Дитё. (Черновик).

Повертев ПМ в руках, Романов спросил:

— Ну, и что все это значит? Ты кто?

— Я слушаю!— прервал затянувшуюся паузу Романов, после того как мы несколько секунд изучающе смотрели друг на друга.

— Даже не знаю с чего начать разговор. Давайте сначала представлюсь.

После разрешающего жеста хозяина, начал:

— Я Александров Артур Кириллович тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения. Сейчас моему телу пять лет, через месяц исполниться шесть. Так вот, а на самом деле мне тридцать пять лет. И последнее, что я помню из прошлой жизни это две тысячи одиннадцатый год.

— Это как? Не понял!

— Не знаю как, но я переместился из своего взрослого тела, оставшегося в две тысячи одиннадцатом, в свое же, только пяти летного. Вот такой казус.

— Очень интересно!— с улыбкой сказал Романов.

— Но, что же тебя привело ко мне? Рассказать о будущем?

— В обще-то да! Потому что в будущем, СССР, больше НЕТ!

— Ешь, не смотри на меня я сытый.— Сказал Романов, наблюдая за мной. Зачерпнув полную ложку борща, отправил его в рот. Черт, никогда не ел такого вкусного борща, с пышками, да со сметаной. Хоть сейчас и одиннадцать часов ночи, а есть хотелось зверски. Наш разговор с Романовым длился больше трех часов, прерываемый только на то, чтобы выпить чаю. Я старался быть кратким, и рассказывал только по фактам, если его что-то интересовало, давал полный ответ. На лице Романова, мелькало то недоверие, то злость. Он верил мне, и не верил.

С сожалением посмотрев на не доеденный борщ, размеры желудка не беспредельны, сказал:

— Все, больше не могу. Спасибо Анастасия Петровна за вкусный ужин,— сказал я домработнице Романова.

— Да не за что, Артур,— и твердо отказавшись от десерта, направился за Анастасией Петровной в комнату, где мне постелили.

Григорий Васильевич ушел из кухни, как только я сел ужинать, и, насколько я услышал, проходя мимо кабинета, с кем-то говорил по телефону.

Утро встретило меня солнышком, отразившемся от висевшего на стене зеркала. Стараясь проморгаться от пойманных солнечных зайчиков, осмотрелся. Вчера было как-то не до этого. Вполне обычная спальня, со всеми атрибутами.

Встав, и сделав десятиминутную разминку, направился в сторону удобств.

— Доброе утро, Артур,— первой встретилась со мной домработница. Поздоровавшись в ответ, попросил наполнить ванную. После водных процедур, чистенький я вышел на кухню. Там уже сидела Ксения с полусонным лицом, и пила чай с пирожными. Подмигнув ей и послав воздушный поцелуй, сказал:

— Здравствуй, солнышко, как твое ничего?— увидев офигевшие лица Ксении и Анастасии Петровны, рассмеялся. Отпив из стакана чай, и откусив пирожное, спросил домработницу:

— Григорий Васильевич мне ни чего не просил передать?

— А, да просил. Сказал, чтобы ты чувствовал себя как дома, он будет к обеду. Странно, он никогда не приезжал обедать, а тут...— Домработница пожала плечами и стала убирать крошки от пирожного, оставшиеся после Ксении. Та, пройдя мимо, и обдав волнующими запахом духов, ушла в другую комнату. Глядя ей вслед, припоминал, в лифчике она была или нет. Судя по колыханию нет. Попивая чаек, стал задавать Анастасии Петровне, интересующее меня вопросы .

'— Так подведем итоги',— подумал я проходя в гостиную. Включив телевизор и сев в кресло, стал осмысливать услышанное. Семья Романова сейчас на курорте, поэтому-то их и нет дома.

Ксения, племянница Романова, ей девятнадцать лет, учится в престижном университете, приехала из Москвы навестить родных, и потусоваться в Ленинграде. Причем она приехала на своей машине, на какой, домработница не знала. Повернувшись к вошедшую в гостиную Ксению, спросил:

— Слушай, солнышко, у тебя не будет времени отвезти меня в парикмахерскую, а то не люблю ходить обросшим.

Ксения, зашипев ответила, наклонившись надо мной, (ну точно лифчика нет):

— Еще раз назовешь меня солнышком, язык вырву. Понял?

В ярости она была чудо как хороша.

'— Так, надо по чаще ее злить',— думал я глядя на сочные полушария колыхавшиеся перед моим носом.

'— Нет такого шанса, я точно не упущу'— подумал я.

Возмущенный визг девицы был слышен по всему дому.

Потирая, до сих пор горевшим огнем щеку, я спускался вслед за Ксенией по лестнице к выходу из подъезда, глядя при этом на великолепную попку, крутившую предо мной восьмерки под короткой юбкой. Постоянно оборачивающаяся девица, наконец, не выдержав пропустила меня вперед.

Я все-таки смог уговорить ее отвезти меня, пообещав незабываемые впечатления. Но появилась проблема, консьерж получил четкие указания от Романова не выпускать меня из дома.

— Черт у меня столько делов, а этот цербер не выпускает,— ворчал я по пути наверх. Остановившись, задумался. После чего повернувшись к следовавшей за мной Ксении, сказал:

— Солнышко...,— чудом увернувшись от плюхи, быстро сказал:

— Ты подожди меня в машине, я скоро буду,— после чего побежал наверх.

Открыв окно в своей спальне, посмотрел вниз. Нормально, спустится можно.

Пройдя по карнизу до водосточной трубы, я стал перебирать руками и ногами, а где и просто скользя по трубе вниз, достиг наконец-то земли.

Отряхнувшись, осмотрелся, после чего рассмеялся. Ксения сидела за рулем красной тройки и с интересом за мной наблюдала.

— Я тебе уже говорила, что ты необычный ребенок?— Спросила она, когда я подошел к машине.

— Да раз десять уже!— припомнил я.

— Ладно, куда едем?

— Сперва в парикмахерскую!

Открыв мне заднюю дверь, стала ждать, пока я залезу в машину. Но сзади я ехать не желал категорически, поэтому протиснувшись между спинками сидений, занял свое законное переднее место. Повернувшись к водителю и с вожделением пройдясь взглядом по великолепным ногам, что заставило Ксению сердито засопеть и попытаться оправить юбку, сказал:

— Ну что 'Ну, трогай' — сказала Кэт. Штирлиц потрогал и обалдел'.

— С тобой опасно ездить,— сказал я, потирая отбитую руку.

— Еще раз прикоснешься к моим ногам, руки вырву.

— Ага, а я поверил. Поехали!

— Ну как ты переключаешь?— наконец не выдержал я издевательство над машиной.

— Третью скорость надо включать на тридцати-сорока, а не трогаться с нее. Вот теперь правильно включила! Слушай, а это ты сюда точно из Москвы приехала? Смотрю и не верю!

— Я хорошо водила, пока ты рядом не сел. А скорость случайно перепутала.

Смотря, как осторожно Ксения ведет машину, подумал научить ее экстремальному вождению, а то мы так ни куда не успеем.

— Солнышко ты и по трассе ехала сорок километров в час?

— Еще раз назо..!!!

— Понял, все, буду называть тебя солнышко постоянно, но не сейчас.

Любуясь прекрасной Ксенией в гневе, спросил:

— Слушай, а у тебя парень то есть?

— А тебе-то, какое дело?— вопросом на вопрос, спросила она:

— Да так. Эх, где мои двенадцать лет. Сейчас бы ты была в другой позе.

— Как это?— Спросила она, я показал.

— А почему в двенадцать лет?— спросила она с любопытством, трясся отбитой рукой.

Пытаясь восстановить дыхание после удара в солнечное сплетение, ответил.

— У меня первый раз встал в двенадцать.

— Что? Не поняла?

'— Ах ты черт, прокололся'.

Мысли роем носились в голове, быстро придумав, что сказать, ответил:

— Да я не так выразился,— махнув рукой как о чем-то не интересном, после чего добавил:

— Слышал, что у пацанов встает, примерно в это время,— и показал, что встает.

После моего объяснения Ксения, красная, как ее машина, отпустила руль и стала поворачиваться ко мне.

— Стой, смотри за дорогой. И хватит меня бить, я не мазохист. Ты слышала такое изречение 'маленьких обижать нельзя'?

— Да тебя не бить, тебя убить мало!!!

— Пара невинных шуток, и сразу убить. Кстати вон парикмахерская, сворачивай.

Да это все-таки не современный мне город. Паркуйся где хочешь, мест до фига и больше.

Вместе зайдя в парикмахерскую, спросил у стоящего рядом молодого парня:

— Кто последний в мужской отдел?

— Да моя как раз очередь.

— Отлично предлагаю бартер. Вот эта красавица, стоящая рядом, поцелует вас, а вы уступите мне место.

— Что? Да я тебя...— взвизгнула Ксения, и кинулась ко мне.

— Держи ее, она психованная, маленьких бьет!— крикнув это, я проскочил к освободившемуся креслу, из которого только что встал полноватый мужчина. Запрыгнув в кресло, повернулся к трепыхавшейся в объятиях парня Ксении.

— Вот, не надо было меня бить в машине. Иногда я бываю крайне мстителен.— После чего повернувшись к мастеру, худощавому мужчине лет сорока и сказал:

— Молодежную, пожалуйста.

— Что? Какую?— не понял он.

— Полубокс.— Посмотрев на приготовления мастера. Повернувшись к взбешенной девице, запел:

— А я маленькая мерзость,

А я маленькая гнусь,

Я поганками наелась,

И на пакости стремлюсь,

Я людей пугаю ночью,

Обожаю крик и брань,

А я маленькая сволочь,

А я маленькая дрянь,

У меня четыре зуба, восемь шей,

У меня большие губы до ушей,

Я диету соблюдаю много лет,

Тараканов поедаю на обед,

Опускаю их в посуду, выпускаю им кишки,

И в полученное блюдо запускаю две руки,

Ведь я маленькая мерзость,

А я маленькая гнусь,

Я поганками наелась,

И на пакости стремлюсь...(Сергей Маслов)

И чтобы было понятно, о ком я пою, временами тыкал пальцем в Ксению. Поглядев на нее, понял, надо подождать пока остынет, а не то действительно убьет.

Закончив стричь, мастер отряхнул меня от оставшихся на шее отстриженных волос. Сам еще пройдясь по голове руками отряхнув ее, позволил мастеру обрызгать голову одеколоном. Расплатившись из своих денег, которые забрал из рюкзака, посмотрел на Ксению. Та стояла и внимательно смотрела на меня, при этом, сжав кулак одной руки, предвкушающее била по ладони другой. Припомнив, понял, что она подсмотрела этот жест у меня, когда я получил первую плюху.

Показав ей язык, я подошел к зеркалу, висящему на стене, и стал внимательно себя разглядывать. Поправляя волосы, и осматриваясь, как я выгляжу со стороны, машинально запел одну из своих любимых песен:

— Свет озарил мою больную душу,

Нет, твой покой я страстью не нарушу.

Бред, полночный бред терзает сердце мне опять,

О, Эсмиральда я посмел тебя желать.

Мой тяжкий крест уродства вечная печать,

Я состраданье за любовь готов принять,

Нет, горбун отверженный с проклятьем на челе,

Я никогда не буду счастлив на земле.

И после смерти мне не обрести покой,

Я душу дьяволу продам за ночь с тобой...( Петкун. Голубев. Макарский.)

Стоя у зеркала, я пел, выкладываясь, полностью забыв обо всем. Со мной такое бывает, особенно когда немного пригублю, на день рождение, или еще каком-нибудь празднике. Во общем-то я не пью, совсем. Но на празднике мог принять одну рюмку, не больше. И сейчас кинув взгляд на отражение стоящих клиентов и мастеров внимательно меня слушавших, смущенно умолк. На многих лицах я увидел расстройство, что не допел до конца. С опаской поглядывая на свою спутницу, попросил парня:

— Вы ее подержите пока, а то ведь убьет молодое дарование.

— Беги, подержу,— сказал с улыбкой парень. Как ни странно, вырываться, чтобы догнать меня, она не стала. Когда Ксения вышла из парикмахерской, я уже сидел в машине, и демонстративно поглядывал на часы.

После того, как Ксения села в машину, я на всякий случай прикрылся руками. Не дождавшись удара или оплеухи, одним глазом посмотрел на нее.

Она сидела, облокотившись о дверцу, и с прищуром смотрела на меня. Серьезно смотрела, с легкой примесью подозрительности. Печально вздохнув, спросила, глядя мне прямо в глаза:

— Что я тебе сделала, чтобы ты надо мной так издевался?

Ого, серьезный разговор пошел. Да и я, честно говоря зарвался прикалываясь. Все-таки она не Аленка. Кинув на нее быстрый взгляд, я стал смотреть в лобовое окно, мысленно раскладывая по пунктам предстоящую речь. Решив говорить правду, смешивая с местными реалиями, я повернулся к ней, терпеливо ждущей, что я надумаю, и сказал:

— Если обидел, извини!

— Обидел!— Кивнула она.

— Извини еще раз!

— Нууу, ладно! Извиняю, но помнить буду! Так из-за чего ты так на меня взъелся?

— Можно сказать не на тебя. Понимаешь, все, мимика, лицо, фигура, даже голос. В общем, ты похожа на одного человека, который меня очень обидел.

— И ты решил отыграться на мне! Все ясно!

— Извини, не мог удержаться. Мир?— спросил я, протягивая ей руку. Ксения несколько секунд с прищуром смотрела мне прямо в глаза. Наконец вздохнув, подала свою, и ответила:

— Ладно, мир!— повернув ее руку тыльной стороной вверх, поцеловал, приятно пахнущую бархатную ручку, и сказал, парадируя голос профессиональных ловеласов:

— Ксения, свет очей моих, как я рад, что мы решили помириться. Бальзамом, на сердце мое, прольется голос твой чарующий. И с трепетом в душе, услышу я, ласковое 'прощаю'.

— Балаболка.— С улыбкой сказала она, отбирая руку, которую я напоследок успел еще раз чмокнуть.

— Но красиво, спасибо. Мне еще ни кто не говорил таких приятных слов.

— А, всегда пожалуйста,— отмахнулся я, устраиваясь на сиденье поудобнее.

— Куда едем?

— Давай заедем куда-нибудь, поедим. А то жор напал. Да и пить охота.

— Ты же час назад ел!— сказала она, выруливая на среднюю полосу.

— У меня молодой растущий организм, и он хочет есть. И пить. К тому же у меня был стресс.

— У тебя!!! Стресс!!!

— Конечно. Я же с тобой общался. Все-все мир, я просто шучу, не обращай внимание.

— Дурацкие у тебя шутки. Я после них, поседела наверное.

Сказав ей, что она выглядит просто великолепно, не погрешив против истины, после чего спросил:

— Куда едем?

— В парк. Там кафе в глубине парка, мы в прошлом году туда ходили. Мне очень понравилось.

— Ну, надеюсь, что мне тоже понравится.

— Понравиться. Там просто изумительное мороженное.

Громким возгласом, выразив свое одобрение, попросил прибавить скорость.

Немного помолчав, Ксения спросила:

— А там, в парикмахерской, ты песни пел. Чьи они?— Секунду помедлив, ответил:

— Слышал. Один знакомый пел, а я запомнил.

— Споешь?

— Да не проблема. Какие закажешь? Про любовь?— промурлыкал я, прижимаясь к ее руке, и снизу вверх влюблено глядя на нее.

— Спой, которая тебе нравится,— ответила она пытаясь стряхнуть меня.

— Мне много нравиться. Только без музыкального сопровождения будет не очень, согласна?— спросил я, отодвинувшись.

— Пой.

— Ну ладно, вот эта подойдет на данный момент:

Был обычный сеpый ленинградский вечеp,

Я пошел бpодить в дуpном настpоеньи,

Только вижу — вдpуг идет мне навстpечу

То ли девочка, а то ли виденье.

И как будто мы знакомы с ней даже,

Помню чей-то был тогда день pожденья,

И по-моему зовут ее Ксюшей,

То ли девочку, а то ли виденье.

Она прошла, как каpавелла по зеленым волнам,

Прохладным ливнем после жаpкого дня.