— В Лориене, что я непременно сказал бы, если бы ты дала мне сказать, — ответил Гор и едва заметно усмехнулся. Гимилхиль неплохо знала нуменорский период жизни Арбазана, и это еще раз показывало безупречную работу Отважных и их порядок и аккуратность во всем, даже в хранении шпионских донесений.

— В Лориене! О Мелкор! — воскликнула принцесса, и то, что она не ответила на вторую часть его замечания, показывало, что она относится к их разговору как никогда серьезно. — Так это Галадриэль прочистила ему мозги? Не думала, что это бледное подобие Мелиан способно на такое!

— Нет, это сделала не она. Мозги ему прочистила, как ты изволила выразиться, та эльфийка, которая подобрала его, когда он издыхал от голода и жажды в глуши, и которая потом родила ему сына — известного нам Элендила. Но она потом привела его в Золотой Лес, и он жил там, и служил Галадриэли, как один из ее капитанов, и на этом пути причинил мне немало хлопот, признаюсь. Скажу даже, что затаил на него немалую обиду после того, как благодаря нему мне пришлось лишиться на время своего отличного замка в Зеленолесье. Но ничего в мире не проходит просто так, малютка моя. Поэтому я узнал место, где живет его эльфийка, и послал туда несколько сот орков, велев им не церемониться с ней. Так они и поступили, но вот отродье его, к сожалению, спаслось. Однако все равно нанесенный мною удар оказался весьма силен. Амандил впал в такое отчаяние, что забросил все дела войны, и ушел из Лориена. Куда он ушел, я не могу сказать, но догадываюсь, что в этой дороге его застигла весть о смерти его отца, Нумендила. Тогда Амандил, поклявшийся никогда не возвращаться в Нуменор, вернулся, и прихватил с собой своего сына, существо, к которому он неизмеримо привязан... если только я хоть что-то понимаю в людях! И это сыграет нам на руку!

— И ты знал все это, и молчал? Гор! Да ведь такое знание само по себе является острейшим из оружий! Если рассказать об этом Королю, то его величество, как бывший Отважный, испытает те же чувства, что и я, что любой из Людей Короля! Ар-Фаразон, конечно, снисходителен к Арбазану, но такого оскорбления Острову он не простит!

— А где доказательства, Гаурвен? Что помешает Арбазану заявить, что я все это придумал, дабы опорочить его перед Королем? Он врал уже столько раз — соврет и еще разок! У Элендила, как я заметил, внешность человека. А Король, как ты сама говоришь, очень снисходителен к Арбазану.

— Да, да, ты прав, — Гимилхиль закусила губу и задумалась, но почти сразу же подняла голову и глянула ему в лицо. — Так, значит, все-таки Нимрузир?

— Другого пути нет. К тому же что так отталкивает тебя? Этот Нимрузир, как я успел заметить, учтив и совсем не уродлив лицом!

Губы принцессы исказились так, будто с них вот-вот сорвется плевок.

— Он наполовину Эльф! Что может быть позорнее?

— Только целый Эльф, крошка моя! А некоторые из них, если я правильно припоминаю, казались тебе весьма красивыми!

Великий Капитан Отважных усмехнулась.

— Ну, да, в пыточной!

— Ну так потом запихнешь Элендила в пыточную, если тебе так больше нравится!

Гимилхиль усмехнулась опять.

— Боюсь, что не хочу его даже так... но это уже мои дела, мой милый учитель! Я сделаю так, как вы просите. Элендил станет воском в моих руках, и я вылеплю из этого воска плеть и ошейник для Арбазана, сына Нумендила, а равно и для всех Верных. Потом же можно будет швырнуть воск в огонь... огонь плавилен Малена, где всем Эльфам самое место!

В доме Князей в Изгнании всегда садились за трапезу вместе, всей семьей. Только когда Амандил бывал в Арменелосе, этот обычай нарушался, и тогда его кресло во главе стола пустовало, ибо Элендил никогда не посмел бы сесть на место отца. Он сидел чуть ниже, по правую руку от Арбазана, а по левую от Князя сидела жена Элендила Княгиня Лотивен. Рядом с нею садился Исилдур, старший сын Элендила, а рядом с Элендилом — Анарион, младший. Конечно, Элендил любил своих сыновей одинаково, но все-таки сердце его больше тянулось к Анариону. Светловолосый, синеглазый, подвижный и веселый, этот мальчик радовал его одним своим видом, что нельзя было сказать о молчаливом и всегда будто далеком Исилдуре. Старший сын никогда не дерзил, был покорен и неглуп, но никогда Элендил не мог вызвать его на откровенность или заставить смеяться и прыгать, как Анариона. Вот и сейчас, когда Элендил, вернувшись со своей прогулки, подошел к дому, Анарион выбежал и с криком бросился ему на шею, тогда как Исилдур лишь поклонился и ровным голосом осведомился, все ли у него хорошо, ожидая отца в передней комнате. Элендил говорил себе, что эта сдержанность и отстраненность может быть даром эльфийской крови, текущей в Исилдуре, но все же его это не вполне радовало. Ведь он, эльф наполовину, всегда был откровенен и открыт со своим отцом.

Лотивен, его жена, уже окончила обед и теперь внимательно слушала болтающего без умолку Анариона, весьма громко рассказывающего родным, как он сегодня стрелял из лука и пять его стрел поразили мишень — лучше, чем у стрелявших с ним мальчиков. Все-то было у него самое лучшее, но ни у Элендила, ни у Лотивен не хватало сил поругать сына за хвастовство. Слуги говорили, что он очень походил на Князя Амандила, каким он был в детстве, а еще больше — на его старшую сестру, Княгиню Анардэ. Поскольку судьба Анардэ не была примером для других, о последнем сходстве упоминали куда реже, чем о первом, но даже Амандил по приезде из Арминалета, мрачный и погруженный в тяжелые думы, начинал улыбаться, едва Анарион выбегал к нему. Исилдур же подолгу разговаривал только с Лотивен, своей матерью, и она рассказывала Элендилу о том, о чем шла речь, только в самых общих словах.

Отдавая должное еде, Элендил смотрел на жену. Его Лотивен... Она сидела напротив него, и ее светло-русые волосы, как всегда, были заплетены в две косы, уложенные вокруг головы. Сколько он помнил, она всегда причесывалась так — даже когда они еще не были мужем и женой, она тоже носила две косы, только спускающиеся по спине. Тогда они были у нее толстые, в руку, и когда она плясала на их обручении, то они извивались на ее спине. И никогда из ее прически не выбивалось ни прядки, ни волоска. А ему нравилось ощущение женских волос в своих руках, и ночами он расплетал ей косы — но утром они всегда были заплетены снова.

"Надо попросить ее распустить волосы и днем... чтобы они волной рассыпались по ее плечам и развевались на ветру, как волосы принцессы" внезапно подумал он, и перед глазами его, будто наяву, возникло лицо Гимилхили. Как странно! Раньше его жена казалась ему самой красивой из виденных ему человеческих и эльфийских женщин. Она, конечно, старела, но только сейчас ему явственно бросились в глаза первые признаки старости, проступившие на ее лице, как изморозь проступает на траве ранней осенью, предвещая жестокие морозы. Около глаз Лотивен кожа собралась в три мелкие морщинки, резче обозначились крылья носа, а подбородок, наоборот, потерял точенность. А ведь Лотивен, по человеческим меркам, находилась на середине жизни и до старости ей было далеко.

Эта мысль ужаснула его.

"Как быстро сгорают Пришедшие Следом!" подумал он. Неужто Лотивен состарится быстрее его? Сам он не замечал в себе никаких изменений по сравнению с тем, как было сто лет назад, когда он считался юношей, но вот Лотивен... Перед глазами его встала картина — его жена совсем старая, седая, ставшая будто ниже ростом, со сморщенной кожей, и он сам, молодой и красивый, вполне могущий стать вровень с самой Наследницей Короля... Раньше он никогда не задумывался о времени и старости, но сейчас... сейчас он был даже готов понять ужас Людей Короля перед дряхлостью и смертью. Жалость к жене захлестнула его.

"Да, она стареет быстрее меня, и скоро это будет уже заметно всем, и как это ранит ее!" подумал он. "Она, конечно, и виду не покажет, будет все так же добра и приветлива, но станет думать о том, что связывает меня. Надо сказать ей, что это не так, но как подобрать слова? Как вообще заговорить об этом? Бедная, бедная Лотивен! А ведь когда-то она была подобна белой березке, залитой солнечным светом, хотя никогда, надо признать, краса ее не была яркой. Да, она была какой угодно, только не яркой. Прелесть ее в другом... в нежности и ласке, в доброте и мягком свете глаз. А яркая краса — это, несомненно, Гимилхиль. Ее лицо бьет, как удар кинжала... при виде ее хочется зажмуриться, как будто смотришь на Солнце, но при этом смотреть и смотреть еще! И опять странно! За последний миг я три раза подумал о Гимилхили... Сауроновой ученице, Великом Капитане Отважных, противнике Верных!"

— Элендил! — внезапно донесся до его сознания голос, и он вздрогнул, встречаясь глазами с Лотивен. — Элендил, что с вами? Я к вам уже третий раз обращаюсь! Вы не слушаете меня?

Только сейчас он понял, что за столом царит молчание, и все, включая и Амандила, смотрят на него.

— О, простите меня, я просто задумался, — проговорил он, проводя рукой по лбу, будто это помогло бы ему собрать улетевшие от сидевших рядом с ним людей мысли. — Это, верно, случилось потому, что днем во время прогулки я упал с дерева. Теперь я немного рассеян, — с этим он рассмеялся, желая обратить все в шутку.

Лотивен встревожено глянула на него. Чтобы полуэльф, выросший в лесу, упал с дерева, должно было произойти что-то из ряда вон выходящее.

— О Небо, как это случилось? — воскликнула она.

Элендил будто снова увидел серое речное русло, ослепительно прекрасную девушку, стоящую в седле мчащегося коня, ощутил удар о камни и хрупкость и легкость прижавшегося к нему тела... Говорить об этом не хотелось, будто слова могли разбить то невесомое, что сложилось между ним и принцессой, и что не хотелось терять. Поэтому он помолчал немного и сказал:

— Я наступил на сухую ветку.

И ничего более.

Лотивен всплеснула руками.

— О, не зря я места себе не находила, когда вы ушли! Сердце говорило мне — с вами случится что-то плохое! Обещайте мне, что не станете больше лазить ни по каким деревьям!

Элендил улыбнулся. Ее речи походили на обращенные к Анариону, а не к мужу.

— Хорошо, обещаю, — ответил он. — Так что ты там рассказывал про свой сегодняшний день, Анарион?

Сын затараторил опять, и обед продолжился, как обычно.

Только когда слуги унесли тарелки и принесли напитки, Элендил заметил, что Амандил не произнес ни слова с того мига, как он рассказал о своем падении, и не сводит глаз с сына. Это напрягло и кольнуло, и Элендил против воли сплел пальцы в замок, стиснув их до боли. Что подумал отец? О чем он догадывается?

Когда все встали из-за стола и пошли к выходу, Амандил тронул Элендила за локоть.

— Задержись, — коротко сказал он на Синдарине.

Это прозвучало как приказ, но у Элендила и мысли не возникло ослушаться. Он покорно сел на оставленное место, наблюдая, как возвращается и садится напротив него отец.

— Ты совсем не умеешь лгать, — сказал, все так же глядя на него, Амандил.

Элендил вскинул глаза.

— В чем и когда я солгал тебе, отец?

— Что случилось во время твоей прогулки? — вопросом на вопрос ответил Арбазан.

— Ты хочешь унизить меня, допрашивая, точно нашалившего мальчишку или провинившегося слугу? — в голосе Элендила послышались слабые нотки гнева. Он понимал, что вопросы отца порождены тревогой о нем, но все же обвинять его во лжи и вытягивать из него правду... о чем? Он же ничего дурного не совершил!

— Нет, у меня и в мыслях такого не было, — тон Амандила был по-прежнему ровным и спокойным, но в обращенных на Элендила глазах промелькнуло что-то — удивление, внимание и еще что-то, названия чему он не смог сразу подобрать. — Я просто подумал о том, что для того, чтобы упасть с дерева, для тебя недостаточно сухой ветки, Воронвэ.

Воронвэ — это было его материнское имя, и на Элендила нахлынули воспоминания о ней, об их жизни в Лауролиндоренане, и его зарождающийся гнев отхлынул и рассыпался, как морская пена на прибрежных камнях.

— В лесу я встретил Гимилхиль Гаурвен, Наследницу Короля, — просто сказал он.

Лицо Амандила вроде бы не изменилось, и вместе с тем изменилось неузнаваемо. Губы сжались, брови сошлись, в ясных глазах появилась какая-то тень — и тут же все исчезло, так что Элендил подумал, не привиделось ли это ему.

— Продолжай, — ровным голосом попросил Князь.

Говорить с ним было просто, и Элендил рассказал все, как было, рассказал то, что почему-то казалось невозможным сказать Лотивен.

Впрочем, нет. Не все. Ибо как рассказать о том, что когда она лежала на нем, его окутал аромат ее волос, холодный и вместе с тем пряный, а когда она смотрела на него, то он будто бы плыл в сиянии...

— Она пригласила меня, и я думаю поехать к ней — на днях, — закончил он. — Ибо из уст особы ее звания приглашения подобны приказу.

— Да, здесь ты прав, — задумчиво произнес Амандил, будто размышляя о чем-то помимо слов, — для Гимилхили любое сказанное означает приказ, и приказ тем более жесткий, чем мягче это сказано. Но все же, сения, я предпочел бы не подчиниться ему и навлечь на свою голову гнев Великого Капитана Отважных, и, вероятно, самого Короля, скорее, чем отпустить тебя в Арминалет.

Сказанное поразило Элендила.

— Но почему, во имя Великих Валар? — спросил он взволнованно.

— Не знаю, Воронвэ, не могу сказать. Но мне не нравится это дело, сильно не нравится.

Чтобы Амандил не мог найти слов — такое случалось лишь однажды. Когда он должен был рассказать Элендилу о смерти его матери и своей жены Итариллэ, дочери Галатора.

— Это потому, что меня пригласила Гимилхиль, Великий Капитан Отважных? — попытался нащупать верный ответ он.

— И это тоже.

Элендил вздохнул. Так вот в чем дело! Отцу не нравится, что его позвала Гимилхиль! Между ним и Амандилом никогда не было недосказанности, и он решил все-таки попытаться выяснить то, что гнетет отца. А заодно и развеять свое собственное смущение, охватившее его с того мига, как прекрасная светловолосая девушка глянула ему в глаза и пригласила бывать у нее...

— Я знаю, что ты недолюбливаешь Гимилхиль, — сказал он, снова переходя на Синдарин, как поступал всегда, когда разговор касался чего-то важного или личного. — И это удивляет меня. Ведь в твоем сердце находится жалость для всякого, даже для последнего из палачей, даже для преступившего закон. Ты никогда бесповоротно не осуждал никого, но когда речь заходит о Гимилхили, ты становишься закрытым и далеким, как мертвая звезда. И я спрашиваю себя — что совершила такого эта девушка, что в милосерднейшем из сердец не осталось доброты для нее?

— Ничего, — ответил Амандил и глянул прямо на сына. — Ничего, кроме того, что Отважные по ее приказу хватают и мучают людей, заподозренных в сочувствии Тиранам с Запада, что наборы рабов в Средиземье удвоены с того мига, как она стала Великим Капитаном, и что при дворе слова никто не может сказать, если это слово расходится со словом Гимилхили. Ничего, кроме того, что у Саурона Зигура нет более верного сторонника, чем королевская дочь, и что они дружны настолько, насколько возможно быть дружными мужчине и женщине и не вызывать при этом нареканий Короля.