Fever

— Если я скажу, ты поверишь?

Мне стало дурно от одной этой мысли, хотя Аддисон действовал очень успокаивающе. Могу только представить, как перенесу эту мысль в одиночестве.

— А ты знаешь? Или то, что в неактивном состоянии ты ничего не слышишь, тоже ложь?

— Не ложь. Не обижай меня, Стивен, пожалуйста. Я не видел глазами, но внутри него, эта потребность... и то, что происходило после нее. Он будто повторяет ритуал, который все не получается, и так злится, что впадает в беспамятство. Так глубоко, что я боюсь — он меня заметит.

Я долго молчал, обдумывая следующий вопрос.

— С ним происходит то, о чем рассказывала Блайт? Твой бывший Cherish.

— А что она говорила?

— Страдает уязвимая часть. В его случае это разум?

— Стивен, не надо раньше времени делать выводы. Я не хочу, чтобы так было. Ты не хочешь, чтобы так было. И возможно, он еще выкарабкается.

— Больше не ревнуешь?

Аддисон вздохнул и пошевелился, скованный моими руками. Он не мог быть ко мне еще ближе, даже если бы захотел, лишь потерся щекой о мой подбородок... и я...

Мне никогда не приходилось целовать его по собственной инициативе, это был в каком-то смысле первый раз. И я пожалел, что не делал этого раньше. Господи, что я за дурак, не знаю... Это было так правильно, правильнее во сто крат, так нежно и без намека на секс. Это был намек на любовь, чем бы она ни была и чем бы ни казалась.

Это был никакой не намек.

Очень медленно я отстранил его за плечи. Потом... так же медленно начал перекатываться, чтобы оказаться сверху. При таком неудобном пространстве этот маневр мог оказаться непосильным — если бы мне не помогали.

— Можно?.. — прошептал я.

Текучие сильные мышцы заскользили подо мной, плавно, почти движением рептилии, и наконец Аддисон замер, глядя на меня снизу вверх. Веки были все еще красными, а глаза — прозрачными, как стекло.

Это так... не знаю. Такое... потрясающее ощущение обладания. Испытывал ли он это всякий раз, когда был на моем месте, или это персональное чувство Cherish? Я не чувствовал ничего подобного до Аддисона, а после — и подавно, но уже по другой причине... Знаю, все эти годы я позволял иметь себя без тени сомнения потому, что это снимало с меня всякую ответственность. Я позволял ему делать со мной что угодно, не отвечая взамен — частично чтобы не оставлять на теле Эшли следов, но по большинству — чтобы не казаться себе замешанным в этом больше, чем есть. Только держался за него, когда было не избежать, отзывался на поцелуи, когда невозможно не ответить, и сдавленно стонал, когда совсем уж невыносимо. А поскольку Аддисон свое дело знал на десять баллов по пятибалльной шкале, секс все же напоминал секс, а не упражнения на бревне... Но то, что я чувствовал сейчас, не шло ни в какое сравнение ни с чем. Обладание. Как часть правильности — лучшая ее часть.

Я коснулся губами его век, мокрых ресниц. Он попытался поднять ко мне руки, но я удержал их за запястья, потом склонился и поцеловал в шею, прямо под подбородком. Аддисон вздохнул и чуть запрокинул голову на мягкий подлокотник.

Ему нравится? Как интересно... У нормальных людей это, кажется, называется "прелюдия". У нас не бывало прелюдий. Как правило, я всегда сопротивлялся до последнего, а когда наконец сдавался (без вариантов), мы были уже слишком заведены, чтобы отвлекаться. Что-то сродни дурной привычке, и десять лет — достаточный срок, чтобы воспринимать ее как данность.

Потом я целовал его — долго, пока не закружилась голова, а руки не стали слишком шаткой опорой. Целовал, пока он не отстранился первым.

— Это... не обязательно, Стивен, — сказал Аддисон, когда я вернулся к его изогнутой шее. Потрясающе тонкая кожа — кажется, хватит одного дыхания, чтобы ее поранить.

— Но желательно?

Он улыбнулся мне, чуть прикусив губу. Карт бланш.

Жаль, что невозможно одновременно действовать и смотреть... остается только слушать. Неровное дыхание на кромке стона и вздохи от прикосновений — мало, так мало. Мало-мало-мало... В какой-то момент его руки снова судорожно дернулись, и я прижал их крепче.

— Если отпущу — обещаешь не мешать?

Промедление — и кивок. Тогда я стащил с него футболку, потом — с себя. Я раздевал нас поочередно, без спешки, и это ноющее чувство у нормальных людей называется "предвкушение". Я думал, что знаю его, но ни черта я не знал.

Идиот. Идиот. Не устану повторять — идиот...

Аддисон осторожно и поверхностно дышал, не сводя с меня огромных глаз, почти не моргая. Его руки были послушно заведены за голову, а тело подо мной дрожало и казалось удивительно хрупким. И напряженным. И я понятия не имел, как далеко он позволит мне зайти, и как далеко я намерен зайти сам.

Я все ждал, когда же он начнет сопротивляться.

Я не знал, сколько мне еще ждать и смогу ли выдержать.

Поэтому я просто решил это приблизить.

Облизнул беззащитное горло. Прижал пальцы к припухшим, покрасневшим губам. Потом провел ладонью неспешную волну по груди, животу и Аддисон со свистом втянул воздух сквозь зубы, но промолчал. Я погладил его, медленно, потом быстро, потом снова медленно, и наконец губы Аддисона зашевелились, и я почти был готов услышать "хватит", услышать "стоп", почти.

— Здесь тесно, — сказал он хриплым шепотом, и сейчас я уже готов был разреветься от избытка чувств, честное слово.

— Уверен, так и есть.

Не верю, что сказал это... хотя Аддисон оценил. Он коротко засмеялся, еще дальше отползая на подлокотник, но я утопил язык во впадинке на его горле, и смех захлебнулся стоном.

Мысль о том, что Аддисон, по сути, никогда-то и не бывал снизу, пришла внезапно и, конечно, поздно... Но мы слишком давно были вместе, и тела наши, нисколько не смущенные инверсией, знали, что делать, и без нас. Лишь когда я вжался до конца, он выгнул спину и, позабыв про обещание, обхватил мою шею.

— Ссссстивен...

— Больно? — вскинул я голову, но в его расширенных зрачках не отражалось ничего, кроме изумления. И меня.

— Да не бойся... — наконец прошептал он на выдохе, — ты меня не ссссломаешь... давай...

— Не могу, — вдох, — нет... тебе же больно... Не может не быть.

— А тебе было?

Мне, тогда? О боже, я не помнил. Я был в беспамятстве — восторженном, пугающем и бестолковом.

Тут бедра толкнулись навстречу, и свет пошел полосами.

Меня колотило в лихорадке — Fever оправдывал свое имя на все сто. Это было... я и не знал, что так бывает. ОБЛАДАНИЕ. Что-то по-настоящему мое... Я говорил, не понимая собственных слов, ни единого, — хрипло, сбиваясь, говорил без остановки, в напряженном, почти мучительном скольжении, и что бы я ни говорил — Аддисон слышал. Кажется... именно слова в первую очередь и провоцировали все эти всхлипы, и укусы, и впивающиеся ногти. Не мои плавно-рваные удары, не движения руки по скользкой плоти... Видно, что-то очень важное я говорил.

Погибая от всего этого нахлынувшего напряжения, я подался вперед, сильно — и наконец он содрогнулся, запрокинув голову. Еще, снова. И я задохнулся на последнем слове следом — кажется, это было его имя. А может, он произнес мое.

Да без разницы.

Я уронил голову ему на плечо, ощущая влажное подрагивание и дыхание-полустон. Наконец его руки расслабились, и пальцы зарылись мне в волосы.

— Стивен...

— М?

— Я уже и не надеялся принять от тебя это.

Мне хотелось смеяться, но это было невозможно. Пока остатков энергии едва хватало на то, чтоб дышать. А по плану нас ждал ряд и вовсе неосуществимых дел — доковылять до душа и одеться, чтобы в случае чего не пришлось объясняться с Эшли еще и по этому поводу.

— Вам нужно поговорить, — сказал Аддисон, когда все было сделано, и он снова, теперь уже одетым, распластался на мне, подсунув руки под спину. — Обязательно нужно. Только будь осторожен.

Да, но отпустить его было выше моих сил. Не сейчас, ладно? Ну пожалуйста... Мне хотелось лежать так вечность, не размыкая рук, никогда не засыпать или никогда не просыпаться, ведь мы так устали. Нам с Эшли следовало поговорить, пока никто больше не пострадал. Только не сейчас. Обсудим это завтра.

Стремительно засыпая, я подумал, что мы никогда до этого не спали вместе. В смысле сна. Это на случай, если кто-то спросит, существуют ли вещи лучше, чем секс.

* * *

Когда я поднял голову, спина отозвалась вспышкой боли, повернуть шею казалось таким же нереальным делом, как опустить факел мадемуазель Свободы. На софе было действительно мало места, и мое тело жестоко мстило за дискомфорт. Осторожно выбравшись, я с трудом поднялся, треща суставами, как кастаньетами, и повернулся к окну. Темнело. Мы проспали целую вечность.

Я глядел на спящего Эшли, на тени его ресниц на щеках, пытаясь собрать картинку без половины паззлов. Я не боялся за Торн. Если за кого я и боялся, то за Эша. Сейчас, без влияния Аддисона, вся безысходность осозналась в полной мере и ситуация грозила рухнуть на меня, как обвалившийся потолок.

Мои руки оперлись о подоконник, но разглядеть заоконный пейзаж было нелегко — ночные огни светили сами по себе и в целом не освещали ничего. Я поспешно сделал несколько шагов от окна, будто боясь упасть в ночь.

— Стивен?

Эш, слава богу, нам так надо поговорить.

Я не успел обернуться, как теплые руки обняли меня со спины, дыхание, неровное и нервное, обожгло шею. И когда это его появление стало для меня таким привычным, что я не заметил и льда в лицо?

— Ох, Аддисон, — сказал я тихо, — ты до хренища не вовремя...

Однако вместо того, чтобы освободиться, я еще сильнее обернулся его руками, будто кутаясь, — не смог отказать себе в этом. Плоть слаба. Это длилось мгновение.

Потом он отступил и толкнул меня, так сильно, что если бы не годы в команде по американскому футболу, я влип бы лицом в стекло. А так я успел повернуться и налетел на подоконник спиной.

— Значит, правда... — сказал Эш.

В его глазах я видел странные чувства, слой злости и ярости, под ним — просвечивало отчаяние и страх, и поверх всего — изумление, как у ребенка, которого впервые обманули.

Я не собирался оправдываться, что бы я ни сказал, прозвучало бы неуместно. А он не собирался меня слушать. Безумие делало его похожим на оторванный провод высокого напряжения, извивающийся и сыплющий искрами в полуметре от ног. Опасным, и в то же время абсолютно потерянным. Преданным и покинутым на пороге Великого Ничто без проводника.

— Все так логично... Ты всегда больше всех с ним общался. Не Торн. Ты. — Он отступил от меня как от чудовища. — Но я никогда не поверил бы, не убедившись... Господи, Стивен, почему ТЫ веришь ему, а не мне?

— Меня тоже интересовала правда...

— Только он ее знает!

— Блайт сказала, что он обретает власть над телом лишь в присутствии Cherish, — произнес я тихо и чеканно, пытаясь пробиться к нему сквозь безумие, но слова уже не были действенным оружием. Как можно было не замечать раньше этого блеска в глазах, этих резких движений и этих вспышек ярости? Я любил Эшли, куда я смотрел? Куда смотрела Торн?

— Я знаю, зачем он это делал! Он хотел новое тело, а для этого ведь нужно избавиться от меня! Вот он и ездил туда, где мы...

Он замолк, оборвав фразу, будто не зная, стоит ли ее заканчивать.

— Туда где что, Эш? Где он попал в твою мать?

— Да, — произнес он шепотом. — Туда, где он попал в нее. Чтобы он мог перейти из меня в кого-то другого.

— Но ведь для этого ты должен умереть.

— Я не знал... Я не знал раньше... то есть... Я думал, что будет просто удар... как тогда... и он уйдет. Просто уйдет, он должен уйти, как пришел! Я хочу, чтобы он ушел! Эта ведьма Блайт ничего не знает — мне необязательно умирать, можно просто ударить как следует, и это сработает!

— Ее муж умер, помнишь?

— Она лжет, она нас путает! Ей нельзя верить, она любила его!

— Его там не было, Эшли. ТАМ БЫЛ ТОЛЬКО ТЫ.

Господи, что я несу, что за прокурорский тон! Это же Эш, зачем я так? Я говорю как... Как Блайт?

Как истинный Cherish, наверное.

— Я не ждал от тебя предательства, ты обещал, что будешь на моей стороне всегда, — сказал Эш жалобно и злобно одновременно. — Что изменилось?

Я молчал, но он слышал мои ответы.

— Я не хотел никого убивать! Только избавиться от него, ты не представляешь, что такое делиться с кем-то жизнью! Почему ты не со мной?

— Я с тобой, Эш, — сказал я еле слышно.

— Нет, ты с ним. Тебя волнуют погибшие люди, которых ты даже не знал. А он убивает меня, твоего лучшего друга, и тебе все равно.

— Мне не все равно, поверь...

— В полицию ты не пойдешь. Ты же хороший Cherish?! Правильный... На меня тебе наплевать, но о нем ты наверняка беспокоишься. Мое тело должно быть на свободе! И почему я еще не затерялся в нем, как муж Блайт, как моя мать?! А! Знаю. У тебя же есть еще потребности. Второстепенные. Например, просто поговорить...

— Эшли, не надо так, пожалуйста.

— Знаешь, Стивен, возможно, я выбрал не тот путь. Но я узнаю, как от него избавиться. Я узнаю. И ты будешь плакать. И сдохнешь без него!

— Аддисон... — прошептал я, не в силах больше слушать.

— Вот видишь! — взвизгнул Эш. — Ты бежишь! Зовешь его, даже говорить со мной не хочешь! Зови его, пусть придет и останется с тобой навсегда! Потому что если я выберусь, я его убью!

— Аддисон, где ты, мать твою!!! — заорал я, и вдруг он появился, рванулся из Эшли, как подземный источник, прервав на полуслове, заставив захлебнуться. Я снова увидел весь процесс перехода, но впервые был рад этому до безумия. Личность Эшли почти в агонии смялась, как вощеная бумага, и затерялась, а вместо нее выступила другая, сильная и полнокровная, сама собранность. Только глаза расширились, когда в них отразились мы — я и моя истерика.

— Где ты был?!!

— Спал. Мы вчера очень... Стивен, что с тобой? Стивен?

Я упал ему на шею, не держась на ногах, меня душили слезы, которые невозможно было сдерживать. Надо же, совсем на фиг расклеился, прямо как малолетка... Последний раз со мной такое было в одиннадцать лет, когда машина переехала мою собаку. Моим утешителем всегда был Эш, потом мы поменялись ролями, по мере потребности. Но сейчас мне нужен был не он, мне нужен был мой Fever, его руки, его голос... вся непоколебимая правильность... на сегодня отойдем от правил и назовем ее любовью. Пришла его очередь утешать, и он делал это с радостью. Обнимал меня, будто укачивая, потом бережно уложил на пол, когда уже не было сил держать. Я чувствовал его ладонь у себя под головой, губы собирали слезы, тихо говорили какие-то ласковые вещи, почти бессмысленные. Успокаивать внятно не было смысла, это должно было закончиться само собой.

Только что-то не заканчивалось...

Мне было так горько, будто изнутри выжигали напалмом, ведь Эшли был трижды, четырежды прав. Как я мог его оставить в такую минуту?

— Ты виноват, — прошептал я, — только ты виноват.

— Да, да, — ответил он так же тихо, будто боясь снова спровоцировать истерику. — Я знаю, Стивен. Мы говорили об этом, помнишь?