Вселенная Метро 2033: к далекому синему морю

Потом всё пропало. Практически в один день. Хотя в те годы все менялось быстро. Была огромная страна — стало пятнадцать поменьше. Реял алый флаг — подняли бело-сине-красный. Да и так, менялось всё так быстро, что сопки и ложбина, живущие здесь тысячелетия, только поражались.

Со стороны седых холодных гор все чаще веяло пожаром и кровью. С войной местная земля познакомилась много раз. И сейчас, вновь слыша далёкие-далёкие выстрелы, приготовилась ждать новую кровь. Но дождалась только тех, кто её проливал.

Ворота обновили, выкрасили зеленой краской. Прилепили несколько красных досок с золотыми буквами и раскоряченным двуглавым орлом. Ветер, залетевший в знакомую ложбину, заинтересовался и ткнулся почитать.

Войсковая часть 3703 ни о чем ему не сказала. Так же, как чёрный перевернутый треугольник с белым конем, несущемся по гербу-шеврону. И большие буквы — 66 ОПОН 2 ДОН СКО ВВ. Для него Кавказ был просто домом. И он не делил его на северный, южный и прочие.

Ревя двигателями внутрь красных стен закатывались машины. Боевые и транспортные. Перхая от пыли, пройдя пять километров от станции по самому солнцепеку, заходили колонны совсем мальчишек. Кричали и матерились усатые взрослые мужики, орали и даже сильнее сквернословили молодые и без усов. Колонны выстраивались, отряхивались, муравьями метались между машинами и серыми низкими зданиями. И вот этим, где сейчас не спал одноглазый.

Да, он не мог всего этого видеть. Сам он оказался в первый раз внутри ангара куда как позже. Но и на его долю пришлось сколько-то простого человеческого счастья, помаемого ровно тогда, когда вокруг только беда. Хотя он бы лучше ещё пару раз прошел то время, чем жить сейчас.

Война, она и есть война. Кто выживет, кто наоборот, кто-то выиграет, кто-то окажется на самом дне. А сейчас? Беда не просто ударила всех разом, расколов мечты, надежды и планы в хрупкие черепки. Нет. Беда сделала даже хуже.

Она, наплевав на всё и вся, отнеслась к людям как общепитовский повар. Взяла, не глядя, людишек в горсть. Бросила на доску, порубила на куски грязным и острым тесаком. Запихнула в ни разу нормально не вычищенный стакан адского блендера и нарубала еще раз. Разными по размеру и составу дольками. Превратила миллионы и миллиарды судеб в хренов винегрет. Только вместо растительного масла использовала нечто другое. Слезы и кровь. И, всё-таки вспомнив о полученном кулинарном образовании, сдвинула замызганный колпак. Подумала-подумала, и сыпанула сверху всех имеющихся пряностей.

Болезни, голод, злобу, жестокость, ненависть, страх...

Осталось место состраданию? Наверное, если вспоминать о бродяге с его таблетками и странноватом монахе. Да вот только один Чолокян, купивший себе женушку, перехеривал всё это разом.

Одноглазый вздрогнул, поняв, что провалился в сон. Покосился за спину, где сбившиеся в кучки попутчики уже угомонились. Усталость брала своё. Сон не отогнать, если тело обессилело.

А место ему не нравилось. Тогда, в прошлой жизни, все байки про безумных зечек казались просто байками. А после Беды одноглазый стал относиться к ним по-другому. Слишком много странного и страшного случилось за два десятка лет. В пору и поверить в то, что не всё так просто.

Да и кто знает? Может они все на самом деле давно умерли, сгорели в горниле термоядерного удара. И вся дрянь вокруг — их личный круг Ада, не более. И они снова и снова будут бродить по нему. Вспоминая былое и живя подобием жизни. Искупление грехов, мать его, никак и не скажешь. Только вот чьи грехи искупает мальчик Сережа, уснувший, но так и продолжавший клокотать воспаленными бронхами?

Одноглазый провёл рукой по перилам лестницы. Полвека назад ее сварили и замуровали в кирпич. Сколько таких прикосновений она знала? Тысячи?

Металл с остатками краски холодил. Холодил нехорошо, холодил тоскливо и мерзко. Трещала бочка внизу, освещая, вот чудо, даже улегшихся лошадей. Скотина тоже уморилась по полной, спала даже не стоя. Лошади нервничали, фыркали во сне. Это пугало больше. Этих не проведешь, эти плохое чуют куда там людям. И одноглазый помнил, как не хотели заходить в ворота его бывшей части лошадки.

Списали на испуг из-за найденного и расклеванного птицами пса у самого ангара. Мало ли, могла и целая стая забежать и скрыться. А этих-то боялись и люди. Возможно и такое. Только одноглазый, заходя внутрь кирпичной коробки привычно, как и больше двадцати лет назад покосился направо.

На одиноко стоящее здание вроде как бывшего изолятора. На его черные оскалившиеся дыры от окон. На беспроглядный мрак, еле заметный через стену дождя. И вздрогнул, по старой памяти.

Кённинг третий: один и не дома

Самарская обл., город Отрадный (координаты: 53®22?00? с. ш. 51®21?00? в. д.), 2033 год от РХ:

Слышал ли он про застрявший в самую Беду в городе зооцирк? А то, конечно слышал. Но не верил. И зря.

Кошмар-колотушка так и не опустилась. Разве что стала описывать круги, угрожая и с гулом рассекая лениво падающие капли успокаивающегося ливня. Её хозяин, пока не особо твердо стоящий на ногах, даже чуть отступил. Было с чего. Одно чудовище смотрело на другое.

Морхольд, вжавшись в грязь, замер и старался совершенно слиться с нею. Да и стараться стоило не так уж и сильно. Плащ, штаны, вещмешок и даже его голова давно превратились в один большой грязный комок. Такой себе живой, еле шевелящийся и замерзающий в дерево комок грязи. А как ещё? Как поступать, когда не можешь нормально двигаться? И над тобой, на расстоянии в пару метров, выясняют отношения две существа, совершенно ненормальных даже для ненормальнейшего мира вокруг?

Если серая тварь, возникшая сквозь дождь не относилась к кошачьим, то Морхольд балерина. Если тварь, заревевшая так, что он оглох, не относилась к крупным кошачьим, то он, мать её, Кшесинская. Если...

Какая разница, что там ещё если. Про зооцирк врали, видно, не зря. И не зря считали Отрадный совсем уж безумным карнавалом монстроуродов. Ничем другим объяснить наличия зверюги, выглядевшей точь-в-точь, как лев и не получалось. Разве что грива у львов, по воспоминаниям, не особо смахивала на растрепанную бухту колючей проволоки. И цвет у них все же явно был не серым. А так...

Крепкое широкогрудое приземистое тело. Толстенные лапы с огромными подушечками и чёрными когтями. Хвост, не иначе как в три четверти дюйма радиусом, яростно хлеставший по бокам. Клычища, с палец Морхольда, не меньше. Тёмный треугольник носа, усы, шевелящиеся жёсткими антеннами. И грива, торчащая во все стороны грязными заскорузлыми пучками. И пепельно-серое. И ревущее так, что хотелось врыться в землю аки червю.

— Симба, твою мать, — Морхольд, лежа на спине, косился туда-обратно и пытался понять, чего же ждать дальше?

Запах зверя пробился даже через дождь. Сильный, заставляющий нервничать ещё больше. Тот, что ни с каким другим не спутаешь.

Морхольд осторожно глянул на двуногое чудище. Здоровяк чуть отступил, но сбегать явно не собирался. Наоборот, вращал свою убивалку всё сильнее. Сколько в нем силищи, не получалось даже представить. Лев, порыкивая, пока стоял на месте. Лишь чуть повернулся, дав заценить мощь мышц на ляжках. И вот тут многое встало на свои места.

Одинаковые шрамы. Старый и совсем свежий. Оба практически рядом, над левой лапой. Треугольная впадина, разрывающаяся к низу широкой полосой, сужающейся к концу. Морхольд сложил увиденное, как дважды два. И покосился на вертящуюся смерть-колотушку. На острый треугольный шип, венчающий саму кувалду. Вот оно как... да они старые друзья. Мешать их встрече он и не собирался. Как-то оно невежливо, встревать в такую приятельскую потасовку и не дать им шанс укотрупить друг друга. Глядишь, повезет, и два чудища, натурально, ухендожатся по полной.

Ждать пришлось недолго. Серый, как грязь вокруг, как оставленные сзади ублюдки, как небо над головой, Симба решился первым. Бурые влажные комья, взрытые задними лапами, разлетелись во все стороны. Двуногое страшилище уклонилось, ответно протянув льва по бочине. А дальше Морхольд решил свинтить с сеанса этого захватывающего боевика.

Получилось не особо. Во всяком случае, по первости. Потом дело пошло.

Раскорячившись старой немощной черепахой, хлебанув жижи, он старательно полз подальше. Грязь не просто попала за одежду. Грязь стала практически второй кожей. Морхольд, всхлипывая, дёргаными рывками перебирал руками-ногами, наплевав на жидкую прослойку, катавшуюся по нему. Наплевать. Главное — выбраться.

Не оглядываясь, сжав зубы, цепляясь за редкие и чуть сухие ребра вбитых в дорогу кирпичей, пучки оставшейся травы, россыпь желтого щебня, Морхольд рвался отсюда. Со скоростью полудохлого ленивца, плюясь горькой тягучей слизью, размазывая по лицу сопли и слюни, он старался убраться нахрен подальше.

Там, за спиной, поднимая в воздух шрапнель жирных комков и россыпь водяных капель, ревели, сопели, уклонялись и били. Кто побеждал? Да чёрт знает, Морхольда оно не интересовало. Его интересовало совершенно другое. Спина отпустила. Ноги разогнулась, легко и непринужденно. И, вот удача, прямо перед собой он заметил развалившийся низкий заборчик из когда-то примотанных друг к другу металлических труб. Одна так и просилась в качестве костыля. Точно-точно.

Спорить с таким желанием Морхольд не решился. Подхватил ржавую железяку с остатками бело-рыжей краски и потрюхал вперед. Точно к полуразвалившимся пятиэтажкам, между которых надо было выйти к конечной точке маршрута.

Дождь ударил с новой силой. Морхольд задрал голову кверху и харкнул прямо в серую мерзкую хмарь.

— Достал, слышь, достал!!!

Его, почему-то, никто не услышал. За исключением выглянувшего из одного из немногих целых окон уродца. Уродец, скорчив печёную картошку личика, харкнул в него в ответ. И спрятался. Морхольд хмыкнул и пошел дальше. Поковылял, вернее.

Двор, густо заросший кустами и сорняком, обрывался в самые настоящие джунгли. Высокие, тёмно-зеленые и раскидистые. Амброзия, проклятущая мерзопакость, после Беды как будто допинга глотнула. Разрослась повсюду, куда смогла дотянуться. И вот сейчас, поблёскивая мокрыми листьями через стену дождя, шелестела даже свозь шум воды прямо перед Морхольдом.

— И где ж моё мачете... — вздохнулось как-то совсем печально, — пригодилось бы...

Не просто пригодилось, а было бы самое то. Но не судьба. Где-то позади рыкнули совсем уж ужасно непотребно и, раздвинув первые толстые стебли рукой, Морхольд решительно шагнул вперёд. Порция воды, скатившаяся с листьев за поднятый ворот плаща даже взбодрила. Хотя о простуде подумалось уже раз в пятый, если не в десятый.

Морхольд вынырнул из джунглей прямо как подводная лодка "Северодвинск", она же последняя оставшаяся перед бедой "Акула". Величаво, важно, сильно и, одновременно, очень быстро. Очень желая выбраться на свободу и глотнуть воздуха. Еле переводя дух и мокрый с головы до ног. Присвистнул, глядя перед собой. Обрадованно. Он вышел ровно в нужное место.

Высокая береза, выжившая и не сломавшаяся за двадцать лет. Крохотная будка подстанции. Невысокие домики за заборами из сетки-рабицы. Хотя от заборов как раз осталось очень мало. И улица, раскисшая, бурая, ведущая к нужному дому. Высокому кирпичному дому, даже видневшемуся впереди. Вернее, к его гаражу.

Морхольд воткнул трубу в грязь и, бодро зачерпывая её же, рванул из последних сил в последний рывок на сегодняшний день. Было с чего. Амброзия позади ходила ходуном от кого-то, решительно и неутомимо идущего за Морхольдом. На бег перейти вышло как-то быстро и легко.

Восемь дворов. Всего восемь дворов. Всего в длину — сто, край сто пятьдесят метров. Поди пробеги, когда падаешь через каждые три. Но он бежал. После пятого дома, розово-облупившегося, Морхольд оглянулся. И даже порадовался.

В этом раунде победил лев. Хотя и явно с трудом. Тёмное в сумерках пятно двигалось за человеком не так быстро, как тот ждал. Морхольд харкнул густым комком и в который раз пообещал бросить курить. И снова сам себе не поверил.

И постарался поднажать. Вроде бы получилось.

До гаража Морхольд добрался, опережая лёвушку от силы метров на двадцать. Перелетел через остатки штакетника, сломав несколько штук. Упал, зарывшись в грязь, но зная, что успевает. Труба пришлась как нельзя кстати. Крышка люка, спрятанного в грязи у гаража, подделась легко. Морхольд полетел вниз, приземлившись на весьма сухой пол, захлопнул стальную пластину, вставил трубу в ручку. И тут же, заревев и скребанув по металлу, на люк свалился сверху лев.

— Хер те в рыло, сраный урод, — оскалился Морхольд, — а не вкусная человечинка.

Он прислонился спиной к стенке хода. Выдохнул и прикрыл глаза. Тварь наверху ничего не сделает и внутрь не попадёт. Первую часть своего пути Морхольд одолел. Пусть и с трудом, но справился.

— Хорош рассиживаться, — Морхольд отлепился от кирпича, — надо зашхериться лучше.

Как так вышло, что новые хозяева его дома, того, что был в детстве, оказались помешаны на выживании? Кто знает... но Морхольд только порадовался обнаруженному несколько лет назад. Сам дом, бесконечно изменившийся, ничего не таил. В отличие от гаража. Вот тут хозяин разошелся не на шутку.

Полтора этажа вниз. Бункер, прям как он есть. Толстенные стены, стальные перекрытия, запасы, погреб-ледник, несколько спальных мест, помывочная. Морхольд чуть не прослезился от счастья, обнаружив всю эту красоту в первый раз. А мог бы, так точно прослезился.

Помог случай. Вернее, безветренная погода. И трупный запах, идущий откуда-то из-под земли. Крышку люка, хитро прикрытую дёрном, он искал минут пять, несмотря на всю крохотность участка. Вскрыл сразу, благо, изнутри она практически и не закрывалась. Хозяин умер не так и давно, и если бы не потепление, вряд ли Морхольд смог вообще что-то найти.

Тогда пришлось упаковаться в химзу, опасаясь какой-либо заразы. Но успокоился он быстро. К сожалению, для хозяина, причиной смерти оказался банальный перитонит. Кожа на боку всбухла чёрно-злёным желваком, кое-где лопнувшим и выпустившим гнусную мерзость пополам с кровью. Глядя на оставшиеся относительно нормальными черты лица Морхольд невесело поцокал. Умирать в двадцать первом веке из-за не удаленного вовремя аппендикса... грустно.

Он похоронил дядьку в дальнем углу, зарыв поглубже. И сказал спасибо. На клочке бумаги, зажатом в пальцах, красовались три цифры кода. Чёртов альтурист и гуманист, подаривший Морхольду такое счастье. Почему? Кто знает. После Беды даже самые жадные порой удивляли человечностью поступков.