-У них нет никаких дел? — голос ее спутника звучал поначалу мрачно, но после в нем стало преобладать, в основном, удивление.
-А какие сейчас могут быть дела? — ничуть не меньше удивилась Эльза.
-Зависит от направления, что... — поперхнувшись своими словами, Юст начал уже другую фразу. — Мне...мне просто непривычно это наблюдать, вот и все.
-Детей? — переспросила Эльза.
-Других людей, — помолчав, ответил он. — Мы...мы жили...живем в уединении. Подальше от городской суеты. Но чем дольше нахожусь в городах, тем больше вижу...не знаю, как это максимально точно описать. Все здесь не на своем месте и это...это угнетает. Забудьте, — он горько усмехнулся. — Вряд ли я смогу объяснить, в чем именно все дело.
-А если все же попытаться?
-Все они как эти дети, — как-то мрачно произнес Юст, прикрыв на мгновение свои глаза. — Столь же глупы и столь же жестоки. Этот снег растает, растает все, что они из него соберут, — пробормотал он. — Как и их жизни. Но для тех, для кого жизнь начинается рождением и кончается смертью, это все неважно. Они даже не заметят круга, по которому бегут, что уж говорить о том, чтобы решить из него вырваться. А ведь когда-нибудь все рухнет в бездну...
На краткий миг она поймала его взгляд, прочла выражение лица, и вдруг совершенно четко поняла, какое чувство трусливо прячется за этой надменной речью — зависть. И одно это понимание лишило ее слов на достаточно долгое время, зажав в суровые тиски вопросов — кто же он? Кем же нужно было быть, чтобы удивляться — и в глубине души завидовать — таким простым вещам?
-А чем вы...чем ты занимался, когда был ребенком? — решилась спросить она. — Если не хочешь, можешь не отвечать...
-Я делал то, что должен. Учился. Пытался встать на ноги побыстрее, — последовал ответ спустя некоторое время. — Моя...моя семья находилась на краю. Нам нужен был тот, кто сможет помочь ей подняться и отряхнуть пепел. Тот, кто отпускал бы свое время на людские развлечения, был бы для нее только лишним грузом...
Слово "людские" укололо ее еще большим удивлением, чем слова прошлые, но прерывать Юста Эльза не решилась.
-...у нас тоже был...парк. Вернее, сад, — бесцветным голосом произнес Юст, смотря куда-то вдаль, на занесенные снегом деревья. — За ним почти никто не ухаживал. Я помню, каждую осень...там было холодно, но теплее, чем в доме. Не знаю, почему. Можно было работать там. Помню, что всегда боялся...
-Боялся чего?
-Зайти за границу. Я сам ее прочертил одним вечером, когда еще был совсем мал, — протянул он. — Там был пруд...черный-черный, как смола. Дальше — такая старая беседка. Дальше...дальше, за оградой...когда я был мал, я всегда боялся леса. Мира, что за лесом. Казалось, стоит туда ступить, и с тобой будет покончено...
-Почему?
-Потому что у нас уже не доставало сил держать его в узде, — совсем тихо произнес Юст, и вдруг встрепенулся, вновь налив свой голос холодом и твердостью. — Избыток холодного воздуха вскружил мне голову. Я начинаю молоть чепуху, а это непозволительно. Быть может, мы направимся уже к мастерской?
-Как скажешь, — Эльза согласилась легко — в основном потому, что мыслями сейчас была совсем в другом месте. — Думаю, нам надо свернуть вон там и мы выйдем к началу улицы...
До самой границы парка они снова шли в почти траурном молчании. Даже просто идя рядом, Эльза чувствовала чудовищное напряжение, в котором пребывал ее спутник — словно он выдал ей некую страшную тайну и теперь не знал, как поступить с собой.
-Я, наверное, слишком много лезу не в свое дело, но...
-Но? — обернулся к ней Юст.
-Вы...ты, похоже, очень мало был среди людей, — осторожно произнесла она. — Не обижайся, я...я уже уяснила, что там...там, откуда ты, свои порядки. Видимо, порядки очень старые...
-Это не значит, что они неправильны или ненадежны.
-Нет-нет...конечно же, нет, — поспешила уверить его Эльза. — Просто ты не раз уже упоминал, что учился...там, где ты был. Но разве можно чему-то научиться без других людей рядом?
-Конечно, — достаточно резко бросил он. — У меня были лучшие учителя. Мой отец. И те, что прибывали из Моря...
-Из моря?
-Я...я хотел сказать... — он снова замялся, отчаянно подбирая слова. — Одна из них...она жила на острове...
-Правда? А где...
-Я не знаю, — вновь резко произнес Юст. — Она никогда не рассказывала. Может, это и вовсе было не так...
-Как...как ее звали?
-Это вряд ли важно, — остановившись у пешеходного перехода, выдохнул он. — Я бы не хотел сейчас пускаться в воспоминания. Жить прошлым можно по-разному, но вот эта форма определенно губительна для дела.
-Как угодно.
Что-то дало ей тогда понять, что узнать больше в эти часы уже не выйдет. Но это вовсе не значило, что не может получиться потом...
День сменял другой со всей неспешностью, которая им придается каждой зимой, а особенно такой, в которую сложно найти часок, свободный от вьюги, чтобы высунуть нос наружу. Эти зимние дни имели свой, особый привкус — сонливость пополам с ознобом, искусственно наведенная духота в помещениях, сбежать от которой можно было только лишь в стужу, ночи, залитые до края черной краской и ослепительные, закованные в лед рассветы.
Скромная часовая мастерская, зажатая меж двумя домами, впрочем, все это лишь приветствовала, просыпаясь довольно поздно и отходя ко сну еще позднее. День сменял другой, и не было дня, в который Эльза не пыталась бы выяснить еще хоть какую-то кроху об их загадочном соседе. И не было дня, в который она не задавалась бы каким-нибудь новым вопросом, отвечать на который никто не спешил.
Юст поднимался рано, намного раньше, чем дядя Тимо и чем она сама — это было ясно по шорохам и шарканью, что доносился из комнаты, где он проводил больше всего времени. Дверь этой комнаты всегда запиралась на ключ, даже когда он покидал ее на несколько жалких минут или когда удалялся туда на схожий срок. Были на втором этаже и другие комнаты, которые занимал гость, а вернее, похоже, какие-то его вещи — они и вовсе были заперты всегда, и лишь однажды ночью Эльзе довелось проснуться от шума, который издала одна из других дверей — где-то совсем рядом с ней. Странные повадки Юста на этом не кончались, куда там — это было лишь началом длинного списка. Иногда по утру он выглядел так, словно не ложился вовсе, был угрюм и молчалив — и столь же надменен, как и в день их знакомства. Иногда, напротив, его разбирала какая-нибудь пространная речь, довольно часто адресованная какому-то совершенно обычному предмету или событию, что он встречал с удивлением прямо-таки невероятным. Больше удивляло только его абсолютное неумение расправиться с простейшими, казалось бы, вещами. Однажды вечером она, заметив, как он спускается вниз, попросила включить старенький телевизор — что именно Юст с ним сделал, так и осталось тайной, но с той поры он не демонстрировал более ничего, кроме мертвого экрана. За чайником на замену испорченного сходила она — и не сомневалась, что это было правильным решением: Юст бы притащил что-нибудь совершенно не то, если бы вообще согласился помочь — когда Юста о чем-то просили, лицо у него становилось такое, словно он закусил лимон-другой. В сочетании с его остальными более чем странными манерами и причудами это рождало одну большую тайну, к которой никак не удавалось подступиться. Конечно же, она звонила домой, звонила через каждый день — но там на вести об еще одном госте часовщика только пожали плечами: никакого Юста родители не знали даже близко, да и не похоже, чтобы сильно хотели знать. Дядя Тимо помощи оказал не больше: каждый разговор о третьем человеке в их доме начинался, да и заканчивался одинаково — набором бессвязных фраз, которые часовщику словно кто-то давным-давно надиктовал и теперь он повторял то, что удалось сохранить в памяти, как попугай. Сам же гость ничуть не думал раскрываться, даже напротив — день, когда он чуть было не спалил кухню и весь дом, был единственным днем из прошедших четырех, когда ей удалось его так разговорить. Шел уже день пятый, но она так и не могла толком составить его портрета: дом, интересы, занятия, которым он предается денно и нощно за накрепко закрытыми дверьми, даже его фамилия — все оставалось тайной за семью печатями. А дни шли — и с каждым днем хозяин мастерской отчего-то видел все хуже и хуже. В тот день, когда Эльза только приехала, старый часовщик еще смог узнать ее лицо, но потом случилось что-то, чему она никак не могла подобрать объяснения. Зрение Тимо словно падало с каждой ночью все сильнее и сильнее — на третий день ее пребывания в мастерской старик с огромным трудом разбирал время на самых больших часах из тех, что стояли за прилавком — что уж говорить о работе, которая встала, словно вкопанная! Заметив это, Эльза еще тогда, во второй день, предложила старику обратиться к врачу, но тот лишь пробормотал что-то невнятное и удалился к себе, словно счел ее слова несказанной глупостью. И чем настойчивее она просила — тем меньше внимания к ее просьбам он проявлял. Юста же, которого, похоже, состояние хозяина мастерской никоим образом не тревожило, она нашла вечером пятого дня в одном из рабочих кабинетов — и обнаружила с удивлением, что он занят тем самым делом, к которому дядя Тимо вдруг перестал быть пригоден.
Он сидел за крохотным столиком в самом дальнем углу комнаты, водрузив на лицо повязку с несколькими увеличительными стеклами, сосредоточенно рассматривая россыпь каких-то мелких деталей, разложенных перед ним. Ее присутствия Юст, кажется, и вовсе не заметил, весь поглощенный работой.
На полках и столах вокруг были часы — многие десятки часов: с драгоценными камнями и гравировками, с затейливыми орнаментами на циферблатах и крышках, самых разных форм и размеров — выпуклые, плоские, все живые, все на ходу. Все, как одни, заполняющие комнату беспрестанным тиканьем, врываясь в уши роем механических насекомых, настоящей стрекочущей бурей.
-Никогда не думала, что вы в этом разбираетесь, — только и смогла вымолвить Эльза, припомнив давешние "подвиги" гостя, что обычно кончались чем-то разбитым или безвозвратно испорченным. — А вы...
-Это несложно, — наконец, подарив ей мрачный взгляд, проговорил Юст, быстро вернувшись к своей работе — на столике перед ним лежали расчлененные до мельчайших деталей карманные часы, и еще одни, целые — рядом. — Всего-то и нужно, что излечить...
Так и не закончив фразы, он потерял к Эльзе всякий интерес — со стороны казалось, что занят этот человек если не любимым делом, то чем-то очень на него похожим. Ее просто-напросто для него не существовало. Она так и стояла у стола, минуту за минутой, не решаясь ни уйти, ни подать вновь голос, лишь наблюдая за его быстрой, аккуратной работой. Сейчас он определенно знал, что делал.
-С людьми то же самое, — вдруг произнес он, не отрывая взгляда от часов. — Думают, что смогут что-то изменить, если припустят быстрее или же встанут на месте. Вздор, конечно...
Эльза уткнулась взглядом в ближайшую стену — та, увешанная настенными часами, подавала голос мерный, глубокий, а точнее сказать — целый хор голосов. И целая армия ритмично качающихся маятников.
-...тоже можно, в определенном смысле, свести к базовым механическим частям, — услышала она окончание очередной фразы и немедленно очнулась. — К сожалению, далеко не без трудностей, да и не до конца, но это не значит, что имеет смысл прекращать попытки...или пробовать иные варианты...в конце концов, даже душа...
Вдруг подняв голову, он словно вспомнил о ее присутствии — и, подарив Эльзе тяжелый взгляд, что-то сердито пробормотал.
-Прошу прощения? — Эльза сделала шажок в сторону стола.
-Вы...ты заслоняешь мне свет, — последовал немедленный ответ. — Будь добра отойти влево, к окну. Да, так уже лучше. Ты что-то хотела?
-Да в общем-то... — она задумалась. — В общем-то, нет. Просто увидела, что тут горит свет и...а кто тебя научил так работать с часами?
-С часами я работаю не так давно, — он пожал плечами. — Хотя некоторые старые образцы...впрочем, неважно. Я должен закончить работу.
-Я могу...я могу здесь побыть?
Юст не ответил — только вновь пробурчал что-то нечленораздельное, сменив увеличительные стекла. Эльза не заговорила — только обошла вкруг стола, встав неподалеку. Внимание ее привлекли вторые часы, что лежали чуть поодаль — увесистый серебряный медальон на цепочке. Сделав еще один шажок к столу, она осторожно подняла его, собираясь рассмотреть получше.
Медальон казался очень старым, но потускневшим отнюдь не выглядел. Затейливый герб на крышке надолго привлек ее внимание: на щите с дворянским шлемом и короною был почти что любовно, с огромным вниманием к деталям, изображен паук, ниже же следовали тщательно выгравированные слова — "Sapere et tacere". А если заглянуть под крышку...
-Верни на место.
Эльза не заметила, как он оторвался от своего дела. Рывком вскочив на ноги — деревянное креслице ударилось спинкой о стену — Юст шагнул к ней, таким же рывком протянув руку. На мгновение ей показалось, что сейчас он ее ударит — но он лишь застыл, холодно цедя слово за словом:
-Пожалуйста, верни на место.
-Я...я не хотела ничего...
Он не слушал. Вырвав медальон из рук Эльзы, он бросил его в карман своего безумно старомодного костюма, после чего с тяжелым вздохом опустился в кресло.
-Я ошибался, думая, что в вас пробовали вложить хоть какое-то чувство такта, — почти с горечью произнес он, смотря куда-то в сторону. — Что за дерзость — дотрагиваться до чужих вещей без дозволения. И что за глупость! С вас сталось бы, наверное, вломиться в чужую мастерскую, а после удивляться, что ваш вызов принят!
-Мастерскую...что? — переспросила Эльза, совершенно ошеломленная.
-Прочь с глаз моих, — проворчал Юст. — Оставьте меня и мою работу. Вы совершенно несносны.
-Но...это же всего лишь часы!
Он повернулся в ее строну, бросив такой взгляд, что странно, как она не вспыхнула на месте спичкой.
-Всего лишь. Да, вы правы. Всего лишь часы, — бесцветным голосом выдал Юст, снова повернувшись к окну. — Покиньте комнату, пожалуйста.
-Да что с тобой не так? — не выдержала Эльза. — Что не так с этими часами?
-Это часы моего отца, — последовал глухой ответ.
-Так вернули бы ему, великое дело...
-Он мертв.
Повисшие у нее на губах слова так и растаяли, не будучи озвучены. Ничего более не говоря, Юст вернулся к почти уже собранному механизму на столе.
-Я...я не знала. Простите...
-Не вы повинны в его смерти, не вам и извиняться, — меланхолично произнес Юст. — Я знаю, что у вас на уме, так что говорите быстрее, что не хотели ничего дурного, и отправляйтесь...отправляйтесь в свою постель или куда вам там угодно. Я бы уже давно закончил работу, если бы вы меня не отвлекали.
Эльза ничего не сказала — ей казалось, что еще одно слово, и этот человек не заговорит с ней более никогда. Молча кивнув, она отступила назад, но так и застыла у порога, чувствуя, как каменеют ноги. Стараясь ступать как можно тише, прошла вдоль стены с часами, присев на небольшой стул в углу.
