— Давай, удачи, Арика. Ты редко выходишь гулять; пусть тебе понравится, — улыбается в тени балдахина черное нечто.
С Ненавистью в правой руке я вышел из подземелья.
?
Когда я вышел на трассу, у остановки стоял незнакомый автобус. Везение насторожило, но все равно спасибо, сяду. Из пустого автобуса звоню на сотовый Мато-сан.
— Алло, это Исидзуэ. Сейчас я к тому одержимому, э, Юкио?.. К этой сволочи еду, к самому насесту, прошу заранее выдвинуть полицию. Отсюда мне минут двадцать, я хочу хоть на минуту раньше его оприходовать. Как не получится?.. Нельзя сразу без подтверждения?.. Понятно. Тогда не надо.
С моей неполноценной информационной поддержкой готова мириться, похоже, только Мато-сан. Спасибо ей за все, конечно, но какая-то она неожиданно бесполезная. Она у нас призванный варяг, офисные бои фракций сейчас в самом разгаре, наверно.
— А? Ближайший патруль ко мне?.. А, это нельзя. Потому что он точно будет отбиваться. Так и меня хватит. Мато-сан, вы где сейчас?.. Какое мороженое в "Аквалайне"? Офигеть, ты что вообще там забыла?
Положение все хуже. Даже безумная гонщица Мато-сан едва ли за полтора часа доберется до Сикуры даже по воде... Видимо, я прибуду первым.
— Тогда я пошел первым, если прижмет — прошу выручить. Это в промзоне, да. Адрес скину почтой, только, пожалуйста, скачите быстрее.
Кладу трубку. Протез так и лежит на полу, ожидая своего прихода к жизни.
Автобус на скорости втрое выше законной проносится мимо полей.
Так. Мне поистине не хочется, но появилась причина не смотреть сквозь пальцы. Без жалости и оправданий я начинаю третий эксторцизм.
"""
На второе посещение завод впустил меня охотно.
Атмосфера запустения, наводящая на мысли о смерти. Местами выцветшая синяя краска. Безлюдные руины на грани конца. Единственное, что изменилось с прошлого вечера — то, что сейчас день, но если заходишь внутрь, вся разница исчезает.
Проникаю через заднюю дверь, прохожу по влажным сумеркам. Сбитая из фанеры недотьма. Искусственное освещение не требуется. Особняк без жильца, оголившийся неприукрашенный цемент. Смутно видимый в сумерках коридор чем-то напоминает храм в катакомбах.
Коридор вскоре кончается. Я шел, ориентируясь на влажный запах, и оказался в полном мраке. То ли окна забиты тщательнее, то ли что, но тут нет даже щелочки дневного света. Вообще-то ситуация из заставляющих бояться, но, к счастью, чувства угрозы не стало вместе с левой рукой. Да и та сейчас захвачена протезом.
Протез только выглядит как рука манекена. Рабочих частей в нем нет; я будто отнял руку у изваяния и прицепил себе. Выглядит как человеческая, но это подделка, какие там пальцы — локти не гнутся. Вообще не подумаешь, что это тот самый особенный протез, бывший рукой Карё Кайэ. Еще бы. Ведь в этом протезе еще не течет кровь.
Без колебаний ступаю во тьму. Еще остался безнадежный, но шанс, что она жива. Мне надо действовать так, чтобы как можно скорее проверить это, но сохранять здравомыслие... Тут из кармана разнесся привычный звук вызова. Это от Мато-сан?.. Если она правда загоняла коней, то это замечательно, но — да, вряд ли.
— Алло, Мато-са...
Прикладываю к уху трубку.
В тот же миг к затылку прикладывается что-то тяжелое.
?
Бум-бум-бум. Мозги три раза кряду прикинулись шутихой.
Сетчатка перегорела. К сознанию обрыв линии. Контрольные цепи закоротило, и тело стало просто куском мяса.
За долю секунды приняв решение, закрепляю готовое потеряться сознание. Сейчас не стоит. Иначе все придет к логическому концу, конечно, но не будет смысла в моем появлении. Уже практически грезя, не понимая, где явь, а где сон, я спасаю огонек свечи.
Бу-бух, бам.
Звук падения. Кажется, мне пустили ток в шею. Напряжение достаточно для отключки, но, к счастью, ампер-другой. Всего лишь парализовавший нервы, но непоправимый десятиминутный отрезок времени прекращения жизнедеятельности.
Бум, бум. Бум, жух.
Меня ухватили за щиколотки и волокут. В голове стучит — бум, бум! — наверное, потому, что поднимаемся по лестнице. Из-за паралича боли не чувствую. Мир вокруг все так же выжжен шутихой. Пока глаза не придут в норму, зрение не вернется.
Буф. Жух-х, жух-х, жух, бч, бчам-м.
Звук трения об пол плавно изменяется. Заодно голова шатнулась, словно я киваю. Меня поднимают. Сиденье. Меня сажают на кушетку.
Гук, шорк, гыц, гук.
Переполняют мрачные предчувствия. Пытающийся вылететь рассудок вовсю воображает филейную ветчину.
Ага... меня, похоже, притащили на убой.
?
Возвращается зрение. Расфокусированный свет на сетчатке неспешно допускает мир к восприятию.
Хрясь.
— Кхы...
Первое, что пришло на ум, — мясная лавка. Затем — помойка с разбросанной едой. А под конец я осознал, что нахожусь посреди массы рвотных масс и испражнений. Я в широченном разрушенном зале. Наверно, использовался как склад. Пространство в форме квадрата семь на семь, даже став руинами, все-таки осталось складом.
Чавк-чавк-чавк.
Все стены увешаны трупами собак. Брошенные в угол, сейчас выдвинулись до самой середины разные объедки от чего-то. Воздух патокой облепляет кожу, задержусь — окуклюсь, наверное.
Все окна забиты — то есть нет, в этом помещении просто нет окон. Закрой двери — получишь полную тьму. Но запертое пространство освещено синеватым. Неведомо откуда получая энергию, на стенах торчат мониторы, им нет числа. С гудением они показывают пейзажи вокруг завода и коридоры первого этажа.
Чавк-чавк-чавк-чавк-чавк-чавк.
Слишком похоже на кино. Дуэт костей с потрохами и мониторов. Ощущение, что на операционном столе вскрыли живот, а оттуда вылез кинескоп.
Голубые экраны освещают комнату выделений.
А посреди этого ворочается гигантская туша.
Со звучным чавканьем потребляет запоздалый ланч.
Брызгаясь и сплевывая, мясной ком массой килограммов в сто пятьдесят обедает.
— ...реть. ...реть, реть, реть!..
На первый вгляд показалось, что к распухшей опухоли прилепили руки-ноги.
Строение тела — не на уровне "средне упитан, средний рост", а просто шар. Рост, в общем, с меня, но ввиду ширины выглядит крайне огромно. Одежда — одна набедренная повязка, похожая на рваную тряпку. Неудивительно. С таким телосложением даже кинг-сайз налезет ли...
— ДЕт, хВАтит, я дЕ ХочУ дАЛьше тОЛстЕть!..
Чавк-чавк-чавк.
Замечаю, что по стенам висят не одни только собаки. Были и ноги для двуногого перемещения, есть и вяленое мясо существа с двумя руками. Пол не разобрать. На груди мяса больше нет, а кожа содрана. Еще больше поразило, что нет черепа. Начисто срезанная черепная коробка. То, что было внутри, съедено, как пудинг. На полу — массы пустых бутылок. От уксуса. Этот мясной снеговик явно приправлял безвкусный ужин.
— ...реть. Хочубередь. Хочубереть, уберетьуберетьуберетьуберетьубереть!..
Повторяя "хочу умереть" и забыв про меня, он продолжает есть. По порции похоже, что есть он будет еще пару минут. Тело пока меня не слушается, да в придачу я привязан к сиденью. Он так маниакально меня перевязал, что даже дернуться не могу. Но это еще хорошее обращение, если сравнить с мясом вокруг. Я десерт?
Страха нет. Даже слабочувствительного меня это положение пугает. Просто то, что находится у ног мясной матрешки, начисто лишает мыслей. Плохо дело. Я так старался не потерять сознания, но тут рассудок поставил ультиматум.
— Эй ты.
Я зову его. Мясной снеговик медленно оборачивается.
— Ох... сВЯдой... одЕц.
Ему даже дышать тяжело. Ну, еще бы. Невыдержанное питание нарушает кислотный баланс в желудке, еда напихивается в неперевариваемых количествах, и судороги желудка передаются всему телу. Дыхание сбивается, кожный покров обильно потеет, все тело страдает от рвущих болей.
Ну да мне-то что. Дай рассмотреть получше оранжевое у твоих ног.
— Эй. Ты съел?
От одного моего голоса сыплются искры. То ли постэффект от удара током, а то ли распаленные эмоции. Сердце бешеной лошадью месит кровь. Это сигнал. Просто приставленная левая рука вместе с потерей спокойствия начинает подключаться.
— Чдо зъел?
— Мясо, что. Ты ж и сейчас жрешь.
Мясная матрешка, будто вспомнив, возвращается к трапезе. Уметывает пятьдесят кило подчистую:
— Де зъел, де зъел, подобу чдо живод зовзем буздой!..
Зашлепал к десерту.
В руке — маленькая пила. В жирных пальцах она выглядит жалко, но вскрыть беззащитному человеку череп может.
— Что?.. Ты уже скольких человек съел?
— Зъел, до де съел. Бде бы долько дабидь живод, и взе, до я ем и ем, а де наполдяюзь. Да я езли наемзя, стаду как радьше. Демон пдопадед, и мде стадет легче, дак Бог говорид.
Где-то я это слышал. Он тяжко отдувается.
— Бде дак жаль. Я уже де хочу ездь, до живод пуздой...
Он не слышит, что я говорю. Просто повторяет "мне так жаль". Он извиняется перед ненавидящим обществом за мою жертвенную судьбу, за его хищническую, за все это, — и плещет на меня уксусом.
— Прозтиде, броздите, бросдиде...
Перед кем он извиняется? Не передо мной точно. Фусо Юкио признает свой проступок, значит — сохраняет адекватность. Нет, я сам из слабых. Но его слабость уже выпала с чаши весов людской силы.
Хрусть — мясной снеговик беспощадно придавливает мою голову. Вжик — пила касается виска. Вжик. Вжик. Мне, парализованному, не больно, но у левого глаза уже течет струя крови.
— Х!..
Тем страшнее, что не больно. Будь здесь зеркало, меня бы повело, наверное. Вжик, вжик. Я просто не осознаю, а черепная коробка понемногу рассекается, и только когда у меня не станет мозга, я наконец пойму, что лишился ума.
— Не бойзя, эдо де больдо. Де бойзя. Бдого раз броверено. Бозги де чувздвуюд боли, можно збокойдо ковырядь пальцем.
Видимо, логика такова: если есть с головы, то дальше больно не будет. Я ему что, живая закуска? Мне уже хочется отключиться и покончить с этим. Но все-таки попробую позвать на помощь. Хотя шансов вообще нет.
— Нет, не надо. Спасите. Не хочу умирать.
Говорю автоматически. Раскаяние. Как только я начал говорить...
"Збази бедя, земпаай..."
...навязшая в ушах мольба эхом отдалась в голове.
Мясной снеговик прервался и осторожно смерил меня взглядом:
— Я бодимаю. Взе дак говоряд.
Довольный, как ребенок, нашедший собрата, радостно заулыбался.
— Что ты сказал?..
— Взе дак говорили беред теб, как их ели. Очедь жалко их. Оди блакали, говорили "збазите".
Вжик-вжик. Лобзик движется без остановки. Насколько он уже отпилил? Кровь течет по голове, заливает левый глаз. Но это уже неважно.
— Но оди де как я, я де могу их спасди. Оди де избраддые Богом, оди умираюд и де возрождаюдзя. Бде ходелось их зпазти, до де вышло. Мде их жалго.
Повторяя извинения, он вспоминает кого-то, кого не спасти. Извинившись, расписывается в своей слабости. Тут же плещет на меня уксусом.
— Бде так жаль. До я болею. Бде так надо, а то мде де полегчаед. Я просдо, пока дебе де больдо, тебя зъем...
Движения лобзика ускоряются. Начало мутить... Если его прежние обеды были в здравом уме, они на этом месте, наверно, ломались. Только вот...
— Заткнись. Ишь, разохотился, извращенец.
Довольно. У меня уже нет причин находиться здесь. И нигде в этом зале. Нет причин ни понимать эту свиноматку, ни сочувствовать. Как нет и резерва удерживать хищника в левой руке.
— Какая тебе богоизбранность. Не перекладывай с больной на здоровую. Ты не избранный, ты сам во всем виноват, и только. Ты такой слабак, что смотреть тошно, вот ты и удрал в одержимость.
— А?..
Когда-то раньше я бросал прямо противоположные слова.
Если больной — иди в больницу. Святые отцы не лечат. Простите, это я не понимал. Он же хрен вылечится! Издавна говорят — нет от дурости лекарства.
— Чдо... У дебя цвед... глаз...
— Аха. Раньше уже был похожий на тебя одержимый. Черт, зачем я вспомнил. Какой там ад неосознанности, козел. Ты свою слабость подставляешь, как щит, и ее же защищаешь, одурел, что ли?
Бес заводится только в прогнившем рассаднике. Стал нечеловеком через одержимость — это чепуха. Кто с самого начала полон дыр, кто слабак без права на амнистию — именно в таких вцепляется демон. Посредники отдыхают.
— Ты, кабан. Ты стал одержимым не потому, что нищий духом. Некто Фусо Юкио небось по дефолту был слабаком. Не знаешь своего места, вот и дошел. Неудачно рожденный, неимущий, зато задираешь нос, типа избран. Придумал, что хочешь переродиться.
— Т... Ты чего ты чего ты чего!.. Никому де подять! Я броздо хочу, чдоб было легче, я до зих пор был слабым людишгой и броздо хочу береродидься зильным!.. Чего в этоб блохого?!
— Того. Люди равны, потому что неодинаковые. Понимаешь? Если задано не среднее, а верх и низ, то это хорошо. Не думай о балансе как о весах, слабак. Слабачок на дне жизни хоть обстремится вверх — а просто доставит всем вокруг хлопот.
— Я де злабак!.. Я де здабый, я сильдый человек, очедь зильдый, Бог дал бде зилу, и я стал сильдым человекоб!..
— Не может такого быть. Человеку способности даются с рождения. Нет людей, которые из слабых могут стать сильными. Ну-ка, чего? Есть такие, кто в поте и крови пришел к успеху? Они просто были такие сильные. Ты виды-то не путай, хряк. Тебе тоже жизнь все прекрасно дала понять, да? Что человек не может так брать и тасовать туда-сюда.
— Б... бф, хаф!..
Да, изначально слабый — слабак по жизни.
Именно поэтому человек, который осознал, что всю жизнь будет слаб, хотя бы не будет думать, что достоин спасения. Это самая банальная гордость слабых. Слабак, живи, гордясь по-слабачьи своей слабостью. Говорю, ибо сам слабак. А в тех, кто эту гордость отбросил, нет ценности, которую в них стоит отыскать.
— Скромный, но любимый родной дом, да? Вот когда ты завидуешь другим, ты сам себя поносишь. Твоя ценность невелика, поэтому ты стал таким нечеловеком, который продал душу демону и опустился ниже слабаков. Глянь-ка на нижний класс, похожий на кучу хлама. Вот там твоя конечная, на выход. Кто хоть раз недооценивал человека, тот ничем не сможет спастись как человек.
— ...нись... ЗатКНизьзаткнизаткнизаткдизь!!! Собака! Ты де человег, ды мясо и лаешь, как пес! Не змотри! Ды мясо, де сботри да медя свысока!
Распаляется. Бросает пилу.
Каннибал-одержимый хватает мою голову в лапищи, как перчатки кэтчера.
— Я проздо ищу, ничего плохого де делаю!.. Я же бросдо ищу, как мде сделадь легче, так чдо, чдо ды делаежь бедя злодеем?!
На жирных руках вздуваются вены. Фусо Юкио, как собакам, которых убивал, сдавливает мне голову...
