| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
О жителях Пустоши поговаривали как о племени магов, вызвавших своим колдовством разрушительное землетрясение и сильный пожар. Город сильно пострадал. Но странное дело, община восстала из пепелища, упрямо не желая оставлять насиженное место. Город отстроили заново, обживая, точно готовя его для каких-то событий.
* * *
* * *
Солнце всходило со стороны Моря соли. Оно коснулось лучами массивных ворот крепости, отразилось в оконце высокой башни форпоста и заглянуло в пристройку. В гончарной мастерской, у бассейна с глиной, несколько человек сгружали тяжёлые мешки. В печах пылал огонь, обжигающий горшки и кувшины, а из вечного тумана прачечной доносились визгливые женские голоса. Утро в городе Двух Лун началось.
Наёмные работники покидали свои шатры, спеша на работу в крепость, а на базарной площади уже шла бойкая торговля. В два потока шли по каменистой дороге навьюченные ослы и верблюды. Один конец дороги упирался в горную гряду, а дугой — сливался с Иерусалимским большаком.
Пробуждалась и сама крепость. Её ворота отворялись, выпуская дозорный отряд и пропуская возы с зерном к закромам и мельницам. Первый бесплатный лоток с лепёшками прямо из пекарни. Его выкатили мальчишки-подмастерья. Народ с базарной площади кинулся к лотку и вмиг всё расхватал.
Из трубы кузницы вырывался едкий дым плавильной печи. Ветер уносил его, забивая запахом свежего навоза.
* * *
* * *
Человек в грязном халате стремительно бежал через базарную площадь. Он едва успевал переставлять ноги, чтобы не попасться в лапы двух стражников, бегущих за ним по пятам. Он расталкивал людей, и те сильно усложняли стражам преследование.
— Нет! — кричал он, унося ноги. — Вы не зелоты. Я ошибся! Вы — бабы, сукины дети!
Покинув базарную площадь, он оглянулся и увидел, что стража отстала, прекратив преследование. Сменив бег на семенящий шаг, беглец направился в сторону коновязи. Тяжело дыша, он провозился с узлом на вожжах и, наконец-то запрыгнув на осла, так наподдал ему, что бедная скотина понесла его поскорее прочь, запылив утреннюю дорогу.
— Кто это? — спросила черноокая красавица Ребекка, неизвестно к кому обращаясь.
— Мэрагель, милая, — услышала она женский голос, и обернулась. Под навесом на коврах и шитых золотом подушках девушка увидела цыганку, знаменитую диву с берегов Инда. Та лежала на цветных платках, и лицо и тело её были настежь распахнуты. Девушка стыдливо опустила глаза и отвернулась.
— Простите, — сказала она, собираясь уйти, — я не вовремя.
Её остановил голос цыганки:
— Ты пришла за обманом? — спросила та, и девушка замерла. Готовая в любой миг покинуть шатёр.
— Осмотрись, здесь много интересного. Что-то служит обману, что-то призвано на службу истине.
Голос цыганки был мягок, но настойчив. Ребекка обратила внимание на камни-самоцветы, хрустальный шар, в котором она отражалась кверху ногами, колокольчики, и серебряный поднос с запрещёнными гадальными картами. Ребекка оживилась. Она подошла к подносу с картами и оглянулась на цыганку.
— Не смущайся, — сказала та, — это не страшно.
Гадальные карты у иудеев были в опале, и этот факт делал их несказанно популярными у жён тех самых иудеев. Женщины прибегали к цыганке и гадали по любому поводу. Любимым развлечением женской половины города было пересказывать гадания и выяснять: что сбылось, а что ещё нет. Цыганку любили, но её и побаивались. Благо дело — гадает на добро, а, не приведи Господь, что в голову возьмёт? Так ведь и со свету сжить сможет.
На подносах стояли кувшины с благовониями и маслами, корзинки со снадобьями, амулеты от сглаза, порчи и приворота. С ковра, служившего потолком, прямо у входа свисали глиняные колокольчики и, когда кто-то входил в зулу, они щебетали так, словно отсекали своим звоном все заботы человека, его суету и страх. Здесь, в шатре цыганки, был особый, другой мир. Он походил на мир волшебной сказки, основанной на обмане, и не скрывал этого. Обман был самым ходовым товаром. Люди не могли и дня прожить без обмана, а здесь, в шатре цыганки, был тот самый обман, так необходимый каждому человеку. Обман, от которого люди неизменно становились счастливей.
Цыганка-оракул могла легко нагадать счастье. Любовь на сегодня. Удачу в делах. И даже смерть врага — всё, чего ни пожелает клиент.
— Это, милая, был мэрагель, — повторила цыганка, приглашая девушку удобней устраиваться на подушках. Она взяла карты с серебряного подноса и вопросительно подняла бровь, перетасовывая колоду. Девушка молча кивнула и оглянулась, как заговорщик. Мягко приземлившись на подушки, она охнула от удовольствия. Ей здесь всё очень нравилось. Её рука касалась нежного шёлка цветных платков, от которых в душе просыпалась нежность. Она трогала длинные павлиньи перья, и у неё менялась осанка. Теперь она с опаской гладила шкуру уссурийского тигра.
— Я вспомнила этого человека! — сказала девушка, принимая от цыганки финик и открывая стороннему взору лицо. — В месяце ияр он подстрекал народ к бунту.
— И я его помню, — сказала цыганка. — Но его и тогда не стали ловить, а только сделали вид. Знаешь, сегодня он пытался проникнуть в крепость. Прикинулся хворым, и стал в очередь в гарнизонный дом больных. Кто-то из стражи его признал, так он, видишь, как быстро исцелился.
— А почему его не стали ловить?
— Наверное, пожалели. Да и то, кому он нужен? Он ведь этим промыслом всю свою семью кормит.
— Ну что? — встрепенулась цыганка. — Тебе нравится здесь?
— Очень! — искренне ответила девушка и облизала сладкие после финика пальцы. Потом она решительно взглянула в глаза цыганки и, набравшись смелости, сказала: — Мне бы поворожить.
Цыганка понимающе кивнула, снова перетасовала карты и даже дала притронуться к ним, но не разложила, а сказала:
— Ручку бы надо позолотить. Перед раскладом.
Девушка вынула из уха серьгу и протянула цыганке:
— Вот, — сказала она.
Цыганка осмотрела мастерскую работу, и залюбовалась.
— Не жалко? — спросила. — Вещь красивая, дорогая.
— Бери! — с решимостью, полной воли, сказала девушка. — А верно всё скажешь, вторую отдам.
— Откуда серьги, милая? — бровь цыганки снова вопросительно взлетела.
— Серьги мои! — сказала девушка, вскакивая с подушек и покрываясь пунцовыми пятнами. — Мне их отец смастерил!
— Ну, конечно! — рассмеялась цыганка, возвращая серьгу. — Ты — Ребекка. Внучка мастера Давида.
— Да...
— Твой дед святой человек, драгоценная моя, и с его внучки я золота не возьму. И не спорь со мной, красавица, давай я тебе серьгу в ушко вдену. Вот так... И дед твой — не просто кузнец и мастер, — теперь цыганка любовалась ребёнком, — он настоящий маг и чародей. Вся семья твоя — великие люди и большие праведники, дай им ваш бог до ста двадцати лет, и детям их и внукам.
Цыганка смущённо суетилась вокруг Ребекки, не зная, как сказать. Наконец, она налила в серебряный кубок вина и сделала большой глоток.
— Вот, так хорошо, — улыбнулась цыганка. — Так вот, бесценная моя. Я хочу, чтобы ты знала это прежде, чем я разложу тебе карты. Твой дед не одобрил бы эту твою затею.
— А мы ему об этом не скажем, — твёрдо произнесла Ребекка. — Никому не скажем!
Колокольчики зазвенели, и в шатёр заглянул бедуин. В руках он держал кувшин, покрытый испариной. Улыбнувшись беззубым ртом Ребекке, он поспешно поставил кувшин у ног девушки и, поклонившись, что-то промычал, жестами показывая в сторону Пустоши.
— Благослови тебя Всевышний, — произнесла девушка, прощаясь с убогим. Она подняла с циновки кувшин и протянула его цыганке.
— Вот, козье молоко, — сказала она. — Возьми. Оно холодное. Бедуин хранит его в пещерах.
— Но ведь к пещерам приближаться запрещено, — удивилась цыганка, вспомнив провокатора, пытавшегося проникнуть в пещеры, охраняемые гарнизонной службой. — Там опасно.
— Так он же этого не знает! — звонко рассмеялась девушка. — Он ведь убогий — немой. От восхода и до заката ходит за своими козами и зла никому не причиняет.
— А ты откуда с ним знакома?
— Дедушка его когда-то спас. Под ним провалился песчаник, и он упал с откоса... Порезался сильно, побился о камни. Дедушка был в дозоре, когда с ним приключилась беда. Дозорная собака нашла его. Когда дедушка подбежал, та сожрала откушенный язык несчастного. Дедушка вытащил бедуина из расщелины и привёз пастуха в пустошь на осле. Пришли в пустошь и козы. Бедуина выходили. С тех пор в базарный день бедуин приходит сюда продавать молоко, сыр, лабанэ, мёд. И каждый раз кого-то из нас угощает. Он — добрый.
— Как же, добрый! — послышался перезвон колокольчиков, и в шатре показалась голова торговки пряностями.
— Откуда знаешь, что он не шпионит тут? Хо-ро-ший. Втёрся в доверие к самим верхам!
— Что ты такое говоришь, Хава?
— Помолчи! Мала ещё. Если в Пустоши терпят его вонючих козлов, это ещё не значит, что мы готовы терпеть его на нашем базаре.
— Как такое можно произнести? — возмущалась Ребекка. — Это 'лашон ра'! Сам Ашшур говорит твоими устами.
— Ничего особенного я не говорю, — парировала торговка. — Говорю то, что все кругом говорят.
— Да как ты можешь?
— Я-то? Я всё могу. А вот дед твой, похоже, теперь только и может, что охранять бедуинских коз. Охранял бы лучше дороги, чтобы разбойники честных купцов не грабили, — прошипела она. — А может, не в бедуине дело, а в самих пещерах? А? — расхохоталась она и панибратски толкнула локтем хрупкую цыганку. — Я скажу так. Бедуин — прикрытие, охрана сторожит пещеры. В них, должно быть, хранят что-то запретное.
— И что же такое запретное там могут хранить? — попыталась защитить цыганку Ребекка.
— Ковчег Завета со Скрижалями, например, — сказала торговка. — Ох, доведут эти разбойники всех нас до беды!
— Женщина! — вскричала цыганка, приходящая в себя от непринуждённой беседы. — Тебе лучше покинуть мой шатёр! — Она проводила торговку длинным взглядом, обещавшим той неприятности.
— А что я? — говорила та. — Я лишь повторяю то, что люди болтают.
— Тебе лучше попридержать свой длинный язык, а то, не ровен час, люди будут говорить, что пропала Хава, и что нет в городе больше пряностей, — твёрдо сказала цыганка, и Хава с криком ужаса скрылась из виду.
Цыганка, чтобы успокоиться, принялась распрямлять свои огромные юбки.
— Я была в пещерах, — сказала Ребекка. — Там нет ничего такого. Никаких свитков.
— Как? — удивилась цыганка, перейдя на тон заговорщиков. — Ты была в пещерах? Но ведь это запрещено. Там ведь стража.
— Ну и что? Я уговорила дедушку взять меня в пещеры. Мы отправились туда на закате. На мне был тяжёлый плащ послушника с накидкой. Пока ослы довезли нас до места, было уже темно. И всё равно дедушка не разрешил мне снимать накидку. Он боялся, что меня кто-кто увидит и узнает. Знаешь, порой мне кажется, что он стесняется того, что я не мальчик.
— Это не так, — улыбнулась цыганка. — Он очень тебя любит. Иначе не посмел бы нарушить гарнизонный устав.
— Да! — тряхнула головой девушка, и смоляная волна густых волос пробежалась над ней. — Он меня любит.
— Там, в пещерах, ты и познакомилась с бедуином?
— Да.
— И он угощал вас козьим молоком?
— О! Он угощал всем, что ему щедро давал Господь в его промысле. Бродя за козами, он находил орехи, дикий мёд, ежевику, грибы. Всю ночь мы жгли костёр и молчали. Мы разговаривали на языке жестов.
— Ты умеешь говорить на языке жестов?
— Да, умею, — рассмеялась Ребекка, — это так просто! А над нами было прекрасное небо и звёзды, звёзды, звёзды. И, когда они быстрее стрижа проносились и стремительно гасли, сердце замирало и ныло беспокойством. Иногда казалось, что звезда может упасть прямо на нас, как сказано в писании.
— Ты знаешь писания?
— Дедушка иногда занимается со мной, давая учить наизусть большие отрывки. Иногда я помогаю ему в зале писцов.
— Да? И что ты там делаешь?
Ребекка поняла, что проговорилась.
— Прошу тебя, — взмолилась она, — об этом никто не должен знать.
— Обещаю, я никому не скажу.
— Я диктую писцам заученные отрывки писаний. Дедушка уже старый, приходится его подменять.
* * *
* * *
И вдруг вспомнился Ребекке тот день, когда дедушка привёл её в зал писцов и представил своим ученикам, назвав мужским именем.
Саван скрывал лицо девочки-подростка, и никто не видел её щёк, покрывшихся пунцовыми пятнами от стыда и страха разоблачения. Но никто ничего не заподозрил, и она читала слова пророка так, как учил её дед: ровно и внятно. И заскрипели перья, и писцы, чьи головы были покрыты такими же саванами, не обронили ни слова.
Тогда-то, среди писцов, учеников её деда, она увидела юношу по имени Йешуа. Ему было лет тринадцать. Одного его взгляда было довольно, чтобы пронзить девичье сердце...
* * *
* * *
Сегодня Йешуа уезжал. И Ребекка не знала, куда себя девать, и как совладать с нахлынувшими чувствами. Она направилась к сёстрам, но у тех были свои переживания. Зашла в классы в поисках наставника, но тот был в отъезде. И тогда девушка решилась прийти сюда, чтобы узнать у знаменитой гадалки: свидятся ли они с Йешуа когда-нибудь снова?
* * *
* * *
— В первую четверть стражи к пещерам подъехала повозка, — вспоминала Ребекка, — в ней были бракованные кувшины. Бедуин очень обрадовался им. Он быстро сгрузил их с повозки и перенёс в пещеру. А я ему помогала!
— И что, в кувшинах ничего не было?
— Ну да, — очень просто сказала Ребекка, — ничего. Они же бедуину для молока и сыра пустые нужны.
— Конечно, — сказала цыганка, улыбаясь и пряча улыбку за серебряным зеркалом. — Нужны пустые.
А Ребекка вдруг отчётливо вспомнила, как в ту ночь неизвестные ей люди подъехали к пещерам, как они разгрузили повозку, и как один кувшин разбился. На камнях среди осколков лежали освещённые луной свитки козлиного пергамента, заполненного руками писцов пустоши. Их быстро собрали, сложили в другой кувшин, и унесли в сторону, во тьму. Несколько пустых кувшинов перепало немому.
* * *
* * *
— Тебя благословил твой Бог, красавица, — цыганка поцеловала девочку в лоб, — твой дедушка может гордиться своим Ангелом.
— Я хотела бы всё-таки узнать, — произнесла Ребекка, пытаясь перевести разговор на интересующую её тему, но цыганка не дала ей договорить.
— Гадать я тебе не буду, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — И знаешь — почему? Потому что ты, милое дитя, под присмотром и защитой своего Бога. Приходи как-нибудь, поболтаем. Почитаешь ваши писания. Ладно? — и мудрая женщина улыбнулась девочке-подростку, почувствовав трепетное чувство, проснувшееся в ребёнке. Ребекка вздохнула и, грустно глянув в глаза цыганки, встала с подушек и вышла из шатра. А цыганка долго глядела ей вслед. Она видела, как девушка пересекала площадь, как заговорила со стражей, и как те громко засмеялись, проводив её до самых ворот Пустоши.
Когда Ребекка была уже по ту сторону ворот, цыганка тихо и печально произнесла:
— Твоему Богу, милая девочка, потребуется много сил, чтобы суметь защитить себя, тебя и всех вас.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
