И вдруг — желудок скручивает спазмом, головокружение, чувство падения, текст плывет перед глазами. Вскакиваю, пол уходит из-под ног, добавляю света. Райт реагирует медленнее, хотя не так уж плохо. В несколько прыжков мы оказывается рядом. Воздух кажется подернутым рябью, ощущение падения усиливается, почти закладывает уши.

— Что за хрень тут у вас происходит? — сонно спрашивает Джеймс, которому мы заслонили все интересное.

— Держись сзади.

— Хорошо, па.

И почти сразу все стихает, замок обретает обычный вид, исчезает чувство невесомости. Райт быстрым шагом возвращается на свое обычное место и плюхается на ступеньку. Щурится на пригашенный свет непонимающе и зло. У него ошеломленный вид. Какой у меня, даже думать не хочу. Просто сажусь рядом с ним. Спрашиваю зачем-то:

— Нам пытаются помочь?

— Не думаю. Больше похоже на то, что кто-то пытался уничтожить Карту.

— Почему ты так считаешь?

— Болевые ощущения. Физически мы связаны только с ней.

Оспаривать это бессмысленно.

— Надо поскорее отсюда выбираться, — механически повторяю я.

Райт делает неопределенный жест рукой и мой взгляд приклеивается к ней, как муха к липучке. Он непроизвольно покачивает кистью в такт словам.

— Я должен вам кое-что сказать в благодарность за...

Я думал, он скажет "за шарф" или "за сумку", но он говорит:

— За вчерашнее. Я тут подумал, мы усматриваем проблему в проекции, а она — в присоединении. Ну, если руководствоваться принципом обратного действия. Попробуйте присоединить себя к предметам, которые связаны с другими вещами, оставшимися в большом мире. Если Карта будет уничтожена, ваша связь с проекцией исчезнет, а с миром — останется. Должно помочь.

— Это какие тут, по-твоему, предметы связаны с "большим миром"?

— Ну, не знаю, может, у вас ключ телепортации есть.

— Будь у меня ключ телепортации, я бы тут не сидел.

— Вы думаете, он тут подействует, что ли? — Райт перестает смотреть перед собой и удивленно поворачивается в мою сторону: — Пространственное перемещение за пределы Хогвартса невозможно, иначе мы бы вышли через дверь, а внутри Хогвартса — бессмысленно, потому что оставит нас в проекции.

Вероятно, он понял это, еще когда кулаком в пол стучал, а я — только после объяснения. Да уж. Предметы... предметы...

— У меня есть медальон, связанный с таким же у жены.

Косится на меня:

— Что-то не замечал на вас.

— Я его в кармане ношу. Может, и у Джеймса что-нибудь такое найдется.

— Вот и хорошо. Присоединяйтесь.

— Так, я не понял, а ты?

— А я пока тут побуду.

— И ты думаешь, я тебя тут оставлю?

— У вас нет выбора. Поделать вы со мной все равно ничего не можете.

— Это почему ты так решил?

— Потому что шарф защищает меня от заклятий, преодолеть ментальную защиту без них вы тоже не способны.

Смотрит надменно и как-то очень зло. Если бы я сомневался, что он общается с кем-то из детей Пожирателей, то сейчас перестал бы.

— Есть одна проблема. — Я разворачиваюсь лицом к нему. Усаживаюсь поудобнее, прежде чем нарушить должностную инструкцию, и с головой окунаюсь в презрительный черный взгляд. — Все производимые нами сильные артефакты имеют сигнал для распознавания и коды деактивации, чтобы они не могли быть использованы против органов правопорядка. Как почетный аврор категории А, я знаю их все, в том числе и код господина Ваззолера.

Он недоверчиво сощуривает глаза.

— Да, я могу деактивировать твой шарф в любой момент.

— Даже так...

— Не волнуйся. Ответ на все интересующие меня вопросы я уже получил. Ты его только что видел.

— То, что вы делаете, это вообще по ту сторону добра и зла! — он тоже разворачивается лицом ко мне, подложив под себя одну ногу.

— Аллан, пожалуйста. В верхушку Аврората затесался Пожиратель. И раз он добрался до Карты, боюсь, у Гермионы большие проблемы. Мне надо быстрее вернуться.

— Возвращайтесь, я вас не держу.

— Держишь, — говорю я очень тихо.

— Не понял. — Он тоже рефлекторно понижает голос.

— Есть еще одна проблема, знаток истории. Знаешь, что со мной было после победы?

— Я слышал, что вы пропустили заклятие и у вас крыша поехала, извините, конечно, за выражение.

— Да нет, все правильно, — я смотрю на него с невеселой улыбкой. — За вычетом одной детали. Никакого заклятья я не пропускал. Я вообще вышел из того боя без единой царапины.

Мне до сих пор мучительно произносить эти сгустки звуков. Если они имеют отношение к тому знаменательному вечеру, то способны воскресить последовавшую за ним пустую бесконечную ночь, не имеющую даты.

Аль смотрит на меня, как смотрел на обсыпанное порошком растение.

Я смотрю на него, как смотрю свои сны о Снейпе.

— Так у вас, выходит, раздвоение личности? — поморщившись, спрашивает он.

Усмехаюсь:

— Чьей?

Он тоже усмехается и отводит взгляд, нервно прикусывая зубами кончик большого пальца. Хмурые глаза впитывают темноту из глубины арки.

Вышедшая из-за облаков луна отбрасывает сквозь витражи холодный призрачный свет, зыбким рисунком обступающий теплые огни люмоса.

Джеймс спит или притворяется, что спит.

Глава 6.

<> <> <>

Он не скрывает насмешки, когда говорит о проигравших. Еще бы, правительство Лонгботтома-Бруствера-Поттера готовы носить на руках восторженные толпы. Их портреты — в каждом доме. Их поддерживает все население. На оппозиционеров, если такие вдруг выищутся, будут смотреть, как на сумасшедших, тыкать пальцем и смеяться. Поэтому он верит, что победа — навсегда.

Но это — там, а здесь, в проекции, у его насмешек эхо катастрофы. Он — фанатик, герой войны, человек старой закалки. Его сын одевается, как лорд, и дружит с Скорпи Малфоем. Я сам — сторонник известно кого. Мы трое — общество в миниатюре.

Они гораздо лучше, чем я представлял, — и он, и Гермиона Грейнджер. Они похожи на нас; в это трудно поверить, но это так. И они действительно герои. Очень неформальные и принципиальные, и смелые. Но все, что им осталось, это выбор, кому проиграть. Инфляция, пара кризисов — это короткий способ. А длинный — подождать, пока их дети вырастут.

Не хотел бы оказаться на его месте, когда это произойдет. У него, надо отдать должное, хоть какие-то представления о чести. Не слишком обременительные, но все-таки.

Нелепые, как произнесенное вслух заклятье легилименции.

Когда я изводил на него годовой запас ненависти, меньше всего предполагал, что кто-то попытается похоронить его тут в тот же день. Наверно, там очередной заговор, и им сейчас важно вывести его из игры.

Если честно, я планировал когда-нибудь присоединиться, если возникнет какая-то движуха, и уж по крайней мере точно не собирался помогать Ордену. Но, во-первых, все-таки он здесь из-за меня, во-вторых, Гермиона Грейнджер мне очень помогла, и...

Наверно, как бойцу ему мало равных. Впечатляющая реакция. Даже когда он просто движется, он куда больше похож на змею в броске, чем на министра финансов. В общем, черт с ним, пусть отправляется спасать свой Орден, а я тут пока поизучаю проекции. Где там его медальон? Нормальный человек бы на его месте давно уже карманы перетряхивал.

Он говорит очень тихо — одно дыхание без примеси голоса, и, кажется, даже не заботится о том, слышу ли я его. Но я прекрасно слышу. В каком-то смысле, гораздо лучше, чем когда он орет. Интонации, паузы.

Все-таки здесь невероятная тишина, а мы сидим близко друг от друга.

Интересно, он говорил так с кем-нибудь раньше? Учитывая содержание, вряд ли. Разве что со змеями. Людям такие вещи не говорят.

Тишина, шепот. Он похож на змею — или на заклинателя змей.

— Так у вас, выходит, раздвоение личности?

— Чьей? — тихо, но как пощечина.

Если он сумасшедший, то я — Гремучая ива.

— Хотите сказать, вы только со мной себя так ведете? — Мне тоже хочется попробовать говорить так, без голоса, но я еще слишком зол.

— Как? — крошечное невесомое облачко теплого воздуха.

— По-человечески.

— О чем ты? — Прикрывает глаза. Все-таки я его достал. А он сейчас даже возразить нормально не в состоянии.

— У вас два лица. Одно — свое, другое — государства.

Мерлин, мне жить надоело, что я несу?!

— У нас такое плохое государство?

— Мне все равно, какое оно! Я не хочу иметь с ним ничего общего! Я не хочу говорить с человеком, а потом иметь с ним дело, как с Авроратом. Вы, может быть, думаете, окружающие не замечают, что вам на них плевать, но это не так. — Он хочет что-то сказать, но я со злостью перебиваю: — О, я, конечно, не имею в виду тех, кто занимает ключевые должности! Не знаю, зачем я вам это говорю. Не сомневаюсь, что скоро пожалею. Когда вместо вас опять откроет глаза государственная функция!

Ну вот, выплакался. Идиот.

Тишина.

— Я тоже. Не знаю, зачем говорю, — читаю я по его губам.

Вряд ли это правда. Про себя-то я прекрасно знаю. Мне до такой степени хочется с ним общаться.

— Про коды?

Он трясет головой, потом кивает, все это не открывая глаз. Ясно. По официальной версии он был серьезно ранен в том бою, словил проклятие, лечился. По неофициальной — временное помешательство на почве убийств. А на самом деле...

— Что вы делали те два года?

Он приоткрывает глаза и хмурое, поросшее щетиной узкое лицо озаряется зеленым светом.

— Не надо, а?

У него невменяемый взгляд раненого хищника и теплая интонация. Я последний, для кого он опасен. Набравшись наглости, спрашиваю тихо-тихо:

— Человек на фоне луны, в вашей памяти, — тоже Снейп?

— Да.

— А кто выл?

— Оборотень.

Мне хочется как-то его утешить, — как ни дико звучит, сейчас он в этом нуждается, но я не знаю, как, и я молчу. К тому же я ведь не Снейп.

— Почему он так странно ко мне относился? — Он запускает пальцы в волосы, сжимая ладонями виски. Я пытаюсь представить, каково это — выпасть из жизни на два года.

— Не вижу ничего странного.

Он недоверчиво распахивает глаза.

— Очевидно, у него еще будут причины.

— В смысле?

Иногда он бывает фантастически непонятливым.

— Ну, вы же собираетесь в прошлое.

— Не сказал бы, что это такой уж решенный вопрос, — говорит он мрачно. Я морщусь. Ненавижу спорить об очевидных вещах. Но он уже и сам начинает улыбаться и смотрит на меня так, будто я только что подарил ему первую в его жизни волшебную палочку.

— Это вы странно к нему относитесь! — шепчу я почти осуждающе.

— Ничего странного. Дело даже не в том, что он для меня сделал, а в том, каким он был.

— Покажете?

Одна половина моего сознания нашептывает, что я совсем сошел с ума. Другая говорит, что вопрос риторический. Сейчас можно просить что угодно.

Хмыкает, смотрит, улыбаясь краешками губ.

— Пойдешь со мной?

Тоже риторический вопрос. Мне хочется сказать "А как ты думаешь?", но я говорю:

— Проверьте сначала, может еще не выйдет ничего.

Он улыбается, бесшумно поднимается на ноги и идет расталкивать Джеймса, едва ли не пинком.

<> <> <>

— Джеймс, вставай!

Идите вы нафиг.

— Джеймс, подъем! Джеймс!

Что-то настойчиво тычется мне под лопатку. Носок отцовского ботинка, подозреваю.

— Ммм? Ты разве не знаешь, что детям ночью надо спать? — ворчу я.

— Поздравляю! — смеется он. — Детство кончилось!

И я помимо воли принимаю вертикальное положение. Висячее, замечу в скобках. Магический свет режет глаза. Кругом вроде все, как обычно. Ну и в честь чего праздник?

— Сейчас попробуем отправить тебя домой. Но сначала надо кое-что проверить...

Он немного опускает руку, которой держит меня за шкирку, и я нащупываю ногами пол. Блин. Хочется улечься обратно.

— Откуда у тебя эта рубашка? — пока добродушно интересуется па.

Может, пронесет.

— Не нравится?

— Как-то не замечал, что ты так внимательно следишь за модой позапрошлого столетия. Так откуда?

— Оставь в покое мою рубашку! — огрызаюсь я.

Он как ни в чем не бывало продолжает улыбаться и ждет. Блин!

— Если я — сын Гарри Поттера, то обязательно должен одеваться, как нищеброд?! — кидаю взгляд на Райта.

Если вы думаете, что предок на это хоть как-то отреагировал, то закатайте губу обратно.

— Есть люди, на которых дорогие вещи смотрятся органично, — поулыбался Райту, снова смотрит на меня, — но мы с тобой очевидно к ним не относимся. Итого возвращаемся к вопросу, откуда у тебя эта рубашка.

— Не твое дело!

— Да, я так и понял. Может быть, ты хотя бы знаешь, что за чары на нее наложены?

— Чары?

— Не сильные, но меня немного беспокоит, что я не могу их распознать. Так откуда у тебя эта рубашка?

— Скорпи подарил. На день рождения.

— Ну слава Мерлину, я уже боялся, что ты украл у Розы. А он где взял?

— Отец дал.

— Давай-ка еще раз, а то мне кажется, я что-то пропустил. Ты носишь рубашку, которую передал в школу отец Скорпиуса Малфоя... Ты идиот?

И все это таким беспечным тоном, как будто речь о жизни садового гнома, а не о моей. Сглатываю ком в горле.

— Я не подумал. Снять?

— Да нет, не стоит. Будем надеяться, это какая-нибудь ерунда, чтобы перламутр не облупился. У тебя в левом кармане галлеон, дай сюда. Ну надо же! В своем последнем выступлении премьер-министр говорил, что золотой галлеон ненадежен. Но я не думал, что он уже настолько девальвировался. Интересная вещица, — он подкидывает монетку на ладони, — что это?

— Оповещатель.

Мистер Лонгботтом это говорил? Блин. У меня две недели, чтобы поменять это на бумажки.

— С чем он связан?

— С такими же у Скорпи, Льенара и Вика.

— Чудесно! — и мой галлеон отправляется в его нагрудный карман. По-моему, это грабеж. И попробуй возрази. — Если ты сейчас попадешь домой, передай маме, что у нас все хорошо, в отличие от мистера Бруствера. И пусть не беспокоится.

Ненавижу, когда меня заколдовывают. Мне страшно, и я жмурюсь. У него что-то не получается, и он читает заклинание еще раз. Потом наступает тишина. Открываю глаза и вижу все тот же осточертевший пустой Хогвартс.

— Ну что, кажется, у нас две новости, хорошая и плохая? — ухмыляясь, спрашивает он у Райта. — Хорошая: Карта мародеров цела. Плохая: Карта мародеров цела.

— Обе хорошие, — мямлит Райт, глядя под ноги.

Отец опять читает заклинание. Сколько ж можно?! Он специально! Специально делает вид, что разучился пользоваться невербальными!

— Держи! — протягивает мне монету, — не потеряй. А это нам.

На его ладони подскакивает какая-то фигня на цепочке.

— Ну все? Я могу, наконец, спать?

— Расскажешь, что прочитал, и спи.

— Про разрушение проекций ничего нет. Все, что я не понял, отмечено закладками. На! — Мысленно добавляю: — Подавись!

Пытаюсь поудобнее устроиться на расстеленной мантии. Жестко, хорошо хоть не холодно. Странно, кстати, там было холодно. Сам я наколдовать одеяла не могу, а отца просить стыдно. Все равно ничего не сделает, только прикалываться будет. Сами-то они так спят. Никогда не думал, что мне может понадобиться бытовая магия. Ненавижу.