Вирус разума

Через неделю работы Кактус пришел к Мишелю с отчетом. Начал он как всегда издалека, несмотря на то, что знал, насколько результат важен для шефа. Неуемная болтливость, когда удавалось ненадолго отрываться от компа, была еще одной его слабостью. Долгие часы сидения за машиной в одиночестве порождали необходимость высказать все, что накопилось за небольшой период вынужденного безделья, превращая речь Кактуса в словесный поток, остановить который было просто невозможно. Оставалось только смириться и переждать это бедствие, не пытаясь вставить хотя бы слово.

— Привет, шеф, давно не решал таких головоломок, — начал Кактус, вместо того, чтобы просто сказать, получилось или нет. — Первым делом, сравнив рисунок с картой, я решил, что Александр Сергеевич или просто прикалывался или вообще рисовать не умел. И без компа было ясно, что тут полная лажа. Фонтанка вливается в Неву по внутреннему радиусу изгиба реки, а на рисунке радиус внешний. Ладно, думаю, может мастер ошибся, поэт все-таки, не художник. По соотношению ширины рек на рисунке вычислил примерный масштаб, свел рисунок и карту в одном масштабе — ни фига. Не лезет он туда, и все. Никаких тебе башен, никаких тебе крестов в округе. А что думаю, если Сергеич схитрил, и это не Питер вовсе. Ведь не зря листок спрятать велел. Написал прогу поисковую, загрузил в нее все, какие только нашел, карты мира. Мало ли где Пушкин за всю жизнь успел побывать.

— Зря старался, он невыездным был и нигде, кроме России, не был, — сумел-таки вставить слово Мишель. Впрочем, остановить Кактуса дело было практически безнадежное.

— Вот непруха. Суров был с ним, однако, царь-батюшка, уважаю. Но это не важно. Прога моя сначала выбрала все схемы, где в черте города текут реки, потом все города, где этих рек больше чем одна. Потом она разбила планы городов на квадраты, соответствующие рисунку, и провела сравнительный анализ мест слияния рек.

— И что?

— И ничего. Но мы не привыкли отступать! По отрезку дуги главной реки я вычислил ее радиус и вновь запустил сравнительный анализ. На этот раз улов был более полный. Пятнадцать городов попали в вероятность восемьдесят процентов.

— Так мало?

— Вы имеете в виду города или вероятность.

— Вероятность, конечно.

— Я бы не сказал, что восемьдесят — это мало. Прикиньте: возможны ошибки при рисовании, возможно изменение русла реки со временем, плюс моя погрешность при расчетах. Так что, восемьдесят процентов — это очень хорошо. Правда, на этих участках ни одного притока. Опять тупик! Я два дня потратил на проверку программы и на поиск ошибки. Я увеличил допуски при анализе. Количество совпадений увеличилось, но по-прежнему: или нет притока, или у притока явно другой угол пересечения, я уже не говорю о сочетании притока и объектов, соответствующих кресту и башне.

— А карты какого года ты использовал?

— Вот!!! Респект, шеф! Сечете фишку. Естественно, современные. Потом, когда выявилось несколько претендентов, я попытался найти их карты 1836 года или рядом. Шесть городов отпали сразу, их тогда еще не было, но и то, что осталось, мало что давало.

Мишель невозмутимо потягивал мартини, гадая про себя, дошел ли Кактус хотя бы до середины своей истории или нет.

— Конечно, если бы я заранее знал, что территория поиска ограничена Россией, время бы ушло меньше, но облом был бы тот же. Я, честно говоря, опустил руки и уже хотел идти к Вам, шеф, сдаваться, но вдруг мою гениальную голову посетила одна свежая мыслишка. Ведь, по заключению экспертов, листок подписан в 1836 году, а план нарисован 1817-1821 годах. Разница, конечно небольшая, но чем черт не шутит. Для чистоты эксперимента нужно было эту разницу учесть. Я вновь подобрал карты оставшихся городов, нарисованные в районе 1817 года, и.... Бинго!

— Ну, давай, не томи, чудище лохматое!

— Это Москва-река и Неглинка. Ее в 1819 году запрятали в трубу, и она с более поздних карт исчезла. И вероятность попадания приличная — восемьдесят шесть процентов.

— Значит, Москва, а не Питер. Хитер, Александр Сергеевич. Погоди, а башня и крест?

— Это уже просто: башня — это Дмитровская башня Кремля, а крест — это храм Христа спасителя.

— Стоп, — Мишель хлопнул ладонью об стол, чтоб хотя бы так остановить Кактуса. — Насколько я помню, Храм Христа спасителя был освящен в 1883 году. Строили его сорок с небольшим лет, значит, он никак не мог быть отмечен на этом листке.

— Шеф, Вы меня поражаете. Снова в точку. Но на карте отмечен не нынешний Храм, а первый его вариант, который был заложен на Воробьевых горах, между Смоленской и Калужской дорогами в октябре 1817 года. И на плане Москвы, датированном 1818 годом, он уже был отмечен. А когда в 1829 году от его строительства окончательно отказались, он с планов города исчез, помогая тем самым Пушкину лишний раз запутать следы.

— Значит, место, отмеченное крестиком...?

— Большой Знаменский переулок, дом номер восемь.

— Благодарю тебя, Игорь. Ты не представляешь, как много сделал.

— Да ладно Вам, шеф, — Кактус был явно ошарашен обращением к нему по имени, имени, которое он и сам-то практически не помнил. — Кстати, это еще не все.

— А что еще?

— Шеф, помните цифры со стрелками в углу листочка?

— ...?

— Я, кажется, знаю, что они означают.

— Ну и что они, по-твоему, означают?

— Я прикинул, что если Пушкин знал что-то там про какое-то место и так все кудряво запутал, то вряд ли он указал именно само место, а скорее точку отсчета, от которой уже и надо искать это самое место.

— Сам-то понял, что сказал?

— Вот смотрите, раз он его с такими наворотами зашифровывал, то место это явно жутко секретное.

— Хорошо, предположим.

— Значит, не мог он просто так тупо крестиком его показать. Да еще эти цифры и стрелки зачем-то написал. Вот я и решил, что вели его в это самое место, скорее всего, с закрытыми глазами, а он, хитрюга, шаги считал, а потом взял и записал количество шагов и направление движения.

— Ты хочешь сказать, что он запомнил десяток цифр, плюс направление, соответствующее каждой. Да, заметь, не просто цифры, а шаги, которые он предварительно просчитывал. И все это наверняка в состоянии глубокого волнения: все-таки событие не рядовое и большой тайной окутанное, — Мишель с сомнением теребил себя за мочку правого уха. Это была привычка с детства, проявлявшаяся у него в минуты глубокой задумчивости или волнения. Ее не смогли вытравить из Мишеля даже в русской учебке. — Сомневаюсь я, однако.

— Ну, не знаю. Мне лично это кажется вполне вероятным. А потом, он же гением был. А у гениев все возможно. Может, он стихи какие-нибудь про себя читал, а потом привел в соответствие размер стихов и количество шагов, пройденных, пока звучит стих.

— Тогда почему шаги, а не метры?

— Для метров, мне кажется, цифры великоваты. Это сколько же стихов надо помнить, чтобы столько прошагать. Все-таки я думаю, что это шаги. Так вот, я взял его рост — 166 сантиметров, получил средний шаг — 40-45 сантиметров, сделал поправку на то, что с закрытыми глазами человек непроизвольно делает шаги мельче, получилось примерно 30-35 сантиметров. Дальше от места, отмеченного крестиком, отложил ломанную по авторским координатам и получил искомую точку. Но поскольку первоначальное направление движения не было задано, то искомая точка может лежать на окружности.

— Есть предположение, что место, которое мы ищем, находится под землей, и вряд ли поэта водили с закрытыми глазами в районе большого Знаменского.

— Вот именно, шеф, поэтому это должна быть не окружность, а круг, и даже не круг, а уходящая под землю полусфера, ведь первоначальное движение могло быть и вниз, вплоть до строго вертикального. Направление придется определять на месте и вносить уточнения. Я тут небольшую штучку сляпал, — Кактус развернул экран ноутбука к Мишелю: на экране был изображен участок Большого Знаменского переулка в трехмерной проекции. — Как только появится вертикальная составляющая, координата искомой точки будет корректироваться. С этой картинкой в Москве мы сможем вычислить нужное нам место с вероятностью девяносто девять процентов.

— Ну что же, это интересно. Версия твоя имеет право на жизнь, хотя над этим еще нужно подумать и, как говорится, покопать вглубь, — Мишель в очередной раз мысленно похвалил себя за то, что в свое время вытащил мальчишку из России и держал при себе. — Ну ладно, иди отдыхай, а то выглядишь ты как-то неважно.

— Ну, положим, выгляжу я всегда так, но всхрапнуть минут триста было бы не хило. Притомился я что-то с вашими заморочками.

* * *

— Ай да Пушкин, ай да сукин сын, — процитировал великого поэта Кратос, выслушав рассказ Мишеля. — И я бы, пожалуй, еще добавил: ай да Кактус и далее по тексту.

Мишель рассмеялся, довольный похвалой, высказанной в адрес его парня. Они были вдвоем в кабинете Франсуа Кретона, выполненном в стиле Людовика XIII. Причем это была не стилизация, и вещи эти действительно принадлежали эпохе Людовика XIII. Осознание этого приводило в трепет людей, кому посчастливилось побывать в этом кабинете, в трепет не только от окружающей их роскоши, но и оттого, что перед ними был человек, чувствующий себя во всем этом великолепии полноправным хозяином.

— Какова вероятность, что это именно тот самый дом? — Кратос посмотрел на огромную, во всю стену, карту современной Москвы и флажок, воткнутый в дом номер восемь в Большом Знаменском переулке.

— Вероятность все те же восемьдесят шесть процентов. Район старый, практически все дома датируются тем временем. Во всех жила знать и представители света. Кактус прав: точнее можно определиться только на месте.

— Хорошо, давай примем это за исходные и подумаем, что делать дальше.

* * *

Через месяц в Москве турецкая строительная компания 'Баккарт билдинг' выиграла тендер на капитальный ремонт систем канализации и водоснабжения в Большом Знаменском переулке, проводимый мэрией Москвы. Вскоре после начала ремонтных работ Мишель получил подтверждение того, что искомый дом — это именно дом номер восемь. В его подвале под слоем штукатурки была обнаружена кирпичная кладка, по возрасту явно отличавшаяся от остальной кладки стен. Здесь был подземный ход, позднее кем-то замурованный.

Еще месяц понадобился на то, чтобы американская корпорация Картер&Картер выкупила под свое представительство дом номер восемь в Большом Знаменском переулке и начала капитальный ремонт здания. Руководил процессом лично президент и совладелец компании Майкл Картер, он же Мишель Кретон. Впрочем, под этим именем его здесь никто не знал. Согласно договору с мэрией, компания Картер&Картер брала на себя реставрацию фасада здания с сохранением его исторического облика и получала право на любую перепланировку внутри, с согласованием в соответствующих инстанциях, разумеется. В подвале здания предполагалось оборудовать хранилище и большой сейф. Объект этот был объявлен особо секретным, строго охранялся, и работала там специально привезенная компанией бригада.

Для начала очистили от штукатурки все стены подвала, чтобы убедиться, что других замурованных входов-выходов больше нет. Затем приступили к разбору кладки. За сплошной полутораметровой кирпичной стеной была обнаружена винтовая каменная лестница, уходящая круто вниз. Договор с бригадой был, немедленно расторгнут, рабочим выплачена компенсация, и они на следующее утро уже вылетели домой. В родном аэропорту довольных жизнью работяг встретил служебный микроавтобус. Парни, не дожидаясь встречи с женами, уже в автобусе начали отмечать удачную шабашку купленным в дьюти-фри виски и, пребывая в прекраснейшем расположении духа, даже не успели заметить, как автобус, вдруг резко вильнув вправо, пробил невысокое ограждение виадука и рухнул прямо перед проходящим внизу электропоездом. Машинист и подумать не успел о торможении. Поезд на полном ходу врезался в остатки микроавтобуса. Полные топливные баки взорвались, и те, кто, возможно, еще был жив после падения, сгорели заживо.

* * *

— Хороший выстрел, уходим, — прошептал наушник, скрытый в ухе снайпера. Голос принадлежал Самураю, отвечавшему за его прикрытие.

— Еще бы не хороший, — не без гордости подумал снайпер по прозвищу Ястреб, убирая в футляр свою любимую винтовку 'Взломщик'. Ястреб был не просто хорошим снайпером, он был одним из лучших. Чтобы попасть с полутора километров в колесо мчащегося на скорости сто километров в час автобуса, нужно быть очень хорошим снайпером. Он мог попасть бы и с двух с половиной километров, благо винтовка позволяла, но с такой дистанции не простреливалось железнодорожное полотно, а Ястреб был готов поджечь зажигательным патроном останки автобуса после его падения, но не понадобилось. Все само собой сложилось, как нельзя лучше. Времени было достаточно, чтобы укрыть оружие в тайнике и успеть на самолет. Их с Самураем ждали в России, и он не собирался заставлять ждать себя слишком долго.

Когда-то давно его звали не Ястребом, а старшим лейтенантом Дмитрием Колесниковым, и служил он снайпером в группе специального назначения 'Кобра'. Зарплата спецназовца далеко не самая большая в стране, и поэтому Димка находил себе иногда шабашки по профилю. Его очень хорошо научили видеть сквозь оптику цель и не думать о том, что у цели может быть душа, жена и дети, мать-старушка, которая будет убиваться по сыну, лежащему в гробу с огромной, плохо замаскированной дыркой, и друзья-товарищи, наконец, которые не пожалеют никаких денег, чтобы найти ту сволочь, что нажала на курок. И, в конце концов, случилось то, что и должно было случиться. Он прокололся, и его вычислили, причем, вычислили как свои, так и чужие. И встал перед старшим лейтенантом Димкой Колесниковым выбор: либо сесть на всю жизнь, либо умереть во цвете лет. В этот момент как раз и появился в жизни Димки Полковник, его нынешний командир, который и предложил ему третий вариант. В результате чего старший лейтенант Дмитрий Колесников был взорван неизвестными в собственном автомобиле, где и сгорел до полной неузнаваемости. Смерть его, как ни странно, устроила всех, поэтому уж очень дотошной экспертизы не проводилось, и дело было закрыто. Свои решили, что его достали бандиты, бандиты, наоборот, — что свои; не стали сор из избы выносить, но и те и другие на этом успокоились. А на Кипре появился новый гражданин Элиас Стакис, известный ныне очень узкому кругу людей как Ястреб. С тех пор Ястреб работал в группе Полковника, выполняя особые задачи, которые ставил им главный работодатель, а фактически хозяин группы Мишель Кретон.

Скубин Алексей Иванович, полковник Российской армии, командир особой группы спецназа ГРУ, в ходе одной из операций в Чечне расстрелял из гранатомета машину с боевиками. Те только что взорвали припаркованный возле школы и начиненный взрывчаткой по самое некуда грузовик и пытались уйти от погони в горы. Уйти не вышло, но в их составе оказались две женщины. Свора продажных правозащитников подняла лай, и Скубина обвинили в убийстве мирной чеченской семьи. В политических верхах что-то как-то не так склеилось, и на примере полковника решено было показать миру, что наша государственная машина способна блюсти законность, невзирая на лица и звания. Из материалов дела исчезли факты, подтверждающие, что машина с 'мирными чеченцами' с боем прорывалась через блок пост и, что при попытке остановить ее один из подчиненных полковника был убит. Полковника предали все: от высшего начальства до своих же ребят из группы, дружно изменивших показания, и через полгода разбирательств его скоренько осудили на восемь лет строгого режима. В лагере не привыкший унижаться полковник не сошелся характером с паханом, и тот, не желая делиться властью и авторитетом, приговорил его к смерти. Скубину не оставалось ничего другого, как вновь вспомнить то, чему его учили и чем он занимался всю жизнь. Он стал защищать свою жизнь всеми доступными ему средствами. В результате трое шестерок пахана легли с тяжелыми травмами в больничку, а двоих закопали на тюремном кладбище. Полковнику добавили еще пять лет, но это уже не имело значения. Рано или поздно уголовники добились бы своего. Оставалось одно — бежать. Тут-то и подошел к нему с серьезным разговором один из зеков. Неприметный такой тип из рецидивистов, севший на этот раз по сто второй за бытовуху. Он передал ему привет от одного из сослуживцев и поведал, что на воле есть люди, готовые ему помочь, рассказал детально проработанный план побега, назвал адреса и явки и благословил в путь. Скубин предложил, было, бежать вместе, на что получил твердый отказ, дескать, я сюда специально присел, чтобы тебе весточку притаранить, услуга эта хорошо оплачена и сверх уговора ему ничего не нужно. Отсижу, мол, сколько положено и выйду на волю ферзем козырным.