Серебро и Золото

— Ну, где-то так, — улыбнулась Елизавета, довольная так, словно, и в самом деле, встретила земляка.

— Барышни! — они и не заметили за разговором, что лошади оседланы, и вся компания дожидается их одних.

— Позволь, Лиза, я помогу тебе подняться в седло, — прозвучало несколько старомодно, но Людо умел превратить любую банальность во что-то такое, отчего перехватывало дыхание, и жар начинал подниматься откуда-то снизу куда-то вверх.

"Ох!" — воскликнула мысленно Лиза, но сильные руки уже подхватили ее вместе со всеми ее юбками, жакетами и меховыми шапками аля ногайский хан и вознесли, доставив прямиком в седло.

— Фрёкен Шенк! — Томас фон дер Тиц, никогда и никому не уступал в галантности, тем более, своему лучшему другу, и еще тем более, если речь шла о девочке Тилли. Елизавета отметила это краем сознания, целиком захваченного переживанием момента. Но все-таки заметила, увидела и поняла, что не у нее одной кружится голова. У фрёкен ван дер Шенк от звуков ее имени, произнесенных приятным "лирико-драмматическим" баритоном , на скулах выступил румянец. Но, может быть, все дело в морозе.

"Так и есть, — вздохнула мысленно Елизавета, устраиваясь в седле, — все дело в морозе, не так ли?"

Правую ногу на верхнюю луку седла, левое бедро вперед. Сместить вес вправо, на правое бедро... Сидеть в седле, словно дышать — все получалось у нее как бы само собой, и лошадка ее, Астарта, — расписанный под далматинца кнабсдруппер — приняла ее сразу же, без возражений и сомнений. Лошади ведь умны и чутки, и понимают своих наездников гораздо лучше, чем те лошадей.

"Умница! — похвалила Астарту Лиза. — Красавица и умница!"

Лошадь чуть повела головой, словно соглашаясь, и тихонько фыркнула, возвращая комплимент.

"А как там Тилли?!" — испугалась вдруг Елизавета, но с фрёкен Шенк все было в порядке, и даже лучше.

Оказавшись в седле, Тилли вспомнила, должно быть, сколько поколений ее предков женского пола скакали по горам и долам, сидя в таких же самых седлах. Спина выпрямлена, подбородок поднят вверх...

"Фюрстина! И да, я права, кровь не молчит! Однако и помощь не помешает. Маленький подарок любящего сердца..."

Елизавета чуть развернула Астарту, послала на пару-другую шагов вперед, поравнялась с игреневой лошадкой Тилли, и, как бы невзначай, провела ладошкой без перчатки по лошадиной морде. Нежно, невесомо, со смыслом.

"Она хорошая девочка, — "шепнула" Лиза Верити . — Правда, правда! — "улыбнулась" она, обыгрывая кличку лошади. — Истинная правда! Помоги ей, — попросила она. — Не урони!"

Лошадка подняла морду, взглянула искоса на Елизавету и опустила голову, принимая просьбу, как есть — то есть, без комментариев.

— А оружие? — спросил ни к кому, казалось, конкретно не обращаясь, барон фон дер Вёгл. — Мы же на охоту собрались. На оборотня! Или вы забыли?"

— Мне не надо, — сразу же ответила Елизавета.

У нее на поясе висел в кожаных ножнах кинжал Людо, а что могло быть лучше старой стали и древнего серебра, если ненароком повстречал вервольфа?

"Только еще более древняя сталь и такое же темное от времени серебро..."

* * *

Как ни странно, только всадники выехали из замка, как распогодилось. Верховой ветер унес на юг тяжелые глыбы туч, снег заискрился под солнцем, и мир вокруг замка ожил, заиграл самыми, что ни на есть, рождественскими красками: белый снег и бирюзовый лед, темная зелень лесов, бурые и красные скалы, лазоревые небеса.

Лошади шли легко, пар вырывался с дыханием и таял в морозном воздухе. Дышали люди, дышали лошади. Дамаль гикнул вдруг и запел, его голос птицей поднялся в небо, вернулся эхом, заиграл и заискрился, как солнечные лучи в кристаллах снега.

— А были они охотники, по делу ехали в лес... — тянул Дамаль.

— А в лесу зима, холод и снег! — подхватила напев низким с хрипотцой голосом Беата.

— А в лесу волки ходят, и медведь шатун не спит! — вплела в песню и свой голос Грета, а голос у нее оказался звучный и сильный, словно смычок прошелся по виолончельным струнам.

— А им и всего-то дела, что дичи набить на стол...

— Но волки собрались в стаю...

— Но волки собрались в стаю...

— Вожак их суровый вел!

Кони весело шли по дороге, взметая копытами снег. Ветер утих. В прозрачном, вкусном воздухе звуки старинной баллады играли в догонялки с солнечными зайчиками.

"Как хорошо! — восхитилась Елизавета. — Так бы и ехала, ехала..."

Но дорога кончилась раньше, чем песня. То ли дорога оказалась коротка, то ли баллады в иные времена писали длинные. Не успели выехать из замка, — так, во всяком случае, показалось Елизавете, — а уже въезжали в городок. А там свои песни, своя музыка, веселые крики и гомон ребятишек, ватагами, словно воробьи, снимавшихся с одного места и враз оказывавшихся в другом.

"Праздник! Праздник!"

— Яблоки в карамельном сахаре есть будем? — спросила Беата, дивно смотревшаяся в черном с серебром гусарском доломане, подбитом беличьим мехом, в черных же рейтузах и в желтом кивере с султаном, на поясе у нее висела польская сабля, а у луки седла укреплены были ножны с полутораметровым кончаром .

— Будем! Будем! — хором ответили всадники, причем генерал фон Байер кричал едва ли не громче своих юных спутников.

— Яблоки! Яблоки! В жженке! В карамели! Яблоки!

— Яблоки на снегу... — затянул, было, Томас, но все зашикали на него, засмеялись, загомонили, переговариваясь.

— Яблоко, госпожа? — Елизавета оглянулась.

Рядом с ней стоял высокий смуглый парень в овчинной безрукавке и толстом свитере. На черных кудрях лихо сидела тирольская фетровая шляпа с пером.

— Яблоко в карамели! — улыбнулся незнакомец и протянул Лизе пунцовое, облитое жженым сахаром, словно лаком, яблоко, нанизанное на тонкий деревянный шампур.

— Один пфенниг, госпожа, и счастье ваше! — темные, глубокие, словно ночь, глаза заглянули в глаза Елизаветы, и она почувствовала, что "плывет".

"Что же ты делаешь со мной? Зачем?"

— Я заплачу серебром! — засмеялась она, преодолевая слабость. — Каков товар, такова и цена!

— Серебром так серебром! — улыбнулся парень, показывая белоснежные зубы. — Ваше яблоко, светлая госпожа!

Елизавета, достала из внутреннего кармашка соболиного жакета серебряную монетку — одну из нескольких, на такой случай и припасенных, — и выщелкнула пальцами в воздух.

— Благодарствуйте! — парень, не глядя, взял монетку из воздуха, оскалился и протянул Елизавете яблоко. — Цена заплачена, госпожа, товар ваш!

— Мой, — благосклонно кивнула Елизавета и приняла яблоко.

Оно было великолепно, насыщенного красного цвета, принесшее, казалось, в зиму, в Рождество, ароматы и вкус осени.

— Ах! — сказала она в "расстройстве", "нечаянно" уронив яблок в снег. — Какая жалость!

— Ну, что же ты! — воскликнула обидевшаяся за подругу Тилли.

— Пустое! — отмахнулся генерал. — Можно подумать, последнее!

— Эй, ты! — крикнула Беата, подзывая торговца с лотком, на подобие тех, что носят коробейники, На лотке выложены были в ряд нанизанные на шампуры, облитые карамельным сахаром яблоки, желтые, красные, зеленые. — Беру все!

А парень все смотрел на Елизавету своим странным "долгим" взглядом, от которого начинала чесаться переносица, и сдавливало — легко, но ощутимо — виски.

"Взяла бы и зарезала наглеца!"

Но в нынешние просвещенные времена резать смердов за дерзость, было уже не принято.

"Либерализм, — подумала Елизавета в раздражении. — Что б его черти скрутили!"

— Держи! — Грета легко нагнулась с седла, в котором сидела по-мужски, подхватила с лотка яблоко и, разгибаясь, протянула его Елизавете. — На этот раз зеленое...

* * *

До леса добрались только в полдень. Пока лакомились яблоками в жженке, пока Беата — под дружный смех и воинственные клики — прыгала вместе с Людо и Томасом через костер, присоединившись к местным парням из деревень и фольварков, пока водили хоровод-плетенку и пели рождественские баллады на три голоса, ели жаренные на огне сосиски и пили состарившийся в глиняных чанах кирш , — в общем, пока суд да дело, солнце забралось высоко в зенит. Елизавета согрелась и заметно раскраснелась. Да что она! Румянец выступил даже на безупречных скулах Беаты, не говоря уже о "штатских" Грете и Тильде!

Сначала они ехали по дороге, потом свернули к берегу озера, где между лесом и скованной прозрачным льдом водой петляла хорошо заметная тропа, и, наконец, въехали в лес. "Загонщики" на разномастных лошадках уверенно вели "охотников" по узкой, не более трех метров в ширину, просеке, уходившей прямо на север, к подножию горы. Впрочем, лес продолжался и там. Густо заросшая соснами гора была невысокой, напоминая скорее широкий двухголовый холм, но сразу за ней начинались куда более высокие горы, вершины которых снег покрывал, по-видимому, не только зимой.

— Ату его! Ату! — кричали "загонщики", весело лаяли увязавшиеся за кавалькадой собаки, ржали и пофыркивали лошади, в полный голос переговаривались между собой верховые. Шум и гомон стоял такой, что ни о какой настоящей охоте, речь, разумеется, не шла. Но где-то в лесу прятались "вервольфы" — городские парни, взявшие на себя эту неблагодарную роль — гоняться по заснеженному лесу, прятаться, скрадывать и путать следы.

Ездили по заваленному снегом лесу — искали следы и шли по следу — не менее часа. Съехали с просеки под густые кроны, пошли осторожным шагом по пробитой оленями тропе. А время шло, и где-то наверху, над их головами, за плотной завесой взметнувшихся ввысь сосновых крон, ветер снова нагнал снежные облака. Солнце скрылось, и под пологом древнего леса сплотились сумерки.

"Похоже на поздний вечер, но теперь едва ли больше двух, а скорее даже меньше..."

По ощущениям второй час, но и только.

"Посмотрим!" — Елизавета запустила руку под меховой жакет, просунула пальцы за ворот застегнутого на все пуговицы кафтана и, нащупав часы, висевшие на золотой цепочке на груди, потянула их наружу.

— Точно тебе говорю, час с четвертью, никак не больше! — бросила она Тильде через плечо и вдруг поняла, что разговаривает с пустотой.

Елизавета оглянулась — никого. Нахмурилась, посмотрела на зажатые в пальцах золотые часики и едва рассмотрела в плотных сумерках крохотные стрелки.

"Час и двадцать две минуты... Почти точно!"

Она прислушалась, поворачивая голову туда-сюда, но не услышала ничего знакомого: ни звуков речи, ни смеха, ни людских голосов. Получалось, что она оторвалась от других охотников, заплутала, занятая своими мыслями, и осталась одна. Как такое могло случиться? Отчего не окликнули ее ни Тильда, ни Людо? Как получилось, что Астарта пошла в лес, отставая от других лошадей? А, между тем, лес словно вымер: ни звука, ни движения. Сумрак, тишина, тревога.

"Тревога? — удивилась Елизавета. — С чего бы мне вдруг тревожиться?"

И тут она вспомнила о волках. Генерал определенно говорил, что здесь водятся волки, но Елизавета никак не могла вспомнить, охотятся ли они днем? Но, как говорится: помянешь черта, он и появится. Только подумала о серых разбойниках, а где-то слева за стволами деревьев промелькнула быстрая тень.

"Показалось?" — но Елизавета знала, не померещилось.

Самого волка она не почувствовала, но движение уловила, и в увиденном — пусть и краем глаза — не сомневалась.

"А может быть, это парни, что взялись изображать оборотней?"

Все может быть, вот только, когда это случалось, чтобы Елизавета не ощущала совсем ничего? Заметила, но не разобрала, — это нормально. Но так чтобы мертвое пятно? А между тем, тот, чье движение она уловила, словно бы и не существовал вовсе.

Шорох за спиной, ощущение движения, и лошадка ее — далматинец — тоже, наконец, уловила запах опасности. Пошла боком, вскинула голову, заржала нервно.

— Ну-ка, ну-ка! — зашептала Елизавета, поглаживая Астарту по голове. — Успокойся, девочка. Никто нам не сделает зла!

Движение справа она сразу же оценила, как опасное, хотя и не успела даже сообразить, что происходит и в чем опасность. Елизавета действовала инстинктивно, то есть так, как ее учили. Не раздумывая, не сомневаясь, она отклонила тело влево, рискуя вылететь из седла, и действительно начиная уже сползать в сторону и вниз, и одновременно вскинула навстречу невнятному движению левую руку, на которой никогда не носила золота, с зажатым в пальцах кинжалом Людо. Механизм крепления путлища в замке сработал, высвобождая ногу, вдетую в стремя, и Елизавета начала падать. Однако что-то случилось со временем и восприятием: падение оказалось медленным, замедленным, затяжным, словно движение и время увязли в меду или патоке. Темная масса возникла в воздухе, наплывая на Елизавету буквально ниоткуда, закрывая обзор, неумолимая, безжалостная. И единственной преградой между этим неведомым ужасом и Елизаветой стала ее тонкая рука, сжимающая древний клинок...

Удар о землю выбил из Елизаветы дух, а в следующее мгновение что-то огромное и мохнатое навалилось сверху и раздавило бы насмерть, если бы девочка не успела откатиться в сторону. Это было, как дышать: упасть, откатиться, осмотреться. Пахнуло — отвратительно и ужасно — запахом зверя, но Елизавета знала, этот волк ей уже не опасен. Узкое длинное лезвие вошло в тело волка где-то там, откуда в последний миг перед падением донеслось до Елизаветы мощное биение огромного сердца.

Она еще раз, для верности, перекатилась через плечо, заржала Астарта, и мир вернул себе обычные краски и звуки, и время пошло вперед. Елизавета приподнялась на руках и огляделась. Лошадка ее "пряталась" среди деревьев, но не убегала. А на снегу буквально в шаге от Елизаветы лежал мертвый волк. Он был огромен. Насколько Елизавета знала из курса биологии, таких волков в природе не бывает. Не вырастают они до таких размеров. Но он был, и он был мертв. Кинжал Людо поразил зверя прямо в сердце, убив на месте. Вернее, в полете.

"Ну, ничего себе, приключение!" — ужаснулась Елизавета, вставая на ноги.

"Ух, и здоров!" — оценила она истинные размеры волка.

А лес, между тем, снова наполнился множеством звуков. Заржала где-то лошадь, потом другая, и Астарта осторожно подала голос. И люди вдруг обнаружились. Загомонили, перекликаясь да аукаясь.

— Елизавета! — кричала близко за деревьями Тильда.

— Лиза! — а это, разумеется, был Людо. Ее Людо. Особенный, необыкновенный, единственный, и он шел к ней.

— Я здесь! — закричала она.

Но первым на поляну выехал генерал фон Байер.

— Ну-с, — сказал он, появляясь из-за деревьев на гнедом жеребце. — И чем же мы тут заняты?

— В Rotkäppchen играем! — улыбнулась барону Елизавета.

— Однако! — сказал генерал, увидев волка. — Это он на самом деле такой большой, или я выпил слишком много граппы?

— Он такой, — ответила Елизавета.

— А у вас, барышня, крепкая рука, — задумчиво произнес генерал, вплотную подъехав к волку. — И ножик интересный. Я так понимаю, били с левой руки?

— Лиза! Ты цела?! — Тильда напрочь забыла, что не умеет ездить верхом. Растрепанная и красная от мороза и тревоги, она вылетела из-за деревьев и в два сильных скачка игреневой лошадки оказалась рядом с Елизаветой. — Ты... Я... Ого! ... А он что?.. Ты его как?.. А он? — захлебнулась она вопросами.