— Семь лет назад примерно так и было, но время не стоит на месте, все меняется, мы с вами уже свидетели стремительных перемен, и то ли еще увидеть придется... Так что если вас выловят из воды узкоглазые — не настраивайтесь на каникулы, на деле все хуже может оказаться.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— То, что сказал. Говорю же — меняется все, и очень быстро. Десять лет назад пистолетные пушки были чудом — сейчас они у каждого второго, кому достает мастерства ими пользоваться. Сегодня пулеметные пушки — у единиц вроде меня, изготовляются в Римболде тамошними мастерами по тридцать-сорок в год, массовые серийные образцы предельно ненадежны — но помяните мое слово, те из вас, которые доживут до выслуги, успеют увидеть, как они тоже будут у всех...

— Сэр, это вы про пушки с магазинным и ленточным питанием?

— Угу. Видишь, теперь они уже так мудрено называются. Беда только в том, что меняются не только и не столько оружие и термины, меняются методы ведения войны и сами люди... Вы, наверное, не в курсе, что год с чем-то назад во время конфликта, получившего название 'за три утеса', между Ямато и Гристолом, яматианский истребитель расстрелял в воздухе гристольского летчика, выбросившегося с парашютом?

Повисла мертвая тишина — но только на пару секунд.

— Это немыслимо, — сказал Кравитч.

Вольфганг по этому поводу мог бы сказать пару более крепких выражений, но промолчал: в конце концов, хватит и того, что Дэви очень точно выразил мысли всего подразделения. Расстрелять сбитого? Больше смахивает на очень тупую байку, рассказанную кем-то, кто вообще не имеет ни малейшего понятия о неписаном кодексе небесной войны.

— Это было немыслимо, — негромко ответил Крэйн, — пока не произошло.

— И что дальше? Как нам поступать теперь, когда мы знаем, что...

— Так же, как и раньше. Как бы низко ни поступил враг — это не повод становиться такими же. Просто имейте в виду: все меняется. Даже то, что нам казалось незыблемым и нерушимым.

В этот момент со стороны океана пришла тройка самолетов, направляясь к посадочной полосе, и Вольфганг, проводив их взглядом, обратил внимание, что средний из них — чужой, со стреловидными плоскостями, торпедообразным фюзеляжем и двухвинтовой силовой схемой типа 'тяни-толкай'.

— Смотрите, а это не стервятник ли?! — воскликнул он.

— Он и есть, мать его налево и направо, — сказал Крэйн, — только что-то я не понял, за какой чумой его принесло... Так, гуси, сворачиваем балаган, разворот-поворот и к ангарам пять-семь, если что — поможете механикам с расконсервацией... А я пойду в штаб и узнаю, что и как.

Стервятник действительно пошел на посадку, а два истребителя, сделав пару кругов, снова ушли на патрулирование. Действительно, а зачем прилетел небесный? Уж не в связи ли с недавним инцидентом?

Вольфганг, направляясь к ангарам пять-семь, вскоре выбросил из головы небесного: нарисованный воображением эпизод расстрела парашютиста впечатлил его куда сильнее.

* * *

Сакаи зевнул, потянулся и, не открывая глаз, протянул руку вправо, однако Фумоко на постели не нащупал.

— Ты уже проснулся? — донесся ее голос из соседней комнаты.

— Ну почти, — еще раз зевнул полковник.

— Очень вовремя. Короккэ и вонтоны уже почти готовы. Ты не забыл, что сегодня прилетает и инспекция, и пополнение?

Мягко ступая, Фумоко вошла в комнату, неся в руках вешалку с парадным мундиром, и Сакаи открыл один глаз, чтобы пройтись взглядом по фигуре подруги — сверху вниз и снизу вверх. Что-то есть в ней такое притягательное, что Сакаи каждый раз смотрит на нее, словно в первый — и это уже на протяжении почти двенадцати лет.

— Я вот заметил — платье с лилиями, что я привез из столицы, ты надела всего два раза — и больше не надеваешь. Оно тебе не понравилось?

— Понравилось, — ответила Фумоко, — но пришлось отдать в стирку. Когда ты возвращался из командировки три дня назад, я так спешила приготовить тебе ламянь, что нечаянно капнула на платье растительным маслом.

— Велика проблема, — проворчал полковник, — пятна растительного масла легко выводятся бензином.

— Одно другого не лучше.

— А пятно бензина хорошо выводит раствор щелочи...

— Тогда тебе осталось научить меня выводить щелочь, — хихикнула Фумоко.

— Элементарно — уксусной эссенцией. Следы от уксусной эссенции надо потереть подсолнечным маслом. Hу, а как выводить пятна от подсолнечного масла, ты уже знаешь.

Они засмеялись. Хорошее начало дня.

За завтраком Фумоко спохватилась, что не помнит, посолила ли бульон.

— Суешь два электрода и пускаешь по ним ток от батареи, если появится запах хлора — значит, посолен.

Снова посмеявшись, Сакаи принялся за вонтоны и внезапно подумал, что надо бы жениться. Эта мысль периодически посещала его и раньше, но дальше откладывать нельзя. Ему тридцать семь, что многовато для летчика, и вскоре его ждет поход на другую сторону океана, где уже заждался личный враг, равный и по мастерству, и по удачливости. И кто из них двоих вернется победителем, а кто не вернется вовсе — хороший вопрос, ответ на который может дать только небо.

Выйдя из квартиры — Сакаи так и не привык называть домом офицерские квартиры на территории баз, по которым его носила судьба — он направился к взлетной полосе. Вот-вот сядет корабль, на борту которого, в числе проверяющих из генерального штаба, еще и какой-то придворный шаркун. Солнце и небо свидетели, как сильно Сакаи презирает таких вот шаркунов, но это — необходимое зло, издержка жизненного пути. Как-то раз на одном приеме в императорском дворце один из собеседников, весьма высокопоставленная персона, предлагал полковнику раз и навсегда избавить его от проверок, дабы тыловые паркетные генералы не мешали исполнять свой долг лучшему из небесных драконов, но он отказался. Проверки придуманы не просто так, в них рациональная необходимость — и потому даже достойнейший из воздушных командиров не может без них обойтись, при том что самого себя Сакаи не считает достойнейшим. Способный офицер и талантливый летчик, каких много, ну и чрезвычайно везучий, только и всего.

Над базой вскоре появились тяжелые истребители сопровождения, чуть позже появился и фрегат типа 'Клинок'. Поначалу полковник подумал, что это корабль с десантным отсеком, переоборудованным под каюты для очень важных персон, но когда по трапу спустилось два десятка пассажиров, офицеров и чиновников в сопровождении нескольких воздушных пехотинцев, понял, что 'Клинок' обычный, а не переоборудованный. Что ж, прислали, кажется, людей достойных, потому как паркетным офицерам обычные десантные отсеки не по нутру.

Так оно и оказалось, даже чиновники были в большинстве своем люди с армейским прошлым.

Правда, один из них моментально испортил первое впечатление о себе, сказав после обмена положенными по уставу приветствиями:

— Слыхал я, вы, полковник, на днях стервятника сбили — примите мои поздравления в связи с этой победой!

Сакаи буквально стер улыбку с его лица своим тяжелым взглядом, но отвечать не стал. Неважно, сколько ты сбил, если вернулся без ведомого — ты проиграл. Только объяснять эту прописную истину паркетному шаркуну ни к чему.

* * *

Самолет прибыл в пункт назначения под вечер. Ширацу выгрузился из самолета последним, неся свой нехитрый багаж в двух наплечных сумках. Все подразделение, выстроившись в колонну по двое, торжественно промаршировало по аэродрому и выстроилось на плацу в ожидании коменданта.

Ширацу шел замыкающим, и в строю тоже стал последним. В другой ситуации летчику с боевым опытом было бы унизительно стоять в хвосте строя вчерашних курсантов, но теперь это уже неважно.

Командующий военно-воздушной базой долго ждать их не заставил, и когда он появился из дверей административного здания, по строю прокатился вздох изумления.

— Это же полковник Сакаи! — полушепотом произнес кто-то.

Ширацу смотрел на него во все глаза и с трудом им верил — но сомнений нет. Полковник Сабуро Сакаи, самый знаменитый небесный дракон из ныне живущих.

Известность в военно-воздушных силах он получил всего лишь в четырнадцать лет: когда в Императорской Летной Школе матчасть курсантам преподает четырнадцатилетний пацан — тут трудно остаться неизвестным. Каким образом двенадцатилетний сирота, постучавшись в двери Императорской Летной, прием в которую открыт только с пятнадцати лет, сумел уговорить принять его, для Ширацу, да и для многих других осталось загадкой, однако факт есть факт. За два года Сабуро Сакаи, получивший прозвище 'ужонок', досконально выучил обо всех имеющихся в наличии учебных и учебно-боевых самолетах все, что только можно знать о самолете, никогда не поднимаясь на нем в воздух. Уж если опытные летчики и специалисты — а других в Императорской просто нет — доверили ему преподавать первокурсникам... С пятнадцати и до семнадцати лет Сакаи отдали в авиационный техникум — читать лекции будущим аэродромным техникам и механикам, потому что в Императорской Летной ему делать было просто нечего, а строжайшую инструкцию — допускать к тренировочным полетам только по достижении семнадцати лет — он обойти не сумел. Но когда Сакаи стукнуло семнадцать, он приступил к практическому обучению и уже в девятнадцать сдал все экзамены и испытания, в том числе 'Танец Дракона' — пилотажный экзамен, который даже из выпускников сдать мог не каждый. Всего семь лет ушло у этого гения авиации на то, чтобы знать и уметь больше своих учителей.

Затем возникла новая заминка: летчики-истребители выпускаются в двадцать один. Тогда Сакаи начал, с благословения наставников и с их помощью, посещать офицерскую школу, постигая уже основы не пилотирования в бою, но командования боем. За два года 'ужонок' Сакаи не только успешно сдал экзамен на звание лейтенанта, но также являлся автором диссертации и нескольких теоретический монографий по технике и тактике воздушного боя. 'Скоростные ножницы', 'трехэтажка', атака воздушного корабля с уходом в боевой разворот, 'горизонтальный штопор' — маневры и фигуры, либо изобретенные им, либо доработанные для применения в воздушном бою. Именно Сакаи, еще даже не будучи настоящим летчиком, доказал математически и тактически, что пара 'ведущий-ведомый' лучше тройки 'ведущий-ведомый-ведомый', а звено лучше формировать из трех пар, а не двух троек.

Парадоксально, но современное лицо Императорской Боевой Авиации стало таким, как есть, благодаря тому, кто даже еще не успел тогда стать полноправным военнослужащим и не имел боевого опыта.

А затем — выпуск, присяга, первое назначение и первый вылет. Во время второго конфликта за острова Татанау Сакаи, оставшись в одиночку из-за технической неполадки ведущего, дерзким маневром спас два звена штурмовиков от истребителей Хоннеамиса, лично сбив три вражеские машины. Каково же было удивление летчиков-штурмовиков, когда они узнали, что ас, который единолично отразил атаку превосходящего противника, вел первый бой в своей жизни.

Маленький ужонок отрастил крылья и когти и стал драконом.

За шестнадцать лет службы Сакаи дослужился до полковника, принял участие в десятке войн и конфликтов поменьше, записал на свой счет двести два сбитых самолета, от истребителей до сверхтяжелых крепостей, и два единолично сбитых фрегата. Счет на сбитые в группе шел уже на десятки кораблей.

И вот теперь самый прославленный императорский дракон стоит перед строем, в двадцати шагах от Ширацу, и слушает приветствие и рапорт. Вот он берет в руки папки с личными делами и сопроводительными документами, неторопливо раскрывает первую, читает, поднимает взгляд — цепкий, острый и пронзительный — и несколько секунд смотрит на первого курсанта.

— Хидэо Юсанаги.

— Я!

— Вольно.

Вторая папка и второй курсант. Документы сложены в то же порядке, в каком стоят люди в строю, личное дело Ширацу — в самом низу. Есть еще время собраться с мыслями — но это лишь отсрочка. Что Ширацу скажет полковнику Сакаи — и самое главное, что полковник скажет ему?!

Вот и последняя папка. Ширацу судорожно сглатывает.

Полковник приподнимает бровь, даже не открыв папку. Имя прочитал и сразу вспомнил? Оказалось, что нет: проницательный Сакаи просто сообразил, что папки у всех новые, а последняя — уже немного потрепанная, да и у самого Ширацу — шрамы на лице.

Он открывает ее и читает первую страницу.

— Ширацу Ладат?

— Я, господин полковник.

— Сражение у трех утесов... Четыре сбитых... — он оторвал взгляд от бумаги и буквально взял на прицел Ширацу. — Почему боевой летчик стоит в конце строя новичков?

Два глаза — словно дула крупнокалиберных пулеметов, и только боги знают, каких усилий стоило Ширацу выдержать этот взгляд, не отведя свой.

— Потому что на самом деле сбитых у меня пять, господин полковник, — печально ответил он.

Сакаи несколько секунд молчал, а потом вспомнил.

— Значит, не однофамилец. Ты тот самый Ширацу Ладат, который расстрелял своего ведущего?

В горле пересохло, но взгляда Ширацу не отвел.

— Тот самый, господин полковник.

— Хм... И что ты делал целых пятнадцать месяцев с тех пор? Госпиталь?

— Так точно, господин полковник.

Сакаи приподнял бровь, и его глаза почему-то перестали походить на пулеметные дула.

— У меня всего один вопрос. После того, как ты его изрешетил — зачем еще и таранить?

— Я не таранил, — тихо ответил Ширацу, — просто не стал избегать столкновения.

— Почему?

— Я не должен был возвращаться без своего ведущего.

Полковник внезапно криво улыбнулся.

— Небу виднее, как оказалось. Тебе стоило просто подойти к нему на земле после посадки и прострелить голову, а так ты зазря угробил императорский самолет, даже два, и свое здоровье. Впрочем, с учетом того, что твой ведущий опозорил своим поступком себя, тебя, меня и всех нас — я на твоем месте тоже до посадки не дотерпел бы... — он чуть помолчал и внезапно сказал то, что Ширацу ожидал услышать меньше всего на свете: — будешь моим ведомым.

И вот только тогда он ненадолго потерял дар речи, а потом ответил:

— Так точно, господин полков... господин ведущий!

* * *

Говорят, что служба не дружба, но в целом Кай пока что к своей службе особых претензий не имел, более того, первые десять дней в Диппорте показались ему, по сравнению с учебой в Летной, почти что выходными.

На острове кипела работа, тысячи людей занимались своими делами, и до маленькой группы молодых летчиков дела не было никому. Первые восемь дней они, облачившись в рабочие комбезы и засучив рукава, вкалывали наравне с механиками: расконсервация самолетов — дело не самое простое, но и не бог весть какое трудное. К тому же, их никто не торопил, в шею не гонял и сроков не ставил, работали с девяти и до семи, не напрягаясь и с двухчасовым перерывом на обед, а в особо жаркие дни обед мог длиться и все три часа.

Кай не имел ни малейшего доступа к какой-либо штабной информации, но постепенно прочувствовал ритм жизни диппортского гарнизона и понял, что в обозримом будущем не планируется никаких наступательных операций: над развертыванием обороны и инфраструктуры работа шла обстоятельно, без спешки, а порой даже откровенно медлительно по меркам войны. В частности, их маленькому некомплектному звену предоставили всего одну бригаду аэродромной команды, да и те, люди все сплошь средних лет и бывалые, не особо надрывались, собирая законсервированные части в крылатые машины.