История третья. Солнцепоклонник

Мне стало дурно. Бедная моя Пенни.

Перл смотрела на меня с полуулыбкой победителя.

— Какой же ты жалкий — как злой щенок, который грызет руку хозяина, радуется, что может причинить боль, и злится, что эта боль недостаточна. Смотри же, как кусают настоящие монстры, которым даже я в подметки не гожусь. Между прочим, в тот день, когда ты впервые встретился с Данте, твоя Пенни еще была живее всех живых! Не летала она ни в какую Австралию. Теперь ясно, для чего Данте понадобились эти три дня...

— Это неправда, — выдавил я, но она только махнула рукой, мол, к чему мне врать. Да я и сам верил.

— Можешь спросить у него сам, он наверняка уже дома. Никогда не посещает вечеринки больше чем на пару часов. Кстати, — продолжала Перл, — что-то я не вижу проявлений праведного гнева. Можно подумать, ты всю жизнь мечтал, чтобы твоя сестра стала не-мертвой.

— Пенни была смертельно больна. Данте ее спас!

Ужас, до чего тяжело мне дались эти слова.

— Что-что-что?

Она отбросила окурок и подошла ближе.

— Как ты сказал? "Смертельно больна"? Или "умирала"?

— А какая разница?

— Нет, — настаивала она, — ты вспомни точную формулировку. Как он сказал?

— Ну допустим "умирала". А что?

И внезапно она начала смеяться. Отошла к подоконнику, оперлась о него руками, не в силах сдержать хохот, и чем дольше это продолжалось, тем хуже я себя чувствовал.

— О боже, — почти стонала она, — ну ты и идиот! Тебе следовало бы знать, что он имел в виду на самом деле!

Я открыл рот, чтобы предложить ей объяснить, но ее истерика вдруг прекратилась так же быстро, как началась.

— Кем бы она ни была, твоей малышке лучше, образно говоря, не загораживать мне свет. Иначе...

— Только тронь ее, и я тебя убью.

— Да что ты.

Совершенно незаметным движением Перл оказалась прямо передо мной и легонько толкнула к приоткрытой двери. Грудь отозвалась вспышкой острой боли.

— Не нужно угроз, юноша. Тот, кто идет против меня, обычно заканчивает плохо. Спроси у одного нашего общего знакомого... ему повезло просто чудом.

Кажется, коктейль все же как-то действовал: Перл заметно теряла контроль, ее акцент снова стал резким, и я испугался.

— Я хотела видеть его не слугой, а равным! Хотела сделать его своим ставленником, все к его ногам бросила, а он... Ему был дороже этот его дружок-психопат, камень на шее! Но ничего — под рукой всегда найдется какая-нибудь полоумная легавая, которой только наводку дай. Не представляю, как им удалось живыми сбежать из Чикаго, но все равно — ничем хорошим это точно не закончилось...

Внезапно она остановилась, словно сболтнула лишнее, и понизила голос.

— Не твое дело. Забудь. Все это тебя уже не касается. Данте получил, что хотел, и ты ничего бы не сделал. Конечно, тебе бы легче жилось с лапшой на ушах, которую он тебе навесил, — что она вышла замуж... улетела на Луну... была смертельно больна. Но ведь правда важнее, не так ли?

И вместо того чтобы врезать ей, я просто сказал:

— Незаменимых нет, Перл. Вы достаточно опытны, чтобы это знать.

Потом повернулся и вышел. Я действительно ничего ни мог сделать.

За дверями вместо приведшей меня игрушки я неожиданно наткнулся на Ноа. Он стоял у противоположной стены и сам был белее этой стены, будто услышал что-то очень... неприятное. Даже на аудиенции у Данте он так не выглядел. Такое лицо я видел раз в жизни — у одного человека, который в один день потерял всю свою семью.

Я хотел спросить: "Что ты здесь делаешь? А если Данте тебя увидит?" и вдруг понял, что мне БЕЗРАЗЛИЧНО. Все монстры слились для меня в один собирательный образ, который сейчас не вызывал у меня ничего кроме ненависти. Поэтому я пошел дальше, не сказав ни слова, полностью погрузившись в переполнявшую меня ярость. Я лелеял этот гнев, растил его как любимый цветок, так как знал: он уйдет, и вернется эта кошмарная пустая тьма.

По пути я швырнул фишку на один из рулеточных столов — наугад. Уже у входа меня догнало мелодичное стаккато крупье Милагрос:

— Черное! Ваш выигрыш, сэр!

Я даже не оглянулся.

На улице лупил такой ливень, что силуэты людей и машин казались размытыми, как на старой картине. У лестницы с зонтом стояла Рори.

— Алекс!

Она хотела взять меня под руку, но тут я свирепо оттолкнул ее:

— Да что вы все ко мне привязались?! Пошла ты со своим чувством вины куда подальше!!! Считай, что твоя миссия окончена, давай, следуй зову природы! Тебе ведь так этого хочется!!

Я быстро пошел по улице, не оглядываясь. Ливень чуть ли не сбивал меня с ног, и до самого офиса "Инферно" я не знал, куда шел. Только потом понял. Я хотел увидеть ее в последний раз.

Как пролетели этажи, я даже не заметил. Только в конце у самой двери на моем пути вдруг выросла София, как всегда в безупречном деловом костюме. Мерзавка.

— Ты что, спятил? — спросила она почти удивленно. — Жить надоело?

Шансов у меня не было, но и выбора тоже. И как только я собрал силы, кто-то отодвинул меня в сторону. Из-за моей спины выступила Рори и довольно сильно пнула Софию в живот. Потом достала пистолет, повернула его боком — я такое только в "Криминальном чтиве" видел — и всадила в нее пулю.

София отлетела к стене, ударившись затылком, и сползла на пол, ошалело хлопая ресницами и зажимая наманикюренными пальцами рану на шее.

— Сука, — завизжала она, — ты за это сдохнешь!

— Ну вот, теперь моя миссия точно окончена, — сказала Рори спокойно и бросила пистолет. — Удачи тебе.

* * *

ДАНТЕ И ПЕННИ

Дантов лабиринт я прошел по инерции, настолько занятый своими чувствами, что даже не заметил, как наткнулся на него самого.

— Ой, рэйнин-мэн, — воскликнул он, отступая на шаг, — аллилуйя... Ты что упал с моста?

Данте снова выглядел таким домашним, разлохмаченным, в очередном растянутом свитере и с наушниками на шее, но теперь я знал, каким он может быть. Это была всего лишь очередная маска, которая ничего не значила.

Вода лила с меня потоками, я весь заледенел и не мог даже челюсти разжать. Только наблюдал, как Данте вышел в соседнюю комнату, принес полотенце. Потом промокнул мне волосы и набросил на плечи с таким лицом, хоть фотографируй для статьи о благотворительной деятельности Мастера Чикаго и Филадельфии. Инстинктивно я укутался в полотенце и почувствовал, как согреваюсь.

— Ты обманул ее, — выдавил я почти без голоса.

Он обезоруживающе улыбнулся:

— И в чем, интересно?

— Она действительно умирала?

Данте печально вздохнул. Потом сел на пол, обняв подушку, и глядя на меня снизу.

— А, вот ты о чем... Ну что тебе сказать? Правду? Ладно. Она действительно умирала. Она действительно была больна. Вы все больны, и болезнь ваша — смертность. Рано или поздно вы все умрете, пять лет или пятьдесят — для меня одинаково. Все равно все заканчивается одним.

Я стал медленно приваливаться к стене, оглушенный его безумной логикой. Ноги напрочь отказывались меня держать.

— Ты знаешь Пенни, — продолжал он, не отводя глаз. — Дело не в ее масти. Она очень талантлива. Я просто не могу допустить, чтобы такое сокровище пожрали черви через какие-то жалкие полвека! Она вдыхает жизнь во все, чего касается, рядом с ней хочется жить, чем-то заниматься... Это бесценный дар, и ему не место в могиле. И вот, когда я увлек ее работой, доверил ей ведущий проект студии, являешься ты, чтобы ее забрать... Ну что я должен был сделать?

Я смотрел и гадал, успею ли задушить его, прежде чем от меня останется мокрое место. Но вместо этого почувствовал, как на глаза набегают слезы. Так что, выходит, я виноват? Не дождется.

— Ты обманул ее. И убил, — произнес я шепотом.

Данте слегка пожал плечами.

— Кстати, может, и не обманул... — Он впервые отвел глаза и теперь смотрел вниз. — Может быть, с ней и правда было не все в порядке.

— Это ты на вкус определил? — не удержался я, но он так посмотрел, что мне стало плохо.

— Как ты можешь. Я и пальцем ее не тронул. Никаких кровавых мелодрам в стиле "Дракулы" со вскрытием вен ногтями — все происходило в больнице, более чем профессионально. Но когда ее кровь стала смешиваться с моей... что-то вдруг пошло не так. Пенни начала задыхаться, ее трясло, а она хватала меня за руки и все время спрашивала: "Это нормально? Так и должно быть?", и я не знал, что ответить. Можешь мне не верить, но я испугался не меньше ее. Однако все закончилось, и очень быстро — всего десять часов, в течение которых ее рвало без остановки... На следующий день Пенни хотела сходить в последний раз посмотреть на море днем, погулять... и это было уже невозможно. Так что не знаю. Тебе было бы легче осознавать, что выбора не было, но это неизвестно. Врать тебе я не буду.

— Ты уже достаточно... — Голос у меня опять пропал, и я сделал глубокий вдох, чтобы загнать обратно слезы. — Ты просто забрал ее. Как чудовище, которое крадет детей из их кроватей, пока они мирно спят.

— Но Алекс, — возразил он тихо, — я ведь и есть чудовище.

Он подобрался ближе, словно хотел рассказать какой-то секрет, а у меня даже не было сил отодвинуться.

— И я тебя понимаю.

— ДА НЕУЖЕЛИ!

— Среди нас существует непонятный мне феномен. Как только человек превращается в вампира, он старается забыть свою прошлую жизнь как страшный сон, отрезать, как ножом, считая, что таким образом сразу приобретет силу. Но это абсурд. Наша сила в нашей памяти. Я понимаю тебя, Алекс, и твое горе, потому что был человеком — всего четверть века, очень давно, но был. А вот тебе никогда меня не понять... В конце концов, возможно, я оказал тебе услугу.

Я прямо ошалел от такой наглости.

— Это как?

— Вы с Пенни были слишком близки, чтобы позволить друг другу жить своей жизнью. Рано или поздно, один из вас встретил бы человека, с которым захотел прожить всю жизнь, но другой не смог бы его отпустить. И наоборот. Пенни никогда не вышла бы замуж, ты никогда бы не женился, не завел детей... Это порочный круг, который может разбить только смерть. И чем раньше, тем лучше.

— Ты действительно чудовище, — сказал я просто.

&nbnbsp;sp; Данте улыбнулся своей невеселой, слегка застенчивой улыбкой, и из глубины внезапно снова всплыл Элис Кидман с его поразительными глазами. Одновременно такими честными и смертоносными.

Я медленно выпрямился, шатаясь, как после голодовки.

— Но хоть защитить ты ее сможешь?

Похоже, вопрос его сильно удивил.

— От кого?

— Прежде всего от Перл.

— От Перл? — Данте нахмурился. — Почему от нее?

Но анализировать у меня уже не было никаких сил.

— Ты же у нас гений, — сказал я устало. — Сделай выводы сам.

— Как бы то ни было, со мной она в безопасности. С Перл я разберусь, можешь быть уверен. А теперь попрощаемся, не нужно лишний раз ее травмировать.

И вдруг открылась дверь и вошла Пенни. Она была в том самом платье, которое мелькнуло передо мной в казино, босиком, держась за мочку уха.

— Данте, — начала она, — я, кажется, потеряла...

И тут увидела меня.

Ясно, что к нашей первой встрече она готовилась, а к этой — нет. Она вообще не рассчитывала увидеть меня еще раз.

Пенни попятилась, прижав ладони к губам, и в ее глазах всколыхнулась такая боль, в сравнении с которым даже моя меркла безнадежно. Через секунду глаза наполнились слезами, а сквозь сплетенные пальцы начал пробиваться отчаянный, почти детский плач.

— Пенни... — сказал я, но при звуке моего голоса ее колени подогнулись, и она зарыдала в голос.

Данте подхватил ее, не дав упасть, и она обвисла на его руках, захлебываясь слезами. Не поворачиваясь ко мне, он жестко произнес:

— Алекс, если ты любишь ее хоть наполовину так, как говоришь, УБИРАЙСЯ. Иначе я сам убью тебя.

Я попятился, наблюдая, как он усадил ее на пол, надел наушники и насильно удерживал, пока она не перестала сопротивляться. Когда у входа я оглянулся, Пенни уже чуть улыбалась. Они сидели на полу, соприкоснувшись лбами, зарывшись пальцами друг другу в волосы как символ наивысшей гармонии. Мне там места не было.

Я вышел наружу. На месте, где сидела София, была развезена внушительная лужа крови. Кажется, кто-то пальцем пытался что-то на ней написать, но кровь растеклась и уничтожила надпись.

Дождь все не унимался, бомбардируя улицы ледяными струями, но теперь они были мне приятны. Мне стало жарко, и с каждой секундой все сильнее, словно внутри меня развели костер. А мокрый асфальт казался таким прохладным.

Я сбросил с себя полотенце и вдруг увидел, что это вязаное покрывало с узором из разноцветных сердечек, составляющих инициалы А. и П. Остановившись посреди пустой улицы, я методично расстелил его и лег, подставляя себя дождю. Это был невиданный кайф — мне показалось, что я вижу себя сверху, светлое пятно на темном асфальте, потом я взлетал и опять падал, вокруг шумели какие-то голоса, кто-то дотрагивался до меня, еле слышно выли сирены, и в конце чей-то очень знакомый голос сказал: "Алекс Бенедикт, ты сумасшедший сукин сын!". Но я не мог вспомнить даже, мужской или женский это был голос. А уж чей — и подавно.

* * *

НОА И РОРИ

Врачи сказали, что я дешево отделался, даже не заработал пневмонию. Но честно говоря, мне было наплевать на мое состояние. Все время, что было проведено в больнице, я провалялся, тупо глядя в потолок и односложно отвечая на вопросы медперсонала. Единственным осмысленным действием был заказ билетов на самолет и просьба привезти из гостиницы мои вещи. Я летел домой.

Когда я вышел из здания больницы, уже стемнело, до моего рейса оставалось меньше часа. Уже у входа меня догнала дежурная.

— Мистер Бенедикт, вас просят к телефону.

Интересно, кто?

— Привет, Ноа, — сказал я первым.

— Как ты узнал, что это я?

— Больше некому. В каком виде ты предпочитаешь получить гонорар? Ты ведь поэтому звонишь?

— Ты мне ничего не должен. И я не поэтому звоню.

Я устало вздохнул.

— Должен. И долги мне не нужны.

Его голос был спокойным, без всякого намека на эмоции.

— Алекс, не инкриминируй мне лишние добродетели — бескорыстия среди них сроду не было. Я просто забрал твой выигрыш в казино.

Я промолчал, не зная, что сказать. Тогда он спросил:

— Когда ты улетаешь? Ро хочет тебя увидеть.

— После всего, что я наговорил?

— После всего, что произошло. Не отказывай ей в этом.

— В 23.45, рейс на Лос-Анджелес.

Я повесил трубку, не прощаясь и не зная, правильно ли поступил. Возможно, какая-то моя часть хотела увидеть их еще раз. Но она была в меньшинстве.

Народу в аэропорту было мало. Я сел в одно из кресел и постарался ни о чем не думать — очень полезное умение, приобретенное мной в больнице. Честно говоря, в последнее время я только этим и занимался.

Внезапно на место рядом со мной грохнулось что-то яркое и заметно контрастирующее со стерильностью аэропорта. Я скосил глаза и увидел кислотного приятеля Рори с волосами цвета крэнберри. Харлан, да? Он рассматривал меня с пугающей веселостью бешеного щенка.