Максимовна и гуманоиды

Расположившись вокруг обитого зеленым сукном стола, Монгол закурил сигару. На американский манер он закинул свои ковбойские сапоги на стол и вытянулся на стуле, словно дождевой червь, выползший на асфальт.

— Ну, давай, выкладывай, что это за булыжник? — спросил он, скрестив на груди руки.

— Короче, дело обстоит так!

И Зяма стал рассказывать Монголу, как в его фотостудию пришла молодая девка, на груди которой болтался этот кулон. Как он фотографировал ее в обнаженном виде, и какие у нее ноги и прочие прелестные формы. Все это он подкреплял фотографиями, которые сделал в двух экземплярах. Монгол протягивал руку из-под ковбойской шляпы, беря снимок, и каждый раз цокал языком при виде обнаженных прелестей омолодившейся Максимовны. Он, как ценитель прекрасного, видел в эту минуту только бюст третьего размера. Кулон же с камнем как-то отошел на второй план. Фотографии голой девки сразили Монгола наповал, и в этот миг он переиграл свои фантазии, выкинув из своего "Феррари" голозадых девок, а представил себя уже в обнимку с Максимовной на палубе круизного лайнера. Она, словно героиня фильма "Титаник", стояла на самом носу бегущего по волнам парохода, широко разведя свои руки, а он, вор районного масштаба, держал ее за бюст, ощущая своими пальцами всю упругость девичьей груди.

— Что ты хочешь от меня? — спросил он Зяму, когда тот закончил рассказ.

— Я, господин Монгол, прикинул, что за этот камень можно вполне получить миллион долларов. Мой дядя Хаим Наппельбаум держит в Нью-Йорке на сорок первой улице небольшой ювелирный магазинчик. Я общаюсь с ним по интернету. Я слил ему эти фото, и он сразу мне подтвердил, что готов заплатить за этот камень один миллион долларов, — сказал Зяма, скрыв от Монгола истинную ценность этого камня.

Если бы в этот момент он знал, что ценность камушка не в его величине, а в энергетическом потоке, который он испускает. Если бы Зяма знал, что за такой камень, который омолаживает до самой юности, возвращая телу былую красоту, любая, самая дряхлая миллиардерша выложила бы не два миллиона долларов, как обещал ему дядя, а целый миллиард! Если бы он знал, какими свойствами он обладает, то никогда, ни за какие деньги, не стал бы продавать его. Но он, к сожалению пока этого не знал...

Открыв в Лос-Анжелесе салон омоложения, и представив тело Максимовны, как бесспорное доказательство чуда, можно было бы через омолаживающие сеансы для американских миллионерш, заработать еще больше, чем зарабатывает Бил Гейтс, изготавляя всему миру компьютерные программы. Камень этот открывал врата не просто в рай, он открывал врата в райскую вечность, и за это стоило перевернуть целый мир, чтобы вечно жить и быть вечно богатым и молодым.

— Так ты, иудей, говоришь, если мне удастся добыть этот камень, то я получу пятьсот тысяч? — спросил Монгол, поднимая шляпу стволом револьвера, как это он видел в американских вестернах.

— Да, да это бесспорно, — ответил Зяма, потирая под столом свои вспотевшие руки.

— А если, ты, меня кинешь или разведешь, как лоха? — спросил Монгол, — Ты понимаешь, что я сделаю с тобой?

— Да что ви, господин Монгол, такое говорите? Сделка есть сделка! Вы, что считаете, что я, словно Иуда из Кориафа!? Это тот за тридцать серебренников самого Иисуса Христа мог продать! Так вот, я лично хочу подтвердить, что я не такой! Как только камень будет у моего дяди, так сразу же я плачу вам пол-лимона.

— Я согласен! Пол-лимона, так пол-лимона! — сказал Монгол, закрепляя сделку крепким мужским рукопожатием.

В этот момент он даже и не подозревал, что в кармане трясущегося от страха бедного еврея Наппельбаума включен диктофон, который записал весть разговор. Сделка в этом деле на пол-лимона была самая глупая и дешевая, на которую мог клюнуть только такой местный вор, как Монгол. Озвученная им же самим сумма, смогла бы рассмешить даже тараканов, которые жили в этом казино в бывшем угольном складе, переделанным под ресторан. Пол-лимона, которые рушили все мечты и фантазии местного воровского авторитета, опуская его по своей глупости на уровень вокзальных бомжей.

Тело Зямы сотрясал смех, который выходил из кишечника и, дойдя до горла, вновь скатывался назад, вызывая даже судорожные колики. Он не просто смеялся, он ржал в душе, как ржет "сивый мерин", представляя, как на глазах местного авторитета он разрежет лимон и отдает ему его половину. Как тот с упоением будет слушать записанные условия сделки, и будет грызть ногти, осознавая, что он действительно лох — лох самого печального и самого глупого образа за всю историю человечества.

* * *

Сеня Гутенморген никак не мог смириться с тем, что жители его любимого Убогого подверглись такой напасти, которая случилась с водкой. На волне этих великих потрясений можно было вполне спокойно сколотить неплохой капитал, если привозить ее из райцентра и уже здесь в деревне торговать по хорошей цене.

Мысли Сени Гутенморгена роились в голове, подобно пчелам в жаркий июньский день и он, не выдержав этого думательного напора, решил прокатиться в район на инопланетной тарелке, чтобы пополнить свой семейный бюджет хрустящими купюрами последней денежной реформы.

Той же ночью он гордо вошел в свой сарай, где под сеном был спрятан инопланетный агрегат. Расчистив его от корма для крупного рогатого скота, он, как и в прошлые разы забрался внутрь, завалившись в кожаное кресло. Все было как всегда и Сеня плавно оторвался от земляного пола. Тарелка, зависнув в сарае, уперлась в крышу, слегка приподняв ее. Хруст деревянных стропил и переводов напугал Семена и он вместо того, чтобы посадить этот механизм на прежнее место, почему-то рванул вверх. Крыша сарая оторвалась и взлетела в воздух, зависнув над землей в пятидесяти метрах. Сеня ничего не видя, кроме своего сарая, нервно крутил шар управления, стараясь выскочить из-под неё, но не мог. Крыша, словно реактивная, летала над селом, будто была сорвана могучим смерчем и никак не могла упасть на землю. Как не старался Гутенморген избавиться от этого деревянного сооружения, у него ничего не получалось, пока он не решился на петлю "Нестерова". Тарелка, набрав высоту, вошла в "мертвую петлю", крыша сорвалась с нее и полетела вниз с огромной скоростью, а ударившись об землю, тут же развалилась на мелкие части.

Махнув рукой на разбитую крышу, Сеня уверенно направил инопланетный корабль в сторону райцентра. Спустившись до самой земли, он старался лететь так низко, что ветви деревьев иногда касались этого судна. Под тарелкой он видел просторы родной земли, покрытые снегом и поросшие кустарником.

Еще недавно здесть была жизнь. Колхоз процветал и все поля, которые заросли молодыми березками, были покрыты колосившейся рожью и пшеницей. На душе стало тоскливо и Сеня вспомнил теплое лето. Вспомнил свою жену Аньку, как бегал за ней на танцы, когда она еще ходила в девках. Как танцевал с ней в клубе под музыку "Бони-М", а потом тащил в жасмин, чтобы там в тиши кустов, покрытых ароматными цветами, влезть ей под юбку.

Совсем незаметно тарелка подлетела к Бормотухину. Выбрав место, Семен уверенно опустился так, чтобы никто не смог его обнаружить.

Короткими перебежками, словно партизан, он прокрался в центр города и вошел в дежурный магазин под названием "24". Час был поздний, и никого на улице не было.

— Здрасте! — сказал Сеня Гутенморген, здороваясь с продавщицей, — Водка есть?

— Сколько вашей душе будет угодно, — ответила молодая красивая девушка на длинных ногах.

— Мне двадцать бутылок! Нет, давай уже сорок, — сказал Сеня, вытащив из-за пазухи два емких "челночных" баула.

Сеня сложил водку и, рассчитавшись, хотел было уже идти, как вдруг...

В этот миг в магазин вошел настоящий американский ковбой. В его пасти торчала дымящаяся сигара и он, поскрипывая по полу своими ковбойскими сапогами со скошенными каблуками, подошел к прилавку.

— Детка, я хочу сказать тебе, что ты скоро станешь самой богатой в этом городе! Все Бормотухинские девки будут просто падать от зависти, — сказал Монгол, облокотившись на прилавок.

— Ты что, Монгол, в казино сегодня выиграл или обворовал кого, — спросила продавщица, ехидно ему улыбаясь.

— Ты что, дура! Не пристало мне, смотрящему за этим захолустьем, по чужим квартирам ошиваться, — сказал Монгол, — Я сегодня сделку заключил с нашим фотоаппаратчиком.

— С кем? — спросила продавщица, — С каким это еще фотоаппаратчиком?

— Ну, тот, что карточки на ксивы делает!

— А, с фотографом Зямой, — додумалась продавщица.

— Во-во, с ним самим. Он мне фотки подарил. Глянь, может, знаешь эту бабу?

Монгол бросил несколько фоток прямо на прилавок.

— О, глянь, сиски, всем сиськам сиськи! Не то, что у тебя, Светка, два прыща, от комариных укусов...

— Дурак! Не видала я этой профуры, — сказала девка, обидевшись на своего бойфренда.

Монгол глянул на Сеню Гутенморгена, как тот упаковывал алкоголь, и спросил:

— Эй, мужик, ты часом эту мочалку не встречал? — спросил он Сеню.

Семен заинтересовано уставился на эротические фотографии и сразу же опознал на них односельчанку Марию по кличке Снегурочка. Вот только, чувствуя со стороны местных криминальных структур какой-то подвох, признаваться в том, что эта девка из деревни Убогое он не стал.

— Не, не видал! Может залетная какая?

— Упакованная, шалава! Кулон этот, на миллион баксов потянул! Этот Зяма мне наводку дал. Он этот брульянт своими руками мацал и уже с америкосами шушукается по Интернету, чтобы его сбыть за кордон!

Сердце Сени Гутенморгена забилось от впрыска доброй порции адреналина. Машку нужно было срочно спасать и он, накинув ручки от сумок себе на плечи, прямо вывалился из магазина на улицу.

— Ну и дела, Машку мафия ищет, — сказал он сам себе под нос, — Надо майору Бу-Бу сказать, убьют ненароком девку!

Добравшись до инопланетного корабля, он, озираясь по сторонам, загрузил в тарелку водку и, поднявшись над огородами, мгновенно исчез в ночном небе в сторону своего села Убогого.

Не знал тогда Сеня, что все его труды напрасны и все, что он купил, не стоит даже выеденного яйца. Заклинания и чары инопланетян были настолько сильными, а действие "санитарного кордона" таким обширным, что даже привезенная из райцентра водка, тут же мгновенно портилась. Она, как и вся остальная, находящаяся в деревне, начинала вонять тухлыми яйцами и кошачьими какашками. Но это было еще не самое страшное, что могло быть, водка как раз и не протухала, а вот сознание сельчан было под гипнотическим действием внеземного разума. Вкусившие хоть раз зловонной жидкости, раз и навсегда отказывались от спиртного и больше никогда не могли его употреблять, пока работал антиалкогольный детектор, установленный пришельцами. Все это была плата марсиан за столь хлебосольное земное гостеприимство.

Инопланетяне две недели не могли выдержать то, что выдерживают люди годами своей жизни. Сами того не подозревая, все кто сталкивался с зелеными человечками, кодировались, и уже ни одна сила не могла повлиять на видоизмененные клетки головного мозга, которые просто противились употреблению спиртного.

— Ну и что ты приволок, зараза!? — кричала на Сеню Гутенморгена его жена Анька, — На кой черт тебе столько этого дерьма?

Баба так разошлась, что не заметила, как в руках у нее оказалась ступка для куриной мешанки, которая своими формами напоминала еловую дубину или биту для игры в бейсбол.

— Ты это, Анюта, палку-то брось! Чай ребры мне поломаешь, что я буду делать с поломатыми ребрами? — проголосил Сеня, шарахаясь от бабы с дубиной.

— Я вот сейчас садану этой палицей по твоей посуде так, что склянки по всей деревне полетять! — заорала Анюта и замахнулась на сумки с водкой.

— Не губи! Не бей, зараза! Лучше ребры мне ломай, а водку не тронь, гадина! Она хоть и смердить тухлятьем, так ее в магазин обратно сдать можно, — завопил Сеня и плюхнулся на колени перед Анютой, закрывая грудью баулы с алкоголем.

Сердце жены дрогнуло, увидев, как ее мужик стоит перед ней на коленях. Она в тот миг вспомнила, как стоял ее Сенька Морозов точно также на коленях, когда делал ей предложение выйти замуж. Как сидела она на лавке под липой, поглаживая свой вздувшийся от беременности живот, а он, Сенька Морозов, ползал перед ней, целуя её голые колени. В этот миг Анька заплакала и, бросив палицу, опустилась к своему Семену. Она обняла его, прижав к своей бабьей груди и, поглаживая по голове, вместе с ним залилась горькими слезами. Так и стояли они друг напротив друга, пока Семен не возжелал супругу всем своим существом. Возжелал её так, как возжелал двадцать лет назад, впервые затащив в кусты с жасмином. Он глубоко задышал, и зубами, расстегнув верхнюю пуговицу халата, коснулся своими губами ее груди.

— Ой, нате вам с кисточкой, покойник воскрес! — сказала жена, прижимая еще сильнее голову мужа.

— Нявошь на любовь потянуло, проказник!? — спросила она, хлопая ресницами.

В эти секунды ей было так хорошо, что она была готова простить Семену все: поломанную крышу сарая и целую кучу денег, потраченных на летающую тарелку. Простить и тухлую водку, которую он приволок домой из Бормотухина.

Нежно Сеня поднял на руки свою жену и понес в кровать. Она, обняв его, крепко висела на его шее, а бабье сердце в ту секунду сжималось от предвкушения того момента, которого она ждала уже несколько месяцев.

Миг безграничного удовольствия пролетел очень быстро. Сеня впервые за долгие годы превзошел самого себя, и благодарная за любовь Анюта, даже по этому поводу пустила слезу неописуемого бабьего счастья. Она нежно гладила своего суженого по голой спине, целовала его и, крепко обнимая, прижималась своей щекой, наслаждаясь телесным теплом своего единственного мужика. Ведь он, ее Семен, был сейчас роднее всех на этой земле, и Аньке казалось, что она просто приросла к нему всем своим телом и теперь никакая сила не сможет их разлучить.

Анюта, перевернувшись на спину и, заложив руки за голову, вдруг тихо сказала:

— А знаешь, Сенечка, а я вообще-то рада, что в нашем районе вся водка протухаеть. Ты, когда не пьян, так дюже до любови охочь! Ты таким, как седни, был двадцать годов тому назад. А почему? А все потому, что уже два дни, как не пьешь ее гадину. Вот, вот, она настоящая жись!!! — сказала Анька и вновь заплакала от счастья.

— Да что ты, дуреха, мокроту пускаешь? Да сложу я завтра крышу на нашем сарае.

— Я, Сенечка, не по сараю слезы лью. Я от счастья плачу, ведь ты у меня такой хороший! Может, мы ребеночка заведем? Вон по ящику видела, Президент наш денег по двести пятьдесят тысяч даеть, — многозначительно сказала Анька.

В эту минуту Семену на душе стало настолько тепло, хорошо и приятно, что он почувствовал, как вновь желает опуститься в омут любви. Закинув свою волосатую ногу на ногу жены, он прижался к ней всем телом, стараясь всей своей кожей впитать ее благодатное бабье тепло.

— Нявошь еще хочешь, неугомонный? — спросила она его, удивляясь прыти мужика.