался и отошел.
— Надо получше питаться, — заметил Анмай, глядя на его худую фигуру.
— Я знаю! — Айэт мотнул головой, совсем как капризный ребенок. Через миг он упал на колени, отчаянно борясь с тошнотой. — Вот...! — неожиданно грубо заявил он, и вдруг тихо добавил. — Совсем забыл. Мне надоело контролировать каждое своё движение, надоело думать, что поесть мало, — главное удержать пищу в желудке... надоело думать, что в любой миг я могу умереть, и даже не замечу, что меня уже нет. В этой проклятой жаре я ни разу не спал по-настоящему, — одни урывки, клочки забытья, во время которых боишься не проснуться... а потом голова словно ватой набита. В неё лезут всякие странные мысли... и я боюсь, что когда-нибудь не смогу сдержать их...
— Почему же ты не... уснешь? В кристаллической матрице ты ничего не почувствуешь. Когда придет срок, — мы тебя разбудим. Для тебя даже времени не будет, — закрыл глаза, открыл... и всё.
