По образу и подобию. Часть 1

Самозваный лектор так разошелся, что почти не оставлял места для каких бы то ни было встречных реплик. И лишь незаурядный опыт ведения научных дискуссий позволил господину Гольдбергу всунуть в стремительный словесный поток свое не менее стремительное: "А как же...?"

— Чудо, — развел руки в стороны отец Андрей, — просто чудо... Которое, правда, дается людям не даром, а зарабатывается ими для своего мира. Именно этим, зарабатыванием чуда для своего мира, вам двоим и предстоит заняться. Более того, произойти оно должно будет с тем народом, к которому вы принадлежите. Если, разумеется, справитесь с работой.

— Зарабатывается? Для своего мира? — уцепился за последние слова господин Гольдберг, опередив на долю секунды своего компаньона. Который явно настроился уже задавать вопросы относительно того, какому именно народу — русскому или еврейскому — будет отписано чудо, коли все пройдет как надо. Однако, научное любопытство доцента Гольдберга требовало немедленного удовлетворения. Дела подождут. — А сколько их всего, миров?

— Кто ж теперь знает? — устало вздохнул рассказчик. — Поначалу был один. Все согласно графику. На первый день создал Бог свет и отделил его от тьмы. На второй — твердь и воду... Проблемы начались на седьмой день, о котором Священное Писание по понятным причинам умалчивает. Ибо, как раз на седьмой день ожидал Творца, как сейчас говорят, полный облом.

— ...?! — немым вопросом выразил свои эмоции от услышанного господин Гольдберг.

— ... э-э-э, — конкретизировал его вопрос господин Дрон.

— Все дело в том, повествование о Творении мира слегка лукавит. Созданный вместе с животными и гадами на шестой день, Человек ничем от животных и гадов еще не отличался. Образом и подобием Божьим он должен был стать по плану лишь на седьмой день Творения....

— Ну, — подтолкнул задумавшегося отца Андрея нетерпеливый доцент-медиевист.

— Баранки гну! — неожиданно рявкнул рассказчик, стряхивая с себя последние крупицы лощеного денди. — Говна кусок получился, а не образ и подобие! Вот мы с вами теперь и мучаемся, разгребая за Ним...

Наши герои, в который уже раз, привычно онемели. Похоже, все шло к тому, что онемение становится для них столь же регулярным мероприятием, как чистка зубов или утренняя чашка кофе. И теперь, полностью дойдя до необходимой кондиции, они были способны лишь тупо внимать. Отца же Андрея явно несло...

— Рассказать все полностью я сейчас просто не имею права. Только после вашего возвращения. Но суть изложу. Когда стало ясно, что из Человека получилось... то, что получилось, Творец взялся экспериментировать. — Последнее слово хозяин дома произнес с нескрываемым отвращением. И почти с таким же отвращением продолжил. — Экспериментировать с историей, пытаясь таким образом исправить брак, допущенный в самом проекте Творения.

Вот только его собственный потенциал был уже практически исчерпан. И тогда Ему пришла в голову "гениальная" мысль. Использовать для этого самих людей!

Поскольку вмешательство людей в уже случившуюся историю собственного мира противоречит каким-то там фундаментальным константам, Господь быстренько создал резервную копию. Куда люди из первого мира могли уже вмешиваться совершенно невозбранно. Равно, как и оттуда в наш мир. И тут началось! Каждое серьезное вмешательство, сумевшее превзойти порог исторической инерции, создавало новое ответвление мировой истории. Формируя тем самым новую версию мира. То есть, фактически создавая еще один мир! Сколько их сейчас — никто не знает. Не сумев точно спроектировать изначальный процесс Творения, Господь наш во всей мудрости своей решил компенсировать это количеством экспериментальных моделей последней стадии. То есть, Седьмого Дня ...

— Ага! Метод научного тыка, — глубокомысленно кивнул господин Гольдберг. Однако отец Андрей даже не отреагировал на его реплику.

— Понятно, что далеко не каждое вмешательство может менять течение истории. Лишь действия, совершенные в точках бифуркации исторического развития. Где сравнительно небольшие по силе воздействия приводят к фундаментальным изменениям процесса в целом. Эти точки вам, сталкерам, и сообщаются в виде горящих в голове дат. А дальше все зависит уже от вашей воли и способностей — куда и как сумеете вы повернуть исторический поток.

— Так, — очнулся, наконец, господин Дрон. — Изменение истории, это все хорошо и интересно. Но хотелось бы как-то поближе к зарабатыванию чуда, или как его там... Пока что мы об этом ничего внятного не услышали.

— Так мы фактически уже добрались, — любезно улыбнулся отец Андрей. — Попав в сопредельный мир, вы, господа, меняете его историю. То есть, пускаете ее не по тому пути, куда она должна была бы покатиться в соответствии со своими собственными законами. Иначе говоря, вносите в сопредельный мир импульс неопределенности. Импульс выхода за рамки собственного закона. Импульс чуда.

А далее вступает в силу общее правило сохранения импульса. Насколько основательно вам, господа, удастся изменить исторический поток в сопредельном мире, настолько высокий откат придет из него в ответ. В наш с вами мир.

— Импульс неопределенности...?

— Его и называют Чудом, — уточнил хозяин дома, — или везением, или удачей. То, что позволяет в какой-то момент вырваться из-под гнета непреодолимых законов социальной механики и сделать то, чего не может быть. Как это сделал Давид, влепив камень в лоб Голиафу. Вопреки всем и всяческим законам нашего мира.

— Да ладно ... — с сомнением протянул господин Дрон. — Ну, влепил и влепил. Что от этого изменилось?

— Что изменилось? Да не так уж и мало! Видите ли, господа, я предполагаю, что некий древний иудейский сталкер когда-то очень серьезно изменил течение истории в одном из сопредельных миров. Ибо в ответ наш мир получил более чем солидную порцию чуда. Все дело в том, что иудеи существуют на сегодняшний день лишь в нашей ветке миров. Во всех остальных мирах — где изменения совершались в более поздних точках бифуркации — иудеи были в конце двенадцатого века до нашей эры просто вырезаны. Экспансия филистимлян вглубь Палестины встретила довольно жесткое сопротивление, знаете ли... Вот их и вырезали, до последнего человека! И остались они везде лишь в исторических справочниках, мелким шрифтом. Это — во всех мирах, кроме нашей ветки. Что значит качественное и вовремя случившееся Чудо...!

— Ладно, — поднялся господин депутат, оглядываясь в поисках плаща. — Все это и хорошо, и занимательно. Но — без меня. Вы, уважаемый, упустили в вашем рассказе один примечательный факт. Там, в сопредельном мире, нам могут запросто отчекрыжить головы. А мне моя нравится на своем месте. Очень, знаете ли, довольно ловко сидит у меня на плечах. И я не собираюсь подставлять ее под топор, даже ради счастья всего человечества. Пусть уж оно как-нибудь само...

— Сядьте! — прогремел голос отца Андрея. Вернее даже не так. Особой громкости как бы и не было. Вот только взгляд... Загляните, государи мои, как-нибудь на досуге в жерло свежезаряженной гаубицы 152 мм — ощущение будет в чем-то схожим.

— Сядьте...

— Вы бы поаккуратней, святой отец, — пробурчал вернувшийся на место олигарх. — А то так и штаны замочить недолго.

— Я еще не сказал вам главного. Чудо, которое должно случиться из пришедшей в наш мир неопределенности, оно будет не "вообще"... — отец Андрей в замешательстве пошевелил пальцами, пытаясь подобрать правильную формулировку. — Каким-то образом, никто не знает каким, оно еще и будет привязано к вашему самому главному, самому затаенному желанию. К тому, что вы хотите в глубине души на самом деле... Иначе говоря, пришедший в наш мир ответный импульс неопределенности будет модулирован вашими глубинными желаниями. И его действие окажется накрепко связанным с ними.

Депутат насмешливо хмыкнул:

— Это, типа, исполнение желаний, что ли? "По щучьему велению, по моему хотению"? Так мне этого не нужно. Может, разве что, доцента этим делом соблазните. А я и сам небедный человек. Все, что мне надобно, сам приобресть в состоянии.

— Ага-а-а? — с неожиданным и каким-то новым интересом воззрился на господина Дрона отец Андрей. — Вот значит как? Полностью счастливый и довольный жизнью человек? "Остановись, мгновенье, ты прекрасно"? Давно хотел взглянуть на такую диковинку, думал — и не доведется... А вот поди ж ты!

Отец Андрей встал со стула и обошел вокруг сидящего депутата. Совсем, как турист или экскурсант, восторженно оглядывающий со всех сторон некую Главную Достопримечательность. Даже руки к груди прижал, демонстрируя полный и окончательный восторг.

— Ну, насладились, так я...

— Еще минуту, — не дал ему закончить хозяин дома. — Вам ведь сейчас слегка за пятьдесят? Ну, с вашим здоровьем еще лет двадцать активной жизни гарантировано. Потом пятнадцать-двадцать лет красивой, обеспеченной старости — и конец. Вы понимаете, конец! Вас больше не будет. Нигде! Люди вокруг будут и дальше своими делами заниматься, а вас — как и не было никогда. Так что, можно уже подводить какие-то итоги.

Ну, пара десятков предприятий в собственности, еще несколько крупных пакетов акций в банках и транспортно-логистических компаниях. Всего активов где-то на восемьсот миллионов долларов. Как бы и неплохо.

И что, именно вот этого всего вы хотели от жизни? Молодую красавицу жену, которая с вами потому, что это сопряжено с известным жизненным уровнем? И будь вы не красавец и умница, а худой и горбатый карлик с животиком, как у нашего друга-историка, она бы вас так же любила за свой более чем обеспеченный быт. Вы этого ждали от жизни? Или сына, с которым вы лишь слегка знакомы? — ну, не было у вас времени по-настоящему заниматься воспитанием ребенка!

Или, может быть, ваши полторы дюжины заводов ответят вам, на кой черт вы вообще появились на свет в этом мире, и чего от него ждали? А? Ответят? Вот вы родились, учились в школе, в военной академии... А сами все время где-то про себя думали — вот бы мне стать владельцем заводика-другого... Ну, думали? Признавайтесь! И теперь мечта, наконец, сбылась! Вот они, заводы, о которых грезилось долгими зимними вечерами! Ведь грезилось? Или не грезилось? Сбылась мечта детства? Ну, чего молчим?!

Почтенный депутат и правда молчал. Такое ощущение, что он отца Андрея и не слышал вовсе. Смотрел куда-то в угол, спокойно, отрешенно. И было видно, что он вообще не здесь, и что происходящее в комнате его ничуть не волнует. Нечто категорически другое занимало его внимание. А отец Андрей продолжал давить.

— И, кстати, какое отношение ваши заводы имеют лично к вам? А? Заводы эти до вас работали, и после вас работать будут. А не было бы вас вообще на свете, захватил бы их другой прихватизатор, — они бы все так же работали. При чем здесь ты, твоя жизнь, какое она вообще к ним отношение имеет?! А было бы их не два десятка, а две сотни — стал бы ты в десять раз счастливее? Нет, ты скажи: чтобы повладеть лет тридцать вот этими вот цехами, оборудованием, подъездными путями и всей прочей машинерией, ты и родился на свет?

Отец Андрей как-то незаметно перешел на "ты", но, похоже, ни он сам, ни его собеседники этого не заметили.

— Где же ты сам-то, в чем ты? Жизнь, считай, к концу идет, и чего ты достиг? Возможности в любой момент зайти в el Gusto и съесть там все, что в голову взбредет? Ну, признавайся, именно эта путеводная звезда вела тебя через жизнь, от года к году, от испытания к испытанию? Тебе именно этого нужно было от своей единственной жизни? Которая в обозримом будущем, между прочим, заканчивается! Тебе вообще чего-то когда-то от жизни хотелось, вот лично тебе? Или добрая порция Хамон Иберико, запитая бутылочкой Campo de la Guardia — это и есть та цель, к достижению которой ты шел все прожитые годы? И вот, достигнув ее, наконец-то счастлив?

Отец Андрей как-то вдруг прекратил свои метания по комнате и встал у окна. Пригладил рассыпавшиеся волосы, похлопал по карманам и, выругавшись, попросил закурить. Дрожащими пальцами прикурил от депутатской зажигалки, затянулся, закашлялся...

— Черт, лет тридцать уже не курил. Как после Афгана из кусочков собрали, так и бросил... Понимаешь, Серега, есть у многих сегодня такое мнение, что человек — это то, что он может. Какой мощи себе за жизнь накачал, тем он и является. Совсем ничего не может — ну, лох, бомж. Что-то может, стало быть мужик, деловой, олигарх, президент... Там ступенек сколько хочешь нагородить можно.

Так вот, неправильное это мнение.

Моща твоя — это средство. А вот для чего? Чего ты хочешь — вот главный-то вопрос по жизни. Для исполнения каких таких твоих желаний тебе эта моща нужна? Если знаешь ответ на этот вопрос — значит и знаешь, кто ты на самом деле есть. А, если нет, стало быть и нет тебя на свете. Нет, и не было. А так, тушка какая-то по белу свету мотыляется, чего-то там откусит, чего-то здесь. Человек, нутро его самое нутряное, это — то, чего он от жизни хочет. А если ничего не хочет, значит и нет его, человека.

— А если хочет, да не может?

— Бывает, — согласно кивнул отец Андрей, — самое обычное дело. Ну, несчастные люди себе сколько хошь отмазок на этот счет придумали. Жить-то ведь как-то надо. Самая главная из них — "не очень-то и хотелось". Или это, как его, "мысли позитивно", — явно передразнил он неизвестного собеседника. — Ищи во всем хорошую сторону. Ну, ищи-ищи. Почти все чего-нибудь, да находят. Ты как, Сергеич, тоже на "чего-нибудь" согласен?

По ходу дела в руке господина Дрона тоже как-то незаметно оказалась сигарета. Посидели, подымили. И даже господин Гольдберг вошел в компанию, крайне неумело, не взатяг посасывая добытую у олигарха кубинскую "Monterrey". Порядочная дрянь, между нами говоря, сигарета для внутреннего рынка, но господину Дрону почему-то нравилась. Говорить никому не хотелось. Что-то припомнив, разговор возобновил отец Андрей:

— В середине девяностых все стены дебильной рекламой заклеены были. Ну, там тур какой в Эмираты, квартира в элитном районе, коттеджный участок... Любили тогдашние рекламщики начинать свои опусы так: "Для имеющих средства..." А дальше уж втюхивать чего нужно. Для имеющих средства. Средства! Все в этом мире — для имеющих средства! А для имеющих цели?! Цель — это душа, вывернутая наружу, в мир!

Мля, Сергеич, в кои-то веки у тебя выпало сделать то, что на душе лежит. Ведь лежит же что-то, черт бы тебя побрал! И ты еще, сук-кин кот, кобенишься?!

— Ладно-ладно, Андрюха. Ишь, развоевался! — Депутат, наконец, очнулся, маска отрешенности сменилась выражением какой-то веселой злобности. Этаким приветливым многообещающим оскалом. — Пойду я, пойду. Чего бы и не сходить? Дикая природа, приветливые аборигенки. Я как раз отпуск себе планировал. Вот и отдохну на свежем воздухе.

— А вы как, господин Гольдберг?

— А что я? Чуть что, сразу Гольдберг! Знаете же, что за компанию и жид задавился. Так вот, я — тот самый жид и есть.

* * *

Аржантей, Иль-де-Франс