Плата за наивность

— Здесь всегда так? — спросила я.

— Обычно — да, — ответил Николас. — Вам здесь не нравится?

— Вы обещали розы, а их все нет, — уклончиво ответила я.

Мне хотелось выйти на более открытое место. Меня неожиданно стало тяготить его присутствие, я чувствовала неловкость от того, что мы с ним тут лишь вдвоем.

— Я хотел провести вас к центральному пруду, — ответил он, — но если вам розы нужны непременно в первую очередь, то туда можно и быстрее дойти.

Увлекая меня за собой, Николас тут же свернул в одну из боковых аллеек, она была намного уже, а ветви деревьев сплетались над ней, образуя плотный полог. Здесь царил полумрак, в котором вспыхивали при нашем приближении яркими разноцветные огоньки. Вспыхивали и рассыпались крошечными фейерверками, указывая дорогу. Ажурный мостик над крошечным ручейком висел в воздухе. Легкое журчание воды переплеталось с нежной едва уловимой музыкой. Наверно, это тоже было настроено на приближение людей, не будет же это все постоянно использоваться? Правда, Николас говорил, что здесь очень много магической энергии уходит на поддержание. И все равно, он прав, нерационально это, хоть и красиво. Я осматривалась в надежде заметить хоть один артефакт, но так ничего и не нашла. Занимались этим маги много сильнее меня.

— Здесь тоже роз нет, — сказал неожиданно Николас.

— Но здесь интересно, — улыбнулась я ему.

— Да, интересно...

Незначительное изменение в его голосе заставило меня насторожиться, но когда он меня обнял, я лишь испуганно ахнула и попыталась вырваться. Такого поведения я от него не ожидала и не была к нему готова. До этого момента он был образцом вежливости и внимания, но сей час и не подумал меня отпустить, напротив — объятия стали еще более тесными, одна его рука легла мне на затылок, не давая отвернуться, а губы встретились с моими. Я пыталась вырваться, но поцелуй становился все более страстным, обжигающим, требовательным, пробуждая во мне что-то глубинное, ранее никогда не испытанное. Голова кружилась, желание сопротивляться уходило, оставляя место совсем другим желаниям. А промелькнувшая мысль "если бы это был Рудольф" не только не отрезвила, напротив — заставила ответить на поцелуй. Я не нужна Рудольфу, а он не нужен мне, и только так. И лишь когда поцелуй прервался, меня обожгло осознание случившегося.

— Штефани, извините, — почти прошептал он, не давая мне отстраниться и сейчас. В голосе его раскаяния не было, скорее — удовлетворение. — Не в моих правилах добиваться силой, но иначе вы бы так от меня и бегали.

Он опять наклонился ко мне, но в этот раз я отвернулась, и он лишь прошелся поцелуем по виску и щеке. Меня начала бить крупная дрожь. Было холодно и страшно.

— Штефани, я не причиню вам вреда, — мягко начал уговаривать меня Николас. — Успокойтесь.

— Отпустите меня.

Я уперлась руками ему в грудь, но ничего этим не добилась. Оставалось лишь возмущенно на него смотреть и надеяться, что все ограничится лишь одним поцелуем.

— Непременно, — ответил он. — Но только после того, как вы ответите на мой вопрос.

— Какой вопрос? — нервно спросила я.

— Вы примете от меня браслет, Штефани?

Мне показалось, что я ослышалась. Я подняла голову и удивленно на него посмотрела. Он был необычайно серьезен и пристально на меня смотрел. Да, ему хотелось получить ответ. Вот только я не готова была дать ему тот, на который он надеялся.

— Не вы ли не так давно говорили, что прежде нужно узнать друг друга получше? Зачем вы торопитесь, Николас?

— Мы завтра уезжаем на сборы, — ответил он, — и для меня невыносима даже мысль, что я не буду вас видеть целых две недели.

— Возможно, за эти две недели вы и думать обо мне забудете, — ответила я.

— Не забуду.

— Тогда мы и вернемся к этому разговору.

А сейчас мне хотелось одного — уйти отсюда. Розы королевы Ниалии уже не казались мне привлекательными, а Королевский Парк — безопасным. Даже журчание ручья было тревожным.

Глава 9

Весь следующий день Моника ходила с покрасневшими глазами и совершенно несчастным видом. Так замечательно развивавшийся роман оказался жестоко прерван армейским ведомством, отправившим курсантов на опасную далекую практику. Регина постоянно вокруг нее увивалась и утешала как могла, хотя и сама выглядела довольно уныло. Боюсь, утешить их обеих могло только триумфальное возвращение Вернера, которого за совершенный им во славу Гарма подвиг наградят личным имением и пожизненной королевской пенсией, что незамедлительно позволит ему просить руки Моники, не опасаясь отказа ее семьи. Возможно, Регину утешило, если нашелся бы красавец военный, влюбившийся в нее с первого взгляда и воплотивший ее мечты о настоящем романе в жизнь. Но в этом я не была уверена — переживать за других она не перестала бы, даже если своя личная жизнь у нее будет не менее бурной, чем у Моники до отъезда Вернера.

Я их переживаний не разделяла. Напротив, волновалась лишь, не появится ли мой неожиданно обретенный поклонник раньше, чем закончатся эти сборы, начавшиеся так вовремя. Вчерашний день выдался для меня нелегким, сначала я встретила Рудольфа, затем Николас неожиданно полез с поцелуями. Свой первый поцелуй я представляла совсем не таким и совсем не с тем. И тем ужасней для меня оказалось, что я, сама не знаю зачем, уступила Николасу. Он долго меня не выпускал из объятий, зачем-то завел разговор о помолвке, хотя я прекрасно понимала, что без согласия родных ему ее заключать нельзя. Он может говорить, что волен в выборе спутницы жизни, но родители так же вольны его не одобрить. Но курсант все равно пытался получить мое согласие, хотя с браслетом мог подойти только после сборов. Голова у меня кружилась, мысли путались, но согласия я ему так и не дала, хотя он был необычайно настойчив. Немного пришла в себя я лишь по дороге к дому, так что попрощалась с ним почти спокойно, пытаясь выбросить из головы так взволновавшие меня события, но когда он опять сказал мне, что сожалеет о случившемся, я не выдержала:

— Зачем вы это повторяете? Вы же не сожалеете, совсем не сожалеете, что меня поцеловали.

— Вы правы, — ничуть не смутился он. — Я не сожалею. Сожалеть о том, что было прекрасно, было бы странно. Теперь, пока мы не вернемся в Гаэрру и я не смогу вас видеть, мне остается только вспоминать о том, что было, о ваших губах, таких нежных, таких восхитительных на вкус. Вспоминать и надеяться, что за эти две недели вы меня не забудете и мне удастся повторить это опять.

Смотрел он при этом мне в прямо в глаза, уверенный в своей правоте. И смотрел так, что я почувствовала, как жаркая волна выплеснулась краской на мое лицо, не пощадив ни шею, ни уши. На его губах промелькнула тень улыбки, что вконец меня разозлило.

— Не удастся, не надейтесь, — бросила я. — Я больше не хочу вас видеть. Прощайте.

Я резко развернулась, так, что юбка даже захлестнула по его ногам, и быстро поднялась по ступенькам к двери. Удерживать меня он не стал, наверно, сполна насладился моей беспомощностью за этот день, или при свидетелях не хотел показывать поведение, не соответствующее его происхождению.

— До свидания, Штефани, — донеслось мне вслед. — Я приду к вам сразу как приеду.

Вот когда я пожалела, что нашей дверью нельзя хлопнуть. Закрывалась она тихо и беззвучно, за что отвечал специальный артефакт, который на моей памяти ни разу не ломался. Не случилось это и сейчас. В торговом зале была одна лишь Анна, в моей помощи она не нуждалась, так что я с ней лишь поздоровалась и сразу ушла к себе. В одном Николас прав — забыть его мне не получится — воспоминания о его поцелуе прочно засели в моей голове, не желая уступать место ничему. Конечно, я и раньше иной раз в мечтах представляла, как это будет, но никогда не подозревала о шквале эмоций, что меня захлестнет. Захлестнет, закружит водоворотом. Только были эти эмоции не мои — отражение чувств Николаса, которые ему удалось передать через поцелуй. Слишком их много было, этих чувств, слишком сильными и горячими они были. Нет, нужно держаться от него подальше, не следует дразнить мужчину, от которого меня так много отделяет. И я твердо решила — никуда я с ним больше не пойду. И браслет его брать не буду, пусть он хоть из лунного металла будет сделан.

Регина бы меня не поняла. Она не привыкла думать о будущем, оно казалось ей простым и счастливым. Влюбится, женится, и заживут они душа в душу. А как же иначе? Сердце ее было опять открыто для новых поисков, но на горизонте ни одного мундира не было. Поэтому она пока довольствовалась наблюдением за чужим счастьем, и разлука любящих сердец казалась ей жестокой несправедливостью. Только Моника и Вернер нашли друг друга, и на тебе — ему уже уехать пришлось. Думаю, если бы я выразила хоть малейшее сожаление по поводу отъезда Лоренца, мне тоже досталась бы своя порция утешений. Но я такой глупости не сделала, поэтому все внимание Регины безраздельно принадлежало Монике с красными глазами. Та страдала, грустно грызла кончик карандаша и с отсутствующим видом сидела на всех занятиях. С таким же видом с них и уходила в сопровождении участливой Регины. Я проводила их глазами до входа в общежитие, вздохнула и пошла домой. Мне тоже хотелось обсудить с кем-то случившееся, но было не с кем. Не тете Маргарете же рассказывать? Да и не уверена я, что Регине стоит о таком рассказывать — ведь не так давно она была заинтересована во внимании Николаса. Не будет ли ей обидно и неприятно меня выслушивать?

Я шла, полностью поглощенная в свои мысли, поэтому окликнувший меня Рудольф застал врасплох:

— Штеффи, какая неожиданная встреча!

Лицо его выражало искреннюю радость и удивление, словно он не поджидал меня здесь, о чем я почему-то сразу подумала, а просто проходил мимо. В душе зашевелилось смутное беспокойство. Если он меня захотел настолько срочно увидеть, значит, я опять оказалась рядом с чем-то нехорошим. В то, что у него внезапно проснулись чувства после полутора лет отсутствия, я ни за что не поверила бы. Хотя поговаривали, что ревность иной раз вытворяет странные вещи, а основания для нее у Рудольфа вчера появились. Только основой ревности все равно должна быть любовь, а ее не было.

— Добрый день, инор Брайнер, — ответила я. — Не смогли вчера найти нужное в книжном магазине? Решили сегодня вернуться?

Рудольф радостно мне улыбнулся, словно я его пригласила в гости на чай с собственноручно приготовленным тортом. Но я улыбаться в ответ ему не стала, лишь сделала попытку его обойти и пойти дальше.

— Штеффи, ты на меня злишься из-за вчерашнего? — спросил он. — Мне не следовало этому курсанту говорить о нашей помолвке.

— Я не злюсь из-за вчерашнего, — ответила я. — Вы имеете право говорить все, что считаете нужным, инор Брайнер.

— Забавно, — сказал он, — ты совсем не меняешься. Такая же церемонная и независимая.

— Рада, что вас позабавила, — сухо ответила я. — Всего хорошего, инор Брайнер.

— Штеффи погоди, — сказал он. — Мне нужно с тобой поговорить.

Почему-то мне показалось, что он хочет объясниться. Рассказать, где он был и почему не имел возможности прийти ко мне раньше. Возможно, с этим как-то связан его шрам, к которому все так же хотелось протянуть руку. Но права на это у меня не было. Поэтому я просто остановилась, чтобы его выслушать.

— Не будем же мы здесь торчать посреди улицы? — проворчал он. — Ты обедала?

Я невольно улыбнулась — вчера о том же и тех же самых словах спрашивал у меня Николас. Видно, Рудольф вспомнил о нем же, так как нахмурился и переспросил:

— Так как, обедала?

— Нет, у меня только кончились занятия, — ответила я.

— Тогда я тебя приглашаю, — он галантно подал мне руку, за которую я взялась, чуть помедлив.

Рука его, твердая и теплая даже сквозь рукав, казалась надежной опорой. Но я ни на миг не забывала, что лишь казалась, хотя забыть очень хотелось. Забыть и вернуться назад на эти полтора года. Мне вдруг стало необычайно обидно, что мой первый поцелуй достался не ему. Возможно, тогда все сложилось бы по-другому? Я повернула к нему голову, он смотрел на меня, задумчиво, изучающе, без улыбки и безо всякого недовольства.

— Мы так и будем стоять? — спросила я. — Или обед к нам сам придет прямо сюда?

— Нет, — усмехнулся он, отвел от меня взгляд, и мы двинулись вниз по улице.

— О чем вы хотели со мной поговорить, инор Брайнер? — спросила я.

— Слишком серьезный разговор, его нельзя начинать на голодный желудок, — отшутился он. — Штефани, давай ты будешь обращаться ко мне как раньше? А то меня несколько нервирует, когда ты говоришь "инор Брайнер". Я себя ощущаю собственным даже не отцом — дедом. Или мне тоже начать обращаться к тебе официально "инорита Ройтер"?

Он не прижимал мою руку к своему боку, хотя сейчас я не стала бы этому возмущаться. Напротив, мне хотелось быть к нему как можно ближе. Вчерашний поцелуй пробудил во мне смутные желания, только были они связаны совсем не с тем, кто их пробудил, а с тем, кто сейчас шел сбоку от меня и ждал моего решения. Правильно было бы согласиться на "инориту Ройтер", но это значило лишь дальнейшее отчуждения, чего я всей душой не хотела. Сейчас мне казалось, что в эту минуту мы близки даже более, чем раньше.

— Хорошо, Рудольф, — ответила я. — На собственного дедушку ты пока не похож. Шрам — это еще не морщина. Кстати, откуда он?

— Да по собственной глупости, — недовольно ответил он. — Неужели так заметно?

— Почти нет, — ответила я. — И все же, как ты его заработал?

— Может быть, расскажу как-нибудь потом, — ответил он. — Не сегодня. Или не расскажу. История такая, не для посторонних ушей.

Иллюзия близости лопнула, как радужный мыльный пузырь, оставив от красивых переливов лишь грязное мокрое пятно. Я все так же оставалась для него чужой. Ничего не изменилось от того, что он был рядом и держал меня под руку. Я замолчала и отвернулась. Глупой идеей было пойти с ним на обед. Ничего хорошего из этого не получится.

— Штеффи, не обижайся, — мягко сказал Руди. — Я не могу пока рассказать. Не потому что ты посторонняя, а потому что ты — это ты.

Его слова меня удивили. По ним выходило, что он мог бы рассказать другому, к примеру, Регине, но не мне. Или я его неправильно поняла?

— Я не обижаюсь. Не хочешь рассказывать — не говори.

— Обижаешься, — ответил Рудольф. — Я это вижу. Дело не в том, что я не хочу. Просто я глупость большую сделал, исправить нельзя никак. И рассказать тебе о ней не могу. По хорошему, мне и сейчас здесь быть нельзя, но я посчитал этот повод достаточно веским, чтобы с тобой поговорить.

К моему удивлению, посмотрел он даже виновато, но слова его были слишком туманными, чтобы объяснить что-то. И мне опять показалось, что я для него что-то значу. Что рано или поздно он объяснит, где был все это время и все у нас будет хорошо. День, вроде бы пасмурный и мрачный, неожиданно расцвел всеми красками лета, хотя была сейчас лишь весна. Весна — прекрасное время года, просто удивительное. Я улыбнулась Рудольфу, сама не знаю, почему. Он открыл передо мной дверь, и мы оказались в маленьком ресторанчике. Надо же, я и не заметила, как мы до него дошли. Заведение было не столь помпезным как то, где я вчера была с Лоренцом, и в книжечке со списком предлагаемых блюд незнакомых слов не было, так что я справилась с заказом сама. Есть мне почему-то совсем не хотелось, я ждала, когда Рудольф скажет, ради чего он меня сюда пригласил. Но он совсем не торопился.