Дон Аррагуа. Главы 1-6

— Ты бодрствуешь, Спящая? — язвительно вопрошает королева, первой нарушив тягостное молчание, но её вопрос больше похож на утверждение.

— Не будь мелочной, Великая, — отвечает Спящая ей в тон и, не дожидаясь продолжения обмена колкостями, спешно добавляет: — Нет нужды спать, когда сон мой повторяется из ночи в ночь, изо дня в день, не становясь ни более подробным, ни менее тревожным. Сейчас важнее донести смысл моего сновидения до всех, кто ещё сомневается!

— Почему никто кроме тебя не видит этого? — задумчиво бормочет королева, не глядя на собеседницу. — Почему никто больше не видит снов? Это кара или это предупреждение?..

— Потому что другие не хотят, потому что остальные боятся! Я же говорила тебе и повторяю это снова: грядет время страшных перемен! Мы должны закалить свои сердца, собрать остатки мужества, очиститься от лени, интриг и разврата, вспомнить, что мы единый народ, Аррагуа! Наши великие предки...

— Наши великие предки остались в нашем великом прошлом, Спящая. И это они трусливо бежали, спасая собственные шкуры. Мы — потомки тех славных героев, что бросали преданных слуг и кровных детей, родовые гнёзда и земли собственных славных кланов, обезумев от страха. Каких славных дел ты ждёшь от нас?.. — В голосе царственной Каторры отчетливо слышится горечь, и красные огни, разгорающиеся в её глазах, красноречиво свидетельствуют о том, что уж она-то не бежала бы ни от кого и ни при каких обстоятельствах.

— Древо разветвляется. Впервые за много веков. И я хочу, чтобы Аррагуа сделали достойный обдуманный выбор. Не просто подчинились, не важно — тебе, мне, собственной лени или обстоятельствам, но выбирали и боролись, понимаешь?

— Я очень хорошо понимаю тебя, Спящая. Но ты ставишь сложный выбор: между горькой позорной победой и не менее горьким, но достойным поражением. Я бы выбрала победу, но насколько постыдной станет она для нас? В чём будет это заключаться?

— Я не знаю. Я знаю только то, что говорю.

— А что выбираешь ты сама?

— Выбор — не моё дело, Царственная. Я должна думать о том, чтобы возможность выбора сохранилась...

— Не преувеличиваешь ли ты своё влияние, Спящая? Идет большая игра, ставки в ней велики. Игроки — первые лица, достойнейшие и благороднейшие...

— Лицемернейшие и трусливейшие, ты хотела сказать? Ошибается тот, кто считает, что сможет решать что-то единолично или с горстью влиятельных друзей. Двое придут и осуществят ветви вероятностей. А после каждому из нас придётся сделать свой выбор.

— Ты твердишь об одном и том же, но ты одна, Спящая! Во времена разветвления Древа каждый Аррагуа видит тревожные сны, призывающие размышлять и действовать в нужном направлении. Все — как один, один и тот же сон, ведь так?! Почему сновидения оставили нас теперь? Почему в этот раз всё иначе?

— Возможно, это последний наш выбор... — глухо отзывается Спящая.

Королева раздраженно ударяет ладонью по столу, от чего прозрачный хрусталь столешницы покрывается мелкими трещинами. Многие на месте Спящей предпочли бы сейчас проявить значительную осторожность. Но не она. Взгляды снова скрещиваются, и после недолгого изучения лица ненавистной пророчицы королева неожиданно усмехается.

— Я слышала, что благородный Оррэрир по-прежнему видит сны.

— Он предпочитает называть себя Оррэ, Царственная, — мягко возражает Спящая.

— Да пусть назовётся хоть летучей мышью! Я хочу знать, что он видит.

— Он не будет говорить с нами. Он давно уже оставил нас, отрёкся от образа жизни Аррагуа и ценностей нашего народа.

— Мне безразличны его убеждения, Спящая. Если окажется, что он видит то же, что и ты, это заставит меня задуматься. Но если нет...

— Он не будет говорить с нами, — повторяет Спящая с искренним сожалением.

— Значит, следует найти способ разговорить его, верно?..

2

Я открываю глаза и вижу Светлану, которая расчесывает влажные волосы, сидя на краю кровати. Заметив, что я проснулся, она откладывает расческу и протягивает мне несколько раз сложенный листок бумаги.

— Кажется, это тебе...

Разворачиваю и читаю. "Исчезни из города, если не хочешь, чтобы тебе помогли исчезнуть навсегда". Почерк каллиграфический, женский. Или похожий на женский. И незнакомый. Листок, второпях выдранный из блокнота. Подписи, естественно, нет. Пахнет духами, но вот мужскими или женскими — не поймешь, сейчас ведь почти все унисекс...

— Откуда это?

Светлана пожимает плечами.

— Нашла под дверью, когда проснулась.

— Кто-то заходил сегодня в номер?

— Когда я проснулась, пришла обслуга. Другая, не та, что была вчера. Принесла чистое белье и полотенца, спросила, не нужно ли нам чего. Я послала ее за носками для тебя. Больше никого не было.

— Носками? — Я высовываю ногу из-под одеяла и разглядываю свою босую пятку.

— Ты извини, но это было просто ужасно. В номере дышать нечем было. Я их сняла с тебя и выбросила. Вот, — она протягивает мне упаковку носков и ободряюще кивает. — Можешь надеть.

Я, конечно, недоволен самоуправством, но по сути мне возразить нечего. Поэтому молча отправляюсь в шкаф с удобствами для утреннего туалета. Когда минут через двадцать я выхожу оттуда в полотенце и носках, Светлана удовлетворенно кивает.

— Ну, вот. Чистый, розовый и ароматный. Прямо как живой!

— Не шути так. Это не смешно.

— Да ладно тебе, все смешно! Все проблемы в жизни делятся на две группы: над которыми ты можешь посмеяться — и над которыми не можешь. И те, которые смешат тебя, перестают быть проблемами.

— Когда тебя насиловали, ты тоже веселилась? — Знаю, что нечестно, но не могу удержаться.

Она мрачнеет на долю секунду, будто серая тень ложится на бледное лицо, но тут же встряхивает волосами и улыбается:

— Веселилась. За это и били.

— Извини. Не надо было так говорить...

— Тебе или мне? Да ладно. Я ничего не удерживаю: что приходит на ум, то и на языке. Так что и тебе стесняться нечего. — Она задумчиво потирает бровь и усмехается. — Веселилась, еще как веселилась. Над такими мужскими размерами грех было не посмеяться. Попадись мне нормальные мужики — загремела бы в больницу, если б выжила. Месяц бы ходить не могла, это точно. А с этими — разве что поржать... Ты ведь, вроде, чутко должен спать?

— Что?

— Ну, я с тебя носки стаскивала, ходила по комнате, с обслугой говорила, а ты даже ухом не повел. Разве нелюди... ну, не люди которые, не должны спать очень чутко, как животные?

— Может, и должны. Наверное, это потому, что я не чувствовал угрозы. Или просто нелюдь из меня хреновая...

— Мне больше первый вариант нравится, — объявляет девушка.

— В следующий раз можешь попытаться прирезать меня в постели, так и проверим.

— Нет уж, спасибо. Я тут на досуге подумала и пришла к выводу, что все еще слишком молода, чтобы умереть.

— Это хорошо. В мои планы тоже входит продлить твою жизнь на как можно более долгий срок. Будем партнерами по этому бизнесу. — Я окидываю новую партнершу задумчивым взглядом и принимаю решение. — Одевайся, пойдем в город.

— Мы больше не прячемся? И ты не планируешь исчезать?

— Не вижу смысла. У меня есть вопросы, мне нужны ответы. Где искать людей, владеющих информацией, я понятия не имею, но они определенно есть. Значит, мы немного позлим их, не выполняя требования, и они объявятся сами. В конце-концов, я люблю этот город и ни в каком другом жить не желаю.

— По-твоему, это не опасно?

— Очень опасно. Это-то и радует. — Я хищно улыбаюсь, с хрустом потягиваюсь и начинаю влезать в джинсы. — Чувствую, в ближайшем будущем у тебя появится много поводов для смеха...

Спустя полчаса наша маленькая компания, ко всеобщей радости, покидает неуютный номер. У пожилого охранника с бульдожьей мордой, вполглаза дремлющего у входа в это заведение, я оставляю нацарапанную наспех записку для владельца борделя и материальную благодарность. Старая дружба — это хорошо, однако новые наличные еще никогда не портили отношений, скорее наоборот.

Ознакомившись при свете дня с состоянием своих джинсов и прочего, я прихожу к выводу, что визит в магазин одежды откладывать дольше не имеет смысла. Подсохшая кровь может сойти за бурую грязь неизвестного происхождения, но в таком количестве даже просто грязь привлекает излишнее количество любопытных взглядов. К тому же я хочу снять номер в приличной гостинице в центре, и выглядеть мы должны будем соответственно — чисто и респектабельно.

— Сегодня мы с тобой шикуем, — сообщаю Светлане, и она радостно кивает.

Все девчонки любят деньги, даже самые хорошие и милые из них... Впрочем, что это я ворчу? Разве мальчики отстают от них в этой самоотверженной любви? Никогда и нигде, ни на шаг. Так что заткнись, дорогой Дон, и тихо радуйся, что на пару тысяч зеленых ты можешь доставить море удовольствия этой хорошенькой птичке...

Мы ловим такси, и Светлана всю дорогу весело болтает ни о чем с водителем, сидя на переднем сидении. Я — на заднем — сосредоточенно соображаю, что делать дальше. Вариантов не так много.

Первым делом мы посещаем попавшийся на глаза бутик и полностью обновляем гардероб. Не сговариваясь, берем по паре джинсов и кроссовок, а дальше наши пути расходятся. Мою спутницу смазливая продавщица увлекает на женскую половину, меня же берет под опеку болтливый парень подозрительно гейского вида. Персонал отлично вышколен, привычный, как видно, ко всякому, и потому ни мало не смущается нашим не вполне презентабельным видом.

После спринтерской пробежки (не люблю ходить по магазинам!) я становлюсь обладателем винно-бардового свитера, нескольких водолазок, черного костюма неофициального вида, пары туфель и короткого черного пальто. Продавец, вежливо покашливая, напоминает мне о белье, и я машу рукой — да, тащи и белье, и носовые платки не забудь...

Когда я рассчитываюсь за свою часть покупок, отказываясь при этом от вполне солидной сдачи, это снимает остатки напряжения. Продавец становится приятным до такой степени, что это уже почти неприятно. Я с трудом спасаюсь от его суетливого внимания в кабинке для переодевания. Облачившись в новый костюм, водолазку и туфли, перекинув через руку пальто и прихватив пакет с остальным барахлом, я удовлетворенно отмечаю, что вот теперь чувствую себя совершенно новым человеком. Или — нечеловеком. Это уж кому как. Продавец всем своим видом выказывает готовность служить и прислуживать. Время раннее, других покупателей нет, и все его внимание в избытке сосредотачивается на мне. Я располагаюсь в удобном кресле у входа и требую кофе, находя занятие парню в ожидании других клиентов и заодно себе — в ожидании Светланы.

Впрочем, она справляется довольно быстро. Как для девушки, которой у входа в модный бутик сказали "Выбирай, что хочешь, я плачу", просто сказочно быстро. Я даже не успеваю допить свой "эспрессо", когда она уже оказывается рядом. Очень строгая, даже, пожалуй, солидная. Волосы собраны в тугой узел на затылке. Костюм брючный, того же типа, что и мой, тоже черный. Короткое черное пальто с пояском. Через плечо — небольшая элегантная сумка. Мы становимся рядом, одновременно широко улыбаемся друг другу и оборачиваемся к зеркальной стене.

— Мы выглядим как "люди в черном", — замечаю я.

— Или охрана президента из американского фильма, — соглашается девушка. — Но ты же не думал, что я оденусь, как невеста Дракулы?

— Если честно, представлял себе красное кружевное платье с пышной юбкой и глубоким вырезом...

— Размечтался! — Фыркает Светлана. — Красные кружева на мне, но они только для моих глаз.

— Все-таки, надо будет как-нибудь поглядеть...

— Попробуй, — отвечает она очень спокойно, с ощутимым металлом в голосе.

Я покачиваю головой, глядя на нее.

— Хороший у тебе характер, жесткий. И нервы крепкие.

— Это не потому, что я не боюсь, Дон.

Светлана впервые называет меня по имени. Это как-будто скрепляет что-то между нами незримой печатью. Теперь она — Светлана, а я — Дон, и мы вместе. Все на своих местах.

— ...Просто я не очень-то гибкая натура. Попытаюсь прогнуться под тебя — сломаюсь. И тогда уже точно умру. Лучше не рисковать.

— Все с тобой ясно. Но ты уж если не прогибаешься, то хоть учись пригибаться. Потому что у меня ведь тоже характер...

— Главное, чтобы мужик не был мудаком, — авторитетно заявляет Светлана. — А ты не мудак.

Пока я перевариваю то, что со значительной натяжкой можно считать комплиментом, она опускается в кресло, чтобы переобуться. Поднявшись, девушка оказывается одного роста со мной благодаря каблукам. Теперь уж не посмотришь на нее сверху вниз, испуганного взгляда из-под ресниц не дождешься. Прозрачные глаза оказываются на одном уровне с моими и удивленно расширяются.

— У тебя глаза потемнели! И волосы... кажется...

Я разворачиваюсь к зеркалу лицом и подвергаю свою физиономию тщательному осмотру.

Глаза у меня серые, но при таком освещении они кажутся темно-серыми, почти черными. Так что проехали — просто игра света. Волосы... волосы определенно нуждаются в уходе более тщательном, чем торопливый душ с пакетиком бесплатного бордельного шампуня. Мой темно-русый "ежик" и в прежние времена темнел после трех дней без нормального душа. А вот то, что голова, без затей обритая практически наголо всего две недели назад, теперь украсилась вполне лохматой шевелюрой... Ну, это, допустим, ускоренная регенерация. Если уж сквозные раны на ладонях без следа исчезли за несколько дней, то почему бы волосам не отрасти быстрее обычного? На фоне прочих чудес — совершенная мелочь. Моё, обычно вполне округлое, лицо простого славянского парня вытянулось и побледнело. Щеки запали. Широкий нос, не единожды сломанный в драках приятными и не очень людьми, как-то истончился, от чего ровно посередине четко выступил след перелома — в виде благородной горбинки. Ничего так, солидно.

Ладно. Происки это моей новой сущности или просто последствия стресса последних дней — время покажет. Ближайшие друзья меня узнают и в таком виде, враги тем более. А вот случайных встреч с многочисленными шапошными знакомыми и ментами, имеющими на вооружении мою фотографию, теперь можно не опасаться.

А менты меня сейчас разыскивают в любом случае. Наверняка — как пропавшего без вести из собственной квартиры, оставив после себя лишь кровавую лужу в прихожей, что наводит на определенные размышления. И, вполне вероятно, как подозреваемого в жестоком убийстве двух мужчин и похищении одной женщины. Не помню, чтобы я особо следил на месте преступления, но события того вечера помнятся смутно и через одно. Видел ли кто-то, как я входил в дом и как покидал его? Не было ли в подъезде и самой квартире скрытых видеокамер, которых сейчас понатыкано в каждом паршивом углу? Не говоря уже о моих "пальчиках", которых в квартире должно было остаться едва ли не больше, чем хозяйских.

Сами по себе отпечатки пальцев не стоили бы абсолютно ничего. Чтобы сделать их доказательством, следовало бы для начала найти меня и провести идентификацию. Если бы только они уже не попадали в базу как минимум дважды после славных дел моей буйной молодости. Один умный, но не очень честный человек год назад взялся подчистить мои отпечатки в ментовских базах и архивах. Вместе со всей прочей информацией о моей особе. За соответствующую плату, разумеется. Благо, дела тогда шли отлично, денег хватало, и я согласился. То есть, в смысле оплаты с моей стороны и заверений с его — сделка состоялась. Жаль только, что мне тогда не пришло в голову проверить, насколько успешно произведена "зачистка". Через какого-нибудь другого не очень честного мента. Другие тогда были насущные проблемы...