Фейри с Арбата. Гамбит

Лиля хихикнула. А девица слишком поздно сообразила, что значит 'Nikon' и ухмылка. Лишь когда фоторазбойник резко поднял объектив и щелкнул подряд десяток кадров. Девица с открытым ртом, девица красная от гнева, девица замахивается сумочкой...

Лиля похлопала и вернула ему "браво!" Разбойник поклонился, ухмыльнулся, отсалютовал фотоаппаратом и смылся, пока менеджеры держали девицу, а прибежавшая на визг Светочка — главный местный психолог — заговаривала ей зубы. Лиля тоже смылась. Ее ждало погружение — и Девье озеро. И, возможно...

Уже переодевшись, Лиля задумчиво поглаживала открытую крышку камеры, — подумалось вдруг, что она скопировала привычку Михаила, он вечно трогает то кристаллы на камере, то монитор, словно они живые. Наверное, ненормальный компьютерный гений, из тех, что разговаривают с 'железом'. А кристаллы в самом деле красивые, и кажется, внутри них мерцает огонек, интересно, какие они на ощупь? Едва она дотронулась, кристалл загудел и завибрировал, как мурлычущий кот. От неожиданности Лиля ойкнула и отдернула руку.

— Что случилось? — спросил от двери Михаил.

— Он гудит. — Она обернулась и виновато пожала плечами; куратор казался удивленным и рассерженным. — Я не знала, что его нельзя трогать. Надеюсь, я ничего не сломала?..

Покачав головой, Михаил потянулся за тонометром. Он снова был спокоен и невыразителен, и Лиля подумала, что ей примерещилось. Все, и свет внутри кристаллов, и электрический разряд, и странная реакция Михаила.

— Готова? — спросил, снимая манжету тонометра с Лилиной руки и почему-то глядя ей за спину, в изголовье камеры.

Она кивнула.

— Как пионер!

— В этот раз у тебя будет неделя. Семь суток. Возвращаешься как обычно. Правила помнишь?

Лиля широко улыбнулась.

— О своем мире не говорить, беречь экологию, за два часа до перехода быть в холме! Помню.

— Экологию игрового пространства! — поправил куратор. — Если почувствуешь себя нехорошо, пожалуйста, возвращайся сразу. Сама знаешь, новые локации не всегда безопасны.

Лиля пожала плечами. Ну да, наша служба и опасна, и трудна, и тусне она, пожалуй, не видна. И славно. И тусня, и ФСБ, и хрен с горы обойдутся без сакрального знания о том, что технология полного погружения еще не до конца отлажена, а в новых локациях случаются глюки. И о том, что некоторые счастливчики не платят за игру ни копейки. Немножко опасно? Да. Но не опаснее, чем жить в Москве, ездить в метро и есть сосиски из магазина. И всяко не опаснее, чем попадаться на зуб родным гадюкам из библиотеки.

Глава 4. Сакс

Розга по Саксу, может, и плакала, только отец его не тронул. Хотя наверняка боялся, что Сакс заплутал или попался стражникам — вернулся-то домой позже отца. Но ничего не сказал, крепко обнял, похлопал по плечу, а потом так же, молча, ушел в дом.

Целых три дня они жили так, будто ничего не было. Отец ни о чем не рассказывал, сам не расспрашивал. Мама тоже, лишь иногда кидала на своих мужчин обеспокоенные взгляды, вздыхала и возвращалась к делам. Единственно, отец запретил Саксу охотиться. Сказал просто: не ходи в лес без меня. Саксу даже в голову не пришло возразить. Видать, их высочество изрядно повыбили дурь, а что не повыбили — то само ушло. В холмы, вслед за фейри.

Обо всем этом Сакс старался не думать, а чтоб думать не хотелось совсем, занялся огородом. Давно собирался выкорчевать разросшийся терн, и заменить несколько досок в сарае, и обрезать яблони, и... Он как раз закончил починку тележного колеса, как позвал отец. Вышел из дома в чистой рубахе, с ножом у пояса, собрался куда?

— Одевайся, пойдем к Дунку. У Тянучки подкова разболталась.

К кузнецу в чистой рубахе? Темнит отец.

Ополоснувшись парой ведер из колодца, Сакс натянул рубаху, сухие штаны, опоясался — раз отец с ножом, то и ему не повредит. Расчесал спутанные лохмы фейриным гребнем, заплел косу заново. Поцеловал маму в макушку, привычно уже подумав, какая она теперь маленькая, не то что в детстве.

— Идите уже, — мама улыбнулась одними губами, глаза в лучиках морщин так и остались грустными и беспокойными. — Вернетесь, будет вам пирог с яблоками.

Пироги мама готовила по-благородному, добавляла мед, полдюжины трав, сушеную вишню и толченую черемуху. Так готовила кухарка ее отца, сэра Оквуда, еще до луайонцев. Сакс точно не знал, как получилось, что молодой деревенский шериф женился на благородной, родители не рассказывали о том, как пришли рыбники — а замок деда сгорел вместе с дедом, и с большей частью деревни, той, что за ручьем. В развалины до сих пор никто не ходит, даже мальчишки не лазят. Даже луайонцы — хотя приезжал как-то нобле, осматривал деревню и прикидывал, во что обойдется отстроиться заново. Так и не собрался, верно, нашел место получше. Как нобле плюнул и уехал, жители Оквуда вздохнули с облегчением. Пусть деревня стала совсем маленькой, зато никаких рыбников под боком.

Кузнецов дом стоял на отшибе, у реки, чтоб шум и дым от кузни не мешал добрым оквудцам и не пугал скотину. Сам кузнец встретил их у калитки, отца сразу повел в дом, а Томаса с Саксом послал поправлять Тянучке подкову.

— Про повстанцев, небось, говорить будут, — шепнул Томас, глядя им вслед. — Слышь, отец с ярмарки сам не свой. Послушать бы.

— Быстренько подкову, и — того, — кивнул Сакс.

С подковой управились в миг, благо там всего лишь гвоздь вылетел. И полезли через сарай в подпол, по длинному лазу аккурат под комнату. Пришлось, правда, рубаху оставить в сарае, а то отец бы непременно спросил, где ж Сакс так извозился. Над самыми головами скрипнула доска — кто-то ходил. Кузнец, наверное, он тяжелее. Ну точно — отцов голос раздался сбоку, где стол.

— ...подъехал ко мне, — горько говорил отец. — Уставился свысока, вроде он меня и знать не знает, щучье отродье. Давай ему младшего, он принцу не угодил, да тот милостив. Простит, на службу возьмет. А я решил — не дам. И так двоих старших забрали. И то, один, похоже, вовсе сгинул, а второй вон чего учинил! И отец ему не отец, и Томаса твоего мало не искалечил, и на родного брата охоту устроил. Тьфу!

— Да и моему там делать нечего, — прогудел кузнец из угла. — Верно говоришь, посмотрели мы, чего принцева-то служба с людьми делает. Я уже и с родней из Ротенбита договорился, отвезу им женку. А то и твою туда же, а, Герт? Вот как мудрый на Асгейров день приедет, подойдем под благословение, чтоб видел, что все здесь. А потом в лес...

Кузнец помолчал, вздохнул и добавил:

— А может, нам с Томасом раньше уходить надо было. Мудрые эти, боуги их задери... — покряхтел и снова замолк.

— Выкладывай, Дунк, что случилось-то?

— Да в городе. Как Бероук за Саксом погнался, ко мне подошел мудрый. Все выспрашивал, кто мы да откуда. Может, услыхал как сынок мой хвастает фейрями, а может и того... почуял чего... Томас-то мой руду и воду под землей видит, вон, говорит, под Девьим озером серебряная жила идет, прям где родники, оттого там вода такая светлая, вкусная и никогда не цветет. Да ты сам видел, чего уж там...

Отец длинно выругался, а Сакс подумал, точно же, Томас сколько раз каленое железо руками хватал, лепил как глину. И сам кузнец тоже. Даже и не думалось как-то, что это колдовство — оно ж всегда так было. Какие они колдуны-то? Кузнецы и есть. Это пастухам и всяким огородникам не положено ладить с огнем и железом, а кузнецам — положено, как же кузнец иначе ковать будет? И мудрый тот не на Томаса смотрел, а на фейри. Или все же на Томаса? Ллировы мороки!

Рядом с Саксом зашуршало. Скосил глаза: Томас тер подбородок. Верно, так и болит после братнего эфеса. Ну, Марк, дери его сворой! И сам хорош. Бросил друга, а если б его затоптали?

Сакс потянул Томаса за рукав, мол, что надо — услышали. Когда выбрались обратно в сарай, буркнул:

— Чего, дурной, полез?

— Сам дурной, — насупился приятель. — Я ж помочь хотел. Скажи еще, что не помог. — Глянул на смущенного Сакса и махнул рукой. — Да ладно, плюнули и забыли. Ты про девку лучше расскажи. В городе, что ль, познакомился?

Помявшись, Сакс мотнул головой.

— На озере же.

Невольно улыбнулся, вспомнив, как резал ей дудочку.

— Так она чего?.. — Томас открыл рот: догадался. — Да быть того не может! А что ж не зачаровала принца-то?

— А не знаю. Странная она, иногда что твое дите, а иногда... — Нащупал у пояса гребень, сжал.

Томас нетерпеливо хмыкнул.

— Она в холмы ушла. — Сакс вздохнул. — Гребень вот подарила, а потом ушла.

— Вернется, — убежденно заявил Томас. — Раз прям сама, своими ручками отдала — точно вернется! Только они ж такие... раз подарила, значит, выбрала. Ты теперь на мельницу ни-ни. А то ж они ревнивые, фейри-то.

Про фейри Томас мог говорить бесконечно. Вот и в этот раз — пока таскали в дом воду, а потом валялись на сеновале, жевали выпрошенный у томасовой матери свежий хлеб и запивали молоком, он рассказывал хрустальные сказки. Сакс слушал в охотку, переспрашивал. Не то чтобы он всему верил — да не могла его фейри ни кровь пить, ни в омут никого заманивать! Добрая она! — но вдруг чего пригодится. Томас тоже расспрашивал про Лиле, разглядывал гребень, и все ему не давало покоя, как это так Сакс с ней целую ночь ночевал — и ничего. Неправильная это фейри, и Сакс раззява, то ли дело сам Томас! Вот бы он эту фейри — ух!

— Свою фейри ухай, — хмыкнул Сакс. — А эта моя.

Поделить всех фейри с Девьего озера они не успели, зато решили, что точно тот мудрый почуял Лиле, а не заподозрил кузнеца в колдовстве, так что и тревожиться не о чем, Лиле-то давно в своих холмах.

Около кузни послышались шаги и чужие голоса. Мать Томаса, тихая и робкая Гвенда, заглянула к ним на сеновал.

— Сынок, Даро, ступайте на улицу, мудрый приехал, Асгейрово питье привез.

При упоминании мудрого Томас вздрогнул, а Сакс едва не схватился за нож. Очень уж не хотелось показываться ему на глаза, вдруг все же узнал про фейри? Еще потребует гребень отдать... хотя, откуда ему про гребень-то знать? Оборони Матерь от щучьих прихвостней!

Вместе с Томасом вышли вслед за Гвендой.

На площади, ровно между Саксовым домом и домом гончара, уже собралась вся деревня — от старого хранителя Фианна до его правнучки Сесили, сопящей в платке за материнской спиной. Мудрый, тот самый, что приезжал каждое лето перед солнцеворотом, что-то говорил деревенским, а перед солнечным камнем, тем, что остался еще со старых времен, творилось странное. Двое здоровенных парней в красном и желтом, — асгеройвых лучей, — заканчивали складывать огромный костер, словно собирались жарить лося целиком, а деревенские дети все подносили им дрова. Небось, половину деревенских поленниц разорили. Еще двое, в кольчугах под красно-желтыми плащами и с длинными мечами, топтались рядом с мудрым и поглядывали на народ, что твои пастухи на стадо. Нехорошо это было, неправильно. Сакс уже собрался потянуть Томаса обратно, нечего ему тут делать. Хотя, верно, мудрый-то сказал, к чему костер — а раз деревенские спокойно слушают, вон и отец с кузнецом тут же, значит, ничего страшного и нет. Знать бы еще, чего сказал...

Томасу тоже было любопытно — и весело, Томас он такой, о плохом дольше вздоха не думает. Он подмигнул Саксу и щипнул за бок мельникову дочку.

— Слышь, что мудрый говорил-то?

Она хихикнула. Зашептала, чтоб старик не слышал:

— Говорил, в городе колдунство приключилось. Принц не в себе стал, да натравил на тебя слугу — все потому, что его зачаровали, принца-то. Вот теперь, значит, добрый Асгейр укажет на чаровника.

И костер, значит, для чаровника? Вот же щучье отродье!

— Пошли отсюда, а? — шепнул Томасу.

Тот пожал плечами:

— Да чего ты, не бойся, — и пошел к мудрому.

Односельчане неспешно, каждый в свой черед, творили перед камнем святой знак и отпивали асгейровой водицы. Вон и отец прошел, и мельник, и мама, и кузнец. Потом Томас, а после него и Сакс. Сглотнул питье, горло сдавило от гадкого вкуса, собрался отойти, как заметил, что с Томасом что-то неладно. Приятель застыл на месте, смотрел на мудрого и не моргал.

Сакс его дернул за плечо — Томас не шевельнулся. Да что за Ллировы мороки? Оглянулся на отца, хотел его спросить, и наткнулся на бессмысленный взгляд кузнеца: тот замер, словно и дышать забыл. Сакс чуть было не заорал в голос: что ж вы, щучье отродье, сделали?! Лишь помня о том, что вышло в городе, удержался.

Мудрый тем временем внимательно оглядел кузнеца и Томаса, обернулся к лучам, кивнул им. А потом — к сельчанам и негромко так заговорил. О темном Ллире, отце проклятых колдунов, о бестолковцах, которые проклятие принимают за благо, о подлых чароплетах и чистоте Асгейрова пламени, тех чароплетов от проклятия избавляющем. Договорил, — деревенские слушали с почтением и недоумением, — сделал рукой хитрый знак и велел кузнецу, указав на костер:

— Иди. — И Томасу тоже: — Иди.

Дунк вдруг шагнул вперед. Отец попытался ухватить его за рубаху, тот отмахнулся не глядя, чуть отцу глаз не выбил — рука-то у кузнеца тяжелая. И Томас за ним, прямиком к костру пошел! Оба влезли на сложенные поленья и там остановились. Мудрый благостно улыбнулся.

— Светлый Асгейр да очистит...

Тоненько завыла толстуха Гвенда. Отец нахмурился, шагнул вперед.

— Не дело это, — сказал. — Я Дунка с малолетства знаю. И парень его с моим не разлей вода. Не колдуны они вовсе, напутал ты, мудрый. Никто от них зла не видел. Не дадим нашего кузнеца жечь!

А мудрый снова улыбнулся, показав по-волчьему желтые зубы, и махнул рукой с зажатым в ней золотым солнцем. Костер занялся, бабы заполошно завопили — а Сакс одновременно с отцом рванулся через огонь, к Томасу.

Дальше Сакс плохо понимал. Перед глазами было красное и пахло кровью, в ушах билась кровь, кто-то верещал, как подбитый заяц, воняло паленым мясом, под ноги все попадалось мягкое и мокрое... А потом его тряхнули за плечи. Отец. Новая рубаха в крови и саже, на щеке порез. И улыбка — оскал.

— Беги собираться, — сказал отец пьяным и счастливым голосом. — Матери помоги. Что унесем, то и наше.

И заорал на всю площадь:

— Все собирайтесь, уходим мы!

Никто не возразил. Селяне, не глядя друг на друга, разбежались по домам и за скотиной на деревенский выпас. Один старик Фианн задержался, подобрал с земли затоптанный красно-желтый лоскут, бросил в исходящий жирным дымом костер. Сморщился, словно собирался заплакать, сгорбился — и тут его утащила внучка.

Томас и кузнец так и ждали за солнечным камнем, куда их вытолкнул Сакс. Оттуда их и забрал, потащил за руки к дому, что твоих баранов. Клятые рыбники, что ж они с людьми-то делают?! Кузнец-то ни слова против Асгейра никогда не сказал, почитал мудрых и отдавал им положенную долю.

Собирались быстро, да не так быстро, как надо бы. Пока помог плачущей тетке Гвенде увязать узлы и попрятать кузнечный инструмент в погреб, потом маме — узлы собрать, на лошадь навьючить. Сам отец пригнал оставшихся после ярмарки лошадей и жеребят, роздал односельчанам — не бросать же. А Саксу пришлось бежать за коровой, дурная скотина почуяла неладное и едва не удрала в овраг. Только когда солнце покатилось к лесу, он вернулся на площадь, принес отцу узел и свой на плечо повесил, рядом с луком и колчаном. Народ уже собрался, — кто с козами, кто с коровами или курами, — тревожно шелестели голоса.