Конец войны

Ю-88 пошли на второй заход, когда справа от нас со стороны солнца появился самолёт барона. Покачав приветственно крыльями, барон пронесся мимо и спикировал вниз.

— Поглядим, как там поживают мои вчерашние знакомые?

Его самолёт прошёл над позициями русских, сбросил первую партию бомб и резко взмыл вверх. Даже с нашего эшелона была видна ожесточённая стрельба, которой русские встретили барона. Огонь вёлся из обычного стрелкового оружия. Зенитные батареи размещались ближе к передовой и были заняты бомбардировщиками, так что стрельба, видимо, барона совсем не беспокоила. Я ожидал, что он опишет круг и вновь пойдёт в атаку со своей излюбленной позиции. Однако в этот раз барон изменил себе и зашёл на позиции русских с запада. Это была ошибка. Теперь его самолёт был виден как на ладони и русские могли прицелиться лучше, а об убойной силе их трёхлинейки мы уже тогда были наслышаны.

Я вдруг увидел, как из правого крыла самолёта барона повалил дым. Машина клюнула носом, завалился на крыло и, вращаясь вдоль оси, устремился к земле. Времени выпрыгнуть с парашютом у барона ещё было, но, увы, он не смог этого сделать. Самолет рухнул в болото и взорвался.

Я бросил свою машину вниз, прошёл на бреющем над местом взрыва. Спасти барона я не мог, но хотя бы посмотреть, что с ним, должен был. Болото горело так, будто состояло не из воды и грязи, а из чистого авиационного керосина. Выжить в этом аду было невозможно.

Позже, когда горячка боя утихла, я смог спокойно проанализировать произошедшее, и понял, что барон сознательно увёл самолёт в самый центр непроходимых болот и возможно, даже привёл в действие устройство его ликвидации. Судя по взрыву, это было весьма вероятно. Барон до конца выполнил свой долг и сделал всё, чтобы новая секретная машина врагу не досталась. Я составил подробнейший отчёт и ходатайствовал перед командованием о награждении барона Отто фон Визе Рыцарским крестом с золотыми дубовыми листьями, посмертно..."

* * *

2 сентября 1942 года в 6 часов 53 минуты в районе деревни Апраксин городок Мгинского района Ленинградской области в ходе воздушной атаки был сбит немецкий истребитель неизвестной модификации. Со слов очевидцев, самолёт обладал скоростью и маневренностью, превосходящими как наши самолёты, так и известные на сегодняшний день модели противника. Самолёт рухнул в центральной части болота в полутора километрах на северо-запад от деревни. Данный участок болот представляет собой обширную непроходимую трясину, поэтому снаряжённый взвод НКВД с приданным ему взводом сапёров сумел пробиться к месту падения самолёта только 4 сентября. Место падения сильно обгорело в результате пожара, возникшего от возгорания разлившегося при падении самолёта топлива. В результате взрыва самолёт был полностью разрушен. Часть останков самолёта ушло в трясину, оставшаяся на поверхности сильно деформирована взрывом и пожаром. Характер деформации говорит о том, что либо на борту самолета находились взрывчатые вещества неизвестной нам системы, либо о том, что двигатели, используемые на данной модели, работали на неизвестном нам топливе. Все собранные на месте падения самолёта объекты, а также образцы воды, грунта и воздуха направлены в Москву спецконвоем. Тело пилота обнаружено не было. Вероятность того, что пилот погиб, считаю весьма высокой.

Начальник Особого Отдела НКВД

Волховского фронта

майор госбезопасности Мельников".

* * *

Я пришёл в себя от боли. Боль была внутри меня, боль была вокруг меня, боль была всюду.

— Не открывай глаза, — сквозь вязкую пелену прорвался голос Хроника.

— Что со мной?

— У тебя тяжелейшая контузия, осложнённая действием времени. Впрочем, тут я не совсем уверен. Согласно теории Хронополей, ты находишься в этом времени непозволительно долго и давно уже должен исчезнуть.

— Какое сегодня число?

— Шестое сентября.

— Четыре дня!? А ты говорил день — полтора от силы.

— Это-то и странно. Но для более детального анализа у меня недостаточно данных, и при желании с этим можно будет разобраться позже.

— А где Семён?

— До вчерашнего дня он лежал где-то рядом, но вчера умер, не приходя в сознание. Вчера же и был похоронен.

— Откуда ты всё это знаешь, если я был без сознания?

— Слух у тебя восстановился уже на следующий день после того, как вас сюда доставили. А всё, что слышишь ты, слышу я. Про Семёна я слышал разговоры врачей. Но не это главное, главное, что я слышал, когда ты бредил.

— И что такого я говорил, интересно?

— Много чего, много. Деда звал, всё предупредить его хотел.

— Не страшно, мало ли какого я деда звал.

— Меня звал.

— В смысле!?

— Хроник, кричал, Хроник, выходи на связь.

— Бли-и-ин.

— Вот, вот. А ещё мобилу искал, чтобы МЧС вызвать. Эти два момента очень заинтересовали местного особиста. Он никак дождаться не может, когда ты очнёшься. Хочет допросить тебя и лично в Москву препроводить. Наверное, на орден рассчитывает и повышение по службе.

— И что же делать теперь?

— Глаза не открывай, побудь ещё немного в "коме" и поменьше шевелись. Авось, ещё пару часов выиграем. Я пока тебя подпитаю, попробую восстановление ускорить.

— Как это?

— Через модем. Буду посылать в определённые области твоего мозга микроимпульсы нужной частоты. Они активизируют процессы регенерации, что приведёт к улучшению твоего самочувствия.

— А пока я тут четыре дня валялся, ты свои процедуры чего не проводил?

— Мозг твой был заблокирован практически полностью. Только слуховые каналы работали.

— Ну хорошо, а сам-то ты где?

— Судя по качеству связи, полевая сумка где-то рядом, в тумбочке или на кровати висит.

— А чего же её нквдешник не забрал?

— А ты вот глаза открой, он придёт, сам у него и спросишь?

— Лучше не надо.

— Вот и я о том же. Не забрал, и слава богу.

— Ты что, Хроник, в бога веришь!?

— Я электронное устройство. Я не могу верить или не верить. Просто использовал общепринятое разговорное выражение. В твоём времени, кстати, тоже не все, кто использует подобное выражение, люди верующие.

— Ладно, не ворчи.

— Я и не ворчу, а ты лежи смирно и не дергайся.

А я и не дергался, и не только потому, что боялся особиста, а ещё и не мог просто. Тело болело так, словно по нему дорожным катком проехали. Ни одной целой косточки, ни одной целой мышцы.

— Ничего, сейчас легче будет, — Хроник опять прочитал мои мысли, — никаких переломов, никаких разрывов и повреждений. Вся твоя боль — в твоей голове. Лежи спокойно, отдыхай. Раз уж время тебя до сих пор не убило, лишние полчаса здесь погоды не испортят.

Я прислушался к совету Хроника и постарался расслабиться, ни о чем не думать и погрузиться в тишину и покой. Если с покоем всё обстояло более или менее нормально, то вот с тишиной получалось всё не так однозначно.

Военный госпиталь жил своей жизнью. Чем дольше я лежал, тем больше звуков различал вокруг себя. Вот кто-то едва слышно зовёт сестричку: пить просит, а вот где-то застонал раненый, застонал не громко, деликатно даже. Человеку больно ужасно, а он стонать стесняется, товарищей беспокоить не хочет. А где-то справа раздаётся здоровый, жизнерадостный храп: такого стоном не разбудишь. То ли парень на поправку пошёл, то ли ранение не очень серьёзное.

А ещё был запах: сложный, густо замешанный на лекарствах и мужском поте. Были там ещё какие-то вкрапления, но я не настолько хорошо в них разобрался, чтобы раскладывать всё по полочкам.

Прошло минут двадцать, может больше, может меньше, сложно следить за временем, когда лежишь с закрытыми глазами и ничего не делаешь. Кажется, что ход времени замедляется, почти останавливается, жизнь замирает.

— Ну как он там, товарищ военврач, — голос негромкий, заботливый. Так мог бы разговаривать какой-нибудь старый сельский учитель, навещающий своего заболевшего ученика, — в себя не пришёл?

— Это особист. — тут же вставил комментарий Хроник, — не шевелись.

— Никак нет, товарищ капитан, и неизвестно когда придёт. Кома, молодой человек, штука малоизученная.

-А это твой врач.

— Ну-ну, вы уж, Михал Михалыч, не сочтите за труд, сообщите, когда корреспондент в себя придёт.

— Всенепременно, товарищ капитан, если очнётся, сразу же за вами пошлю.

— Не если, а когда. Надо верить в лучшее, Михал Михалыч, пессимизм с вашей-то профессией, мягко говоря, не полезен.

— Это не пессимизм, молодой человек, это профессиональный цинизм. Лучше приятно удивиться, чем горько разочароваться.

— А вот тут я с вами солидарен. И наши с вами позиции в этом вопросе весьма схожи.

Капитан, вероятно, ушёл, потому что доктор после небольшой паузы, заполненной сопением и неразборчивым ворчанием под нос, вдруг тихо, но отчётливо произнёс:

— С-с-сучий потрох. Не приведи бог с тобой на схожих позициях оказаться.

Что-то мне после этих слов совсем расхотелось встречаться с капитаном. Доктор положил мне ладонь на лоб, взял руку за запястье, посчитал пульс, удовлетворённо хмыкнул и удалился.

— Он раскусил тебя.

— С чего взял?

— Во-первых, с тех пор, как ты пришёл в себя, температура твоего тела повысилась, во-вторых, твой пульс ясно говорит о том, что ты всё слышал, всё понял, и теперь лежишь и пытаешься обмануть старого мудрого доктора.

— И что ты предлагаешь?

— Нужно уходить. Причём, чем быстрее, тем лучше. Доктор, конечно, старый и мудрый, но покрывать тебя не станет. Связываться с НКВД желающих мало.

— Предлагаешь вот так вот в наглую встать и уйти?

— Ну для начала неплохо бы осмотреться. Давай приходи в себя, пока тихо вокруг.

Я осторожно приоткрыл глаза. Огляделся сквозь дрожащие ресницы. Вокруг царил сумрак, но скудного света вполне хватило, чтобы увидеть мягкие стены из белых простыней, дуги металлической кровати, табурет со всем моим обмундированием, аккуратно постиранным, выглаженным и сложенным классической армейской стопочкой, тумбочку справа от головы и полевую сумку на ней. Всё моё со мной. Это хорошо. И то, что палаты отдельной удостоился, это тоже хорошо.

— А где дед лежал?

— Где-то рядом. Я разговоры врачей слышал.

— И что они говорили?

— Слепое осколочное ранение в голову. Состояние тяжёлого шока. Вкололи морфий, прописали покой, но он в сознание так и не пришёл. Вчера был передан товарищам из батальона для погребения.

— Значит, мы должны вернуться в батальон и узнать, где его похоронили.

— Это невозможно. Тебя тут же схватят и сдадут в НКВД.

— И всё-таки я должен. Не могу уйти, не узнав где его могила.

Я решительно поднялся и едва сдержал стон. Мощный заряд боли, о которой я как-то совсем забыл, взорвался в моей голове. Палата закачалась, в глазах поплыли оранжевые круги, и басовито забил большой церковный колокол. Я сел, глубоко втянув голову в плечи, посидел так какое-то время, словно в русской бане на полке после того, как ретивый банщик поддал пар, немного пришёл в себя и медленно, скупясь на движения, оделся. Присел на табурет, чтобы собраться с силами для последнего решительного броска вон из лазарета.

— Катя, Маша, — раздалось вдруг с улицы, — выносите раненых, машина пришла, будем в тыл отправлять.

Условная тишина тут же наполнилась всевозможными звуками и суетой. Отлично! Мне повезло. Хочешь в суете остаться незамеченным, будь в центре этой самой суеты. Улучив момент, я вместе с каким-то бойцом подхватил носилки с раненым и понёс их на выход, к машине.

* * *

Медсанбат остался позади, я шёл лесом вдоль дороги, прислушиваясь, не зазвучит ли поблизости мотор, с тем, чтобы сразу спрятаться в кустах. Движение было весьма активным, по дороге в обе стороны то и дело проезжали машины, так что я больше отсиживался в кустах, чем продвигался вперёд. Куда конкретно нужно идти, я понятия не имел, поэтому тупо шёл, справедливо решив: дорога куда-нибудь да выведет. Сейчас главное подальше от медицины и особиста убраться. О том, что он вполне может поджидать меня и впереди, я старался не думать. Где-то вдалеке грохотали пушки, а значит, там передовая, и направление я выбрал верное.

* * *

Часа через три я вышел к развилке, показавшейся мне знакомой.

— Налево через полтора километра место твоей высадки в этом времени, через три километра триста метров направо — штаб армии, — поспешил подтвердить мою догадку Хроник.

— Значит нам направо.

— Вольному — воля, но я бы не советовал.

Я оставил уже привычное ворчание Хроника без внимания и повернул направо.

До штаба, по моим подсчётам, оставалось не больше километра, когда я услышал неподалёку журчанье ручья. Перед появленьем в штабе нужно было привести себя в порядок, и ручей пришёлся как нельзя кстати. Я свернул на шум и вскоре различил едва приметную тропку, ведущую как раз в сторону ручья. Тропка резко ушла вниз, пара уступов — и передо мной даже не ручей, а небольшая речушка весело журчит, играя солнечными бликами. И такая невероятная умиротворенность вокруг, словно и нет никакой войны, словно вернулся я в своё безмятежное время, и всё, что было со мной в последние дни, всего лишь страшный затянувшийся сон.

Берег речушки оказался вполне обжитым. Утоптанная трава и небольшие деревянные мостки говорили сами за себя. Я разделся и аккуратно, стараясь не шуметь, вошёл в воду. Речка неглубокая и весьма прохладная. То ли быстрое течение не давало воде прогреться, то ли сентябрь не лучшее время для купания, но первые минуты наслаждения водой и мытьем быстро прошли, и я начал стремительно замерзать. Поэтому обратно на берег я выбирался с тем же удовольствием, что и несколько минут назад, когда лез в воду. Обтеревшись нательной рубахой, я надел галифе, сапоги и тут услышал за спиной быстрые лёгкие шаги. На берег вышла давешняя связистка, Зиночка Кукушкина. Девушка явно не ожидала здесь никого увидеть, поэтому испугано ойкнула и замерла, широко раскрыв глаза.

— Здравствуйте, Зиночка, — пришёл я ей на помощь, — я военкор газеты "Боевое знамя", лейтенант Звягинцев. Вы ещё меня к сапёрам провожали, помните?

— Здравствуйте, товарищ лейтенант, конечно, помню, — Зиночка наконец вышла из ступора и улыбнулась, — только вы ведь в госпитале лежите без сознания.

— Да вот, очнулся, немного в себя пришёл да и отпросился. Чего зря койку занимать. У меня ведь ни царапины. Так, голова немного болит. А сейчас вот искупался, так и голова, кажется, совсем прошла. А вы тоже купаться? Вода холодная.

— Ничего, я привычная. Да и постирать кое-что надо, — только сейчас заметил в её руках вещмешок. — Ну и слава богу, что всё для вас так хорошо закончилось. Мы ведь когда после налёта вас нашли, я очень испугалась, думала, не выживете. Да и нашли то, надо сказать, случайно. Воронку, где вы со старшим лейтенантом Стародубцевым были, практически полностью землёй завалило. Ваша рука только и торчала, да и та присыпана была. Ребята мимо проходили, а вы пальцами шевельнули, песок сошёл, рука и показалась. Вот вас со Стародубцевым и откопали. Старший лейтенант-то прямо на вас лежал, а в затылке рана, и кровь повсюду.