6. Пикантный кофе с имбирём

Крысолов вдруг согнул пальцы правой руки, легонько, почти невесомо царапнув ногтями по шелку платья у меня под лопаткой. Я прикусила губу, едва удержав судорожный вздох, и чуть не сбилась с ритма. Шаг, другой, третий... Шаг, другой, третий... Лицо пылало. И все из-за одного маленького, несомненно, случайного прикосновения.

— Вы говорите так, будто следили за мною. И я говорю не только об этом маскараде.

— Возможно.

— Это немного пугает.

— Так и должно быть... — шаг, шаг, шаг — полный оборот. — Я ведь из страшной сказки.

— Страшные сказки больше похожи на жизнь, чем сладкие, — уверенно ответила я. — Мне они нравятся.

— Звучит как признание.

— В чем? В любви к страшным сказкам? — я выразительно выгнула бровь... И только потом вспомнила, что за маской, вообще-то, этого движения видно не будет.

— Как признание в том, что вы запрещаете себе быть счастливой. Даже в мечтах.

У меня из груди словно разом вышибло воздух. В глаза как песку сыпанули.

— Леди... вам дурно?

Усилием воли я совладала с собою и улыбнулась.

— Все в порядке. Я... задумалась, да, просто задумалась.

Так же, как прежде, играл оркестр, пары летели в вальсе, снисходительно смотрели с громадных портретов мертвые королевы и короли. А я и впрямь погрузилась в размышления. Было нечто в словах Крысолова, что задело очень-очень важные нотки в моей душе. Стало тревожно и неуютно, как ночью в пустом парке, когда появляется странное чувство всепонимающего взгляда, направленного прямо в сердце.

По правде говоря, если б мне то же самое сказали, предположим, Эллис или дядя Рэйвен, я бы только отмахнулась. Что они, сильные мужчины, могут знать о жизни хрупкой леди, вынужденной в одиночку управляться с целым графством? Даже двумя графствами, если вспомнить о том, что изначально владения Эверсанов и Валтеров принадлежали разным семьям. Вот, к примеру, Абигейл... Ей не нужно было ничего объяснять. Но, кажется, именно от нее я слышала нечто подобное словам Крысолова — незнакомца, который не знал обо мне ничего, а потому имел право говорить что угодно, не боясь обвинений в предвзятости.

"Виржиния, дорогая моя, ты слишком часто говоришь о том, что должна сделать, и почти никогда — чего хочешь!" — сетовала леди Абигейл.

А чего я хочу?

Пожалуй, невыполнимого. Вновь увидеть отца и рассказать ему, что теперь-то я понимаю — его строгость была от любви, он просто не хотел, чтоб дочь повторяла его ошибки. Обнять мать и признаться, что ее простые песенки у изголовья кровати нравятся мне куда больше, чем изящные марсовийские баллады на роскошных поэтических вечерах в нашем доме; и все те возвышенно-утонченные доморощенные певички с презрительными взглядами и мизинца ее не стоят, и ей нечего стыдиться своих корней. А потом... потом присесть на ковер у кресла, в котором бабушка неспешно раскуривает трубку, и, прижавшись щекой к старомодным, жестковатым бархатным юбкам, слушать, слушать, слушать истории о тех краях, в которых мне никогда не достанет смелости побывать.

Я хочу снова стать младшей в семье, маленьким хрупким сокровищем, купаться в любви и заботе — и самой любить, помня теперь о том, что все на этом свете имеет конец.

— Леди Метель, танец закончен.

— О, простите, не заметила, — я снова улыбнулась. Кажется, вышло не слишком искренне.

— Вы бледны, — Крысолов не спешил выпускать мою руку. — Простите. Я сказал больше, чем следовало... Вы не хотите посмотреть на звезды? Прямо сейчас, — предложил он внезапно.

— Что? — от неожиданности я рассмеялась. — Метель ведь, какие звезды!

— Если вам угодно, мы можем заключить пари, — он слегка склонил голову к плечу. — А можем просто пойти и проверить, так ли это.

"Пари? Это может быть полезным", — промелькнуло у меня в голове. Конечно, рискованная затея, но что может потребовать незнакомец на маскараде? Разоблачение, танец, поцелуй? Последнее больше подошло бы напористому Фаулеру, чем загадочному Крысолову, но как знать...

В крайнем случае всегда можно сослаться на пресловутую честь леди и, пылая праведным гневом, покинуть настойчивого поклонника.

— Предпочитаю пари, — я улыбнулась невинно.

— На каких условиях? — охотно подхватил игру Крысолов, и мне стало не по себе. Неужели все идет по его плану?

— Если права я, и звезд не видно, то вы снимете свою маску. А если правда на вашей стороне... — я многозначительно умолкла, предоставляя Крысолову право следующего хода.

— Если прав я, то вы мне подарите еще одну встречу. Тогда, когда я попрошу вас об этом.

— Только встречу? — осторожно уточнила я. Очень хотелось принести откуда-нибудь чистый лист бумаги и письменно изложить условия пари, чтобы исключить в дальнейшем превратное толкование.

Но вряд ли сказочный герой оценил бы такой сугубо деловой подход.

— Только встречу. И, возможно, разговор. Иногда следует занимать уста беседой о высоком, дабы не вводить их в искушение, — голос его сделался самым что ни есть искушающим.

Я едва не поперхнулась вдохом от возмущения.

— О чем вы говорите?!

— О, это всего лишь цитата из "Поучений" Святой Генриетты, — Крысолов наконец выпустил мою руку. Она словно горела. — Неужели вы не узнали?

— Конечно, узнала, — поспешила я ответить. Щеки горели от стыда. Разумеется, это была выдержка из "Поучений", глава шестая, кажется. О том, что лучше молиться, чем сплетничать — вот о каком искушении речь, а я-то себе напридумывала невесть что... — Идемте скорее, взглянем на небо. И готовьтесь снять свою маску.

— Как вам будет угодно, — без тени насмешки откликнулся он и придержал меня за рукав. — Не туда, леди Метель. Не стоит идти через главный вход. Позвольте мне проводить вас к восточной галерее? Она этажом выше, чем бальный зал, и там чаще ходят слуги, но нынче ночью двери туда открыты.

Это "нынче" царапнуло чем-то — смыслом ли, тем, как было сказано, смутным ощущением дежавю? — но времени на раздумья не осталось. Крысолов ненавязчиво тянул меня к уже знакомой лестнице. Насколько я помнила, с нее можно было попасть сначала в галерею, где состоялся короткий разговор с Эллисом, а затем — на балкон. Но Крысолов поднялся выше — пролет, другой, третий, и в один момент я осознала, что мы уже находимся над бальным залом.

Тут-то лестница и кончилась.

— Нам сюда, леди Метель.

Коридор выглядел заброшенным — прохладно, пустынно, темно, единственный источник света — тусклая газовая лампа у лестницы. Противоположный конец помещения терялся во мраке — по крайней мере, мои глаза ничего не могли там различить.

Однако Крысолов шел уверенно.

"Вы видите в темноте или уже были здесь?" — хотела я спросить, но подумала, что это прозвучит глупо, и промолчала.

В пустоте коридора шаги порождали гулкое эхо. Ноздри щекотал слабый запах пыли, влажноватого дерева и плесени — для старинных построек дело обычное. Лепной карниз с цветочным орнаментом потемнел от времени, а кое-где даже обвалился; судя по всему, здесь и правда редко ходили посторонние, а потому о ремонте никто даже и не задумывался. Откуда-то сильно тянуло холодным воздухом, и вскоре стало ясно, почему.

Коридор выводил в открытую галерею — переход в восточное крыло дворца. Крыша защищала ее от дождя и снега, но ветер свободно гулял между колоннами — гораздо более сильный тут, на высоте четырех этажей, чем у земли.

Я замерла на пороге, потерянно кутаясь в меховую накидку. Удачный мне костюм подобрал Лайзо, ничего не скажешь...

— Леди Метель боится мороза?

Крысолов положил мне руки на плечи, то ли удерживая на месте, то ли готовясь подтолкнуть вперед, на скользкие, оледенелые плиты.

— Нет, не боюсь. Просто все это очень... неожиданно.

— Сюрпризы и должны быть неожиданными, — возразил Крысолов, и нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. — Не бойтесь. Вы не успеете простудиться.

— Что вы, я беспокоюсь не о себе, — я смиренно потупилась, пряча улыбку. — Скорее, о вас. Ваша медная маска... Вдруг она примерзнет к лицу на таком холоде?

— Все может быть, — легко согласился он. — А потому давайте поспешим... чтобы не случился конфуз.

Проглотив смешок, я наконец соизволила шагнуть под гулкие своды галереи, зябко ежась.

Метель действительно прекратилась. Более того, за прошедшие несколько часов от густой пелены облаков не осталось и клочка.

Лунный свет, непривычно яркий и резкий, превращал снежную крупу — в бриллиантовую крошку, Хэмпширский дворец — в Ледяные Палаты из сказки о леди Зиме, ухоженный парк Черривинд — в колдовской лес, населенный призраками и феями. Морозный воздух щипал за щеки — до румянца, до онемения; дыхание вырывалось белесыми облачками, инеем оседало на светлых, неестественно гладких прядях парика.

Я подтянула меховую накидку выше, закрывая шею.

— Кажется, вы выиграли, сэр Крысолов.

— Мне повезло, — он шагнул ближе, так, что оказался прямо у меня за спиной. — Но маску все же придется снять — холодно. Вы же не станете оборачиваться, леди Метель?

Такие простые слова — но меня как огнем опалило. Лицу стало жарко, несмотря на мороз. Я облизнула пересохшие губы, чувствуя одновременно и азарт, и неловкость, и уязвимость — в такие игры мне играть еще не приходилось.

Может, права была леди Вайтберри, когда говорила, что я должна уделять флирту больше внимания?

"О, Виржиния, вы еще такая... девочка! — зазвенел у меня в ушах беспечный смех баронессы. — Поверьте, наука управляться с мужчинами не менее важна, чем эта ваша, как ее... бухгалтерия!"

— Конечно, не стану. Это было бы нечестно.

— Я верю вам, — ответил Крысолов и подступил еще ближе. Теперь я почти прижималась спиной к его груди, а вперед отодвигаться было некуда — там была только балюстрада, а за нею — заснеженный сад далеко-далеко внизу. — Но позвольте мне немного... подстраховаться, — раздался шорох, что-то металлически звякнуло. — Если вы обернетесь без предупреждения, я украду у вас поцелуй.

Последние слова он прошептал мне на ухо — тихо-тихо, едва различимо для слуха, но все еще с четким алманским акцентом.

Никакой маски не было и в помине.

Сердце у меня колотилось как сумасшедшее.

Я уже и сама не могла понять, хочу обернуться — или нет.

— Осторожно, сэр Крысолов. Еще немного — и вы перейдете черту.

То ли от волнения, то ли от холода, я совершенно охрипла. Оттого слова мои прозвучали угрожающе, но угроза эта имела странный оттенок — не кокетливый, не жеманно-слащавый... Как будто я, опустив ресницы, предлагала Крысолову пригубить кофе с имбирём и жгучим перцем — сама подносила чашку к чужим губам, но говорила: "Не пробуйте ни за что. Слишком остро и горячо".

— Хотел бы я перейти черту, — откликнулся он еще тише, чем прежде. Я уже не слышала — угадывала слова в сбившемся дыхании. — Но сейчас вы мне этого не простите. Давайте просто постоим вот так, леди Метель? Зима такая холодная.

Он длинно выдохнул и уткнулся лбом мне в плечо, в пушистый белый мех накидки.

— Хорошая зима. Просто замечательная, — губы онемели, но я улыбалась. — Мне нравится.

Я немного склонила голову набок — совсем чуть-чуть. Меня словно тянуло к теплу Крысолова, а сердце в груди щемило от пряно-острого волшебства этой ночи, от невозможности быть еще ближе...

— Здесь очень тихо. Музыки не слышно.

— Она утомила вас, леди?

Чтобы ответить, ему пришлось вновь приникнуть губами к моему уху. От шепота по спине пробежали мурашки. Кажется, я стала привыкать к этому странному, но приятному ощущению.

— Нет. Я люблю быть в сердце событий, — неожиданно искренне ответила я. А почему бы и нет? Этот человек, кем бы он ни был, все равно не знает меня, и вряд ли мы когда-нибудь еще встретимся. Можно же ведь позволить себе немного сказки? Хоть глоток? — Мне нравится говорить с людьми, знать чужие секреты. Нравится помогать.

— А защищать?

Шепот — как вздох.

— И защищать тоже, — твердо ответила я. — Но желание защищать и помогать — совершенно естественное. Любой человек стремится опекать тех, кто слабее, заботиться о них. Но у одних больше возможностей для этого, а у других — меньше... Почему вы смеетесь? В конце концов, это невежливо и... и... оскорбительно!

Разозленная не на шутку, я попыталась было обернуться, но Крысолов мне не позволил — прижался виском к моей щеке.

— Тише, тише. Вспомните наш уговор, леди, — меня бросило в жар. Я сконфуженно прикусила губу. Жаль, что нельзя спрятать сейчас лицо за веером! — А почему я смеюсь... Вы слишком хорошо думаете о людях, леди. Я знал очень, очень многих — наследников огромных состояний, титулованных красавиц, офицеров, завоевавших в боях славу, обожаемых публикой актеров, художников и певцов, судей, облеченных властью казнить и миловать... — шепот его сделался монотонно-завораживающим, нагоняющим жуть. Мне остро захотелось обхватить себя руками, как в детстве, защищаясь от... от чего? Кто знает... — И тех, кто достиг самого дна — воришек и уличных попрошаек, держателей чжанских курилен — торговцев смертью, и женщин, продающих себя самих, и даже убийц, чьи руки были по локоть в крови... И знаете, что? — жарко выдохнул он мне в ухо. Я с трудом заставила себя остаться на месте и не отпрянуть, только зажмурилась крепко. — Стремление защищать и помогать не зависит от титула или богатства. И на дне, и у самых небес встречаются люди, готовые протянуть руку ближнему. Но и там, и там бывают те, от которых и снега зимой не допросишься, кто равнодушно отвернется от истекающего кровью человека — и уйдет, убеждая себя, что ему померещилось. Люди, драгоценная моя леди Метель, жадные эгоисты. Они желают всего — и сразу, сию секунду. Но вы... вы другая.

— Вы льстите мне, — ответила я еле слышно. Губы уже не слушались совершенно — мороз. — Я тоже ищу свою выгоду. Если мне не заплатят вовремя, я выселю арендатора без всякой жалости. Если смогу как-то получить скидку и дешево купить редкие специи, то сделаю это — даже в ущерб продавцу. Не пытайтесь сделать из меня создание небесное, сэр Крысолов. Право, мне это не идет.

— И не пытался, — усмехнулся он и дунул мне в ухо — похоже, уже нарочно. Я нахмурилась. — Вы удивительная девушка, леди Метель. Я не лукавлю и не льщу. Если в вас и есть эгоизм, то он подчинен холодному разуму. Вы знаете, что такое справедливость, и поступаете по совести. Но заворожило меня в вас другое, признаться честно.

— Что?

Где-то далеко внизу то ли от ветра, то ли от тяжести дрогнула ветка яблони — и на землю с легким "ш-ш-шух!" обрушилась целая снежная волна.

— Вы страстная натура, леди Метель, — заговорщически прошептал Крысолов. — Очень страстная. Но не чувства правят вами, а вы — чувствами.

Внезапно на меня навалилась тяжким камнем страшная усталость. И суеверный страх: почему этот человек говорил так, будто знал меня лично? Причем знал давно. Может, это чья-то шутка? Но чья? Среди моих знакомых не было ни одного мужчины, похожего на Крысолова. Тайный поклонник? Преследователь? Или... внутри у меня все похолодело... или существо, подобное Сэрану с картины Нингена, зловещее наваждение?