| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Они как-то сразу подошли друг к другу — как будто были уже давно знакомы и теперь лишь возобновили случайно прерванные отношения. Понятия ссоры или обиды для них, казалось, просто не существовало; заботиться друг о друге и взаимно уступать выходило у них как-то само собой, словно характеры их были заранее притерты какой-то невидимой рукой — казалось даже, что в жизни так не бывает. Сергей вдруг заметил, что в присутствии Татьяны он становится каким-то иным человеком — намного сильнее, энергичнее себя прежнего, как-то по-человечески чище и лучше, словно в нем включали какой-то фантастический усилитель. С другой стороны, для Татьяны получалось так, что их встречи стали основной частью ее личной жизни, просветами между работой в небольшом учреждении машинисткой ("до получения диплома"), учебой на вечернем и общественными поручениями, жить просто для себя ей было практически некогда.
Мысль сделать предложение пришла к нему перед отъездом так же легко, просто и естественно, как приходит первая весенняя оттепель. Перспектива проститься со свободой холостой жизни ничуть не пугала и не печалила. Он просто понял, что Татьяна уже стала частью его самого, его мыслей, ощущений, его взгляда, и иной вариант представлялся просто невозможным.
8.
...Сергей понял, что уже светает, когда механик выключил свет в кабине, а крестики на планшете остались различимы. Состав шел по графику и он вместе с ним рвался сквозь рассеченные дорогой пространства, живя словно на автомате: время суток сейчас существовало для него лишь в виде секунд, отпускаемых на замеры, а окружающая вселенная сузилась до совокупности внешних примет, позволявших угадать требуемый режим и место, где надо дать команду в вагон. Это было похоже на бесконечную партию в домино: дорога выставляла кости, он их забивал согласно оставшимся пустым клеткам на планшете, чтобы к концу этой странной игры на руках не оставалось ничего. Они снова шли через полосу метели, и боковой ветер перекидывал, казалось, целые сугробы через полотно. Еще один замер.
— ...Кривая восемьсот, выбег... — а еще путь идет под уклон и насыпь скоро сменится выемкой, но для данных испытаний последнее уже безразлично. Вот и выемка. Сквозь танцующий встречный поток Сергей вдруг заметил, что путь в ней исчезает — струи поземки находили в длинном, на сотни метров, углублении в земле, неизбежный покой, и недавние труды снегоочистителя были моментально сведены на нет неумолимой природой. Тормозить поздно, машина с размаху врезается в рыхлую целину, как лыжник с горы. Гулкий удар резко встряхивает весь кузов, кажется, что обшивка сейчас не выдержит и сомнется. Внезапно обрушивается темнота, окружающий мир словно мгновенно гаснет — это отброшенная вверх и в стороны снежная масса накрывает стекла кабины. Еще несколько мгновений, и волна спадает, сухие потоки стекают вниз и вбок. Конец замера. На его результатах "девятый вал" никак не скажется, значит, это не важно, а важны лишь ускорения на двигателях.
...В кабину проник тонкий розовый луч солнца, едва приподнявшегося из пучин белого океана, поиграл в филиграни ледяных витражей. Он был словно живое существо — казалось, он сейчас свернется клубком и устроится на коленях, и его можно будет погладить рукой. Далеким берегом на горизонте вставал Северный Урал. Утро обволакивало какой-то необычайной безмятежностью, и Сергей вдруг удивился тому, как необъятен мир, разделенный пополам струнами рельсов.
На предыдущей станции, пока они стояли, ожидая пропуска длинносоставного, пришло известие о том, что бежавшие заключенные пойманы — они пытались уйти к югу, на Сосногорск.
9.
Входной зеленый. Состав пропускают по главному пути. Скорость восемьдесят. Самое время сделать еще один замер — "стрелки, станционный путь". На станционном пути, даже на главном ходу, возмущения от пути обычно бывают несколько выше, чем на перегоне.
— Приготовиться к замеру!
— Вертолет справа! — кричит помощник.
Это был обыкновенный "Ми-2" , скорее всего, почтовый. Станция стоит посреди тундры, на совершенно голом месте, слева видны несколько домиков, мачта и что-то вроде то ли площади, то ли расчищенной автостоянки, справа, насколько видит глаз — снег, да возле самих путей что-то вроде выгруженной и брошенной под снегом разобранной техники, какой именно — под сугробами не видно. Вертолет заходит справа и снижается почти до земли. Струя от лопастей взвихривает свеженанесенный снег, подсвеченный низким северным солнцем. На станции нет ни других составов, ни вагонов, одна чертежно — правильная паутина путей, и винтокрылую птицу ничего не заслоняет от взоров из кабины. "Интересно, он наверное и нас хорошо видит? Впрочем, он наверное, не смотрит, на малой высоте все внимание пилота приковано к земле внизу..."
Под тепловозом с грохотом пролетают входные стрелки.
"А где же он там сядет, там же не расчищено?"
Вертолет перестает опускаться и движется вперед. Вперед, через гладь путей, к автостоянке у станционного здания — единственному месту, где можно сесть. Наперерез главному ходу, наперерез мчащемуся составу. Ниже габарита приближения строений: на уровне лобовых стекол тепловозной кабины — топливный бак вертолета.
— Твою мать!...
Резкий свист и шипение крана машиниста. Гремящая и лязгающая волна катится по составу, следующую за локомотивом вагон-лабораторию швыряет продольной волной как мячик, из динамика звон и матюки, кажется, кто-то рискнул пить горячий чай за пультом. Сейчас это не самая большая неприятность. Экстренное не успеет остановить состав до столкновения. Оно лишь несколько сбросит скорость, даст лишние секунды, чтобы пилот успел заметить поезд. Сейчас все внимание летчика, скорее всего, сосредоточено на высоте и цели — крохотной площадке впереди, остальное для него не существует, в небе нет железнодорожных переездов, чтобы по сторонам головой вертеть...
Механик дает прерывистый сигнал. Как при воздушной тревоге. Все равно в гражданской авиации ИСИ не читают, лишь бы услышал...
— Прожектор!
Трудно понять, кто именно это крикнул — помощник, Сергей, они вместе с механиком... Вертолет — это шум и вибрация. Пилот может не услышать сигнала. И наверняка не слышит — вертолет продолжает двигаться тем же курсом на той же высоте. Точно так же, как они сейчас не слышат стрекота винтов. По рации вообще связаться невозможно — разные частоты, разные каналы связи.
Справа и слева от кабины "Фантомаса" проносятся стальные струны боковых путей. Они как будто недвижны, но это обманчиво — сливающиеся от скорости мелкие детали тонкого недочищенного снегового покрова скрывают промерзший монолит из шпал и щебенки, твердый, как булыжная мостовая. Туда нельзя спрыгнуть — можно только выброситься. Если надо, чтобы все быстрее кончилось...
В таких случаях обычно бегут в машинное. Но здесь общие правила не действуют. Удар кабины по нижней части фюзеляжа опрокинет вертолет на крышу над кабиной и высоковольтной камерой, лопасти несущего винта ударят по машинному. Пол, стены и крышу зальет авиакеросином из разорванного топливного бака. Укрыться в передней части машинного все равно не удастся, добежать по узкому проходу и через двери и межсекционный переход до второй секции тепловоза уже поздно.
Нос вертолета входит в габарит главного пути. Высота, скорость, курс все те же. Пилот не видит стремительно несущейся сбоку на него многотонного снаряда.
Сообщить в вагон... а что сообщить?
Удар придется по кабине первой секции — их кабине. Топливный бак "Ми-2" остается на уровне лобовых стекол, основная часть керосина вольется через них в кабину... значит, вторая секция загорится не сразу, а, тем более, огонь не сразу перекинется на лабораторию. Объявить пожарную тревогу? Остановить распространение пламени несколькими огнетушителями все равно не удастся, как и запасом воды в системе, это все для борьбы с локальным очагом. Людям в вагон — лаборатории просто надо будет дождаться, когда скорость снизится и можно будет спрыгнуть из правой двери заднего по ходу тамбура — левая завалена запасами угля. На это у них времени будет достаточно.
Сергей опускает руку со ставшим ненужным микрофоном.
На корпусе вертолета ясно проступили пунктиры заклепочных швов... на серебристой сардельке бака видны желтоватые потеки топлива... сколько там осталось? Наверняка больше половины, не думает же он здесь заправляться... "Неужели больше ничего нельзя придумать?" — кто это сейчас сказал, помощник? Или это его собственные мысли?
Вертолет полностью в габарите главного пути. Середина кабины "Фантомаса", скорее всего, встретится с фюзеляжем в районе подкоса левой стойки шасси.
Заклепки все ближе и отчетливей — неестественно, будто на гэдееровской модели для склеивания.
"Говорят, что в такие минуты перед глазами человека проносится вся его жизнь. Наверное, это не у всех... здесь только пятно на баке, заклепки и струны рельс в низком розоватом солнце..."
Внезапно Сергей почувствовал что-то необычное — его губ словно коснулся чей-то поцелуй, горячий, влажный, соленый, от которого повеяло таким знакомым нежным и страстным порывом... и вдруг он увидел, как вертолет сразу же рванулся кверху, пытаясь избежать ставшего уже почти неизбежным столкновения. Бак поднялся выше, в лобовое стекло, стремительно увеличиваясь в размерах, летит колесо левой стойки шасси... в последний момент оно успевает уйти вверх... лишь бы на крыше ничего не задело, а то "Ми-2" опрокинет на машинное... мелькает над головой и уходит назад размеченное линиями зигов и простроченное стежками заклепок и винтов дюралевое брюхо и только струя от винта разметывает по соседним путям обрывки выхлопа тепловозного "Д49".
Механик отдал тормоза и машинально отер правой рукой лицо, оставляя на нем полосы масла, железной пыли и пота.
— Блин, я уж думал, вообще кранты...
— ...Чкалов долбаный!.. Мимино хренов!..
— ...Может, он тяжелобольного человека вывезти спешил...
— Ага. В морг он спешил. За собственным трупом.
— Чего вы там так развеселились? — в динамике послышался голос Мишки Непельцера.
Тут только Сергей заметил, что он сжимает черную тангенту микрофона так, что костяшки пальцев побелели. В двенадцатом вагоне микрофон коричневый с кнопкой, в двадцать седьмом — черный с тангентой, как в фильмах про войну...
— Да тут Карлсон пытался вагон отцепить.
— Я ему отцеплю! Приколисты...
Без юмора на испытаниях трудно.
...Состав уносило по бескрайней белой равнине навстречу быстро возвращающейся ясной, лунно-холодной ночи, а у Сергея из головы не выходили загадочные обстоятельства их спасения. Поцелуй — это галлюцинации, совпавшие с моментом, когда летчик каким-то чудом их увидел, или... или это была Она? Ее мысль, промчавшаяся сквозь тысячи километров, ее крик, заставивший пилота обернуться влево... Сергей смежил веки и вдруг ясно увидел перед собой тот самый взгляд Татьяны, ее ласковые и чуть растерянные глаза перед расставанием, синие, как огни маневровых светофоров... может быть это и вправду бывает?..
10.
Последние дни командировки были точно в бреду. Перед глазами было только движение вагона — обратно, в небольшой город у слияния неторопливых рек, где был Институт, все те же ленты осциллограмм, черновики неоконченных работ на столе у кровати, и — Татьяна. Сергей еще не знал, что скажет ей при встрече — но после всего произошедшего это должны были быть какие-то особенные, светлые, незабываемые слова, в которых отразилась бы и снежная ночь, и холод этой почти космической пустоты, и летящее в стекло колесо вертолетного шасси — слова, после которых становится ясно, что два человеческих сердца уже не просто близки друг другу...
До Москвы их несло с попутным почтовым, в хвосте, где соседним был зековский спецвагон, и на каждой остановке снаружи доносился лай собак и отрывистые команды. Правда, ощутимые неудобства это соседство доставляло разве что Александрову, планировавшему на обратном пути загнать остаток мешка картошки на какой-нибудь промежуточной станции; вид черных фигур на белом снегу, по команде приседающих на корточки, принуждал возможных покупателей держаться в отдалении.
Поезд еще не дошел до Ярославля, а Сергей уже укладывал рюкзак, запихивая в него пачки бумаг и отчетов, разложенные в поливинилхлоридные пакеты цвета замутненной молоком воды. Бумаги сбились на столе, чуть сползая при толчках вагона, из общей тетради выскочила заботливо вложенная между листов — чтобы не мялась — Татьянина карточка; задорное нежное лицо на снимке казалось подернутым легкой грустью, словно бы копия, привыкшая озарять своим взглядом тесный пенал двухместного купе, вдруг почувствовала свою ненужность в преддверии встречи с оригиналом.
В полураскрытую дверь заглянул Андрей.
— Уложился уже? Ну чего, можешь радоваться — в рекордные сроки на этот раз провернули, орден сутулого теперь на всех у Лесова проси... — и вдруг осекся; глаз его замер на сером с теплой прозеленью глянце отпечатка.
— Значимый фактор?...
Сергей не сразу понял, о чем идет речь; потом аккуратно заложил непослушный кусочек полукартона обратно между страниц и молча кивнул.
— Слушай, ты извини... откуда кто знал... Серьезно?
— Да. Нет, все в порядке, я же понимаю.
— Я так.. Если что, ты не бери в голову, что уж тут... На свадьбу смотри, не забудь пригласить.
— Ну, вперед загадывать... Будет, так естественно, всех позову, какой вопрос.
— Ладно уж -"вперед загадывать". Ты, главное, не забудь.
По встречному с залихватским уханьем пролетел пассажирский, чуть толкнув стенку лаборатории воздушной волной. В кают-компании застучали высыпанные на стол костяшки домино. Андрей обернулся.
— Пошли козла забивать — по очереди на высадку!
— Сейчас присоединюсь. Упаковаться надо.
— Да рано еще собираться, после Москвы успеем.
— Потом еще чего-нибудь потеряется в последний момент... Так спокойнее.
— Как хочешь, мы начинаем.
Андрей вышел — дверь купе, повизгивая, проехала по направляющим и стукнула о торец, не став на защелку. "Ну ты и намешал! Одни дупли!" — донеслось по коридору.
Сергей уложил последний пакет и кинул рюкзак в ящик под нижней полкой. "Доктор тебе этого не забудет" — вспомнились осокинские слова. Ну и черт с ним, подумал Сергей. Сейчас все это казалось далеким и по-детски несерьезным. Пойти на завод мастером... быстрее квартиру дадут...
Неожиданно на него накатило чувство какой-то особенной, невозможной легкости и свободы — такое может быть только в детстве, когда летаешь во сне. Он вдруг понял, что именно это состояние люди называют "выросли крылья за спиной", и что сейчас это открытие для него важнее всех загадок Вселенной.
11.
Москва, Николаевка, почти не отложились в памяти. Вихрь движения не мог исчезнуть с остановкой вагона; он какой-то фантастической силой мотал Сергея по лестницам и коридорам железнодорожных инстанций и нашел свой выход в какой-то неправдоподобно быстро свершившейся постановке вагона в хвост ближайшего товарняка, шедшему до Рязани с остановкой на Голутвине на отцепку лаборатории.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
