Зверь лютый Книга 38 Ляхолетье

* * *

Я решил: сбоку. Площадка сцены — до столбов боковых галерей. Снизу зашита досками, чтобы не лазили. И под галереями, выступая немножко по бокам, тоже зашито. В таком кармане под нашей галереей сидят пулемётчики.

Как им дать команду? Голосом? — В том бедламе, что творится, не услышат. Шнурок с колокольцами прокинуть? — Далеко, не за стенку. Выйти на галерею, каблуком постучать? — А что гости делать в это время будут? Да и на самой галерее... возможны варианты.

Поэтому такая длинная цепочка: от меня — Охриму, от Охрима — сигнальщику на ту сторону, от сигнальщика — пулемётчикам. А те сидят под помостом в своём чуланчике, смотрят в щёлочку, ждут сигнала. Хотя... у меня были сильные сомнения: парни молодые, заглядятся на представление...

Не загляделись. Вытянули подготовленную доску и занялись пулеметанием.

Диспозиция: в зале, который двор, около сотни шляхтичей. Почти все вскочили со своих мест и собрались перед сценой. Преимущественно — в середине. Плотной толпой рядов в 7-8. Пульки сбоку вылетают, ближних убивают. А дальше? — Человек, убитый или раненый, вовсе не исчезает. Даже не падает мгновенно. Валится на соседа, переживает и озвучивает ощущения нарушения собственной целостности...

Это к тому, что просто тра-та-та... не получится. Положил пяток-другой с краю — остановись, подожди. Эти упадут, следующих откроют. Я ребятам говорил. Горячка боя... Кабы опыта побольше — они бы всех шляхтичей положили, остальным и мараться не пришлось.

Если бы да кабы да во рту росли грибы....

Принцесса кинулась в лестнице, которая верхняя часть Красного крыльца, взбежала на галерею и бросилась в нашу сторону. С другой стороны там музыканты наяривают. В стиле танцуют — все!.

Несколько соискателей кинулось за ней следом, двое — на перехват.

Высота галереи — метр восемьдесят, сцены — метр двадцать, остаток, даже с перилами галереи, для физически здорового человека препятствием не является.

Принцесса в своём во всём сценическом, позвякивающем, болтающемся и колышущемся, а главное — в шлеме с конским хвостом, который постоянно падает на глаза, и в золотых босоножках на каблуке, в которых она может танцевать, но не бегать, выскакивает из-за поворота галереи, а тут — опаньки — её уже ждут. Два ценителя павлинов плотоядно осклабившись, растопыривают ручки загребущие. Между ею и мною.

— Ложись!

Уже объяснял, что ни один благородный, просто воин — эту команду в средневековье исполнить не может. Она удел женщин и слуг. Которых порют на кобыле. Принцесса — женщина, её семь лет каждую неделю пороли. Делаем из дерьма конфетку — навык есть, падает на пол.

Одни из перехватчиков — вежливый человек — оборачивается ко мне, слегка кланяется и, весело улыбаясь, благодарит:

— Дженькую бардзо.

И получает пулю из моей рукавницы в живот. Его напарник — в спину чуть выше поясницы. Его швыряет вперёд, прямо на лежащую ничком, прижимающуюся к доскам пола, принцессу. Она вопит, но это неважно: открылся сектор обстрела. И я, несколько суетливо от наблюдаемого и переживаемого, с двух рук пукаю в сторону её преследователей, которые как раз выскочили из-за поворота галереи. Их отбрасывает к дальней стенке, а я никак не могу остановится.

Подбегаю к бутерброду, стаскиваю перехватчика.

Не стаскивается. Вцепился намертво в цепь вертикального кольца. Бью его по руке, по голове, по рёбрам... не, это уже судорога. Где-то у меня... вечно в карманах всякий хлам... будто кто нарочно подсыпает... ага, ключик.

Через звено цепи вертикального кольца продевается сзади ошейник. Точка, где конструкция разбирается без слесарного инструмента. Отстегнул. Ну вот, другое дело: цепь можно продёрнуть через зажатый кулак орнитофила.

— Живая?

Лица под маской не видать, но, судя по мгновенно начавшемуся рёву, натурально: полногласному рёву обиженного испуганного ребёнка, кинувшегося мне на грудь — жива. Эт хорошо: рёв в голос — уже откат. Требует дыхания полной грудью, нет зажима. Во, сейчас опять начнёт по мне карабкаться, как карабкалась в подклети покойного ныне смоленского тысяцкого.

Внезапно тишина. Барабаны замолчали. Флейта разок свистнула.

Чего там? Музыкантов прирезали? Или они сами догадались? И в наступившей тишине я слышу прекращение характерного негромкого ритмического звука. В этом мире очень немного людей, кто может услышать и, главное, понять этот звук. А вот я, со своей идиотской манерой ходить по Святой Руси с пулемётом, но без пулемётчика, могу: пулемёт замолчал.

Музыки нет, танцовщица убежала. Даже пулемёт выдохся. Тогда переходим к следующему этапу наших посиделок:

— Охрим! Всем! Бой!

Охрим свистит атаку, и из нескольких, прежде закрытых помещений первого и второго этажа, выскакивают мои воины. По второму — стрелки, по первому — мечники.

Немного. Нет и полной турмы.

У меня мало людей. Достаточно обученных, достаточно надёжных для тайных операций. Парни чуть ли не с полудня сидели в засаде, слушали. Как за стенкой пили-ели-веселились. Песни, там, пляски. А им:

Ни слова, о друг мой, ни вздоха...

Мы будем с тобой молчаливы....

Русская лирика 19 в. очень способствует развитию военно-тактических навыков. Где вы ещё найдёте столь ёмкое руководство по поведению в засаде?

Пулемёт отработал — можно своих выпускать. Сейчас они придурков дорежут: осталось десяток на ногах, десяток за столами мордой в салате, вдвое — шевелятся на земле.

Хорошо, что банкет. Гости были допущены к столу, как и принято в этих местах-временах, без длинно-клинкового и без броней. Как берендеи у Остомысла.

— Испугалась?

— А-ы-д-д... у-у-ы-ы...

— Вот этот хмырь пытался тебя обидеть. Хочешь посмотреть, как он умрёт?

— Ы-ы-не-е-е.

— Что значит не? Труп врага хорошо пахнет. Сделаем из него труп — понюхаешь.

Поднимаю перехватчика. Шляхтичу не жить: живот плещет свежей кровью. Полчаса максимум.

* * *

Быстро выпитое налитым не считается — народная мудрость.

А незадолго до смерти приконченное? Не убитым?

* * *

Переворачиваю, сдёргиваю кунтуш на локти. Чтобы ручками не шебуршил напоследок. Сидя прислоняю к перилам. Сам — на колени, чуть вбок. Грязно, кровища.

— Иди сюда.

В левой рукавнице пульки ещё должны оставаться.

— Ко мне спиной, на колени.

Сорванный со спины крепёж хвоста, тяги, болтающийся под грудью польский орёл, хитроумная золотобородая морда, путающаяся под ногами цепь вертикального кольца... Принцесса, подвывая, на четвереньках подползает. Снова, как в Полоцкой Софии, дрожа прижимается ко мне обнажённой спиной. Жаль, я в кафтане и бронях. Совсем, знаете ли, другой набор ощущений. Проще: никаких. И грудь её в моей руке — правая, а не левая.

Мда... На контакт не реагирует. Тискай, дёргай, откручивай... Полезнее корову выдоить — молоко будет.

— Левую руку.

Рукавница выступает из рукава на ладонь. Заставляю положить её ладонь на мою под ствол.

— Пальцы растопырь. Кнопочки чувствуешь? Под большим пальцем? Помнишь, я тебе недавно по руке гадал, пять дорог? Большой — смерть.

— К-к-какая?

— Быстрая, его. Эй, падаль, открой хлебало.

Шляхтич пытается отползти, дёргается, лужа крови под ним растекается шире. Но чувствительность не утратил — удар кулаком в живот в область выходного отверстия пулевого ранения заставляет вскрикнуть, открыть рот. Куда толчком всовываю ствол.

У рукавницы спуск и предохранитель вынесены к концу ствола, свободен последний сантиметр. Чтобы самому под выстрел пальцами не попасть. Постоянная проблема булл-папов.

Принцесса отдёргивает руку. Пытается.

— Там... противно... мокро... слюни...

— Это важно? Его слюни важнее твоей жизни? Ствол чуть приподними. Чтобы не в шею, а в затылок. Молодец. Нажимай.

— А-ах!

Пневмат не даёт грохота. А жертва издавать звуки... уже нечем. Поэтому озвучка идёт от стрелка. М-м-м... стрелички? стрелкини?

У шляхтича выносит затылок, брызгами в стороны летят кровь и мозги, принцесса зажмуривается и продолжает давить на спуск.

Факеншит! Ка-акой я экономный! Аж три пульки осталось. Оставалось.

— Ну ты, красавица, вооще. От обидчика одно личико. Довольно хорошенькое. Было.

Бесхвостый павлин валится с моих колен в сторону на загаженные доски пола галереи и начинает блевать.

Женщина: при всех нынешних, чрезвычайных, прямо скажем, обстоятельствах, укладывает по полу длинный султан на шлеме так, чтобы не замарался. Это не расчёт — у неё сейчас вообще никаких расчётов, это инстинкт.

Что ж, дело сделано.

Я обещал ляхам привести людей и лодки — исполнено.

Проявил дружелюбие: закатил пир, пригласил братьев-крестоносцев. Устроил им жор, пив и представление. А они, хамьё неблагодарное, пытались надругаться над моими женщинами. Одну убили, другую еле-еле спас.

Мерзавцы. Злым заплатили за предоброе.

А что у меня пулемёт в кустах и бойцы в засаде, так я вообще очень предусмотрительный.

Они — напали.

Мы — отбились.

Потому что Господь надоумил и помог.

Да, детка, я приуготовлял провокацию. Да, без этого можно было обойтись. Можно было просто их перебить. И превратить в мучеников. Нужно было показать сущности. Вызвать со-чувствие со-ратников. Они должны думать также, как я. Дать им моральное обоснование. Не война Рюриковичей с Пястами, не Руси с Польшей, не православных с католиками - битва добра со злом.

Понимание массовых реакций здешних хомнутых сапиенсов позволяло прогнозировать и принять меры.

Нет, пропаганда — не здесь. Конечно, мы немедленно распространили свою точку зрения на произошедшее. Но это... мало кого волнует. Кроме моих. Мои — должны быть уверены в моей правоте. А в Польше...

Люди воспринимают ту информацию, которая соответствует их прежде сложившимся представлениям.

Ляхи — все! — знают, что схизматы — злобные, лживые, трусливые, кровожадные..., как Кадлубек в РИ напишет. Никакие слова не переубедят. И добрые дела — тоже. А злые — подтвердят. Нужно изменить сложившиеся представления. Они разрушаемы новыми условиями жизни. Тогда, вместе с разрушенными представлениями о повседневности, рассыпятся и стереотипы национального, религиозного, сословного... сорта. Вот тут только, в момент развала прежнего, начинает хоть как-то работать пропаганда.

— Всё? Губки вытри.

— Ч-чем?

— Да вон, хоть рукавом кафтана покойника.

* * *

Чтоб скрыть свою интеллигентность,

он сопли вытер рукавом.

Не сопли и рукав чужой. Да и зачем скрывать?

* * *

Глава 767

Её пришлось поддерживать: качало. Привёл в ложу, вкатил кубок вина из недопитого, ободрал разные лишние... крепления и механику. Никакая. Только трясётся и сжимается, балансируя на грани обморока.

— Выдыхай. Факеншит! Резче!

— Не... не могу...

И глаза закатываются. А нашатыря у меня...

— На стол.

— Нет! Господине! Нет! Я не могу!

— Хозяину не говорят нет. Хозяину говорят да. Скажи.

— Д-да-а-а... ы-ы-ы...

— Для тебя не существует не могу. Есть воля господина. Ты много раз говорила: я не могу. Я заставлял, и ты могла. Править лошадью, взять крепость, отдаваться с чудом чудным в алтаре храма, затрахать насмерть вятшего боярина, лишить невинности невесту Христову...

Бедняжка. Становиться человеком из состояния самка одомашненная двуногая — больно. Что ещё из 12 подвигов Геракла у неё впереди? Чистка Авгиевых конюшен гидроударом?

— Только что ты убила человека. С моей помощью, но сама. Ты сама вынесла ему мозги. В разбрызг. Прежде ты никогда не убивала. Теперь смогла. Ты исполняешь мою волю и меняешься. Учишься новому. Для исполнения моей воли тебе нужны две вещи: согласие со мной и самообладание. Управление своими телом и душой. Если нет самообладания — тобой будут обладать другие. Те шляхтичи, которые до тебя чудом не добрались. Не сумела бы заставить себя бежать, замерла, коленки ослабли, в глазах помутилось... от тебя бы нынче только куски кровавые по двору валялись.

Наглядно, свежо. Вот только что, рядом.

Между нами: сказанное — наглая лесть. Чисто повышение самооценки. Не было у неё в тот момент самообладания. Сработала одна из трёх базовых реакций на опасность: напасть, убежать, спрятаться. Уместно сработала. У Ананьи сработала другая. Для монашки — летально, для принцессы — спасительно.

Убедил. Она, чуть всхлипывая, послушно забралась на стол, развернулась, устраиваясь поудобнее на локотки, подставляя мне столь взволновавшую только что благородное шляхетство часть тела.

Высоковато, чуть назад осадить...

— А-ай!

— Ты ленива. Не пытаешься управлять своим телом. Тут...

— О-ой! Больно!

— Ты пренебрегаешь моими советами.

— Но я не могу! Так быстро... после всего...

— Повторю: нет самообладания — будешь игрушкой. Обладаемой другими. Мужу отдать?

— Нет!

— Чтобы исполнилось твоё нет должно быть моё да. Заслужи его. Захоти. Сама. Возжелай. Преисполнись страсти и томления. В душе. В твоей. Твоё желание. Пожелай. Отдаться. Мне. Ну? Желаешь?

* * *

Влюблён по собственному желанию. Можешь?

* * *

— Д-да... господин.

После только что пережитого любой секс — истерика. С обеих сторон.

Держи лицо, Ваня. Аж зубы звенят. Ну ладно женщины — разложи и лежи. У мужиков реакция от невстанихи пожизненно до зажима со смертью от мочевого пузыря. Не смешно.

Сходно с одной из фаз состояния отходняк бойца после боя. Моё навязывание из той же серии: ускоренное приведение в боеспособное состояние. Сиюминутные эмоции пройдут. А память останется: я — смогла. А не заливалась пару дней слезами и соплями.

Да, коллеги, я знаю, что у женщин период приведения в готовность дольше, чем у мужчин. Поэтому и тяну время. Наполняя его душеспасительными и нравоучительными проповедями. Ну и голове её — руками помогал.

Во, уже что-то... намечается. А вот и масло на столе. Нет коллеги, тут сливочного нет, только льняное или оливковое.

— А-ах!

— Терпи. Нет, не терпи — радуйся. Тому, что всё ещё жива. Что всё ещё способна дышать, видеть, чувствовать. Ты рада?

— Д-да. Чу-чув-ствовать. Да. Да! Господин! Да! Сильнее! О! О-ох... Да!

На заставленном недоеденным и недопитым столе, на фоне отсутствующей стены, за которой разворачивалась картина боя, в котором мои гридни весело добивали случайно выживших шляхтичей, под вопли умирающих и восторги победителей, растопырившаяся в неудобной позе, полуодетая в полуразорванный сценический костюм, встряхивая от полноты ощущений головой с тяжеленным рыжим конским хвостом, исполнительница экзотических танцев из Бразилии, где никто из присутствующих не только не был, но и о существовании не знает, она, с нарастающим воодушевлением и энтузиазмом исполняла вечную плясовую хомнутых сапиенсом. Без барабанов и трещоток, без подшагов и отшагов. Просто. Наполняясь счастьем. Жизнью. Верой, надеждой, любовью.