А потом они попали в темный колодец. Машина скатилась в распадок, когда мотор заглох, и он ощутил сомкнувшуюся над ними тьму. Как будто что-то закрыло солнце. Он не различал даже собственные руки, его искра поблекла, присыпанная пеплом, а связь единения превратилась в невнятный гул. Сила магистра сияла рядом пылающим шаром, но он не мог ее коснуться.

Магистр обернулся к нему, и в заполнившем салон золотистом свете большой печати стало видно, что темные вскрыли панель управления и втыкают в машинный мозг небольшие жезлы с красным росчерком на навершии.

Машина тронулась и сумела выехать, возвращая в мир свет и шелестящий ветер, и он сказал для магистра:

— Неоформившийся темный источник. Слишком далеко от людей, чтобы информационное поле насытилось. Возможно, это место ритуала, возможно, там, под землей, что-то было зарыто.

В темных колодцах часто погибали. Сильные светлые переходили колодцы насквозь. Говорят, светлый магистр Ишенга, когда еще не был магистром, на спор оставался внутри несколько часов.

Магистр выскочил из машины на ходу и пошел обратно к колодцу.

— Магистр... — переговорный браслет обхватывал руку бесполезной тяжестью. Он позвал магистра через эмпатическую связь, но магистр не услышал, и тогда он ступил на растрескавшуюся землю и, не в силах закричать, шепотом повторил: — Магистр Матиас.

На границе колодца магистр остановился и обернулся — маленькая фигурка на фоне подступающей тьмы — и медленно, нехотя, пошел назад.

Потом полил грязный пепельный дождь, и машина очень долго выбиралась из холмов по бездорожью и узким тропкам, и каждый раз, когда он выглядывал из машины, дорогу впереди пересекали потоки воды.

Магистр приник к стеклу, и при каждой вспышке молнии в его глазах отражался электрический блеск.

К невидимому в темноте дому машина подъехала глубокой ночью, и он едва добрел до кровати.

С утра он проснулся с головной болью, и долго разглядывал высокий беленый потолок, не в силах понять, где находится. Светлые полоски на стене бежали по трещинам.

День двигался к середине. Его комнату замыкали тепловые печати и печати, не пропускающие шум снаружи, в коридоре со стен валилась штукатурка, на широкую лестницу с потолка капала вода. Он был в заброшенном поместье, которое наспех постарались приготовить для гостей — судя по полустертым гербам и фризу цветов, розовых и синих, загородном поместье богатого мирринийке из Семьи, которого правление темного магистра Шеннейра перемололо и не вернуло назад.

Внизу, в столовой, расписанной почти стертыми росписями, выходящей мутными стеклами на внутренний дворик и сад, был накрыт завтрак — для него одного, и таял эмпатический след человека, который принес еду и сразу ушел.

На серебряном подносе лежали еще горячие конвертики из виноградных листьев с мясом и травами внутри и аккуратно перевязанные, мешочки из тонкого теста и начинки из грецких орехов, перемолотых с инжиром.

Он почти не чувствовал вкуса. В их традиции, в Полыни и Мальве, было принято заворачивать еду так, чтобы ее не было видно — традиция, которой следовали столетиями — от нее сразу пришлось отучиться, и вот, теперь...

Магистр качался в гамаке, положив под голову книгу, и кто-то из темных рассказывал голосом рокочущим как море:

— Корабль прибило к берегу, полный ими, неподвижными и безмолвными. И те, кто жили в берегу, наши предки, плясали и пели дни напролет и гремели трещотками и били в барабаны под черным небом и красным солнцем, и они открыли глаза — но никто не смог заставить их сердца биться. И теперь они живут внутри высоких башен, под тёмными сводами, жизнью невидимой и безразличной...

Полную чушь.

Судя по внешнему виду, магистр и темные уже успели куда-то съездить и вернуться, и он вдруг понял, что магистр все равно не спал ночью, боевые маги не уставали за сутки, а значит, остановка и ночевка была сделана только для него.

— Я сказал местным властям, чтобы поскорее дали нам дом, подходящий для чистокровного мирринийке, — сообщил магистр, оглядываясь с легким замешательством.

А власти предпочли скорее делать, но не думать.

Он открыл рот, чтобы непослушным голосом сказать, что это он должен был предусмотреть остановку, и это он должен быть договариваться со властями, но печать на наушниках сработала раньше, и недобрый голос высшего Миля произнес:

— Хранитель Эджени. Передайте светлому магистру Матиасу, что прием на энергостанции перенесен на полдень. Надеюсь, путешествие вне покрытия антенн связи светлому магистру Матиасу понравилось.

Они повторил, ощущая себя передатчиком, и ощутил себя щитом между высшим магом и магистром, когда магистр также недобро оскалился:

— Хранитель Эджени, передайте высшему Милю, что очень нравится! Мы были...

Ему казалось, что с каждым новым пунктом молчание становилось все более говорящим, пока высший Миль не отключился с сарказмом:

— По крайней мере, вы не заманили ваших спутников в холмы, не сожрали и не кинули кости в овраге.

Это он передавать не стал, но магистр услышал и беспечно отмахнулся:

— Вот если со мной будет высший Миль...

Зато за вынужденную остановку темные помыли машину. И он впервые задержал внимание, что машина была лишена всех украшений, типичных для темных. Черно-белая, с астрой на бортах, подобно всем машинам, принадлежащим стране, и только на крыше флажок-рыбка. Как будто темным был отдан прямой приказ не пугать людей.

Они были в Глицинии, последнем побережном городе, и сверху он видел прижатые к скале синие и розовые дома и черные пляжи, на которые катились черные волны в белой пене.

Восточная энергетическая станция "Гиацинт" едва тянула на древнем почти иссякшем светлом источнике. Но после того как Вихрь перестал снабжать энергией, страна привыкла к экономии.

Рабочий поселок был закрыт, и на станции работало только десять человек — восемь техников из бывшей Полыни и двое светлых. Охранный периметр провалился, а наблюдательные вышки существовали только для того, чтобы магистр мог на них залезть.

Энергетические станции давали в города отростки, которые без снабжения отмирали, и отмирали распределительные машины. Техники неохотно открыли для показа два цеха, брошенных из-за нехватки магов и общего безразличия — прямо с порога в нос ударил химический запах, а под распределительными машинами еще остались лужи разложившейся нервной ткани.

Машины не были ни в чем виноваты, но и они тоже.

Машины на заводах тоже беззащитны, попытался объяснить он магистру. Кроме Звезды Повилики. Звезда Повилики всегда была агрессивной, и, почуяв, что ей недодают, могла полыхнуть.

— А-а-а, — понимающе протянул магистр. — У нас тоже такое есть.

С вышки они видели небольшие насыпи, очерчивающие большую печать. Такие же насыпи, но древние и чужие, были по всему берегу, и такие же печати, новые и огромные, остались под Полынью.

Магистр перерисовал заново все печати и прошел по насыпям, и источник Гиацинт мерцал золотыми перьями, отражаясь в стеклах. Может быть, еще есть надежда его обновить и заставить снова вспомнить.

Темные маги разошлись по станции, ни с кем не разговаривая. За все дни, что он их видел, они едва ли перекинулись парой слов. Должно быть, они общались по браслетам, и были знакомы слишком хорошо, чтобы не нуждаться в словах. Командир Айонш прислонилась к машине, разглядывая его и, кажется, желая начать разговор — он чувствовал намерение, звучащее дрожащей неопределенной вибрацией — но не зная, что сказать, и сказала:

— А как мирринийке выжил в ссылке? Я думала, мирринийке живут только в башнях.

Он пожалел, что не может отойти в сторону, потому что это будет заметно, и продолжил вытирать руки от краски. Ответ уже заключался в вопросе.

— Потому что те, кто был менее полезен, пожертвовали ради нас своим комфортом и жизнью.

На груди темного мага по-прежнему висел амулет с красным росчерком. И, рядом, белый амулет с двумя треугольниками.

— Даже так? — одобрила Айонш. — Правильно.

Он видел, как магистр идет по плитам — и боевые маги движутся рядом, как охрана приговоренного, как конвой. И он видел, как магистр остановился на плитах и взмахнул испачканными краской пальцами.

— Ты их боишься, — прозвучало в наушниках. — Так смотри.

Айонш оттолкнулась от машины, на ходу лениво разворачивая цепь, и другие раздвинулись в стороны, окружая...

Темные атаковали стремительно, не соизмеряя силы — падение тьмы, ядовитый блеск — но магистр оказался быстрее. Это была как вспышка взрыва, полыхнувшая и пропавшая, но оставившая след на сетчатке — и магистр, целый и невредимый, стоял на прежнем месте, а темные оглядывались посреди взрыхленной и обоженной земли, уважительно и без обиды рассматривая красные отпечатки на лице или на горле.

Запоздалый страх не хотел отступать. За этот краткий момент он даже не успел бы развернуть свои печати, и даже мысль об этом ползла медленно, не в силах соперничать со скоростью сражения.

— Я тхие и я светлый магистр, — магистр поднял руку, загибая пальцы — краска размазалась, став единственным знаком произошедшего. — Светлый магистр Ишенга тоже победил бы легко.

— Да, Магистр Ишенга... — в эмоциях темных явно звучало уважение. Проиграть магистру казалось им естественным и даже почётным.

Магистр Ишенга ему тоже казался непобедимым.

Пока его жизнь не переломил темный магистр Шеннейр

И жизнь магистра Кэрэа Рейни, оказавшаяся такой хрупкой и непрочной, сломалась под непомерным весом объединения миров.

— И магистр Кэрэа Рейни, — повторил магистр.

Ему показалось, что даже ветер притих. На лица боевых магов набежала тень, как будто им стало не по себе.

Он был рядом с магистром Кэрэа Рейни всего раз, на расстоянии шага. Через магистра Кэрэа Рейни смотрела бездна, и едва ли кто-то, кто мог оказаться так близко, испытал бы желание напасть.

— Не бойся, — магистр вернулся в машину, беззаботно растянувшись на сиденье. — Я смогу тебя защитить. Всех вас.

Во время короткой схватки ровное сияние его солнца не сбилось ни на миг.

— Я тебя не убедил, — магистр зевнул, на мгновение открывая акульи зубы. — Высшему Милю, предположим, я проиграю — если он успеет понять, а он успеет. Магистру Эршенгалю...

— Магистры не могут сражаться. Это напугает всю страну.

Получилось слишком резко — он осудил себя за несдержанность. Магистр с удивлением сощурился, не споря, и тоном, не предусматривающим возражения, сказал:

— Я вызову на бой высшего Джиллиана. Высший Джиллиан сильный, но я считаю, я сильнее.

Возразить он не решился.

Магистр вдруг схватился за ухо, выглянул в окно — станция уже успела скрыться за холмами, оставив себе его наушник с записью — и с безмолвной жалобой упал обратно на сиденье, вытащил книгу, которая с утра не продвинулась ни на страницу, и, прищурив глаза зачитал:

— Гражданская власть Аринди подобна астре с одиннадцатью лепестками, подобна медузе с одиннадцатью щупальцами, подобна Лорду с одиннадцатью глазами, когда Лорд хочет, чтобы их было одиннад... почему не семь?

— ... где лепестки и сердцевина растут из одного корня, но имеют разную природу, — слова всплывали в памяти сами собой. Он осторожно вынул книгу из чужих рук, только сейчас ощущая чужую усталость. — Мирретей и правители самых крупных городов... когда наш герб был создан, в Аринди было всего семь маленьких поселений, магистр.

Магистр слушал про систему управления Аринди увлеченно — и как будто все понимал. Правда, у него зародились подозрения, когда магистр переспросил в четвертый раз, где же управляющий центр всех этих Форм.

* * *

Снег снова выпал и на этот раз не растаял.

Деревья стояли в снегу; снег покрывал землю, и валуны у моря, и бесконечные белые лестницы блестели холодным водяным блеском. С утра они обходили выстывший город: пункты обогрева, полевые кухни, убежища, где люди из холодных домов могли заночевать, и ноги уже гудели от усталости.

В апельсиновых садах ниэтте из молодежных общежитий собирали плоды. Сырой холодный воздух едва доносил веселую перекличку — и рокот строительных кранов. В холмах поднималось первое побережное высшее училище. Комитет дал отмашку на развитие юга.

— ..они не захотели перерождаться. Хотели отдыхать. И в наказание из них сделали Врата, — магистр шел спиной вперед, легко переступая по мокрой брусчатке. — Они жили в костях и хотели ничего не делать и дождаться, когда Сердце начнет перерождение само. Ленивые!

Иногда ему казалось, что он понимает, что означало в словах высшего Миля "разговаривать". Он слушал про мир, где солнце падает за горизонт, знаменуя конец света, и смотрел — на поворот головы, на жесты, на быстрые улыбки, на живой яркий свет, и понимал, что подкупало в магистре.

Сила магистра была легкой. Над ним не висел груз вины и ошибок, крови, мести и тьмы, тот, который тяжким бременем давил на Аринди, тот, от которого они бесконечно бежали, стирая и переписывая прошлое.

Это традиция, и мы следуем...

Он ловил ощущение свободы, греясь в чужих лучах, когда магистр не замечал.

Магистр скользнул по камням вниз, останавливаясь под деревьями, и обернулся, блестя глазами ярко и живо. Ветер загудел наверху, в скалах — пришлось накинуть капюшон с меховой оторочкой, радуясь теплым перчаткам, и теплым ботинкам, и теплой одежде, положенной мирринийке, и длинной накидке, потому что магистр позаботился обо всем, и прежде всего, чтобы им было удобно.

— В Заарнее не холодно?

Свет на мгновение угас, и лицо магистра стало пустым и тусклым:

— Солнце остывает, небо становится ломким и падает на землю. Когда холодает — это плохо. В Р'Нэа было плохо, Эджени.

Старые кипарисы застонали от ветра, качнули ветвями, начиная с верхушек, обрушивая вниз поток снега, и...

Он не успел даже отреагировать. Магистр застыл на месте, засыпанный снегом, и испуганно моргал.

Первое, что он подумал — что заарну, наверное, холодно: снег попал на волосы, и на воротник, и в капюшон. И, уже совсем не думая, он сделал шаг вперед и принялся осторожно стряхивать снег, мокрый, холодный и липкий, пока заарн смотрел на него огромными круглыми глазами и не дышал.

Ветер налетел с новой силой, теперь обламывая веточки, и магистр схватил его за руку, отодвигая и закрывая собой, и подозрительно процедил:

— Оно это специально? Оно ожидало? Оно притворялось?

— Живое не значит разумное, магистр, — он понял, что улыбается, раньше, чем ощутил неясное спутанное желание улыбнуться. В Заарнее все живое было разумным и, насколько он сумел узнать, злокозненным.

Магистр смотрел доверчиво, хотя, возможно, не верил.

— А на Кималеа? На Кималеа было плохо? — спросил магистр. Стонущий скрежет ветвей на мгновение заполнил голову, и холод, от которого не спасет одежда, но он сумел сохранить улыбку:

— Последние шесть лет — гораздо лучше.

Иногда ему казалось, что магистр понимает гораздо больше, чем хочет показать.

У подножия лестницы, у грузовых машин с ящиками апельсинов, стоял шатер с тепловыми печатями и рядом яркая палатка, дымящиеся чаны, где повара уже разливали что-то в подставленные чашки. Магистр бросил на палатку быстрый взгляд и сбежал по ступеням вниз, указав ему остаться.