— Больше некому, — с презрением бросил Рыкин через плечо, швырнув со стула мятый козюлинский пиджачок в объятия хозяину, при этом пуговица, пришитая на рукаве, больно угодила прямо в лоб, оставив там неприятное о себе воспоминание. Одевать этот предмет туалета, словно по клавиатуре бегающими руками, было бы стыдно, да и вряд ли получилось бы, и Иван Иванович браво забросил пиджачок за спину, страшась еще одного осуждающего взгляда за свою нерешительность отстоять честь и славу трудового народа, тронулся за учителем, который почему-то решил удалиться из его комнаты через окно. "Наверно, для конспирации," — догадался Иван и ринулся следом, совершенно забыв, что этаж то третий...

* * *

Вот снова тот же зал, и тот же чертов стол, и те же лица, тот же шум, публика, эмоционально покидающая зал...

Он не столько увидел, сколько услышал глухой удар рядом, и его ноги отнялись сами собой. Он боялся повернуться и увидеть нечто ужасное, уткнулся носом в стол, наподобие, страуса.

— Козюлин! — это с ужасом прозвучавшее обращение, не оправдав надежды, что о нем уже забыли, привело его в память, сознание и дрожь. — Иди вперед, сволочь, — было произнесено таким же раздирающим душу шепотом.

Он встал и побрел заплетающимися ногами, сам не зная куда, ощущая спиной, как сзади двое тащат обмякшее тело третьего. И тот третий был грозой, судьей и повелителем каждого из них.

Как они очутились на темной незнакомой улице — тому нет никакого предположения.

— Стой! Привал, — скомандовал Рыкин, — отдохнем и дальше двинемся, теперь я поведу, а вы его сами дотащите.

Иван Иванович молча занял место учителя, обхватив директорскую руку, готовый, не без внутренних сожалений, выполнить свой долг перед трудящимися всех стран.

— А ты все же молодец, Козюлин, — вдруг похвалил учитель истории, — ничего толком им не сказал, чувствуется моя "школа"...

Он прикурил, по-военному пряча огонек папиросы в рукаве своего френча, выцветшего и заметно поношенного.

— Будут спрашивать, напишем, то о чем он болтал там, перед этими... — махнул неопределенно в темноту Рыкин. — О его истинном происхождении и какую он жизнь райскую до революции вел. Я почти уверен, что он и в выборах в Учредительное собрание участвовал; это тоже надо отразить в рапорте. Вот если бы еще выяснить за кого он тогда голосовал? Наверняка за эсеров, — водрузил свою версию с ожесточением в голосе учитель истории над поникшей головой пленника.

— ...Ы, ...Ы. — раздалось со стороны директор, который сразу же оклемался от такого предположения.

Ивану в этом его "...ы, ...ы" послышались и категорическое возражение, и крик о пощаде, и окрик с угрозой, и ему опять поплохело, а странная связь зубов и коленей, в которых зарождался озноб, лишила его движений.

— Чистосердечным признанием разоружиться хочешь, покаяться желаешь, оборотень? — по-своему оценил звуки, изданные директором Рыкин. — Ничего, скоро уже дойдем, потерпи маленько, а там все как миленький выложишь, — поднял он боевой дух исполнителей воли трудового народа. — А Особое Совещание с тобой цацкаться и подавно не будет. Таким не место в наших рядах. Ну, все. Отдохнули и пошли дальше, — и грозно чеканя шаг двинулся первым, остальные поплелись за ним.

Иван Иванович не знал что такое "Особое Совещание", но ему стало очень страшно и немножко жалко директора.

Совсем стемнело, и они двигались на звук шагов идущего впереди, которые зачавкали, обозначив в направлении движения полосу надвигающейся слякоти. Они с трудом различали силуэты причудливых сооружений громоздящихся над ними миражами ночи, пугающими и таинственными. Дороги не выбирали, шлепали наугад по вязкой почве. Иван даже подумал: "Ни на огороды ли они случаем забрели? Похоже, что историк сбился с пути". Но тут дорога стала получше и не успели они оббить отяжелевшие от грязи ноги, как Рыкин сказал:

— Ну, вот, почти пришли.

Далее шла площадь. Горело два фонаря. Трехэтажный массивный дом и высокая толстая дверь в нем. Рыкин с почтением постучал и стали ждать.

Стучать надо было еще; уж очень тих был первый стук. Рыкин постучал понастойчивей, и снова долгая пауза. И после паузы никто не ответил. Тогда он начал стучать сильнее, осмыслив свою ответственность за совершаемое дело. Гул разливался по ночной тишине опустевших улиц, звенел во внутренних коридорах дома, бил молотом в голове у Козюлина. Он незаметно отпустил руку директора и зажал пальцами обеих рук уши. Стук усилился, что казалось очень странным. Он зажмурил глаза и изо всех сил сдавил уши, теперь уже ладонями — стук не ослабевал...

Иван Иванович открыл глаза и медленно начал приходить в себя. Стучали где-то рядом и очень настойчиво. Затем дверь в его комнату отворилась и он увидел удивленную соседку, встретившуюся с не менее удивленным взглядом Козюлина.

Это была солидная дама, жена весьма почтенного человека, некогда очень высокого чиновника, а ныне — мать малопочтенных его детей.

Взгляд ее выразил еще большее удивление, когда он скользнул по полу и обнаружил там свежие комья грязи, не увязывающиеся с нынешними погодными условиями и оставленными чьими-то нечистоплотными ногами.

— Должна поставить вам на вид, Иван Иванович, — начала она, так и не удовлетворив ответом свое удивление, — что ваша печка давно немыта и ваши прусаки едят наши продукты. К тому же вы забыли, что вчера минула ваша очередь мыть ванну и обязательно унитаз — он запачкался и плохо пахнет. Вы, видно, забыли про вашу дежурную очередь.

Исполнив свой долг, она тихонько прикрыла дверь, еще раз напоследок скосив глаза на безобразные комья грязи посреди комнаты.

Иван вспорхнул с кровати, лишь соседка скрылась за дверью, в невероятном возбуждении приникнув носом к таинственным следам. Они вели от окна через всю комнату к его кровати. Козюлин короткими перебежками, на четвереньках, следовал от следа к следу, приблизившись, таким образом, вновь к кровати, подполз к последнему и стал тщательно его изучать. Более следов не было. Он долго раздумывал, напрягая убегающую мысль и вдруг молниеносно, отдернув свесившийся с кровати край одеяла, замер пораженный: под кроватью валялись его летние туфли, по самый верх облепленные, уже начавшей подсыхать грязью...

* * *

"Особое совещание, созданное Временным правительством в марте 1917 года для выработки положения о выборах в Учредительное собрание собралось в июне, закончив работу в сентябре и уступив место Всероссийской Комиссии по выборам в Учредительное собрание. Основные принципами положения были:

1) всеобщее, равное, тайное и прямое голосование, избирательный ценз устанавливался в двадцать лет (позднее избирательные права были предоставлены и 18-ти летним солдатам;

2) дезертиры лишались избирательного права (таким образом, рабочие и крестьяне, уходом с фронта протестовавшие против империалистической войны, лишались избирательных прав);

3) система пропорциональных выборов.

Первоначальный срок выборов неоднократно изменялся и отдалялся. Октябрьская революция самим своим фактом подрывала авторитет Учредительного собрания. Она поставила партии задачу выявить перед широкими массами подлинное классовое лицо Учредительного собрания. Партия однако не прекращала работы по подготовке его открытия, а идея роспуска Учредительного собрания, если оно не примет советской программы, нашла сочувствие в народных массах. 27 ноября Совнарком издал декрет о производстве выборов в Учредительное собрание в назначенный срок (12 декабря). В день открытия Учредительного собрания антисоветские партии организовали по всей стране неудавшиеся вооруженные манифестации под лозунгом: "Вся власть Учредительному собранию".

Учредительное собрание было открыто от имени ВЦИК Я.М. Свердловым, огласившим Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа, требовавшую от У.с. признания Советской власти и декретов Совнаркома.

Точных цифровых данных о составе У.с. не сохранилось. Всего в У.с. должно было быть около 815 депутатов (735 от гражданского населения и около 80 — от армии); по неполным данным было избрано:

социал-революционеров — 370, левых с.-р. — 40, большевиков — 175, меньшевиков -16, национальных групп — 86, конституционных демократов — 17, нац.-соц. — 2, неивест. -1.

При открытии Учредительного собрания присутствовало 397 членов, большинство из которых (244) принадлежало к противникам Октябрьской революции (преимущ. с.-р.). Председателем У.с. был избран вождь социал— революционеров В.М. Чернов. Большинством голосов У.с. отклонило обсуждение вопроса о предложенной большевиками Декларации прав трудящихся и эксплуатируемого народа. Большевики, а позже и левые с.-р., стоявшие на советской платформе, покинули заседание. Оставшаяся контрреволюционная часть У.с. была разогнана караулом Таврического дворца. 6 января СНК, 7 января ВЦИК издали декрет о роспуске Учредительного собрания ".

* * *

— Я ж не то Особое совещание в виду имел! Эх, Козюлин, Козюлин, — из-за плеча Ивана возник угрюмым призраком учитель истории Рыкин. — Ой, дочитаешься ты, доведет тебя библиотека до сумы. Я ему тайну нашу секретную открыл, а он продолжения ее в книгах ищет! А вот как раз мало идейными людьми, в указанном партией сомневающихся, у нас Особое совещание и занимается. И если тебе вдруг ни с того, ни с сего, плохо станет или даже ужасно плохо, то ты не на фортуну дело вали, а знай, что судьбу твою паршивую в руках Особое совещание вертит...

* * *

— Иван Иванович! — Козюлин съежился. В дверь стучали, а затем гурьбой явились пред ним взъерошенные соседи. — Как, вы спите и ничего не слышите?! Огромная крыса пробежала к вашей двери и может в щель под нею скрылась? Вы шороха или визга не слышали? — Голос шел из общей массы и Иван с испугу не мог вспомнить, кому он принадлежал, тем более, что рты у всех были раскрыты всеобщим участием.

— Конечно, где здесь услышать, если кругом такой гвалт стоит.

Ввалившиеся соседи произвели визуальный поиск гниды и разъяренные погоней, расползлись по коридору в поиске прибежища беглянки.

* * *

"...Синтетический человек живет вне времени и пространства, потому как нет ему дела до проносящихся мимо лет, и не блуждает он в пространстве, а занимает строго отведенное место, куда его парторг поставит и тем долг его обозначит.

Синтетический человек — счастливый человек. Это вам каждый из нас скажет.

Меня парторг поставил вторым в седьмом ряду на плане колоны с буквой "П" обведенной кружочком, что означает: портрет. Портрет, который я долгом прикован носить на всякую демонстрацию до самой пенсии. Слиться с ним воедино — моя священная обязанность.

... В мозг нашего человека заложен вирус государственного мышления, который уничтожает неполноценные клетки созданные глупой природой и на их место вправляет управляемые "сверху" синтетические, которые позволяют ему правильнее расставить в последовательность более важные для него же самого факторы и конструкции окружающей жизни.

До этого я сам додумался и заверяю вас, что это та, пока еще нераспознанная победа, к которой мы все стремились и пробежали мимо в революционном порыве, так ее и не заметив, поскольку впереди у нас есть еще дела...

И вот, эти важности и второстепенности я предъявляю вам к удостоверению, покуда мог я ошибиться, водрузив иной фактор в не ему предназначенное место. А в будущем предлагаю доработать этот вопрос и доукомплектовать таблицу по важности, которой, куда там Менделеевской. Как будет готова — отошлю сразу же, немедля.

А покуда, планирую предоставить места жизненно важным необходимостям таким макаром: количество отстроенных заводов и дымящихся труб — на первом месте, по нему нам весь мир предстоит обогнать, а вот борьба за чистую окружающую среду погодит, человеческий организм и не такое терпел — подале взад ее затолкаем. Здоровье каждого — богатство всех, каждый дурень о том знает, потому всяк рад бы был коли б заботу о нем в первую десятку загнать удалось, хотя бы только и для виду. А вот цифры о смертности и деторождаемости и повременить могут: молодым баловство, а государству деньги плати, да, и с другой стороны: кому суждено умереть — тот жить все равно не будет, — определим его, к примеру, на пятидесятое стуло. Оборона, ясное дело, должна идти впереди и каждый ей должен в спину смотреть и должную дистанцию блюсти, потому она вне счета должна идти, и быть всегда впереди. А вот соцобеспечению торопиться некуда, ему на работу уже ходить не надо, пусть себе на печи отсыпается заслуженно — его в хвост загоним.

Опять же, без политико-воспитатательной работы не прожить — мозги питать чем-то ж надо, значит, поближе ее к дымящимся трубам приставим. А вот культурой сыт не будешь — она и повременить может. Опять же, образованность на место поставить надо... ну, а план, вообще, должен так стать, чтобы в борьбе за него, любому из таблицы не только ноги или руки, но и саму голову обломать во благо будет.

Так, что, как видите, работы еще хватает, а что касательно точности расстановки, то в процессе углубления в предмет, естественно, что-то вперед пролезет, кто-то посторонится, но не намного, мне кажется. Хотя в жизни бывает — не ждешь, а и ногами по тебе потопчатся, хотя, вроде, как и прав... Так не один я думаю, а вся масса людская, потому и осмеливаюсь классифицировать и не более того.

А знаете ли вы, на чем держится дух синтетического человека? Ну, что на вере в светлое будущее — это всем известно. А вот еще? Слабо? — На мысли о приближающейся пенсии!

Вот так, закроет глаза на минуточку работающий у мартена или служащий за счетами и представит себе такое чудо: как так может быть? — На работу ты не ходишь, а пенсию тебе домой приносят. Вот он, отголосок светлого будущего!

Мысль о приближающейся пенсии успокаивает — это известно всем. Зарождение ее приходится лет на двадцать с хвостиком, у иных вундеркиндов и ранее, и с того времени с каждым годом все сильнее, она, эта мысль о пенсии, светит путеводной звездой.

Кто не высчитывал оставшихся до пенсии лет, начиная с первых трудовых месяцев? Ау? — Нет таких. Хоть в тундру загляни, хоть в винный погреб к молдаванину... По мере расходования оставшихся до пенсии лет, годы эти пересчитываются на месяцы, месяцы на дни, и так, иной раз, до секунд дело доходит...

Самый счастливый момент жизни наступает у синтетического человека, когда до пенсии остается год: его обволакивает ласкающая истома. Он идет и на усердно заработанные деньги покупает ни фунт изюма, и ни пчелиный яд от радикулита и тем более ни валидол для заржавевшего кровяного насоса, а простой, с трехстами шестьюдесятью пятью страничками календарь, и со скрупулезностью немца зачеркивает крестом или зло вырывает страницу всякого прожитого дня, с тоской отмечая, что тут-то, на финишной прямой, дни могли бы бежать и побыстрее.

Кстати, что-то календарики из продажи запропастились. Нельзя ли поспособствовать их возвращению? Мелочная вещь, а для человека просто, иной раз, незаменимая вещица — надежду и радость в себе несет.