Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
А потом другая весточка пришла.
Боярин Фома с круглыми глазами домой явился.
Женился государь Борис Иоаннович! На Устинье Заболоцкой женился! Говорят, братца его едва откачали, мачеха в крик... разброд и шатание в семье государевой! А Борис и ничего так, доволен всем.
Тут уж и Вивее поплохело от всей души ее завистливой.
ЦАРИЦА!?
Да как Господь-то такое допускает!? Да это ж... да так же...
Вот тут и понял боярин Фома, что такое припадок, хоть ты священника зови, да бесов отчитывай! Малым не сутки орала в возмущении Вивея, рыдала, в конвульсиях билась, уж потом просто сил у тела ее не хватило, упала она, где и кричала. Весь терем дух перевел...
А когда открыла Вивея глаза... хорошо, что никто туда не заглядывал, в душу ее. Потому что поселилась в ней черная, смертная ненависть. Жуткая и лютая. И направлена она была на Устинью Заболоцкую, на... соперницу?
Нет, не думала больше Вивея о ней, как о сопернице. Только как о враге лютом, во всем Устинью винила. Как увидела б — кинулась, вцепилась в глотку...
Только об одном молилась Вивея, о возможности отомстить! Господь милостив, Он ей обязательно поможет! А когда нет...
Рогатый не откажет!
* * *
Михайла ел, пил, пел, с девушками танцевал, смеялся...
Праздновал, да никто и не сказал бы, что волком выть и ему хочется. Сейчас удрал бы в снега, голову задрал — да и излил бы так душу, чтоб из ближайшего леса все разбойники серые сбежали.
Ууууустииииньяааааааа!
Видел ее Михайла во дворце, и сразу сказать мог — счастлива она.
До безумия, искренне... неужто о Борисе говорила она?!
Неужто его любила?!
И ведь не за венец царский, не за золото, не за жемчуга и парчу, не за власть любит, это понимал он куда как лучше Федора. Тот бурчал, что позарилась Устинья на трон царский, да только глупости все это, не смотрят так на ступеньку к трону. А она на Бориса именно, что смотрит, Михайла об искре единой в ее глазах мечтал, как о чуде, а тут... дождался сияния, только не к Михайле оно обращено. Устинья потому глаз и не поднимает почти, чтобы никто в них света не видел, бешеного, искристого... она когда на мужа смотрит, у нее лицо совсем другим становится. Даже не любовь это — невероятная нежность. Никогда она на Михайлу не посмотрит так-то.
Но и вовсе дураком Михайла не был, понимал, готовится что-то...
А когда так, выгоды он своей не упустит.
Пусть гуляют все и веселятся, глубоко за полночь, оставив Федора в руках профессионально услужливой красотки, отправился Михайла по своим делам.
К ювелиру.
Старый Исаак Альцман на всю Ладогу славился, а жил неподалеку, на Джерманской улице. К нему Михайла и постучал, да не просто так, а заранее вызнанным условным стуком, в заднюю дверь.
Долго ждать не пришлось, почти сразу засов открылся.
— Юноша? Чего надо?
Михайла улыбнулся залихватски, ладонь открытую протянул, а на ней камешек. Зеленый такой, искрой просверкивает. Других рекомендаций и не потребовалось.
— Заходи.
Через десять минут сидели они друг напротив друга, за столом, и ювелир осматривал выложенные на стол три камня. Больше Михайла взять побоялся, потом еще принесет.
Исаак разглядывал камни, думал.
Потом качнул головой.
— Могу дать по три сотни рублей за камень. Каждый.
Михайла только брови поднял.
— Сколько?!
Цена была грабительская. Мягко говоря.
— А сколько ты хочешь? Десять тысяч серебром за каждый? Ха! *
*— тот же алмаз Санси, к примеру, продали за 25000 фунтов, примерно в то же время. Это эквивалентно где-то 4000 коров. На Руси в те же времена, примерно, корова стоила 1 рубль, так что... хорошо, не сравниваем, но коров 1000 хороший изумруд точно стоил. Прим. авт.
— Да неужели? — цены Михайла представлял, и знал, что изумруды дОроги, три сотни — это уж вовсе чушь...
— Я эти камни знаю. И знаю, кто покупал их у меня. Так что... готов принять камешки обратно. Три сотни за доставку, да остальное за сохранение тайны боярина.
У Михайлы в глазах потемнело.
А и правда, мог же догадаться, что он... что его...
Ижорский, тварь, здесь камни и покупал?!
Исаак усмехнулся, это и стало спусковым крючком. Михайла резко подался вперед, нож в руке сам собой появился... и разрез на горле у Исаака — тоже.
Кровь на камни хлынула.
Михайла отстранился, чтобы не запачкало его, убивать-то и вовсе не страшно... камни вот, испачкал... кончиками пальцев взять их, вытереть о рубаху умирающего ювелира, быстро дом осмотреть... Исаак — не боярин Ижорский, его ухоронку Михайле найти не удалось, но кое-чем все ж парень поживился.
Жалко, конечно, но серебро ему не лишнее, а что до остального... сбудет он камни с рук, но не на Ладоге. Есть у него на первое время деньги, а там видно будет.
* * *
Кого не ожидала увидеть у себя Устинья, так это Анфису Утятьеву.
А ведь пробилась как-то, стоит, улыбается.
— Поговорить бы нам, государыня.
Пролазливость уважения заслуживала, оттого Устинья и не отказала сразу. Это ж надобно извернуться, в палаты царские пройти, ее найти, время подгадать — все смогла боярышня, впусте так стараться не будешь!
— О чем ты поговорить хочешь, боярышня?
— Аникита считает, что хочу я тебя попросить. Свадьба у нас скоро, когда б государь согласился хоть заглянуть — сама понимаешь, честь великая.
— Честь, — Устя была уверена, что ради такого Анфиса бы унижаться не стала. Боярина Репьева попросила, ему б государь не отказал.
Боярышня вокруг огляделась.
— Точно не услышит никто нас? Очень уж дело такое... нехорошее.
И столько всего в ее голосе было... тут и нежелание связываться, и сомнение, и решимость — поверила Устя боярышне. И дело нехорошее, и делать его надо.
— Пойдем...
Устя боярышню провела в горницу, в которой, она точно знала, ни ходов, ни глазков не было, у окна встала, проверила, что внизу да рядом нет никого.
— Только тихо говори.
— Есть на Лембергской улице такая травница, Сара Беккер.
Устинья аж дернулась, ровно ее иголкой ткнули.
— Откуда ты ее знаешь?!
— Притирания она хорошие делает, мази, я их покупаю.
Рассказывала Анфиса быстро и толково. И видя, как бледнеет, леденеет лицо Устиньи, понимала — правильно сделала. Очень все вовремя.
Анфиса замолчала, Устинья обняла ее, с руки кольцо с лалом стянула, Анфисе протянула.
— Прими, не побрезгуй. И Борю уговорю я к вам на свадьбу быть, и... обязана я тебе. Не забуду о том вовек.
Анфиса кольцо примерила, на Устинью покосилась.
— Ты, боярышня... то есть, государыня...
— Устиньей зови, Устей можно. И ты мне тоже не нравишься.
Анфиса фыркнула.
А в голове у нее другие мысли крутились. Когда у Устиньи ребеночек появится, да у них... друг государев вроде и не чин, а почище иного звания будет.
Это так, на будущее заявка, но о ней помолчит пока Анфиса. И навязчивой не будет.
— Мне присутствия государя хватит, пусть ненадолго, все одно почетно. А остальное... ты мне тоже не нравишься, только эти бабы еще противнее.
Устя ухмыльнулась.
— Спасибо тебе, боярышня Анфиса. Не забуду.
Она тоже много чего понимала. И молчала. Так надежнее. А с Борисом она в тот же вечер поговорила, всего не рассказывала, попросила просто за Анфису с Аникитой.
Борис быть обещался.
Ежели супруга желает — побывает он на свадьбе у Аникиты Репьева, и подарок молодым сделает — землю, хороший надел, и пусть жена дружит, с кем пожелает. Помнит он боярышню Утятьеву, та, вроде как, не дура. Пусть ее...
* * *
— Илюшка им наш понадобился, — Агафья Пантелеевна так выглядела, что попадись ей Любава... от страха бы померла ведьма проклятая!
— Не просто так, к новолунию. Чего они заспешили так?
— Причина, значит, есть. А еще... не забывай, ребенок все из матери сосет, тем паче такой, ритуальный, а ведь Федор тоже к супруге присосался, они первой ее кровью связаны, брачными обетами, а может, и еще чего было, Аксинья-то не скажет, если вообще узнает.
Устя только вздохнула.
Первая кровь — она такая, имея ее, много чего с девкой сделать можно.
Может, и с ней сделали во времена оны.
Привязали ее покрепче к Федору, тому сила доставалась, а ей — все откаты за его пакости, вот и ходила она, ровно чумная. А там еще и Марина добавилась... не узнать сейчас, да и узнавать не хочется, а надобно. И Илье все рассказать — тоже.
— Слушаю — и дурно мне становится, — Илья едва за голову не схватился. — Ритуалы, жертвоприношения... хорошо хоть Машенька с Варюшкой им не понадобились!
— Им бы и не угрожало ничего, — отмахнулась Устинья, — не родня они нам, не пригодны для ритуалов. Хотя... могли бы их использовать, чтобы тебя выманить.
— Так мы им и позволили, — Божедар удивился даже. — Илью я учить взялся не для того, чтобы его всякая пакость одолеть могла!
— Так может, и позволить им? — Добряна веточку березовую меж пальцами крутила, вроде и зима на дворе, а на ветке — листочки зеленые, точь-в-точь как у той, что на Устиной ладошке расцвела... — Тогда мы и поймать их сможем, и разобраться, как положено, и никто нам слова поперек не скажет.
— Хммм... — Агафья задумалась. — А в чем-то и права ты. Что мы сейчас сделать можем, что у нас есть? Книга Черная? Так ее не уничтожишь, пока хоть один из рода жив, восстановится, напишут ее заново. Сара эта Беккер? Так ведь ее и схватить нельзя, она царю никто, не подданная она его. Мамаша ведь от нее отказалась, а отец ее так подданным Лемберга и остался, только тронь, вонь на весь мир пойдет. И то... в чем ее обвинишь? Что травница она, так не противозаконно, а что ведьма, еще доказать надобно, на государя не умышляет она...
— А ритуал?
— Так он не во вред Борису проводится, а на пользу Федору. Что плохого, что у царевича наследник появится? И... никто ж не погиб, не пострадал, даже и собираются они Илью в жертву приносить, так ведь не докажешь...
— Когда принесут — поздно будет.
— А вот бы нам с боярином Репьевым и поговорить, чтобы схватить их на месте преступления. Потому как иначе нам их не связать. Сара из Лемберга, дочь ее боярыня Пронская, боярская дума на дыбы встанет, я уж о царице молчу, о сыночке ее...
— Сын там как раз и не обязателен. Аксинья — может быть, и то, ведьмам крови ее за глаза хватит, знаю я о таком. Тут главное, чтобы меж Федором и Аксиньей в ту же ночь все случилось, а где именно они при этом будут — неважно!
Устя лоб потерла.
— Так что делаем-то?
— Нам бы подошло, когда Илью похитят, да желательно в тот же день, чтобы ни опоить не успели, ни еще как напакостить, чтобы не было у них времени. До ритуала он им живой нужен, да не обязательно в своем разуме. А как начался бы ритуал, так мы бы по-тихому и накрыли всех, — Божедар дураком не был, не командовал бы он иначе своей ватагой, — и шум нам не обязателен. Были люди, да и пропали, как и не было их никогда.
Устинья и не подумала хоть кого пожалеть.
— Искать их будут.
— Пусть ищут. Ладога — река глубокая, течение быстрое, а что с телами сделать, чтобы не всплыли — то моя забота.
— И мне такой план нравится. Только нет ли чего... чтобы не могли они меня одурманить? — Илья тоже прятаться не хотел. Отец — он ведь тоже подходит, а одолеть его куда как легче. Достать сложнее, ну так... и похитить можно, и в Ладогу привезти — он бы с задачей этой справился.
Добряна головой качнула.
— Ежели б о простых людях речь, а то ведьмы. Всего я предусмотреть не смогу, от всех клинков щитов не придумать.
— Могут и просто по голове дать, — Устя кивнула согласно. — Им ты для ритуала нужен живым, а вот здоровым ли?
— Здоровым, — Агафья фыркнула. — И в сознании полном, это я точно знаю. Жертва чувствовать должна, понимать, что происходит.
— А когда б мы с Ильи аркан не сняли? Подошел бы он?
— Что ж не подойти? Ведьма бы откат получила, которая аркан накидывала, но и то — не сильный. По ней бы разрыв стегнул, может, проболела б она какое-то время — и только.
— Понятно.
— А когда понятно вам, давайте думать. Чтобы и похитили меня, и вы меня нашли потом, — рубанул воздух рукой Илья. — Я не заяц, под кустом прятаться, я жить спокойно хочу, чтобы эта нечисть ни на меня, ни на родных моих руку не поднимала.
— Давайте думать, — и Агафья была согласна. И Добряна головой кивала.
Мужчины ведь...
Судьба такая у мужчин — рисковать, любимых грудью своей закрывать, врага воевать.
И у женщин судьба — ждать их из боя, любить да молиться. А когда получится — еще и помогать, чем могут, и лечить...
А могли три волхвы не так уж и мало. И ждали ведьм весьма неприятные сюрпризы. А кое-что и заранее надо было сделать, о чем и сказала Устинья.
— Илюша, надобно нам еще остальную семью из города отослать!
— Почему, Устенька?
— А когда б не о тебе они подумали, об отце да матери? А ведь они и правда, тебя беззащитнее?
Агафья Пантелеевна, которая при беседе присутствовала, внука за ухо дернула крепко.
— Ты, малоумок, головой думать начинай! Не только о себе, но и о всей семье, ты это должен предложить был, не Устя!
Опомнился Илья, головой потряс.
— Бабушка, прости, и правда, дурак я. А только в такое поверить... это ж произнести страшно, не то, что сделать! И не верится даже.
— И сделают, Илюша, и нас не спросят. Потому и хочу услать я родных подалее... кажется мне, что счет на дни пошел, скоро стрела в полет сорвется. Не будет у них времени батюшку с матушкой из поместья везти, а Машенька нам вообще не родня, и Аксинья про то знает.
— Думаешь, рассказала она?
— Уверена. Царица Любава... она умеет из тебя так все вытянуть, сам не заметишь, а расскажешь!
— Поговорю я с родными, Устя. Только вот что им сказать? Так-то не послушает меня батюшка...
— А ты не с отцом-матушкой, с женой поговори, Илюша. Ее упроси сказать, что плохо ей на Ладоге, душно, тяжко. И то, печи тут топят, чад, гарь стоят, снег поутру весь черный, поди, белого и не увидишь-то. А как таять начнет, тут и вовсе тяжко будет, нужники-то вонять будут, их чистить зачнут... пусть попросится уехать в деревню, там и срок доходит.
— А случись что?
— Смотрела я на нее, не случится ничего. И повитуха там есть, что первый раз у нее роды принимала, я расспрашивала, и крепкая у тебя Маша. Уж почти восстановилась она.
Илья только вздохнул, а что делать-то было?
— Хорошо, поговорю я с Машей. Только боюсь, что плакать она будет, возражать...
— Скажи ей, что от этого жизни ваши зависят. Она — твое слабое место, ежели ей или Вареньке угрожать будут, ты разум потеряешь, сделаешь, что враги захотят. Тогда всем плохо будет.
— А ежели тебя похитят, бабушка. — Не удержался Илья от иголки острой, да и кто б тут язык прикусить смог? — Ты ж не уедешь?
— Ох, внучек, в том-то и беда, что не решатся они меня похитить. А жаль, сколько б проблем азом решилось.
И глядя на сухонькую старушку, поверить в это было сложно.
* * *
— Устёна, мощи привезли.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |