А вчера вечером Совет решил исследовать Форт-Росс. Как тогда с мёртвой деревней, мы пошли на "Астрахани", которая стала на рейд недалеко от индейской деревни. Володя посмотрел в бинокль (у него тридцатикратный, не чета моему), потом передал его мне.

Я впервые увидел не реконструкцию, как в Куле Локло, и не разрушенную деревню мивоков, как у Астраханского мыса, а живую деревню мивоков. Территория у воды была утыкана красными жилищами из коры секвойи, между которыми сновали индейцы — коричневые, низкорослые, одетые в одежды из шкур. Женщины в основном гологрудые, многие с младенцами, которых они носили в своего рода носилках на животе. Мужчины — такие же маленькие, у некоторых головные уборы из перьев.

Когда я передал бинокль Саре, она сказала:

— Маленькие они какие-то. Моя мама повыше будет. И покрасивее. Похоже, другое племя мивоков...

Впрочем, практически сразу в деревне начался переполох. Женщины с младенцами забегали в хижины. Мужчины тоже, но через минуту они выбегали с луками или копьями, похоже, с бронзовыми наконечниками.

Мы решили их по возможности не пугать, и пошли к берегу впятером на небольшой моторной шлюпке — Володя, Сара, я и два матроса. Но как только мы приблизились на расстояние выстрела из лука, как по нам ударил град стрел. От моего бронежилета отскочили штуки три. И тут вдруг раздался крик Сары.

— Назад! Назад, вашу мать! — закричал Володя. Я же тем временем бросился к девочке. У нас у всех были одеты каски и бронежилеты — Володя лично проследил, хоть Сара и препиралась. А я стащил её юбку — и увидел, что наконечник впился в её бедро.

В скаутах меня учили первой помощи. Наконечник не был зазубренным, так что вытащить его было несложно. Один из матросов сунул мне пакет первой помощи, и я обильно полил рану йодом (от чего Сара заверещала ещё сильнее), скрепил её края пластырем, и забинтовал её. На корабль я отнёс девочку на руках — она держалась всю дорогу за мою шею, а в последний момент ещё и поцеловала, пользуясь тем, что отстраниться я никак не мог.

Там я передал её местному санитару, который посмотрел, что я сделал, и сказал:

— Правильно, конечно, но это дело лучше зашить.

Тогда Володя скомандовал:

— По индейцам ни в коем случае не стрелять! Возвращаемся!

И мы пошли обратно в Николаевку. Знакомство с мивоками пришлось отложить до лучших времён. Мы долго обсуждали, как именно надлежит с ними познакомиться, и пришли к выводу, что ни у кого нет никакой мало-мальской годной идеи. Вот разве что попросить Мэри обучить меня начаткам мивокского языка — чтобы больше не подставлять Сару.

7. Золотые воротa.

После короткого совещания, мы решили всё-таки обследовать и другие части залива. И на этот раз пошли к Золотым воротам, но не со стороны будущего Форт-Росса, а у Северного полуострова, там, где в моё время находился город Саусалито.

До него было совсем недалеко — километра три, но часто это место было покрыто туманом. Но когда туман рассеивался, то с Горы Колибри были очень хорошо видны красные домики — там была ещё одна индейская деревня, размером даже побольше, чем та, к которой мы ходили раньше.

Сара настаивала, чтобы её мы взяли с собой, несмотря на вчерашнее ранение и швы, наложенные вчера после возвращения. На наше категорическое "нет" она совершенно справедлово заметила, что никто из нас не знает языка мивоков. Решили взять Мэри, но наш новосозданный сельскохозяйственный комитет воспротивился этому, заявив, что без неё они как без рук. Джоновы знания языка были чуть лучше моих — он, увы, никогда его не учил, а то немногое, что он помнил с давних времён, давно уже забылось. А вот наедине с Сарой Мэри говорила практически только на языке предков, если, конечно, разговор не касался понятий, неизвестных мивокам.

Пришлось всё-таки взять Сару. Ей, впрочем, было строго-настрого наказано не высовываться из-за борта лодки, если возникнет хоть какая-нибудь угроза со стороны мивоков. И наша "Астрахань", как и в прошлый раз, встала в трёхстах метрах от берега, после чего с неё была спущена шлюпка с тем же составом, что и в прошлый раз.

Здесь мивоков, как ни странно, было намного меньше, чем на той стороне пролива. Увидев нас, они отреагировали совсем не так, как на Форт-Россовском полуострове. Никто никуда не убегал, никто не вооружался, наоборот, люди стояли и глазели на нас.

Когда мы приблизились к берегу метров на тридцать, Володя встал во весь рост и поклонился. На что пожилой мивок в головном уборе из орлиных перьев — похоже, вождь — прижал руку к сердцу.

Сара высунулась и что-то крикнула. Ей ответил вождь.

— Он говорит, добро пожаловать в деревню Личичик, что означает "колибри".

Мы пристали к берегу. Сара прижала руку к сердцу, мы сделали так же. Вождь и другие мивок повторили тот же жест.

Вождь начал говорить. Сара прислушалась и сказала:

— Он говорит, что люди, которые похоронили наших родственников с почестями в деревне Хичилик — это означает "пумы" — так вот, эти люди — наши друзья.

На "Выдре" мы нашли некоторое количество испанских ножей. Они были не из лучшей стали, но этот подарок был принят с восторгом, равно как и пара зеркалец, и какие-никакие бусы; их когда-то купил сам Володя в подарок племянницам, которых он, увы, вряд ли когда-нибудь увидит.

Вождь же, которого звали Элсу — "летящий сокол", поблагодарил нас и сказал, что он и его люди сделают всё, что в их силах, чтобы помочь нам. Но сейчас многие, увы, болеют, а другие уже умерли. Недавно к ним заходил деревянный корабль с белыми людьми, а после этого люди начали болеть и умирать.

Володя сделался мрачнее тучи и сказал:

— Скажи ему, мы привезём врачей.

Отвернулся, чтобы не смущать мивоков, и заговорил — похоже, в рацию.

— Срочно нужны врачи, какая-то инфекционная болезнь, скорее всего занесённая англичанами.

Элсу что-то сказал мне, и Сара перевела:

— Он спрашивает, не с предками ли разговаривает ваш человек.

— Можно сказать, что и так.

Через десять минут, с "Астрахани" пришёл лейтенант Саша Дерюгин, тот самый местный врач, который вчера впервые осмотрел Сару после её ранения и моего лечения. А ещё через пятнадцать — моторка с матушкой Ольгой, Лизой, и Ренатой, врачом с "Форт-Росса", и её ассистентами. Болезнь, к счастью, оказалась всего лишь гриппом. Но из примерно двухсот жителей деревни болели почти все, где-то половина тяжело, а около трёх десятков уже умерло.

Врачи каким-то чудом обошли за шесть часов все полторы сотни больных, выдавали лекарства, которые те из нас, кто ничего не смыслил в врачевании, несли за ними в чемоданчиках. Двенадцать самых тяжёлых больных по распоряжению матушки Ольги переместили на "Астрахань", а Лиза и Женя, одна из ассистенток Ренаты, решили остаться в деревне. С ними оставили меня и Сару, как единственного переводчика; нам выделили два местных домика, в одном из которых поселились Лиза и я, а в другом — Женя и Сара. И нам с Сарой пришлось делать самую тяжёлую работу по уходу за больными. Впрочем, я не жаловался — мивоки оказались весьма благодарными, и те из них, кто не заболел, а тем более те, кто стал резко поправляться. Мясо и рыбу, по распоряжению врачей, выдавали в основном больным, а нас кормили запечёными желудями (любимая еда мивоков), орехами, ну и иногда и нам перепадал кусочек оленины, куропатки, или лососины.

И вдруг заболела сначала Сара — которая, впрочем, наотрез отказалась уезжать, несмотря на Лизин приказ — а потом и я. Я попытался сделать вид, что у меня всё нормально, но Лиза намётанным глазом определила температуру и вызвала по рации замену. На этот раз пришёл "Форт-Росс", меня с Сарой переправили на корабль, а вместо нас санитарами отправились двое из Володиных друзей. Мэри же заменила Сару в качестве переводчицы. Матушка Ольга хотела заменить Лизу, но та сказала:

— Да ничего страшного, я уже привыкла и знаю всех больных.

В тот же вечер, у меня сильно повысилась температура, и мне привиделось, что в нашу каюту вошла Лиза. Несмотря на мою болезнь, она вдруг забралась на койку и на меня, и меня накрыла волна блаженства. Впрочем, похоже, мне это привиделось — с утра, когда жар спал, рядом со мной никого не было, и соседняя (Лизина) койка была даже не примята. Но вот почему-то на моих простынях оказались следы крови. Я спросил у Ренаты, что бы это могло означать, но она и сама недоумённо покачала головой — у меня ничего не кровоточило, а если бы я кашлял кровью, то следы были бы в районе подушки, а не намного ниже.

8. Юрьев день.

На следующий день мне уже стало лучше, а через день вернулась Лиза. Я ей рассказал про галлюцинацию предыдущей ночи, думал, обрадуется, ведь это доказывает, что я без неё даже при высокой температуре жить не могу, а она почему-то задумалась и погрустнела.

Тем временем, меня не подпускали ни к какой работе, физической или умственной. Разве что Мэри написала для меня список слов языка мивок в английской транскрипции, которые я прилежно штудировал. Впрочем, без грамматики языка не выучишь, без разговорной практики тем более, а письменности у языка и вовсе не было. Я пару раз встречался с Сарой — мы оба выздоравливали от одной разновидности гриппа, поэтому, по словам матушки Ольги, общение нам не было противопоказано. А вот Лизу от меня на время болезни отселили — мол, чтобы я её не заразил. Хотя она провела столько времени с больными и не заболела...

"Форт-Росс" опять стоял в бухте Алексеева, и я с удовольствием смотрел, как растёт Николаевка. Конечно, своего дома ни у кого, кроме Джона и Мэри, в первое время не будет, но семейным, по плану, предоставят собственную комнату.

Тут до меня вдруг дошло, что никакой я ещё пока не семейный. Отец Николай ничего по поводу блуда мне не говорил, но, подумал я, может быть, пора и остепениться? Тем более, кольца есть, а вместе мы с Лизой уже почти три недели. Тем более, что жили мы душа в душу — обиделась она на меня ровно два раза, тогда, когда на меня напала Сара (и я ведь смог отстоять свою честь!), и почему-то сейчас, когда я уж точно ни в чём не был виноват.

Но я решил, что для такого дела мало колец — нужно бы ещё и цветов. На острове были очень красивые цветы, и я упросил-таки матушку Ольгу, улучив момент, когда Лиза уехала проведать последних пациентов в Лиличике, я отправился на берег. Тем более, что у меня кончился кашель, и, по словам врачей, я уже не был заразен.

Лучшие цветы, как я помнил, росли сверху, на Горе Колибри. И я направился туда — уже по тропинке, протоптанной с тех пор, как там появился наблюдательный пост.

День был изумительный — ярко светило солнце, пели птицы, то и дело пробегали олени (ведь охота на них ещё не началась), залив был не свинцово-серым, каким я его запомнил с детства, а ярко-синим, и над ним кружили пеликаны, бакланы, морские орлы... Пару раз я останавливался полакомиться ежевикой — всё-таки она здесь необыкновенно вкусна; а ещё я взял с собой бутылку белого стекла и заполнил её ежевикой. Приду домой, поставлю её на солнце, глядишь, скоро получится необыкновенно вкусная наливка; моя мама так всегда делала, хотя, конечно, летом на Лонг-Айленде было теплее, да и солнца было больше. Ну и заполнил ежевикой пластиковый пакет.

И вот вершина. Вспомнив, что мне говорила Лена, когда я купил для очередной её подруги жёлтых роз — что жёлтый цвет считается символом печали — я набрал красных, белых и синих цветов, как раз под цвета российского флага.

— Лёх, ты что там как не родной? Заходи! — со смехом сказал старшина Иванов, которому сегодня довелось командовать постом.

Я подошёл. Мне протянули бутерброд:

— Угощайся!

Я взял его и в свою очередь поделился ежевикой.

— Ну как тут?

— Да как обычно. Скучно, ничего не происходит. Взгляни сам!

Я и посмотрел. Вон красные пятна Лиличика, хотя людей с такого расстояния не было видно даже через трубу. Вон Форт-Россовский полуостров; интересно, когда мы предпримем ещё одну попытку? Можно высадиться не там, где одна из деревень, а в стороне; хотя, конечно, проблем с мивоками никто не хочет. Вон там — Восточный Залив, и та часть берега, где в моём будущем находились Окленд и Беркли. А вон там — Астраханский мыс и остатки Хичилика.

И вдруг я увидел, что в изрезанный заливчик между Хичиликом и Лиличиком спустилась мгла, такая же, которую я так хорошо помню с Ладоги.

— Лёх, смотри! — закричал я.

Старшина Иванов припал к окуляру.

— Надо же... Как тогда на Каспии. — и побежал к рации.

Мгла была недолго — минут пять, пока Лёха Иванов докладывал об увиденном, и пока Володя говорил со мной, подумав, что теперь галлюцинации у Лёхи. И тут вдруг она рассеялась.

Всё было точно так же, как раньше. Вот только в заливе теперь качались три огромных зелёных корабля. Флаг их я, понятно, не увидел, но два из них были очень уж похожи на те, которые я помнил с детства по кинохронике Тихоокеанского театра Второй Мировой войны. Более того, он был ужасно похож на корабль, фотография которого, с моим дедом на его фоне, висела у нас в гостиной. Другой очень уж напоминал танкер. А вот третий выглядел перекрашенным наспех трампом.

В любом случае, у нас, похоже, появились конкуренты. Лёха, впрочем, выразил это несколько иначе. Нет, непечатных оборотов он, как ни странно, не употреблял. Вместо этого, он сказал:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Глава 3. В тумане.

1. Пещера Аладдина.

Мне было приказано немедленно спускаться — предстояли переговоры, причём не обязательно дружественные (хотя, конечно, во время Второй Мировой Штаты и СССР были союзниками). Подумав, цветы я всё-таки взял с собой, а ежевику и бутылку поручил тёзке, присовокупив, что ежевикой может угощаться, сколько влезет, а вот бутылку, хоть пустую, пусть вернёт. Впрочем, забегая вперёд, ежевика ещё и приумножилась — после смены, ребята набрели на заросли и не только восполнили всё, что съели из моих запасов, но ещё и сами объелись так, что слегли с больными животами.

Через пятнадцать минут, я уже был внизу, где меня ждала "Астрахань". На корабле я сумел выцыганить пустую банку, в которую я поставил цветы, и вышел на палубу.

Вскоре мы обошли Астраханский мыс и вошли в заливчик. Три корабля так и покачивались в том же самом месте, и уже отчётливо можно было разглядеть звёздно-полосатые флаги. Вот только звёзд было не пятьдесят, как в моё время, а всего лишь сорок восемь, и расположены они были прямоугольником, восемь на шесть.

Когда мы подошли поближе, мы с удивлением увидели, что на палубе нет никого — корабли всё так же мерно покачивались на воде.

— Что-то мне это не нравится, — сказал Володя. — Слушай, как твой голос?

— Да вроде нормально уже.

— Крикни им в мегафон, что мы хотели бы с ними поговорить.

Я это и сделал. Ответом были лишь ветер, волны и крики чаек.

— Так. Спускаем шлюпки. И, если что, идём внутрь. Лёх, пойдёшь со мной?

— Пойду, куда ж я денусь.

Мы подошли к первому кораблю, на борту которого у кормы вместо названия виднелось буквенно-цифровое обозначение USS LSM-149, а спереди и на круглой башне посреди корабля виднелся белый номер "149". На носу, на круглой башенке, находилось , а по бортам — ещё два, поменьше.