Лаэр-Данвед

— Я уже понял. — Келегорм обнял пса за шею, потрепал и посмотрел на короля. — А в твоих глазах — кто я? Безумец, лжец или просто дурак?

— Ни то, ни другое, ни третье. Мы все способны на обман, на глупые и даже безрассудные поступки. Но это не значит, что все наши слова неизбежно лживы, а дела безумны. В наших силах сделать, чтобы это было не так.

— Это не ответ.

— Тогда ответь мне сначала ты, — Финрод взглянул на него ясно и пронзительно. — Что для тебя Клятва?

Келегорм задумался, перебирая пальцами густую шерсть Хуана.

— Знак, — сказал он, наконец. — Залог нашей верности отцу и его делу. Знамя, которое объединило и направило нас после его смерти.

— А теперь?

— Это всё ещё знамя. То, под которым падёт последний защитник последней из наших крепостей. Знамя поражения и ложных надежд.

— Ты уверен, что победа невозможна?

— Ты знаешь это лучше меня. Мы думали, что загнали Моргота в нору, окружили сетями и вот-вот затравим. А он разметал наши сети одним взмахом, как гнилую солому. Неужели после... — Келегорм запнулся, не находя слов, и просто указал на груду рассыпанной по столу бумаги, — ...после всего этого ты ещё веришь, что нам под силу одолеть его?

Финрод поднял один рисунок, взглянул на него и положил назад.

— И да, и нет. Я верю, что мы можем победить Моргота. Я не верю, что мы сможем его победить, пока мы разобщены. Все эти годы мы строили крепости, усиливали оборону и множили войска, но не могли избыть главной беды. Проклятие и вина братоубийства — вот что мешает нам объединиться. И если не преодолеть этот раскол, то не будет прока ни от войск, ни от крепостей.

Он замолчал и налил ещё вина себе и Келегорму. Но пить не стал — только вгляделся в тёмно-багряную влагу, омывшую края чаши изнутри.

— Мне было предвидение, — тихо проговорил он. — Наступит час великой битвы, когда вся мощь Моргота поднимется на нас — и нам не выстоять в этой битве, если мы не бросим на весы все силы до последнего воина. Только если Дориат и Оссирианд встанут плечом к плечу с Хитлумом, Нарготрондом, Гондолином и Химрингом, если гномы и люди выйдут на бой вместе с эльфами — только тогда мы сможем победить. А если нет... если раздор и предательство одержат верх...

Он поднял на Келегорма пустой, невидящий взгляд.

— Тогда уже не пламя, а потоки крови и слёз затопят Белерианд. И города эльфов, и княжества людей падут одно за другим, разобщенные и лишённые помощи, и всё прекрасное, что было сотворено на этих берегах, обратится в пепел и тлен. Зло воцарится на земле и пропитает её до самых корней, так что выжившим останется только бежать, когда гнев Валар обрушится на этот край, выжигая скверну... — Голос Финрода пресёкся.

Келегорма нелегко было напугать, но от этих слов и этого взгляда всё внутри сжалось, словно в первый миг падения. Он знал, что у потомков Индис есть дар прозревать будущее, но видения открывают им не то, что они сами желают узнать, а то, о чём желают предупредить их Валар, — и то изредка, потому что Валар больше не вмешиваются в жизнь нолдор, предоставив изгнанников их собственной участи. Но если уж Силы говорят с провидцем, то речь их внятна и сурова, и ниспосланные ими видения всегда сбываются.

Он ждал, когда Финрод очнётся от размышлений, но король молчал, и молчал Хуан, и тишина длилась, наполняя комнату, застывшую в потоках полуденного сияния, как пузырёк в янтаре.

— Так чего ты хочешь? — спросил Келегорм, чтобы не захлебнуться этой тишиной. — Собрать всех и перемирить? Утереть все слёзы, залечить все раны? Это великий замысел, Финдэ, но я не вижу, как воплотить его в жизнь.

— Великое начинается с малого, — отозвался Финрод с ещё немного отрешённым видом. — Ты видел самородные кристаллы в наших пещерах? Они возникают не сами по себе. В недрах земли вода напитывается солями, и, когда раствор насыщен до предела, любая упавшая в него крупинка начинает обрастать и превращаться в кристалл. Твоё примирение с Тинголом может стать такой крупинкой. Прекратить рознь между синдар и нолдор и разомкнуть цепь Клятвы, с которой эта рознь началась. Вот какой узел сплёлся вокруг тебя, Тьелко, — и я не знаю, как мне быть. Я надеялся, что Валар укажут мне путь к цели, но не ожидал, что он проляжет через твою судьбу.

— Я сунул шею в этот узел добровольно, — Келегорм пожал плечами. — Ты меня не заставлял, и тебе не в чем себя винить. Но, честно говоря, мне не верится, что это примирение что-то изменит. Тингол поставил условие, которое считал невозможным, и стал заложником собственного слова, но я не думаю, что даже Сильмарилл прибавит ему любви ко мне.

— Как знать... Узоры Вайрэ зачастую только кажутся случайными.

— Тебе виднее. Я понимаю, эта вражда больше всего бьёт по вашей семье: синдар корят вас за дружбу с нами, а мы — за родство с синдар. Но, признаюсь, я рад, что моё примирение с Тинголом отвечает твоим надеждам. Это значит, что ты не станешь чинить мне препятствий.

"И пусть Куруфин бесится, сколько угодно," — добавил он про себя.

Финрод взял ломоть хлеба с тарелки, переломил надвое и протянул половину Келегорму.

— Ты уже решил, что будешь делать дальше?

— Попытаю счастья вдвоём с Хуаном. Орочьи отряды как-то переходят Анфауглит — значит, и мы справимся.

Финрод покачал головой.

— Не в это время года. Нынче слишком ранняя и сухая весна. Из Бретиля сообщали, что не видели дождей с самой оттепели, да и паводок был невелик. Идти через Анфауглит можно будет не раньше осени.

Келегорм угрюмо надкусил свой хлеб. Его дело, и без того отчаянное, оборачивалось всё хуже и хуже. Терпение никогда не было его сильной стороной, а слова Финрода означали, что ему придётся отложить задуманное на четыре, а то и на пять месяцев. Келегорм не представлял, как прожить этот срок, не сойдя с ума от бездействия — и от тоски по той, которую он не увидит, пока Сильмарилл не воссияет в его руке.

Да и где прожить? Здесь, в Нарготронде, бок о бок с Куруфином? Брат не шутил, грозясь остановить его. Он будет неустанно искать способ разрушить планы Келегорма — и ведь найдёт, рано или поздно.

Вернуться в Химринг? Разругаться заодно уж с Маэдросом и Маглором, выслушать от них еще один поток упрёков... и остаться в крепости навсегда, потому что Маэдрос свято чтит Клятву, а его власть в Химладе безраздельна. Ему не составит труда запереть брата-отступника под замок, пока тот не образумится — или не рехнётся от любви окончательно...

— Насколько я понимаю, — вплёлся в его размышления негромкий голос Финрода, — ты не жаждешь ни встречаться с Куруфином, ни возвращаться к Маэдросу?

Келегорм кивнул.

— Тогда я предлагаю тебе переждать это время на Тол Сирион. Там тебя никто не потревожит, пока не придёт время действовать.

— Согласен, — вздохнул Келегорм. Это действительно был выход.

— Ожидание может показаться тебе долгим. Я знаю, как медленно тянутся дни в разлуке с любимыми, но, прошу тебя, будь терпелив. Я не смогу тебе помочь, если ты сорвёшься в Ангбанд до срока.

— Хорошо, — Келегорм чуть склонил голову. — Благодарю тебя.

И, поколебавшись, вынул из груды рисунков тот, первый.

— Финдэ, откуда это? Я никогда не видел, чтобы ты рисовал... вот так.

Король Нарготронда взял листок из его руки.

— Мой сон. Я попытался запечатлеть его сразу после пробуждения. — Финрод провёл кончиками пальцев по нарисованному лицу, стряхивая тонкую угольную пыль. — Он до сих пор снится мне, Тьелко. И это ещё одна причина, по которой я помогу тебе.

4. Тени прошлого

Минас-Тирит, месяц уримэ (уруи) 457 г. Первой Эпохи

— Правду ли говорят, что ты просил руки дочери Тингола и получил отказ?

Вопрос был настолько неожиданным, что Келегорм чуть не уронил яблоко, которым собирался угостить своего коня. Имирин, серый четырёхлетка, обиженно топнул и потянулся губами за ускользающей ладонью. Келегорм отдал ему яблоко, погладил коня по бархатному храпу, отряхнул руки и только потом взглянул на того, кто задал вопрос.

Высокий эльф в зелёном плаще стоял у столба, подпирающего крышу конюшни, и в упор разглядывал Келегорма светлыми немигающими глазами. В Минас-Тирит исправно доходили вести из Нарготронда, и для многих здесь не было тайной то, о чём рассказал Куруфин на королевском совете; однако никому не приходило в голову вот так беззастенчиво расспрашивать сына Феанора о его сердечных делах. Но этому, как видно, не было дела до вежества и законов приличия.

Наверное, стоило промолчать. Наглость была слишком мелкой, чтобы обращать на неё внимание. Но — случайно или нарочно — неучтивый вопрос пришёлся по больному месту. Два месяца с лишним, проведённые в стенах Минас-Тирита, обернулись для Келегорма сущей пыткой. Он надеялся, что найдёт здесь покой и передышку перед рывком навстречу неизвестности. Надеялся, что простой быт крепости и её будничные труды помогут ему забыться, приглушат боль от разлуки с Лютиэн и разрыва с братьями.

Вышло ровно наоборот. Минас-Тирит был до боли похож на потерянный Аглон — с той разницей, что ущелье Сириона было шире, и по нему протекала река, окружая остров, на котором возвышалась крепость. Но в Аглоне Келегорм был вождём, а здесь — то ли гостем, то ли нахлебником; приказывать ему, старшему родичу лорда Ородрета, никто не мог, но и его приказы никто не стал бы выполнять. Впервые в жизни Келегорм чувствовал себя настолько ненужным, и это новое чувство так угнетало его, что он уже готов был сорваться в Анфауглит посреди летнего пекла. Или в Дориат, в безумной надежде, что Завеса снова пропустит его, а наученная горьким опытом стража не застрелит на месте.

Только предупреждение Финрода удерживало его от опрометчивых действий. Но тоску по Ломелиндэ (в мыслях он разрешал себе называть её так) ничто не могло унять, и напоминание о ней — да ещё столь неучтивое — было как соль на незаживающую рану.

— Кто ты такой, чтобы я отвечал тебе? — бросил Келегорм, понемногу закипая.

— Моё имя Хэссолвен, — эльф и не думал опускать глаза. — Я служу лорду Ородрету.

— А какое тебе дело до моих дел, Хэссолвен, слуга лорда Ородрета?

Теперь он узнал говорящего: это был гонец, что приехал сегодня утром из Нарготронда. Келегорм видел его лишь издалека, но ошибиться не мог: у эльфа были приметные волосы — не пепельные и не серебристые, а какого-то неровно-серого цвета, словно волчья шерсть.

— Ты злишься. — Хэссолвен чуть заметно улыбнулся, чем окончательно взбесил Феаноринга. — Значит, это правда. Я рад.

— Чему? — сквозь зубы спросил Келегорм. Он был озадачен: сошёл его собеседник с ума или просто ищет ссоры? Хотя набиваться на ссору с сыном Феанора — что это, как не безумие?

— Я рад, что хотя бы один из вас заплатил за содеянное. Узнал, что такое быть отверженным за свои преступления. Досадно, что Тингол отпустил тебя живым, но разбитое сердце — тоже достойное наказание.

Слушая его, Келегорм чувствовал, как кровь отливает от лица — предвестие безрассудной ярости, которая сейчас подхватит его и понесёт, как лодку по перекатам. Если Хэссолвен желал ссоры — он её получил, но что-то ещё сдерживало Феаноринга, не давая заткнуть наглеца, вбить ему в глотку все его дерзкие речи. Может быть, дело было в его глазах — серых в синеву, словно подтаявший весенний лёд, спокойных и полных такой ненависти, какой Келегорм давно уже не встречал в глазах сородича. С тех пор... да, с тех пор, как смотрел в лица умирающих тэлери в Лебяжьей Гавани...

— Ты из нолдор, — хрипло сказал Келегорм. Он не мог ошибиться — никто из тэлери не пересекал моря, а между тем он готов был поклясться, что уже видел это лицо на том берегу. Вспомнить его с ходу не получалось, и это было странно: память эльфов хранит всё увиденное и услышанное за многие сотни лет, не путаясь и не выцветая. Но Келегорм знал, что вот-вот вспомнит — как только поймёт, где они раньше встречались.

— Я из Тириона, — ответил нолдо с ледяными глазами. — А моя жена была из Альквалондэ.

Вот теперь Келегорм узнал его по-настоящему. И понял, почему память отозвалась не сразу. Волосы — вот что сбивало с толку. Тогда, в Амане, его волосы были чёрными.

И имя — имя тоже было другим...

— ...Опять на охоту? И как тебе не надоест?

Такой же нарядный эльф на чалом коне наклоняет голову — узкие серебристые ленты в чёрных волосах вспыхивают и переливаются в тёплом свете Лаурелин, серо-голубые глаза искрятся смущённым весельем...

Вот почему мы не встретились раньше, понял Келегорм. Он служил Аэгнору, а в Дортонионе я почти не бывал. Аэгнор погиб — и он перешёл на службу к Ородрету, а имя, наверное, сменил ещё раньше... Хэссолвен, "увядшая ветвь"... Гонец, носящий вести между Нарготрондом и Минас-Тиритом, — должно быть, он проводит в дороге больше времени, чем в крепости...

— Моя жена была из Альквалондэ, — повторил эльф, непостижимым образом сменивший цвет волос. — Я ушёл из Тириона и поселился с ней. Мой сын родился там же. Он был учеником Ольвэ и построил свой корабль. А жена соткала для него паруса.

Келегорм молчал. Он уже догадался, чем закончится этот рассказ.

— Когда тьма пала на Валинор, я бросился искать Аэгнора. Думал, что он в опасности, а встретил его с отцом и братьями во главе собранного войска. Он звал меня в Эндорэ — я отказался. Но в Гавань я вернулся с ними, нам было по пути.

Войско Финарфина и его детей выступило позже всех и задержалось в дороге, вспомнил Келегорм. Они пришли в Альквалондэ, когда уже поздно было увещевать спорщиков и охлаждать горячие головы. Может быть, успей они раньше, Финарфин уговорил бы своего тестя отдать корабли, и дело решилось бы миром. Но вышло так, как вышло.