Fever

Предупреждение: местами эротика

Дай мне проверить прочность

твоих ресниц¸ прозрачность глаз.

Я изучил состав твоих слез

и написал об этом рассказ.

Во всех журналах мира

его издали на всех языках.

Теперь ты плачешь каждый день

И режешь вены на руках.

Найк Б.

Я и не тешил себя надеждой, что все мы проживем долго и счастливо и умрем в один день. Нет, нисколько. Я предчувствовал, что кому-то из нас придется умереть раньше.

Все началось месяц назад, когда произошло первое убийство на перекрестке. Или нет — наверное, все началось десять лет назад, когда Аддисон явил себя миру и нам. Или еще раньше — когда Аддисон вообще появился... Но это было очень, очень давно.

* * *

Все истории о странных существах похожи одна на другую.

* * *

А началось все с букета лилий, которые принесли в мой кабинет. Это было последней каплей. С моей секретаршей я учился в школе, и отношения у нас были дружеские, балансировали на грани субординации, но не переступали ее. Для двадцативосьмилетнего шефа со школьной репутацией ловеласа это нехарактерно, но я с самого начала дал понять, что свято чту букву офисного кодекса. Линди это оценила, хоть правды в этом было чуть. В другой раз она могла бы даже подшутить, спросить, к примеру, "кто такая таинственная А.?". Но Линди потому и была хорошей секретаршей, что чувствовала мое настроение не хуже сейсмографа. А сейчас он зашкаливал, и умная девочка просто унесла цветы по направлению, указанному моим пальцем, а именно — прочь.

— Вам звонит ваш друг Эш... то есть мистер Янг, — сообщила она осторожно, когда лилии удалились на безопасное расстояние.

— Соедини, пожалуйста.

Было четыре пополудни, мы с Аддисоном не виделись пять дней, что далеко не рекорд, но мне становилось на редкость плохо. Поэтому я мало удивился, услышав голос Эшли, это можно было предсказать.

— Стивен, ты еще не уходишь? Нам нужно поговорить, срочно. Со мной произошла странная вещь.

— Ты где? — спросил я — для формы. На самом деле это тоже можно было легко предсказать.

— Я у центрального входа, твои овчарки меня пропустят?

С Эшли мы тоже знакомы со школы, к тому же мы лучшие друзья в самом подростковом смысле этого слова. В другое время я бы посмеялся над его идиотским юмором, но сейчас у меня не было на это сил. За сегодня я выдержал два неприятных разговора, одну перевернутую чашку кофе и один сломанный сейфовый замок, "вскрытие" которого обойдется дороже нескольких сейфов. У меня не было сил, я просто сказал:

— Топай сюда давай.

То ли Эш поставил рекорд по скоростной езде в лифте, то ли соврал насчет центрального входа, только дверь в мой кабинет открылась через считанные секунды. Я успел только сесть в кресло и отгородиться столом, хотя чудесно знал, что в случае чего это мне не поможет.

Эшли вошел стремительно, почти ворвался, но пока преодолевал расстояние от двери до стола, стремительность испарилась. Меня окатило привычное чувство — будто мокрым снегом бросило в лицо — и на мгновение я прикрыл глаза. Всегда так делал. А когда открыл, Аддисон стоял, опираясь ладонями о поверхность стола.

— Привет, — сказал он негромко.

Я смотрел на него пару секунд. У Эшли голубые глаза оттенка мелководья — забавно, но до появления в его теле Аддисона мне и в голову не приходило заглядывать Эшу в глаза и давать название цвету. А у Аддисона этот цвет приобретал отблеск морской волны, или глубины, или сумерек — по желанию. Менять цвет глаз он не умел, но оттенками манипулировал мастерски. Хотя надо сказать, что я узнавал его вовсе не по цвету глаз, и даже не по этому теребящему чувству колкого снега в лицо.

Психологу, даже просто любителю, показалось бы невероятно интересным наблюдать, как одна личность сменяет другую, но не мне. Я лишь раз или два позволил себе полюбоваться этим зрелищем — как уходит Эшли и появляется Аддисон — и не горел желанием пойти на повторный сеанс. Не хочу я больше это видеть. Нет, я просто закрываю глаза, когда чувствую приближение, и это сродни предвкушению. Никакой мистики, это предвкушение и есть. Сказать, что я хочу этого — соврать, но сказать "не желаю" — покривить душой. И так и так плохо.

— Привет, Стивен, — сказал мне Аддисон.

Я смотрел на него мрачно — как обычно, впрочем.

— Кажется, Эш хотел поговорить со мной о чем-то важном, — ответил я, пропустив приветствие мимо ушей. — У него был взволнованный голос. Тебе не кажется, что нужно позволить ему это?

— Это подождет. Он взволнован, может, это и важно, но это подождет.

Он обошел стол и сел на него впереди меня, отодвинув ногой мое кресло. В теле Эшли появлялась какая-то неуловимая пластичность и ловкость. Эш никогда не был неуклюжим, но таким гибким тоже не был, мне казалось, что у него и пальцы удлинялись, и голос менялся. Я не видел в Аддисоне ни отблеска Эшли, потому, вероятно, и позволил этому зайти так далеко, да и вообще начаться.

Если у меня был выбор.

— Какое право ты имеешь так говорить?

Аддисон улыбнулся мне как неразумному младенцу, наклонился и дотронулся пальцами до моих висков. Из вредности я мог бы увернуться, но не стал. Мы давно не играем в эти игры, и если уж начинать, так надо было с самого начала.

А еще потому, что мне стало полегче. Как всегда. Он был как горькое лекарство, которое хорошо помогает, но слаще от этого не становится.

Или как раз слишком сладкое, чтобы поверить, что оно не имеет каких-нибудь ужасных побочных эффектов.

— Тише, Стивен, вот так... Эш напуган, ты злишься, кто-то накрутил тебя. Плохой день?

Я не ответил. Барабанная дробь в голове стихала, злость остывала. Оставалось еще много чего, но не все ведь сразу.

— Какое твое дело? — произнес я наконец как мог резко, но это было не так просто. Аддисон непрошибаем, и за десять лет неплохо бы к этому привыкнуть.

— Когда ты сердишься, я нервничаю. А когда тебе хорошо, мне тоже хорошо. Но этого ты не можешь не знать. Руку, — велел он мягко, но во мне вдруг проснулся дух противоречия, не поднимавший головы чуть ли не с первых дней нашего знакомства.

— Ты не можешь просто приходить и...

— Почему? — удивился он вполне искренне, и это было резонно. Всегда мог, так почему не сегодня?

— Я тебя не звал, Аддисон, уходи.

— Звал, — улыбнулся он в той же манере. — И ждал. Ну неужели тебе не жаль рубашку за сто пятьдесят долларов? Я ведь ее разорву. Руку дай.

Я послушно протянул ему руку, и он аккуратно расстегнул пуговицу на манжете.

— Мне нужно поговорить с Эшли.

— Руку, — напомнил он, и я поднял вторую. — Пять дней, Стивен. Тебя трясет всего, зачем так себя мучить? Вы оба должны успокоиться, тогда проблемы, может, и не покажутся такими глобальными.

— Какой ты умный, аж в дрожь бросает.

— Тебя в дрожь совсем не от моего ума бросает, — ответил он, так же методично и аккуратно расстегивая мои пуговицы от горла вниз, и я прикусил язык. — Ладно, Стивен, мы ведь давным-давно заключили соглашение. Ты просто выполняешь свою часть, а я — свою.

— Как выгодно...

Я упрямо сжал губы, но он приблизился не для поцелуя. Горячий язык коснулся жилки под подбородком, заскользил по груди, и мое сердце сбилось на неровную дрожь.

— Взаимовыгодно. У вас Эшли будет время поболтать, но сначала мы. Я тоже имею на тебя право.

— Ни фига ты... не имеешь...

— Позволь заметить, я делаю это прямо сейчас.

* * *

Казалось, нас всегда было трое. Эш любил Торн Сазерленд с тех пор, как впервые ее увидел. Мы втроем были лучшими друзьями. В другой жизни мы непременно поборолись бы за нее, но не в этой. Мне некогда было любить Торн, хоть она и была лучшей девчонкой в мире, мне было не до нее, и это всегда вызывало легкие сожаления. Лучше бы мы с Эшли поссорились, дрались на дуэли, и один из нас в конце концов женился бы на ней. И мы трое остались бы друзьями или расстались бы врагами. И так и так хорошо. Мы все были бы живы.

Я жалею об этом, когда не вижу Аддисона. Появляясь, он заставляет меня жалеть о том, что в мире есть еще кто-то кроме нас... Это ненормально, но пока безобидно.

Эшли Янг переехал в наш район, когда мы с Торн благополучно перешли в шестой класс, вернее, в два разных шестых класса. Мы с Торн — сказано сильно, поначалу нас связывало лишь соседство домов, остановка школьного автобуса и сама школа. Честно говоря, моя мама чуть с ума не сошла, когда узнала, что я общаюсь с Торн, — и ее легко понять. По маминому разумению, родителям на Торн глубоко наплевать, потому что выглядела она как вороненок, выпавший из гнезда, да к тому же меланхолично утверждала, что является дочерью дьявола. Самое интересное, что она не лгала.

Реально дело обстояло так: отец Торн был фронтмэном гиперпопулярной группы "Адовы отродья", сами понимаете, человеком не бедным, а миссис Сазерленд — Джезабел — бывшая группи, поднявшаяся по карьерной лестнице до жены и матери, а потом и до агента всей команды. Выяснил я это случайно, просто однажды увидел папашу с самой Торн на стоянке у космических размеров джипа, который органично смотрелся бы на похоронах лидера любой инфернальной группы. Без грима, как ни парадоксально, мистер Сазерленд казался еще страшнее, и Милашке Мэнсону можно смело перестать комплексовать и топать на конкурс красоты. Торн, конечно, все отрицала, но когда я припер ее к стенке, призналась и пригрозила выдернуть мне все волосы по одному, если я проболтаюсь хоть одной живой душе.

Когда же я попытался объяснить все маме и показал этого самого Дэйва по прозвищу "Дэвил" в клипе на хитовую в тот момент песню "Задуши меня кишками, детка!", у нее чуть припадок не случился. Да, не спорю, Дэвил Сазерленд с начесанным хайром до колен и в саване, обляпанном ритуальной кровью, не тянул на "отца года", да и миссис больше интересовалась планированием турне, чем будущего собственной дочери. Потому Торн была благополучно перепоручена двоюродной тетке Сибил, хорошо умевшей одно — считать деньги, приходящие на содержание дорогой племянницы.

После всего я был уверен, что мама станет возить меня в школу на машине, только чтобы я не подходил к этому порождению Дьявола (сорри за каламбур) и бывшей женщины несложного поведения (сорри еще раз). Но произошло совсем неожиданное — она ничего не рассказала отцу, и к тому же вдруг воспылала к Торн материнской любовью. Почти удочерила, иначе не скажешь. С тех пор она заманивала Торн к нам вечером ужинать, а утром укладывала мне два завтрака, во второй обязательно подкладывая побольше конфет. Честно говоря, я побаивался Торн с ее диким папашей и всем имиджем Повелительницы Тьмы, но на проверку она оказалась самое то. За шоколадку убить могла. Хотя если и была у нее тяга к убийству, то только к одной его разновидности — суициду.

Вот так мы и дружили, пока не появился Эш, а вместе с ним — и все прочее.

Он был на голову меньше нас обоих, и на глаз можно было предположить, что прибыл новый козел отпущения. Но не тут-то было. Этот клоп выжимал железо чуть ли не наравне с нашим тренером, да и внешне было в нем что-то такое... Да о чем речь — чего только стоят первые слова, которые мы услышали от него. Мы с Торн сидели на лавке, странная парочка, надо сказать — вылитые отпрыски Аддамсов. Эш подошел к нам и сказал:

— Кто-нибудь из вас видел автокатастрофу со смертельным исходом?

Мы вытаращились на него, и он добавил:

— Я видел. Хотите, расскажу?

С того момента Торн вся превратилась в слух. Для нее Эш действительно представлял немалый интерес — головные боли, голоса, кошмарные сны... Меня завоевать было не так просто, но он не старался, и этим достиг обратного эффекта. У него была странная и интересная манера рассказывать, больше похожая на пересказ фильма ужасов, и в то же время настолько реалистичная, что подозревать его во вранье казалось почти кощунством. Тем более что все это было правдой. Ужасной, надо сказать, правдой. Я смотрел на него и не мог понять, как он пережил такое и остался нормальным. Время показало, что я сильно поторопился с выводами.

Проехав довольно долго по сомнительной местности, наконец мы остановились, побросали велики в кустах и побрели за нашим новым лидером. Странная из нас подобралась команда, нечего сказать, с какой стороны ни глянь. Все трое по отдельности — просто иллюстрация для слова "аутсайдер", любой из нас — лакомый кусочек для хулиганов и высокомерных барышень, чуть-чуть не доросших до группы поддержки. Малявка, толстяк и девица в черном, тогда еще без большей части своего пирсинга, но уже с лицом цвета побелки. Но этого с нами не произошло, и причин могло быть несколько. Может, я быстро перестал быть толстяком, может, Торн выглядела достаточно опасной в своем готическом стиле, а может, Эшли был больным на всю голову и плохо это скрывал.

— Вон там, — деловито указал Эш, — видите? Там мы попали в аварию, перевернулись три раза. Мам так вопила! Нам хоть бы что, пара синяков, а мужик из другой машины был как разделанный бифштекс. Пап говорил, что он не пристегнулся и потому вылетел через стекло. Половина его кожи болталась на осколках... Кровищи было — немерено!

Торн полуоткрыла рот, внимая, — кровища ее очень интересовала. "Фу", — хотел сказать я, но это было не по-мужски, и я сказал другое:

— И сколько тебе было?

Эш призадумался, потом дернул плечами:

— Четыре, пять... Не помню.

— Зато помнишь, как с чувака содрало кожу?

Торн похлопала меня по плечу.

— Не обращай внимания, Эш, он просто ревнует.

— Что ты несешь? — сплюнул я, краснея, но Эшли меня просто поразил.

— Да все правильно. Больше я ни фига и не помню, ни одного дня рождения даже. Ни как пап меня на русских горках катал, ни прошлый дом наш, ничего. А чувака этого помню. Меня даже к психологу водили, да без толку. Только знаете, что? Лучше бы я помнил что-нибудь другое. Хоть он и был сам виноват, все-таки мы ведь вроде как его убили тогда.

— А твои родители?

— Я их ненавижу, — ответил он коротко, и тема дальше не пошла.

Торн замолкла в немом восторге, а я, единственный из троих, кто не питал к предкам ненависти, все же взглянул на него с уважением. Больше мы на станцию не ездили и забыли о ней на много лет, до того самого дня. Чуть позже я узнал, что Эш — сирота, и подумал, что он не всю правду рассказал нам о той катастрофе. Но так и не спросил, хотя и был удивлен. С хладнокровием-то Эшли, ненавистью к родителям и любовью к жутким историям...

Я запоминаю такие моменты, так же, как и запомнил первый ЧУЖОЙ взгляд. Это произошло примерно через год после начала нашей дружбы — чужой холодный взгляд, ни в коей мере не свойственный Эшли, с таким же холодным интересом, неясным и древним, как Стоунхендж.

— Эш, ты что? — только и смог спросить я тогда.

Он моргнул, не понимая, и это снова был он.

— А что?

— Да... так. Ерунда.

Другой мальчик двенадцати лет подумал бы, что ему показалось. Я не подумал. Мне не показалось.

Второй раз случился через год, когда мы дружно решили купить пива и устроить пикник.

...Мы всегда были такие разные, я — мачо, истязающий себя в спортзале, а Эшли — у него кроме стальных мышц были глаза сиротки, и он гениально умел этим пользоваться. Спрятать мускулатуру под широкой футболкой, разлохматить кудри, взмахнуть ресницами — ну какой изверг устоит против такого? Барышни от него млели, только его они интересовали лишь в качестве учительниц, закрывающих глаза на непосещение, билетерш в кинотеатрах на "взрослые" фильмы, позднее — секретарш в нужных конторах, барменш, наливающих за счет заведения, и т. п. Для него существовала одна женщина — Торн, а остальные были лишь особями женского пола, чем вышеупомянутые особи очень печалились. Любой девице независимо от степени привлекательности трудно понять, почему она хуже, чем маргиналка с шипастым именем, пользующаяся мелом вместо пудры, носящая только черное и имеющая пирсинг даже в местах, где его никто не видит. Любовь зла и слепа. Это мудрое изречение выручает всех без разбору и восстанавливает равновесие, которое всегда нарушается сочетанием дикого внешнего вида Торн Сазерленд и обаятельностью Эшли Янга.

Мне посчастливилось быть их серединой. Я знал, что Торн — серебро, а Эш — золото, и был вполне доволен своим богатством. Как я уже упоминал, мы с Эшем, будучи очень разными, мужественно делили друг с другом всякие дурацкие хобби, вроде спортзала — в моем случае, и мазни на курсах юных художников — в его. Эшли на самом деле была безразлична его физическая форма, и это легко понималось при одном взгляде на эту самую форму. Но он истязал себя вместе со мной, пока я не стал ему равным, и это было очень по-дружески. Так же по-дружески мы воспринимали его раздвоение личности, хотя насчет себя я бы так не формулировал.

У Эшли была Торн, а у меня все остальные. Накачанный торс в этом смысле не вред, а сплошная польза, я не успокоился, покуда не проставил галочки на всех дверях женской общаги и на многих еще дверях. Не знаю, зачем мне это было нужно. Пообсуждать с Эшем? Он не завидовал моей славе и потерял невинность в восемнадцать, когда я уже наматывал пятый круг. Внести свое имя в анналы школы, а потом и универа, как лучшего жеребца всех времен и народов? СТИВ-КОЛЛИНЗ-ПЕРЕТРАХАЛ-ВСЕ-ЧТО-ДВИЖЕТСЯ? Удивитесь, но нет. Причина оказалась чисто физиологической — проще говоря, мне некуда было девать энергию. Она виделась мне живой субстанцией, хозяйничавшей в моем теле на полных правах, жуткой и неуправляемой стихией. Как смерч или еще чего хуже. Торн утверждала, что это гормоны, но глядя на Эшли, воплощающего спокойствие без помощи рук, трудно было верить в существование гормонов как таковых. А поскольку энергия имела свойство накапливаться, чтобы упредить аварию на дамбе, приходилось уделять этому уйму времени. Спортзал, секс, футбол, секс, вечеринки, секс, танцы до утра, секс... — это помогало, но ненадолго. Я спал все хуже и всерьез начинал бояться, что если остановлюсь, это меня убьет, разорвет в клочья, как "Бетти-попрыгунья"... а это взяло и прекратилось. Внезапно. Хотя и не тем способом, который я бы для себя выбрал.

* * *

Запах лилий все еще висел в воздухе, что давало понять о неполной закрытости двери. Мое доверие Линди было безграничным, но иногда, как сейчас, к примеру, следовало подумать, как объяснить некоторые вещи. Например, то, что я валяюсь на столе среди всяких бумаг разной степени важности, как на пляже, а моя рубашка безупречнейшим образом висит на спинке кресла. Да, чем придумать достойное объяснение, легче дверь запереть, ей-богу.

Аддисон никуда не спешил, это было очевидно, но и не бездействовал.

— Какого черта ты прислал эти хреновы лилии? Ты не знал, что у меня на них аллергия? — спросил я, когда он очередной раз дал мне глотнуть воздуха.

— Знал, конечно, — ответил Аддисон обезоруживающе честно. — Просто мне нравится, как ты чихаешь. В следующий раз пришлю орхидеи, они не пахнут.

— Я не барышня, чтобы меня баловать, — сказал я устало.

— Так подари их Торн. Эш в этом смысле просто бревно, дарит ей вечно эти дикие побрякушки. Она похожа в них на сатанистку.

— Ох, какое благородство, и отчего только ты сам не влюбился в Торн?

— Она не слишком в моем вкусе. К тому же это усложнило бы все. Вы с Эшли просто умерли бы от ревности.

— Я бы не умер. Я обрел бы желанный покой.

— Я — твой желанный покой, Стивен.

После того, что он сделал в следующую минуту, спорить стало бессмысленно.

Меня периодически слегка пугало ощущение, что если закатить глаза слишком далеко, они просто не вернутся на место. Но они всегда возвращались, и одежда моя была в идеальном состоянии, и пуговицы все на месте, а прическа... да хрен с ней. Я полностью успокоился, купался в этом ощущении и сейчас хотел одного — поговорить с Эшем. Аддисон часто сваливал, не прощаясь, и это меня в нем радовало.

Я закрыл глаза, как обычно избегая возвращения. Когда открыл, Эшли сидел в кресле для посетителей, вцепившись в ручки, и глаза на меня смотрели вполне привычные и гораздо более спокойные, чем голос, услышанный в трубке. В чем Аддисона не упрекнешь, так это в отсутствии здравого рассудка, хотя этот паразит мог и дать мне немного времени прибрать бардак.

Эшли не было в собственном теле с полчаса, но он этого не заметит, если я не замечу. Какое счастье...

— Что произошло, Эш? — спросил я, не давая ему возможности поинтересоваться хаотичным видом моего стола.

— Не знаю... — Он запустил пальцы в волосы и дернул, как делал всегда, пытаясь вспомнить. Я рассеянно отметил про себя, что у Аддисона этого жеста не замечал. Да и вообще. Удивительно, я не уставал поражаться, как один человек может быть разным настолько, что вызывает два абсолютно непохожих отношения. Настолько различных, что мне никогда не приходилось чувствовать угрызения совести или неловкость. Никогда.

— То есть как "не знаю"?

— Образно. Я знаю, что произошло, но не могу это объяснить. — Эш вздохнул и перестал мучить свою прическу. — В магазине Торн ко мне подошла одна женщина...

— Прямо при Торн? — попытался я пошутить, но ему было не до шуток.

— Да уймись, ей наверное все лет шестьдесят. Старая и страшная, как ведьма.

— Ты же сказал, ей шестьдесят.

— Не знаю... такое впечатление, что она... ну, быстро постарела, что ли. Кожа в морщинах, волосы... Незакрашенная седина, понимаешь? Она долго смотрела на меня, а потом вдруг подошла, дотронулась вот так... — он показал на себе, положив ладони на щеки, и сам же отдернул руки. — И сказала: "Fever".

— Что сказала?

— "Безумие". Я уставился на нее. А она... будто хотела поцеловать меня, но передумала. Только сказала: "Я просто хотела еще раз тебя увидеть". И ушла.

— Вот так взяла и ушла?

Он кивнул.

— Взяла и ушла. Да же можно сказать, убежала.

— А Торн?

— Сделала вид, что ревнует. Душила меня цепью. Спросила, знаю ли я эту женщину. А я сказал нет, хотя у меня странное чувство.

— Что ты ее знаешь?

— Что-то во мне ее знает.

— Аддисон?

Нет, не устаю удивляться, как легко могу произносить это имя, глядя ему в глаза.

— Может быть... Стив, я ее в жизни не видел, клянусь.

— Верю, но не пойму, почему это тебя беспокоит.

— Потому что... Ты же помнишь, я записываю все свои... провалы в памяти. Я всегда с тобой или с Торн, кто-то из нас запомнил бы, не будь меня долго.

— И что, у тебя что-то записано?

— Да... то есть нет. Ночью. Это могло произойти ночью.

— А Торн?

— Не знаю... например, вчера она наелась колес, ни подтвердить, ни опровергнуть. Но Аддисон мог куда-то пойти.

— Мало ли что он мог, ты же не знаешь точно. Или на твоих красных башмачках стерлась подошва?

— Ха-ха. Юморист. Тебе легко, не у тебя раздвоение личности. Ты точно можешь сказать, где был и что делал.

— Забываешь о тех потрясных грибных трип-вечеринках у Аниты Орбах, — возразил я, и Эш наконец улыбнулся. — После них я даже не был уверен, что не убивал Кеннеди.

— Какого именно?

— Да любого.

Юмор юмором, но если серьезно... Да уж, я точно мог поручиться, что в мое присутствие Аддисон не помышляет о длительных поездках. Торн отпадает. Получается, что Аддисон мог куда-то ходить, когда Эш был один, но это... противоречило нашему с Аддисоном договору. И хотя на своем собственном месте я не доверял бы существу вроде него ни на миг, последние десять лет он держал слово. Да и записи Эшли это подтверждали. Так что до сего момента я вынужден был верить Аддисону и тем паче дневнику Эшли. То, что произошло (или не произошло) прошлой ночью, никак не продвигало нас к разгадке поведения странной дамы.

Я не нашел ничего гениальнее, чем сказать:

— А может, тебе показалось?

— Отлично. Теперь я законченный псих.

— Ты не псих, и десяток врачей это подтвердили, если помнишь.

— Так что же, Аддисон — плод нашего воображения? — выдал он резко, но в ответ я не смог сдержать дурацкой ухмылки. Ну, если так, тогда из нас двоих я куда больнее. — Тебе смешно, да?

— Вовсе нет.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю забыть об этом, Эш. Как твой личный исповедник. Ну зря я что ли столько книжек по психологии перелопатил? Нет доказательств, что Аддисон куда-то ездил какой-то ночью, как и тому, что эта леди тебя ни с кем не перепутала, и что у нее все дома? Ты всегда меня слушал, послушай и сейчас.

Он посмотрел на меня глазами сиротки, только на этот раз непроизвольно.

— Ну подумай сам — Аддисон, старуха, безумие... или лихорадка, все равно. В этом нет смысла. Но если тебе станет легче, я у него спрошу.

— Он соврет.

— С какой стати?

На самом деле я и не собирался спрашивать — был уверен, что соврет. Эшли ничего не знал о нашем договоре.

— ОК, — согласился он со вздохом и протянул мне ладонь, чтобы я по ней ударил. — ОК, что это я в самом деле? Может, и правда она сама чокнутая. Она же сказала — безумие, может, это диагноз, и ей самой доктор нужен.

— Я не доктор, — заметил я.

— Ты лучший доктор из всех, которых я видел. Это от образования не зависит.

— А ты мой лучший бесплатный пациент.

Одновременно мы вспомнили известный анекдот: "Здравствуйте, бесплатный доктор!" — "Здравствуйте, безнадежный больной", и захохотали так, что я свалил со стола телефон. Раз подали признаки жизни, самое время послать Линди за кофе, а то подумает не дай Бог, что мы здесь сексом занимаемся. Абсурд...

Иногда все было как раньше, а иногда совсем наоборот. Не в смысле, что мы поменялись ролями. Просто я привык, что Эшли был из нас самый спокойный, а теперь — вот уже несколько недель — это был я. Уравновешенный одиночка. Эш, конечно, не начал бегать по женским общагам в поисках утраченного времени, но что-то с ним происходило.

Или кто-то.

Я понятия не имел, зачем он приходил. Но прямо перед уходом Эш сказал нечто, и это была первая фраза за сегодняшний разговор, насторожившая меня.

— Стивен... ты ведь... ты не изменишь ко мне отношение, если я сделаю что-то, когда буду Аддисоном?

"А ты простишь меня, если узнаешь, что я делаю, когда ты — Аддисон?" — мелькнуло у меня в голове, но вслух прозвучало:

— Я всегда буду за тебя.

Я говорил искренне.

* * *

Нам было по тринадцать, и мы решили устроить пикник. С бухлом и травой, как полагается, и Торн отправилась на отлов громилы с мрачным прозвищем Ящик, работавшего в местном магазине грузчиком. Этот Ящик был горячим поклонником Дэвила Сазерленда и за постер с автографом продал бы на органы всю свою родню. К счастью для них всех, Торн не требовала от него такой жертвы, он нужен был лишь для одного — купить нам пива. В тринадцать, сами понимаете, с этим проблемы.

Торн убежала, и мы остались вдвоем. За день до этого у меня произошла первая эрекция, и я все раздумывал, рассказать ли об этом полному составу или только Эшу. Если бы я знал, что эта эрекция — первая из миллиарда последующих, я бы ей-богу так не заморачивался.

Тогда это и случилось. Я посмотрел на Эша, а мой взгляд снова встретил кто-то другой.

Трудно объяснить то, что трудно объяснить. Ощущения колкого холода в лицо еще не было или я его не помнил. Я был поражен. А он смотрел.

Это было похоже на магическую картинку, на которой нарисовано одно, а если присмотреться, увидишь совсем другое. Я это и видел. Совсем другое, будучи тем же самым. Он просто сидел, подтянув колени к груди, и смотрел. Так... не знаю, жадно, что ли. Любопытно, оценивающе. Ох, если бы взглядом можно было съесть. Он смотрел, а мне хотелось подойти, дотронуться. И ничего не хотелось спрашивать.

— Вы чё, озверели? — Торн треснула меня банкой пива по голове, не больно, но отрезвляюще. Нехарактерное действие для пива.

Эш моргнул, прямо как в тот раз, год назад, и сказал:

— Тор-рнадо, ты еще здесь? А бухло?

— Оч. смешно, — пожала плечами Торн и открыла банку. Судя по тому, как ловко она это сделала, пиво в дьявольской семейке Сазерленд уважалось и поощрялось, хотя на пивной бутылке соска смотрелась бы забавно. Ночной кошмар работника социальной службы. — Да че это с вами, обкурились, что ли?

— Так косяк-то у тебя, — заметил я, и инцидент был исчерпан. На тот момент.

А насчет эрекции, для Эша это было не в новинку, позже мы хлебнули пива и подробно обсудили это с Торн, узнали, что в тринадцать можно забеременеть, но это если идут месячные, а у нее их еще нет, и т.д., и т.п... но как ни странно, темы секса нас никогда особенно не занимали, к тому же особенности анатомии друг друга мы выучили давным-давно. Да уж, нетипичные мы были дальше некуда.

Тот взгляд (как и моя эрекция) был лишь вторым из множества последующих, к тому же свидетелем некоторых стала и Торн. Я делал вид, что не обращаю внимания, это было легко. Эш сам облегчал мне задачу. Он гордился своими "припадками" и дотошно выспрашивал, как все выглядит, при этом сокрушаясь, что ничего интересного не происходит. Торн гордилась за компанию и проводила над ним псевдосеансы черной магии, а я — психоанализа, потом я втянулся в свой безумный ритм жизни, и ни на что больше не оставалось времени. Год я зарабатывал честные мозоли на руках и прочих частях тела, принимавших в этом участие, пока в четырнадцать меня лишила невинности девушка из выпускного класса по имени Мэгги Симпсон (не надо смеяться, ее действительно так звали), потом была Сара, потом, кажется, Саманта, потом близняшки Андерс, потом... Потом не помню. Я физически не мог встречаться с одной, даже нимфоманок Андерс хватило ненадолго. Эшли с Торн, затянувшие стадию поцелуев до абсурда, говорили, что моей маме надо дать Нобелевскую премию, за то что произвела на свет вечный двигатель. Но я-то двигался не потому что хотел, а потому что иначе не мог. Спортзал, футбол, секс... вспомнили, да? А потом...

Потом нам взяло и исполнилось восемнадцать.

Это был день рожденья Торн — самой последней. Мы отметили полное совершеннолетие нашей компании так дружно, что к полуночи полностью отрубились. Торн была привычна выпивать и не такие дозы, но в этот раз к спиртному присоединились еще какие-то таблетки, и мисс Нельзя-пить-но-можно-замуж ушла в нирвану одной из первых. Папаша подогнал ей "ягуар", черный как адская смола и с эмблемой группы — чертом, выдыхающим пламя. Мы мотались по городу и орали, пока хватало сил, а когда вернулись, Торн уже надо было выгружать вручную. Ее помада размазалась, и стало похоже, будто она напилась крови — да никто бы не удивился. Эш едва держался на ногах, поэтому я как самый трезвый и дееспособный отбуксировал их обоих на диван, а сам отправился в смежную спальню. Чтобы не мешать, если они проснутся и захотят... продолжить праздновать.

Я долго пытался заснуть, но лишь на секунду погрузился в сон и тут же выплыл из него — в поцелуе.

Это могло мне сниться, но не снилось. Я знал, что не сплю, и что-то внутри меня знало гораздо больше. Я и не пытался противиться. Не потому, что это было приятно, хотя ей-богу так оно и было. Странное чувство, которому не подобрать название, как ни старайся. "Правильность" — вот единственное, что пришло мне на ум, и с тех пор я так и не придумал ничего лучше. Оказывается, все мои прежние понятия о правильности полная чушь... об этом ничего нельзя знать заочно... пока не испытаешь на себе. Чувство ПРАВИЛЬНОСТИ, абсолютной и непоколебимой, как основы основ. Это было правильно, и оттого потрясающе, почти невыносимо. Оно залезло ко мне в сердце, свернулось клубочком и грело, и шептало такие ласковые слова, и трогало так нежно. От этого хотелось рыдать, будто долгий-долгий путь остался позади, — все поиски, все заглядывания в чужие пустые глаза, все ожидания и разочарования. Это было оно. То, о чем все так мечтают, чего ждут всю жизнь, вокруг чего эту жизнь строят, что ставят в вершине угла... чего никогда не испытают и никогда не назовут своим именем. Не любовь. Правильность.

Я открыл глаза и осторожно отодвинул от себя это на расстояние вытянутых рук.

— Привет, Стивен, — сказало оно.

Я убрал руки, будто оттолкнул, но на самом деле у меня не хватило бы на это сил. Оно текуче легло рядом, подперев голову рукой, и смотрело на меня безотрывно. Этот взгляд был мне более чем знаком — просто сейчас это был уже не только взгляд.

— Ты кто, мать твою? — спросил я.

Он довольно улыбнулся, будто этот вопрос очень его порадовал. Чуть позже я понял, почему. В тот момент я ни на секунду не подумал, что передо мной Эшли, у меня даже мысли такой не мелькнуло. Хотя по всем формальным признакам это был Эш, да и вообще — это просто был Эш и все. Его тело, но как оказалось, тело не имеет значения. Я верил не глазам, причем безотчетно, и ему это понравилось.

— Где Эш? — спросил я, когда не дождался ответа. Он перекатился на спину и уставился в потолок, сложив руки на груди.

— Здесь, недалеко. Не бойся, он нас не видит и не слышит. Так что мы одни, чего так давно хотели.

— Я ничего такого не хотел, — поспешил возразить я, но уже произнося слова, чувствовал, что лгу. Или по крайней мере, не знаю, о чем говорю. Как, черт побери, такое возможно?!

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — ответил он, будто читая мои мысли. — Это простительно и поправимо.

— Не прикасайся ко мне.

— Кажется, это ты прикасаешься ко мне.

Я взглянул и увидел свою ладонь на его сложенных руках. Так сильно я не пугался очень давно, потому отдернул ее и шарахнулся назад так резко, что завалился с кровати.

Я сидел там несколько минут в полной тишине, пока не решился выглянуть. Эш спал сном мертвого младенца, и даже с закрытыми глазами я знал, что это именно он. С трудом прогнав наваждение, я оттащил его назад к Торн, все такой же пьяной и... абсолютно голой. Блин, она сделала татушки вокруг сосков в виде черной солнечной короны, вот это круто!

Дотрагиваться до Эшли было очень просто, так же просто, как всегда. Я подумал об этом, когда вернулся в кровать, за две-три секунды до сна.

Днем все казалось наваждением, хотя и не было им. Эш мучился похмельем, а Торн, обмотавшись простыней, возлежала на нем и курила с напускным удовольствием. Они сделали это, наконец-то, догадался я, потому принес им поздравления и пиво из холодильника в постель, что только укрепило меня в убеждении забыть о той ночи. Это было наваждением. Хотя и не было им.

Я проспал четырнадцать часов вместо привычных четырех.

Второй раз не заставил себя ждать. Это были последние летние месяцы перед университетом, и мы не сильно старались проводить их вместе. Да ладно, чего уж там, до этого мы практически не расставались, но теперь я предпочитал не оставаться с Эшем наедине. Однако они с Торн наконец открыли новые горизонты развлечений тет-а-тет, а я между тем снова потихоньку срывался с цепи. Общаги пустовали, почти все девчонки разъехались по курортам, и снимать стресс было некому, не говоря уже про то, что спортзал становился все менее эффективным. Я, конечно, мог колоть дрова, но в центре мегаполиса это смотрелось бы необычно.

Я скучал безумно, и несмотря на это (в особенности из-за этого!) избегал Эшли из последних сил. Этот номер прокатывал недели две, пока однажды утром, провалявшись очередную ночь без сна, я не позвонил в их дверь, и Эш не открыл мне ее.

— Проходи, — дернул он меня внутрь, — чего скажу!

— Где Торн?.. — проговорил я, леденея.

— Мамаша Джез повела ее по магазинам, это на полдня. Угадай, что я сделал?

— Что?

— Не угадаешь ни за что!

Это был первый раз, когда я так отчетливо почувствовал горсть ледяной вьюги в лицо и увидел, как это происходит... Закрыть глаза, отступить — я не мог, потому смотрел, пока колени не ослабели и не опустили меня на диван.

— Неужели я такой страшный?

Я покачал головой — то ли нет, то ли да, я плохо соображал и предпочел забиться к стене. Но это быстро прошло. Слишком быстро прошло.

— Кто ты такой? — спросил я снова, преимущественно чтобы просто что-то сказать.

— Называй меня Аддисон, если тебе нужно имя. Оно не хуже любого другого.

Я оперся спиной о стену и почувствовал себя относительно в безопасности. Внутри меня потихоньку разгорался маленький костер, но до того, чтобы он стал лесным пожаром, было еще далеко, а я собирался выяснить некоторые вещи.

— Или ты не про имя спрашивал?

— Я об этом читал, — ответил я как мог спокойно, прислушиваясь к собственным ощущениям. — Раздвоение личности. Так это называют.

— А еще это называют шизофрения.

Он не шевелился, но на всякий случай я предупредил:

— Не вздумай меня трогать.

— Трогать?

Несмотря на то, что он спокойно сидел метрах в двух, мои нервы затренькали, как струны. Несмотря на то? А может, поэтому?

— Как ты это назвал. Трогать. — Он произносил слова медленно, и меня от его манеры говорить слегка дергало, как будто кто-то расчесывал мне волосы и излишне давил на расческу. — Что ты имел в виду?

Я открыл рот, но не смог произнести ни звука, и чуть не заплакал.

Наконец Аддисон двинулся. В этом не было ничего угрожающего, и я смолчал.

Он коснулся моей щеки.

— Это значит трогать?

Потом взял мое лицо в ладони.

— Или это?

Его ладони были теплыми, а прикосновение — знакомым. А когда они начали соскальзывать, я вдруг удержал их. И мне снова стало страшно, так сильно, что перехватило дыхание.

Дело не в том, что я испугался — страх можно пережить. Но страх и полное принятие одновременно — это слишком. Слишком противоречиво, чтобы соседствовать, — будь я роботом, давно бы перегорел. Я боялся потому, что не боялся, а ведь должен был. Я чувствовал себя в безопасности — а не должен был. Это и пугало больше всего.

Я собрал последние силы, чтобы оттолкнуть его. Но что я мог, если собственные руки меня предавали? Они поступали, как считали нужным, — как он хотел. А может, как я хотел.

— Что происходит?..

Аддисон посмотрел на меня вполне серьезно, и глаза у него блестели, как умытые, в них были нетерпение и еще что-то, чего я не понял. Он меня обнимал, сцепив пальцы за спиной. Хотя это ерунда. Ничего не стоило разорвать этот замок, было бы желание.

— Остановись, — сказал я почти жалобно, когда горячий язык облизнул мне ухо. — Пожалуйста.

Он не остановился.

— Я просто... хочу, чтобы... мне все объяснили...

На этот раз он отвлекся от моего уха, но только для того, чтобы прошептать в него:

— Стивен, давай говорить будем потом. Тебе страшно, ты взвинчен и не понимаешь, что происходит. Но сейчас объяснения только все испортят. Я обещаю, мы поговорим.

— ОК, — сказал я, тоже слишком быстро, испытывая при этом громадное облегчение. Гора с плеч. Подумаем об этом завтра. Неизвестно, что происходит, но сейчас думать об этом я не мог и не хотел. Честно говоря, ни о чем вообще.

Не знаю, где его учили целоваться, и можно ли такому вообще научить. Его язык будто тёк, и у него был вкус, у его губ был вкус, у его тела он тоже был, вкус и запах, которым я не знал названия. Да я и не хотел знать про него. Только в той степени, в которой тревожился об Эшли. Я лишь отдаленно слышал свои стоны, не вполне в них веря... и скольжение по коже, и жар внутри были почти невыносимыми. Почти. Я оказался гораздо выносливее, чем сам о себе думал...

...Когда стало очевидно, что Эш не болен, не знаю, полегчало мне или наоборот. Иногда я думаю, что лучше бы ему быть шизофреником, ей-богу...

Аддисон не обманул меня и не исчез, он пил из бутылки Торн и ждал, когда я приду в себя. Я пришел, хоть и не сразу, но говорить уже не хотелось. Хотелось просто лежать и смотреть на лопасти старомодного вентилятора под потолком целую вечность.

— Ты все еще считаешь, что я побочная личность Эшли?

— А каков твой диагноз?

— У меня его нет. Но по твоей теории, то, что произошло, — нереализованные тайные фантазии твоего друга. Как тебе это?

Это было глупо до отвратительности, и я сказал:

— Заткнись ты.

— Вот и я о том же. Я сам по себе, Стивен. Эш сам по себе. Привыкай к этому.

— Не собираюсь я привыкать.

— Придется.

Его голос стал холодным, настолько, что я поежился. Он сел рядом, подогнув одну ногу, и произнес:

— Я вижу, что твой друг тебе не безразличен. Обидно было бы, если бы он навсегда исчез.

— Куда?...

— Отличный вопрос.

Я поднялся и посмотрел на него сверху вниз.

— Слушай, кто бы ты ни был. Я знать тебя не хочу. Нам чудесно жилось без тебя, нам втроем было хорошо. И если кто и исчезнет, то это ты. Современная медицина творит чудеса.

— Как ты спал прошлой ночью?

Я не ожидал и сказал правду:

— Плохо.

— А той ночью, когда мы... встретились? Помнишь?

Той ночью?... Той ночью? Помню ли? Первой за несколько лет ночью, лишенной кошмаров и бессонницы, глубокой и темной, такой спокойной, мирной ночью? Укутавшей во тьму, как в бархат, поющей колыбельную из прошлых жизней, такой длинной, ласковой ночью? Как я спал ТОЙ НОЧЬЮ? ПОМНЮ ЛИ Я ЕЕ?

Я промолчал, но у меня на лбу все было написано.

— Побольше бы таких ночей, Стивен, и жизнь стала бы выносимой.

— Мне это не нужно. Может, нужно тебе, но мне — не нужно.

— Ты упрямый, как дитя. Тогда поговорим о том, что тебе нужно. Об Эшли.

— А что — Эшли?

Ох, как мне не нравился этот поворот. Что-то странное происходило, и кажется, лучше разобраться во всем, чем закрывать глаза — оно вряд ли исчезнет с рассветом. Пока что Аддисон говорил вполне разумно, но обсуждать с ним Эшли — совсем уж клиника. Я думал даже не о себе — я думал о том, как буду все это объяснять, когда придется это сделать.

— В нашей ситуации он лишний, — сказал Аддисон хладнокровно. Я смотрел в его глаза — то замерзающие, то оттаивающие. Химерные глаза, но не скажу, что нездешние. Если они со звезд или из самых глубин ада, то прожили здесь дольше, чем там. — А лишнее оставляют в покое только в одном случае — когда оно не мешает.

— Мешает?

— Да, Стивен, мешает. Он чуть с ума меня не свел, я думал, что так и не выберусь никогда, и за все это время, как ты понимаешь, не стал любить его больше.

Внезапно до меня дошло, что он имеет в виду. Секс. Первый раз Эша и Торн.

— Ты не мог выйти, пока он не...

Он театрально выдохнул, будто все самое худшее позади. Ну да, может, для него...

— В яблочко. Но это произошло, и я готов к небольшому компромиссу. Видишь ли, я могу подвинуть твоего друга в любой момент, и его просто не станет. Как сейчас. Я буду им — некоторое время — постепенно становясь все больше и больше самим собой, пока о прежнем Эшли навсегда не забудут.

Я не мог поверить в то, что слышу, но верил, что он может. Побочная он личность или что другое, он казался сильным. И убедительным.

— Что тебе нужно? — спросил я в лоб.

— Ты, — ответил он, не меняя ни позы, ни голоса, ни взгляда. Не задумываясь. Он всегда знал, что скажет. Ужасно, но я тоже это знал.

— А не многовато ли хочешь?

— А ты нахальный. Я претендую лишь на маленькую часть жизни, которую могу взять целиком.

— И что ж не возьмешь?

Аддисон сделал рукой плавный жест, мол, ближе. Но я, перепуганный своими же словами, не тронулся с места, потому приблизился он. Немногим лучше. Он сграбастал меня за шею и подтянул почти вплотную к своему лицу, так близко, что я перестал его видеть.

— Тогда у меня не будет тебя, правда ведь? — сказал он тихонько, почти одним дыханием. — Ты же мне никогда не простишь.

— Не прощу.

— Вот именно. — Он разжал пальцы и даже разгладил футболку у меня на груди. — Это и есть компромисс. Ты любишь Эшли, и хотя мне он и не нравится, с тобой я буду считаться и оставлю его ради тебя. Я готов жертвовать. Если ты готов.

Почему-то ему был нужен именно я. Это мне нисколько не льстило, впрочем, больше и не пугало. Ситуация патовая. Если он и лгал, то я не знал, в чем, и как это проверить. А я должен был думать об Эшли и Торн. Была ли это жертва? Не уверен. Потому что мысли о счастье друзей незаметно потеснились и впустили одно-единственное маленькое воспоминание. Да, определенно мое решение казалось мне очень правильным.

Это не стало менее правильно в дальнейшем. Если я и терзался кое-какими сомнениями, то недолго и только в отсутствие Аддисона.

— Соблюдай правила — и никто не пострадает.

— Какие еще правила? — возмутился я. — О правилах речи не было.

— Они несложные. Ты не расспрашиваешь обо мне. Ты не сопротивляешься. Всё.

Сопротивляться я не мог, расспрашивать не собирался, действительно несложно. Но у меня были свои соображения:

— Тогда мои правила. Ты не появляешься в мое отсутствие. Ты не пытаешься стать мне другом.

— Другом?..

— Ты слышал. И не надейся, что я превращусь в твою комнатную собачку и буду прибегать по свистку. Хочешь, чтобы я не сопротивлялся? Не стоит делать ничего такого, чтобы мне пришлось сопротивляться. Всё.

Он посмотрел на меня с удивлением, будто не ожидал чего-то подобного, но не возражал. Правила есть правила.

Если вы думаете, что я совсем не пытался сопротивляться — очень даже пытался. Вести себя холодно и отстраненно, язвить и ругаться, но все это разбивалось о твердокаменную правильность происходящего и умение Аддисона принимать меня таким, какой я есть. Дело даже не совсем в сексе, хотя прежде всего в нем. Фокус в том, что он не столько возбуждал меня, сколько наоборот гасил, а я в этом очень нуждался — пусть все пытки мира не заставили бы меня это признать. Вот такой неожиданный плюс. Я стал спокойно спать по ночам, и желание ставить новые галочки на дверях общежития сошло на нет. Это побудило меня посвятить целую неделю изучению особенностей моей сексуальной ориентации.

Раньше я об этом не задумывался по единственной причине. Мэгги Симпсон, Сару, Саманту, близняшек Андерс, группу поддержки нашей команды по футболу и миллион других кое-что объединяло — они были женского пола. Все до единой. Понятное дело, что теперь я хотел бы разобраться в природе собственной природы, если можно так сказать. Но собранные и обработанные данные меня разочаровали (или порадовали, не знаю) — ничего не изменилось. Слава Богу, мой системный сбой касался только Аддисона. Минимальная игра воображения в сторону любого мужика вызывала стойкий рвотный рефлекс, а вкусные барышни по-прежнему тормозили мой взгляд и будили мимолетное желание. Но только мимолетное. Похоже, Аддисон заимел патент на мое либидо, и положа руку на сердце не так уж это было напряжно.

Нельзя сказать, что я сдался без боя, но войну выиграл он, а я умею проигрывать с честью. Это не значит, что я сломался. Я не стал его рабом в той мере, в какой ему хотелось бы, но и не трепыхался, изображая напускную гордость, как обнищавший аристократ. Да, проигрывать я умел.

Что касается Эшли, он мог стать проблемой, но не стал. Я не испытывал никаких угрызений совести, слишком уж он был не Аддисон. Даже не как близнец, а как брат-двойняшка, скоро я научился отличать их даже на глаз. Да Аддисон никогда и не пытался быть Эшем и разводить меня, он ОЧЕНЬ ценил те минуты, в которые существовал. Я чувствовал это, когда он заставлял за собой скучать, но не знал, скучал ли он и как сильно. До того, как однажды нам пришлось расстаться надолго.

Как только все устаканилось, я собрался спросить у Аддисона, можно ли рассказать о нем Эшу. И немало удивился, когда он заговорил об этом первым.

— Он имеет право знать, а как лучший друг ты, Стивен, не можешь не справиться. Расскажи ему всё. И... это не мое дело, но на твоем месте я все-таки не рассказывал бы... всё.

Это, конечно, был шутка, та самая, после которой хочется врезать. Но я ограничился красноречивым взглядом. Обычно доставать его — моя епархия, форма такого себе примитивного самообмана. Будто я полностью контролирую ситуацию.

— Будь спокоен, гордиться тут нечем.

— Смотри не забудь ни слова, мне до смерти интересно, как ты все преподнесешь.

Из этого разговора я вынес важную информацию — он находится вне мира, когда Эшли на свободе. Насколько я понял за несколько лет, Аддисон был способен чувствовать эмоции Эшли, некоторые мысли, настроение, слегка влиять на него (как вот с лилиями), но не более. Это было мне удобно. Со своей стороны Эш не ощущал его никак, и это было мне удобно тоже.

* * *

— Вау.

Так Эш отреагировал на свою возможную шизофрению. Я ожидал чего угодно, но не вау.

— Вау? Это все?

— Торн! — завопил он, и прежде чем я успел помешать этому, пришла Торн. Я не знал, на чьей она будет стороне, и не готовился, что она будет присутствовать. Теперь придется импровизировать.

— У меня раздвоение личности!!! — сообщил Эш. Торн не изменилась в лице, просто села на диван рядом с ним, будто опоздала на начало фильма.

— Продолжай, Стивен.

Я продолжил. Нет, вау — это, наверное, не так плохо. Эшу его состояние казалось чем-то выдающимся, он им почти гордился. Что думала по этому поводу Торн, я еще не знал.

— Диссоциативное расстройство, — выдала она наконец.

— Чего?

— Так это называется. Диссоциативное расстройство. Как в фильме "Окончательный анализ".

— Звучит круто, — сказал Эш.

— Значит, Аддисон. Это хотя бы понятно.

— Что понятно? — спросил я. Эшли глянул на нее сердито, но Торн не среагировала.

— Аддисон — второе имя Эша. Ты не знал?

Я не знал. Надо же.

Фраза, которой я наиболее опасался, не заставила себя ждать.

— И какой он? — не отставал Эш. — Ну Стивен, ты пока единственный его видел. Какой он?

Мне жуть как не хотелось говорить об Аддисоне, но Эшли было не остановить. Я понимал, что ему не терпится как можно больше узнать о собственном втором Я, однако... я мало что мог ему рассказать.

— Он похож на меня?

— Нет, — ответил я поспешно, одно это предположение меня шокировало. — Не похож. Он другой.

— Какой?

Как бы это сказать? Я еще не был уверен, что Аддисон нас не слышит, и фильтровал информацию очень тщательно.

Что мне сказать? Жестокий? Хладнокровный? Аморальный? Я бы сказал "продуманный" или что-то вроде того. Ссориться с Аддисоном я не хотел — не мог себе позволить. И Эшли не мог.

— Он... нормальный.

Я будто услышал его смешок. Нормальный!

— Он опасен?

Это спросила Торн. Не в бровь, а в глаз.

— Нет, нисколько, — выдавил я улыбку, не знаю, насколько правдоподобную. — Он не псих. Если Эш — не псих.

Речь шла о конкретной вещи — психиатрическом обследовании. По понятным причинам среди нас я один состояние Эшли прикольным не считал. "Угадай, что я сделал?" — спросил меня Эш в тот день, когда Аддисон помешал ему договорить. Он сделал Торн предложение. Мои лучшие друзья собрались узаконить отношения, и никакая шизофрения этому бы не помешала, Торн сама два раза лежала в клинике после попыток самоубийства и на душевное здоровье не претендовала. Так что если кто и хотел знать, то это я.

Головой я полностью поверил в Аддисона после того, как Эш прошел обследование у трех психиатров с мировыми именами. Сердцем я поверил в него, когда впервые заглянул в те глаза, но это было другое. Теперь на руках мы имели три справки, подтверждающие полную вменяемость Эшли. Согласно им, Аддисон был плодом нашего воображения, и все бы ничего не будь этот плод таким реальным. Зачем все же я стал читать книжки о всяческих душевных расстройствах? Чтобы освободить Эшли или сохранить Аддисона, который крадет часть его жизни? Если Аддисон — часть Эша, то смысла в этом немного, потому что жизнь и тело в равной степени принадлежат обоим. Но Аддисон так явно, иногда так пугающе чужд. Что, если он действительно пришлый, чужой? Тогда Эшу нужен не доктор и не друг, а экзорцист... Такой вывод был бы нормальным для Торн, но не для меня. Пока что я не был готов принять хоть какую-то мистическую версию.

Не знаю, разочарована ли была Торн псих-экспертизой, но именно она посоветовала Эшли вести ежедневные записи, чтобы контролировать упущенное время. Я побаивался, что выяснится мое непосредственное отношение к каждому провалу в памяти, но то ли Аддисон не вполне держал слово, то ли у Эша было богатое воображение... короче говоря, кратковременные недостачи времени обнаруживались и без меня. Аддисон их не отрицал, а я сердился только для вида — лучше алиби не придумать. У меня не было к нему претензий — он не вторгался далеко в жизнь Эшли. Не покупал вещи, которые не понравились бы Эшу, не демонстрировал свое присутствие. Торн была уверена, что он какой-то демон или дух, и я попросил Аддисона познакомиться с ней. И хотя он не слишком этого хотел, побыл тогда с нами довольно долго, развлекая ее разговорами о потустороннем, уходя от прямых ответов с ловкостью и оставив после себя самые благоприятные впечатления. Он мог быть очаровательным, когда хотел. Еще пример — Эш очень переживал насчет вступительных экзаменов, и не без оснований, но со своей врожденной грамотностью и прочими умственными достоинствами Аддисон щелкал теоремки как орехи — я чуть не забыл о собственной работе, пялясь на него. Эшли поступил, набрав баллов больше меня, хотя, грубо говоря, на экзамене и не присутствовал.

И многое другое.

Аддисон, конечно, преследовал свою неясную цель. Кроме меня, его никто не интересовал в нашей компании, но он стал ее частью, заставил привыкнуть к себе и своей безопасности. Я был единственным, кто знал, насколько он опасен, однако тяготился этим знанием лишь поначалу, ведь, в конце концов, он заставил привыкнуть и меня.

* * *

Как я уже упоминал, Эш не был девственником, но и гулякой не был, что при его внешности странно. Торн стала его единственной и первой — той, которая, сама не зная, позволила Аддисону перейти от наблюдений к действиям. И он продемонстрировал мне та-акие возможности человеческого тела, которые мне не снились в самом диком эротическом сне. Мало того, они и Эшли не снились, насколько я знал из наших "разговоров в раздевалке". У них с Торн все было более чем традиционно, похоже, они вообще не пытались развиваться в этом направлении. Имея одно тело на двоих, удивительно, как такое можно скрывать, но Аддисон как-то смог. Я лучше всех в мире знал, на что в самом деле способно тело Эшли. И мое.

Первым нашим длительным расставанием оказался медовый месяц Эша и Торн. На невесте красовалась черная фата, платье-саван, бледное лицо украшала кровавая слезинка. Родители Торн (Иезавель и Дьявол Сазерленды) рыдали, будто на похоронах, — зрелище не для слабонервных, но больше всех почему-то моя мать. Я вдруг понял, что она всегда видела на месте Эша меня, но все равно Торн получила от нее наше фамильное кольцо с сапфиром — нечто и одолженное, и синее одновременно. Мои друзья были чудесной парой, как две половинки Знака Великого Предела. И те, кто возражал, просто завидовали.

Я был безумно рад за них, наивно полагая, что получу время на то, чтобы подумать и переварить накопившуюся информацию, но как только их свадебный "харлей" (на нем настоял Дэвил) скрылся за углом, волоча консервные банки (на них настояла Джезабел), мне стало не по себе.

Не буду рассказывать, как прошел месяц — месяц длиннее всех этих трех лет. Когда они вернулись, черные, как негры (Эш) и счастливые как слоны (Торн — насколько это возможно), я был словно в бреду и едва поверил глазам. Я уже не понимал, кого хочу видеть сильнее, однако мучительно долго не отпускал Торн, позволяя им перебивать друг дружку рассказами о Трансильвании и Гаити, зная, что Аддисон не появится, пока мы вместе. Но он появился, и Торн ничего не заметила. Она продолжала болтать, не обращая внимания, что Эшли вдруг перестал принимать участие в ее повествовании и просто стоял рядом, держа ее руку и не сводя с меня голодных глаз. А Торн все рассказывала о том, как они ночевали в полуразрушенном замке, и сколько там было летучих мышей, и что они слышали ночью... На каком-то этапе я вообще перестал понимать слова, изнывая, — они слились в непрерывный и невыносимый звук, в то время как Аддисон положил руки ей на плечи, и его лицо выражало лишь желание свернуть ей шею — и еще другое желание. Много другого желания.

Это была пытка почище дыбы, до слез на глазах. Но, в конце концов, Торн все же ушла повидать родителей, и ей нужно было только переступить порог и закрыть за собой дверь.

Я зажмурился, и ощущения были как на русских горках, потому что Аддисон перекинул меня на диван прямо через спинку. Бесцеремонно чуть более, чем обычно.

— С кем ты спал без нас? — спросил он шепотом.

— Со всеми...

Так еще никогда не было. Я зря порадовался, что на мне футболка, а не рубашка, — он все равно оставил от нее одни клочья, полосуя ткань и кожу острыми ногтями. Даже пугаться я просто не успевал... Он тормозил резкости и грубости, но не всегда вовремя, и потом старался компенсировать их так, чтобы сожалеть становилось невозможным... Воздух вдруг стал горячим, поплыл и окрасился в золото. По щекам текли слезы, а по подбородку — кровь, но меня это мало колыхало. По-моему, рухни за окном Эмпайр Стейт Билдинг, я бы даже не выглянул.

Кажется, оно таки рухнуло, и не за окном, а прямо у меня в голове, распространив вокруг сияние и звон. Обычно Аддисон сразу оставлял меня в покое, но не сейчас — будто в этот раз ему тоже понадобилась перезагрузка. Время для того, чтобы стены перестали вертеться.

— Прости, пожалуйста... — сказал он вдруг после долгой паузы, — больно было?

Я что, так орал? На всякий случай не стал отрицать — услышать извинения от Аддисона это нечто. Да-а, он действительно беспокоился, если забыл, что во время секса люди используют голос чаще совсем не от боли. Он никогда и не был особо церемонным, хотя, конечно, сегодня превзошел себя.

— Это не повторится, Стивен, прости меня.

Нет, ну почему же...

— Знаешь, я им не мешал. Ни разу. Спроси, если не веришь.

— Верю, — ответил я хрипло.

— Еще минуту, можно?

— Как пожелаешь, — я говорил, как мог, безразлично, но чувства меня одолевали странные. Аддисон лежал у меня на груди минут десять, потом привстал, опустил мои веки пальцами и начал целовать по всему лицу, даже не эротично, а просто так... ну нежно, что ли... Черт, он скучал по мне чуть ли не сильнее! Как это... мило. Мне впервые захотелось что-то для него сделать вне состояния экстаза, и я погладил его по волосам дрожащей рукой. Он не отреагировал, хотя мне показалось, что замер. На секунду.

Я не хотел, чтобы это прекращалось, и это продолжалось долго. Пока не позвонила Торн и не сказала на автоответчик, что уже час ждет нас в кафе. Мы молча пошли под душ, молча оделись. На моей шее четко отпечатались следы от губ и пальцев Аддисона — синие до черноты. А еще на ребрах и запястьях. И это только то, что я видел. Я выбросил остатки футболки в урну и нашел в шкафу какую-то водолазку, даже не задумываясь, как объясню это перевоплощение.

Так же молча он выпустил Эшли. Странно... но в тот момент я почти был против. Почти. Отчасти потому, что не был готов ни к одному вопросу.

Я ждал чего угодно, но мой золотой Эш всегда умудрялся помогать мне выбираться из самых безвыходных положений, даже не осознавая этого.

— Он что, тебя ударил? — спросил он.

Дотронувшись до губ, я нашел запекшуюся кровь и ответил "угу", не поднимая глаз. В груди у меня было как никогда тесно.

— За что?

— Был не в настроении. Но я дал сдачи. Извини.

Эш глянул в зеркало на свои распухшие губы и махнул рукой.

— Да ладно. Представь, там он ни разу не появлялся, Торн уверена. Может, я выздоравливаю?

— Может, — буркнул я и вышел первым.

* * *

...Я переслал лилии Торн, отправил Эша с миром и подался домой с единственным желанием отдохнуть. Но это входило только в мои планы.

В машине я включил радио на три буквы. Так мы называли канал круглосуточных новостей FUC, впрочем, и не только мы. Я нашел его, одновременно пытаясь ответить на звонок и ведя машину. На сегодня мне недостает только аварии или штрафа...

— ...авария стала третьей в ряду подобных. Наш корреспондент Тина Стокуэлл, сообщает, что на этот раз столкновения удалось избежать, но машина перевернулась и тут же загорелась. Водитель погиб, пассажир находится в критическом состоянии. Напомним, что в двух предыдущих катастрофах тоже есть жертвы. Одна из потерпевших, недавно скончавшаяся в реанимации госпиталя Святой Луизы, утверждала, что их пытались убить...

— Привет, Стивен.

— Привет, Торни, что нового?

— Эш был у тебя?

— Да... заходил. Как обычно, наплел какой-то ерунды, я его успокоил и отправил домой. Не беспокойся.

— Что это за радио?

Слух у Торн всегда был как у летучей мыши — это у ребенка-то, засыпающего рядом с динамиками!

Я насторожился и впервые вслушался в слова новостей.

— Радио на три буквы, снова передают про того лунатика, который таранит машины по ночам. Парень точно не в себе...

— И что ты думаешь по этому поводу?

У нее был странный голос, какой-то торопливый, непохожий на ее обычной каменное спокойствие. Где это я совсем недавно слышал про ночи? И про "не в себе"? От... От Эшли?

— А почему я должен что-то думать? Торни, о чем ты говоришь?

На мгновение Торн умолкла, и я даже подумал, что нас разъединили.

— Торни!

— Извини, Стивен, я просто беспокоилась об Эшли.

— Если уж ты об этом упомянула, то нам стоит поговорить.

— Да, конечно. Мы поговорим.

Я вздохнул, слушая гудки. Эш и старая дама, Торн и автокатастрофы, Аддисон и перекресток... За два часа можно многое сделать: заехать домой, переодеться, а заодно поразмышлять, почему я свел вместе два последних объекта. И что на самом деле хотела выяснить Торн так не по-шпионски прямолинейно.

Она уже ждала меня, я едва прикоснулся губами к ее выбеленной щеке. Обниматься-целоваться среди нас было не принято с самых корней, а сейчас уже поздно что-то менять. Нельзя сказать, что все мы так уж изменились, но Торн осталась собой в большей степени. Раньше она заплетала свои черные волосы в косы и закручивала за ушами на манер принцессы Леи из "Звездных войн". Теперь из волос сооружался узел, к которому вели мелкие косички от висков и лба, оплетающие этот узел как сетка. Все это напоминало огромного паука, присосавшегося к ее затылку, — плюс платье с высоким воротником, вырез, дававший возможность обозревать рубиновый крест, и широкие рукава-крылья. Королева Кошмаров в своем репертуаре. Несмотря на наличие средств и мозгов, Торн в колледж не пошла, купила магазин готической одежды и аксессуаров "Дочь С.", чем занималась по сей день. Мы всегда шутили, что он мог называться и "Дочь Д.", не теряя при этом смысла. Там продавалось все, что мы каждый день видели на ней самой, так что на рекламе можно было экономить. Как ни странно, в покупателях миз Сазерленд не нуждалась, магазин был уважаем всеми готами города и даже штата, так что дела шли ровно. Знаменитая фамилия тоже помогала, но Торн отказалась от фамилии мужа по другой причине — она считала, что "Торн Янг" ужасно похоже на рвоту.

Я всегда любил Торн, поначалу потому, что она была крутой и отпугивала от меня хулиганов, потом за то, что ее любил Эш, и где-то там за нее саму. В этом "где-то там" мне отчаянно хотелось смыть с нее побелку, стереть черную помаду, расчесать волосы и надеть платье пастельных тонов, чтобы увидеть ее настоящее лицо, но этому не суждено было сбыться. Разве что в следующей жизни. Если подумать, кроме нее я толком не знал хороших девушек — они всегда бросали меня, обвиняя в том, что мне нужен только секс. Нельзя сказать, что они были неправы. Потом, когда появился Аддисон, я свалился в другую крайность — перестал интересоваться сексом вообще. И, скорее всего, именно потому, что с Торн меня никогда не связывала никакая интимность, она вдруг оказалась единственной девушкой в мире, имеющей для меня значение. Я не понимал ее, но это нам не мешало.

— Что ты хочешь мне сказать, Торни?

Она взглянула на меня густо подведенными глазами, и в них было нечто, чего я раньше никогда не видел. Страх? Не знаю. Я не представляю, как выглядит страх в глазах того, кто не боится смерти.

— Так о чем вы говорили? — спросила она осторожно.

— О той даме, что вы видели в магазине. Об Аддисоне. О том, куда он мог податься ночью без собственного ведома.

Она молчала, и я задал вопрос прямо:

— Его не было дома в те ночи, да? Когда произошли аварии на перекрестке за городом. Его не было?

— Не знаю, — сказала она наконец. — Я спала.

— Но ты подумала об этом? После новостей?

— Не после новостей.

Я не раз упоминал, что Торн всегда была склонна к суициду. Эшли вовсе не ликвидировал все снотворное в доме, будучи уверенным, что помешать ей в случае чего будет все равно невозможно. Поэтому в критические моменты Торн объедалась колес и засыпала — благо за годы жизни ее организм к ним просто привык. Просыпалась она без признаков депрессии, и это казалось наилучшим выходом. Когда я намекнул Эшли, что в один прекрасный день она может не проснуться, он ответил: я не хочу вынимать ее из петли или соскребать с асфальта. Из всех смертей эта хотя бы наиболее эстетична, и мне пришлось с ним согласиться. В конце концов, у Торн со смертью были свои отношения, и начались они задолго до нас.

— Торни, миллион людей гуляет по ночам. Что-то же натолкнуло тебя на эту мысль?

— Эш.

— В смысле?

Торн сделала неопределенный жест. Широкий рукав соскользнул, открывая ряды выступающих белых шрамов на запястье, похожих на браслеты.

— Он спросил, брошу ли я его, если он сделает что-нибудь плохое.

Вот как.

— Это все?

— Нет. Еще дверь. Я слышала, как открывалась дверь, но Эш твердит, что никуда не ходил. Зачем ему врать?

В слухе Торн я не сомневался. В Эшли тоже. Если я и сомневался, то кое в ком другом.

— Давай не будем вокруг да около. Что ты думаешь? Что это мог быть Аддисон?

Она пожала плечами, и я видел неуверенность. В ее интересах обвинять во всем Аддисона, но она этого пока не делала. Почему? Не была уверена?

— Что с машиной? Торн, это я, Стивен. Мне ты можешь сказать.

— Порядок. Знаешь, я... вошла в гараж тогда, утром... Помнишь фильм "21 грамм"? Я так и видела, как отмываю машину от крови и выскребаю из решетки радиатора остатки мозгов. Но она была чистая и целая, ею никого не сбивали.

— Тот псих таранит машины, там не могло быть мозгов...

— Я же сказала — она была целая и на ней никуда не ездили. Глупо это все. Эш боится машин. В Эшли я уверена.

— Но не в Аддисоне.

— Ну если уж ты сам заговорил об этом. Мы так привыкли к его... состоянию, а оно ведь ненормально. Мы толком не знаем Аддисона, не знаем, на что он способен, а на что нет. Ты больше всех с ним общаешься, может, ты скажешь?

Мне ее тон не понравился. Хуже всего то, что я сам понятия не имел, на что Аддисон способен, а на что нет. Этому препятствовали мной же придуманные правила.

— Вряд ли я могу судить.

— Стивен, а если бы тебе пришлось выбирать, кому верить?

— Ты знаешь.

Она протянула мне руку с черными острыми ногтями, опоясанную шрамами, и мне так хотелось поцеловать ее, но я просто пожал. Мы ведь друзья и всегда ими были.

Ко мне вдруг пришло воспоминание давней давности, как однажды мы разбили у озера палатку и всю ночь рассказывали страшные истории, светя фонариками себе в лицо. Честно говоря, через пару часов сказки закончились, и мы перешли к обычной болтовне.

— Ребята, а вам никогда не приходило в голову, почему люди ни с того ни с сего ударяются в религию? — спросила тогда Торн.

— Не приходило, — ответил Эш. — Я от этой ерунды далек.

Я был чуть ближе, но никогда об этом не думал.

— Знаете, что я поняла? — Торн направила фонарик себе в лицо. — Однажды человек внезапно понимает, что умрет. И не просто умрет. Он понимает, что за смертью ничего нет. Пусто. Выключенный свет. Он понимает, что все сказки, которые утешали его раньше, — глупые выдумки. Души не существует. И рай, и реинкарнация, и другие планеты, и параллельные миры — ничего этого нет. Мы просто умираем и сгниваем в земле, как мусор, а вместе с мозгом гниет и наша личность, чтобы исчезнуть навсегда.

— Ты так думаешь? — сказал я осторожно.

— Это вопрос времени. Оно приходит внезапно, это придет к каждому, к тебе, Стивен, и к тебе, Эш... но выживут только сильнейшие. Те, кто слабы, чтобы не сойти с ума от ужаса, выбирают короткую дорогу. Религию. Веру принудительным образом. Вот почему именно пожилые чаще увлекаются ею — они боятся смерти! Какой парадокс, ребята, — самые религиозные люди на самом деле просто-напросто заглянули в Великое Ничто и не смогли это пережить.

Внезапно мне стало так жутко, от монотонного голоса Торн, от ее мертвенно-бледного лица, освещенного дрожащим светом фонарика, черных шевелящихся губ, от того, как притих Эш, не издавая ни звука. Наверное, тогда я сам заглянул в Великое Ничто и испугался, но не за себя, а за нее. Я всего лишь заглянул, а она там жила.

— Ты правда так думаешь?

— Знаю, — сказала она.

То же самое она сказала и сейчас. Но тон был другой, и на мгновение мне показалось, что и смысл — тоже.

— На твоем месте я оставил бы Аддисона в покое и обратил внимание на Эшли, — произнес я, всеми силами стараясь обратить тему в нужное русло. — С ним действительно что-то происходит, Торн, и это очень заметно. Он такой нервный. Он выглядит так, будто плохо спит. Представь — наш Эшли плохо спит!

— Да, ну и что? — согласилась она. — Это непривычно, но не смертельно.

— Вот именно что непривычно. Он все время дергается, а помнишь, каким был раньше?

— Что тебя беспокоит на самом деле, Стивен?

— Мне кажется, ты перестаешь быть ведущей сумасшедшей в семействе Янг, и мне от этого не по себе.

Она не смогла сдержать усмешку, и я ответил ей тем же.

— Меня никто не переплюнет, дорогой. Не думаю, что нужно начинать бегать по психиатрам, пока ничего не ясно. Возможно, дело выеденного яйца не стоит.

Уходя, она оглянулась.

— Цветы очень красивые, спасибо. В отличие от моего мужа, ты помнишь, что я люблю лилии, и помнишь все наши годовщины.

Приятно, хоть и незаслуженно. Нам должно быть стыдно. Обоим.

Я лег спать, отключив телефон, но эта мера была лишней — меня никто не беспокоил. У меня образовались целых два дня, чтобы заняться своими делами и утвердиться в иллюзии того, что тревога была ложной, словно какое-то затемнение на рентгеновском снимке. Не спорю, я очень хотел в это верить, но если операция нужна, то уж лучше поверить в нее как можно быстрее.

Через два дня новости сообщили плохие новости.

Звонка от Торн не было, то ли она не слушала радио, то ли Эш провел ночь дома. Надежда на это отпала после того, как в ответ на мой звонок он схватил трубку сразу же, и я услышал:

— Стивен, я около "Дочери С.". Забери меня, пожалуйста.

Черные-черные мысли мешали мне собираться и ставили палки в колеса. Почему он не позвонил Торн? Если бы я не позвонил первым, сделал бы он это или нет? Почему он не возьмет такси? Что, черт побери, он там делает в такую рань?

И еще одна, от которой меня прямо трясло.

Эшли залез в машину, будто спасался от пуль. Выглядел он нормально, если не считать больных блестящих глаз, запойных синяков под ними и повышенной лохматости, делавших его еще больше чем обычно похожим на сиротку из приюта.

— Стивен, я ничего не сделал, — сказал он, прячась за руками.

Я методично отодрал его ладони от лица.

— Чего ты не сделал?

— Не убивал их. Я их не убивал. Мне очень важно, чтобы ты мне верил.

Боже, ну неужели все, что я делал, было зря и только к худшему?

— Я тебе верю, Эш, честное слово. Но ты там был, верно?

— Там был Аддисон, не я. Я ничего не помню.

— Хорошо, Эш, — я старался говорить успокаивающе, — если там был Аддисон, то откуда ты это знаешь?

Он подарил мне еще один беспризорный взгляд и всхлипнул:

— За мной гналась полиция. Я бросил машину и сбежал.

О Господи.

— Какую машину?

— Не знаю... Какую-то. Лендкрузер. Там, наверное, полно моих отпечатков... Я ее не помню, эту машину! Я очнулся совсем недавно!

Где-то завыла сирена, тонко и назойливо, как головная боль. Как снег в лицо.

— Эшли, все будет хорошо, вот увидишь.

Как снег.

— Я всегда знал, что ты оптимист, Стивен.

Это было так неожиданно, что я тупо молчал, пока он обходил машину, и позволил спихнуть себя на "место самоубийцы".

Аддисон нажал на газ, и я влип в сиденье.

В этом было одно из их коренных отличий — Эш не любил машин и предпочитал ездить на такси, а если уж ему доводилось сесть за руль, то он вел как почетный член женского клуба престарелых параноиков. Как ездил Аддисон, я уже раз имел счастье испытать, и будь у меня выбор, предпочел бы оказаться в другом месте.

На одном из поворотов я всерьез распрощался с жизнью. И хотя какая-то часть меня (не та, которая первой приходит на ум) доверяла Аддисону, она была в меньшинстве. Если мы умрем, Торн даже не придется покупать платье, подойдет любое из ее гардероба... Гроб я хотел бы под натуральное дерево, а Эшли подошел бы цвета шампанского, хотя для него она выберет черный с золотом, готов поспорить... Я так увлекся мыслями о грядущих похоронах, что не заметил, как мы остановились.

— Ад... — я едва расцепил скованные спазмом челюсти, ну а потом пошло как по маслу. — Аддисон!!.. мать твою так разэтак! Ты что, угробить нас хотел на хрен?! Придурок чертов, да чтоб ты сдох!!!

Он выслушивал меня несколько секунд, но только я вошел во вкус, вдруг закрыл мне рот моей же рукой и прижался к ней губами, будто запечатывая. Странный поцелуй вышел, но это подействовало. Я ощутил его даже через ладонь.

— Хорош орать, — сказал он спокойно. — Приехали.

Я молча вышел, ругаться расхотелось. Волшебным образом машина оказалась прямо около моего дома за рекордно короткий срок.

— Ты мог бы здорово экономить мне время каждый день, — пробормотал я.

— Я мог бы многое для тебя делать. Но сейчас ты позволишь мне только одно — уйти.

— Не вздумай уходить.

Аддисон взмахнул ресницами — совсем как это умел Эш, но взгляд у него все равно был другой. Взрослый. И с двойным дном.

— Надо кое-что обсудить.

На удивление он ничего на это не сказал, просто поднялся за мной в квартиру. Я понимал, что просто поговорить с ним не получится, но у меня слишком много было вопросов и слишком мало времени, чтобы думать еще и о себе.

— Выпьешь?

— Воды.

— У нас самообслуживание.

Я занял софу, пока Аддисон ходил за стаканом. Она была совсем маленькой для двоих, просто большое кресло.

Глупо, что я об этом думаю.

— Ты знаешь, о чем я хочу поговорить? — спросил я наконец.

Он поставил стакан на столик и двинулся ко мне. В его движениях, в отличие от взгляда, не было двойного дна, это были просто его движения, я знал их как свои.

— Об Убийце с перекрестка?

— Ему уже успели и кличку дать...

— Им всегда дают клички. Душитель, Расчленитель, Зубная Фея, Красный Дракон. Так эффектнее выглядят передовицы газет. — Он поставил стакан на столик и склонился надо мной. — "Убийца с перекрестка не оставляет свидетелей". Или "Кровь на капоте Убийцы с перекрестка"...

— Тебе это кажется забавным, Аддисон?

Он слегка коснулся губами моих губ. Я не ответил, и он не стал настаивать. Это стоило мне внутренней вспышки, как удара под дых, — подавленной, а потому очень болезненной.

— Я невиновен.

— А кто виновен?

— Не могу сказать, Стивен. Я не слишком умею читать чужие мысли, но с некоторых пор чувствую страх, и злость, и кромешную тьму. Я слышу голоса безумцев и неконтролируемые эмоции, это как лавина. Она уже сходит, медленно, но ее не остановить.

— Эш не Убийца с перекрестка. Эш вообще не убийца.

— А я — убийца? Мистер Хайд?

— Я не знаю.

Он погладил меня кончиками пальцев по губам, и на этот раз я не отвернулся. Малое пространство — не помеха. Оказывается, если захотеть, можно поместиться на чем угодно.

— Не знаешь? Ты спишь со мной десять лет. Спишь с убийцей и не знаешь?

— Я знаю Эшли, он не...

— Не умеет так водить?

— И это тоже. Но я хотел сказать, что он не из тех, кто хладнокровно сбивает людей на дорогах.

— Мне нелегко это слышать.

— Хочешь, чтобы его обвинили?

— Я ничего не выигрываю от этого, ведь в случае чего мы с ним разделим и тюрьму, и психушку. Просто... ему ты веришь безоговорочно, а мне нет.

— Ты что, ревнуешь, что ли?

Ничего себе на фоне возникших проблем.

— А ты не ревновал бы? Так трепетно к нему относишься... Переживаешь, оберегаешь, а я для тебя — лишь неизбежное.

Это давно была неправда, но я ответил:

— А чего ты ждал? Эшли я знаю гораздо лучше, мы друзья, а у нас знакомство началось с твоего языка у меня во рту. Хотя секс вообще не повод для знакомства, верно?

— Жаль, что ты так думаешь...

Я так совсем не думал, потому что сам же в свое время приказал ему минимально ограничить наше общение. Сам придумал правило, запрещающее нам стать друзьями, сам поставил на этом крест, считая, что так честнее. А сейчас я просто злился на собственную беспомощность. В конце концов, неважно, кто виновен, потому что пострадают в любом случае оба. У меня теплилась надежда, что они этого не делали — ни один из них. Но я знал, кого выберу в случае чего. Я был уверен, что знаю.

— Теперь ты будешь меня бояться, Стивен? — сказал Аддисон вполне нейтральным голосом и положил голову мне на плечо.

— Я всегда тебя боялся.

— Но теперь больше?

— Это тебя заводит?

— Твой страх? А если да? Если признаешь, что это заводит и тебя.

Отодвинуться здесь было некуда, поэтому я мог только говорить. Как, впрочем, и всегда.

— Кроме того, что шантажист, ты еще и извращенец.

Он вздохнул и почти по-братски поцеловал меня в висок.

— Что не делает меня убийцей. Брось, Стивен, мы оба знаем — шантаж ни при чем. Ты будешь продолжать со мной не потому, что заботишься об Эшли, а потому, что этого требует природа...

Я собрался возражать насчет природы, но он закончил:

— ...наших отношений. Сорри, если покусился на твою гетеросексуальность. Хочешь думать, что делаешь это ради друга? Да пожалуйста. Я извращенец? Если только потому, что люблю тебя.

— Зато я тебя не люблю.

Его рука скользнула по внутренней стороне моего бедра.

— Хм... ну, скажем, ты далеко не ВЕСЬ так думаешь.

Он не мог заставить меня краснеть десять лет назад, а сейчас так тем более. Я до сих пор не могу объяснить, почему подобная фраза у нормального среднестатистического парня вызывает не вспышку гнева, а в худшем случае легкое раздражение.

А может, я уже и не нормальный, и не среднестатистический.

— Слушай меня, Аддисон. — Я старался, чтобы мой голос звучал твердо, но получалось плохо. — Ты играешь со мной, и мне это не нравится. Но то, что ты играешь с Эшли, мне нравится еще меньше. И если он невиновен, то уничтожь его, и разорвем наш договор. Я не хочу, чтобы он расплачивался за чужие игры.

Он молчал, просто смотрел своими блестящими глазами, вполне дружелюбно, и сейчас я полжизни отдал бы, чтобы заглянуть за эти глаза и узнать, насколько там темно.

— А если он виновен? — произнес он наконец.

— Нет.

— "Нет". Ты меня уже приговорил. Без суда и доказательств, просто потому, что Эш — твой друг... или потому, что из нас двоих я монстр?

— Но ты ведь монстр.

Аддисон улыбнулся, слегка злорадно.

— И никакие мои слова не разубедят тебя?

— В том, что ты монстр — нет. А всякий убийца — монстр.

— Да. Только не всякий монстр — убийца...

Я вдруг понял, что он собирается исчезнуть и предоставить мне объяснять Эшу, отчего мы залезли на эту софу и прилипли друг к другу как влюбленные. Но мне повезло. Когда он исчез, Эш просто свалился с меня в обмороке.

Я отвез Эшли домой, благополучно перепоручив жене. Торн ни о чем не спросила и ничего не сказала. Она была мрачна, а я клятвенно пообещал позвонить, как только смогу.

Формально я кругом был прав, но что-то грызло меня и не давало покоя. Только позже я осознал, что сказал "если". ЕСЛИ Эш невиновен. Но это ведь не означает, что я допустил возможность обратного?

* * *

Я решил еще раз переговорить с Торн, но не застал ее. В магазине было пусто, только Лайза, девушка на кассе, покрытая татуировками с головы до ног, листала журнал. Я обвел взглядом развешанные вещи — на мой взгляд, отличить одно платье от другого было совершенно невозможно, то же касается и прочего ассортимента. Внезапно мой взгляд за что-то зацепился, бездумно скользнул дальше, но сразу же вернулся. Я потянулся и достал это. Шарф. Широкий, шифоновый, беж с золотом, роскошный орнамент в виде птиц феникс, соприкасающихся клювами. Обычный шарф, но одно я знал точно — никто из посетителей магазина "Дочь С." никогда не надел бы такой даже под страхом мучительной смерти.

Я взял его и вышел на улицу.

— Привет, Стив!

Ко мне подошла Анита Орбах, одна из постоянных клиенток Торн и член какой-то невразумительной секты. Раньше, когда мы учились, она была растаманкой. Нам всем не было до этого дела, кроме одного момента — замечательных по своей обезбашенности вечеринок несколько раз в год по невразумительным же праздникам во времена студенчества. А сейчас Анита и ее компания делали Торн кассу, всякий раз унося из магазина уйму черного тряпья и железных украшений, способных накачать нехилые мускулы безо всякого спортзала. Я ее даже не сразу признал. Видеть Аниту Орбах без начеса на голове и с макияжем, при котором помада не отваливается с губ, было так же непривычно, как Одри Хепберн в стиле садо-мазо. Просто в свободное от отдыха время она работала в банке, а там, вероятно, своя секта и своя форма.

— Привет. Вот, кто-то шарфик посеял, — сказал я без особой надежды, но Анита пропустила нежный шелк между пальцами и наморщила узкий лобик:

— Кажется, у Блайт был такой шарф. У нее их миллион и все похожи один на другой, но этот точно в стиле Блайт.

Сердце у меня почему-то противно застучало где-то у горла. Это, кажется, нормальные люди зовут предчувствием?

— Кто она? — я говорил очень спокойно, будто боялся, что стоит мне выказать нетерпение, и Анита убежит. — Торн попросила вернуть, если удастся найти владельца.

— Блайт? Ее фамилия, кажется, Финнеган. Она торгует всякими магическими штуками, — охотно пояснила Анита. — Шарами стеклянными, амулетами, травами...

— Мышиными глазами?

— Хвостами. А глаза используют крысиные. Да ты в этом ничего не понимаешь все равно. Теперь мы увлекаемся зельями и часто ходим в ее лавочку, там всегда самые свежие сборы, и она может подсказать замену, если чего-то нет. Она довольно опытная, хотя сама не колдунья.

— Сколько ей лет? — спросил я, не дыша.

— Не знаю точно, полтинник, наверное.

— Почему тогда ты зовешь ее просто Блайт?

— Да она давным-давно так выглядит, как сейчас, полная развалина. Наверное, болезнь какая-то. Но чувствует себя молодцом, а голос — если глаза закрыть, вообще школьница, не отличишь.

Я отчего-то был уверен, что последующее увлечение Аниты Орбах тоже будет связано с травой. Прямо мистика, да и только...

Магазин Блайт Финнеган находился в центре, и в то же время далеко от него — в глухом дворе огромного дома. Дом выдавался на шумную автостраду буквой П, но обойдя его, можно было оглохнуть от тишины. Каким-то непостижимым образом сюда не проникало ни звука, ощущение было необычным и вполне подходящим для магической лавки.

Я вошел. Колокольчика над дверью не было, нетипично. Да и вообще лавка напоминала скорее аптеку, и запах стоял соответствующий.

— Что вам надо? — услышал я резкий голос.

Эшли описал ее довольно точно, именно эту особенность — она выглядела не как ухоженная старуха, а как рано постаревшая женщина, которой нет дела до собственной внешности. Судя по имени я ожидал увидеть ирландку, в крайнем случае валлийку, но в ней явно была кровь островитян, что-то среднее между кажун и гаити, темное и горячее, как непогасшие угли ритуального костра.

— Вы не очень любезны. Я принес ваш шарф, вы забыли его в магазине "Дочь С.". Помните?

— Помню, — сказала она все еще напряженно и птичьими пальцами потянула шарф к себе, он выскользнул из моей руки, будто живой.

— А зачем вы туда приходили, помните?

Она подошла ко мне так стремительно, что я едва это заметил. Секунда — и ее черные тлеющие глаза оказались прямо перед моими. Блайт Финнеган была со мной почти одного роста, к Эшли, вероятно, ей пришлось склониться.

— Вы — его Cherish? — спросила она тихо.

Я не ответил, надеясь, что она сама догадается продолжать. О чем бы речь ни шла.

— Его хранитель. Это вы?

— Нет, — сказал я. — Я его друг.

— Тогда я не буду с вами говорить.

— А с ним, поговорите?

Она медленно моргнула — считай закрыла и открыла глаза — и ответила:

— Хорошо. Только пусть приходят оба.

— Cherish и...

— Fever, — сказала она, и я почему-то не удивился. Я бы не придумал Аддисону лучшего названия.

Уже почти в дверях я остановился.

— А как... вы называете Эшли?

— Asylum, — сказала она, отвернувшись. — Убежище.

Я позвонил Эшли и Торн, не откладывая. Они подъехали без вопросов, Эш был все такой же замученный, как и вчера.

— Голова болит, — пожаловался он, — и Торн со мной не разговаривает.

— Неправда, — сказала Торн. — Зачем ты нас позвал, Стивен?

— Я нашел ту женщину.

— Зачем? — спросил Эш осторожно.

— Чтобы вернуть ей шарф.

Торн молча выслушала про Блайт и не задала ни одного вопроса. Мысленно я почти жалел, что позвал ее с нами, но я был еще не готов раскрыть нашу тайну, ни ей, ни Эшу. Я понятия не имел, какой будет ее реакция, будет ли она вообще.

В первый раз Торн резала вены в четырнадцать, мы узнали об этом, только когда все закончилось, и она вышла из больницы с перевязанными запястьями. Мы не расспрашивали — как уже было сказано, у Торн со смертью были свои отношения. Только через много лет я узнал, что в шестилетнем возрасте она пережила клиническую смерть от удушения выхлопными газами — невыключенный двигатель, ребенок в закрытом гараже, родители на гастролях, тетка, уснувшая перед телевизором... Бытовуха. Торн не рассказывала нам, что видела, хотя я подозревал, что было о чем рассказать. Она оставалась мертвой несколько минут и с тех пор стала такой, какой есть. Нет, она не одержима смертью и не состоит ни в какой секте. У нее есть чувство юмора, она способна радоваться жизни вместе с нами, любит Эшли и меня, но в этой жизни она — лишь гостья. Гостья, которая в любой момент может уйти, потому что дома все равно лучше. По этой причине она не стала учиться, не помышляла о детях, никогда ничего не планировала. Эшли знал об этом и все равно уговорил выйти за него, потому что любил ее. Она согласилась, чтобы сделать его счастливым на какое-то неопределенное время, но всегда оставляя за собой право на уход в Великое Ничто. Она обещала быть с ним, пока их не разлучит смерть, и не кривила душой, понимая, что умереть в один день им вряд ли удастся. Вряд ли она загостится так надолго. Торн резала вены еще два раза — в семнадцать и еще, кажется, лет в двадцать пять, не считая овердозы таблетками, и всякий раз кто-то вытаскивал ее назад. Неудачи ее не расстраивали и не радовали. Будто она натыкалась на запертую дверь и записку "зайдите позже". Торн с легкостью возвращалась в привычный ритм, но ее чемоданы всегда были собраны. Просто фатум — когда придет время, это произойдет, и все.

Я знал одно — для Торн все суета, но Эшли — он планировал жить, и за него стоило волноваться. Я не хотел, чтобы у нее появился повод.

Прошло не меньше получаса, но Блайт стояла на том же месте, где я ее оставил.

— Привет еще раз, — сказал я мрачно и кивнул в сторону Торн. — Вот. Это... Cherish. А это... — я почти подтолкнул к ней Эшли. — Это Asylum.

— Что происходит? — спросил Эш полушепотом, не сводя глаз с Блайт.

— Надеюсь, сейчас узнаем.

Миссис Финнеган закрыла магазин и повела нас в кабинетик позади него. Вот тут чувствовался дух настоящей магической лавки — пахло травами, развешанными по углам небольшой комнаты, стены украшали маленькие картинки, преимущественно абстрактные, выполненные из глины по холсту.

— Откуда вы знаете Ад... — я запнулся. — ...Fever? Так вы его зовете?

— Он был моим мужем, — ответила Блайт невозмутимо.

Пока мы не знали что сказать, она достала из стола длинные темно-коричневые сигареты, вставила одну в мундштук и закурила. По комнате поплыл сладкий запах.

— Fever меняет свое убежище только с его смертью. Со смертью убежища. Мой муж был молодым подающим надежды хирургом, и в тот день на его столе умер человек. Пациента ничего и не спасло бы, он был в ужасном состоянии. Это и был очередной Asylum. И лишившись убежища, Fever выбрал моего мужа.

— Как вы узнали?

Блайт усмехнулась.

— Я прожила с мужем два года, но знала его с детства. Он был совсем другим человеком, жестким, довольно грубым, очень властным... правда, когда глаза открылись, на моей руке уже было кольцо. За эти два года я готовила документы на развод не меньше десяти раз, но все откладывала и откладывала.

— Вы его боялись? — впервые подала голос Торн.

— О да, если бы вы знали Эдварда Финнегана, то не спрашивали бы. Его все боялись, даже начальство и собственный отец. А потом...

— Вы стали Cherish.

Я слишком быстро вникал и не хотел, чтобы кто-то это заметил. Потому решил на время прикусить язык.

— Что это значит? — спросил Эшли.

— Cherish — это хранитель, — пояснила Блайт. — У Fever всегда должен быть постоянный хранитель, без которого он просто не выживет. Любовник, если хотите. Насколько я понимаю, сейчас это вы, Торн?

— Да, — ответил за нее Эш. — Торн моя жена.

— Вообще-то Fever выбирает хранителя по своему вкусу, но я была женой Эдварда, и к тому же понравилась ему. У нас не было детей, некому было мешать. Я стала его Cherish, и мой... это существо просто заперло моего мужа в собственном теле. А в те редкие минуты, когда Эдвард выходил, я видела выбитого из колеи человека, не знающего, какое сегодня число, не понимающего, что происходит. Мы не расставались несколько месяцев, пока все не начало рушиться.

— И вы... вот так просто смирились с тем, что ваш муж больше не... тот человек... или...

— Совсем не человек? Стивен, мне было двадцать два и я ненавидела Эдварда. А мой Fever был другим. Простым. Веселым. Ласковым. Он любил меня... хотя как я потом поняла, это для него естественно. Может, это покажется вам жестоким, но я меньше всего думала об Эдварде. Кем бы ни был мой Fever — он подарил мне лучшие месяцы в моей жизни.

— На тот момент?

Блайт бросила на меня взгляд, и я понял — не на тот момент. Вообще.

Мне захотелось уйти, прямо сейчас. Но это было невозможно, и потому я просто опустил голову и смотрел в пол. Аддисон все не показывался, предоставляя Эшли свободу действий, и я не мог понять, почему.

— Так он что-то вроде паразита? — спросил Эш. — Как в кино про пришельцев?

— Я сама так думала, но потом поняла, что Fever скорее симбионт. Для жизни ему нужны Asylum — ведь своего тела у него нет, и Cherish — как источник энергии. И в идеале Cherish — так же неполноценен, он рождается с переизбытком энергии и будет очень страдать, пока не встретит свой Fever. А настоящий Asylum прочен и не разрушится от этого контакта.

Я порадовался, что здесь темно, и никто толком не видит моего лица.

— И все это он сам вам рассказал?

— Он знал, что я его обожаю. К тому же вы не можете представить, что означает впервые нормально поговорить за два года семейной жизни, пойти куда-то вместе. И не на прием в честь назначения главного врача, где приходится ходить весь вечер с приклеенной улыбкой, чтобы у мужа удалась карьера. А в луна-парк. Или в кино. Или просто гулять до утра по парку.

— Или секс, — сказал я тихо, не поднимая головы.

— Секс в любом случае, — ответила Блайт, нисколько не смутившись. — Он дал мне все это и потому мог меня не бояться.

— Тогда почему вы расстались?

— Я заболела, и никто не мог определить диагноз. Мой Fever страдал не меньше, он не отходил от меня, проводил у моей кровати дни и ночи... Эдвард был идеальным убежищем, с крепким телом и легко подавляемым рассудком. Но я оказалась неподходящим хранителем, так он сказал. Так бывает. Если Cherish или Asylum недостаточно сильны для этого, они рано или поздно погибнут, и первым пострадает уязвимое место. У кого это тело, у кого — душа. Кто-то умирает, кто-то сходит с ума. Душой я была в порядке, но тело... не выдерживало. Ему много нужно было, чтобы жить. Я отдала бы ему все, но у меня столько не было.

Блайт посмотрела на Торн, которая сидела замершая и молчаливая, как статуя.

— Вы хорошо выглядите, значит, вы лучший Cherish, чем была я.

— О чем вы? — голос Эша.

— Вы должны знать. Fever получает энергию в основном через секс... так ему, вероятно, удобнее.

— Мы нечасто это делаем, — сказала Торн равнодушно.

Блайт выглядела по-настоящему удивленной.

— Правда? Это очень странно. Вероятно, вы и есть этот мифический идеальный партнер, и вам хватает... хотя, зная его аппетиты, я не могу этого даже представить. Наверное, каждый случай может быть частным.

— И как же вам удалось выжить? — не выдержал я. Мне совсем не хотелось развивать эту скользкую тему, я-то знал, что Блайт абсолютно права.

— Однажды утром я начала задыхаться. Мой Fever повез меня в больницу, и мы попали в аварию. Врезались в машину с молодой парой и мальчиком лет четырех, они не пострадали. Но мы... Я была пристегнута, он — нет...

— Он вылетел через стекло, — сказал Эшли шепотом.

— Да.

— Я вас там не помню...

Мы с Торн уставились на него, но не понадобилось и минуты, чтобы мы вспомнили.

— Я была на заднем сидении. Сломала ребро, лицо разбила, но это было самое неопасное из повреждений. В больнице сказали, что у меня почти отказало легкое, и обратись я к ним несколькими неделями позже, то не выжила бы. Своей любовью Fever сделал из меня полную развалину, и какой-то степени его смерть спасла мне жизнь. Но эта жизнь больше не имела смысла. — Блайт улыбнулась, в полумраке ее лицо напоминало маску, вырезанную из дерева. — Понадобилось два года, чтобы я окончательно стала на ноги, хотя здоровье окончательно так и не вернулось. А потом я решила разыскать его новый Asylum.

— Предупредить?

— Если честно, нет. Я хотела просто еще раз взглянуть на мой Fever. Но вы с родителями уехали из города, и ваш след затерялся. Не смотрите так, Эшли, все равно ничего нельзя было поделать. Это с самого начала были вы?

— Мама, — произнес Эш одними губами. — Потом я.

— Мне очень жаль... как я понимаю, вы потеряли ее. Но поймите, это просто способ его существования. Он не может сменить свой Asylum до самой его смерти. Как и свой Cherish. Но я была плохим хранителем, он уничтожал меня, не желая того, и в конце концов уничтожил бы, если бы не та авария. Единственная моя вина в том, что я любила монстра, больше человека... иначе убила бы его сама. Поверьте, я убила бы его сама.

Эш молчал, и я боялся даже смотреть на него.

— Его можно уничтожить?

— Не думаю. И зачем это вам? У вас идеальный хранитель, у вас все в порядке.

— У меня не все в порядке, — сказал Эш глухо. — Совсем не все в порядке, миссис Финнеган. После аварии мама изменилась, с ней творились странные вещи. Она не отходила от отца ни на шаг, а на меня не обращала внимания. Становилась прежней, только когда отца не было поблизости, да и то... была как не в себе... будто очнулась от сна. Я боялся ее — и такой, и другой, мне было пять лет, и я ни черта не понимал! — Голос Эшли становился звонким и дрожащим, и я увидел, как в отсвете лампы что-то блеснуло на щеке. — Что касается отца, он вообще будто забыл обо мне. А потом она заболела. Была слабым... убежищем, так вы это называете? Отец не отпускал ее руку, он так рыдал, что слышно было даже внизу. Я вырос, но сих пор не знаю, что с ней было — у нее просто начали отказывать внутренние органы, один за другим. Она не хотела в больницу, врачей вызывали на дом, я только и помню, как они входили и выходили. Отец знал, что она умрет. Думаю, она сказала ему об этом. И он...

Торн сжала его руку.

— Если не хочешь, можешь не рассказывать.

— Да чего уж там. Он, наверное, был настоящий, истинный Cherish — не мог жить без своего хозяина, пустил себе пулю в лоб и все. Ясно вам? Он снес себе башку, когда она умерла, а я в это время стоял на пороге. Он даже не удосужился запереть дверь!!! А я? Я ненавидел родителей всю жизнь, понятия не имея, кто на самом деле во всем виноват! Вы все еще думаете, что со мной все в порядке, Блайт?!! Может, попросите еще, чтобы ваш Fever выполз, чтобы вы смогли расцеловаться?!!

Эш резко встал и выскочил за дверь, Торн пошла за ним не оглядываясь. Я остался — у меня вдруг появилась догадка, такая очевидная, что от злости в глазах потемнело.

— Есть вопросы, Стивен? Только не спрашивайте, что он такое. Этого я так и не знаю.

— Нет, у меня более практичный вопрос.

— Я отвечу, если вы ответите на мой.

Это меня насторожило, но я согласился:

— Ладно. Эш сказал... его мать становилась прежней, когда отца не было рядом. Может ли быть, что именно Cherish вызывает его?

— А как же иначе?

— То есть... без Cherish он появиться не может?..

— Как давно вы его хранитель, Стивен?

Я попытался возражать, но моего замешательства хватило. Она издалека сделала жест, будто погладила меня по щеке.

— Я сразу это поняла, просто сейчас убедилась. Потому и удивлена вашему вопросу. Fever физически не способен на активность, если рядом нет его хранителя, это невозможно. Потому мы с ним старались не расставаться. Не понимаю, как он от вас это скрывал столько времени?

Единственное, чего я сейчас желал, — побыстрее выйти отсюда. Но я же пообещал.

— Десять лет.

Она покачала головой, это могло означать что угодно, но мне было не до нее. Я очень хотел кое с кем побеседовать.

Я вышел за дверь. Эш и Торн стояли, обнявшись, и Бог знает о чем они там говорили. Потом Эш вдруг отдернулся от нее и сел в машину.

— Мне это все не нравится, — сказала она, когда я подошел.

— Мне тоже.

Я не знал, почувствовала она или нет, как я выдернул Аддисона из Эшли почти силой. И у меня получилось. Он выглядел ошарашенным и, возможно, даже слегка напуганным и разозленным, как разбуженный человек. А может, как человек, которого укусила его смирная собака.

Я сел за руль, делая вид, что не смотрю на соседнее сиденье. Он молчал, уставившись в стекло и обхватив себя руками, но мне не было дела до его чувств.

— Торни, пожалуйста, дай нам поговорить. Прошу тебя, — сказал я и протянул ей ключи от своей машины. Я очень боялся, что сейчас она скажет, что не бросит Эшли, и что ей надоели секреты, и она не собирается оставаться в стороне.

Торн не возразила. Только внимательно посмотрела на него, ожидая реакции. Но он к ней даже не повернулся и никак не среагировал на мои слова.

— Привези его домой, — сказала она и вышла.

Я рванул с места так резко, что его отбросило на спинку.

— Почему ты так поступил со мной? — Мой голос был куда резче, чем этот старт, и мне самому было от него больно.

— Я ничего тебе не сделал.

— Ты лгал мне десять гребаных лет. Это, по-твоему, ничего?!

Аддисон замолчал, уставившись в окно. Пару раз он пытался сбежать, уйти в Эшли, как под темную воду, но я не позволял. Власть и знание, в которых он мне отказывал, впервые оказались в моих руках, но я был слишком зол, чтобы радоваться этому. Аддисон покорно следовал за мной до квартиры и тут же залез с ногами на софу, пока я сдирал с себя куртку, не позволяя гневу утихнуть. Я швырнул ее на пол, будто она была в чем-то виновата, и демонстративно поставил стул напротив Аддисона.

— Только что мы имели содержательный разговор с одной пожилой леди. Ее имя Блайт.

— Я ее не знаю, — сказал он наконец, не поворачивая головы.

— А она тебя знает. Отлично знает. Она твой бывший чудом выживший Cherish.

От этого слова он вздрогнул и впервые посмотрел на меня.

— Отчего же ты не вышел к ней, Аддисон? Ей было бы приятно тебя снова увидеть, в каком бы теле ты ни находился. И знаешь, что она мне рассказала?

Злость мешала мне говорить, а еще больше то, что он сидел так тихо, уже не предпринимая никаких попыток исчезнуть.

— Что ты обманул меня. Ты не можешь завладеть телом Эшли и никогда не мог. Ты властен над ним, только когда рядом твой Cherish. А твой Cherish — это я. Я думал, что делаю как лучше для Эша, а на самом деле стоит мне исчезнуть — и исчезнешь ты. Оказывается, ты не можешь заменить меня, пока жив Эш! Ты останешься заперт в нем до конца его жизни, я не знаю, что ты будешь чувствовать, но меня это не волнует. Мне нужно просто уехать. Они с Торн будут счастливы, это единственное, что имеет значение.

— А ты? — спросил он вдруг бесцветным голосом, два слова капнули, как свечной воск.

— Выживу как-нибудь. Блайт выжила, выживу и я.

Не факт. Это будто обожгло мне мозг изнутри — не факт. Я не такой, как Блайт. Я могу и не выжить.

Ну и черт с ним.

— Я ее не помню, — прошептал он.

— Перестань, я уже наслушался.

— Я не говорю, что она не была моим Cherish. Просто я ее не помню.

— И как же так вышло? — спросил я издевательски. — Ты влез в ее мужа, чуть не убил ее, потом влез в мать Эшли, убил ее, довел его отца до самоубийства — и ничегошеньки не помнишь?!

— Я... никогда не помню своих Cherish. Это правда.

— Правда потому, что невозможно проверить?!

— Это правда! — вдруг он повысил голос, и я запнулся. Аддисон всегда говорил тихо, и я понятия не имел, как он звучит выше полуголоса. Это было жутко, как ледяная вода в лицо. — Черт тебя дери, Стивен, какой же ты придурок!! Кое-что можно проверить — пусть эта Блайт скажет, любил ли я ее! Я любил ее! Я люблю всех моих Cherish, и забывание — это просто защитная реакция... они все умирают, а я нет, Я НЕ МОГУ ИХ ПОМНИТЬ И ВСЕ! Как после этого жить дальше, Стивен?! Я бессмертен, по-настоящему! Я не могу умереть, даже если очень сильно захочу, я не знаю как, просто не знаю как!!

Его глаза плеснули незнакомой болью, хотя лицо было застывшим, а губы — сжатыми. Я никогда не видел его таким и не хотел видеть — Аддисон всегда был уравновешен, константа, о которую можно опереться и точно знать, что она устоит. Но сейчас он казался тонким и ломким, как ледяная корочка на воде, способная разбиться не от шага — даже от слова.

Голова у меня закружилась, больше не хотелось ничего узнавать, но было поздно.

— Аддисон...

— Ты вообще представляешь, что значит терять их, постоянно, одного за другим, всегда и всегда! Я столько раз менял Asylum, столько Cherish... столько любимых умерли на моих руках, так разве не справедливо, что я этого не помню?! Я так устроен, и оттого, что ты будешь кричать на меня, я не изменюсь, и ты не изменишься!!

Он яростно смахнул слезы, хотя это было бессмысленно, они текли и текли.

— Ты — мой Cherish! Ты сам придумал правило, чтобы я никогда не появлялся без тебя, и мне оставалось только согласиться, хоть иначе и быть не могло! Ты стал бы моим в любом случае, но я солгал только затем, чтобы ты не чувствовал себя виноватым! Эш твой друг, и уехать, чтобы не рушить его жизнь, могло прийти тебе в голову и десять лет назад. Я знаю тебя, ты страдал бы, но не вернулся. Я не мог тебя потерять, ты понимаешь?! Не мог позволить тебе умереть где-то далеко!

— Умереть? — спросил я почему-то шепотом.

— Я же сказал — ты мой идеальный Cherish! Тебе уже известно, что происходит с неподходящими хранителями и убежищами за считанные месяцы или даже недели, — они гибнут! А мы вместе десять лет, и твой голод так же силен, как и мой. Ты в порядке и будешь в порядке. Неужели без меня ты был счастливее?

Я вспомнил женское общежитие, близняшек Андерс, пять часов тренажерного зала ежедневно и кошмарные сны еженощно. Нет, не думаю.

Моя рука потянулась и коснулась его плеча. Он отпихнул ее, отвернувшись, забившись вглубь софы еще сильнее.

— Не трогай меня! Не прикасайся, я тебя ненавижу.

На меня накатила волна сожаления, оглушительная, как судорога. Правда это или нет, мне уже было все равно. Все стало на свои места с треском и болью, как вправленный сустав. Я десять лет игнорировал правильность, десять лет вел себя как заложник, не подозревая, что он такой же заложник, как и я. Мой заложник. Мой Fever.

Я стал на колени у софы, но он переместился на другой ее край, все так же отворачиваясь. Тогда я на коленях обполз ее, силой отнял его руку от лица и поцеловал ладонь. Аддисон поднял покрасневшие глаза, и я прижал его ладонь к своей щеке, к губам — вкус у нее был морской и горький.

— Ты меня простишь?

Он едва пожал плечами.

— Аддисон, прости, я придурок. Твой Cherish — придурок, ты это переживешь?

Он слегка улыбнулся, и сквозь слезы это было так больно, будто лезвием по зрачкам.

— Что мне сделать, чтобы ты простил меня? — Я сложил его пальцы в кулак и стукнул себя в челюсть, чем вызвал то ли всхлип, то ли смех. — Могу стоять на коленях до утра, но я способен на большее.

— Я тебя испортил...

— На самом деле никогда не чувствовал себя чище.

Наконец он развел руки и разрешил себя обнять. Я залез на софу, чуть не завалив ее вместе с нами, уткнулся ему в шею... и успокоение пополам со счастьем вдруг обернуло меня, будто теплым пледом. Ну, если это означает быть Cherish... то пусть.

Не знаю, сколько прошло времени, когда его голос, тоже спокойный, заставил меня открыть глаза.

— Это неправда.

— Что я придурок?

— Что я тебя ненавижу.

— Надо понимать, это прощение.

— Я боюсь одного — что на самом деле ты не простишь меня, Стивен. Я знаю, как ты любишь Эшли, но он — не такой хороший Asylum, далеко не идеальный. Он и так долго держался, а сейчас все рушится. Он страдает из-за меня. Если бы я мог, то изменил бы это, но я не могу.

Я промолчал, я знал это, и знание заставляло мое сердце содрогаться. Просто в данный момент ноющие мысли ушли вглубь под тяжестью его тела, и я только спросил:

— Что творится у него в голове?

— Там тьма и жар. — Аддисон прерывисто вздохнул и еще сильнее прижался ко мне. — Разум разрушается так быстро, наверное, пришло его время.

— Почему ты раньше мне не говорил?

— Мы вообще мало разговаривали. Твое второе правило, помнишь?

Как глупо, Боже ты мой.

— Теперь ты знаешь, что без тебя меня нет. Это ведь железное алиби, Стивен, я не убивал тех людей.

— А Эшли? Убивал?

У меня возникло дежа вю, будто мы уже лежали так на этой софе и говорили об этом, но то были другие мы. То были Стивен-человек и Аддисон-непонятно что. А теперь просто Fever и его Cherish.

— Если я скажу, ты поверишь?

Мне стало дурно от одной этой мысли, хотя Аддисон действовал очень успокаивающе. Могу только представить, как перенесу эту мысль в одиночестве.

— А ты знаешь? Или то, что в неактивном состоянии ты ничего не слышишь, тоже ложь?

— Не ложь. Не обижай меня, Стивен, пожалуйста. Я не видел глазами, но внутри него, эта потребность... и то, что происходило после нее. Он будто повторяет ритуал, который все не получается, и так злится, что впадает в беспамятство. Так глубоко, что я боюсь — он меня заметит.

Я долго молчал, обдумывая следующий вопрос.

— С ним происходит то, о чем рассказывала Блайт? Твой бывший Cherish.

— А что она говорила?

— Страдает уязвимая часть. В его случае это разум?

— Стивен, не надо раньше времени делать выводы. Я не хочу, чтобы так было. Ты не хочешь, чтобы так было. И возможно, он еще выкарабкается.

— Больше не ревнуешь?

Аддисон вздохнул и пошевелился, скованный моими руками. Он не мог быть ко мне еще ближе, даже если бы захотел, лишь потерся щекой о мой подбородок... и я...

Мне никогда не приходилось целовать его по собственной инициативе, это был в каком-то смысле первый раз. И я пожалел, что не делал этого раньше. Господи, что я за дурак, не знаю... Это было так правильно, правильнее во сто крат, так нежно и без намека на секс. Это был намек на любовь, чем бы она ни была и чем бы ни казалась.

Это был никакой не намек.

Очень медленно я отстранил его за плечи. Потом... так же медленно начал перекатываться, чтобы оказаться сверху. При таком неудобном пространстве этот маневр мог оказаться непосильным — если бы мне не помогали.

— Можно?.. — прошептал я.

Текучие сильные мышцы заскользили подо мной, плавно, почти движением рептилии, и наконец Аддисон замер, глядя на меня снизу вверх. Веки были все еще красными, а глаза — прозрачными, как стекло.

Это так... не знаю. Такое... потрясающее ощущение обладания. Испытывал ли он это всякий раз, когда был на моем месте, или это персональное чувство Cherish? Я не чувствовал ничего подобного до Аддисона, а после — и подавно, но уже по другой причине... Знаю, все эти годы я позволял иметь себя без тени сомнения потому, что это снимало с меня всякую ответственность. Я позволял ему делать со мной что угодно, не отвечая взамен — частично чтобы не оставлять на теле Эшли следов, но по большинству — чтобы не казаться себе замешанным в этом больше, чем есть. Только держался за него, когда было не избежать, отзывался на поцелуи, когда невозможно не ответить, и сдавленно стонал, когда совсем уж невыносимо. А поскольку Аддисон свое дело знал на десять баллов по пятибалльной шкале, секс все же напоминал секс, а не упражнения на бревне... Но то, что я чувствовал сейчас, не шло ни в какое сравнение ни с чем. Обладание. Как часть правильности — лучшая ее часть.

Я коснулся губами его век, мокрых ресниц. Он попытался поднять ко мне руки, но я удержал их за запястья, потом склонился и поцеловал в шею, прямо под подбородком. Аддисон вздохнул и чуть запрокинул голову на мягкий подлокотник.

Ему нравится? Как интересно... У нормальных людей это, кажется, называется "прелюдия". У нас не бывало прелюдий. Как правило, я всегда сопротивлялся до последнего, а когда наконец сдавался (без вариантов), мы были уже слишком заведены, чтобы отвлекаться. Что-то сродни дурной привычке, и десять лет — достаточный срок, чтобы воспринимать ее как данность.

Потом я целовал его — долго, пока не закружилась голова, а руки не стали слишком шаткой опорой. Целовал, пока он не отстранился первым.

— Это... не обязательно, Стивен, — сказал Аддисон, когда я вернулся к его изогнутой шее. Потрясающе тонкая кожа — кажется, хватит одного дыхания, чтобы ее поранить.

— Но желательно?

Он улыбнулся мне, чуть прикусив губу. Карт бланш.

Жаль, что невозможно одновременно действовать и смотреть... остается только слушать. Неровное дыхание на кромке стона и вздохи от прикосновений — мало, так мало. Мало-мало-мало... В какой-то момент его руки снова судорожно дернулись, и я прижал их крепче.

— Если отпущу — обещаешь не мешать?

Промедление — и кивок. Тогда я стащил с него футболку, потом — с себя. Я раздевал нас поочередно, без спешки, и это ноющее чувство у нормальных людей называется "предвкушение". Я думал, что знаю его, но ни черта я не знал.

Идиот. Идиот. Не устану повторять — идиот...

Аддисон осторожно и поверхностно дышал, не сводя с меня огромных глаз, почти не моргая. Его руки были послушно заведены за голову, а тело подо мной дрожало и казалось удивительно хрупким. И напряженным. И я понятия не имел, как далеко он позволит мне зайти, и как далеко я намерен зайти сам.

Я все ждал, когда же он начнет сопротивляться.

Я не знал, сколько мне еще ждать и смогу ли выдержать.

Поэтому я просто решил это приблизить.

Облизнул беззащитное горло. Прижал пальцы к припухшим, покрасневшим губам. Потом провел ладонью неспешную волну по груди, животу и Аддисон со свистом втянул воздух сквозь зубы, но промолчал. Я погладил его, медленно, потом быстро, потом снова медленно, и наконец губы Аддисона зашевелились, и я почти был готов услышать "хватит", услышать "стоп", почти.

— Здесь тесно, — сказал он хриплым шепотом, и сейчас я уже готов был разреветься от избытка чувств, честное слово.

— Уверен, так и есть.

Не верю, что сказал это... хотя Аддисон оценил. Он коротко засмеялся, еще дальше отползая на подлокотник, но я утопил язык во впадинке на его горле, и смех захлебнулся стоном.

Мысль о том, что Аддисон, по сути, никогда-то и не бывал снизу, пришла внезапно и, конечно, поздно... Но мы слишком давно были вместе, и тела наши, нисколько не смущенные инверсией, знали, что делать, и без нас. Лишь когда я вжался до конца, он выгнул спину и, позабыв про обещание, обхватил мою шею.

— Ссссстивен...

— Больно? — вскинул я голову, но в его расширенных зрачках не отражалось ничего, кроме изумления. И меня.

— Да не бойся... — наконец прошептал он на выдохе, — ты меня не ссссломаешь... давай...

— Не могу, — вдох, — нет... тебе же больно... Не может не быть.

— А тебе было?

Мне, тогда? О боже, я не помнил. Я был в беспамятстве — восторженном, пугающем и бестолковом.

Тут бедра толкнулись навстречу, и свет пошел полосами.

Меня колотило в лихорадке — Fever оправдывал свое имя на все сто. Это было... я и не знал, что так бывает. ОБЛАДАНИЕ. Что-то по-настоящему мое... Я говорил, не понимая собственных слов, ни единого, — хрипло, сбиваясь, говорил без остановки, в напряженном, почти мучительном скольжении, и что бы я ни говорил — Аддисон слышал. Кажется... именно слова в первую очередь и провоцировали все эти всхлипы, и укусы, и впивающиеся ногти. Не мои плавно-рваные удары, не движения руки по скользкой плоти... Видно, что-то очень важное я говорил.

Погибая от всего этого нахлынувшего напряжения, я подался вперед, сильно — и наконец он содрогнулся, запрокинув голову. Еще, снова. И я задохнулся на последнем слове следом — кажется, это было его имя. А может, он произнес мое.

Да без разницы.

Я уронил голову ему на плечо, ощущая влажное подрагивание и дыхание-полустон. Наконец его руки расслабились, и пальцы зарылись мне в волосы.

— Стивен...

— М?

— Я уже и не надеялся принять от тебя это.

Мне хотелось смеяться, но это было невозможно. Пока остатков энергии едва хватало на то, чтоб дышать. А по плану нас ждал ряд и вовсе неосуществимых дел — доковылять до душа и одеться, чтобы в случае чего не пришлось объясняться с Эшли еще и по этому поводу.

— Вам нужно поговорить, — сказал Аддисон, когда все было сделано, и он снова, теперь уже одетым, распластался на мне, подсунув руки под спину. — Обязательно нужно. Только будь осторожен.

Да, но отпустить его было выше моих сил. Не сейчас, ладно? Ну пожалуйста... Мне хотелось лежать так вечность, не размыкая рук, никогда не засыпать или никогда не просыпаться, ведь мы так устали. Нам с Эшли следовало поговорить, пока никто больше не пострадал. Только не сейчас. Обсудим это завтра.

Стремительно засыпая, я подумал, что мы никогда до этого не спали вместе. В смысле сна. Это на случай, если кто-то спросит, существуют ли вещи лучше, чем секс.

* * *

Когда я поднял голову, спина отозвалась вспышкой боли, повернуть шею казалось таким же нереальным делом, как опустить факел мадемуазель Свободы. На софе было действительно мало места, и мое тело жестоко мстило за дискомфорт. Осторожно выбравшись, я с трудом поднялся, треща суставами, как кастаньетами, и повернулся к окну. Темнело. Мы проспали целую вечность.

Я глядел на спящего Эшли, на тени его ресниц на щеках, пытаясь собрать картинку без половины паззлов. Я не боялся за Торн. Если за кого я и боялся, то за Эша. Сейчас, без влияния Аддисона, вся безысходность осозналась в полной мере и ситуация грозила рухнуть на меня, как обвалившийся потолок.

Мои руки оперлись о подоконник, но разглядеть заоконный пейзаж было нелегко — ночные огни светили сами по себе и в целом не освещали ничего. Я поспешно сделал несколько шагов от окна, будто боясь упасть в ночь.

— Стивен?

Эш, слава богу, нам так надо поговорить.

Я не успел обернуться, как теплые руки обняли меня со спины, дыхание, неровное и нервное, обожгло шею. И когда это его появление стало для меня таким привычным, что я не заметил и льда в лицо?

— Ох, Аддисон, — сказал я тихо, — ты до хренища не вовремя...

Однако вместо того, чтобы освободиться, я еще сильнее обернулся его руками, будто кутаясь, — не смог отказать себе в этом. Плоть слаба. Это длилось мгновение.

Потом он отступил и толкнул меня, так сильно, что если бы не годы в команде по американскому футболу, я влип бы лицом в стекло. А так я успел повернуться и налетел на подоконник спиной.

— Значит, правда... — сказал Эш.

В его глазах я видел странные чувства, слой злости и ярости, под ним — просвечивало отчаяние и страх, и поверх всего — изумление, как у ребенка, которого впервые обманули.

Я не собирался оправдываться, что бы я ни сказал, прозвучало бы неуместно. А он не собирался меня слушать. Безумие делало его похожим на оторванный провод высокого напряжения, извивающийся и сыплющий искрами в полуметре от ног. Опасным, и в то же время абсолютно потерянным. Преданным и покинутым на пороге Великого Ничто без проводника.

— Все так логично... Ты всегда больше всех с ним общался. Не Торн. Ты. — Он отступил от меня как от чудовища. — Но я никогда не поверил бы, не убедившись... Господи, Стивен, почему ТЫ веришь ему, а не мне?

— Меня тоже интересовала правда...

— Только он ее знает!

— Блайт сказала, что он обретает власть над телом лишь в присутствии Cherish, — произнес я тихо и чеканно, пытаясь пробиться к нему сквозь безумие, но слова уже не были действенным оружием. Как можно было не замечать раньше этого блеска в глазах, этих резких движений и этих вспышек ярости? Я любил Эшли, куда я смотрел? Куда смотрела Торн?

— Я знаю, зачем он это делал! Он хотел новое тело, а для этого ведь нужно избавиться от меня! Вот он и ездил туда, где мы...

Он замолк, оборвав фразу, будто не зная, стоит ли ее заканчивать.

— Туда где что, Эш? Где он попал в твою мать?

— Да, — произнес он шепотом. — Туда, где он попал в нее. Чтобы он мог перейти из меня в кого-то другого.

— Но ведь для этого ты должен умереть.

— Я не знал... Я не знал раньше... то есть... Я думал, что будет просто удар... как тогда... и он уйдет. Просто уйдет, он должен уйти, как пришел! Я хочу, чтобы он ушел! Эта ведьма Блайт ничего не знает — мне необязательно умирать, можно просто ударить как следует, и это сработает!

— Ее муж умер, помнишь?

— Она лжет, она нас путает! Ей нельзя верить, она любила его!

— Его там не было, Эшли. ТАМ БЫЛ ТОЛЬКО ТЫ.

Господи, что я несу, что за прокурорский тон! Это же Эш, зачем я так? Я говорю как... Как Блайт?

Как истинный Cherish, наверное.

— Я не ждал от тебя предательства, ты обещал, что будешь на моей стороне всегда, — сказал Эш жалобно и злобно одновременно. — Что изменилось?

Я молчал, но он слышал мои ответы.

— Я не хотел никого убивать! Только избавиться от него, ты не представляешь, что такое делиться с кем-то жизнью! Почему ты не со мной?

— Я с тобой, Эш, — сказал я еле слышно.

— Нет, ты с ним. Тебя волнуют погибшие люди, которых ты даже не знал. А он убивает меня, твоего лучшего друга, и тебе все равно.

— Мне не все равно, поверь...

— В полицию ты не пойдешь. Ты же хороший Cherish?! Правильный... На меня тебе наплевать, но о нем ты наверняка беспокоишься. Мое тело должно быть на свободе! И почему я еще не затерялся в нем, как муж Блайт, как моя мать?! А! Знаю. У тебя же есть еще потребности. Второстепенные. Например, просто поговорить...

— Эшли, не надо так, пожалуйста.

— Знаешь, Стивен, возможно, я выбрал не тот путь. Но я узнаю, как от него избавиться. Я узнаю. И ты будешь плакать. И сдохнешь без него!

— Аддисон... — прошептал я, не в силах больше слушать.

— Вот видишь! — взвизгнул Эш. — Ты бежишь! Зовешь его, даже говорить со мной не хочешь! Зови его, пусть придет и останется с тобой навсегда! Потому что если я выберусь, я его убью!

— Аддисон, где ты, мать твою!!! — заорал я, и вдруг он появился, рванулся из Эшли, как подземный источник, прервав на полуслове, заставив захлебнуться. Я снова увидел весь процесс перехода, но впервые был рад этому до безумия. Личность Эшли почти в агонии смялась, как вощеная бумага, и затерялась, а вместо нее выступила другая, сильная и полнокровная, сама собранность. Только глаза расширились, когда в них отразились мы — я и моя истерика.

— Где ты был?!!

— Спал. Мы вчера очень... Стивен, что с тобой? Стивен?

Я упал ему на шею, не держась на ногах, меня душили слезы, которые невозможно было сдерживать. Надо же, совсем на фиг расклеился, прямо как малолетка... Последний раз со мной такое было в одиннадцать лет, когда машина переехала мою собаку. Моим утешителем всегда был Эш, потом мы поменялись ролями, по мере потребности. Но сейчас мне нужен был не он, мне нужен был мой Fever, его руки, его голос... вся непоколебимая правильность... на сегодня отойдем от правил и назовем ее любовью. Пришла его очередь утешать, и он делал это с радостью. Обнимал меня, будто укачивая, потом бережно уложил на пол, когда уже не было сил держать. Я чувствовал его ладонь у себя под головой, губы собирали слезы, тихо говорили какие-то ласковые вещи, почти бессмысленные. Успокаивать внятно не было смысла, это должно было закончиться само собой.

Только что-то не заканчивалось...

Мне было так горько, будто изнутри выжигали напалмом, ведь Эшли был трижды, четырежды прав. Как я мог его оставить в такую минуту?

— Ты виноват, — прошептал я, — только ты виноват.

— Да, да, — ответил он так же тихо, будто боясь снова спровоцировать истерику. — Я знаю, Стивен. Мы говорили об этом, помнишь?

Я затряс головой и стал выбираться из его объятий, приходя в себя. Если это можно так назвать. Он помог, но боль была такой сильной, что даже Аддисон не мог полностью забирать ее, как вчера, чтобы вещи показались проще. Да, вчера мы говорили, но весь мрак дополз до меня только сегодня.

Вчера. Я вдруг осознал, что вчера ни хрена и не думал об Эшли. Разве о нем я думал? Я думал только о себе, о том, что Аддисон обманывал меня все эти годы, потом о моем предназначении. О нем и его потерях, о его слезах. И даже когда мы говорили об Эшли, я толком не думал о нем.

— Мало говорить. Ты виноват, он сходит с ума из-за тебя. Его нужно было выслушать, а я испугался, сбежал к тебе. Так не должно быть. Я люблю его, люблю Торн, я не могу спокойно смотреть, как он гибнет.

— Но меня ты тоже любишь.

— Тебя? — Я всхлипнул и попытался отстраниться. — Да я даже не знаю, что ты такое. Пусти меня.

— Если бы я мог изменить...

— Но ты не можешь.

Я отполз в сторону, стараясь избежать контакта. Нельзя его трогать, он дарит иллюзию покоя и защищенности, окутывает реальность туманом. Меня снова полоснуло чувство вины пополам с безысходностью.

— Я знал... что ты никогда не простишь мне... — прошептал он.

— Выпусти его, я должен быть с ним.

— Он не в себе, Стивен, он может тебя убить.

— Меня? Никогда. И что тебе за дело? Ты найдешь новый Cherish.

— Я не хочу новый Cherish, Стивен. Я хочу только тебя.

— Заткнись! — почти крикнул я и заткнул уши. — Я тебя не слушаю. Мне нужен Эшли, здесь и сейчас, выпусти его!

Я вдруг вспомнил, как вчера силой вызвал его из Эшли. А что еще умеет Cherish?

Его лицо вздрогнуло, будто пробежала волна.

— Стивен, пожалуйста...

— Ты не можешь удерживать его против моей воли, да? Ты приходил всякий раз, когда хотел меня, и я ничего не мог поделать. Почему? Да потому что хотел тебя так же сильно, даже если и приказывал убираться... Вот отчего ты не вышел во время разговора с Блайт — мне это не было нужно... А сейчас я хочу, чтобы ты ушел, и ты не можешь его удерживать!

— Стивен, ты делаешь ошибку. Ты не знаешь, что у него на уме, а я знаю.

— Убирайся!!!

Я не выдержал и зажмурился, когда он исчез. Потом мне в челюсть врезался кулак.

Меня отбросило на софу, я ее перекинул вместе с журнальным столиком и завалился к стене. У Эшли всегда были мускулы будь здоров, тут ничего не скажешь.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом повернулся и выбежал. Я не мог его задержать. Это был спасительный шок, он не позволял мне понять, что ситуация вышла из-под контроля и летит на нас лавиной, и что его признают виновным, потому что обнаружить Аддисона путем экспертизы невозможно. Но в любом случае они пострадают оба. И будь то тюрьма, психушка или казнь — я потеряю их обоих.

Торн если и поверит, то не примет моей стороны. А какая, позвольте, моя сторона? Где она, черт побери?!

Я потерял много драгоценных минут, прежде чем понял, куда он пошел. За это время я промыл ссадину на губе, долго ползал, выискивая телефон, улетевший в неизвестном направлении, а потом набрал Торн.

— Торни, — заговорил я, не дожидаясь приветствия, — У Эшли крыша совсем поехала. Если мы его не найдем, кто-нибудь пострадает.

— Больше никто не пострадает, — произнесла Торн негромко. — Он уже не думает, что, сбивая людей, избавится от Аддисона.

— Ты знала?..

Она промолчала, я слышал только легкое дыхание.

— Торн!

— Когда Эш начал заболевать, то просто ощущал в этом потребность. Вытряхнуть его из себя, чтобы выжить. Я даже думала, у него получится. После того, что рассказала Блайт, стало ясно, почему именно аварии. Но так же ясно, что все это зря.

— Торн, почему ты мне не сказала?..

— Ты умеешь оживлять мертвых, Стивен? Я — нет. Да мне и не жаль их. Тебе это покажется жестоким, но ты ничего не знаешь о смерти. И тем более твой Fever.

— Торн... ты... — Я с трудом перевел дыхание. — Ты и это знала?

— Да, конечно.

У нее всегда был спокойный голос, но сейчас он звучал как никогда неуместно.

— Давно?

— Не очень.

— Но сказала Эшу только сейчас, почему?

— Эшли недолго осталось, он это понимает и очень боится. Он цепляется за жизнь и от этого страдает еще сильнее. Я сказала, чтобы сделать его агонию короче.

— Это, по-твоему, хорошая идея, да?! — рявкнул я наконец, не в силах выдерживать ее тон. — Лучше бы рассказала ему о том, в чем разбираешься!

— О смерти? — среагировала Торн ни на полтона выше. — Я плохой рассказчик, Стивен. Но будь я самым потрясающим рассказчиком, это ничего бы не дало. Это надо пережить. А пока, если действительно любишь Эшли, хотя бы не мешай... что сделано, то сделано. Во всяком случае, благодаря этой бывшей Cherish аварий на перекрестке больше не будет. Он ошибался. Это его не спасет.

Блайт.

Я не смог понять Торн за всю жизнь, а сейчас начинать было поздно. Поэтому я прервал ее и набрал 911, чтобы сказать адрес. Девушка-оператор спросила, что там произошло, но я не знал. Я знал только, что Эш захочет вытряхнуть из Блайт Финнеган любой способ устранения Аддисона, и в его нынешнем состоянии ждать от него лояльности не стоит. Я дал свой адрес и имя, пусть это будет ложный вызов, и меня оштрафуют. Только не еще одна жизнь.

Когда я подъехал к дому Блайт, там уже вовсю выли сирены. Я не приближался, только поискал Эшли и его машину. Его не было, и я вздохнул с облегчением. Что до машины, то он мог быть на любой, об этом я не подумал. Зато был почти уверен, где найду его.

На перекрестке круглосуточно дежурили, но это дежурство не помогло двум последним жертвам. Видимо, безумие излечило Эшли от боязни быстрой езды и прибавило сноровки. А может, часть способностей Аддисона передались ему. Не знаю, знаю только, что он всегда сбегал. И сейчас я прождал его очень долго, но он не приехал. Никого похожего. Видимо, Торн была права, он отказался от этой мысли.

Под утро я развернулся и поехал к ним домой.

* * *

...Сирены все еще тонко голосили, но их звук не удалялся, а приближался. Конечно, ведь это я их вызвал. Снова, второй раз за ночь, только в этот раз я не назвал своего имени. Я не помнил своего имени.

Что я помнил? Немного. Запах, ударивший в лицо пощечиной, когда я вошел в гараж. Стекла машины, извивающиеся, сизые, наполненные под завязку ядовитым туманом, тонким струйками вытекающим из едва заметных щелей. Лица... нет, лиц я не помнил. Я не смотрел на лица. Я впустил этот туман в себя, вытаскивая их на воздух, и не почувствовал этого. Не помнил этой раскалывающей голову боли, и кнопок на телефоне не помнил.

И не помнил, как оказался дома.

Помнил только, как на носилки уложили что-то, накрытое с головой. И еще что-то. Больше ничего.

У виски не было вкуса. Совсем. В моей голове рождались мысли, но я не хотел их. Двинул головой об стену так, что потерял сознание. Когда очнулся, застывшая лужица крови прилепила меня к полу, но отдирать было совсем не больно. А я был бы рад любой физической боли.

Я знаю, чего хотел Эш. Запереть Аддисона в своем теле, чтобы ему некуда было уйти после смерти. Что там делала Торн? Наверное, он позвал, и она не отказалась. В последнее время она все ждала подходящего момента и просто воспользовалась им. Так сказать, вскочила на подножку...

Эшли, Торн. Я не мог произносить эти имена и не кричать. Я ничего не знал о похоронах, но все равно ни за что бы не пошел. Поэтому отключил телефон и не выходил из дому. Я громил все вокруг себя, ища облегчения без возможности определить, по ком плачу. Это было больно, невыносимо. По Эшли, по Торн? По Аддисону? Прошла неделя, тоска и скорбь стали неотличимы от банальной ломки. Как я буду без них? Как я буду без него?

Как скоро я умру?..

Через неделю ровно я принял душ, побрился и поехал в больницу к Блайт с букетом почти не пахнущих лилий. Она, можно сказать, отделалась легким испугом, когда Эшли заявился к ней, но ее все равно пока не выписывали — настолько изношенному сердцу немного надо.

Мне было плохо, но пока терпимо. Блайт спала, в палату меня не пустили, и я сел отдохнуть в холле.

Из соседней палаты до меня доносились обрывки разговора.

— ...все время плачет. Лекарства совсем не действуют.

— ...похорон? ...она это перенесла?

— ...не знает. Она и не... ни разу не вспомнила о нем... только Стивен.

— А кто этот Стивен?

Я вошел, сам не зная почему, будто я единственный Стивен на земле. Вошел и столкнулся с Джез Сазерленд, ее лицо было испуганным и неожиданно настоящим, хотя выглядела она как всегда на все сто. Что она тут забыла?

— Стивен! — Она вдруг бросилась мне на шею, я стоял молча, не обнимая ее даже из вежливости. Дэйв пожал мне руку и едва не нанес травму всеми своими перстнями с сатанинской атрибутикой — видно, имидж трауру не помеха.

Я подумал, что если они заикнутся о том, почему я не был на похоронах Эшли и Торн, у меня самого случится сердечный приступ. Но Джезабел только смотрела, глазами матери, которая толком и не знала единственную дочь, и мне стало ее жаль. Жаль их обоих. Они не знали Торн, иначе не скорбели бы по ней.

А вот по Эшли, кроме меня, скорбеть было некому. Он был один в целом мире, потом у него появились мы, а теперь одним в целом мире остался я. Хотя не факт, что я задержусь тут надолго.

— С тех пор, как очнулась, она все время говорит только о тебе, — прошептала Джез. — Об Эшли не спросила ни разу. Она все время плачет. Доктор говорит, это шок, но она даже нас не хочет видеть. Только тебя, а мы не могли тебя найти.

— О чем вы говорите? — спросил я, слыша их будто через воду.

Джезабел вывела меня в соседнюю палату и оставила у открытой двери.

Я ее не узнал. Ни за что бы не узнал. Я ее такой никогда не видел. Без следа двухдюймовой штукатурки, без черной подводки и густо-фиолетовых теней темнее летней ночи. Уставшее лицо, припухшие губы, естественная бледность на фарфоровой коже, такой нежной, будто прозрачной. Ресницы оттеняли запавшие глаза, окруженные синевой. Черные волосы, распущенные и разбросанные по подушке. Она была ослепительно прекрасна. Настолько, что глаза отказывались в это верить.

— Стивен, — прошептала она и протянула ко мне тонкую почти эфирную руку. Я подошел, едва передвигая ноги, взял ее осторожно, будто боясь сломать, поднес к губам. Она была хрупкой, но настоящей, и браслеты шрамов доказывали это.

— Торни...

Я обнял ее, прижав к груди частый стук ее сердца. Просто обнял, но тут она повернулась, соприкоснула наши лица и поцеловала меня. Сначала лишь коснувшись губами, потом развела их языком и со вдохом скользнула внутрь. Я никогда не целовал ее, но этот поцелуй... он был мне знаком.

Я глотнул воздуха и отпрянул, чуть не задохнувшись.

— Как ты? — спросил Аддисон.

Как я?.. Я сидел на полу рядом с койкой, закрыв лицо руками и стараясь отдышаться.

— Стивен, не уходи, пожалуйста. Я думал, ты никогда не придешь, мне было так страшно очнуться и понять, что тебя нет. Я не знал, что со мной.

— А что с тобой? — спросил я еле слышно.

— Ты о Торн? Она... ушла. — Ее голос стал еще тише. — Я столкнулся с ней, когда она выходила, и знаешь... почувствовал тепло. Мне даже показалось, что она не держит зла, что она... будто благодарна. Эта жуткая женщина — ее мать? — сказала, что она была мертва десять минут. Уже записали время смерти, а она вдруг начала дышать. То есть я начала дышать. Все говорят, что это чудо.

О да. Мне пришло в голову, что если не идею, то сам способ самоубийства подкинула Эшли именно Торн. Из ностальгии — ведь так она умерла в первый раз. Что ж, Торн вернулась в свое Великое Ничто не одна и, возможно, в самом деле была благодарна Аддисону за это.

— Значит, теперь это только ты?

— Да, но... Мне это так странно. Я помню, как был в Эшли, а теперь я здесь. Я помню тебя и ты по-прежнему мой Cherish.

— Почему же ты не сбежал из мертвого тела? Десять минут — это много, вполне достаточно. Тебе ведь уже приходилось использовать тех, кто тебя спасал.

— Я надеялся выжить, потому что... Я так боялся тебя забыть. И не хотел терять такой хороший Asylum.

— Торн?

— Мне в ней хорошо, это все, что я могу сказать. Это правда, Стивен. Она не умрет.

— А если бы ты знал об этом — разобрался бы с Эшли раньше? Просто устроил бы ему суицид на моих глазах и перешел бы в Торн, это ведь так просто.

— Зачем ты так говоришь? Тебе доставляет удовольствие обижать меня?

На ее глазах заблестели слезы, покатились, лишь на секунду задерживаясь на длинных ресницах. Она плакала, как никогда не умела Торн. В таких редких случаях прежняя Торн тряслась и заикалась, не перенося, чтобы кто-то видел ее в этот момент. А эта плакала как Аддисон — не отводя глаз, разрешая слезам падать каплями тающего льда.

— У тебя новое тело. Можешь найти себе и нового любовника.

— Ты мой Cherish, Стивен. Можешь не верить, но я люблю тебя не потому, что без тебя умру.

— Ты лишь сменишь убежище. А вот я — умру без тебя.

Наконец я поднялся с пола и сел на край кровати. Она потянулась к моему лицу, и я позволил прозрачной ладошке прикоснуться к моей щеке. Кончики пальцев заскользили по губам, по шее... я поймал ее уже на груди, не устоял. Никогда не мог устоять. Рука была на ощупь как цветок лилии, нежная, невесомая.

— У тебя слезы.

— Это аллергия. Почему все-таки ты не забыл меня, Аддисон?

— Не знаю. Может, мы нашлись. Знаю только, что мы не умрем и не сойдем с ума, и не потеряемся, как бывало раньше. Мы теперь сильные. И нам никто не нужен.

— Мириться лучше со знакомым злом, да?

— Я не зло. Ты — не зло. Мы просто есть, и все. Ну прости нас за это.

Она подвинулась, и я лег рядом. Она прижалась ко мне, засунув руки мне под спину, а ногу — между моих ног, устроив голову на выемке плеча. Абсолютно аддисоновская поза, она даже дышала с той же частотой. Я подумал о том, что по привычке до сих пор говорю "забыл", "устроил", "знал"...

— Я не могу называть тебя Торн, — сказал я вполголоса, гладя ее по волосам. — Как мне звать тебя?

— Зови как и раньше. Я ведь уже не раз был...

— "Была". Ты "была".

— Да, я "была". Прости. Столько раз "БЫЛА", но сейчас нужно время, чтобы привыкнуть.

— У нас ведь его много?

Она поцеловала меня еще раз, почти целомудренно, лишь коснувшись губами, и правильность всего этого не смогли бы оспорить все законы Вселенной.

— У нас есть все время.

* * *

...Убийцу с перекрестка так и не нашли. Мой Fever быстро пришла в норму, и я забрал ее домой буквально через пару дней. Там мы впервые занялись любовью, но это было не как впервые, что лишний раз подтверждает — внутреннее содержание куда важнее внешнего вида. У нас по-прежнему фантастический секс (что умеем, то умеем...), но теперь, когда мы в распоряжении друг друга постоянно, он перестал быть основной формой общения. Когда я могу коснуться ее в любой момент, когда она спит в моих объятиях, секс — даже самый невероятный — оказался не так уж и важен.

Она никогда не имела собственного тела и теперь наслаждается этим. Поначалу часами торчала у зеркала, рассматривая себя со всех возможных сторон. А в прошлом месяце поправилась на семь кило, правда, четыре из них быстро сбросила. По-моему, стало лучше.

Первым делом Эд избавилась от всех платьев Торн, оставив одно, — его она надела, когда мы пошли на кладбище. Я помнил все об Эше, но механизм забывания, чтобы смягчить боль, действовал и на меня. Все время, что мы там провели, Аддисон смотрела на место рядом с могилой Эшли — место, где должно было лежать ее тело, тело Торн. Нам стало страшно, и мы ушли.

Последнее платье тоже отправилось в утиль, а через время я выяснил, что волосы у нее светло-каштанового солнечного цвета. Она больше не надевала черного — ни разу, и я был этому очень рад. Обе пары родителей от нас без ума, особенно мама. Ведь мой Fever носит кольцо с сапфиром, почти не снимая.

Блайт пригласила нас на пироги, и я уговорил Эд пойти. Мы чудесно посидели. Она, конечно, не узнала свой бывший Cherish, но после возвращения проплакала весь вечер.

"Дочь С.", к неудовольствию всех готов округа, прекратила свое существование, Аддисон устроила в нем цветочный магазин. Там есть все что душе угодно — кроме чертовых лилий.

Мы безгранично, неправдоподобно счастливы. Правда, иногда мой Fever просыпается ночью в слезах, но я ее утешаю, и она не помнит своих снов. Иногда она утешает меня. В остальном все напоминает скорее сопливый роман, ведь затертые фразы из подобной литературы в нашем случае приобретают вполне прямое значение. Например, "жить не могут друг без друга", или "созданы друг для друга". Или "жили долго и счастливо и умерли в один день". В последнем я уверен железно.

Хотя... у нее ведь еще не было одновременно подходящих Asylum и Cherish. И вполне возможно, значение фразочки "любили друг друга вечно" тоже может перестать быть переносным. В нашем случае возможно все.

Да, кстати, я до сих пор не знаю, что она такое. Но этот вопрос меня не мучит. Уверен, у нее самой нет на него ответа.

* * *

хэппи энд

Я встретил тебя за пятнадцать веков до того, как случился всемирный потоп

Тогда ты была голубым ручейком, а я камнем лежал у твоих берегов.

И подумал, я знаю, кто такая есть ты — земная обитель неземной красоты,

Та, которую я сотню жизней искал, и тихо-тихо на ушко тебе прошептал...

плющит, плющит, мама, как меня плющит...

Гонза и Музруки