Колодец и Омут

— Не бойся. Я его пополам разорву, если еще раз посмеет взглянуть на тебя хоть одной из своих мерзких зенок.

Не знаю, что было страшнее — тварь или то, как он это сказал... При всем при том начать разговор я боялся гораздо больше, чем всю инфернальную начинку Колодца. Но уже собравшись заговорить, внезапно заметил вокруг шевелящиеся зеленые стены.

Лабиринт.

— Фай, я должен сказать кое-что.

Он чуть улыбнулся, взяв меня под локоть.

— Ты можешь сказать мне что угодно.

— Но не все хочу говорить. Фай, я видел сам. Ты продолжаешь это делать, не так ли? И поэтому они... отправят тебя в Омут. Все уже решено.

Он остановился, и впервые я заметил тень ужаса в его зрачках, пока лицо все еще хранило улыбку.

— Ты им веришь?

— Я видел.

— Мэтт, кто бы это ни сделал, но не я. Они ошибаются.

Его рука отпустила мою, и через секунду я понял, что остался один.

— Где ты? — спросил я нерешительно, стараясь не поддаваться панике.

— Здесь. Иди сюда.

Я повернул направо, потом еще раз, но вокруг была только тьма и шорохи. Едва подавив желание позвать его, как испуганный ребенок, я снова повернул направо, и ветка цепко схватила меня за рукав.

— Мэтт, — произнес он совсем рядом. Я рванулся, еле освободившись от ветки, и ступил в первый попавший просвет. Фиори был там, и я не знал, что больше хочу — кинуться ему на шею или свернуть ее.

— Ты меня бросил.

— Я бы так не поступил, — сказал он без улыбки. Его ладони легли мне на лицо, они еще пахли розовыми лепестками. — Если бы ты спросил, я ответил бы, что убиваю города не для того, чтобы существовать. Это вопрос развлечения, а не выживания. И я могу прекратить в любую минуту. Если бы ты попросил — я бы остановился.

Меня это поразило. Это был не цинизм, а честность. Честность иногда вот так и поражает.

— Тогда почему ты молчал, когда шел сюда впервые? Почему ни слова не сказал?

— А ты бы поверил хоть одному моему слову? — усмехнулся он. — Ты же не Грейс, ты подумал бы, что я скажу что угодно, чтобы снять с себя эту штуку. — Янтарный глазок ключа на его груди чуть видно поблескивал, будто имел собственный источник света. — Буду просить, говорить, что люблю тебя, что никогда больше так не сделаю... Но раз тебе хватило пороху ввязаться в это, хватило бы и отказать. Разве нет?

Я молчал, глядя в сторону.

— О... Ну что ж... мой промах. В любом случае мне нужно было подумать — о тебе, о себе и вообще. Я все еще надеялся, что ты освободишь меня в конце концов, вот так придешь и скажешь, что пропади оно все пропадом. Тогда я и ответил бы, что не обязательно пропадать... всему. Но ты этого не делал, раз за разом, и однажды мне стало страшно. Как выяснилось, не без причины.

Мне хотелось отвернуться, но я боялся потеряться снова. Этот лабиринт был последним местом, где хотелось бы вести этот разговор. Спираль, такой привычный для Фиори знак. Знак разрушения и смерти. Мне, значит, следовало просто попросить. Значит, я виновен в том, что Грейс стала убийцей? Или он подталкивает меня к этой мысли?

— Что там, в Омуте?

— Ничего. — Он снова чуть криво улыбнулся, глаза говорили другое. — Просто ничего. До конца времен.

Пока я осознавал это, Фиори притянул меня к себе, уткнувшись лбом в висок.

— Не думай об этом. — Я ощущал каждое движение губ, так они были близко. — Цветы, ткани, запахи... это, конечно, хорошо. Солнце, луна, Бруклинский мост. Кошки, кабельное, мороженое... Однако ты — единственное, чем я дорожу и что больнее всего будет потерять.

— Действительно?

— А что, сильно пафосно звучит?

— Есть немного... Школьница лет пятнадцати точно бы оценила.

Он хмыкнул.

— Просто опыта нет. Ни со школьницами, ни с кем. Будь у меня немного времени, но... раз вы уже решили, то что ж теперь. Не бери в голову, любовь моя. Все наладится само собой.

— Это не я решал.

— Не ты? Но ведь ты же дал мне ключ.

— И могу забрать его в любой момент.

Фиори неспешно отстранил меня.

— Я же говорил — ты не должен, если не уверен. Надо бы побольше работать над убедительностью. — Он улыбнулся. — Но ты можешь. Это точно.

Голос уже звучал слегка глуше. В черных глазах поблескивали ледяные светлячки.

И тут его план Б предстал передо мной во всем своем ошеломляющем изяществе и простоте. Он весь такой смиренный, ласковый, свыкшийся со своей судьбой. Терпеливый, как все древние чудовища, для которых время — пустой звук. Я — его единственная связь с внешним миром, и со мной он посылает отблеск себя, уничтожающий не хуже целого. Если один отблеск может такое, на что же он способен в полную силу? Что Фиори сделает, когда освободится? Кого размажет по стене в первую очередь, или я буду первым — как только поведусь на спектакль и заберу назад ключ?..

Немыслимо, но какая-то часть меня рассудочно приняла этот факт, будто всегда знала. Хотя почему немыслимо? Я всегда его видел. И знал, с кем живу — пусть без подробностей, но я же не идиот. Остальное застыло, как насекомое в янтаре, и лишь сверхчеловеческое усилие заставило меня пошевелиться.

— Время выходит, — мягко напомнил Фиори. Это нетерпение в его голосе — было или померещилось?

Очень неуклюже я шагнул назад, потом еще раз, отступая все дальше. Он следил за мной непонимающим взглядом.

— Мэтт?

А я все ждал, когда он поймет, что я догадался, и выдаст себя. Что его маска наконец спадет, и он разозлится. Но маска все не падала. Он опытный игрок, напомнил я себе. Он стоял у истоков мира... или не стоял — что мы вообще можем знать об истоках мира и кто где был в то время...

Он лишь закрыл глаза, когда меня выбросило из Колодца.

Мои трясущиеся руки едва могли удержать телефон, когда я нажал последний вызов и сказал всего два слова.

— Делайте это.

* * *

В машине была припрятана бутылка бренди, и я выглушил ее всю, безо льда и закуски. После этого заднее сиденье показалось достаточно удобным, чтобы провалиться в сон часов на двенадцать. Проснулся я с последствиями атомной войны в голове, заросшим подбородком и таким чувством, что меня вывернули и постирали в машине вместе с половой тряпкой.

Мысль даже не успела оформиться до конца, прежде чем меня стошнило непонятно чем. Даже забыл, когда ел. Кажется, вчера утром. Не дай бог тормознут копы, лишат прав только так — если мгновенно не умрут от моего дыхания.

В телефоне Грейс постоянно включался автоответчик, сама она мне ни разу не позвонила. Добравшись до дома, я понял, что она ушла. Даже в комнату не надо было заходить. Входная дверь не была заперта, ключи валялись прямо на полу в холле. Она оставила все вещи до единой, даже зубную щетку, а любимую фарфоровую чашку с подсолнухом расколотила о стену. Или чашка нравилась Фиори, и потому была любимой? Я присел за стол на кухне, пытаясь прочувствовать пустоту. Что ж, она не углубилась значительно — ни я, ни Грейс, ни мы вместе изначально не были способны вернуть этому дому жизнь. Странным образом это подействовало успокаивающе. Я высыпал соль на скатерть и медленно нарисовал пальцем спираль. Как там Фиори говорил — "подумать о тебе, о себе и вообще"? Грейс свободна — это раз. Город в безопасности — это два. Фиори жив — это три... хотя я слишком мало знаю про Омут, чтобы вносить это в плюс. Маргерит и Венсан довольны, на что мне плевать, откровенно говоря. Остаюсь я.

Как бы ни был глубок Омут, его глубину переоценивают, потому что легче мне не стало. С таким же успехом Фай мог быть в Колодце или в соседней комнате — если бы не осознание, что мы никогда не увидимся. Вот это уже проблема. Как с ней жить, я еще не придумал, и потому даже обрадовался звонку отца. Он звал меня на благотворительный обед, посвященный то ли каким-то вымирающим животным, то ли развитию спорта в учебных заведениях. Это бы повод побриться, приодеться и посмотреть на людей. Мама молча ужаснулась моему внешнему виду, а я что-то невнятно бубнил про Грейс, не успев придумать легенду насчет отсутствия красавицы-жены. К счастью, они не собирались уделять мне много времени. А когда начали разносить напитки, жизнь определенно ненадолго наладилась.

Ненадолго — потому что уже через пару часов меня тошнило в туалете, как булимичную модель. Ненавижу тошноту гораздо больше, чем боль — от нее действительно не хочется жить и кажется, что мучениям нет конца и края. Я сидел прямо на полу, надо признать, очень чистом и мечтал позвонить Ласке. Пусть он сварит для меня отворотное зелье, какую-нибудь мерзкую бурду из чешуи тритона, скажет абракадабру — и станет легче. Хоть немного, о прочем я даже не прошу. В глубине души я понимал, что существуй такое средство, мне даже не пришлось бы звонить. Он сочувствовал мне не пойми по какой причине и желал бы облегчить мою жизнь больше всех, кого я знаю. Всех, кто сейчас в пределах досягаемости... Грейс на сообщения не реагировала, на что совсем недавно я мог только надеяться, но в эту минуту даже ее голос, хотя бы пара слов помогли бы встать на ноги.

У меня не было ничего, и поневоле пришлось вставать на ноги самостоятельно.

Уже дома я вспомнил, что не попрощался с родителями — хотя вряд ли они заметили мое отсутствие. Пожевав на кухне что-то безвкусное, я съел пару таблеток Грейс и заснул.

Ну пожалуйста, пусть утром полегчает.

Утром не полегчало, как и на следующий день.

Сидя на кухне и заливая знакомое, но становившееся нестерпимым чувство горячим чаем, я рисовал спирали на соли и сахаре, на муке, на пыли — где угодно. Мне следовало ненавидеть Фиори за то, что он сделал со мной. Он даже в тартарары сгинуть не мог, чтобы не прихватить меня с собой. Может, так и надо было сделать — отправиться туда с ним, и пропади все пропадом, все равно это мало похоже на жизнь. Мне и Грейс не хватало, но по Фиори я скучал просто невыносимо. Причем тоска эта была крайне эгоистичного характера — без мыслей о том, где он и что с ним, а исключительно сконцентрированная на моей особе. Похоже, на беспокойство о нем у меня просто не хватало ресурсов — или не было сомнений в его способности выживать. От воспоминаний я отмахивался с раздражением, они только хуже делали. Никогда еще собственная беспомощность так не раздражала. Я любил эту проклятую тварь еще сильнее, чем когда он бродил поблизости, что по всем магическим меркам было немыслимо. Расстояние разделяет. Время лечит. С глаз долой — из сердца вон. Куча бесполезных слов... У нас с ним не было ничего общего, мы с Грейс просто жили в глазу его бури, пока закручивается спираль. А пока мы ели всякие вкусности, целовались в дверных проемах и пили вино на террасе под закатными лучами, где-то по витку спирали угасал очередной дом. "Вопрос не выживания, а развлечения", так он сказал.

Не срабатывало. Я мог хоть ножом на себе вырезать целый талмуд обвинений, это не срабатывало. "Ты мог бы просто попросить", так он сказал. Возможно, это была ложь. Скорее всего, это была ложь. Но ничтожная возможность, что нет, продолжала точить меня, словно китайская пытка.

Надеюсь, он страдает там не меньше, чем я.

Среди этого бардака была лишь одна утешительная и здравая мысль. Все равно наш так называемый роман не мог длиться вечно, каким бы реальным ни казался — как не длится вечно самая клевая компьютерная игра. Пора перестать быть одним из тех придурков, что тупят в монитор круглые сутки. Открой глаза, Мэтт Ларош, и шагом марш в реальный мир — пиво, друзья, девушки, дети, пенсия. Будь как все. И оставь чудовищ там, где им и положено быть.

Или сдохни уже наконец.

Добравшись до душа, я заметил, что ногти обгрызены почти до крови. У меня даже в детстве такой привычки не было — хотя суицидальных мыслей тоже никогда не наблюдалось... Все меняется. День сегодня явно удался, какая-то женщина с Уолл-стрит купила стеклянный столик (вернее, стекло давно разбилось, но ножка была вполне достойна внимания), а потом забрали все три стула. Я вспомнил, что дома валяется комод того же стиля, и предложил покупателям прийти завтра.

Телефонный звонок настиг меня уже на улице, и я слегка притормозил, то ли опасаясь, то ли надеясь, что это Грейс.

— Мэтт, — раздался голос женщины-вороны. — Вы не заняты?

— Говорите.

Я отметил, что Маргерит даже не поздоровалась, и со всех точек зрения это был дурной знак. Когда человек забывает о дежурных, впитанных с молоком матери вещах, это не может означать ничего хорошего. А еще у нее был ужасный, замученный голос, словно она висела на одной руке над пропастью.

— Прежде чем начну, знайте — я ни о чем не сожалею. Я бы и рассказывать вам не стала, но если умолчу — Тимми никогда больше со мной не заговорит. Когда узнает... Такой он, слишком честный для этого мира и своего призвания.

Ласка, понял я. Ласку зовут Тимми.

— Что случилось?

— Вы, должно быть, не знаете, но Венсан умер на следующий день после ритуала. Это очень сложно, мы все знали, да только он не слушал, слишком хотел участвовать...

— Не могу сказать, что расстроен, — сказал я холодно.

— Позже мы с друзьями пришли к нему домой, чтобы разобрать вещи. Он жил один и творил вокруг себя бедлам — как все холостые мужчины... Но кроме этого он натворил еще кое-что.

Маргерит замолчала, словно подбирая наименее ранящие слова. Подозреваю, это без толку.

— В общем, Тимми практически поверил нам на слово, что ваш...

— Скажите уже наконец его чертово имя.

— ...Фиори по-прежнему дотягивается сюда из Колодца. Венсан показал мне магазин, и это было очень убедительно, сами видели, но...

— Но что?

Сказав это, я удивился собственному спокойствию.

— Но это оказалось фальсификацией. — В голосе Маргерит звучали горечь и досада. — Не найди я записи — и представить не смогла бы, что такое можно сымитировать. Венсан искал способ с тех пор, как Тимми настоял на Колодце, — и нашел. Он очень талантлив... был. Так жаль потерять его. Он мог достичь таких высот.

— Если бы играл по-честному?

— Никто не играет по-честному, — отрезала она. — Почти никто. В общем, как и говорила, я звоню не для извинений — некоторым действительно в Омуте самое место. Говоря вашими словами — не могу сказать, что расстроена.

— Я понимаю.

— Вы в порядке?

— А вы? Я имею в виду — почему Койот... то есть Венсан мертв, а вы нет?

Она вздохнула.

— Я далеко не так способна, чтобы оказаться в числе двенадцати, иначе, скорее всего, уже бы с вами не разговаривала. Венсан был сильнее меня на порядок, но... Даже Тимми не знал, что их ждет такое.

Разговор вдруг начал утомлять, будто что-то тянуло из меня энергию, и потому я просто нажал на кнопку. Все последнее время я ходил другой дорогой, чтобы избежать встречи с ускользающим магазином. Сейчас такой необходимости уже не было. Магазин стоял на месте как ни в чем не бывало, без всяких признаков угасания, табличка приветливо сверкала на солнце. Манекен на витрине обвивала яркая желто-оранжевая полоса ткани.

На пароме меня опять едва не стошнило. Добравшись до дома, я первым делом нашел ящичек, в котором доставили янтарные бусы. Там была визитная карточка — просто номер, написанный от руки.