— Подъём! — в голове словно рванул фугас.
Подлетаю вместе со всеми. Между кроватями прохаживаются сержанты, энергично всех подгоняют.
— Строиться, воины!!!
Поспешно занимаем места в строю. Из кабинета вываливает прапорщик, старший сержант идёт к нему с докладом. Тот со скучающим видом выслушивает, идёт к нам, останавливается, сверлит взглядом из-под нависших бровей.
— Вещи сдать в каптёрку, там же подберёте себе форму, и в темпе! — его трубный голос вселяет страх. — Полвосьмого всем построиться на завтрак! — с этими словами он теряет к нам интерес, грузно переваливаясь с ноги на ногу, уходит в кабинет.
У каптёрки суета, нерусский парень, сержанты его называют не иначе как, Мурсал Асварович, принимает вещи и тут же выдаёт форму. Голова у него, как чугунный казан, брови густые и чёрные, тело крепкое, внушительные мышцы перекатываются под гимнастёркой. Он похож на боксёра, а может на борца, хотя нет, он точно боксёр, нос характерно расплющен.
Вот сейчас наденем форму, погоны голубые, пилотки задвинем на лоб и станем бравыми солдатами. Нас всех посещают одинаковые мысли, но не тут-то было, оказывается у всех без исключения форма не по размеру, следствие этому, несуразно болтается, вид комичный и жалкий. Смотрю в зеркало, но себе не нравлюсь, пугало пугалом, от отвращений хочется сплюнуть. Единственное отличие от всех, не стал брать ремень из кожзама, а одел кожаный — мой ночной трофей. Замечаю, у всех старослужащих, именно такие ремни. А так же, мне не достались новые сапоги, выдали, ушедшего на дембель. Эти сапожки мягкие, голенище гармошкой, каблуки высокие. Хоть в этом повезло!
Все кто приоделся, выходит на плац перед казармой. Кто-то нырнул в курилку, я же прогуливаюсь с видом стороннего наблюдателя.
Не проходит и минуты, ко мне подходят несколько старослужащих: — Не фига ж себе! Откуда ремень?
— "Дед" дал, — решил не входить в подробности.
— Раз "дед", ладно, носи, а сапоги разгладить, каблуки срезать! Понял, дух?
— Разглажу, срежу, — недовольно бурчу я.
— Бегом!!!
Остаток времени лихорадочно выглаживаю голенище утюгом, но складки, так любовно сделанные дембелем, не хотят разглаживаться.
Завтрак в столовой проходит в полном молчании. Каша мерзкая, приправленная комбижиром, мало кто её доел. Сержант посмеивается: — Что, воины, домашние пирожки ещё не переварили? Ничего, скоро будете её так жрать, как чёрную икру на бутерброде.
Зло косимся на него. Он же сытый и здоровый, кашу не ест, нехотя намазывает на хлеб масло, один раз куснул и кладёт в тарелку, наелся.
-Закончили приём пищи, строиться! — рявкает он.
Полк, в который я попал, оказался учебным, в нем готовят спецов по обслуживанию радиорелейных станций. Самолёты летают где-то далеко, их даже не видим, а мы оказались обычными связистами, правда, с голубыми погонами.
Каждый день гоняют: бег подтягивание, снова бег, отжимание от пола, качание пресса и прочее. Народ "сдыхает" от таких нагрузок, но мне наоборот их не хватает, даже начал полнеть.
В один из дней, набираюсь наглости, и иду к командиру роты. Это тот капитан с дерзкими усиками, что "купил" меня за бутылку водки.
— Разрешите, товарищ капитан!
Он отрывается от стола, смотрит на меня с удивлением: — Чего надо, рядовой Панкратьев?
Меня всегда коробит эта фамилия, но уже почти привык.
— Можно мне...
— Можно обосрат...я, — насмешливо перебивает он.
— Извините, разрешите обратиться? — поправляюсь я.
— Обращайся.
— Разрешите тренироваться индивидуально.
— Что так? — с интересом смотрит на меня.
-Жирею, нагрузок не хватает, — опускаю глаза в пол.
Он встает, подходит, смотрит в глаза. Как и прежде взгляд не отвожу: — Однако, — жуёт он губы, — все бойцы загибаются, а этот ... жиреет. Прапорщик Бондар! — крикнул старшину роты.
Тот заходит, как всегда, большой и сильный, глаза навыкате, шея покрыта испариной, кулаки как гири — давят воздух.
— Да, Алексей Павлович? — прапорщик смотрит на меня из-под толстых век, знает, из-за меня его вызвали.
— Что ж вы Лёня, курорт бойцам устроил? Смотри, как хлопец, зажирел.
Прапорщик удивлённо хмыкает: — Да, вроде как курёнок, ни жира, ни мяса.
— А он говорит, что зажирел. Просит индивидуальных нагрузок. Что скажешь?
— Просит, сделаем, — прапорщик окидывает меня ласковым взглядом.
— Вот и всё, рядовой Панкратьев, — разводит руками капитан, усики дерзко топорщатся над губой, — просил, сделали. Можете идти, уверен, скоро жира не будет.
— Пойдём, касатик, — по-доброму говорит прапорщик Бондар, тихонько толкнув меня вперёд.
Выходим. Чувствую не в сторону турников идём. Проходим котельную, у хозяйственных построек останавливаемся. О, сколько здесь кирпича! Лежит россыпью, а где-то сложен в аккуратные штабеля.
— Вот, боец, качайся. К вечеру кирпич сложить у стены, постарайся подогнать по оттенкам. Не справишься, что ни будь придумаем ещё.
Гм, инициатива наказуема, смеюсь про себя, здесь этого кирпича, неделю укладывать. Прапорщик Бондар грузно уходит, остаюсь с этим богатством. Потихоньку ношу к стенке, пытаюсь создать первый штабель. Всё же здесь работы не на неделю, на месяц, с тоской взираю на бесчисленные россыпи.
Через час эта бестолковая работа надоедает. Кладу один кирпич на два других, хрясь ладонью — развалился на две половинки. Понравилось. Вскоре набиваю целую кучу. Стараюсь разбить два, три кирпича за раз, иногда получается. Эта тема меня так захватила, что не сразу замечаю, что за мной уже очень долго наблюдают.
— А четыре разобьёшь? — слышу насмешливый голос.
Оборачиваюсь и обмираю, облокотившись о забор, на меня взирает целый полковник авиации. Он несколько коренаст, возраст неопределённый, можно дать сорок, а можно — шестьдесят.
— Из-звените, товарищ полковник, — даже заикаюсь, вроде, никогда этим не страдал.
— Дела, — протяжно говорит он, подходя совсем близко. — Кто тебя надоумил до такого? — он сурово сдвигает брови. — Как твоя фамилия? — ещё чуть-чуть и мне показалось, что сверкнёт молния.
— Рядовой Стрельников! — выпалил я, осекаюсь и уже произношу едва не шёпотом: — Виноват, товарищ полковник, рядовой Панкратьев.
— Что? — брови лезут на лоб. — Объяснитесь, рядовой!
Меня словно прорывает, говорю долго, страстно, в моей душе кипит боль, обида, нереализованные силы и прочее, прочее.
На удивлении он меня слушает, не перебивает, затем решительно произносит: — Пошли!
— Мне к вечеру необходимо уложить кирпич, — пискнул я.
— Пустое, — отмахивается старший офицер, — стройбатовцев кликнем, за час всё будет стоять.
— Так чтоб по оттенкам было, — неожиданно, что-то во мне с наглостью изрекает.
— По оттенкам разложат, — усмехается полковник.
Выходим с территории казарм, с любопытством разглядываю военный городок. Чисто, благо солдат хватает, в зелени утопают достаточно уютные трёх, четырёх этажные дома, магазины. С удовольствием жмурюсь, давно хотел погулять по гарнизону.
Подходим к суровому зданию, во мне вспыхивает озарение, и ноги становятся ватными, это особый отдел. Сколько о нём ходят слухов и один краше другого!
Дежурный прапорщик вскакивает с докладом, полковник лениво отмахивается, заводит в кабинет. На стене висит, потрет Леонида Ильича Брежнева в маршальской форме, грудь увешена орденами и звёздами Героя Советского Союза. Через плечо свисает широкая лента, на которой теснятся все мыслимые и немыслимые награды вручённые лидерами братских стран.
— Садись. Какой у тебя домашний номер?
Сильно волнуясь, называю.
— Как мать звать?
— Светлана Анатольевна, — язык во рту деревенеет, неужели сейчас услышу родной голос.
Полковник снимает трубку правительственного телефона: — "Завет", девушка, "Рябину", пожалуйста, — диктует названый мною номер. — Это Светлана Анатольевна? ... Да не волнуйтесь ... именно, по поводу вашего сына ... да не плачьте вы! С ним всё в порядке. Как его полное имя и фамилия? ... Стрельников Кирилл Сергеевич? ... Ну где— где, рядом сидит ... На, с матерью поговори, — он суёт трубку в мои дрожащие руки.
— Мама, — еле выдавливаю я.
Говорим долго, мать постоянно плачет, но чувствую, это уже слёзы радости. Не вдаваясь в подробности, обрисовываю ситуацию, уверяю её, что мне в армии нравится, почти курорт.
Всё это время полковник не сводит с меня взгляда и терпеливо ждёт, когда мы выговоримся. Затем, вызывает майора: — Сделай запрос в Севастополь на имя Стрельникова Кирилла Сергеевича, где учился, чем занимался, его связи, информацию подготовь в полном объёме и сразу мне на стол.
— Говоришь, военная кафедра была?
— Все экзамены сдал. Дипломная работа написана в полном объёме, но не успел защитить, — едва не всхлипнул я. — Собирался на военные сборы, мне должны были лейтенанта присвоить.
— Ну, считай, что ты их проходишь, — в глазах мелькает насмешка и, неожиданно я увидел под его верхней губой острый клык. Мотнул головой, вновь кинул взгляд на его лицо, полковник откровенно ухмыляется, губы плотно сжаты.
Выхожу на свежий воздух, вдыхаю полной грудью, радость теснится в сердце, наконец-то всё проясняется, главное мать поняла, я жив. Оказывается, ни одно из моих писем, адресованных ей, не дошло по назначению. Прихожу к мнению, что неправильно формулировал их содержание и особый отдел придерживал их у себя. То, что существует цензура, догадывался. Смутно соображаю, начальник особого отдела, не просто так вышел на меня.
Так как получилось, что в данный момент я нахожусь за территорией казарм, пользуюсь возникшей ситуацией и в свою часть не спешу, с наслаждением прогуливаюсь по гарнизону, пытаюсь представить, что я на гражданке. Недавно получил первое жалование, несколько рублей, надо бы их с пользой потратить.
Сунул нос в один магазин, чуть не задохнулся от восторга, сколько здесь различного печенья, конфет, кексы с изюмом, румяные булочки. Рот моментально наполняется липкой слюной, давно забыл о таких "деликатесах". В столовой, конечно, кормят хорошо: каша "дробь шестнадцать" залитая комбижиром, пюре на воде с варёным салом в неаппетитным соусе. Иногда бывает варёная рыба. А по большим праздникам, каждому дают по два варёных яйца, и на десерт по четыре печенья с двумя жёсткими карамельками.
Скромно стою в очереди, живот воет от голода и пытается прилипнуть к позвоночнику и это у него хорошо получается.
Только протягиваю деньги, дверь магазина распахивается, входит патруль. Тут меня осеняет, увольнительного у меня нет. Руки задрожали, продавщица смотрит с подозрением: — Что заказывать будешь, солдатик! — её требовательный голос разносится по всему залу и достигает ушей патруля. Лейтенант поворачивает голову и вот сейчас он скажет своим — "фас"!
Сжимаю голову в плечи, бормочу по поводу какого-то мыла.
— Тебе хозяйственное, или дегтярное? — вопит дура.
Глаза мои затравленно бегают, как не хочется попасть на гауптвахту, молодых там не жалуют.
— Какое мыло? — меня теснит девушка лет восемнадцати, хватает меня под руку. — Папа сказал купить этот торт, — она указывает на невероятное произведение искусств, щедро усыпанное орехами.
— Стелочка, так он с вами? — расплывается в улыбке лоснящееся лицо продавщицы.
Краем глаза отмечаю, как погрустнел взгляд лейтенанта. Его рот как открылся, так и зарылся, лишь зубы щёлкнули. Патруль, несказанно меня, удивив, незаметно исчезает.
Покупаю торт, с недоумением кошусь на девушку. Выходим из магазина, протягиваю ей роскошную коробку с тортом, перевязанною цветными лентами.
— Чего это ты? — смеётся она.
— Бери, — я неожиданно краснею. Мне как-то, неловко в её обществе, от неё хорошо пахнет, одета с изыском, взгляд независимый, сразу видно — леди. А я кто? Молодой солдат, в мешковатой форме, с перетянутым ремнём на поясе, и ... взгляд голодный.
— В самоволке? — отстраняет от меня коробку с тортом.
— Да, — искренне сознаюсь я.
— А зачем?
— Конфет хотел купить.
— Да? — она весело смеётся, показывая безупречные зубы. — А я подумала, на свиданку сбежал.
От её слов я хочу провалиться сквозь землю, так мне стал обидно и грустно. Действительно, использовать шанс свободы для того, чтоб набить себе брюхо.
— Бери торт, а мне пора в часть, — чтоб скрыть смущение, достаточно грубо говорю я.
— Да не нужен он мне, сам съешь, — гордо вздёргивает нос Стела.
— В казарме, что ли? Может мне ещё там на стол скатерть постелить?
— Ах, вот оно в чём? — не совсем поняла меня девушка. — А знаешь, пошли ко мне! — она задорно тряхнула светлыми волосами.
— Никуда я не пойду! — набычился я (сам себя не узнаю).
— Пошли, — решительно хватает за руку и тащит за собой.
Топаю за ней. Наверное, это выглядит комично, шикарная девица и солдат в растоптанных сапогах.
Входим в дом, лестница застелена ковровой дорожкой, на стенах, в горшках, цветы. Никогда не был в таких домах, с любопытством кручу головой. Она открывает дверь: — Прошу. Вон тапочки, там санузел, здесь умывальник, а я чайник разогрею.
Странная квартира — красиво, дорого, на стенах картины, на полках статуэтки, Под прозрачным колпаком, из полированной стали, сверкает копия Су-23.
Из комнаты просматривается внушительный шкаф, наверное, чешский, хрустальная люстра сверкает холодными огнями.
— Тебя как звать, солдат! — доносится её голос.
— Кириллом Сергеевичем, — буркнул я.
— Вот так прямо по имени отчеству? — смеется Стела.
— Нет, конечно, — в конец смущаюсь, стягиваю сапоги, ныряю в мягкие тапочки — какое блаженство!
Захожу на кухню, топчусь в дверях, всё никак не могу скрыть своего смущения. Стела расставляет на столе чайные принадлежности: китайские чашечки, пузатый чайник, серебряные ложечки и режет торт, невольно давлюсь слюной.
— Не стесняйтесь, Кирилл Сергеевич, присаживайтесь, — тонко подметив моё состояние, она с озорством поглядывает на меня.
Старюсь быть раскованным, лихо сажусь за стол, сдвинув его так, что чай выплеснулся на белоснежную скатерть.
— Однако, какой же ты медведь, — лукаво смотрит девушка и мне захотелось провалиться сквозь землю, но там крепкий, дубовый паркет.
Она вытирает стол салфеткой, отрезает большой кусок торта, кладёт на блюдце, а затем себе: — Вкусный! — хвалит она и лопает его с большим аппетитом..
Силы оставляют меня, налетаю на торт. Просто сказка! Воздушный, тает во рту, орехи приятно хрустят на зубах!
Вдруг слышу, щёлкнули замки.
— О, папка пришёл! — срывается из-за стола Стела.
В коридоре слышу визг, она повисла в объятиях отца. Затем он входит на кухню, ложка с куском торта на полпути к моему рту зависает. Его узнаю сразу, это командир авиаполка генерал майор Щитов.
— Знакомься папа, это Кирилл Сергеевич.
Он хмурит брови, хотя чувствую, не злится.
— Дочь, ты его хоть обедом накормила?
— Пап, так мы тортик едим, это уж лучше, чем котлеты.
— Гм, — хмыкает генерал, — я не на долго, налей мне борща и котлеток побольше, — уходит в ванную, шумно умывается. В это время Стела наливает борщ, режет хлеб, смотрит на меня лукаво: — Как тебе, мой папа?
