Viva l'Italia Fascista!

— Для начала батальон бы выбить. И транспортники должны быть заметно вместительней. Что это такое, двенадцать человек? Когда они при полной выкладке, повернуться негде.

— У меня есть хороший кандидат на роль командира — Кавани.

Помереть не помрет, уже выяснил.

— Это ведь фактически понижение, уйти на батальон, — с сомнением сказал генерал.

— Зато настоящая армия, а не непонятно какая Черная колонна. И в перспективе возможно развитие. Право же, сбросить серьезный отряд в Альпах и куча народу окажется в мешке. Или на Балканах.

Он кивнул с достоинством, принимая комплимент и соглашаясь. Такой негласный договор среди товарищей по оружию. Вместе станем пробивать проект, но он постарается подгрести под себя, уже есть реальные намеки на перевод в генштаб. Теперь, с заметным успехом, продвижение обеспечено. А на начальном этапе во главе станет мой человек, сознающий чем обязан генералу.

С Каразоне мы неплохо выпили после беседы за победу и тому подобное, аж до рассвета засиделись за разговорами. Подошел к пленным в приятном настроении.

Тони Конте, был занят своими прямыми обязанностями. Он родился в Бенгази и знал арабский не хуже бедуинов. Центурионом стал быстро, тем более очень не глуп, а свой начальник разведки в колонне необходим. Полагаться на местную администрацию или вранье, неизвестно откуда взятое армейцами непродуктивно.

— Как обычно, — сказал на мой взгляд. — Триста сорок один. Имя, клан и племя спрашиваем. Если по части второго и третьего никто не унизится отрицать, то про имена все врут.

Хорват из-за его спины смотрел без выражения. Этому без разницы любой результат, он охраняет. С Тони они замечательно спелись и вечно работали в паре, хотя громилу-хорвата уж точно за араба не принять даже с бодуна.

— А плевать, — говорю, махнув рукой. — Первый взвод! Приготовится! Отделение с двумя пулеметами на позицию, — показал. Кто знает нечто важное, — повышая голос на арабском, — поднимите руку. Нет? Первый десяток собрать и вон туда, показал на не дорытый ров.

Случайных мятежников, сидевших в первых рядах, отогнали в указанном направлении пинками и ударами прикладов.

— Согласно законам государства Италии и военному положению на данной территории, за вооруженное нападение на представителей власти, приговариваются к расстрелу. Огонь!

Пулеметы заработали, кося нестройную шеренгу. Над толпой пленных повис крик и она шарахнулась. Очереди пошли и туда, валя наиболее прытких. Минут через десять утихомирились, только стоны новых раненых.

— Второй десяток!

Люди, как обычно, ведут себя по-разному в таком случае. Одни идут гордо, пусть и слабы физически от недостатка сил и потери крови, другие орут про Аллаха и его величие, третьих приходится вытаскивать и волочь силой. Впрочем, мои парни таким не заморачивались. Кто отказывался идти моментально получал пулю в голову. В итоге вместо десятка положили больше двух. Я лично разницы не вижу, все одно им в яму. На пару минут раньше или позже.

— Да? — спрашиваю благожелательно, обнаружив поднятую руку. — Сюда иди.

Ничем особенным не отличающийся с виду смуглый тип, легко сошедший бы в любом конце средиземноморья за местного.

Булайчич сдвинулся, не подпуская ко мне. Просто были прежде случаи, как арестованные пытались добраться до моего горла. Пока ни одному не удалось даже поцарапать.

— Среди нас Лев пустыни, — сказал он шепотом.

— Я правильно понял? — оборачиваюсь к Тони. До совершенства моему арабскому крайне далеко. — Он про аль-Манифи?

— Да, мой господин, — сказал тот.

— Если покажешь, будешь жить. Я обещаю.

Взгляд вильнул. Он не хуже всех присутствующих знал, чем для него закончится такое. Даже если всех прямо сейчас закопаем, кто-то из моих неминуемо распустит язык. И тогда его убьют, рано или поздно.

— Да, мой господин, — склоняет голову.

Солдаты врываются в толпу свирепыми волками, щедро одаривая пинками, ударами и пару раз выстрелив в особо непокладистых. Через несколько минут передо мной лежит пожилой человек с цепкими глазами убийцы. Стоять он не способен. Пуля раздробила бедро.

— Да, я Ома́р аль-Мухта́р Мухаммад бин Фархат аль-Манифи, — подтверждает.

Наш главный враг и вождь военный сенуситов. Собирался поискать его среди покойников позже, хотя надежды было мало. Был уверен — ушел. Не в первый раз. Он полководец и лично в атаки не бегает. За тридцать лет бесконечных сражений и стычек стал неплохим партизанским начальникам, испортившим немало крови французам и итальянцам.

— Роберто, бегом за генералом Каразоне, этих обоих к штабу.

— А остальных? — спрашивает Тони.

— Можешь пригласить их к себе на ближайшую вечеринку домой. Или продолжить, если идея не нравится. Яма большая.

Бруно Каразоне цвел от счастья. Теперь точно орден получит. Но все должно быть по правилам! Поэтому мы сидели и спрашивали:

— Ты сожалеешь о своих действиях, направленных против Италии?

— Не о чем сожалеть, наша земля должна освободиться от иностранных захватчиков.

— У тебя есть два пути быть казненным или призвать мятежников прекратить войну и разойтись по домам.

— Лучший из путей умереть за свободу!

Отпускать идейного врага, не готового дать слово сидеть тихо — глупо. Его повесили на воротах базы, точнее чудом уцелевших столбах. И перед смертью позволили провозгласить: 'Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммад его посланник'. Чего ради лишать последнего слова перед заключительной пляской в петле.

2.

Хотя пропасти и препятствия разделят нас, мы должны помнить, что нет вечных врагов. Да, враждебность существует, но она не незыблемый закон.

Президент Кеннеди.

Показательный разгром мятежников и как премия казнь руководителя всего лишь первая часть основного плана. Вторая гораздо неприятнее. Две дивизии регулярной армии и наша Черная колонна, теперь в полном составе, то есть восемь рот и вспомогательные подразделения начали тщательную зачистку местности.

Входишь в очередной поселок с убогими хижинами, буквально слепленными из навоза и прутьев и видишь осточертевшую картину текущих прямо по улицам помоев и играющих в грязи детишек, облепленных мухами. Женские лица абсолютно ничего не выражают. На всех печать тяжелой жизни. Мужчин почти нет. Все они остались под базой или прячутся в горах, опасаясь репрессий. Классический способ найти синяк на плече от выстрелов. Достаточно обнаружить и никого не волнует, что охотник. Потому что стандартное вранье. Таких сразу стреляют.

Мухтар (староста) несет обычный бред про ушедших на заработки и как они обожают итальянцев. Процедура мало приятная, но отработанная. Старика расстреливаем, население собираем вместе и гоним по дороге, время от времени присоединяя к толпе новые порции народа из очередного спаленного дотла поселка. Мы и прежде таким занимались многократно, однако сейчас идет массовое уничтожение деревень и никакими бумагами или плачем не разжалобить.

Питание, кстати, у нас на высшем уровне. У каждого в вещьмешке курица, а то и парочка. Овец и коров, по большей части смотрящихся худыми и больными, все больше забиваем для переселяемых, хотя часть, наиболее приличных, угоняется к побережью. Дома сжигаются. Люди еще не знают, что лучше бы их перебили на месте. Сидеть им теперь в лагере под охраной и строить стену на сотни километров для защиты от набегов столь же горячих племен. А кого не устраивает, может идти за стену в пустыню и существовать там. Почти со ста тысячами так и сделали, не интересуясь дальнейшей судьбой. Зато теперь в Киренаике наступит тишь и благодать. А их земли поделят между итальянскими бедняками. Ну и Черной колонне положены лучшие места. Лично я уже определился и неплохое поместье 'застолбил' в официальных бумагах. Вполне можно заменить сотню ковыряющихся в земле парочкой тракторов. А земля здесь хорошая, главное чтоб вода была.

А потом мы вышли к нужным мне горам. Здесь уж встретили с уважением и без подобострастия. И мужчины в немалом количестве с оружием имеются.

— Мы не арабы, — говорил притом на арабском за чашкой кофе здешний представитель пару месяцев назад. — Бану Халил, Бану Сулейм и йеменцы пришли сюда давно , но мы жили на этой земле всегда.

Французы называют таких кабилами. Они перешли в мусульманство под давлением, однако до сих пор многие говорят на собственных диалектах, ничего общего не имеющих с языком пришельцев и верят в какую-то жуткую смесь анимизма и язычества, приправленных иудаизмом. Тони уверенно утверждал, что некоторые племена прежде были еврейскими по вере и стали мусульманами не так давно. В городах есть общины ушедших из племени из-за подобных разногласий. Что достаточно странно, для видевших выкрестов, очень часто ненавидящих бывших сородичей, они сохраняют некие связи с племенем и спустя столетие.

— Ни Аль-Масамир, ни Фиржаны, ни прочие помельче нам не друзья и не союзники. Мы с Муссолини не воюем и не помогаем сенуситам. Нас в Киренаике и оазисах не меньше шестидесяти тысяч. Зачем ссориться?

— Докажите, — ответил я, с правильными красивыми оборотами и не прямо. Так не принято. — Проведите армию в обход дорог, когда я скажу. А вот потом, заслугу не забуду.

Среди приличных людей положено держать слово. Я не вполне джентльмен, но в восточном понимании этого слова соответствую. Врагам бошки откручиваю, к друзьям с открытой душой.

— Есть два варианта, — говорю сегодня доброму десятку авторитетных берберских вождей, специально приехавших выслушать.

Мог бы и сам все произнести, но специально взял Тони в качестве переводчика. Пока идет с одного языка на другой есть возможность обдумать фразу. Практически уверен, что минимум двое достаточно хорошо понимают меня и без толмача, но помалкивают. Им тоже удобно иметь дополнительный срок на обдумывание.

— Выбирать вам. Или останетесь жить, как и прежде. Или освободим от налогов.

Если честно, брать с местных феллахов особо нечего. Но налог на землю, тем не менее, еще с турецких времен тяжелый. На фруктовые деревья тоже не забыли.

— Правда придется платить кровью.

— Как? — после паузы спросил один из присутствующих. Еще не старый человек, с глубокими морщинами и турецкой медалью. Повоевал против нас в 1912г и сейчас сознательно демонстрирует.

— Нам требуются люди, знающие местность. Пока ваши честно служат, наш договор остается в силе. Если по каким-то причинам уклоняетесь, или дезертируют — какой смысл делать подарки?

Они молча закивали. Данное положение не вызывает сложностей.

— Набеги не прекратятся сами. Врагов придется ловить, почти наверняка будут перестрелки. Молодые парни, достигшие восемнадцати лет, проходят службу в армии два года.

— Не единственный сын в семье и не калека.

— Согласен. В случае войны их могут призвать снова. Сейчас не имею возможности обещать, но очень постараюсь, чтоб не отправляли никуда из колонии. Жалованье такое же, как и у итальянцев. Честно скажу, простой солдат не особо много получает. Может здесь и кажется куча денег, но в городе совсем иные цены.

— Отдельные подразделения, — быстро сказал все тот же старейшина.

— Под командованием итальянских офицеров.

Он промолчал. Вариант достаточно известный. Аскари, сипаи. Я б предпочел смешивать в одном взводе местных с итальянцами, но прямо сейчас будут огромные проблемы. Языковой барьер, незнание туземцами многих элементарных вещей и отсутствие образования даже на уровне сицилийских крестьян. Зато берберы прекрасно сведущи в местных условиях и освоили на практике территорию. Отлавливать нарушителей границы станут с удовольствием. Все ж из низшей категории скачком оказались в высшей, да и зависят от пришельцев. Меньшинству власть не удержать, без поддержки хозяев, но примеров подобного использования малых племен полно. Хоть в Сирии и Ливане с Индией, где европейцы опираются на отдельные народности, игнорируя основную массу.

Что касается этих, годик-два пока все утрясется и основные сложности уйдут. К этому времени можно будет из заканчивающих службу отобрать наиболее толковых и отправить их на подготовку сержантского состава. А там, чем черт не шутит, может и в офицерскую школу лет через пять кто пойдет. Тем более, обязательно пробью школы у них в поселках. Хотя б на минимальном уровне знание итальянского плюс навыки счета и чтения. В городах можно и в партию принять, накачав идеологией в училище, но здесь на такое рот разевать преждевременно.

— И еще, — говорю. — Если вы не платите налоги, это не означает, что все до горизонта ваше. Тем более, вместо выгнанных могут поселиться мои соотечественники. Джебель-эль-Ахдар место достаточно привлекательное. Сюда придут землемеры и вы им покажете, что принадлежит общине. Подчеркиваю, не отдельным семьям. Внутри, среди своих можете покупать, продавать, дарить, менять участки. Но ни в коем случае не с чужаками. Ее нельзя отнять или конфисковать.

А вот сейчас их проняло. Аж вечная невозмутимость куда-то исчезла.

— Ваша земля навечно за вами. Но это не означает, что если всплывут внезапно документы о том, что указанная вами пашню или лес принадлежали другим, то на бумаги не обратят внимание. Не создавайте себе проблем. Теперь готов выслушать уточнения, вопросы и пожелания. Когда согласуем все, подпишете договор от лица ваших общин.

— Если наши есть не только здесь, а в оазисах на юге? — потребовал один из мертво прежде молчащих.

— Ваша кровь и плоть могут присоединится к соглашению, — осторожно произношу, — но с ними потребуется обсуждать отдельно, на месте где живут.

Иди знай, что за люди и какие у них связи с соседями. Может сами не лучше сенуситов или с ними ходили.

— А оружие?

Хороший вопрос. Арабам, даже не выселенным, запрещалось иметь в пользовании. Если находили, главу семьи расстреливали, а семью отправляли в изгнание. Судя по моим данным лучшие друзья и родичи бодро стучали на знакомых, сводя счеты.

— Конфискации не будет, — твердо заявляю. — Мы здесь все люди отвечающие за свои слова, потому прямо заявляю: наш договор сенуситам не понравится и могут попытаться отомстить. Несправедливо было б оставлять вас без возможности защищаться.

1934г.

'У фашисткой революции есть враги. Будьте готовы с ними сражаться' .

Муссолини.

На вокзал меня привез лично начальник полиции Вены. Пусть официально мы считались гражданами-добровольцами, по велению сердца пришедшими на помощь горячо любимому канцлеру Дольфусу, но люди не идиоты и слух пошел достаточно широко. Остальные парни были как бы фоном, зато меня зачислили в личные друзья Муссолини и частенько норовили отчитаться или кидали интересные намеки с фактами.

Вмешиваться больше не пришлось. Когда стало понятно, что путч провалился армия вышла на улицы и жестко подавила выступления нацистов. Кое-где случились настоящие бои, однако все больше возле границы. Ее закрыли на замок и крепко подперли, а просочившиеся в эту сторону страстно возжелали вернуться обратно. По официальным данным до тысячи погибших, включая и выполняющих свой долг солдат. Сажали гораздо больше. Все сочувствующие или неправильно проявившие себя во время мятежа отправлялись в тюрьмы, где ими плотно занимались.