Петр Внук Петра

— Лады! Погнали! Наташа, сестрица, а ты с нами поедешь ли? — Император обернулся к царевне.

— Нет, Петруша, я к Лизе поеду. Надобно утешить цесаревну в горе ее.

— Да, да конечно. Мария, не оставь сестру мою одну.

Меншикова присела в вежливом книксене.

Император в ответ лишь кивнул и двинулся переодеваться в дорогу. В комнате его уже ждал новый старый камергер Иван Долгоруков. Он и помог царю облачиться в дорожный костюм.

"Всё-таки надо найти в денщики какого-нибудь простого парня. Экий он неловкий в услужении, дворянчик наш! А с местной одежей для царя в одиночку и не справиться..."

До Академии добирались почти с час. На хвост упал и Иван (Иоганн) Блюментрост — его брат, почетный архиатр, был главой Академии. В карете Иоганн попытался ещё раз померить пульс у императора и попросил высморкаться, дабы по цвету желчи головной определить состояния мозга отрока. Естественно он получил отказ, несмотря на поддержку и обер-гофмейстера, и камергера императора.

— Ваше величество должно более времени уделять здоровью и прислушиваться к советам докторов. Тот удар, что случился с Вами пять дней назад, есть признак нарушения гармонии внутренних субстанций тела человеческого.

— Иван Лаврентич, не грузи меня своей чушью — недовольно отвечал император, не отрываясь от взгляда на плещущуюся под наплавным мостом Неву. — То не удар был, а обычный обморок. Какая такая гармония жидкостей? Этот подход неверен. Привычка у вас коновалов чуть-что кровь пускать — от невежества.

Мост закончился, и Пётр повернулся к собеседнику. Немец расширенными глазами удивленно глядел на подростка.

— Ви, ваше велитчество, можете меня казнить, но ви есть маленький глупий варвар! Я есть учиться в унивесите города Халле, в Кёнингберге, в Лейдене. Я есть лейб-медикус ещё ваш дед Пиотр Великий. Я прошусь абшид!

Император внимательно посмотрел на медика и понял, что перегнул палку, называя того невежей. Только по прошествии нескольких минут, после того как замолчал рассерженный доктор, он тихим и даже немного усталым голосом сказал:

— Ты извини, Иван Лаврентич, коли обидел. Казнить тебя конечно можно прямо по отставке. За оскорбление моего царского величества ещё и помучить полагается перед смертию. Помолчи Андрей Иваныч! — император пресек попытку Остермана встрять в беседу. — Но пойми, не со зла я то говорил. Все мы в равной степени невежды перед промыслом божьим. Против мудрости его мы с тобой равны. Признай!

Немец молча поджал губы.

— Признай! И не дуйся. Будем считать, что я оскорбления не слышал, да и ты тоже понял, что сказал я про невежество лишь в смысле метафизическом. Ну же!

Блюментрост еще немного помолчал и наконец согласился:

— Карашо! Если вы говорить в метафизическом смысле, то и мою горячность простите.

— Ладно, не дуйся мой архиатр! Скажи лучше, почему вы кровное давление не меряете и слуховую трубку не используете?

Медик немного успокоился и перешел на немецкий.

— Какую трубку? И зачем измерять давление крови — оно неизменно.

Трубку-трубку. Серый не представлял как это описать. Проще нарисовать или самому выточить на станках. "Надо спросить Данилыча, куда он дел Нартовские станки". Потом задумавшись о гипертонии, вспомнил матушку. Она всю его сознательную жизнь страдала от этого недуга, и тонометр был самым главным прибором в доме. "Бля, вот и тут я косаря дал! Про тонометры тоже не знают". Всё-таки от дорожной скуки решил немного рассказать из того, что само вспомнилось. Однако отвечать тоже на немецком он не смог — не настолько хорошо знал этот язык.

— Ну, сердце же, оно же как мотор, кровь качает. Значит, и давление у крови есть. Жидкость она всегда давит на стенки, если качать насосом. — Видя, что его плохо понимают, усилил нажим. — Ну возьми, глянь как на фонтане вода из труб давит. Вот так же она давит на вены и артерии. Если оно сильно большое, то рвет стенки сосудов и убивает мозг — это мы называем удар или инсульт.

— Да, так, сиё известно. Для этого и убираем лишнюю кровь.

— Но кровь носит этот как его, кислород.

— ? Што есть "Кислород"?

— Ну, газ такой, часть воздуха. Мы им дышим. — Серый вспомнил латинское название: — Oxygen

Блюментрост покачал непонимающе головой. Однако допрос продолжил:

— И каким видом сей оксигенум в кровь попадает?

— Да растворяется через легкие, потом по этому — вспомнил анатомию — вот! Малому кругу кровообращение идет в сердце, а из него в тело по артериям и по большому кругу питает все прочие органы. Потом кровь без кислорода по венам обратно к сердцу бежит. Сам ведь знаешь, что первая кровь алая, а вторая темная. Вот в первой и есть жизнь, а во второй нет.

— Скажите, ваше величество, кто же сказал вам такое?

— Никто! Горние силы. Это я просто знаю. Хочешь — проверь. Анатомичка в академии есть.

— Анатомичка? — переспросил Иоганн по-русски.

— Где тела разнимают на части.

— Ах, да! Ваш дед купил один из лучших анатомических театров в Европе. Я буду иметь честь показать сиё искусство вам.

— Вот там и поясню. Если захочу.

— Ваше велитчество, но может, вы знаете, как померить давление?

— Как-как, манометром. Накачиваете кожаный манжет вкруг руки и соединяете его с манометром. Потихоньку стравливаете воздух из мешка и по биению пульса ловите разницу между верхним и нижним.

— А какое же обычное давление?

— 120 на 80.

— 120 на 80, но чего?

— Как чего? Миллиметров ртутного столба! Это превышение над нормальным атмосферным давлением, которое есть 760 миллиметров. Про него-то вы знаете?

— Да, это есть учение синьора Торричелли. Но, што есть миллиметр?

"Блин! Вот фашист пытает! Ну про метр тоже он не знает! И точно, тут все в каких-то футах, дюймах и аршинах." Серому стало тоскливо. Он даже пожалел, что ему подновили память при вселении. Но, тем не менее, что такое метр вспомнил точно, как определение с урока физики.

— Метр это одна из сорока миллионов частей длины меридиана, чуть больше английского ярда.

— ???

Блюментрост был ошарашен. Раздавлен. Поймать отрока на противоречиях не получилось — на каждый дополнительный вопрос следовал немедленный ответ. Безумство, поразившее после удара молодого императора, было полным и всеохватывающим. Не только поведение, но и знания отрок показывал в совершенно непривычном виде. Даже заблуждения императора представлялись стройной системой, которую разрушить простой логикой уже не казалось такой легкой задачей, как в начале разговора. Непонятные знания были бы ожидаемы, если принять во внимание последние достижения науки, но появление их у подростка из варварской страны отдавало бесовщиной. Доктор благоразумно решил о причинах этого поразмышлять позже. Он прекрасно осознавал, что большие вельможи, и в первую голову Меншиков, объявлению царя скорбным на голову будут противиться. А это уже было опасно для жизни первого, кто усомнится в здравомыслии самодержца.

Остерман же во время разговора больше не вступался, сидел молча и тихо улыбался чему-то своему. На Серого тяжелой глыбой навалилось понимание разницы между уровнем его прерванного на взлете высшего образования и уровнем знаний людей начала восемнадцатого столетия. Может они по скорости мышления и не отстают от потомков, но вот в части элементарных знаний... Грустно. Он больше не стал ничего пояснять и в мрачном настроении опять отвернулся к окну.

* * *

Санкт-Петербургская Академия наук и художеств квартировала на подселении Кунсткамеры в бывшем особняке адмирала Кикина. Сам адмирал, как успел шепнуть Остерман, был организатором побега отца Петра, царевича Алексея, и его колесовали в ходе разборок девятилетней давности. По меркам современного Сергею Питера это был практически центр — рядом со Смольным, а для молодого Петербурга это было на окраине — за флотской литейной, около смолокурни, устроенной на месте бывших шведских укреплений. Там уже знали о высочайшем визите и всем составом вышли встречать царя на крыльцо. Делегацию возглавлял младший брат лейб-медика и глава Академии Лаврентий Блюментрост. Он и представлял своих коллег. Первым среди многих был представлен Иван Данилович Шумахер — библиотекарь и секретарь по делам академии. Затем академики-профессора:

Жозеф Делиль — по кафедре астрономии;

Иоганн Коль — по кафедре красноречия и церковной истории, надзирающий по совместительству и за гимназией;

Якоб Герман — по кафедре высшей математики с Кристианом Гольдбахом, коий был конференц-секретарем и также числился по той же кафедре;

Георг Бильфингер — отвечающий как за практическую, так и за теоритическую физику на кафедре логики, метафизики и морали;

Даниила Бернулли — числившийся по кафедре физиологии, но деливший по смерти брата с Иоганном Лейтманом кафедру механики;

За химию и медицину отвечал какой-то немецкий Бюргер, а за анатомию француз Дювернуа;

Кафедрой римской истории руководил Готлиб Байер, именно он не мог вчера убедить молодого самодержца в ошибочности взглядов на русскую историю.

Отдельно за спинами профессоров стояли адъюнкты, из которых император отметил отдельным кивком Леонарда Эйлера.

Одно место было пусто и предназначалось для отсутствующего главы кафедры ботаники и натуральной истории Иоганна Буксбаума.

По окончанию представления Пётр изволил пройти и ознакомится с помещениями, где ныне обитала Академия и хранились её "фонды".

Сказать, что в особняке было очень тесно — ничего не сказать. Медицинские предметы, химия и ботаника изучались в помещении анатомического театра, по который заняли бывшую адмиральскую спальню. Математики сидели в маленькой бывшей детской почти под самой крышей. Физики и астрономы вместе с геологами работали в помещениях кунсткамеры, где были навалены геологические образцы и разные приборы с механизмами. Остальные комнаты занимали ученики гимназии и молодые адьюкты, кто не успел ещё найти квартиру в городе. Единственным свободным помещением был большой центральный зал, где за овальным столом и расселись академики на конференцию, ожидая возвращения экскурсии государя.

Глава Академии, услышав замечание императора о тесноте, немедля подал прошение о передаче под размещение Академии особняка высланного в Архангельск Шафирова. Пётр воспользовался возможностью отговориться своей молодостью и ничего не стал обещать. Однако на самом прошении, получив подтверждающий кивок Остермана, надписал повеление-просьбу Верховному совету присмотреть новое помещение и не обидеть академиков.

На вопрос монарха о планах дальнейшей работы, господа научники поначалу растерялись, но вспомнили проект организации Академии, подписанный Петром Первым и другие наставления великого императора по организации обучения. Однако пожелания Преобразователя во многом не выполнялись. Мало у кого из профессоров остались привезенные из Германии студенты. Среди учеников в гимназии было только семеро русских. Официальным языком Академии считалась латынь, а разговорным — немецкий. Работ научных покуда не публиковалось. Сама эта конференция была чрезвычайной, собранной только под пробудившийся интерес молодого Императора.

После повторного вопроса, заданного уже более серьезным тоном, все начали говорить почти одновременно и не сразу успокоились. Когда шум немного стих, ученые заметили, что император стал опять мрачен. Он смотрел на стоящих перед ним профессоров с недовольством, покусывал губу. Серому лезть в управление наукой совсем не хотелось — было это не его стихией. Он уже пожалел, что вчера дал опрометчивое обещание разобраться с делами академии. Изыскать финансы в принципе было несложно. Сумма, которую в год выделили на всю науку, была значительно меньше, чем полагалось его невесте на обслуживание двора. Однако, не посмотрев на место приложение средств, он выделять средства, тем более с вероятностью ещё одной битвы с Данилычем, не хотел. Увиденный бардак, Петра так же не устраивал. Он успел вчера перед сном бегло ознакомиться с указом Петра Великого и понял, чего ожидал тот от созданного учреждения. Сейчас же казалось, что Академия есть прибежище для халявщиков. Нет, среди академиков были, согласно опять же пояснениям Остермана, только первоклассные европейские ученые, но вот полная их независимость от потребностей государства, злила.

Император не стал пользоваться своей слабой латынью и уж тем более не прибегнул к немецкому. Он обратился к академикам на русском, а переводил присутствующий на конференции переводчик секретариата адьюкт Адыров.

— Итак, господа академики, я ознакомился с положением дел в нашей Академии наук и художеств. Мне не все понравилось! Я совершенно не могу понять, каким образом цели сего учреждения могут быть достигнуты. — По залу пробежался легкий шепоток, сопровождаемый снисходительными улыбочками. Участники академическая конференции сочли серьезность императора наигранной, возникшей исключительно под воздействием воспитателя. Они больше гадали, отчего вице-канцлер озаботился делами Академии именно сейчас. Общего мнения не разделяли только трое — Эйлер, Байер и Гольдбах. Не обращая внимания на реакцию слушателей, Пётр продолжил:

— Поэтому я прошу вас раздумать над несколькими вещами. Наперво необходимо создать такую систему измерений, которая бы наиболее генеральная по своей сути была. Честно говоря, от всех этих дюймов, футов, аршинов и саженей пухнет голова любого студиоза. А уже если брать переводы в измерения прочих стран... Я прошу вас подумать над, тем как сиё обустроить, дабы весьма пользительно и для коммерции, и для самих изысканий научных стало.

Император оглядел притихшую аудиторию и продолжил.

— Полагаю для эталона длины выбрать часть меридиана, ну хоть одну десятимиллионную от четверти круга по долготе нашего стольного града. Это будет где-то 39 целых и 37 сотых долей дюйма. Откуда такое знание прошу не спрашивать, а считать божественным предвидением. Просто надо проверить. Назвать сию малую долю думаю греческим словом "метр". Производные доли и суммы от неё брать в десятичном масштабе приставками — об их названиях я прошу раздумать господ академиков самостоятельно. Для эталона веса разумно взять вес чистой воды объемом в тысячную долю кубического метра при нормальном атмосферном давлении и температуре в 4 градуса. Нормальным же давлением можно положить 760 тысячных долей этого "метра" в ртутном столбе. А одним градусом температуры надобно избрать одну сотую от разницы температуры замерзания и кипения воды при одном и том же нормальном атмосферном давлении. Все записали? Эти соотношения, что я сказал сейчас вам, будут зваться императорскими. Им предлагаю следовать неукоснительно.

Пётр сделал короткую паузу. Выпил поднесенной марципальной воды.

— А что до помещения и содержания Академии — о том я буду завтра говорить в Верховном Совете. Государь я не жадный и линию деда на развитие наук и искусств в нашем государстве держать буду неотступно, но и за каждую копейку, за каждый гульден, что будет отпущен, спрошу строго. Желаю, чтобы каждая кафедра в науках своих подготовила мне проспектус к началу сентября, где расписала, кои шаги следует делать в науке, и каковы будут трактаты на это писаны, да каки полезные инвенции в промыслах и торговле от того быть могут. В сем докладе тако ж повелеваю отметить суммы потребные для исследований в каждом следующем году, как и потребные на содержание самого персонала.