главы 18 - 30

Через рощу проходит дорога, а у подножия холма, вдоль скованной льдом протоки, вытянулся зажиточный многодворец. С утра начал падать снег, чему я очень обрадовался — скроет большинство следов, а пару разъездов я видел, причем один иноземный... и как им не холодно кататься в доспехах?

— Пррр-р, — возница остановил сани около меня, — эй, наемный человек, ты или смелый или...

— Конь сорвался на ночлеге, зверь на стоянку вышел, — не дал я договорить вознице.

— Тогда ты еще и светом Большой луны благословлен! — добродушный мужичок, искренне удивился, развалившись в санях, к слову рядом лежал колчан с охотничьим луком, два коротких копья, да и ножны на поясе присутствовали, — разъездные, что утром на постоялом дворе отогревались да завтракали, рассказали что следы кота болотного видели, и что много их следов-то тех!

Я оглянулся по сторонам и поежился, поправив лямку ранца.

— Садись рядом, — подвинулся возница, — чего судьбу испытывать.

Возница подгонял пару лошадей, которые весьма резво тащили сани по зимней дороге, в санях, кроме оружия и худой, многократно штопаной торбы не было ничего.

— Семейство свое перевожу к брату на заимку, то-то порожними еду... тебе если не по пути, так сейчас до тракта доедем, можешь сойти а в роще опасно.

— А ты куда едешь?

— Так говорю же, из посада у Городища семью перевожу, совсем житья не стало с иноземьем этим, тьху! — возница сплюнул через плечо и поднял воротник кафтана повыше, — а в землях Желтого озера брат у меня живет.

— Тогда по пути, — я достал несколько ноготков серебром и протянул вознице, — возьми.

— Благослови тебя и твое ремесло Большая луна, — возница охотно взял деньги и прибрал в карман.

— Я с осени в княжестве не был, расскажешь, что происходит? А то слушаю тебя и удивляюсь.

— А чего дивиться-то! Князь-то наш, совсем...

Я сделал удивленное лицо, на что возница наподдал вожжами лошадям, будто это ни виноваты в бедах княжества, и продолжил:

— Да непутевый он! Разве что по отцу крови княжеской, после Совета Родов вроде и править начал с умом, да не сдюжил, говорю же — от кровей отцовских княжецких, да разумением от матери — торгашецких! Вот и стороговал княжество иноземцам, тьху! Позору-то на Род сколько! Вот увидишь, снег сойдет, протоки вскроются — начнется в Родах отступничество, многие почтенные Рода теперь считай во врагах у князя и княжны его иноземной...

— А с чего?

— Как с чего! А сколько за зиму многодворцев спалено? Сколько сгинуло Родовых старейшин? Про то, как иноземные всадники хартов режут ночами тоже не слыхивал?

— Нет...

— Я сам-то не видал, но разговоры да слухи ходят, да и молва людская неспроста о лихоимстве иноземцев пошла. А многодворцы сожженные, да заимки сам увидишь, скоро будет один по дороге, только два дома да постоялый двор и уцелели...

Слушал я возницу и не удивлялся совсем, единственное, о чем я не переставал думать так это о Тарине. Не укладывалось у меня в голове, что Тарин служит этому князю... Нет, не такого мы хотели для Трехречья, когда помогли Талесу получить наследное право, а вот оно как обернулось, похоже, темные времена наступают в княжестве, да и в головах людей тоже.

— А что воевода Тарин? — отвлекся я от своих мыслей и спросил у замолчавшего возницы.

— Всякое говорят... кто-то видел его в хартских землях, еще болтают, будто словили его иноземцы да казнили... в начале зимы порубал он наемных людей от Хранителей и иноземные всадники с ними были, их тоже, того... ага... ну, так люди говорят.

— Понятно, в изгнании значит воевода.

— Выходит так.

К вечеру, холмы и рощи постепенно закончились и дорога, петляя, потянулась через замерзшие болота с высокой травой и плотным кустарником с запутанными ветками, издали напоминавшим гигантское мочало. Возница стал чаще стегать лошадей, переживая, что не успеем доехать до многодворца засветло, но успели, и сдав на конюшню транспорт, мы с возницей с удовольствием поужинали и заплатив за соломенный матрас и подушку на каждого, переместились из корчмы в большую комнату с двумя десятками низких топчанов.

— Тесновато, зато недорого, — прошептал возница и стал раскатывать в тусклом свете лампады, что висела на потолочной балке, матрас по топчану.

Я последовал его примеру, уселся на топчан, осмотрелся, насчитав пятерых соседей по ночлегу, и с удовольствием сняв сапоги, нож сунул под подушку, а все оружие затолкал под топчан, затем отстегнул от ранца походное одеяло и, укрывшись, почти сразу уснул. Однако спал чутко, мало того, что дюжий крепыш с окованной железными кольцами дубинкой прохаживался мимо дверей ночлежки, так еще ночью несколько раз к постоялому двору подъезжали какие-то всадники и повозки, кто-то разговаривал с хозяином. Вдобавок, вывеска постоялого двора расположенная аккурат над окном ночлежной комнаты, раскачиваясь на ветру, тоскливо скрипела всю ночь.

Наутро, еще на рассвете, я разбудил возницу, мы быстро позавтракали и отправились дальше, подгоняемые начавшейся с восходом солнца метелью.

Глава двадцать седьмая.

Северо-восточный тракт.

— Вон он, многодворец-то, что спалили всадники иноземные, — возница придержал лошадей и показал рукой на обгоревшие останки построек у дороги, что отходила от тракта на восток.

Не изменяя положения, полулежа в санях, я ненадолго повернул голову направо, потом отвернулся и, подняв выше воротник кафтана, снова прикрыл глаза. 'Чего там смотреть' — подумал я и в который уже раз упрекнул себя и Тарина за помощь Талесу. Оно конечно неизвестно как вышло бы, если иноземцы пришли бы в Трехречье при прежнем князе и скорее всего итог был бы один — империя Каменных башен расширяет свои владения. Чего уж, что сделано, то сделано, нужно жить дальше, учитывая, что цель на обозримое будущее у меня есть.

К полудню снова потянулись редкие рощицы и леса меж мерзлых бескрайних болотистых земель. Ехать было вполне комфортно, иногда возница чуть приостанавливал сани и прижимался, пропуская встречный или нагоняющий обоз, все же торговый тракт, пусть и зима, но белым днем путников хватает.

— П-ррр! — возглас возницы вывел меня из дремы и я открыл глаза, — а чевой-то?

Привстав в санях на колени, возница всматривался на дорогу, что виляя уходила в лесок, на границе которого шел бой. Одни сани были завалены набок, другие, немного проехав по снежной целине от дороги, остановились, потеряв управление. Человек десять, стоя на дороге, или рядом, по колени в снегу отчаянно рубятся, точнее трое отбиваются от четырех на дороге, а один у саней, по колено в снегу, от двоих.

— Похоже лихоимцы! На обоз, что недавно нас обогнал, напали... подсобить бы, а?

— Кому? — отвязывая от баула арбалет, спросил я.

— Чаво?

— Кому будем помогать, лихоимцам или обозникам?

— Эм... — возница повернулся ко мне и замер с приоткрытым ртом.

— Поезжай вперед, — я взвел тетиву, вложил болт, пристроил арбалет на солому и вынул из колчана лук, — подсобим обозникам.

— Уф... а я уж было пожалел что подобрал тебя, — хмыкнул возница, хлестнул лошадей.

— Не разгоняй сани, дай прицелиться, — я удобно сел на колени с луком в руках.

— Тому, тому что к болоту съехал помоги, смотри, подолеют его сейчас!

— Останови!

— П-рррр!

До двух разбойников, что почти справились с обозником, оставалось метров двадцать, для меня это предел точного выстрела из лука, но думать некогда...

Ш-ших! — кованый охотничий наконечник с легкостью пробил накидку и кафтан, и из шкур, и плечо разбойника, что как раз замахнулся для удара. Я подхватил арбалет, и наповал свалил тяжелым болтом второго, он отвлекся на крик собрата по разбою и болт угодил ему прямо в сердце. Обозник бросился на раненного в плечо и стал отчаянно бить его ножом в грудь.

— Давай к тем, на дороге! — прикрикнул я на возницу скидывая кафтан в сани и, помянув Вараса добрым словом, потянул из ножен притороченных к ранцу свой меч.

Возница кивнул, наподдал лошадям вожжами, направив сани на сражающихся на дороге, потом резко наклонился, потянул из-под соломы короткое копье, да как заорет:

— Зашибу!!!

Копье, надо сказать, он метнул умело, сильно и точно, пронзив почти насквозь спину одного из разбойников. С нашей помощью исход боя был предрешен — теперь осталось пятеро против троих. Возница к слову, оказался лютым рубакой, сходу парировав удар разбоника, он рассек ему горло, второго-же, он к слову немного замешкался, соображая, что происходит, рубанул я... сильно рубанул по левому плечу, а с третьим справились обозники.

Поставив сани таким образом, чтобы хоть и стихшая, но колючая поземка не мешала, мы с обозниками встали на границе леса на обед. Двоих из обоза все же зарубили разбойники в самой начале схватки, их тела накрыв разбойничьими кафтанами сложили в сани, груженые какими-то тюками. Горел костер, в большом котелке, подвешенным к железной треноге, булькала и разваривалась крупа, добро заправленная мясом на кости. Обозниками оказалась семья из ткацкого многодворца, что на границе с хартскими землями, они везли в городище ткани в качестве годовой подати от своего Рода. Парни все крепкие, двоим хорошо досталось, и пока готовится обед, их отец, тот, что отбивался в одиночестве на болоте, сейчас уже закончил с одним и зашивал глубокое рассечение на боку второму...

— Благодарить как вас не знаю, — тихо сказал он, не отвлекаясь от врачевания, — род мы небогатый, но живем в достатке... пока еще...

— Вспомнишь нас в молитвах к Большой луне и то хорошо, — мой попутчик помешал длинной деревянной ложкой кашу в котелке.

— Ага, — вздохнул он, — а вы вот с разбойников все берите, нам не надо ничего с лихоимцев этих.

— Мне ни к чему такая забота, — ответил возница, а потом кивнул на меня, — это вот, наемного ремесла человек к такому привыкший, тем и живет.

На что я не стесняясь, соскочил с саней и потопал по снегу, решив проверить уже окоченевшие тела разбойников. С трофеями негусто, разве что неплохой топорик точь в точь как у меня, кисет с табаком да пара тощих кошелей с медяками и десятком мелких самоцветных камней.

— Не от хорошей жизни люди в леса уходят, — вздохнул глава семейства, когда я вернулся к костру обтирая руки снегом, — одного я узнал, видел его в торговом каменке, что в дне пути отсюда, у него вроде мясная лавка была...

— Согласен, — кивнул я и открыв клапан ранца, достал походную миску.

Через два дня, мы, присоединившись к обозникам, были у форта, что рядом с Городищем. Дороги стали более наезжены и не пустовали, многодворцев окрест столицы княжества было понатыкано великое множество. Проезжая мимо хорошо укрепленных деревянных стен форта, я шумно вздохнул, вспоминая, по чьей милости этот хорошо укрепленный и вооруженный форпост был построен, а теперь использующийся как большая казарма для иноземных войск.

— На въезде в посад пост таможенный, — повернулся ко мне возница и придержал лошадей.

— Я в старый город не собираюсь...

В ответ возница кивнул и стеганул лошадей вожжами:

— Н-но, пошли!

На въезде в посад нас остановили пятеро иноземных пехотинцев...

— Куда? — спокойно, и похоже устав от своей службы спросил старший из них.

— В посад... — чуть поклонившись, ответил возница.

— А ты? — старший указал на меня кольчужной перчаткой.

— В посад.

— Наемник?

— Да.

— Хранители хорошо платят наемникам.

— Да? И за что?

— Скажу только, что работа в хартских землях и на окраинах княжества, хочешь узнать больше, иди к воротам крепости старого Городища, тебя проводят.

— В следующий раз, — отмахнулся я, — у меня уже есть дело, которое надо закончить.

— Как знаешь, — хмыкнул иноземец, и еще раз внимательно осмотрев пустые сани, и наш скромный скарб, махнул рукой, — проезжай!

— Глаза их эти, — подернул плечами возница, когда мы отъехали на сотню метров и въехали на широкую посадскую улицу.

— Да, приятного мало, — кивнул я, — вон у того постоялого двора останови.

Попрощавшись с возницей, я взвалил свою ношу на плечи и направился к двери покосившегося старого дома рядом с замерзшей протокой и дюжиной лодок на жердях-подставках. Время было обеденное, и внутри корчмы при постоялом дворе народу хватало...

— Пообедать али угол снять? — юркий мальчишка лет пятнадцати, оказался около меня, как только я вошел внутрь.

— Угол снять... до завтра.

— Тогда хозяин за обед дешевле возьмет, проходьте, — служка поклонился и кивнул в сторону загородки в середине зала, отдаленно напоминающей барную стойку, за которой у очага возился лысый и толстый мужичок.

— Да благословит Большая луна тебя и ремесло твое, — подошел я к хозяину.

— И твое ремесло, наемник, пусть не останется без благословения, — ответил толстяк, оценивающе посмотрел на меня и добавил, — комнату?

— Да, до завтра.

Пообедав, и расплатившись за харчи и за ночлег, я в сопровождении служки прошел в выделенную мне комнату, которая больше походила на чулан, ну да мне только выспаться, да за ужином разговоры послушать.

— Как тут, не балует хозяин твой? — спросил я служку и кивнул на свой баул, который он с трудом дотащил до комнаты.

— А ты дядька не пожалей серебра, и я присмотрю за твоей комнатой или сестра моя.

— Хорошо, — я вложил в детскую ладошку несколько серебряных ноготков, — я сейчас вздремну с дороги, а потом на базар пойду.

— Иди спокойно дядька, — беззвучно шевеля губами, мальчишка пересчитал монеты и с довольной физиономией убрал их в тощий кошель на поясе, — никто твои вещи не тронет.

Поспать не получилось, слишком шумное место для дневного отдыха, снизу постоянно доносился гомон посетителей корчмы, даже мебелью погромыхали, похоже, выясняя отношения. Так и не уснув, а провалявшись на соломенном матрасе пару часов, я собрался и направился на базар, осмотреться да припасов в дорогу купить.

Посад, с момента моего последнего визита осенью, сильно изменился. Пока дошел до базарной площади, ко мне не менее двух десятков раз, подбегали местные попрошайки, тянули руки и уговаривали отсыпать медяков. Нет, бедноты и раньше тут хватало, но попрошайничества не было... так, сидел кто-нибудь, молча у лавки или мастерской с шапкой на земле, в которую сердобольные прохожие бросали монеты. Еще обратил внимание, что многие лавки закрыты, окна заколочены, да и к калиткам некоторых домов не вели никакие следы на снегу, не говоря уж о протоптанных тропинках, люди покидали посад... или нет? Или их заставляла нужда покидать обжитое место? Еще обратил внимание на большое количество иноземных пехотинцев, с короткими копьями в руках, в стальных кирасах и кожаных шлемах, они по двое и по трое прогуливались то тут, то там и внимательно разглядывали торговцев и их посетителей, прежней городской стражи и след простыл.

— Мясо! Мясо! Парное, вяленое, копченое, соленое! — привлек мое внимание, зазвала у мясной лавки рядом с входом на рынок.

Поплнив запасы вяленого мяса, крупы и табака, я покинул рынок. Разговорить тех, с кем торговался, на предмет 'как жизнь' не удалось. Пряча глаза и провожая недобрым взглядом патрули иноземцев, торговцы неохотно делились взглядами на жизнь, да и я сам решил, что опасно в такой обстановке так активно интересоваться 'социальной удовлетворенностью народонаселения', еще в лазутчики запишут, с них станется...