Блатные из тридевятого царства

— Антоха, условный противник снаружи, а не в центре. Федька, ты чего там орешь?

— Пою, Пахан, как же в бою без песни.

— Ты еще станцуй, милай...

— Отставить разговоры! В одну шеренгу становись! Ориентир — поваленная сосна, на рубеж атаки, пятьдесят метров вперед, по-пластунски — марш! Сорока, задницу ниже! Васька, руками загребай больше, руками! Кондрат Силыч, перекури, у тебя и так день тяжелый был, как ветерану разрешаю.

Штрафники, обливаясь потом, утюжат животами землю. Все для них в диковинку, может потому и не ропщут. По началу оно интересно, это потом, когда мозоль на пупке появиться, стоны начнутся. Но грех жаловаться на бойцов. Если так дальше пойдет, к вечеру курс молодого бойца освоим.

У воображаемой линии атаки движение застопорилось. Евсей попятился назад, но заехав сапогом в глаз ползущего следом кузнеца Сороки, замер на месте. Из кустов выполз сиятельный граф.

— Евсеюшка, теть Лиза еще здесь?

— Никак нет, Ваша Милость, до обеда упылила. — Так же шепотом ответил Фраер.

— Встать, собака! Как с командиром разговариваешь! — Рявкнул Лёнька. — Засеку мерзавца! — Дебил отряхнул колени и обвел взглядом поляну. — Вы чего это?

— Обедаем, господин граф, — отрапортовал я, — харч кончился, переходим на подножный корм.

— И правильно, чего продукты на вас изводить. Можете в овражек спуститься, там лебеда сочнее.

— Спасибо, господин граф. Взвод! Ориентир овраг, занять позицию. Бегом марш!

Весь остаток дня мы бегали, ползали, махали палашами. По моим подсчетам уничтожили не менее дивизии условного противника, плюс Васька с Ванькой в одиночку порубали на шашлык по полку кавалерии. В рекордно короткие сроки вверенные мне штрафники научилась занимать оборону, рассыпаться в стороны и смыкать строй. Любой взводный мог бы гордиться налаженным взаимодействием между бойцами. Каждый знал свое место, никто очертя голову не рвался вперед, а главное, до всех дошло — любой, даже скоротечный бой, требует помимо индивидуального мастерства, еще и коллективных действий.

Тактическую подготовку окончили перед ужином. Замерли соколы в ровном строю, любо-дорого посмотреть: плечи расправлены, грудь колесом, одежонка в грязи. И что интересно — рожи потные, а лица на них довольные. Напоследок я внес изменения в штатное расписание. Всех блатных, за исключением Фраера, определил в первое отделение, остальных, под началом Евсея, во второе.

Как приятно ощутить под собой мягкий ковер травы, по которому не надо ползать, а можно просто лежать. В небе загорались первые звезды. Кто-то разжег костер, Федька, принес воды из ручья, дед Кондрат принялся из остатков варить похлебку и тут я не сдержался:

— Не понял? Кондрат Силыч картошку чистит, а остальные бока отлеживают.

— А чего, не сломается, на карачках меньше нашего лазил...

— Он — дембель, по сроку службы положено.

— Везет же людям, — пробубнил Ванька, отбирая у Крапивина нож. — Вчера в блатные записался, а уже дембель.

Больше вопросов не последовало. Дым отгонял обнаглевших к вечеру комаров, в кустах завозилась птица, устраиваясь на ночлег. Тихо и покойно, рай земной — не меньше. Но в другом конце поляны, у второго шалаша, не смотря на поздний час, жизнь била ключом. Евсей усердно вживался в роль командира отделения.

— Наряд по кухне выходи строиться! Какая зараза суп пересолила? Бегом мыть котел и никаких завтра! Антоха, доложи обязанности часового.

— Эт, как Васька, с дрыном и всех носом в землю?

— Нет. Как Лизавета, всем стоять и бояться. Шагом марш на пост!

— Евсей, спать-то можно?

— Рядовой Сорока, можно Машку за ляжку или козу на возу, а у нас разрешите! Ясно?

— Ага, только я не понял, спать будем сегодня или нет?

Из шатра выглянул Лёнька. Вместо мундира серая пижама. Сиятельный и досточтимый почивал, да какая-то нелегкая согнала его с постели. Делать нечего, пришлось подняться.

— Уснуть не могу, — пожаловался граф. — Думаю, как с тобой Пахан поступить, пороть или наградить чем? Вроде спасти пытался, на Лизку кинулся, а с другой стороны — не спас же.

— Господин граф, а как в таких случаях поступают за границей?

— Сначала награждают, затем секут.

— Думаю в нашем случае можно обойтись каким-то одним способом, — сделал я тонкий намек.

— Что, сразу пороть?

— ...

— Ну, я подумаю еще, — пообещал Ленька, — может несильно, плетей десять, да и хватит.

— Как вам угодно.

А чего еще скажешь. Дурак — это не профессия, а состояние души. Уставшему за день телу требовался отдых. Кореша забрались в шалаш, один дед Кондрат маялся у костра, грея старые кости.

— Чего этому обормоту понадобилось? — Полюбопытствовал он.

— Да так, не знает орден мне вешать на шею или петлю.

— Ишь, стервец, все угомониться не может.

— А ты его давно знаешь?

— Да ить, почитай, с рождения. Евоная мамка, сестра Старобока, супружница моя первая, в Европах Леньку нагуляла. И сразу князю подсунула, некогда нянчить было, натура-то тонкая, душа танцулек требует, где уж за сыном смотреть. Наш князюшка до двенадцати годов его кормил, уму разуму обучал, а опосля сестрица заявилась, к себе увезла. Там Леньке всякой дряни в голову и напихали. Парень — как парень был, а назад приехал — срам один. Был бы отцом кровным — уши оборвал. Лучше уж глухим, чем как теперь — Дебилом. Истинный крест.

Устроившись поудобней, я закрыл глаза, в надежде увидеть хороший добрый сон и хоть немного отвлечься от маеты таких реальных, но сказочных будней.

Глава 5.

Утро выдалось на славу. Жужжат пчелки, лютики-цветочки тянутся к солнцу, красно-сине-желтые лепестки пахнут медом, птицы поют, как в райских кущах. Даже Лёнька проснулся необычно сдержанным, почти не грубил и всего два раза обещал высечь провинившихся и то не до смерти, что особенно настораживало.

Ближе к полудню приехал Микула с провиантом. Поступил приказ собираться. Никогда не думал, что двенадцать человек способны создать такую суматоху. На сборы ушло без малого два часа. А чего, собирать-то? Взял в руки рогатину — и все сборы.

Один Федор, усевшись на пне, как князь на троне, раздувал меха чьей-то гармони. Я устроился рядом. Голос у Подельника оказался сильным, красивым, да и слух присутствовал, вот репертуар оставлял желать лучшего:

— Стонет ветер, стонет ветер,

Да не гнется лебеда.

Ястреб зайчика заметил,

Не осталось ни хрена.

Стонет ветер, стонет ветер,

В облачке зависшем.

Ястреб тоже сдохнет,

Зайкой подавившись.

Закончив петь, Федор звонко чихнул, гармонь ответила новым перебором. Подельника потянуло на лирику:

— Эх, кума, мать твою!

Рожа не умытая,

Все одно тебя люблю

На лысо обритую!

Сено преет на лугу,

Вся работа брошена.

Пятый день ее люблю,

Бабу нехорошую.

С последними аккордами улеглась суета. Штрафников обуял зуд нетерпения. Засиделись мужики, душа жаждет действий. Микула Селянович не дал угаснуть душевному порыву. Его речь была короткой, но пламенной:

— Животы подтянули и вперед!

Граф в парадном мундире уселся на лошадь и первым пересек государственную границу. Следом, в колонну по два, двинулись остальные. Замыкал шествие обоз, состоявшей из телеги, груженой провизией.

Через сотню метров Ленька не выдержал размеренного шага пешего посольства и пришпорил кобылку. Выхватив меч, он в одиночку ринулся отвоевывать чужие земли. Светлая память тебе боевой товарищ!

Нескошенное поле сменилось березовой рощей, светлое редколесье перешло в смешанный лес и вскоре мы ступили под сень вековых сосен. Ноги утопали в прошлогодней хвое. Пахло приятной горечью сосновой смолы.

Впереди взлетела стайка перепелок. Микула поднял руку и десяток ощетинился рогатинами. Справа затрещали кусты, среди веток мелькнуло неясное виденье. По лесу раскатистым эхом пронесся протяжный рев. Рычание сменилось визгом.

— Выпь, — уверенно сообщил Васька, — больше некому.

— Медведь, — уперся Ванька.

В спор влез кузнец Сорока:

— Волк-то, точно говорю, к бабке не ходить.

— Не, — приложил Антоха ладонь к уху. — Волки так не орут, я то уж знаю, в прошлом годе пол стада сожрали, не их голос. Росомаха балуется.

Надсадное мычание раздалось совсем близко и на прогалину меж сосен вышло что-то непотребное.

— Леший!!! — Заорали все враз.

Трехногое существо махало руками. Из правого уха торчал березовый сук, в левом паук вязал путину, голова покрыта мхом, на лбу отпечаток лошадиной подковы. Смущало одно, изодранный в клочья костюмчик походил на Лёнькин парадный мундир.

— Запорю!!! — Взвыло лесное чудище.

Бог ты мой! Какие знакомые интонации! Леший выдернул из уха сучок, смахнул паука и, согнувшись в три погибели, принялся избавляться от лишней ноги. Сосновая ветка ни как не хотела отделяться от графского тела.

— А-а-ааааааа, шкуру спущу, у-у-уууууу, сгною всех!!!

Лёньку с трудом привели в чувство. Полководец исходил слюной и на чем свет стоит клял лошадь.

Бедная кобыла не смогла в полной мере оценить гениальность всадника. Их взгляды на жизнь разошлись через пол версты. Лёнька ринулся покорять крутой холм, но не всякая лошадь — Пегас. Граф, свято веривший в волшебное свойство плетки, взялся за кнут. Результат не замедлил сказаться. Их Сиятельство вылетел из седла и почти покорил вершину. К сожалению, незнание закона всемерного тяготения никого не освобождает от его действия.

Микула Селянович стал мрачнее тучи. На весь отряд две лошади. Одна в бегах. И это в первый день похода. Десяток растянулась цепью и принялась прочесывать лес. Лёнька, хромая и почесывая то место, откуда росла третья нога, ковылял позади.

Продираясь сквозь кусты и густую траву, мы битый час блудили по лесу. Лошадь словно сквозь землю провалилась, ни единого следа. Держась за спинами братьев Лабудько, я выбрался на поляну. Метрах в двадцати в кустах орешника мелькнул знакомый силуэт.

— Ща стреножим, — пообещал Васька, доставая веревку.

Лассо со свистом полетело в кусты. Бедный Лёнька словно чувствовал, где развернуться главные события, его магнитом тянуло к неприятностям. Он выхватил у Васьки конец веревки и принялся тянуть.

— Ваша Светлость... — растерялся мой кореш.

— Я сам, сам! — С пеной у рта орал полководец. — Покажу этой скотине, как с дворянами обращаться надо!

— Ваша светлость!!! — Заорали братья в обе глотки.

Но Лёнька жаждал мести, он был глух и слеп. Из кустов с петлей на рогах выскочил здоровенный лось. Заметив обидчика, он принялся копытом рыть землю. Глаза налились кровью, шерсть на загривке стала дыбом. Желающих образумить Лёньку больше не было. Братья молнией оседлали ближайшее дерево и втащили меня.

Лось и Лёнька взвыли одновременно, кто громче судить не берусь. Зверь ринулся в атаку, граф в бега. Обитатель лесных чащоб оказался проворней, он догнал Дебила на первом же вираже. Ветвистые рога смачно впечатались в графский зад и Лёнька второй раз за день испытал прелесть свободного полета. Лось не лошадь, ему показалось этого мало. Но граф воспылал такой жаждой жизни, что воспарил над землей, призрев законы физики. На этот раз у него получилось. Не задев коры, Лёнька взлетел по гладкому без единого сучка стволу сосны на самую макушку и, обхватив толстую ветку, затих, как индеец в засаде.

Рогатый исполин долго бродил вокруг, бился рогами о крепкий ствол, рыл копытами землю, ревел, вызывая противника на бой. Но Ленька на провокации не поддался.

— Теперь их Светлость прикажут лося изловить и выпороть, — грустно вздохнул Ванька.

— Изловить — изловим, — кивнул Васька. — Пущай только сам порет, на кол сажает, четвертует — это как их Светлости угодно будет. У их может задницы оловом луженые, они туды и ветки разные втыкают, а моя уж больно чувствительна к рогам.

Убедившись, что опасность миновала, спустились на землю. Лёнька по-прежнему не подавал признаков жизни. На наши вопли сбежалось все посольство. Антоха вел пойманную лошадь.

Микула Селянович предложил спилить сосну к чертовой матери, если граф до сих пор никак себя не проявил — значит, пал смертью храбрых от разрыва сердца. Но только раздался визг пилы, сверху донесся родной и знакомый голос:

— Запорю! Сгною! Четвертую!

— Стало быть, очухался, — облегченно вздохнул Микула и приказал: — Спускайтесь господин граф, а то, не ровен час, подхватите на такой высоте насморк.

Лёнька мужественно ответил:

— Фи, насморк, я провожу наблюдение за местностью.

— А, ну так наблюдайте, а мы пока пообедаем.

— Микула, милый, — взмолился Лёнька, — я нанаблюдался, сними меня отседова, Христа ради!

Прямой и гладкий ствол сосны взвился в небо метров на тридцать. Решили растянуть графский шатер, благо ткань крепкая, а весу в Леньке, как в хорошем баране. Всей толпой вцепились в края. Микула скомандовал:

— Прыгай!

— А вы точно удержите?!

— Не боись, прыгай!

— Я и не боюсь, руки не разжимаются...

Никакие клятвы и заверение не могли заставить Дебила разжать пальцы. После двадцатой попытки шатер свернули и уложили в телегу. Всем было приказано думать, как вызволить господина графа. Предложения посыпались, словно листья по осени, одно гениальней другого. Антоха предложил подпалить сосну, кузнец Сорока советовал Лёньке сделать из лохмотьев мундира крылья и аки ангелу спуститься на грешную землю. Дед Кондрат заметил, что их благородию с крыльями-то проще на небеса вознестись, не далече осталось, ближе, чем до нас, а там херувимов упросит, те спустят. Самое рациональное предложение внес на мой взгляд Евсей:

— А пущай там и сидит, не велика потеря, отощает — ветром сдует.

Лёньке не один из предложенных вариантов по душе не пришелся. Графская плоть не желала возноситься, а равно — гореть, падать на спиленном стволе и уж тем более ждать — пока ветер сдует. Оставался единственный вариант. Я велел собрать все веревки и связать в одну. К получившемуся канату добавили снятые с телеги вожжи и приступили к спасательной операции. Надрывая глотку, я дал Лёньке последние инструкции:

— Перекинь веревку через ветку, обвяжись... да не за шею же, господин граф! За пояс, так дышать легче. Начинай спускаться, мы подстрахуем, сук крепкий, выдержит.

Шестерки взялись за второй конец, я рявкнул:

— Начали!

Господи, сколько ж раз я твердил себе — любую команду здесь надо разжевывать и пояснять на пальцах. Услышав приказ, Ванька с Васькой, что есть мочи, дернули. Бедный граф вцепился в сук намертво, да где там, братья баржу могли с мелководья сорвать, а тут хилый Лёнька. Он так и рухнул с отломанной веткой в руках, успев крикнуть:

— За-по-рю-ю-ю!

Но видно первая супружница Кондрат Силыча родила Дебила если и не в генеральском мундире, то в холщевой рубахе точно. Сделав невероятное пике, Лёнька приземлился в телегу, на мягкий шатер, а под ним булки хлебные, крупа россыпью и прочие продукты, ни одной новой царапины. Пол часа ушло на то, что бы вырвать из его рук оторванную ветку. Пришлось распиливать сук на части, ладони разжать не удалось, всей сотней выковыривали щепки из-под Лёнькиных ногтей.