— Мне анархисты в войске без надобности! — сказал Кайгородов, как отрезал. — В моём войске я один буду решать, что делать. Мне большинство не указ. Знаю я таких болтунов. Народ у меня простой, ребятам с три короба наболтают, они уши развесят и в любую брехню поверят. Поэтому вам, анархистам,— тут он сделал страшные глаза, — я ни за что не поверю, что вы не будете мне агитацию устраивать.

Как не пытались мужики провести переговоры в духе сотрудничества, солидарности и борьбы против общего врага, Кайгородов ничего слышать не хотел. Только топорщил в стороны роскошные усы, отрицательно мотал головой и лупил мощным кулаком по столу. Потом ему все эти разговоры надоели, и он приказал убираться Новосёлову с другом Вязилкиным из Усть-Коксы.

— Скажите спасибо, что живыми отпускаю, — только и крикнул в след лихой атаман.

…

Снег, валивший без остановки последние дни, продолжал падать. Лошадки по колени утопали в снегу, и люди, чтобы облегчить им задачу, месили сугробы рядом. Пот струился по грязным, покрытым сажей костров лицам. Лошадей мужики купили у тубаларов за последнее золото, что оставалось у анархистов после успешной кампании прошлого лета. Алтайцы продавать не хотели, но и ссориться с двумя вооружёнными вахлаками не решались. До снегопада успели навьючить на лошадок доброй мучицы, сухарей, вяленой баранины. По вечерам заваривали в кипятке болтушку из муки, мяса и сушёного чеснока, тем и питались. Скромно, не вкусно, но сытно.

— Ф-ф-у, не могу больше… — выдохнул Вязилкин, заваливаясь в сугроб. Вокруг его головы клубилось лёгкое облачко пара. — Тащ комиссар, давай, привал командуй. Курить охота, аж зубы сводит.

— Соберись, Ванька, не раскисай, — Новосёлов собрал с усов хахаряшки сосулек. — Рано пока останавливаться. Нам сегодня бы до Элекмонара дочапать, а там ещё пара дней и вот она — Улала.

Давай хоть курнём чутка? — жалобным собачьим взглядом кинул Вязилкин. — Табак же силу даёт. Потом шибчей поскачем.

— Умеешь ты уговаривать, чёрт языкатый, — Новосёлов остановился, скинул с плеча сидор. Потом распустил узел и начал рыться в его чреве, ища кисет с махоркой.

Мужики быстро скинули снег с поваленного ствола вековой пихты, стряхнули мокрые папахи и сосредоточенно начали скручивать цигарки. Бумагу экономили, трубками они так и не сподобились разжиться, и бумага оставалась самым удобным материалом для самокруток.

— Вань, а ты как считашь, почему всё-таки Кайгородов нас не взял?

— Я тебе уж сколько раз всё про это разжёвывал, темнота ты таёжная.

— Допустим, я темнота, — Вязилкин необидчив. — Так что тебе стоит простыми словами просветить?

— В пятый раз повторю, мне не жалко, — с оттенком досады Новосёлов согласился. — Вникай! Когда человеку лучше всего? Когда он сам себе начальник, сам себе задачи ставит и приказы отдаёт.

— То есть я сам себе начальник, и никого надо мной нет. Это и есть — Анархия. Я помню. Мне не понятно, почему Кайгородов, умный вроде бы мужик, этого не понимает.

— Он боится. Боится, что если каждый казак будет сам себе командовать, то всё его войско разбежится.

— Может он прав? К каждому казаку в голову не залезешь, не узнаешь, какие приказы он сам себе отдаёт. Так ни войска не останется, ни головы на плечах…

— Конечно! Но! Вспомни Гришана нашего. Тоже ведь характер, что порох, а умел так с крестьянами толковать, что нам всем казалось, что не он им приказывает, а это они так решили.

— Значит, всё дело всего лишь в болтовне? Кто умеет складнее балакать, тот и начальником станет. — Настроение у Вязилкина упало. До него в этот момент дошёл печальный смысл сказанного. — Это же, тащ комиссар, тоже ведь никуда не годится, так получается, что тот, кто складно врать умеет всегда нашего брата заставит делать то, что нужно.

— Это ты правильно заметил. — Новосёлов рассмеялся. — Этим как раз пользуются большевики. Ленин, Троцкий, да и остальные — сплошь сладкоречивые обманщики. С подобными надо поступать просто. Как только в речах сомнения, сразу тормозить, пусть объясняет по-простому, по-крестьянски. Сумел, убедил, просветил? Тогда это уже не только его, но и твоё убеждение.

— Боюсь, ни моего ума, ни даже твоего не хватит, чтоб с Троцким спорить… — настроение Вязилкина продолжало падать — добре, отдохнули чуток, поехали дале. Даже если мы без большого привала пойдём, до Элекмонара можем засветло не успеть.

На закате заметно приморозило. В наступающих сумерках над Катунью собрался туман. Становилось всё труднее разглядеть что-либо. Мужики с облегчением вздохнули, когда за очередным поворот услышали лай. Уставшие за трудный день лошадки тоже почуяли близость жилья, приободрились и прибавили шагу.

Перешли по осклизлым валунам бурную Кубу. Сразу за ней в сгущающихся сумерках затемнели на фоне снега пятна изб и алтайских аилов. Горьковатый запах печного дыма сообщал путникам о том, что в посёлке есть жители.

Рядом с первой же избой, что попалась на пути двум Иванам, прямо над высокими бревенчатыми воротами они увидели шест с клоком сена на конце. Так в Сибири принято оповещать путников, что хозяева готовы пустить постояльцев.

— Вишь, Вязилкин, нас как будто ждут, — Новосёлов быстро подошел к закрытым ставнями окнам и постучал.

— Да кто этих кержаков знат, — ворчал Вязилкин, может они прохожий люд приманивают, а сами, как есть грабители… или в деревне ЧК злодействует…

Он не успел закончить фразу, как протяжно заскрипели петли ворот. В образовавшуюся между створками щель высунулась заросшая седой бородой голова в такой же мохнатой папахе, как и путников. Дед стоял молча, как будто ждал слова заветного. Только переминался подшитыми пимами по скрипучему снежку.

— Доброго здравия! Дедушка, — обратился к нему Новосёлов. — Пустишь ли в хату усталых путников?

— Это, смотря каких путников. Вы красные, али белые?

— Вон ты как вопрос ставишь… Тогда понятно. А в деревне у вас сегодня кто при власти? Нам как-то ни те, ни другие не по ндраву…

— Про Максима Белокобыльского слыхали, чи нет?

— Да, как же не слыхать, он у нас эскадроном командовал, — голос Новосёлова зазвучал бодрее, — у него ещё сестра Анька была. Ох, лиха девка!

— Тогда заходите гости дорогие, разбойнички лихие, смертоубивцы, ядрить вас через коромысло…

— Э-э-э, ты шути дедуля, да без переборов, — прибаутки старика не понравились Ивану. — Ты, на ус свой сивый себе намотай. Анархист — не разбойник. Он всегда за простого человека и против любого насилия.

— Ага, против насилия оне, — не поняв намёка, старик, продолжал брюзжать. — А пошто тогда Проньку Михайлова вместе с бабой евойной шашками порубали?

— Этот твой Пронька поди из богатеев?

— Богаче всех в Элекмонаре. Лавку держал. У алтайцев шкурки брал и куды-то…

— Всё ясно! Он, как есть, кулак и капиталист, наживавшийся на ограблении туземного населения. Шашками, наверное, перебор. Максимушка наш мужик резкий, что не так — шашкой — вжик, и нету человека.

— Ладно, Пронька, пущай он капитал и всё такое, — согласился дед, а бабу его пошто? А девок его? зачем убивать? Снасильничали… это понятно, мужику женской ласки завсегда не хватат. Но ведь снасильничали и после штыками закололи. Девки то, чем провинились?

— Вот тут я с тобой, дед, согласен полностью. Вижу, что Максим совсем берега попутал, а может и просто с ума съехал.

Неспешно переговариваясь, хозяин с гостями миновал подворье, прошли тёмные, пропахшие назёмом сени, и ввалились в полумрак кухни. В избе, кроме хозяйской горницы, имелась ещё одна комнатка, где останавливались проезжие.

Старик толкнул хорошо шкуренную дощатую дверь.

— Ну, вот. Располагайтесь. Живите сколько хотите. Пять целковых с вас за ночь возьму.

— Ну, ты батя, — мироед! — Вязилкин искренне возмутился. — Командир, пошли отседа, нечего нам нашими цалковыми деревенску буржуазию поддерживать! Тем более что в деревне наши. Максим, он конечно, лихой и без башки, но нас-то узнает… Должон узнать.

— Нет, Вань, сегодня мы здесь переночуем. Я чутка подумаю и схожу к Белокобыльскому. Потолкуем с ним за анархизм, за то как с мирным населением должно обращаться. А пять цалковых это в наше время совсем не то, за что цепляться след. Вот если бы он у нас лошадку запросил, винтарь или, там папаху. Керенки — бумага, удивительно, как еще за них морду не бьют.

Встреча с Белокобыльским прошла «весело». Так весело, что чуть не загорелась изба, в которой Максим организовал штаб. Всему виной разница во взглядах на воспитание обывателя. Новоявленный атаман Белокобыльский признавал только жесткие методы. «Лучше, пусть девяносто процентов этих буржуев недорезанных сдохнет, зато оставшиеся будут убеждённые анархисты», — всегда заявлял Максим, под буржуями имея в виду всё население вообще.

Хорошо, что Новосёлов сумел взять себя в руки и перевести разговор в безопасное русло воспоминаний.

— Сеструха моя, царство ей небесное, — вспоминал Белокобыльский, — погибла в бою на Прокопьевских копях. Мы тогда, после предательства гада Хмелевского29, вынуждены в тайгу драпать. Анька, как лучший пулемётчик, наш драп прикрывала... Порубили сволочи... Никогда не прощу... Всех коммунистов, их подпевал и потомство ихнее буду убивать беспощадно.

Уж на что Новосёлов яростный сторонник нового учения, на что верит в светлое будущее под черным знаменем Анархии, но обижать ныне живущих ему большее не хотелось. На их долю и так выпали жуткие страдания, чтобы взять хоть в рай, хоть в коммунизм. Ещё год назад сам он с Гришаном Роговым убивали просто за нежную кожу рук. Но после разгрома, после скитаний по урману, а особенно после памятного ночного разговора в доме Роговых, Новосёлов сильно задумался о практике анархизма. О том, как без крови прийти в царство свободы. Он ещё тогда пообещал сам себе не лить кровь людскую без особой на то надобности.

— Ты же сейчас такой насильник над людьми, — кричал он на Максима, хватая его за грудки, — любой Колчак обзавидуется.

— Не-е-е, Иван, ты охолони, — отрывал его руки от себя Максим, — самый хитрый что-ли? Хочешь, и новый мир построить и белы ручки не запачкать? Как народ говорит — «И на хуй сесть, и рыбку съесть». Человек така сволочь, что только силой можно загнать его в райские кущи.

— И ты считашь, что изнасилованный человек будет счастлив?

— А куда он денется? Будет — не будет, а придётся. Прикажу — будет счастливым. Будет меня славить, радостные песни петь, счастливыми слезами умываться и на мой портрет молиться.

— Это просто разговор для оправдания твоих зверств и насилий…

— Ты на меня не наезжай! Не замай! Прокурор нашёлся, — осадил Новосёлова Максим. — Давай лучше вливайся в мою полусотню. Боец ты храбрый, опыт у тебя имеется. Бери под своё начало десяток парней и послезавтра идём на Бирюлю. Сегодня мне разведка донесла, что красные через неё с награбленным ясаком будут проходить. Если мы во время туда подойдём, то неплохой куш сорвём.

И давай, перебирайся в общую кучу, так всегда готовиться сподручней.

…

Перебираться в забитую пьяными бойцами Белокобыльского избу Новосёлов и Вязилкин не стали. Их вполне устраивал постоялый двор. Тем более там имелась баня, стойла для лошадей и сена вдосталь. Мужики вечеряли хозяйскими запасами, пили самогонку и делились соображениями

— Может, в жопу этого Максимку? — засомневался Вязилкин, после рассказа старшего приятеля. — Сдаётся, что доведёт он нас до цугундера. Уж больно армия его на банду похожа.

— Это точно! Натуральная банда, как есть, — кивнул Новосёлов, — но пока нам с ними по пути. Плохо, что он меня десятником назначил… но, может… короче, утро вечера мудренее.

…

Когда через пару дней ватага Максимова подошла к Бирюле. Деревня едва просыпалась морозным зимним утром. На здании одноэтажной бревенчатой школы висело в безветрии кумачовое полотнище. Всё говорило о том, что никаких посторонних обитателей в ней нет. Анархисты с гиканьем и свистом пронеслись по центральной улице. Собрали народ на общий сход перед зданием сельсовета. Максимов выступил с речью. После того, как милиционеры, захваченные врасплох и не успевшие сделать ни единого выстрела, отказались присоединиться к отряду, их расстреляли. Пару комсомольцев, попа и лавочника, хотели для экономии патронов повесить, но комсомольцы попались прыткие, им даже почти удалось сбежать, но пуля догнала. Приказчик винной лавки спрятался в подполе, думал, что крепкие засовы и двери из толстенных плах спасут его и завезённый запас казёнки. Не тут-то было! Любителей огненной воды не остановят никакие преграды. Двери выломали, полы вскрыли, лавочника извлекли и вздёрнули на воротах.

Белокобыльский и Новосёлов с Вязилкиным пытались образумить вахлацкую вольницу. И тот, и другой понимали, что пьяную ораву перестреляет любой организованный отряд. Командиры носились по Бирюле, раздавая направо и налево тумаки и затрещины, паля из наганов поверх голов, крыли всех отборными матюгами, но единственное, что смогли, — выставить заставы по дороге на Улалу и Александровку.

— Раскатают красные эту «армию», прости господи, в один момент — сказал Новосёлов Вязилкину и смачно сплюнул на землю.

— Это не извольте сомневаться, — поддержал тот. — С бойцами знакомиться то пойдём?

— Где ты их сейчас найдёшь?

…

— Да, не егози ты, Новосёлов! — заявил Белокобыльский. — Пускай покуражатся бойцы. Имеют право. Мож им завтра смерть принимать? Впрочем, бери любых, кого сможешь. Кричи, что атаман приказал, что если не послушает, то в расход. Парни мой нрав знают, может и пойдут…должны пойти... хотя чёрт их знает.

— С огнём играешь, Максим, красные, это тебе не попы с приказчиками, Сказал на прощанье Иван и вышел из штабной избы.

Во дворе постоялого двора Новосёлов собрал десяток относительно трезвых бойцов, возмущенных тем, что их оторвали от праздника жизни. На его приказ построиться никто не прореагировал.

— Ты, паря, малость охолони, коли Максимка приказал нас собрать, то ты приказ выполнил, мы собратые, на всё готовые, а на счёт право-лево-равняйсь, уговору не было, у нас анархия — разъяснял Новосёлову сложившуюся диспозицию низкорослый бородач в лисьем треухе. — Красные ведут обоз. Мимо Бирюли оне не пройдут, но это будет завтра.

— Ага, завтра… Может и завтра, а ежели сейчас? — закипал Новосёлов. — Порубят же всех нахрен.

— Бог даст, не они нас, а мы их. Вертел я этих краснзадых…

…

Полуэскадрон ВОХР, сопровождавший обоз продовольствия, собранный по деревням и заимкам Горного Алтая, тянулся по направлению к Бирюле. За полгода войны с повстанцами вохровцы научились строго придерживаться походного построения. Вот и сейчас передовой дозор доложил группе верховых, выполняющей роль караула. Значит в Бирюле либо казаки Кайгородова, либо Роговские недобитые бандиты.

В сумерках в деревню ушла разведка…