— Ну не знаю, не знаю... вот батюшка говорит, что тут дело нечисто. Они там все такие! Батюшка на Хворостинина вообще глядит, что Вышатич на волхва, ажник трястись начинает. Он в церковь Божию никогда-никогда не ходит, Хворостинин, в смысле, не батюшка. А батюшка зачал его срамить, "еретик, — глаголет, — злобносмердящий, ужли же нет в тебе ни капли крови христианской?". А он взбеленился, позеленел весь, кричит, дескать, чему доброму, пастырь, можешь людей научить, коли сам пьешь да сквернословишь хуже сапожника! А это он зря болтает, сам-то каков! Вот ей-ей, не вру, всю Страстную неделю пил без просыпу и перед Пасхой вечером мясное ел, я собственными глазами видел, как у него на дворе барана резали, — мальчишка примолк и чуть-чуть смутился, видимо, сообразив, что незнакомец может заинтересоваться, а как, собственно, он сам оказался на чужом дворе. Но Никита не заинтересовался, и попович вдохновенно продолжал. — А наутро на Светлое воскресенье ворота запер и своих людей к заутрене не пустил! А кто хотел пойти, тех бил и мучил, и конюху Сеньке глаз подбил и два зуба вышиб, вот! Правда, один зуб у него все равно болел.

Отчего-то Никиту это не удивило.

— А Тсера ходит в церковь? — спросил он.

— А... она-то ходит, только редко, а однажды прямо в середине заутрени спиной к алтарю повернулась да наружу и вышла, вот! Не иначе, кто-нибудь рябиновый кнутик достал.

— Послушай... как тебя зовут?

— Алешею.

— Послушай, Алеша-попович, — проговорил Никита, слегка придавленный обилием сведений, впрочем, представлявшихся ему бесполезными, — мне надобно, понимаешь, очень надобно увидеть твоего отца.

— Так батюшки нету, его из утра к упокойнику позвали. И матушки тоже нету, вчерась в Елки ушла к куме на именины. Ух у них там, верно, и весело! Калачика мне обещалась принесть. А мне наказали никому ворот не отворять и носу со двора не казать... ой!

Мальчишка нырнул за забор, но уже через несколько секунд вихрастая макушка вновь появилась над досками.

— А что, — спросил он, усердно стараясь держать курносый нос вне пределов видимости, — ты теперь ввечеру воротишься? Али подождешь?

Перспектива несколько часов торчать под забором, где не на что было даже присесть, Никиту вовсе не прельщала, однако столько надежды было в голосе мальчишки, на целый день запертого в одиночестве... Может, священник быстро освободится?

— А когда батюшка ушел? — спросил Никита.

— Так едва рассвело! — радостно воскликнул Алеша. — Ты Селивана Басиху знаешь? Вот, он и помер, ночью на сеновал спать ушел, а утром глядь — мертвый лежит, уж окоченел весь, и белый-белый... Селиванов шурин говорит, что это он от порчи, а испортил его мельник, они, дескать, на той неделе с ним бранились, полсела слышало. Что мельник колдун, это все говорят. Только они ничего не понимают, а я-то знаю, что вовсе это не порча, и дело совсем в другом! — азартно заключил мальчонка и выжидающе воззрился на Никиту.

— А в чем же? — спросил тот, поневоле заинтригованный.

— А вот помнишь, на днях, Кочура помер? Все тогда подумали, что его волк загрыз, только это тоже не волк, вот! Что это за волк, который оставляет на горле две маленькие ранки, да и расстояние между ними совсем не такое, как между волчьими клыками. Так что убил обоих совсем не колдун, вот!

— А кто же?

— Упырь!

— Кто?!

— Неупокоенный мертвец, поднимающийся ночью из могилы, чтобы сосать кровь живых людей, — четко, как на уроке, отбарабанил Алеша.

— И это...

— Мельник, кто ж еще!

Никита прислонился к забору, чувствуя, как по спине бежит ледяна струйка. Все странности, все полузабытые детали предстали вдруг перед ним в ослепительном мертвенно-холодном свете. Вспомнился ему зловещий полумрак мельницы, дикое и угрюмое лицо, вспомнилось, с каким необъяснимым упрямством не желал мельник впускать его в свое жилище. На бревенчатых стенах висели колдовские коренья и пряные травы, но чесноку там не было. И не случайно, вопреки всем законам гостеприимства, не предложил мельник гостю хлеба-соли, не поднес напиться воды. Да и в церкви в воскресенье его не было! А этот его пес, как две капли воды похожий на волка, а может, и не пес вовсе... Ведь рассказывают, что иные упыри повелевают волчьими стаями.

— А я и могилу мельника знаю, — прибавил Алеша. — Мне ее еще бабка показывала. А ты его упокоить собрался, да?

— Разумеется. Что там нужно — осиновый кол в сердце?..

— Ага, и еще отрезать голову и набить рот чесноком. А для верности лучше всего вообще труп сжечь, но это не обязательно, он на свету так и так рассыпется в пепел... жаль, нынче солнца маловато, может не хватить, но это ничего, мы тогда быстренько хвороста натащим.

— Мы?!

— Ну а кто ж еще.

— Слушай, Алеша-попович, неужто ты думаешь, что я позволю тебе участвовать в этом деле? Уничтожать нечисть — дело мужчин.

— А я кто — тётенька, что ли?

— Дитя!

— Мне уже целых десять лет! На Успение будет... и я весь Псалтирь наизусть знаю и лапти лучше взрослых плету, вот! А без меня ты могилы все равно не найдешь.

Алешина голова исчезла за забором, и через несколько секунд, наполовину заглушенное скрежетом засова, послышалось:

— ...а драки там никакой и не будет, днем у упырей силы нету, они в домовине как мертвые лежат и даже не шевелятся...

Ворота распахнулись. Попович сделал приглашающий жест.

— Тебе ведь отец запретил из дому выходить, — проворчал Никита уже без прежней уверенности в голосе. В самом деле, без Алешиной помощи обойтись было бы трудно. — Гляди, выдерет ведь.

— Все равно за что-нибудь выдерет, — вздохнул мальчишка. — "Сына ли имаши, не дошед внити в юность, но сокруши ему ребра; аще жезлом биеши его, не умрет, но здрав будет"[46] и все такое, — продемонстрировал он отличное знакомство с трудом преподобного Сильвестра. — Так пусть уж за стоящее дело.

Собирался Алеша-попович основательно: два заступа, острый топор, моток веревки, пригоршня чесноку, тяжеленная библия с серебряными наугольниками...

— ...жаль, святую воду батюшка запирает, уж до нее нипочем не добраться. Ну что, пойдем, что ли?

И они пошли.

Шум — точно рев урагана, разбушевавшегося в горах. Кричали, выли и как будто спорили друг с другом тысячи голосов...[47] Страшна встреча с немертвыми темной ночью! А вот среди белого, хотя бы и пасмурного, дня поход на упыря может пройти и вполне буднично. Благо, идти было недалеко. Никита по пути заглянул в лесок, где, облюбовав молодую трепетницу[48], вытесал отличный кол. Не тревожили его ужасные предчувствия, и зловещих голосов не слышалось в шелесте листвы. Ныне, обретя ясность, он был спокоен и собран для боя. Никита Романыч не боялся ни живых, ни мертвых. А Алеша-попович, похоже, вообще слабо представлял, что в мире существуют опасности.

Заброшенная могила приютилась на дальнем краю погоста, даже несколько на отшибе. Сухие метелки трав качались над нею, и случайный путник легко мог бы пройти мимо, не заметив ее. Сосновый крест давно повалился, и теперь лишь два полусгнивших куска дерева валялись по обе стороны почти сравнявшегося с землею холмика.

Никита прочел про себя "Отче наш". Алеша своею библией осенил могилу крестом. Затем оба поплевали на ладони и взялись за заступы. Пронизанная переплетенными корнями земля поддавалась плохо, но в конце концов железное острие уткнулось в твердое дерево. Никита живо расчистил гроб со всех сторон и, подведя веревки, выволок его наверх.

— Открывай скорее! — воскликнул мальчонка, приплясывая от нетерпения.

Но Никита неволею медлил. Что-то удерживало его. Не то, чтобы он боялся... просто ему очень не хотелось открывать этот гроб.

— Алеша, — проговорил он, — если упырь бросится, тотчас беги. Понял? Беги со всех ног и не оглядывайся.

Тянуть время смысла не было. Топор в руках, сабля на поясе, осиновый кол лежит рядом. Никита глубоко вздохнул, перекрестился и подцепил лезвием шляпку первого гвоздя. Гвозди легко выскакивали из рассохшегося дерева. Никита поднял крышку... и остолбенел.

— Что там? — Алеша проворно подскочил и тоже заглянул вовнутрь. И тоже замер.

Вот когда им сделалось по-настоящему страшно.

Гроб был пуст. Нет, строго говоря, не пуст: в нем лежала шапка. Обыкновенная шапка из дешевого серого войлока, такого ветхого, что, когда Никита взял ее в руки, то нечаянно продырявил ногтем насквозь.

Они переглянулись.

— Выходит, он уже настолько осильнел, что может ходить и днем... — неуверенно прошептал мальчик.

Никита взорвался:

— Господи, вот дурья башка, собацкое рассуждение, глаза у меня на заднице и руки оттуда же растут!.. Ты этого не слышал, — тут же прибавил он, в смущении покосившись на ребенка. — Нет, но что за бестолочь! Я же видел его днем!

— И я тоже.... — выдохнул совершенно потерянный Алеша.

Никита молчал, пораженный новой, еще более жуткой догадкою. Если правда, что упыри мужеского полу предпочитают молодых девушек — а как же иначе? — то становилось понятным, отчего Тсера не пошла в церковь, и весь следующий день не покидала своей горницы, и даже отчего окатила его водой. Она, верно, услышала, что что-то возится в кустах и подумала, что это упырь, ведь высунуться в окно, чтобы хорошенько рассмотреть, она не смела. Вода, конечно, была освященная. Тсера знала, что адская тварь охотится за нею. Вроде бы, упырь не может проникнуть в дом без приглашения... Он кружил вокруг усадьбы и, так и не добравшись до желанной жертвы, с досады или, быть может, с голода напал на Тумана! Вот отчего был взмылен белый конь, вот откуда на шее его едва затянувшаяся рана! А этой ночью... конечно же, этой ночью он какими-то чарами сумел выманить девушку наружу и увлек в свое логово. Боже всемогущий... Никитин разум отказывался принять весь ужас совершившегося и тотчас подсказал: ведь сегодня будет полнолуние! А упырь должен быть сыт, быть может, он приберегает жертву для этого важного дня... то есть ночи? Быть может, еще не все потеряно!

В один миг Никита был собран и на коне.

— А я? — Алеша с воплем повис на узде. — Меня-то подсади!

— А ты...

Никита снова соскочил наземь, присел на корточки перед мальчиком. "Как ему лучше сказать-то... на Библии, что ли, велеть поклясться?"

— А ты, Алексей, сейчас дашь мне честное мужское слово, что немедленно отправишься домой, запрешься на засов и ничего не будешь предпринимать. Да, да. Там ты мне ничем помочь не сможешь. Там будет честный бой, и Господь рассудит, за кем правда. Мне нужна твердая рука и ясная голова, и я не хочу еще и за тебя волноваться. И вообще, если... если не получится, кто же расскажет людям? Ступай домой, и если я не вернусь до рассвета, зови отца, собирай людей, с оружием, с честным крестом... ну, ты и сам лучше меня знаешь. Уж миром-то с упырем управитесь. Понял? Я на тебя полагаюсь.

— Понял... честное слово... — Алеша-попович шмыгнул носом. Никита взмыл в седло и пустил вороного в галоп.

Мельница стояла над водою молчаливая и сжавшаяся, точно изготовившийся к прыжку зверь. Земля рядом с нею была изрыта конскими копытами, и Никита приметил несколько наполовину затоптанных белых волосков.

Без раздумий он толкнул дверь. Безрезультатно. Никита прибавил силы, но дверь даже не поддалась — она была заперта изнутри. На всякий случай, уже догадываясь, что это ни к чему не приведет, он постучал и покричал, но все втуне. Тогда он примерился и с разбегу ударил плечом.

С четвертой попытки дверь сорвалась-таки с крюков. Никита влетел внутрь, обо что-то споткнулся, но все-таки удержался на ногах и часто-часто заморгал, приноравливаясь к полумраку. Ему показалось, что в помещении все перевернуто вверх дном, а в углу валяется какая-то бесформенная куча. Никита решительно распахнул ставни, и внутрь хлынул дневной свет, в первый миг показавшийся ему ослепительным.

Все перевернуто — это еще мягко было сказано. Битые горшки, скомканные тряпки, потеки каких-то зелий и растерзанные травы, вывороченные из стен лавки — все перемещалось в диком хаосе. На бревенчатых стенах во многих местах чернели подпалины, словно по мельнице прошлась шаровая молния. Чертыхаясь и перешагивая через завалы, Никита подошел к груде тряпья в углу...

Мельник был мертв. Закатившиеся глаза его остекленели, и все тело побелело так, как если бы в жилах вовсе не осталось крови. Даже по краям двух аккуратных проколов в яремной вене не запеклось ни капельки. Более того, и вокруг на захламленном и грязном полу не видно было кровавых брызг.

Неясный шорох коснулся Никитиного слуха. Он резко обернулся. Звук повторился, уже более отчетливо, и шел он от маленькой дверцы. Никита примерился было высадить и ее, но этого не потребовалось. Не колеблясь, он отодвинул засов. Перед ним стояла Тсера.

Обычная ее бледность сделалась совершенно мертвенной, волосы растрепались, глаза полыхали огнем.

— Зачем ты явился! — закричала она с яростью. — Какого черта ты явился!

Никита почти не слышал ее криков. Точно завороженный, смотрел он на ее губы... на нежные губы, перемазанные кровью. Багровая дорожка, уже засохшая, протянулась по подбородку.

Вот, значит, как....

— Прости... — прошептал он и вырвал из ножен клинок.

Тсера змеей вильнула в сторону.

— Стой, бешеный! — взвизгнула она, вскидывая руку... и перекрестилась.

Падающую саблю было уже не остановить. Никита только слегка довернул кисть, и удар пришелся по и без того разломанной скамье.

— Так ты не...

— Что "не"? Не упыриха? Конечно же нет!

— А...

— А также не ведьма, не оборотень, не переодетая лисунка[49] ... я никого не забыла? Как тебе вообще взбрело такое в голову?!

— У тебя рот в крови, — осилил наконец Никита осмысленную фразу.

— Что... где? Вот зараза, губу разбил! — проворчала Тсера, разглядывая себя в маленькое зеркальце. — Маньяк!

— Да кто же?

— Нежить эта, кто же еще.

— Тсера, погоди-ка... — поднатужившись, Никита выдернул застрявший клинок, вернул его в ножны и оборотился к девушке. — То есть, кроме тебя и мельника здесь был кто-то третий?

— Совершенно верно — он, упырь.

— И эти твари сцепились между собою?

— Никита Романович! — голос Тсеры сделался холоден. — Не смей говорить подобных хулительных слов о достойном человеке! К тому же покойном.

— Но как же иначе назвать это существо? — удивился Никита. — Упырь, вурдалак, нежить... двое нежитей?

— Да зачем же двое!

— Как же — мельник и другой упырь. Он, кстати, точно не оживет, мельник-то?

— О Господи... Никита, с чего ты взял, что мельник — упырь?

— Алеша-попович сказал.

— Нашел кого слушать! А про индийское царство и одноногих людей он тебе не рассказывал?

— Н-нет... Но ведь он показал мне могилу мельника!